Инопланетянин. Рассказы об одном человеке

               
       Коллегам по Научному отделению  ЛенНИИП градостроительства
       ПОСВЯЩАЕТСЯ.

  1.ПЕРВОЕ    ЗНАКОМСТВО

Женю, то есть,Евгения Петровича, прозвали инопланетянином, гостем из будущего.  Смеясь, конечно. Наташка щербатая придумала.. Послали нас морковку дёргать, в совхоз, за Ораниенбаумом. Она напротив меня трудилась. На соседней  борозде. Жара. Девчонки до купальников разделись. И Наташка тоже. Худющая. Работает почти на корточках.  Лифчик  то в одну сторону скользнёт,  то в другую. Грудей то нет. Одни соски. То левый выскочит, то правый. Она и не замечает, Дёргает морковку, с Вадиком перекликается, смеётся.  Рот широко растягивается. Лифчик по грудной клетке елозит, гвоздички её показывает.
   Ну и Женя, Евгений Петрович, тоже с нами на поле.  Как был в пиджаке и при галстуке, так и проработал в них весь день. Наташка ему сколько раз кричала: Евгений Петрович, разденьтесь! Он только головой мотал: Нет,  мне и так удобно. Часа в два мы перекур решили устроить, подкрепиться, да и было у нас с собой кое - что.  Глядим, Женя один  продолжает вкалывать и на наши приглашения перекусить  отказывается.  Поле широченное.  Он  схватил полный ящик с морковью,  встал во весь свой богатырский рост  и пошагал на край поля.  Высокий, голова  с увесистую дыню, с толстыми стёклами  очки, пряди прикрывающие лысину с неё свалились, болтаются у левого уха.  Пиджак, как скафандр.  Вот Наташка и обозвала его инопланетянином, человеком из будущего. Вадик подхватил, остальные  захихикали. Я тогда ещё новичком был у них в НИИ, толком в коллективе не освоился и Женю этого, Евгения Петровича, как следует не знал. В душе думал, трудяга мужик! А в слух, как все, так и я.
    В тот день чёрт меня дёрнул жену и сынишку с собой взять. Артёмке 6 лет всего было. Пока мы работали да закусывали, они в пруду купались. 
    Дело уже к вечеру шло. Кто- то сказал, что  сейчас пройдёт последний автобус до вокзала, надо скорее собираться и идти на остановку  Я позвал своих,  и мы поспешили за остальными. Тут я некстати  обернулся, на поле глянул,  а там Женя, Евгений Петрович этот,  ящики с морковью на край поля выносит. Мы их между полос оставили. Я  окликнул его, давайте, пора уходить, на автобус опоздаем. Он на ящики показывает,  надо их сначала с поля убрать и в штабеля поставить. Ничего не поделаешь, пришлось  ему помогать. Не бросать же его одного. Хорошего, скажут, сотрудника мы в институт приняли.   Автобус, конечно без нас уехал.   5 километров до Ораниенбаума мы пешком пилили, это после целого дня активного времяпровождения на природе. Сынишка  не хныкал, правда,  держался. Жена насупилась,  хромать начала.  Из- за обуви, наверно. Никто же не рассчитывал на такой марш-бросок.  Я искоса на  Евгения Петровича поглядывал.. Он шёл при всём параде, высокий, плотный, лысина сквозь пряди желтеется. На лице ноль эмоций, лишь толстый короткий нос кверху.
Захотелось сказать ему пару ласковых - Женя, мать твою!
    Ещё раз посмотрел на него. И воздержался.  Инопланетянин. А ведь, похоже.

                2. ЗДРАВСТВУЙТЕ, АРТУР СЕРГЕЕВИЧ

  Многих из нас в то время  можно было бы назвать  инопланетянами. По крайней мере, тех, кто занимался  социальными  проектами и  прогнозами.  Сотрудников  НИИ и НИИПов, чьей задачей была разработка выводов и предложений  для  специалистов – практиков.  Последние работали по отраслевым  нормам, и чихать хотели на все наши предложения. На научные советы ходили, как  теперь на «Кривое зеркало». Страсти  же на этих советах полыхали нешуточные.  Покойный Славка Борисевич вывесит штук 20 подрамников с кругами и стрелочками и ходит вдоль них котом-учёным, указкой тычет, будущее предсказывает. Начальник отдела Отдыха и Рекреации, Дронов, доктор наук между прочим,  тоже свои круги и стрелочки развесит и начнёт сипеть, как по новому размещать пансионаты в окрестностях Питера, то бишь, Ленинграда, какие туристские тропы обустроить. После каждого доклада, вопросы, дискуссии, иногда, дело до истерики доходит. До словесных баталий. Один лишь учёный секретарь из отставных военных, бывший фронтовик- артиллерист, был неизменно спокоен. Он диету соблюдал, еду готовил прямо на рабочем месте и ел строго по расписанию.  В зале страсти кипят, а у него в кастрюльке супчик булькает. Аромат такой, что председатель  совета  Жеребчиков не выдерживал: «Уберите, Степан Степанович, свои кастрюли! Их запах мешает работе совета». А тот пригнётся, голову под стол свесит  и кушает себе на здоровье.
  Чтоб закончить тему совета, скажу: по его окончанию, работа считалась принятой, с  доработкой или без. Составлялся  машинописный отчёт в нескольких экземплярах. Один сдавался в институтский архив, другие передавались  для внедрения в жизнь, т.е. в ведомственные архивохранилища.
      Почему же нас можно было считать жителями иных планет? По очень простой причине. Все социальные проекты в СССР  делались в русле  очередного Съезда  КПСС, решений Партии и  Правительства. Страна строила коммунизм. Наш НИИ, и все ему подобные, занимались своего рода футурологией,  предлагали  модели и схемы  возможных будущих градостроительных структур. Нас привлекала возможность демонстрации собственного интеллекта,  публикации статей  в институтских сборниках и монографиях. Дескать и мы не лыком шиты, авторы научных трудов.  В своих изысканиях мы были больше связаны с прекрасным будущем, чем с  живой современностью. Кем же мы были, как не инопланетянами?
    Но Женя - особая статья. Немногим старше нас, он очевидно в вузовской молодости был навсегда ушиблен Моральным кодексом строителя Коммунизма. Был такой документ, принятый, дай  Бог памяти, на ХХII съезде партии в 1961 году. А может ещё раньше. Этот кодекс  учредили, чтобы советский человек ещё  до наступления Коммунизма  мог бы стать человеком коммунистической формации.  Ему тогда бы  следовало не просто  ждать наступления светлого будущего, а своим трудом приближать его приход. Вот Женя и приближал. Рабочее время -только работе. У него была особенная любовь к статистике,  цифрам, вычислениям. Калькуляторам он не доверял.  Считал на бухгалтерских счётах и вручную, столбиком. На службе ходил всегда в чёрных нарукавниках, с  насупленным лицом.  Очевидно путая насупленность со   сосредоточенностью,  выражением  добросовестного отношения к делу.
    С этой насупленностью он никогда не расставался, даже когда спускался ниже этажом, наведаться к своему закадычному другу  Артуру Сергеевичу, тоже экономисту.
    Стол Артура  стоял  за шкафом в комнате, где среди прочих сотрудников размещалась вездесущая  Наташка  -лаборантка с её ехидным ротиком.   От неё мы и узнали, как однажды Евгений Петрович, где-то минут через 10 после начала рабочего дня   постучался к ним в кабинет, открыл дверь и спросил Артура Сергеевича.
    -Нет, Евгений Петрович, -ответила Наташка – Артур Сергеевич пока не подошёл.
   - Извините - сказал Евгений Петрович и закрыл за собой дверь.
     Через три минуты, снова стук в дверь, снова Евгений Петрович со своим вопросом:    Артур Сергеевич не приходил?
    - Нет- ответила Наташка,- не приходил.
    -Извините.
    Снова спустя три минуты  вновь появляется Евгений Петрович: Артур Сергеевич не приходил?
     -Нет ещё- снова ответила Наташка.
    -Извините.
   Евгений Петрович ушёл. Пришёл Артур Сергеевич. Забрался к себе за шкаф, сел.  За шкафом его не видно.
    Снова стук в дверь, снова Входит Евгений Петрович, снова спрашивает: Артур Сергеевич не приходил?
    Артур выглянул  из-за шкафа: Здесь я, здесь, Евгений Петрович, слушаю Вас.
   -Здра-авствуйте, Артур Сергеевич - протяжно поздоровался с ним Евгений Петрович и вышел.
    Хармс отдыхает.

