Сижу как-то в казарме и думаю, что у меня за жизнь. Застрелиться, думаю, что ли, когда в наряд пойду.
Тут позвонили с КПП, друг ко мне пришёл будто. Иду туда, встретил знакомого капитана. Поболтали чуть. Знакомую мою увидели, как он загорелся! Он в патруле - не отлучиться, а ему приспичило. Вот так всегда. А мне пофиг буря. Ладно, флиртуйте без меня. Вышел за территорию - ошивается там один липучий пассажир из гражданских. Мы не то что дружим, так. Он в деревушке живёт, что рядом с частью, работал тут, теперь показывается время от времени и всё. Поболтали, вижу больше никого подходящего нет. Ты что ли звонил спрашиваю? Ну, да. А что случилось? Поехали, говорит, веселиться, а то что-то невесело.
Тут к части автобус как раз подкатил до городка. Легко, говорю.
- Деньги есть?
- Так точно.
Про деньги это я специально, чтобы он просто так не ходил.
Тут мамы садиться стали. Сосунков своих навестили, пирожки им скормили и опять на станцию. Домой.
Мы с мамами поговорили. Встречаются такие, глазками едят, за сыночком присмотреть умоляют. Все когда надо, могут быть хорошими. Но эти какие-то невесёлые оказались.
Ладно, вот мы приехали - куда ехали. Взял этот портвейна, отведали не спеша в скверике. Хорошо гуляем. Пойдём, говорит, к Шишке! Ресторан Кедр так называют.
Возле ресторана видим комическую сцену. Стояли в толчее у входа две небольшие тёлочки и призывно смеялись, чтобы обратили внимание, а перед меньшей из них лысый господин на колено припал, ручку целует и горячо признаётся. Умеют люди веселиться! Тут мне как капитану приспичило. Обе вроде приличные.
А ну, пойдём ка, говорит, этот друг, и мы подходим и рядом там трёмся. Тёлочки как куколки, почему бы не пообщаться. А друг этот липучий во всём. Проходит немного времени и мужики, которые клеились - рассеялись, а этот уже одну держит под ручку и говорит ей, как старой знакомой, глядя на лысого: Да ладно, пойдём. А у неё с другой стороны вообще-то парень какой-то стоит, и он время от времени, под руку её брал. Смотрю я на этого клиента в упор, кто такой? Какой-то дохлый и блатованый.
Лысый стоял на старых коленках, получалось уже перед нами, потому что друг мой вторую тёлочку у него уже выдернул, и я тоже держал её под руку, как он свою. Мы смотрели на него, а он смотрел на нас честными веснушчатыми глазками просяного чучела, потому что вся физиономия у него была такая же веснушчатая и лоб и шея и честная, но рыжая. Иди домой, папаша, тебя дома жена ждёт, детишки, говорит мой друг. Мы разворачиваемся и в колонну по двое по тротуару. Удивительнейшие способности у этого Липучего друга. Блатованый какое-то время тащился сзади, потом отвалил незаметно, как это они умеют.
Не зря думаю тащились. Такое чудо моя крохотуличка, просто бабочка-луговая и возраста как раз не детского. В части такое, как говорится, даже за клубом не встретишь. Мне стало весело, а она что-то хандрит. Зачем, говорит, дедушку обидели, он мне такие вещи говорил, обхохочешься. Вот потому, говорю, и обидели, что опасный очень клиент был. Веселю её, но не веселится мой котёночек. Они день рождения там отмечали, той другой. Бойкая, та значица, схотела подарок в день рождения по полной.
Поменяться что ли, думаю, веселую у этого забрать? да жалко, моя фигуристая и грудастая. А чего грустят грудастые?
Как же думаю настроение ей перезарядить, стресс что ли устроить. Есть у нас способ лечения плохого настроения – сделать ещё хуже (хотя бы не на долго).
Тут какой-то козел проехал и под носом припарковался. Деловой, думаю, выписать ему в пятак што-ли. И тёлки такое уважают. Эй, кричу, торопливый, ты бы по ногам ещё проехал! За ручку быстро, чтобы не уехал, распахиваю, а там "натуральная" блондинка. В чём дело! С гонором, блин. Да сиди, овца. Накупили иномарок потаскушки, стёкла тонированные, не видно. Хорошо выходить не стала, а то бы я вроде швейцара получился, вот укатайка.
Гуляем, смеркается, первая пара разворачивается: Поехали домой? Моя мялась, но её уломали. Друг липучий видит – моя кислая, попытался тоже - нифига. Зашли в магазинчик, взяли с собой, сели на лихача и приехали. Оказалось к моей куколке.
