Как это часто случалось, Брунетти был безмерно счастлив пообедать дома, в компании своей семьи. Он никогда не был уверен, отличается ли его реакция в этом смысле от реакции животного, вернувшегося в своё логово - в безопасности, согретого теплом тел своих малышей, пускающего слюнки над только что убитой дичью, которую оно притащило домой. Какой бы ни была причина, опыт этот обновил его, и он пошёл назад на работу, чувствуя себя оживлённым и горя желанием возобновить охоту.
Сцены насилия отпали, когда он вошёл в кабинет синьорины Элеттры и обнаружил её за столом - голову она склонила над какими-то бумагами, подбородок подпёрла рукой - совершенно расслаблена и уютно устроившаяся.
- Я не помешаю, не так ли? - спросил он, увидев на документах печать Министерства Внутренних Дел, а ниже - красную полосу, указывающую на то, что материал, там содержащийся, был классифицирован.
- Нет, совсем нет, комиссар, - сказала она, свободно закидывая бумаги вовнутрь файла и тем самым вызвав у Брунетти интерес.
- Вы можете кое-что для меня сделать? - глядя ей в глаза, спросил он; из осторожности Брунетти избегал опускать взгляд на наклейку на передней обложке папки.
- Конечно, синьор, - сказала она, опуская папку в верхний ящик стола и пододвигая к себе блокнот. - Что именно? - спросила она - с ручкой в руке, ясно улыбаясь.
- В папках Академии... есть там что-нибудь о девочке, которую изнасиловали?
Ручка с грохотом упала на стол, и улыбка исчезла с её губ. В изумлении она всем телом отпрянула от него, но ничего не сказала.
- С Вами всё в порядке, синьорина? - озабоченно спросил он.
Она взглянула на ручку, подобрала её и сделала вид, что очень занята тем, что надевает колпачок и снимает его снова; потом взглянула на комиссара и улыбнулась.
- Конечно, синьор. - Посмотрев на блокнот, она придвинула его ближе к себе и занесла над ним ручку. - Как её звали, синьор? И когда это случилось?
- Я не знаю, - начал Брунетти. - То есть я даже не уверен, что это имело место. Это должно было быть около восьми лет назад; я думаю, это произошло, когда я был на семинаре полицейских в Лондоне. Это случилось в Сан Мартино. В оригинале рапорта было сказано, что девушку изнасиловали, я думаю, больше чем один человек. Но уголовного дела тогда никто не завёл, и история пропала.
- Тогда что же Вы хотели бы, чтобы я искала, синьор?
- Я не уверен, - ответил Брунетти. - Какой-нибудь признак чего-то, что могло произойти, кто была эта девушка, почему пропала история. Вообще что-нибудь, что Вы можете об этом найти.
Казалось, она записывала всё это очень долго, но он ждал, пока она не закончила. Всё ещё с ручкой в руке, она спросила:
- Если никто не завёл дЕла, тогда не похоже, что здесь у нас есть что-нибудь, правда?
- Нет, конечно. Но я надеюсь, что здесь может быть какой-то рапорт по оригинальной жалобе.
- А если нет?
Брунетти был озадачен, обнаружив, что она так мешкает относительно того, чтобы проследить расследование.
- Тогда, возможно, газеты. Как только найдёте дату - так и будет, - сказал он.
- Я загляну в Ваше личное дело, синьор, и найду даты, когда Вы были в Лондоне, - сказала она. Затем подняла глаза от блокнота. Лицо у неё было спокойное.
- Да, да, - сказал он. Затем неловко добавил:
- Я буду у себя в кабинете.
Поднимаясь наверх, он ещё раз обдумал то, что сказала Паола о военных, пытаясь понять, почему он не мог заставить себя подвергнуть их такому же, как она, вселенскому и сильному презрению. Отчасти, он знал, это было из-за его собственного армейского опыта, каким бы коротким он ни был, и той сохраняющейся привязанности, которую он ощущал к этому периоду неэкзаменованного товарищества. Возможно, это было нечто, не более возвышенное, чем инстинкт группы, собравшейся вокруг добычи, пересказывая истории сегодняшней охоты, пока большие куски жира стекали в огонь. Но если можно было верить памяти, он был предан непосредственно группе своих друзей, а не какому-то абстрактному идеалу корпуса или полка.