                3.   Три рубля

   Общаясь с Евгением Петровичем,  трудно было понять:  в самом деле он такой, или прикидывается. Нет, каким он казался, таким он и был.
    Может ли человек быть патологически честным.  Зная Евгения Петровича, отвечаю: может. Евгений Петрович  как раз и был  представителем этого вида патологии. Взять хоть такой реальный случай.
Станция метро «Чёрная речка». Знаете такую. Сейчас она баннерами перегорожена,  аникушенского Пушкина  не углядеть. А тогда никакой рекламы в питерском метро не было. Старались ничем не нарушить его художественный вид.
«Чёрная речка» станция открытого типа.  Рабочие тоннели от вестибюля не отгорожены, никаких промежуточных дверей. Подъехал поезд, открылись двери вагонов,  вываливайтесь, пожалуйста. Или, наоборот, входите, кто хочет. Народ  по станции  движется встречными потоками- к поездам и на выход. Особенно интенсивно в часы пик.
   После работы, в час пик, то есть, идём мы с Евгением Петровичем  к метро. Проходим турникеты, спускаемся вниз по эскалатору, затем ещё ниже по ступенькам  в станционную залу. Народа, естественно, тьма, но без особой толкотни, всё в пределах нормы. Ждём поезда. Вдруг Евгений Петрович нагибается  и поднимает с полу бумажку. Рассматривает, протягивает мне. Смотрите- говорит- Александр Валерианович, что я сейчас нашёл.  Я смотрю, в руках у него трёшка,  три рубля значит. Были тогда такие купюры в один рубль, три, пять, десять, двадцать пять, пятьдесят, и сто рублей.  Рублёвую бумажку найти и то удовольствие, а тут целых три рубля.
- Ваше счастье, Евгений Петрович, поздравляю!
     Тут поезд подошёл, двери вагонов открылись.  Я хотел уже в вагон зайти. Гляжу Евгений Петрович  как стоял так и стоит на платформе, трёшку в руке держит. Я тоже остался стоять с ним рядом. Поезд ушёл.  Мы стоим. Я хотел спросить Евгения Петровича, почему мы  остались? Но не успел. Женя поднял руку с зажатой в ней трёшкой и провозгласил:
      Товарищи! Никто три рубля не потерял? Никто не потерял три рубля, товарищи?
   В зале шумно. Эскалаторы гудят, электрички грохочут, люди ногами шаркают.  Лишь несколько человек оглянулись на голос Евгения Петровича. А он не унимается, спрашивает.
  Одну электричку пропустили, вторую. Я говорю:  да сунь ты её в карман, поехали. Тут он поворачивает ко мне своё  элипсообразное лицо и назидательно так произносит.
   - Это нам с Вами, Александр Валерианович, три рубля не очень большие деньги, а для кого-то, кто их потерял, это может оказаться целой  трагедией. Может теперь ему и хлеба не на что купить.
    И пошёл вдоль платформы, спрашивая то одного, то другого, не они ли потеряли эту несчастную бумажку.  Самое интересное, что у него при этом было такое страдальчески – честное лицо, что никто, даже в шутку, не сказал -это моя трёшка, давайте её сюда.
  Я опять твержу ему, что это метро, человек, который  потерял эти три рубля  давно тю- тю,  уехал. Опрашивать людей бесполезно.  Он озабоченно посмотрел на меня, на толпу, на бронзового Пушкина, потом решительно развернулся и поднялся к эскалаторам. Подошёл к сидящей  за прозрачным пластиком дежурной.
      -Простите, пожалуйста, я тут три рубля нашёл. –Обратился  он к ней. Та посмотрела на него удивлённо, что он дальше скажет.
      Вы- продолжил Евгений Петрович – до скольки  здесь будете находиться.
    - До самого закрытия- ответила дежурная.
    Хорошо - удовлетворённо произнёс Евгений Петрович и повторил: Я, видите ли здесь на платформе три рубля нашёл, а чьи они не знаю. Может их какая-нибудь бедная старушка обронила  и найти не может.
     Дежурная: Ну и что? Я-то тут при чём?
    Евгений Петрович: Вы не причём, Можно я их Вам оставлю, на всякий случай. Вдруг кто-нибудь их начнёт искать,  обратиться к Вам: не передавал ли кто Вам эти деньги, Вы их ему и отдадите. Хорошо?
     - Хорошо- согласилась дежурная - давайте Ваши деньги.
     Евгений Петрович протянул ей трёшку.
   -Только Вы их обязательно отдайте..
   -Отдам, отдам, не беспокойтесь- сказала дежурная, положив деньги в карман.
    -Спасибо - сказал Евгений Петрович и зачем- то добавил –До свидания.
     Мы сели в подоспевший поезд и  поехали к себе на Васильевский. Мне на Первую, ему на Шестнадцатую линию.
 
                4. ЦВЕТОК

    Наши рабочие комнаты разделял выгороженный фанерными щитами-подрамниками узенький проход.  Без него комнаты  оставались бы смежными. Коридорчик же сделал их раздельными.  Евгений Петрович  с коллегами занимал маленькую комнату,  Наш  градостроительный отдел  - большую.  Комната, где работал Евгений Петрович, была тихой.  Наша – буйной.  Сотрудников у нас  было 15 человек, соответственно столько же Дней рожденья, которые отмечались шумно, с выдумками,  не дожидаясь конца рабочего дня.  Шума хватало и  при завершении плановых работ и, конечно, в предпраздничные дни. С особым размахом отмечались Новый год, 23 февраля и 8 марта. После официального начала и общего застолья все расходились по комнатам. Праздник принимал келейный характер. В каждой избушке свои погремушки.  Наши погремушки  гремели веселей и громче остальных . На их грохот  к нам  набивалось народу из других отделов  и праздник  снова принимал вселенский характер.
   На работе задерживались не только при авралах или праздниках.   15 человек на 26 квадратных метра  -  не  способствовало плодотворному труду. Если Евгений Петрович не спешил домой,чтобы лишний раз проверить свои вычисления,  то для нас это была  возможность поработать  в нормальных человеческих условиях.
     Однажды я и  наш специалист по вопросам  общественного обслуживания   Белоногова остались после работы для написания совместной статьи в  очередной институтский  сборник. Было начало сентября. В раскрытое настежь окно веяло осенним теплом.  Я и Белоногова молча трудились над своими кусками текста. Если переговаривались, то почему- то шепотом.   
      Вдруг раздался скрип двери. Кто-то вышел из соседней комнаты. Протопал на лестничную площадку.  Открыл и  выключил находящийся там водопроводный кран. Протопал обратно. Скрипнул дверью. Через несколько секунд снова вышел из комнаты, снова протопал к крану,  открыл и вновь завернул его. Протопал обратно, закрыв за собой дверь. Короткая пауза. Затем опять скрип двери, тяжёлые шаги, короткое журчание воды, снова шаги, снова скрип двери, снова короткая пауза.  Дверь скрипнула вновь. Всё повторилось: шаги, кран, обратные шаги, скрип закрывшейся двери. Пауза. Затем всё снова  заново. Потом ещё и ещё раз.
    Мы с Белоноговой посмотрели друг на друга, синхронно пожали плечами, встали и  любопытства ради пошли взглянуть, в чём дело, кто  там  топает?  Из скрипнувшей двери соседней комнаты  вышел Евгений Петрович. В руке он держал столовую ложку. Направился на лестничную площадку, и вернулся назад с полной ложкой воды. Он вошёл обратно в комнату. Мы за ним.  Евгений Петрович  подошёл к горшку с цветком, мясистые длинные листья которого были усеяны  бородавками с проросшими из них розовато- алыми цветами. Евгений  Петрович бережно просунул ложку куда-то в гущу между листьями, вылил из неё воду  и повернулся, чтобы идти снова к крану.
- Евгений Петрович,- воскликнули мы с Белоноговой дружным дуэтом -  что Вы такое делаете?
- Видите ли, –  многозначительно  начал  Евгений Петрович-  я остался в комнате один. Земфира Антоновна  заболела, Нина Юрьевна ушла в отпуск. Уходя, она попросила меня поливать его,- Евгений Петрович показал ложкой на цветок - а как его поливать?  У него листва вон какая развесистая. Из банки не получается. Я попробовал, листья мешают, всё на пол проливается.
     Мы посмотрели на пол. Под подоконником, действительно, блестела небольшая лужица.
   - Я -  продолжил Евгений Петрович – взял ложку, хотел воду из банки ложкой доставать. Ничего не вышло. Ложку вынимаешь, вода из неё выливается. Вот и приходится воду  из крана в ложке  носить.  Ложка легко сквозь листву просовывается. Удобно. Только по много раз  ходить взад – вперёд приходится.
   - А как же Нина Юрьевна его поливала? – Спросила Белоногова. - Тоже из ложечки?
   - Нет.- Ответил Евгений Петрович.- У неё специально для этой цели припасены воронка и шланг .
   - Где же они? Она их спрятала, что ли?
   - Не знаю?  Может быть,  в свой стол положила?
   Евгений Петрович и мы посмотрели на стол Нины Юрьевны.
  -Стол, что, заперт на ключ? -Не унималась Белоногова.
  -Не знаю.- Ответил Евгений Петрович. - Я по чужим столам не лазаю.
  -Хорошо, я залезу. При свидетелях.
  С этими словами  Белоногова  одним за другим стала выдвигать ящики стола.  В нижнем ящике рядом с парой стоптанных дамских туфель и грязным стаканом лежала  воронка, вставленная в красную резиновую трубку.
   - Вот, Евгений Петрович,  берите Вашу клизму! – Победным голосом произнесла Белоногова .
    - Не знаю. - застенчиво сказал Евгений Петрович. – Без разрешения.  Чужую вещь. Неудобно как-то. Может быть, лучше ложкой?
   Мы вернулись на место.
   Через некоторое время снова скрипнула дверь. Послышалось топанье. Затем зажурчала вода. Чувствовалось, что наливали в банку. Мы с Белоноговой облегчённо вздохнули.

