Из воспоминаний Михаила Османовича Можехоева
— В 1980 году к власти придет Михайло Меченый, советская власть рухнет без единого выстрела, а страна развалится на куски...
Я до сих пор удивляюсь этому предсказанию. Ведь было это в 1954 году. Бывший украинский священник, сосланный в Казахстан, работал охранником в конторе. Он любил посидеть на крылечке с ингушскими пацанами, среди которых был и я. Бывший батюшка, сделавший это предсказание, знал, что у ингушей не принято доносить, позорно и предавать. Это у нас заложено в крови. Тем оскорбительнее для всего народа было обвинение в предательстве.
Но сначала был 38-й год. Мои родители — колхозники, отец неграмотный. Хозяйство было бедное. Пятеро детей. Отец и мать поздно вернулись с работы. В двенадцать ночи в дом постучали. Вошли люди в штатском. Отца окружили и увели, он только успел на прощание помахать рукой. Мне был год, это моё единственное воспоминание об отце.
В ту ночь из нашего большого села забрали всех мужчин. Отец так и сгинул. То ли всех расстреляли; то ли утопили, когда везли. В том же году родился мой младший брат, которого отец уже не застал. Жизнь пошла «весёлая». Мама собирала оставшиеся на полях початки кукурузы, вручную, с помощью двух камней, перемалывала и делала лепёшки на воде. Чай заваривали из дикой травы, добавляя соль и подбеливая молоком. Помогала многочисленная родня из соседнего села, где не всех мужчин забрали. Стали понемногу подниматься...
В 1942 году война дошла до нашего села. Я гонял голубей, вдруг услышал свист снарядов, а затем увидел клочья мяса соседских брата и сестры. Бомбили село. Потом вошли наши войска. Сделали жителям окопы, кормили. Мама помогала раненым. Старшина, у которого дома остался сын, часто брал меня на руки, гладил. Я так привык к русскому солдату, что плакал, когда расставался. Войска угнали весь скот, чтобы не достался врагу. К 1944 году немного стали на ноги. Ходили слухи, что будет переселение, но никто не верил. В один «прекрасный» февральский день созвали всех мужчин и подростков, окружили и увели. Остальных жителей села утром за пятнадцать минут погрузили в товарные вагоны. С собой разрешили взять только два ведра муки. Люди разместились на голом полу, иногда подкладывая под себя мешки. От детского рёва было жутко. Куда везут!?
12 марта очутились в степях Казахстана. Старожилы Павлодарской области говорили, что впервые за пятьдесят лет такая тёплая весна. Это и спасло людей. Нашу семью разместили на кухне, очертив мелом круг, за который нельзя выходить. Все дети под одним рваным одеялом. А под кроватью толпы мышей. Голодали, пайков не хватало. Люди умирали. Я запомнил вздутые трупы молодых девчонок. Хоронить не было сил, закапывали в общую яму.
Директор школы предложил мне учиться. Мама была против — надо семью кормить, но я настоял на своём. В школу ходил в надетой на голое тело шубёнке из брошенной бараньей шкуры. Снимешь, а оттуда вши. Бани не было. Стригли, как попало, бараньими ножницами. Выжили благодаря маме и родне. Ели мёрзлую картошку, которую мама выменяла на цепочку и серёжки. Выделили комнату в амбаре. Печки нет. Холодно. Костёр разводили посреди помещения. Чтобы дым выходил, открывали дверь, а оттуда несло холодом.
В каждом селе по два коменданта. Даже восьмилетний мальчуган не имел права без разрешения сходить в соседнее село. Поймают, изобьют. Комендатура могла взять что захочет, жаловаться некому. Посылала работать на себя, попробуй отказаться. Забьют, и кто тебе поверит. «Предатели!» — клеймили ингушей. А как могли предать, если не видели ни одного фашиста?
Как-то воры в степи оставили сбрую. Дети нашли. Комендант узнал, стал обвинять в краже. Издевался, придавливал меня к углу стола. Прищемил палец, до сих пор след остался. Но чем больше он бил меня, десятилетнего пацана, тем сильнее я становился...
Большинство простых людей к ссыльному народу были настроены доброжелательно. Русские люди — исключительный народ. Мусульмане хуже к нам относились, хоть и одной веры. Русские женщины душой болели за нас, плакали даже. Иная из дома утащит съестное, спрячет за пазуху, принесёт и плачет: «За что детей-то!»
Учился я без троек. После окончания семи классов сказал коменданту, что хочу учиться дальше. «Иди работай». Я тайком поехал в район, там сообщил, что потерял разрешение. Районный комендант обошёлся по-человечески, быстро оформил разрешение в Лениногорск. Мама плакала, но я очень хотел учиться. Окончил первый курс Лениногорского горнометаллургического техникума, потом туда поступили бывшие солдаты. Один из них выпалил:
— Предатели, а тоже учиться надумали. — Я был сильным пареньком, запустил в него стакан:
— Сам предатель! — Попал в голову. В комендатуре меня ударили, из техникума исключили, но русские учителя потихоньку сказали:
— Поезжай домой, в следующем году возьмём тебя. — На следующий год я поступил в Семипалатинский финансовый техникум...
