Наследство доктора Кауфмана

Гордеев Роберт Алексеевич
                http://proza.ru/2010/01/01/358               
               
       Мы с мамой приехали в Касимов почти что голые. Что носить? Мои вещи, случайно оставшееся у Бабуси в тридцать девятом, оказались маленьким до невозможности - особенно синие сандалии. Даже смешно стало! Мама несколько дней латала и зашивала для меня серёжкины старые рубашки и штаны, из которых он уже вырос, и как я ни протестовал, сшила мне из тётилариной кофты чёрную бархатную куртку с большими перламутровыми  пуговицами. Тётя Лара, как увидела меня в обновке, засмеялась и сказала «маленький лорд Фаунтлерой» - я не знал тогда, кто он такой.
       В этой куртке с тех пор я так и сижу на фотографии рядом с Серёжкой на фоне стены большого и давно заколоченного Касимовского собора. По краям его, когда-то голубого, а теперь заржавленного и ободранного, купола росли небольшие деревца, а в дырах под кровлей гнездились многочисленные галки, время от времени летавшие по округе.

       А ещё галки жили в отверстиях для балок в стенах двух глухих стен-брандмауэров техникумских домов, внутренним углом ограничивавших бабусин огород. Каждый год в начале лета несколько птенцов-недоростков выпадали из этих гнёзд на землю, и тогда галки долго и одуряюще кричали и беспорядочно носились у нас над головами. Мы с Сергеем и Лилькой пытались кормить выпавших птенцов, но через день-два находили их по утрам мёртвыми.

        Серёжка был человеком сдержанным, даже скрытным; он больше любил читать, чем шкодить - Беляева, Адамова, других фантастов в замусоленных обложках. И ещё он любил рыбачить.
       Мы с ним забрасывали удочки с понтоннов наплавного моста через Оку, а иногда устраивались на решётчатом навесе над водой в районе кормы пришвартованного к пристани буксира. Леска из соединённых конских волосков не сразу, с трудом сматывалась с неровного орехового удилища, поплавок был из сосновой коры.

        Корма буксира в нескольких местах была перехвачена дугами, а через отверстия в боковых кожухах пришвартованного рядом пассажирского парохода виднелись плицы больших колёс; с них падали редкие капли. Пахло рекой. Ловить мы старались на червей навозных, их добывали возле гор конского навоза, наваленных в горсоветовском дворе - их рыба любила больше. Исчерна загорелый Сергей говорил «смотри – это окунь, у него красные перья», но почему-то у всех пойманных рыб, не только у окуней, перья и хвосты были красными. Рыбалка  меня не захватила, к этим утехам я остался холоден.
 
       Мы любили и просто смотреть на пароходы. У каждого из них был свой гудок, и ещё не видя парохода, мы издалека знали, что это идёт вниз пассажирский  «Фрунзе», а вот буксир «Камилл Демулен» выходит из Затона. Были ещё пассажирский «Башверхсовет», редко появлявшийся старый знакомый «Емельян Пугачёв» и буксир «Комсомолец».

      Среди проблем, занимавших нас, старших внуков, одну мы долго не могли разрешить. Это - игральные карты. Вообще говоря, игра в карты взрослыми с одной стороны не приветствовалась. Но с другой… В долгие, особенно зимние, вечера тем же взрослым иногда хотелось «перекинуться в дурачка». И, естественно, перекидывались. И тогда нам, детям, тоже разрешалось участвовать в игре. При этом тётя Лара и Бабуся бессовестно жульничали. Бабуся говорила, что на то и «дурак», чтоб выявить дурака. Мама с тётей Олёной жульничать с каменным выражением лица не умели и сердились на тех, кто жульничает, а Дедусь, обычно игравший честно, иногда неожиданно жулил так, что поймать его никто не мог.

       Нам, старшим внукам, хотелось играть без взрослых, но карт, пасьянсных, замусоленных, с оторванными углами и потому заметных, - этих карт у Бабуси было всего две колоды, и достать где-либо ещё... А пасьянсы, ведь, тоже нужно было ей хоть изредка да разложить!
       Поэтому на наши просьбы ответ всегда был один: «каты не игуська, Бабуся дидаёт!»  Она цитировала мою манеру говорить, свойственную мне в тех, далёких теперь, Славянске или Хватовке. Все они: и мама, и Бабуся, и обе тётки в один голос утверждали, что я, будучи совсем-совсем ещё детёнышем, при создании отрицательных словесных конструкций всегда удваивал первую согласную последующего слова: там были разные «хихацю», «бибуду», «мимогу», «титак»… Совершенно «пепонятно» почему!

       Разрешена карточная проблема была с помощью создания своей колоды карт. Дедусь пожертвовал одну чистую тетрадку; мы с Сергеем и Женькой рисовали каждую карту с огромным желанием. И Лилька тоже с огромным. Однако вскоре выяснилось, что при игре нашей колодой, она мало того, что жулила почище Бабуси, так ей ещё и лучше всех было известно, где и у кого какая карта: явно, она как-то пометила их. Всё же основная цель была достигнута, и мы теперь не зависели от взрослых. Мы даже могли играть в «пьяницу».
      