                5. СОЧУВСТВИЕ
    

   Работала у нас экономистом некая  Валя Луговая. Одно время у ней был бурный служебный роман с нашим климатологом  Кологузовым. Он потом защитился, стал кандидатом каких- то наук, перешёл работать в другую организацию, но связь с Луговой сохранил. Как минимум дружественную. Луговая была женщиной одинокой, и Кологузов для неё был свет в окне. И вот он умер. Об этом Луговая узнала в понедельник утром по звонку от жены Кологузова, которая была осведомлена об их давних высоких отношениях.
      Луговую, конечно же, потрясла нежданная смерть близкого человека. На работу она пришла с заплаканными глазами. В чёрной косынке. Вошла  к себе в комнату. На вопросы здесь сидящих  рассказала о смерти Кологузова и какой это для неё удар. Скорбно принимала знаки искреннего сочувствия. В таком состоянии, естественно, не до работы. Луговая  вышла из комнаты поднялась на площадку второго этажа и застыла в позе убитой горем вдовы. Каждый, кто поднимался по лестницы, спрашивал, что с ней случилось. Луговая  с рыдающей интонацией сообщала о постигшем её несчастье, многократно повторяя: Я так расстроена, так расстроена. Одни пытались её ободрить, утешить, другие откликались словами соболезнования, третьи интересовались как и отчего умер Кологузов, где состоится прощанье с покойным, когда пройдут похороны.
- Не знаю я. – В слезах отвечала Луговая- Не знаю. Я вся расстроенная.
Простояв на площадке около часа, Луговая собралась спуститься назад в свою комнату. Видит, по лестнице поднимается Евгений Петрович.  Бегло поздоровавшись, он почти прошёл мимо Луговой, но был остановлен её трагическим видом.
   -Что с Вами, Валентина Борисовна?.
   -Ах, Евгений Петрович! Евгений Петрович! Вы слышали Кологузов умер! Вы знаете, кем он был для меня! Мы с ним были друзьями почти двадцать лет.  И не только друзьями… Он был мне самым близким человеком.
  Тут слёзы вновь стали душить Луговую:
 -Я так расстроена, Евгений Петрович, так расстроена…
-Ну, расстраиваются только балалайки.- Ободряюще произнёс Евгений Петрович и, оставив онемевшую от этих слов Луговую, пошёл куда шёл.
     Сердиться на него было невозможно, обижаться – бесполезно

               6. Пуговица.

Как уже сказано, Евгений Петрович жил на 16 линии Васильевского острова.  Он был холост. Проживал вместе с престарелой матерью, за которой ухаживал со всей заботой любящего сына. Оклады  научных сотрудников,  даже старших, но без учёной степени  были, прямо скажем,  далеко не предел мечтаний. Евгений Петрович, при всей своей усидчивости и дотошном отношении к статистике, степени не сподобился, как и я, безмятежно вкушавший радости жизни, и многие другие мои товарищи. Свои финансовые дела мы поправляли во время отпусков, стараясь брать их непременно летом, добавляя к ним честно заработанные отгульные дни: за дежурство в народной дружине, за работу в подшефных хозяйствах в выходные дни,  или на избирательных участках. Присоединив к четырёхнедельному отпуску ещё деньков 10-15, можно было отправиться куда- нибудь в экспедицию, а ещё лучше на северные стройки,  объединившись в бригаду шабашников и заколотить  за сезон приличные бабки. 
      Евгений Петрович ни на какие шабашки не ездил. Отпуск проводил по своим скромным средствам, путешествуя  пешком и на местных автобусах  где- нибудь в Калининской, ныне вновь ставшей Тверской, области, иногда на Псковщине.
     Благородная привычка жить скромно проявлялась в нём порой самым  неожиданным образом.
  Как два василеостровца мы нередко шли вместе после работы домой с Чёрной речки, скрашивая  путь  разными разговорами.  Рассказывал, как правило, Евгений Петрович. Я, преимущественно,  отделывался  краткими репликами.
     Однажды, во время одной из таких прогулок, в конце октября, в пасмурный  с мелким дождём вечер,   Евгений Петрович поведал мне  совершенно трогательную историю, рисующую его в каком – то новом ракурсе.
    -Знаете,  Александр Валерианович, что со мной вчера  было?  Я решил  на метро домой проехать. Вошёл в вестибюль,  подхожу к турникетам. Полез в карман за пятаком и вдруг обнаруживаю, что нет одной пуговицы на плаще. Оторвалась. Была бы эта пуговица на рубашке, или брюках, то ничего страшного. Пришил что-нибудь  подходящее и нет проблем. А на верхней одежде  так не пойдёт. Потеряется пуговица, другую такую не купить.   Даже похожую не подберёшь. Не формой, так  цветом будет отличаться от остальных. Тем более, что плащ этот я ношу уже лет восемь. Уже и пуговиц таких, наверно, не делают.  Ну, думаю,  придётся все пуговицы на плаще менять на новые.
 С оторванной пуговицей ходить как-то неудобно. Я решил попробовать найти её. Вдруг она где- нибудь здесь валяется,  на полу в вестибюле, или на ступеньках при входе в метро.
    Евгений Петрович вздохнул и, помолчав немного, продолжил свой рассказ:
    -Час пик. В вестибюле  полно народу. Суета. Я не торопясь хожу среди этой толчеи,  пол оглядываю. По несколько раз к одному и тому же месту возвращаюсь. Не закатилась ли моя пуговица за турникеты?  Попросил дежурную посмотреть. Но пуговицы и там не оказалось.
      Пришлось выйти наружу, на ступеньки. Осмотрел каждую. Снова ничего. Стал обследовать  дорожку, по которой шёл к метро. Как назло, люди идут  сплошным потоком.  Я же двигаюсь им навстречу, извиняюсь...
      Мне представился садик бывшей  Салтыковской дачи, с готического облика особняком, огороженным потемневшим от времени забором.  Ворота из седого пудожского камня.  Диагонально проложенная дорожка от ворот к станции метро, густо заполненная людьми,  навстречу которым медленно продвигается монументальная фигура Евгения Петровича. Представилось его сосредоточенное на поиске лицо и то, как он, стесняясь, то и дело произносит  своё «Извините».
       - Так вот, - продолжал Евгений Петрович. - Пуговицы на дорожке я так и не нашёл, хотя прошёлся по ней раз восемь. Вышел из садика. Оглядел тротуар у светофора. Тоже безрезультатно. Теперь предстояло самое сложное, перейти проезжую часть улицы, поискать там.
       Я вновь представил широкую улицу Академика Крылова, бывшую Строгановскую, с  пешеходной зеброй, огнями светофора  и мчащимся  на встречных курсах автотранспортом. Сложные условия для поиска пуговицы, даже такой крупной, как от плаща.
       Но Евгений Петрович умудрился тщательно осмотреть и этот опасный отрезок своего маршрута. . Он терпеливо ждал  зелёного сигнала светофора, пропускал основную часть пешеходов и в роли замыкающего торопливо, но с должным тщанием оглядывал  асфальтовое покрытие дороги в зоне самой «зебры» и по её сторонам. Он несколько раз переходил улицу с одного  тротуара на другой, пока не убедился, что  пуговицы здесь не может быть.
     -Так, нашли Вы её или нет?- не удержался я от вопроса.
    - Нашёл, Александр Валерианович. – Ответил он. – Нашёл. Для этого мне пришлось осмотреть тротуар до моста через Чёрную Речку. Потом поискать на самом мосту, что  тоже было непросто из-за множества пешеходов. Лишь, когда я стал переходить проезжую часть набережной, я увидел свою пуговицу. Обрадовался!  Наклонился, чтоб её поднять. Но, оказалось, что по ней успела проехать  машина и разломила её ровно пополам, на две половинки. Представляете? Вот незадача!
     Мне пришлось сочувственно покивать головой.
     Я, конечно, половинки поднял,- словно извиняясь произнес Евгений Петрович.-Принёс  их домой. Склеил пуговицу  «Моментом»,при помощи гвоздиков  плотно прижал  её  половинки друг к другу и  дал просохнуть до утра. Утром стал пришивать пуговицу . Она опять сломалась.
Барахло этот «Момент», а не клей!Видите вот, пришлось раньше времени  пальто надеть.   
Евгений Петрович  закончил свой рассказ и снова вздохнул.
     Я, словно очнувшись, поглядел по сторонам. Мы уже подходили к Карповке. Справа от нас темнела  мёртвая громада Иоанновского монастыря. По прежнему сеял мелкий дождь. Мне отчётливо представилась лежащая на дороге и сломанная пополам пуговица. Точно также мне видится она и сейчас. Одним из символов прошедшей эпохи.
     Каким   оно  было, наше  время?

