Сегодня тридцатое декабря и я нарядил ёлку.
Ёлка у меня искусственная и не очень высокая, всего-то метр тридцать. Купили мы ее в "Детском мире" за тринадцать рублей. По тем временам это две бутылки коньяка. На потрепанной годами коробке, где покоится она от старого до нового, сохранился ярлык - цена и ГОСТ, аж, 1975-го года!
Наряжать ёлку - процесс удивительный. Вешая очередную игрушку, вспоминаешь, как она появилась у тебя, кто подарил или как сам покупал набор для маленькой дочки. Ёлочный обряд всегда ностальгия по ушедшему в небытие....
Моя первая ёлка. Война, канун сорок третьего. Сколько мне тогда было? Десять лет! Всего-то десять лет? Нет, уже десять лет....
Конечно, у меня были новогодние праздники и ранее. Помню школьные и елку у близких, и была еще пылающая ёлка. Со свечами и ватой вместо снега. Все произошло внезапно и страшно красиво. Потушили с визгом. Потом смеялись.
Были и домашние ёлки. Родители упоминали какого-то Постышева, который разрешил наряжать ёлки. Для меня это было не в дугу, как это можно разрешить? Значит был до этого запрет на Новый Год? Глупыш, я тогда не знал ни о Христе, ни о его рождении, ни о том, что "религия - опиум для народа".
Но это все не то. Моя первая ёлка была совсем другой. И объявилась она для меня вроде просто, но запомнилась надолго, для меня – навсегда.
А было так.
На полке в пыльном чулане лежала коробка с ёлочными игрушками. Она осталась от тех, довоенных, когда были живы отец и брат, и немцы еще не сожгли деревню деда под Калининым, откуда они в сорок втором с бабушкой пришли пешком за сто километров, ведя корову по зимней дороге. Дед с собой привел не только корову, но и притащил сундучок, в котором лежали какие-то толстые книги. Одна из них была Библия. Для нашего дома Библия была запретна. Отец и мама партийные работники и верили Сталину, как не верили себе. Они этим были больны. Тогда Сталиным болели многие от чего и погибли...
Но не будем о грустном. Лучше о сказочном.
Я залез в сундучок, достал Библию и открыл на закладке Рождество, отмеченной рукой деда. С трудом стал разбирать текст, каждый абзац которого начинался непонятной вязью. В конце концов, я понял так: была какая-то Мария, она родила Иисуса, называемого сыном божьим по имени Христос и в этот день зажигаются звезды.
Звезда лежала в коробке для игрушек, была пятиконечна и хрупка, и когда я достал ее, она засверкала позолотой в маленьком темном чулане.
План созрел немедленно. Быстро оделся, схватил топор и санки и побежал вдоль железной дороги к лесу, где на краю росли ёлки. Вот они, большие и маленькие, густые и редкие, темные и светлые. Я продирался к ним по снегу, осматривал и никак не мог выбрать то, что было бы этим самым. С верхушек опускалось оранжевое декабрьское солнце. Мороз дергал за нос и я устал.
Хрустнул сучек.. Со стороны высоких сосен, пробиралась ко мне меж заснеженных кочек какая-то тетка в коричневом пуховом платке, овчинном полушубке, зеленых валенках и перекинутым через плечо ремнем пилотского планшета с картой. В голове промелькнуло:вот она, немецкая шпионка, сброшенная ночью с самолета, разведывает подходы к железнодорожному мосту через маленькую речушку Куйменку.
Я дернулся, судорожно сжимая топорик, намечая просвет между елками, куда бы можно сигануть, пока шпионка достанет парабеллум. Но тетка оказалась девушкой, похожей на мою первую учительницу и не очень страшной. Она по матерински улыбнулась, а сквозь заиндевелые реснички, вроде, как по-доброму, блеснули, под цвет ее валенок, глаза.
- Ты, малыш, ищешь елку? – не то спросила, не то пропела она. Я хлопнул такими же, пушистыми от инея ресницами и пугливо уставился на планшет, в то же время карауля ее правую руку. Но парабеллум не вынимался.
- Не тревожься. Я не оттуда, хотя и ближе - и она ткнула этой самой правой в небо
- Я орнитолог, изучаю и лечу птиц, а на карте ели и сосны, где гнездятся клесты.
Тут только я заметил, что на некоторых высоких елках прыгали маленькие красно-серенькие птички, цеплялись за шишки и что-то там выковыривали из них.
- Хочешь, свали вот эту елочку. – и она опять же махнула правой рукой в сторону не высокой, но очень симпатичной ели с шишками.
