В израильской тюрьме Цальмон

    
        Залитый солнцем двор.  Длинный ряд  телефонов-автоматов и болтающие по телефону зэки, задравшие для удобства  ноги чуть ли не выше головы.  Картинка, оставшаяся  в памяти после посещения тюрьмы «Цальмон» ( "Цаламон"?). Купил телефонную карточку и трепись, сколько душе угодно и с кем угодно!
      
«Цальмон» - тюрьма современная и не совсем обычная. Сюда  направляют преступников, осужденных за тяжелые уголовные преступления на срок свыше восьми лет, отбывших не менее половины срока и покончивших с наркотической зависимостью. 
    
 Условия отбывания наказания довольно необычные. Зэк по имени Дуби, к которому обращается наш сопровождающий, охотно соглашается показать свою камеру –    однокомнатную квартирку с крохотной  комнатой, размером с  вагонное купе. Внутри  кровать, небольшой столик с телевизором, одностворчатый шкаф. Узкое окно без  решеток. За стеклом зеленые холмы - пустынный пейзаж Верхней Галилеи.   

        Еще в камере малогабаритные туалет, душевая и крохотная прихожая. Наружная дверь запирается на два замка - электронный и обычный, внутренний.

После отбоя  дежурный по тюрьме со своего пульта замкнет все камеры электронным ключом на ночь. Утром он же откроет все двери, и заключенные  на весь день снова свободны в пределах тюремного двора. Отлучаясь «из дома» в течение дня, они уже сами запрут и отопрут двери своих жилищ  обычными ключами.

          По объяснению персонала, уголовные преступники – евреи и арабы – живут здесь между собой довольно мирно, не особо вникая в проблемы, волнующие уже десятки лет израильское общество за стенами тюрьмы.   

        Главное для многих здешних зэков - назвать их узниками не поворачивается язык – возможность бесплатно овладеть будущей профессией.  Уже упомянутый Дуби по освобождению  намерен стать дамским парикмахером. В «Цальмоне» работают курсы парикмахеров, которые он посещает. По их окончанию ему выдадут свидетельство, в котором Управление тюрем не будет указано как организатор  курсов и документ ничем не будет отличаться от других, полученных «на воле».

В специальном помещении нам показывают десятки  манекенов - женских головок в париках, на которых будущие стилисты осваивают сложности парикмахерского искусства.

       Дуби – в переводе с иврита «медвежонок» - крепкий коренастый мужичек лет сорока, по моим догадкам бывшего российского опера,  отбывает наказание за преступление, связанное с насилием. Это не очень сочетается с  профессией дамского мастера, но кто знает, может эти мускулистые руки в конце концов научатся особо деликатно и бережно прикасаться к нежному локону...

      В центре огромного двора  здание столовой. Просторный зал не заполнен. Такое впечатление, что не все зэки обедают в одно и тоже время, много пустых столов.  Обслуживают в качестве официантов сами заключенные, они же и в зале  сотрудников исправительного заведения. У этих, последних,  «шведский стол».      

      Много не узнаешь, проведя в тюрьме всего несколько часов в качестве гостя Управления тюрем. Но зрелище слоняющихся по двору заключенных   о чем-то все же свидетельствует.

Арестанты проводят время в соответствии со своими предпочтениями: встречаются с друзьями по тюрьме, играют в шахматы, в нарды, болтают по телефону с близкими, читают, ходят в библиотеку. Библиотека не особо большая,  с книгами на нескольких языках, в том числе и на русском. На полках то же, что читают «на воле» - дамские романы, детективы, школьная классика.

      Проходя мимо зэков, напряженно вглядываюсь в лица - ищу наших.

      И неожиданно нахожу.

      Вот они! Их несколько,  знакомо сидящих кружком.

      Неторопливо рассуждают о своем. Подхожу, представляюсь.

      С хода мгновенно просекаем главное друг о друге: я – бывший мент. Два сидельца,  что много старше других – особо опасные рецидивисты, отбывавшие не один срок в Советском Союзе. Остальные – молодые ребята. 

       Короткий разговор наш почти формальный, однако, с подстекстом. Открыть душу человеку, которого видишь в первый раз?! С чего бы?! Да и не спросишь вора: «За что сидишь?»

       Только: «Привет!», «Откуда?», « Как дела?»

       Днями раньше –  у полицейского участка на Русском Подворье в Иерусалиме я неожиданно  услышал знакомый ментовской шансон, донесшийся из полицейской машины.  «Из Москвы до Петербурга ехал опер, ехал вор…»

    Перевозили арестованных.

     Ломающиеся юношеские голоса…

Скольких таких пацанов, будучи опером, а потом и начальником уголовного розыска, а потом снова опером и снова начальником, я «таскал» и допрашивал за четверть века в Костроме и в Москве, «выводил на чистую воду» и арестовывал, порой не задумываясь о их дальнейшей судьбе, иногда по собственному легкомыслию, иногда в связи с отсутствием времени!

       Наша дуэль с преступниками до определенного момента напоминала игру, которая всех устраивала. Они играли роль жуликов, мы – сыщиков. Мы пели одни и те же  песни. Своих песен у оперов в действительности нет, а те – про то, что «где-то кто-то там порой честно жить не хочет» - не привились!

      Они представлялись себе удачливыми робин гудами, живя по понятиям, не признавая  закон и права других людей, мы стояли на страже порядка, раскрывали преступления и чувствовали себя рыцарями без страха и упрека.

Мы нервничали, недосыпали, зарабатывали себе язвы желудка. Они только посмеивались над нами, наблюдая, как мы мчимся туда, где их уже нет,  где и след их давно простыл.

Они убегали, а мы гнались за ними, иногда ловили и надевали на них наручники, брали санкции на арест. И тут сравнение с игрой для них заканчивалось. Нас ждали новые погони, засады, аресты, их – суд, тюрьма, колония.

      Их ставки всегда были крупнее наших, хотя и мы ставили на кон не мало: здоровье , быт наших семей, воспитание наших детей...  И иногда жизни.

Наши же противники  всегда ставили на карту свою судьбу. И были обречены.

Сознание этого мешало нам до конца, от души, праздновать свою победы. Каждый раз, когда мы раскрывали преступления, возвращали похищенное или просто воплощали в жизнь «марксовы» принципы «неотвратимости наказания», ломалась чья-то судьба, плакали чьи-то матери, жены, дети. И это отравляло нам триумф…

            «Русских» правонарушителей в Израиле много. «Русским» здесь считают каждого, репатриировавшегося из стран СНГ и говорящего по-русски. Утверждают, что среди молодежи их пропорционально больше, чем в других общинах.

Причина  тому - многие факторы, и среди них – трудности абсорбции родителей в чужой стране,  неумение найти работу по специальности, незнание чужого языка и неизбежное снижение материального уровня и собственного социального статуса и еще многое другое.

Но особенно трудно на первых порах приходится детям, которым их родители зачастую не в состоянии помочь, поскольку заняты устройством собственных дел.

Израильская социальная служба – следует отдать ей должное - занимается всеми этими вопросами, тем не менее проблемы остаются...

      Помнят  ли об этом израильские детективы и следователи, прокуроры и судьи?
      Мы прощаемся. Какими бы мягкими не казались условия тюрьмы «Саламон» по сравнению с нашими, российскими, тюрьма –есть тюрьма. 

Несвобода!

И в положенный час дежурный со своего пульта снова закроет электронным ключом их камеры.

      Взгляды соотечественников, красноречивее  слов.      

-        -  Привет Москве! Успеха. Тебе тоже! 

       Удачи вам, пацаны!