                7. КОСТЕРОК.    


В жизни всегда есть место подвигу. Похоже, что эти слова старухи Изергиль  когда-то оказали сильнейшее влияние на впечатлительного Евгения Петровича.  К подвигам его тянуло как железную болванку к магниту.  Так сказать, по естественной надобности Не знаю, как сейчас, а в Советское время  основными местами  для подвигов  служилой интеллигенции были либо совхозные поля, либо овощные  базы. Евгений Петрович тому был самым убедительным примером.
     Представьте себе, октябрь, до снегов рукой подать. Совхозные плантации черноплодной рябины. Серый осенний день. Утренняя надежда, что погода разгуляется, не оправдалась. Наоборот. Полил жуткий дождяра.  Все поспешно укрылись в близком лесочке.  На поле ни души. Лишь в одном месте черноплодка продолжает методично потрескивать. Это Евгений Петрович, сидя  на ящике под очередным кустом, продолжает обрывать ягодные кисти. Он в том же самом плаще,  от которого ещё недавно так  настойчиво   искал оторванную пуговицу. Вода с мокрой листвы затекает ему в рукава.  Глядя на него, первой не выдерживает приставленная наблюдать за нами  совхозная бригадирша.
    -Эй, мужчина! - Кричит она  Евгению Петровичу.- Бросай работать. Иди к нам!
     Возможно, что Евгений Петрович и сам подумывал об этом. По окрику бригадирши  он понял, что его героизм замечен, поэтому молча поднялся и переставил свой ящик под новый куст.    
     Лес перестал спасать от дождя, который из проливного сделался нудно моросящим. На девчонок было жалко смотреть. Озябшие, с  посиневшими носами они напоминали начинающих алкоголичек.  Я попросил у кого- то  спичек  и направился к груде разбитой ящичной тары. Выбрал  не до конца отсыревшие дощечки и  расщепил их на лучинки. Составил лучинки шалашиком, который  накрыл принесёнными из леса еловыми лапами.  Разжёг костерок при помощи купленной  в дорогу газеты,  находившейся  во внутреннем кармане  куртки и потому оставшейся  сухой. Огонь охватил лапник. Я бросил  в него  пару разбитых ящиков и пошёл в лес за новыми ветками для костра..
      Костёр сделал своё дело. Люди обсушились, повеселели,  затем  принялись  обирать кусты,  время от времени возвращаясь к костру за новой порцией тепла. Все, кроме,  Евгения Петровича. Он  даже во время общего перекуса не подошёл к костру, съев свой завтрак в одиночестве, не покидая родного куста.
    Не думал я, что этот костёрок мне ещё припомнится. 
      Сколько-то месяцев спустя после описанного мной случая  Евгения Петровича принимают в партию. Страна во всю перестраивалась. Горбачёв ввёл в партийную практику самоотчёты коммунистов,  которые  существовали в страшных 1930-х годах, но потом были благополучно забыты. Самоотчёты проходили  в плановом порядке. Каждый член партии в назначенное время должен был  рассказать товарищам, как он выполняет свои партийные обязанности, о своих производственных успехах, общественной активности. Затем  следовали вопросы и ответы, обмен мнений.  Апофеозом  данной процедуры было голосование о признании отчёта  удовлетворительным. Кто за? Кто против? Кто воздержался?            
     Настала  и  моя очередь рассказывать партайгеноссам о себе любимом.  Я перечислил свои  партийные и общественные обязанности,  достигнутые мной трудовые успехи, рассказал о своих планах.  Ответил на вопросы. Начались выступления про то какой я сознательный и активный. Председатель предложил  приступить к голосованию. Возражений не было.  Вдруг Евгений Петрович поднимает руку и медленно, сдавленным голосом  произносит:
   -Я тоже хочу сказать. Не хотел говорить, но придётся. Пусть Александр Валерианович  не обижается.  Я всё-таки скажу!  Иначе… тут он виновато улыбнулся и, обернувшись в мою сторону, спросил:
    -Вы помните, Александр Валерианович, как  однажды нас послали собирать черноплодную рябину. Да, было дождливо,  работать было неприятно. Но это был  рабочий день. Мы обязаны были работать. Вы же вместе со всеми  ушли  в лес от дождя прятаться.  Вы должны были  объяснить людям, что их привезли  сюда работать, а не на прогулку. Вы должны были личным примером вдохновить их на труд, а не занимать  примиренческую позицию. И потом, когда дождь уменьшился, Вы, Александр Валерианович, развели костёр. Люди, естественно, столпились у костра обсушиться, а потом  то и дело постоянно бегали к
нему. Некоторые вообще, тот же Кутяков, тот же Тупилов, та же Меринова  вообще от костра не отходили.  Вы тогда, Александр Валерианович, намеренно, или нет, но фактически сорвали работу. То, что Вы о себе сейчас нам рассказали, это хорошо, с этим я согласен. Но было бы лучше, если бы не я, а Вы сами  упомянули об этом позорном случае. Я считаю,  что мы должны выразить своё мнение по данному поводу, а потом уже голосовать.
       Евгений Петрович сел. Наступило молчание. Наконец, попросила слово Алла  Самойлова. Хорошая, между прочим, баба!
       _ Ну, что Вы говорите, Евгений Петрович!? Я тоже там была, промокла как собака, потом полторы недели в себя прийти не могла. Александр Валерианович  проявил заботу о людях. Мы ему все были очень благодарны.
          Евгений Петрович снова захотел, что- то сказать. Но тут все       загудели: Хватит, хватит, ставьте на голосование! Всё и так ясно. 
          Мой самоотчёт  признали удовлетворительным.
      Я посмотрел на Евгения Петровича. Он сидел с упрямо наклонённой головой.Брови его шевелились, как надкрылки  жука,  которому захотелось взлететь.
          - Не взлетишь. - Злорадно подумал я. - Говна многовато.
       Вот так инопланетянин,  ай да, гость из будущего!  На кой нам такое будущее!?  Хотя  кто-нибудь, прочтя этот рассказ , может быть придёт к иному выводу.

             8. САПОГИ.

