ГЕННАДИЙ ЛАГУТИН - ЧЕТВЁРТОЕ МЕСТО В ИМЕННОМ КОНКУРСЕ МАКСИМА ВАЛОВА
(Из цикла «Дед Валериан и я»)
Нажал на кнопку дистанционного пульта и побежали по экрану кадры нового приключенческого фильма. Посмотрел минут пять и с досадой выключил. Надоело.
Сколько можно смотреть эту муть голубую, где за десять минут наваливают сотню трупов и кровища льется рекой…Знаю, что не кровь это, а кетчуп томатный, а все равно неприятно.
Неожиданно вспомнилось как-то. Гостил у деда Валериана, еще Лукьяновна жива была. Поужинали, пристроились телевизор смотреть. Валериан устроился в самом теплом углу, чтоб спина грелась от печки. Я к нему под бок, тоже туда, где потеплее.
А тут пришла к Лукьяновне соседка, бабушка Оленька – так ее в деревне называли. Пришла, вроде, за какой-то мелочью к Лукьяновне, да и осталась «чилявизир» смотреть. Свой то у нее сломался, а чинить некому. Вот и ходит по хатам…
Ну, да ладно! Вместе всё веселей. Как раз, какой-то военно-приключенческий «шедевр» демонстрировали…
Бабушка Оленька, прямо таки изготовилась - страсть как любит военные кИна. Это она сама так сказала. На экране отражается огонек лампады, словно в фильме участвует. Мелькают искаженные тревогой лица. Бегут суматошные люди. Зарево. Стрельба. Кто-то падает.
-Ох, рОдный! Убили! – горестно восклицает бабуля.
Валериан смеется: «Баб, да это немец переодетый! Не наш!
Она не слушает, продолжает причитать жалобно:
-Положил свою бедную головушку! Ни ручкой, ни ножкой не двигат!
-Да он притворяется! – объясняет Валериан.
Не слышит бабушка Оленька.
-РОдные мои! – сокрушается она и голос ее дрожит.
И смешно, и печально: ничего не понимает, только жалеет, если кого убили или ранили. Всё равно кого. Нашего ли солдатика, немца ли….
Сколько ни объясняй, ни рассказывай – все спутает, позабудет…
Многое позабыл я уже, что слышал от бабушки Оленьки…
«…Егорка, средний, царствие ему небесное, уже в мирное время помер. В войну-то уцелел, судьба сохранила. А смерть рядом стояла, караулила.
Ночью намчались с повозкой: сбирать теплые вещи для германской армии. У кого чесанки, у кого тулуп или шапку. С Егора валенки сняли – Петины, которого на фронте убили…
Они с братом Колькой ночью прокрались, да ту повозку подожгли. Кольке-то ничего – маленький, а Егорку взяли, повели. Ему уже шестнадцатый годок шел. Побегла в комендатуру, молить их, врагов, начала. Немец велит, вставай, мол, русская матка! Какую хочешь наказанию для своего сына? Упала опять, заплакала.
-Какую сами назначите, только не смертнУю! Лучше уж меня казните!
Немец подумал и говорит: - Дать двадцать пять плеток!
А я глянула – царица небесная! Во такая проволока железом перевитая, и еще кольцо на ней! Забьют Егорушку до смерти…
Домой как пьяная добиралась, у каждого прясла придерживалась. Не дошла – повалилась. Сколько пролежала, один бог знает! Посумеркалось уже. И слышу – ползет, в траве шебуршится кто-то. А это Егорушка по земле пластается.
-Тише, мама, я живой, все хорошо. Ступай в дом я расскажу…Мама, патруль-то человек оказался! Хоть немец, хоть враг, а человек! Выломал прутину и по заднице меня двадцать пять разов. И научил домой ползком ползти, будто я не могу, будто ранетый!
Задрал рубашку, а у него, бедного, вся спиночка, вся задница в рубцах синих, да в волдырях. Ни сесть, ни лечь не может. А смеется, нахваливает: - Патруль – то, мама, человеком оказался!
Так и просмеялись, и проплакали всю ноченьку.
…А потом погнали в Германию. Егорка сбежал, в лесах скрывался с партизанами. Отец-то на фронте воевал – призвали, хоть и в годах уже был. На финскую не взяли, а сейчас взяли. Мужа-то тоже призвали. И вскорости бумажка - пропал без вести. А и не он один. Почитай полсела в без вести пропавших была. Кольке пятнадцати еще не сровнялось.
Погрузили в эшелон, привозят в Литву. Старушка местная говорит по-русски: - Помолитеся остатний раз в православной церкве, завтре в Германии будете!»
Пошли с охраной помолиться. А Колька-то в бок тычет: - Мамка, бежим!
-Куда, сыночек?
А сама наструнилась вся: бежим! Господь поможет! Своим сказала, а они несогласные, боятся. И побегли одни. На пузе под проволокой и в овраг. Потом коё лесом, коё болотом. Семь дён брели. Ели желуди, камнями толкли. Корешки всякие, листочки брусничные.
Встретился охотник-литовец. По-русски не умеет, руками объясняет: мол, прямо, потом направо…
Партизаны нашли, думали мертвые лежат, баба с мальцОм. Сон такой напал, ни пальцем не двинешься. Да и травой какой-то наелись – задурманились… А уж смертей понавиделись! Что по дороге в лагеря, что в лесу. И наших, и ихних…»
Плачет бабушка Оленька, глядючи на мельтешащий и мигающий огнем экран, бестолково оплакивает каждого убитого понарошку.
А любит про войну. Прямо тянет ее про бои глядеть….