Исторические книги, которые он читал, приводили ему в пример многих солдат, умерших, с гордостью защищая полковое знамя или производя удивительные героические действия для того, чтобы спасти ощутимую честь группы; но эти действия всегда казались Брунетти затраченными впустую и отдалённо глупыми. Конечно, читая отчёты о настоящих событиях или даже слова из сцен, приписываемые, очень часто посмертно, этим храбрым молодым людям, он чувствовал, что сердце его волнуется в ответ на их благородное поведение; но на заднем плане всегда словно бы звонил анти-телефон прагматичного здравого смысла, напоминая ему, что, в конце концов, это были мальчики, которые отбрасывали свои собственные жизни, защищая то, что было не более чем куском материи. Умные и, конечно, храбрые, но и глупые - до идиотизма...
Он обнаружил, что стол его покрыт всякого рода рапортами - отголосок недостатка внимания за несколько дней. Брунетти закутался в плащ обязанностей, и в следующие два часа поведение его было таким же глупым, как и то, которое он думал раскритиковать у этих храбрых молодых людей. Читая отчёты об арестах за кражи, в том числе и карманные, и о различных типах мошенничества, на данный момент практиковавшихся на городских улицах, он был поражён тем, как часто имена арестованных были иностранными, и как часто по возрасту своему они не подлежали наказанию. Эти факты его не затронули: то была мысль о том, что каждый из этих арестов гарантировал очередное голосование за права, которое ему мешало. Годы назад он читал рассказ, написанный, как он думал, каким-то американцем, который заканчивался откровением бесконечной цепи грешников, марширующих в направлении Небес по широкой дуге в небе. Иногда он думал, что такая же цепь грешников медленно марширует в небе итальянской политики, хотя едва ли в сторону Рая...
Оглушённый скукой задания, он услышал, как от двери его назвали по имени, и, подняв глаза, увидел Пучетти.
- Да, Пучетти? - сказал он, поманив молодого офицера к себе в кабинет. - Садитесь. - Обрадовавшись поводу отложить бумаги в сторону, он перенёс своё внимание на полицейского. - Что у Вас? - спросил Брунетти, поразившись тому, как молодо тот выглядит в хрустящей форме, - слишком уж молодо для того, чтобы иметь какое-то право носить на боку оружие, и слишком уж невинно для того, чтобы иметь какие-нибудь мысли по поводу того, как им пользоваться.
- Это насчёт мальчика Моро, синьор, - сказал Пучетти. - Я приходил к Вам вчера, но Вас здесь не было.
Это было близко к упрёку - что-то, чего Брунетти от Пучетти слышать не привык. В Брунетти вспыхнуло возмущение относительно того, что молодой офицер посмел принять с ним подобный тон. Он поборол импульс объяснить Пучетти, что решил, что нужды спешить не было. Если в общем все поверили, что полиция рассматривает смерть Моро как самоубийство, люди, может быть, больше захотели бы говорить о мальчике открыто; кроме того, у него не было нужды оправдываться за свои решения перед этим юношей.
Он подождал дольше, чем обычно, потом просто спросил:
- И что же насчёт него?
- Вы помните время, когда мы там были и разговаривали с кадетами? - спросил Пучетти, и у Брунетти появился соблазн спросить, не подумал ли юноша, что он подошёл к возрасту, когда памяти требуется толчок, чтобы она заработала.
- Да, - ограничился тем, что сказал это, Брунетти.
- Это очень странно, синьор. Когда мы вернулись, чтобы поговорить с ними снова, всё выглядело так, словно некоторые из них не знали, что он учился с ними в одной школе. Многие из тех, с кем я говорил, сказали мне, что знали его не очень хорошо. Я говорил с мальчиком, который его нашёл, - Пеллегрини, - но он ничего не знал. В предыдущую ночь он был пьян, и сказал, что лёг спать около полуночи. - И, раньше, чем Брунетти смог задать вопрос, Пучетти предоставил информацию: - Да, он был на вечеринке, дома у друга, в Дорсодуро. Я спросил его, как он вошёл обратно, и он сказал, что у него был ключ от главного входа. Он сказал, что заплатил за это привратнику двадцать евро, и тон, которым он это произнес, был таким... это прозвучало так, словно любой, кто захочет, может купить ключ... - Он замолчал, выжидая, не будет ли у Брунетти вопросов по этому поводу, но затем продолжил:
- Я спросил его соседа по комнате, и он сказал, что это правда, что Пеллегрини разбудил его, когда пришёл. Пеллегрини сказал, что встал около шести попить воды, и вот тогда-то и увидел Моро.