        Долгое время Евгений Петрович был единственной мужской единицей  из  всех, кто работал с ним в одной комнате. Остальные, понятно, были женщинами. 
Одна довольно пожилая, довоенных годов выпуска, Земфира Антоновна, занимала должность заведующего  сектором.  Ко второй, ровеснице Евгения Петровича,  почему–то  всегда обращались по имени и фамилии - Нина Кузьмичёва.  Третьей к ним подсадили Олечку Пулькину. Один мужик и три бабы – вполне гармоничное соотношение полов, крушение которого началось   с неожиданного увольнения Олечки.
        Перед этим   штат Отдела экономики пополнился новым сотрудником. Им оказался  к тому времени уже   снискавший широкую известность в Ленинграде, да и в Союзе в целом, автор – исполнитель, можно сказать, бард  Миша  Бемольский.  По  базовой специальности он был  инженер – экономист, занимался вопросами инженерной подготовки территории под строительство, что и забросило его в наши Палестины.  В свой первый рабочий день Миша пришёл в институт с зачехлённой гитарой через плечо, как солдат с собственной винтовкой. Сразу рабочего места ему не нашлось. Поэтому его посадили в конференц-зале, визави Степану Степановичу, секретарю Научного совета. 
        Степан Степанович, я напомню, соблюдал диету. Ел строго по расписанию, еду разогревал тут же,  на журнальном столике,  превращая конференц- зал  в камбуз.
      Бард- экономист не выдерживал пытки кулинарными ароматами Степана Степановича и после обеда на работу не возвращался,  возбуждая пересуды   сослуживцев. Тогда- то Оленька Пулькина и уволилась.  Мишу  быстренько посадили за её стол. Он сразу сделался любимчиком  своей непосредственной начальницы Земфиры Антоновны, сочинял стихи в её честь и декламировал их  в сопровождении гитары. Гитарой  Миша владел виртуозно, голосом обладал приятным,  несмотря на пристрастие к курению.
        Артистическая натура Бемольского  сказывалась и в его  производственной деятельности.. Помню, как на одном из Советов он  выставил полный ряд подрамников, испещрённых трёхэтажными формулами. Скользя перед ними порхающей походкой конферансье, Миша ублажал слух присутствующих изысканными голосовыми модуляциями. Очарованы были все, кроме стойкого скептика  Витюши Мозинова,  специалистом по сходной с Мишей теме.  По окончанию Совета  Витюша назвал Мишино выступление трёпом словесности,  обогатив институтский фольклор   ещё одной крылатой фразой.
      Стол миниатюрной Оленьки, не вполне подходил для Миши с его солидной комплекцией и потребностями гитариста. Поэтому, задерживаясь на работе, он обыкновенно пересаживался за стол Нины Кузьмичёвой. За ним он чувствовал себя свободно, ничто не мешало его творческим занятиям. В эти послерабочие часы  он придумывал слова и мелодии своих песен.  Смолил одну сигарету за другой. В творческом экстазе Миша курил особенно отчаянно, прямо в комнате, плюя на всю строгость Правил противопожарной безопасности. Окурки Миша бросал в урну для бумаг. По окончанию творческого процесса, он, заметая следы курения, комнату проветривал,  окурки вытряхивал из урны, чтобы выбросить их в другом месте
       Нина Кузьмичёва  и так то относилась к Бемольскому неравнодушно. Называла его бездельником и пижоном. Ревновала к Земфире, приводила ему в пример Евгения Петровича. Миша отшучивался: Да что вы, Нина Юрьевна! Хотите, я вам посвящу одну из своих песен?  В ответ Нина  ядовито фыркала. Земфира Антоновна  тут же вставала на защиту своего любимца: Нина, надо же понимать, Михаил Борисович – гений!  Евгений Петрович  многозначительно крякал.  Атмосфера в их комнате потихоньку накалялась.
    Взрыв произошёл  с наступлением тёплых апрельских дней.
     Кузьмичёва отхватила в обувном на Савушкина  нарядные туфли. Сначала похвасталась ими на работе, в них же решила поехать домой. Зимние сапоги с высокими утеплёнными голенищами  она оставила стоять под своим рабочим столом.
     Миша, по своему обыкновению, остался  после работы в пустом кабинете, где сидя за столом Кузьмичёвой предался творчеству и азартно  курил. Собравшись домой, он, как всегда проветрил комнату, подобрал окурки, запер дверь и, сдав ключ на вахте,  вышел на улицу. Холодный, талый,  такой весенний и такой питерский воздух  привёл его в безмятежное состояние духа. Не желая спускаться в духоту метро, он решил пройтись немного пешочком. Шагалось легко. Большая Невка чернела промоинами. Вдоль набережных зажглись жёлтые вечерние огни. В голове замаячили контуры очередной мелодии.
     Утром наша комендантша миловидная татарочка  Фаина  Рахимовна,  войдя в здание, почувствовала характерный запах гари. Он шёл со второго этажа из комнаты экономистов. Фаина сбегала вниз за ключом и открыла комнату. Запах шёл из-под стола Кузьмичёвой.  Тлела внутренность одного из её сапогов. Фаина схватила его и загасила  на лестнице под краном.   Она не стала бежать с  ним к начальству, докладывать о ЧП, как это непременно сделал любой из бдительных блюстителей институтской дисциплины. Фаина просто отнесла сапог  обратно и стала ждать Кузьмичёву.
    Тем временем в комнату, как всегда ровно в 9,  вошёл Евгений Петрович. Уловив в воздухе привкус гари, он распахнул окно, надел нарукавники  и уселся за свои бухгалтерские счёты. Спустя минут двадцать сюда ворвалась Кузьмичёва, уже проинформированная  Фаиной о пожаре в своём сапоге. Не ответив  Евгению Петровичу на приветствие, она бросилась к своему столу.
   -Нет, вы только посмотрите, что он сделал с моими сапогами!-  Запричитала она с колёсным визгом в голосе. Её рыдающий крик не стал гласом  вопиющего в пустыне. Комната набилась любопытными. 
     -Вот, полюбуйтесь,  что сделал этот "гений" с моми сапогами!- Повторила Нина, на этот раз с нервной хрипотцой  в голосе. - Вот! Можете  даже понюхать!
    Горелый сапог  опасно  замелькал перед нашими лицами.. 
      -Ниночка, что с Вами? Что случилось? Почему в комнате такой запах?-  Раздался голос пришедшей с часовой задержкой Земфиры Антоновны. – Зачем же так кричать?
       -А что бы Вы сделали на моём месте? – Воинственно отпарировала Кузьмичёва.- Надо же было додуматься бросить горящий окурок мне в сапог! Я только один сезон в  этих сапогах отходила. Что мне их теперь, прикажете выбросить!? Да я в суд на него подам! Я  Жеребчикову докладную на него  напишу!
   -Это Вы о ком, Ниночка? – спросила, ещё не до конца врубившаяся в ситуацию Земфира.
    - На кого!  Да на Бемольского Вашего, на кого же ещё! Он  втихаря садится за мой стол, курит, думая, что мы об этом ничего не знаем, раскидывает свои окурки, куда попало. И вот результат, видите, бросил окурок мне в сапог и спалил его.  Вся подкладка выгорела, верх голенища обгорел, швы разошлись, тут  дырка и вот здесь ещё! Видите!
      В это время в дверях показался   Бемольский
    -Ми-иша!- Страдающим голосом  обратилась к нему Земфира Антоновна: Ми-иша! Зачем вы сожгли сапог Нины Юрьевны?  Вы что,  курили в кабинете?
      Зрители стали оживлённо расходиться.
     -Вот что, Михаил Борисович,- С фельдфебельской твёрдостью сказала Кузьмичёва.- Покупайте мне новые сапоги! Полюбуйтесь на Вашу работу!
       Миша попытался отделаться глубочайшими извинениями. Нина настаивала на своём. Миша  стал бить на жалость:
        -У  меня семья, дети, я алименты плачу, на какие шиши я куплю Вам сапоги?
    Номер не прошёл. Нина стояла на своём: или новые сапоги, или деньги. Деньги лучше.
        Миша решил сменить пластинку.
        -Послушайте, сапоги ведь уже не новые, вы их наверно года четыре как носили!
        -Какие четыре? Одну зиму! Только набойки новые поставила и всё!
          -Да Вы поймите, Нина Юрьевна,  зима только закончилась, концертное время ещё не наступила и потом, с какой стати я должен оплачивать стоимость всей пары?  Сгорел ведь один сапог, а не два!
         Нина  оторопела, растерялась.
       -Хо-хо!- залилась она  ядовитым смехом: Хо-хо! Как это один? Вы что же хотите мне вернуть деньги за один сапог? Вы слышите, Евгений Петрович, что он предлагает!?
          Евгений Петрович понял, что от участия в конфликте ему не отвертеться. Он распрямил спину, оторвался от столбиков с цифрами и шумно развернулся  в сторону Кузьмичёвой, стоявшей с сапогом на перевес.
          -Вы слышали, Евгений Петрович,  он хочет оплатить мне  стоимость лишь одного сапога!7
           - Ну, вообще-то это уж как вы договоритесь – Евгений Петрович попытался уйти от прямого ответа.
           - То есть, как  это договоримся? Вы что же, предлагаете мне взять у него деньги и бегать по магазинам  искать, не продадут ли мне где- нибудь один сапог?
Уж такого от Вас, Евгений Петрович, я никак не ожидала. Впрочем, если хотите знать, это Вы во всём виноваты!
           Евгений Петрович опешил: Как это, я виноват?
           - А вот  так! –  Пристально глядя на него сказала Нина. – Кто  в нашей комнате отвечает за противопожарную безопасность? Вы!
             Нина перевела дух и  с железом в голосе продолжила:
          - Вы отлично знали, что Михаил Борисович курит в комнате и не принимали к нему  никаких мер. Вам давно следовало написать на него докладную Жеребчикову, тогда  бы не произошло того, что случилось, и сапоги мои остались бы целыми.
              Евгений Петрович растерянно смотрел на Кузьмичёву. Такого разворота дела он никак не ожидал. Вместо миротворца, ему грозило стать главным обвиняемым по делу о спалённом сапоге. Но Евгений Петрович оказался тёртым калачом, такого голыми руками не возьмёшь. Не зря он уже четыре месяца проработал  по линии Народного контроля.
            Вы знаете, Нина Юрьевна, товарищ Бемольский при мне ни разу не курил, и повода писать на него докладную у меня не было..
            -Как не было повода!? Все знают, что он остаётся после работы у нас в комнате, сочиняет свои песенки и  непрерывно курит. Я об этом знала, а Вы, выходит, нет!
              -Как я мог знать об этом, если ни от кого, и от Вас , Нина Юрьевна, тоже,  никаких заявлений по поводу курения товарища Бемольского мне не поступало?
              Какие  заявления? – Возмутилась Нина – Считайте, вот моё заявление! Кузьмичёва  поднесла свой горелый сапог к самому носу Евгения Петровича.
              - Это другое дело, -Сказал он.- Это уже сигнал. По нему я теперь могу принять меры.
              Евгений Петрович подошёл к слегка прибалдевшему   Бемольскому и категорически предупредил его:
          - Я вынужден сказать Вам, Михаил Борисович, что на Вас поступил сигнал, о Вашем курении во вверенном мне помещении. Как ответственный за противопожарную безопасность я требую, чтобы Вы курили только в предусмотренных для этого местах! 
           Выполнив свою миссию, Евгений Петрович с самым удовлетворённым видом  вышел из комнаты, откуда ещё долгое время слышался  возмущённый голос Кузьмичёвой, воркование Земфиры Антоновны и протестное  бу-бу-бу Миши Бемольского.   

