Двоюродный брат моей мамы, дядя Вася, жил в Москве, но выйдя в отставку в чине полковника, купил дом в тверской глухомани. От избытка свободного времени он занялся пчеловодством, в коем весьма преуспел, и в Москве появлялся только зимой, на полтора-два месяца. Его жена, тетя Маша, хоть и была женщиной тихой, безответной и до жути интеллигентной, да и вроде бы за долгие годы офицерского житья-бытья привычной ко всем жизненным перипетиям, вдруг от такого оборота дела взбеленилась, сказав при этом, что на старости лет не собирается превращаться в ломовую лошадь да ползать раком по грядкам. Дядя, не ожидавший такого от жены, с солдатской прямотой заявил, что пчелы и огород не бабского ума дело, а ее боевая задача в доме прибрать, сготовить, да постирать. На это тетя согласилась, но в деревню приезжала только на летние месяцы - с середины мая до конца сентября, оставляя московскую квартиру на радость их бездетной, дважды разведенной дочери.
В сельской жизни тетя нашла даже определенную прелесть. Как-то из любопытства приобретя справочник о лекарственных травах, она после прочтения увлеклась сбором оных и при каждом удобном случае потчевала ими ближнюю и дальнюю родню, знакомых, а порой и вовсе не знакомых людей. Частенько тетя коротала долгие летние вечера в задушевных беседах, под чаепитие, с представительницей сельской интеллигенции, заведующей клубом.
Когда я учился в шестом классе, дядя Вася зимой нагрянул к нам в гости, родню повидать да с однополчанами встретиться. Выйдя в отставку,он вдруг открыл в себе талант литератора и, заведя обширную переписку с соратниками, засел за написание мемуаров. Забегая вперед, должен сказать, что и сидя в своей глухомани, дядя писал всяческую хренотень - статьи и заметки в районную газету и, к моему величайшему изумлению, дядину околесицу постоянно печатали.
Дядин приезд спровоцировал родителей на коварный план - отправить меня на все лето к нему в деревню. По мнению родителей в дачном поселке, где я из года в год проводил лето, стала подбираться очень нехорошая компания и, чтобы оградить меня от ее тлетворного влияния, они решили сплавить меня куда подальше. Помню, как родители, дед с бабулей и дядя, запершись на кухне, обсуждали детали моей предстоящей ссылки, а я, каюсь, под дверями подслушивал. Всего разговора мне уж и не вспомнить, а только врезались в память дядины слова:
- Да вы не переживайте, у меня не забалует! Я в случае чего и выпороть могу!
- Если сочтешь нужным, пори! - выдал ему индульгенцию отец.
Столь радужная перспектива летнего отдыха меня ну никак не устраивала, и я все оставшееся до каникул время постоянно канючил не отправлять меня к дяде. Обещая при этом быть паинькой, с нехорошими мальчиками не водиться, а все лето провести ползая по грядкам. Но родители были неумолимы!
Буквально на следующий день после окончания занятий меня отправили в путь. Сначала всю ночь надо было ехать на поезде до станции Старица. Потом часа полтора трястись на автобусе до поселка, название которого начисто стерлось из памяти, а там меня с подводой уже встречал дед Шкаликов. Обдав меня самогонно-луковым ароматом, он поинтересовался:
- Ты что ль Василия племянник? - и услыхав, что я ответил, скомандовал, - Ну, тоды залазь!
Лошадка его была хорошо пенсионного возраста, и те 10-12 километров до деревни мы ехали ну никак не меньше чем пару часов. Всю дорогу дед расспрашивал меня о городском житье-бытье, да кто папа, да кто мама, да пьющий ли у меня отец... Всю душу вымотал!
Дядя с тетей встретили меня радушно и сразу же усадили за стол. Но при этом дядя не преминул высказаться:
- Сегодня-завтра отдохни, оглядись, а уж потом и за работу! Я, братец ты мой, лодырей не люблю!
Приехали, называется...
Кроме пасеки у дяди был еще приличных размеров огород, с десяток яблонь, кусты крыжовника и смородины. Все это надо пропалывать, окучивать, поливать. И я тихо радовался, что нет у дяди никакой такой худобы - ни коровы, ни козы с хряком, ни кур с гусями. Если по дому-огороду особенно делать было нечего, то дядя отводил меня к колхозному бригадиру, и тот ставил на работу - подвозить свежескошенную траву на силос, ворошить сено, вязать снопы и т.п. ...Правда это уже считалось трудоднем, и я даже успел пару раз получить зарплату, где-то по 3 по 3,5 рубля. Справедливости ради должен сказать, что ни дядя, ни бригадир меня особенно работой не мучили, и часом к двум я был уже свободен. Я сразу же, если позволяла погода, бежал купаться, а потом либо проводил время с деревенскими пацанами, а если они были заняты, то, забравшись в дальний угол сада, читал.
Дядя Вася был из непьющих и по причине его столь вызывающе постоянного трезвого образа жизни односельчане его недолюбливали. Поначалу эта неприязнь распространялась и на меня. На все мои попытки сблизиться с деревенскими ребятами те не отвечали взаимностью. Правда, были в деревне пять-шесть мальчишек и девчонок из города - Калинина или Москвы, но они из года в год приезжали к своим бабушкам-дедушкам, и уже считались своими.