- Но это не был он - тот, кто звонил, верно?
- Вы имеете в виду, звонил нам, синьор?
- Да.
- Нет. Это был один из привратников. Он сказал, что только что пришёл на работу и услышал шум в ванной; и, когда увидел, что произошло, позвонил.
- Больше чем через час после того, как Пеллегрини нашёл тело... - громко сказал Брунетти.
Когда Пучетти не ответил, Брунетти сказал:
- Что ещё? Продолжайте. Что они сказали о Моро?
- Это здесь, синьор, - сказал Пучетти, кладя на стол Брунетти папку. Потом сделал паузу, взвешивая, что сказать дальше. - Я знаю, это звучит странно, синьор, но это выглядело так, словно большинству из них на самом деле было всё равно. Они не были озабочены этим так, как были бы мы, или какой-то человек, если бы что-нибудь подобное случилось с кем-то, кого он, или Вы, знали, или с кем-нибудь, с кем Вы работали. - Подумав над этим ещё немного, он добавил: - Это было жутко... в некотором роде - то, как они говорили - как если бы они его не знали. Но они живут здесь - все вместе, и учатся вместе. Как могли они его не знать?! - Поняв, что начинает кричать, Пучетти заставил себя успокоиться. - Всё равно кто-то из них сказал мне, что был на одном уроке с Моро за пару дней до того, и они занимались вместе в тот вечер и на следующий день. Готовились к экзамену.
- А когда был экзамен?
- На следующий день.
- На следующий день после чего? После того, как он умер?
- Да, синьор.
Заключение Брунетти было немедленным, но он спросил Пучетти:
- И как Вам кажется...?
было очевидно, что молодой офицер готовился к этому вопросу, потому что ответ его прозвучал немедленно:
- Люди кончают с собой, что ж... по крайней мере, как мне кажется, они сделали бы это после экзамена; по крайней мере, они дождались бы того, чтобы посмотреть, насколько плохо они его написали... а потом, может быть, сделали бы это. По крайней мере, так бы сделал я, - сказал он, а потом добавил: - Не то чтобы я покончил с собой из-за какого-то глупого экзамена.
- А из-за чего Вы покончили бы с собой? - спросил Брунетти.
Как сова, Пучетти уставился на начальника.
- О, я думаю, что ни из-за чего, синьор. А Вы?
Брунетти отбросил эту мысль прочь.
- Нет, не думаю. Но я полагаю, никогда не знаешь... - У него были друзья, которые убивали себя стрессом, или сигаретами, или алкоголем, а у некоторых из его друзей были дети, которые убивали себя наркотиками; но он не мог подумать ни о ком из тех, кого знал, по крайней мере, сейчас, немедленно, кто, по его мнению, мог бы покончить с собой. Но, возможно, именно поэтому самоубийство обрушивалось на человека, как молния - это всегда делали те, от кого ты меньше всего этого ожидал.
Внимание его перескочило снова на Пучетти только тогда, когда тот заканчивал говорить:
- ...о том, чтобы этой зимой кататься на лыжах.
- Парень Моро? - спросил Брунетти, чтобы скрыть, что его внимание отвлеклось.
- Да, синьор. И этот мальчик сказал, что Моро с нетерпением ждал этого - он очень любил кататься. - Он сделал паузу, ожидая, что начальник это прокомментирует, но, когда тот этого не сделал, Пучетти продолжил:
- Казалось, он был расстроен, синьор.
- Кто? Этот мальчик?
- Да.
- Почему?
Пучетти испуганно взглянул на него, озадаченный тем, что Брунетти до сих пор ещё этого не вычислил.
- Потому что, если он не покончил с собой, значит, кто-то его убил.
Увидев довольное удовлетворение на лице Брунетти, когда тот услышал, как он это объясняет, Пучетти начал подозревать, не без укола стыда, что, возможно, начальник его всё-таки это вычислил.