      15. 10. 2009.

               9. ПРОТИВОСТОЯНИЕ


          Евгений Петрович не был одиозной фигурой. Его действия опирались на определённые принципы. Эти принципы, взятые отдельно от Евгения Петровича, безусловно, заслуживали уважения. Но при их воплощении  Евгением Петровичем они приобретали характер тех самых крайностей, которые обесценивали их общественно значимый смысл.  Представьте себе субботний день, овощную базу. В числе шефов  здесь сегодня  трудятся посланцы и нашего доблестного института.  Женщин приставили к  переборке и расфасовке помидоров. Мужчин на разгрузку и погрузку ящиков с персиками. Персики аппетитно пахнут. Отборные. В магазинах таких не увидишь, только на рынке, где цена на них – ого-го!  А тут, вот они, с матово- нежной поверхностью. Прелесть! Выносить с собой запрещено. Есть на месте, да пожалуйста! Как здесь удержаться, чтобы не попробовать!
     Евгений Петрович удержался.  Ни аппетитный вид персиков, ни наше  причмокивание его не сломили. Он величавым утёсом топтался в кузове очередной машины, принимал и ставил рядами  ящики с плотно уложенными чудо – фруктами, не соблазнившись их отведать.   
     Наступило  обеденное время. Мы набрали  опостылевшие персики в пакет и отнесли их нашим женщинам. Они в ответ одарили нас отборными помидорами. Сообща устроились среди каких – то брёвен на ласковом осеннем солнышке.
    Вдруг Евгений Петрович встаёт и как бы  сам у себя спрашивает: Пойти, что ли, к киоску, помидоров купить?
    Мы  в разнобой говорим ему:  вот же помидоры, крупные, мясистые, берите не стесняйтесь! Евгений Петрович отрицательно помотал своей большой головой и отправился  в ларёк, к воротам овощебазы. Приходит назад, садится на прежнее место, достаёт  кулёк с тремя помидорами довольно плюгавого  вида, берёт один из них , осматривает, кладёт обратно. Вновь ковыряется в кульке. Мы с невольным любопытством   ждём, что будет дальше.  Евгений Петрович вынимает  ещё один помидор, покрупнее. Моет  его водой из бутылки,  надкусывает, посыпает солью, подносит ко рту. Делается это с какой- то особой солидностью. Не доев помидор  до половины,  Евгений Петрович выбрасывает  его в соседние кустики: Кислятина. За первым следуют остальные. Бумагу, из которой был свёрнут кулёк, Евгений Петрович бережно  положил в карман, чтобы мусор не разводить.
      -Евгений Петрович, возьмите лучше наши. – Сказала ему  Наташка.
      - Ваши?- С затаённой ехидцей переспросил Евгений Петрович. – Вашими они будут, когда вы за них деньги внесёте.
      Как говорится, срезал. И эти штуки ему долго сходили с рук, пока  не нарвался он на Бодрунрва.
      Бодрунов был институтским завхозом,  виноват, заместителем  директора по административно – хозяйственной части. Человек – с вполне оригинальной внешностью. Добряк и рубаха – мужик по натуре, он  своим  бугристым лицом  напоминал пещерного человека, или, в лучшем случае, те звероподбные портреты  русских исторических деятелей, которые вышли из мастерской знаменитого антрополога Герасимова. Чего стоила  его манера во время разговора выворачивать и растягивать губы, шевелить крыльями носа,  таращить глаза, скалиться. Говорил он тоже странно,  каждое слово произносил  с каким- то натужным  захлёбом,  полу рычанием. Хорошо помню его выступление на собрании институтского  партийно- хозяйственного актива. На таких собраниях, проводимых  в начале года, вслед за новогдними праздниками, подводились итоги работы за год, обсуждался новый годовой план при обязательном представительстве инструктора Райкома партии.
         В президиуме председатель собрания и секретарь, для ведения протокола. ОсновноЗатем приступали к прениям: »Кто хочет выступить?»  К трибуне один за другим потянулись руководители мастерских – Кутяков,  Воробьёв,  Плюшин. За этой обязательной троицей потянулись остальные энтузиасты. Тягучие, нудные выступления на всем надоевшие темы. Пора бы закругляться и перейти к принятию решения, как вдруг из первого ряда возвысилась рука, а затем поднялся  и весь Будрунов.
        -Пожалуйста , подойдите к трибуне.-   Пригласил его председатель.
       - Можно я отсюда, так сказать?.
        -Прошу Вас подойти к трибуне!- повторил председатель.
       Бодрунов, косолапя и  пыхтя, подошёл к трибуне.
          -Товарищи – раздался  его сипло –рычащий голос с характерным горловым бульканьем – Товарищи! Я понимаю.  Вы же  интеллигентные люди! Так же нельзя!  Я понимаю, вы все, так сказать. Но нельзя же так, товарищи!  У нас уборщицами женщины работают! Вы же интеллигентные люди! Я понимаю, Новый год, праздник, выпили там, закусили – это понятно!  Потанцевали вокруг ёлки! Вы же интеллигентные люди! Зачем  безобразия устраивать. Уборщиц  бы постыдились. Такое, так сказать! Хорошо, что Анна Степановна, уборщица, то – есть! Она мне сказала!  Я не поверил.  Думаю, интеллигентные люди! Институт, понимаете. Честное слово не поверил. Подошёл, поглядел, ну, думаю, интеллигентные люди! Своими глазами увидел. Сам! Лично! Здесь на полу  лежало! Безобразие!  Рядом со сценой! Вы ведь интеллигентные люди.…
          Кто - то из зала не выдержал: : Что Вы там увидели, какое безобразие? Что лежало? Скажите прямо!
         - Что я там увидел? – Переспросил Бодрунов_- Что увидел? Презерватив я увидел, вот что!Рядом со сценой. ( Бодрунов пальцем показал на сцену с президиумом) Причём использованный! Ни в какие ворота не лезет!
        Интеллигентные люди дружно расхохотались. Кроме нашего  директора  и наблюдателя из райкома. Они   растерянно улыбались,  глядя друг на друга  Секретарь  собрания  Галя Кудымова, никак не могла решить,  заносить ли про презерватив  в протокол, или нет?
          Вот этот самый Бодрунов и был однажды направлен старшим над нами на всю ту же Фрунзенскую  овощебазу. Разгружать нам пришлось ящики с капустой. Во время перекура  я с Вадиком Кошелевым  обнаружили, что в соседнем складе разгружают арбузы. Ребята оказались знакомыми, сбросили нам парочку арбузов поувесистей. Мы их принесли  к своим.  Бодрунов  ножом рассёк их на сочные ломти.  Ели дружно, молча. Вдруг позади нас что - то громыхнуло.  Мы обернулись. Евгений Петрович  в одиночку возился с капустными ящиками.
       Эй! Как тебя, Коновал! – Окликнул его Бодрунов. ( Фамилия Евгения Петровича была Коновалов) – Бросай работать, иди арбузы есть!
         Евгений Петрович замотал головой, дав понять, что отказывается от приглашения.
     - Чего ты? – Продолжал Бодрунов – Давай, присоединяйся к нам!
         Нет.- Отозвался Евгений Петрович, берясь за очередной ящик. – Я такие арбузы не ем.
        - Какие такие? Хорошие арбузы! Сладкие!
         - Я ворованные арбузы не ем.- С достоинством ответил Евгений Петрович.
        Все засмущались, притихли. Кроме Бодрунова.
        - Не ешь? – Сказал он Евгению Петровичу. – Ну и хрен с тобой!
         А мы - то, интеллигентные люди!...
               
      
                30. 10. 2009.
               