Сблизиться помогла привезенная и собранная мной модель самолета с резиновым двигателем. Для деревенских ребят это была диковинка, и я от широты души даже подарил ее Геше, безошибочно угадав в нем лидера деревенских парней. Мы сдружились, да так сдружились, что посреди лета к нам из района приехал милиционер в чине капитана. Собрав всех мальчишек на лужайке за клубом, он побеседовал с нами "по душам". Милиционер оказался хорошим дядькой, как сейчас говорят, с понятиями. Постращав нас с часок, он сказал:
- Задниц ваших жалко, поэтому и отцов не вмешиваю! Но в другой раз не взыщите, за все получите - и за старое, и за новое, и на десять лет вперед!
Да только не дружба с деревенскими ребятами скрашивала мои ссыльные дни, а деревенские девчонки!
Что такое жизнь деревенская? Это работа, работа, работа, работа... Надо и барщину колхозную отработать и свой сад-огород не запустить, и скотину обиходить, и корма запасти. И вот, вроде бы ухайдакается за день человек, только одно и остается добравшись до постели забыться сном! Ан, нет! По вечеру, когда все дела переделаны, собирались у деревенского клуба на посиделки - поговорить о том, о сем, новости обсудить, былое вспомнить. Случалось и выпивали по махонькой. А уж если гармонист придет, то и споют. Да так пели... заслушаешься! Почти вся деревня на посиделках бывала - и взрослые, и старики, да и мы, пацанва, не отставали. Да только взрослые отгоняли нас: "А ну брысь отсюда!!! Не вашего малого ума тут разговоры!" Ну, отойдем в сторонку, да свои посиделки устроим. Ну и затащишь какую не то девицу, или она тебя, за клуб, в кусты! Правда, дальше поцелуев "взасос" да щупанья за всякие разные места дело не доходило. Вот, вроде и момент кульминации наступает, да оттолкнет тебя девица и скажет, вроде как и с сожалением, что, мол, до поры до времени блюсти себя надо! Да я и не настаивал. В один из первых дней подошел ко мне отец одной из девчонок и сказал:"Ты значит того, с девками-то балуй-балуй да меру знай! А иначе - во!!!" - и поднес к моему носу пропахший махоркой кулак размером с мою голову.
Так что как деваха скажет про блюсти, так сей момент перед глазами кулак и всплывает!
Самой яркой, колоритной фигурой в деревне была Клавдия Антоновна, или попросту Клавка. Была она женщиной одинокой, в меру начитанной, веселой и работящей. Работала в колхозе и свой, стоящий в небольшой, на пол десятка дворов слободе, домик содержала в полном порядке. Да только, как говорили в деревне, была она «на передок слаба» - ****ь не ****ь, а честная давалка.
Деревенское начальство из клавдиевой слабости извлекало прямую выгоду, превратив ее домишко в, своего рода, постоялый двор. Вот, к примеру, приехал какой не то ревизор- проверяющий, его к Клавдии на постой и определят. Переночует он там, глядишь, какой не то мелкий грешок и не заметит. Опять же шефы, трактористы-механизаторы, с радостью в тот колхоз ездили, ибо знали, что их к Клавдии на постой определят. Да и она сама в накладе не оставалась - за постояльцев ей трудодни писали, а те и продуктов- консервов ей подкинут, и по дому чем не то помогали.
Иной раз кто-нибудь и из деревенских мужиков, желая разнообразить свою личную жизнь, к Клавдии захаживал, но деревня есть деревня. Вскорости прибегала жена мужика, и начинался цирк, с воплями, руганью, тасканием друг друга за волосы. Однако это не мешало через день-другой оскорбленной жене сидеть, обнявшись с Клавкой на посиделках, и со слезою в голосе выводить «Вот хтой-то с горочки спустился...»
Как-то раз, после посиделок, когда уже все взрослые разошлись, а лишь мы, молодежь еще тусовались, подошел ко мне Геша и предложил: " Слышь, Эрик, а пошли Клавку трахать!" ( Правда, употребил он другое, более емкое, звучное слово). Я, опешив, чистосердечно признался, что и не знаю, как это делается! "Да ерунда, - сказал Геша, - ты на меня гляди, и всех делов-то!" Я выразил сомнение, мол, поздно уже и Клавка дверь заперла. Но Геша сказал, что Клавка дверь никогда не запирает, мало ли кто зайдет, и мы отправились в потемках, освещая дорогу фонарем, к Клавкиному дому.
Пришли! Дверь и правда оказалась не запертой, и Геша сразу же исчез в глубине дома, а я присел на порог в дверном проеме. Из глубины дома доносились скрипы, вздохи, шорохи, но ни черта не было видно, и я включил фонарь. В следущий момент я увидал Гешу, со спущенными портками, подгоняемого клавкинымы пинками, бегущим на четвереньках к двери. По дороге Клавка и мне отвесила по уху! Мы кубарем скатились с крыльца и Геша, натягивая штаны, возмущенно спросил меня:
-Ты че, фонарем-то?
- Ты ж сам сказал глядеть! - возмутился я в ответ.
- Ииииехххх, дурная голова! - промолвил в сердцах Геша и , несолоно хлебавши, мы разошлись по домам ...