И вот веселуемся - а состояние НИКАКОЕ. Этот деревенские номерочки откалывает – его тёлка тащится, моя нифига. Начал я нажираться в одиночку, закусить ещё не было ни крошки, поймала она мой взгляд и говорит: Бесполезно.
- А ты, спрашиваю, чего во грусти?
- Жить не хочу.
- Да ладно.
- Да всё равно мне, веришь ты или нет.
Жила она на первом этаже и в окно кто-то пару раз воровато скрёбся. Условным таким способом сигналил. Сидит, но вижу слышит.
- С милёнком поссорилась? – намекаю.
- Ты не поймёшь. Жить не хочу!
И хоть стреляйся с ней вместе из двустволки.
Ладушки, говорю, я эту задачу с утра решал. Вот эта верёвка у тебя чего не на месте лежит? Молчит и можно сказать многозначительно. Я тебе помогу!
У потолочного светильника всегда есть крюк. В иных домах он бывает крепкий, но мне не верилось, что этот даже её выдержит. Взял я верёвку, а верёвка действительно, когда пришли, мне в глаза сразу бросилась. Делаю удавку страшную, как в американском кино - глядит равнодушно и не моргнёт. Креплю её на потолке, подставляю табурет.
- Иди, киса подсажу!
- Не пойду.
- Ты жить не хочешь. Это не прикол, мне с утра этого хотелось. По-другому, правда, но какая нам татарам задница: Самогон или пулемёт – лишь бы валила с ног. Давай вместе. Люди скажут: Какая прекрасная смерть! А?
Вижу глазки блеснули, душа вроде возвращается.
Эти на нас: Вы чё? Белочку словили!
- Не ваше дело, говорю, отдыхаем как хочим.
- Ладно, - говорю, - кинем карту.
- Кинем! Ты первый!
Взяли карты, загадали Что. Тяну – моя карта красная - жизнь. Тяни ты. Тянет она – черная карта!
Нежно беру её на руки, ставлю на табурет.
Вот те болт! Отбивается, червём выкручивается, верёвку одевать не хочет. Завёл я ей ручонки за спину, зажал махонькие одной рукой, а другой верёвочку прилаживаю на головёшку хотя жалко её. Но присела зараза: Ты первый, ты покажи! Лживые они люди – бабы.
Не вопрос, - всё же говорю, - смотри. Лезу на табурет, прилаживаю снаряд покачиваясь, дурака валяю - будто по пьяни. Объясняю: бояться не надо, это быстро и не больно. Мужики ещё и трухнуть успевают, за милых дам не скажу - не вынимал.
Эти вскочили, меня окружили, я брыкаюсь, она истерит, за ноги меня обняла крохотулечка (будто удержит), спускайся говорит скорее, а то упадёшь. А я вижу, что заигрался – не расписаться бы тут. Вот людей насмешу. Эта ноги путает, и я равновесие теряю. Табуретка шатается, думаю вот-вот хрустнет. Лучший друг не въезжает. Щупаю крюк – держаться неудобно, не удержусь. Крюк, конечно, меня не выдержит, но шея может раньше хрустнуть, а эта на мне так висеть и останется. – На кого ты меня покинуууул …
Стоять! - кричу, уловил секунду и из петли долой. Ощущение специфическое я вам доложу, будто с чем-то простился. Вторая кричит на фиг такие танцы, пора спать. Спускаюсь – моя ручки махонькие тянет - будто всё ещё поддерживает. Обнялись, наконец, трогательная сцена, блин, щасзарыдаю.
Бойкая кричит: Я именинница, мы здесь спим. Мы обнимаемся – жизнь прекрасна, но я не въеду - какой идёт наряд. Мы вяло встаем. Эти бойко разделись и под одеяло. Мы идём в соседнюю комнату, а там армейская кровать без постели и стены ободраные. Душ в этой пятилетке не ожидается. На том станке двум парам тоже не лечь. Блины съедены.
Притащила она какой-то хлам – ложись, а сама на меня взобралась. Лады, ты и трудись - теперь я погрущу. Пыталась она что-то изобразить, но секс у неё тоже не боевой, да и не любитель я вот так. Токо от большой тоски.
Попёр в часть прямо в ночи, как та "усталая подлодка". У нас даже в казармах солдатам есть где и чем мыться, чистые постели и нет клопов. Слава вооруженным силам! У-ааа!
Приезжали они потом всей компанией, я не вышел. Просил сказать, что на учениях. Куклы - не моё. Так я простился с мыслями о самостреле.