                10.   ТРИУМФАТОР

    Однажды Евгений Петрович сам оказался жертвой собственной принципиальности. Правда, свой поступок  он не считал жертвенным. Скорее всего, пострадавшей стороной назвать можно было нас, на свою голову избравших его своим бригадиром. Понятно, что дело снова было на базе, куда  по осени представители нашего института посылались не менее двух раз в месяц.
      Дождливый день за неделю до ноябрьских праздников. Суббота. Отгулы нужны всем.
    Добровольцев на фруктово – овощной фронт отбирали, чуть ли не по конкурсу. Из мужчин счастливчиками оказались пятеро: Евгений Петрович, Вадик Кошелев, я,  Игорь Точилов и Асхат  Сабиров.  Собрались  у ворот базы, зашли в диспетчерскую. Там народу – море,  с  различных предприятий и организаций. К окошку за нарядами не пробиться.  Стали в конец очереди, ждём. Постепенно народ рассеялся. «Есть кто ещё»- крикнули из окошка. «Есть» -отозвался  Асхат –«Мы».
        -Последние?
        -Последние.
        –Какая организация?
Называем институт.
       - Кто старший?
 Мы не сговариваясь  подтолкнули  к окну Евгения Петровича, Он поскромничал немного и согласился.
        - Как фамилия?
         -Коновалов.
         - Сколько человек с Вами?
          - Ещё четверо.
         -Значит так, Коновалов, вот вам наряд на всех пятерых, направляетесь в 21 цех, к мастеру Гороховой. Она вам  скажет, что делать
           Не спеша находим 21 цех.
        -Вы, мастер Горохова?- Спрашивает Евгений Петрович.
        - Я. В чём дело?
         -Нас к вам послали на работу, вот наряд, возьмите пожалуйста.
         - Да они, что там, сдурели, что ли? Куда мне столько народу!
         Мастер Горохова хватает телефонную трубку.
       - Алло,  Николаев?. Ты, что там , сдурел? Куда ты мне людей посылаешь? Куда я ещё пять мужиков дену?. Куда, куда?  Вот сам туда и иди!
        Горохова бросает трубку.
       -Ну, мужики, вам повезло. Я вам сейчас день закрою, наряд подпишу и валите домой. Всё, считайте, что день вы отработали.
         Мы обрадовано переглянулись. Действительно повезло. На фу-фу отгулами разжиться! «Спасибо  - Говорим - товарищ Горохова! Большое спасибо!»
         Вдруг наш бригадир , Евгений Петрович,  сурово посмотрел на Горохову и сказал. «Не имеете права! Нас сюда работать прислали, за этот день кое-кому отгулы дадут». Здесь он обвёл взглядом всех нас и вновь обратился к Гороховой: «Так, что Вы обязаны обеспечить нас работой»
          - Где ж я Вам её найду? Сказала идите домой, так идите, наряд я вам подпишу, не беспокойтесь.
            Мы тоже набросились на Евгения Петровича, ты, что, мол, очумел? Сказано идти домой, так идём. Бери наряд и пошли.
             Но Евгений Петрович упёрся, давайте, говорит, обеспечивайте нас работой.
            -Ах так! – Обозлилась Горохова – Будет Вам работа!
             Она  раскрыла тетрадь, вырвала из неё лист, что- то написала на нём, сделала отметку в наряде и сказала, обращаясь к Евгению Петровичу.
              -Идите в 6 цех к Моховой, передайте ей от меня записку и ваш  наряд. Откуда только берутся такие долбанутые!
               Мы пошли в 6 цех,  по дороге ругая Евгения Петровича чудаком.
            6 цех оказался на другом конце базы. Нашли Мохову. Она прочитала записку, посмотрела наряд и сказпла.
            - Повезло вам, мужики,- нет сегодня для вас работы. У меня сегодня лишь переборка апельсинов, там и так народу полно. Отправляйтесь вы лучше домой, наряд я вам закрою по полной.
            Мы  принялись толкать Евгения Петровича , соглашайся, бери наряд и валим отсюда. Но он вновь стал требовать, чтоб нам дали какую- нибудь работу, а то пойдёт к руководству овощебазы с жалобой и на Мохову и на Горохову.
            Ах так! – Обозлилась уже Мохова. Хорошо! Идите за мной.
        Она повела нас на улицу,  под дождь, затем на  перекрытую навесом террасу, в цементном полу которой виднелись крышки люков. Мохова откинула крышку с одного из люков, и по платформе расплылся отвратительный запах  какой- то гнили.. Оказалось, что этот люк находился в крышке огромного чана для квашенья капусты. 
           _ Вот вам верёвка, ведро, скребки, совковая лопата, полезайте в этот люк  и очистите чан  от капустных остатков. Гнилую капусты будете  относить на свалку,  вон в те контейнеры. Понятно?
           -Понятно. – Ответил за всех Евгений Петрович и, обратившись к нам, спросил: - Кто из вас  хочет полезть в чан?
   Мы подошли к люку и посмотрели внутрь ёмкости. Железная лестница приваренная к горловине чана отвесно уходила в его глубину. Там слабо светилась переносная  электрическая лампочка, ватт на 40 -60. Виднелась  прислонённая к стене  лестница.. Чан изнутри  был  облеплен  заплесневелыми капустными сгустками,  на дне  темнела жижа. Из чана несло жуткой вонью.
        - Дураков нет. – Сказал Вадик – Вот сам и полезай.
         Евгений  Петрович обратился к Моховой, которая с явным интересом ожидала, что будет дальше: У  вас спецодежды не найдётся? А то, знаете ли в своём лезть туда как – то  не очень..
   Мохова кивком  указала на грязную полиэтиленовую накидку,  висевшую у противопожарного щита.
    -Наши рабочие её на себя накидывают и шуруют. 
     - А резиновых сапог у вас не найдётся?
      - Резиновые сапоги каждый приносит с собой,  в целях гигиены.
     Мы со смешанным чувством жалости и справедливого возмездия смотрели, как Евгений Петрович с помощью Моховой натянул поверх своего пальто прозрачную накидку и с трудом протиснулся в  горловину ёмкости. Мы на верёвке  опустили ему  ведро со скребком, потом бросили в люк совковую лопату.
       Меня, думаю и остальных тоже, охватило чувство , что мы участвуем в довольно пакостном деле, в совершенно мерзостном спектакле. Чёрт бы с ним, с этим Евгением Петровичем.  Нас отпустили домой,  надо было взять подписанный наряд и свалить. А Евгений Петрович пусть  хоть поселился бы на этой гадской базе. Его дело.  Нет же,  подумали, что он настучит на нас в кадры и  прощай пара отгулов каждому за эту субботу.  С одной стороны хорошо, что он в это дерьмо полез,  так ему и надо! С другой стороны жалко мужика.  И сами мы здесь как клоуны, груши околачиваем.
    Вытянули мы с десяток вёдер, решили, что всё, хватит!
    -Евгений Петрович,  вылезай! –  крикнул Вадик внутрь чана.-  Уже два часа, конец работе!
        Из чана донеслось ответное гуденье.
      -Что? – Переспросил Вадик. - Что ты там гудишь? Поднимайся наверх!
      Голова Евгения Петровича, прикрытая грязным капюшоном, показалась из люка. Мы помогли ему  покинуть горловину чана,  освободили его от  плащевой накидки.  Он стоял перед нами в своём испачканном снизу пальто, грязных ботинках.  За те полтора часа, что он провёл на дне чана,  его одежды основательно пропитались  тошнотным запахом гнили  Мы какими- то тряпками пообтёрли его пальто и ботинки, ухаживая за ним, как за младенцем.  Даже Вадик,  этот хохотун и насмешник, и тот  проникся  несвойственным ему состраданием, с нежностью спрашивая Евгения Петровича, какого  лешего он полез  в этот чан?   
    Евгений Петрович был молчалив и неподвижен.  Его щёки в присохших  капустных останках  раздвигала самодовольная  улыбка триумфатора.


                01. 11. 2009.