      А в сентябре, ближе к его концу, случилось то, что никак не забывается, да и вряд ли когда забудется… Мы, четверо  старших внуков, все вместе шли по улице или по чьим-то дворам и наткнулись на щенка, совсем маленького. Лилька взяла его на руки, мы назвали его Тобиком  и побежали домой. С трудом договорились с дядей Колей, чтобы поселить щенка у них во дворе, на следующий день нарезали  ивовых прутьев и через два дня  на уже опустевшем клименковском огороде стоял плетёный, как корзина, шалашик для Тобика. Я забирался  в него – было очень уютно.

     Мы иногда по целым дням возились с Тобиком, спорили, чья очередь кормить его, и всё было хорошо. Но в один из последних сентябрьских тёплых дней, собравшись на кухне у Клименок, все решили попить чаю. К этому времени на нашей половине уже был вскипячён самовар, и меня послали за кипятком. Наполнив чайник из самовара, я выскочил из кухни, и за калиткой между нашим и клименковским огородами навстречу мне попался Тобик. 

       Ни тогда не мог объяснить, ни сейчас, зачем я полил ему на спину кипятку из носика... Помню, в душе при этом ничего не шевельнулось, даже было неинтересно, что будет.
      Бедный Тобик ужасно закричал, завертелся, попытался лизнуть спину… Я спокойно вошёл к Клименкам с чёрного хода, а навстречу мне на лестницу  выскочил дядя Коля:
       - Что с Тобиком?
       - Не знаю, - ответил я.
       - Ах, не знаешь, тогда я знаю!
       И дядя Коля выхватив у меня из рук чайник и так же, как я на Тобика, полил мне на ногу кипятка из носика! Немного полил, совсем немного, но я, естественно, заорал.
       - Понял, каково Тобику? – прищурившись, спросил дядя Коля.
       Конечно, это был уже не тот кипяток, но я кричал и выл больше от обиды, чем от боли. А тут ещё на лестницу вышла мама и пообещала меня выдрать так, как ещё не бывало никогда в жизни! Мама-то ладно, но как я возненавидел дядю Колю! Не передать! 
       А перед тем, как заснуть, почему-то мне вспомнился тот мальчишка в вагоне поезда «Ленинград-Ладога»...
       Уснул я только под утро.

       Через месяц умер доктор Кауфман, тот, который до войны пытался спасти моего брата. Он многое завещал маме из своего имущества, в том числе несколько книг. В первую очередь я наткнулся на «Жизнь животных» Брэма. Там были такие смешные и весёлые полуобезьяны ай-ай, лори тонкий, лори толстый, маки домовой и ленивцы; ещё летучие мыши - кожан и ушан... Все животные на свете были в этой книге, от рисунков и рассказов было не оторваться. А кроме Брэма были две книги из дореволюционной «золотой библиотеки»: «Дон Кихот» и «Цари морей» - про открытие Америки норманнами…

       И тогда же я заметил, что после того случая Тобик, завидев меня, стремится спрятаться куда-нибудь и скулит, когда я пытаюсь погладить его. Прежде всего прорезалось чувство обиды на Тобика, и не сразу я понял, что это чувство не обиды, а вины - видимо то, что называется «раскаянием»... Говорила же Бабуся, что обижать нельзя никого…

        Наследство доктора было разнообразным и интересным. Там были большие стеклянные сосуды в виде бутылей, банок и стаканов каждый литров на десять-пятнадцать каждый; были резные резные пеналы и веера из слоновой кости, множество маленьких бутылочек  - «мерзавчиков» - заполненных кисловатыми просроченными драже с витамином «С». Там были витые шнуры  и кисти из обмотанных шёлковой нитью верёвок, сахарница в виде большого яйца на подставке и с крышкой – я думал из серебра, мама сказала «фраже»...
      
       И, самое, самое главное: у нас появилось десятка два подшивок дореволюционных журналов «Нива» и «Природа и люди» за годы с 1898-го и по 1915-ый! 
Дедусь, а вслед за ним и мы, внуки, в эти журналы прямо вцепились и буквально рвали их из рук друг у друга. Сколько в них было всегоинтересного!

      Мы узнали про англо-бурскую войну, про «боксёрское восстание» в Китае, про бои под Ляояном, про генерала Куропаткина и сдачу Порт-Артура; прочитали про то, как Казанова выбирался из тюрьмы под свинцовой крышей Дворца дожей в Венеции, про бушменов и далай-ламу, про взрыв вулкана Кракатау и гибель «Титаника». Поразила фотография пня гигантской секвойи – на пне, свободно разместившись, танцевало двенадцать пар.
       На первых страницах было много овальных фотографий различных деятелей статских и военных. Все были бородатые или усатые. Помимо информации в каждом журнале были смешные объявления, вроде «Как я увеличила свой бюст на пять дюймов», а рядом на рисунке - хищно улыбающаяся дама в огромной шляпе и с действительно гигантским бюстом. Мы даже спрашивали у взрослых – зачем об этом рассказывать-то? Ну, увеличила и увеличила - кому об этом надо знать!

       И ещё. Так как с бумагой было всё хуже (её не было вообще!), часть подшивок ушла на наши текущие нужды. Из страниц клеились конверты для писем папе на фронт или тёте Шуме в Ленинград; Дедусь, уходя в школу, заворачивал в них завтраки, я отдал часть журналов детдомовским, и они сделали себе из них тетрадки. Было, конечно, жалко эти журналы, но эта старая бумага очень всем нам помогла… 
    
                http://proza.ru/2010/02/07/1163