Пистолета у нее видно нет, а если бы был, то она могла меня кокнуть раньше вон из-за тех старых елей и сосен, на которых крутились клесты. Может и правда тетка птичками занимается? Хотя, кто сегодня в эту войну, когда у всех одна мысль, как выжить, изучает птичек? Но я же решил нарядить елку? Значит не все так мрачно, значит, есть у нас еще радость!
- Но там же могут быть гнезда. – робко пробормотал я.
- Малыш, клесты разводят птенцов в марте, а сейчас у них яички замерзнут. Давай, руби, нужно посмотреть в каком состоянии шишки, хватит ли им корма на зиму.
Ну, что ж, надо миряться. Да, не такая она и сильная, чуть выше меня. В шпионы таких не берут. Я подошел к елке, очистил нижние сучки и ударил лезвием топорика по замершей древесине. Раздался звон, но щепка отлетела: топорик был острый, дедом заточен. Елка не очень была толстая и спокойно легла на снег. Отмерив шагами приблизительно три метра, я отрубил вершину с шишками. Девушка, присев на корточки, рассматривала шишки, терла их в варежках, шелушила, пробовала на язык семена. Достала из планшета тетрадь, карандаш, лупу и стала записывать, поминутно поднося замершие кулачки ко рту, обдавая их паром. Потом мы подтащили санки, привязали елку и.. рассмеялись.
Теперь я не помню, о чем мы говорили и как знакомились. Помню только то, что она где-то учится, приезжает в этот лес каждую зиму, что-то там изучает и уезжает трехчасовым поездом обратно в Москву, но сама из Ленинграда, где остались в блокаде ее родители и брат, мне ровесник, и зовут ее Аня. Тетя Аня, значит...
До поезда еще было часа два, это по ее часам: у меня в ту пору часов не наблюдалось.
Мы дернули санки и, таща их за веревку, поползли к накатанной дорожке, по которой жители городка возили к себе дрова и хворост. По другому тепло в дома тогда не подавалось..
Санки втаскивались на утоптанную полянку, когда я заметил, что ветви елки зацепили из под снега что-то круглое. Это был обыкновенный футбольный мяч из красной кожи. Почему он оказался на путях елки – не ведомо. Видимо, осенью, когда немцы ежедневно бомбили железную дорогу, разметало шальной бомбой вагон какого-то спортивного общества или магазина, эвакуированного из Москвы. Дорога проходила в притык к лесу и было слышно, как пыхтели паровозы, таща длиннющие составы с танками.
Мяч хорошо сохранился, был в меру накачен, только немножко сдулся от крепкого мороза. Аня подошла к мячу и развернувшись, с лева, валенком, ловко пнула по мячу. Мяч взлетел и плюхнулся между двумя елками, словно в ворота.. Гооол! Завизжали мы оба. И началось! Бросив санки, мы кинулись за мячом. Здесь было все – и точные удары, и подкаты, даже игра головой, хотя мяч на морозе весил около килограмма. Мы злились, если не удавался финт или мяч не летел в ворота, и безумно смеялись над своими промахами и падениями носами в колючий снег. Мы даже били пенальти за игру руками и вели счет. Аня играла здорово, не каждый пацан нашего двора мог играть лучше. Жалко, тогда не было женского футбола, а для мужского она была мала и слишком хрупка.
И я проиграл, но это как-то меня не задело. Отдышавшись и водрузив мяч на санки, двинулись к городу и даже пели песни про вратаря и «Варяга».
Дорога раздваивалась, левая шла к вокзалу, куда спешила Аня, поглядывая на часы, правая поворачивала в городок на мою улицу.
- Ну, я побежала. Приходи в следующем году за елкой, я обязательно буду. - И добрые, но уже с чудинкой озорные глаза, подмигнули мне на прощанье, а зеленые валенки зашуршали, удаляясь по хрустящей дорожке. Вдруг, она обернулась и крикнула
- Береги мяч! Положи его под елку. Мы встретимся! Тридцатого декабря!
Но мы не встретились. Хотя я тридцатого декабря приходил в этот лес за елкой каждый год и даже приезжал из Москвы до тех пор, пока не вышел запрет о рубке елок в подмосковных лесах.
Тогда говорили, что накануне Нового года, потерпел крушение пассажирский поезд то ли от бомбежки, то ли от диверсии. Были погибшие и из нашего городка, это был поезд, на котором уехала Аня, тетя Аня.
А мяч я сохранил, хотя наигрались мы им по полной. Его и зашивали и штопали, менялись только камеры. Особенно ему досталось, когда бык по кличке Черчиль, пропорол его рогом. Он же красный, а быки красное не любят. Он хранится у меня в коробке вместе с елкой. Сегодня я его вновь подкачал и положил под елку….