                11. БОЕЦ ИДЕОЛОГИЧЕСКОГО ФРОНТА

     Теперь стали уже забывать, что такое политинформация. А в советские годы она была важнейшей частью идеологической работы партии. Той самой, единственной,  КПСС.
      В эпоху Гражданской войны, или, скажем, годы  первых пятилеток, когда основное население страны  было малограмотным, а то и вовсе неграмотным, такая  форма  политического просвещения  могла  ещё считаться действенной. Но в  канун перестройки и, особенно, в горбачёвское  время, она выглядела явным атавизмом. Кого просвещать, кого воспитывать?  Одни и те же газеты,  две – три  телевизионные программы, очереди за бананами, мясом, новогодними ёлками.  Катастройка, после Чернобыля и «Нахимова», добавила  яростных толкучек  за вином и водкой. В  коньяке появился  угрожающий привкус ацетона. Внешняя политика в руках Эдика Шеварнадзе.  Мятежный Ельцин.
На таком ярком и предельно ясном фоне даже сам Цицерон и то вряд ли сказал что- нибудь вдохновляющее о руководящей роли партии и  её заботах о народном благе.
          Но Евгений Петрович не был Цицероном. Он был коммунистом. Его три – четыре года назад  приняли  в члены  партии. Ему дали серьёзное партийное поручение, возглавить группу политинформаторов нашего Отделения.  В качестве старшего пропагандиста. Евгений Петрович  отнёсся к данному поручению со всей ответственностью.  Это вам не из ложки цветы поливать.  Он быстро понял, с каким контингентом слушателей ему придётся иметь дело. Идейно расхлябанным,  пассивным.  Многие забыли, когда в последний раз «Правду» в руках держали.   Под любым предлогом  пытаются  от политинформации  увильнуть, даже члены партии. Что ж тогда с беспартийных спрашивать?
        Первым делом по инициативе Евгения Петровича посещение политинформации в институте перестало быть делом добровольным.  Приказом директора института  под неё отвели последний рабочий  час  последней пятницы месяца. Непосещение политинформации стало приравниваться к грубому нарушению рабочего распорядка. Евгений Петрович никак не выказывал своего удовлетворения, лишь хмурился и сопел больше обычного. 
   К тому времени  заведующим отделением вместо Жеребчикова стал Леонид Максимович  Игумнов, в народе, Максимыч. Мужик он был, в принципе, золотой, но уж если на кого что затаит, то  не скоро отвяжется. Например, работал у нас кандидат наук, некто,  Брызгалин. В советское время критерием истины служила не практика, а мнение начальства. Как и сейчас, между прочим.  Брызгалин не был начальником. Но своё мнение считал единственно правильным. В то время шли оживлённые споры, как лучше осваивать северные месторождения. Строить ли при каждом из них постоянные посёлки, или же эти посёлки должны быть временными, чтобы  к ним  доставлять работников из различных мест страны с пересменой через 1 – 3 месяца. Оптимальным считался вариант в сочетании базового  города, как центра района добычи ископаемых, и вахтовых посёлков непосредственно при месторождениях, со сменой вахт через 1 -2 недели. Брызгалин отстаивал  самый экономичный, на его взгляд, принцип. Развивать инфраструктуру уже имеющихся городов, ближайших к новым районам освоения, и оттуда  доставлять рабочие смены на вахты. В чём он видел здесь выгоду,  не знаю, но  мнение своё  отстаивал до хрипоты, на любом уровне, вопреки всем попыткам накинуть на него смирительную рубашку.  Между ним и Максимычем  возникла взаимная неприязнь. Максимыч пытался подловить Брызгалина на мелких дисциплинарных нарушениях,  Брызгалин  мучительно искал, чем бы досадить Максимычу. Для начала он стал вербовать себе сторонников. Такие вскоре нашлись в лице Леночки Гончаровой, миловидной молоденькой архитекторши, вчерашней студентки. Всякие борцы с начальством могли рассчитывать на её сочувствие.
      Тут как раз подоспел  директорский приказ об обязательном посещении политинформации.  Брызгалин  увидел в нём ущемление своих производственных прав и унижение чувства собственного достоинства. И на политинформацию не пошёл. Как и многие другие. Максимыч попросил Евгения Петрович составить список присутствующих., ознакомившись с которым он заметил отсутствие в нём фамилии Брызгалина. Теперь уже Максимыч  увидел здесь вызов своему  начальственному авторитету и, мстительно прищурившись,  закусил  край верхней губы.
         Наступила пятница следующего месяца. Брызгалин снова наплевал на политинформацию. На этот раз вместе с Леночкой Гончаровой. Чтоб скоротать время, Леночка попросила Брызгалина потренировать её в шахматной игре. Это была мировая  эпоха советских шахматных ККК  (Карпов, Корчной, Каспаров). Брызгалин предложил Леночке порешать  задачки. Развернули доску, составили одну комбинацию, другую. Тут - то  Максимыч их и застукал,  войди к ним в комнату в сопровождении комендантши  Фаины. 
         - Почему вы не присутствуете на политинформации и чем вы тут занимаетесь в рабочее время? – Спросил Максимыч,  поглядывая то на Брызгалина, то на Гончарову  с чувством нескрываемого удовлетворения. Гончарова горделиво молчала,  отвернув голову к окну, всем своим видом посылая Максимыча куда подальше. Брызгалин постепенно  преодолев замешательство, ответил, что в рабочее время они как раз и занимались работой.
         - Как это! – воскликнул Максимыч. – Игра в шахматы теперь называется работой?!
         - Мы не играли в шахматы. – Стойко продолжал Брызгалин.
         - А это что? – Максимыч  постучал пальцем по шахматной доске.
         - Это не шахматы…
         - Как не шахматы?
          - Не шахматы. В данном случае, мы воспользовались ими, как демонстрационным материалом.
            Гончарова  восторженно посмотрела на Брызгалина, который продолжая давать объяснения, весьма убедительно поведал Максимычу, что Леночка попросила его объяснить ей, в чём разница между различными моделями градостроительного освоения  северных месторождении
            - Для лучшей наглядности я и воспользовался тем, что подвернулось под руки, т.е. шахматными фигурами,  А в шахматы мы не играли, вот и Леночка это подтвердит,
            - Эдуард Вячеславович мне всё так популярно объяснил и про базовые города и вообще. – Почти пропела Леночка.
               На ближайшей оперативке Максимыч сообщил, как он,  обходя служебные помещения, застал в одном из них двух, уклонившихся от политинформации,  сотрудников. 
          - Причём,  разнополых! …Не удержался от реплики инженер  Кацман. 
             Все расхохотались, и  Максимыч тоже
            Тем не менее от Брызгалина с Леночкой потребовали письменных  объяснений, которые были переправлены директору института для высочайшего приговора. В результате доска институтских  объявлений украсилась редким по содержанию приказом,  где после  соответствующей преамбулы  следовало  строгое предупреждение сотрудников  неукоснительно соблюдать распорядок дня,  включая  посещение политинформации. Второй пункт приказа  касался лично Брызгалина и Гончаровой, которым рекомендовалось при наглядном  пояснении  теоретических моделей пользоваться традиционными материалами, а именно:  бумагой, карандашом,  ручкой.
                С тех пор посещаемость политинформаций резко возросла. Евгений Петрович втайне ждал заслуженных лавров на свою лысеющую голову и продолжал тиранствовать.
         Очередное партийное собрание института было посвящено состоянию идеологической работы. Оно было открытым, т. е. на нём  кроме коммунистов присутствовали и беспартийные руководители подразделений. Всё было, как всегда: нудный доклад, вопрсы, дежурные выступления. Последним попросил слова Евгений Петрович. Встал за трибуну.
                - Товарищи коммунисты! Я являюсь старшим политинформатором Научного отделения. Сначало мне было трудно. Не все понимали важность этого фронта идеологической борьбы. Многие не хотели туда ходить. Мне, при поддержке товарища Игумнова, нашего заведующего, удалось повысить посещаемость политинформаций. Но я вынужден отметить, что не все заведующие отделами понимают свою ответственность в этом вопросе. Есть и такие, кто откровенно препятствуют и даже вредят этому партийному делу. В основном беспартийные.  Сами не ходят и своих подчинённых заражают  отрицательным примером. Я считаю, что с этим вредительством надо решительно бороться. Мне бы не хотелось называть имена таких, с позволения сказать..
      - Нет уж, назовите! – Раздалось из зала.
      - Хорошу. Я назову. Это товарищ Ганешин Юрий Васильевич, заведующий сектором планирования и внедрения научных работ. Я никогда не видел его присутствующим на политинформации. Ни его самого, ни его подчинённых. Это саботаж, идеологическая диверсия.
          Носатый Ганешин ошарашенно  взвивается с места и басит утробным голосом
         - Позвольте, как это я не бываю на Ваших информациях? Наш кабинет  выходит в  зал, где Вы их проводите. Мы открываем дверь и прекрасно Вас слышим, Евгений Петрович...
         - Нет. – Парирует  Евгений Петрович. – Я не могу согласиться с Вами. И с позицией Вашей  тоже не согласен.
          - Почему!?
          - Потому,что меня мало слышать. Меня, уважаемый Юрий Васильевич, нужно ещё и видеть!
         Почему - то никто не рассмеялся.
          

                ЭПИЛОГ


       В середине 1990- х годов я ушёл из института. С этого времени Евгения Петровича встречал лишь случайно. Чаще всего  в числе агитаторов за КПРФ, толпящихся  по осенним дням  у станции метро «Василеостровская»  перед очередными выборами Президента и в Государственную думу. Он был в своём неизменном плаще, застёгнутым на все пуговицы. Говорить нам было особенно не о чем. Я спрашивал его о делах в институте. Отвечал он скупо, большей частью о том, кто там больше не работает и кто из наших коллег успел уйти из жизни. После смерти матери он остался совсем один. Общественная работа  отвлекала его от грустного одиночества.
   Евгений Петрович умер в начале 2000 –х годов. Он скончался от инфаркта во дворе своего дома, возвращаясь с очередного митинга.
   При жизни Евгения Петровича  мои рассказы о нём  были своего рода устными анекдотами, в  том значении, как их понимали в пушкинское время – короткие рассказы забавного содержания. Такими я попробовал их и записать. Что из этого получилось, судить читателям.    

                14 - 15. 11. 2009.