Работал инспектором. Три района под моим наблюдением — налоги, самообложение. Председатель одного из колхозов покупал ворованные материалы. Я составил акт, написал в прокуратуру. Но за председателя вступилось партийное начальство, и я слетел с работы. Некоторые партийные чиновники открыто требовали подношений. Поэтому в партию я не вступал, хотя приглашали. Один парторг так зазывал в свои ряды:
— Если воруешь, тебя посадят, а будешь членом партии, не осудят. — Мне такая нечестность претила.
Поступил на заочное отделение в Алма-атинский институт народного хозяйства. С третьего курса пришлось уйти. В письмах домой преподаватели писали: «Поедешь сдавать экзамены, одолжи денег». Знали, что ингушам можно в открытую говорить такие вещи. Всегда можно отбрехаться:
— Им, как и цыганам, доверия нет...
Председатель воровал колхозных овец и продавал по дешёвке знакомым. Чабан спросил:
— Куда их спишем.
— На ингушей повесим.
Председатель райисполкома тоже вытворял махинации со скотом. Я ему высказал:
— Как вам не стыдно людям в глаза смотреть. — Тот заявил, что я с ним подрался. Меня, защитника государственного имущества, забрали в милицию. Судья прямо сказал:
— Если найдёте пять тысяч, попробую освободить. — Таких денег в нашей семье не было. Дали год лагерей. Однажды, когда остальные заключённые чифирили и играли в карты, я укладывал паркетную плитку. Услышал, как режимник кому-то говорит:
— Жалко паренька. Видно, что он ни в чём не замешан. Его здесь не воспитают, а испортят. — И, строгий к нарушителям, режимник добился, чтобы через три месяца меня освободили.
После освобождения я стал работать счетоводом-кассиром, а потом предложили стать районным инспектором госдоходов. Часто ночью предлагали взятки. Из-за неподкупности я опять лишился работы. Обратился в газету. Приехал корреспондент. Сидит в кабинете большое начальство, Я там же, а председатель райисполкома говорит:
— Что товарищи, неужели одного ингушонка нельзя в бараний рог скрутить, чтобы не пищал!
— Коли я ингуш, так можно издеваться?! Если я хочу быть честным, добросовестно трудиться, значит надо в бараний рог?..
— Что ты нас учишь!
— Я знаю, что вы проделываете, — звоните и требуете баранов. Не даёте колхозу на ноги стать.
Дело замяли. Позже сменилось районное начальство и даже дало мне право приобрести вне очереди «Жигулёнка». Новый председатель пригласил меня на должность заместителя по производству.
— Если честно работать, пойду, а если, как было, не буду, наелся я этого.
Я вновь занялся составлением хозрасчёта каждому работнику. Хозяйство пошло вверх. Зарплаты хорошие. В газетах писали: вот пришёл один человек и всё пошло в гору. Я ничего не смог бы сделать, если бы люди не взялись за работу.
Как-то сижу с председателем колхоза. Звонит вышестоящий начальник, требует, чтобы завтра зарезали тёлку и передали в район. Председатель, честный мужик, не выдержал:
— Что я вам, капиталист или помещик! У меня не частная собственность, — и бросил трубку.
Собрали правление, чтобы сменить председателя. Я заявил:
— Тогда и меня снимайте! — Хозяйство пошло по рукам. Стали воровать, уничтожать скот...
При Горбачёве я взял в аренду тысячу голов трехмесячных овец. Пропало мало, а в колхозе большой падёж скота. У меня каждая овца давала шесть килограммов, а колхозная три. Овцы ко мне привязались. Зайду в хлев, окружат, за штанину хватают. Мои успехи оценила пресса. За счёт аренды овец я заработал 65 тысяч рублей.
Когда с женой решили переехать в Тверь, всё продали. На книжке было 120 тысяч рублей, можно было купить двенадцать машин. А потом вмиг всё обесценилось, не хватило бы и на машинное колесо. Работали всю жизнь, а остались нищими. Так разрушить могут только варвары. Горстка людей всё прибрала к своим рукам, а остальные бедные. Ладно бы в аренду сдали, а то просто так всё отдали...
Галина Фёдоровна, моя жена, родом из Калинина. В Казахстан её послали по распределению. Как-то я встретил знакомого немца, жена которого была педагогом.
— Если бы ты видел, какая учительница у нас поселилась, ты бы сразу к нам зашёл.
Слово за словом, познакомились. Я всё чаще стал ходить якобы в гости к немцу. Помогал Галине проверять тетрадки. Родители не желали, чтобы я женился на русской. Для меня же главное: был бы человек хороший. Не может у каждого народа быть свой Бог. Ингушей всего триста тысяч. Неужели мы умнее, чем миллиарды других людей на земном шаре.
Назло приметам я женился в мае 1959 года. У Галины одно одеяло, у меня соломенный матрас. В то время я много курил и не отказывался от выпивки. Как-то перепил и уснул, положив голову на стол. Когда очнулся и поднял глаза, увидел огромные слёзы на лице жены. Она не сказала ни слова, зная, что ругать меня бесполезно. Я всегда делал по-своему.
— Если ты меня увидишь ещё раз в таком же состоянии, я надену на голову твой платок, — а это позор для мужчины, — и буду ходить в нём.
Жена не поверила, а я на следующий день бросил пить и курить. С тех пор ни одной папироски не выкурил. Первые три месяца было трудно. Как только захочется курить, зажгу папиросу, пущу дым и потушу. Потом и тянуть перестало.
Галина Фёдоровна всю жизнь проработала педагогом, была завучем, директором школы. Каждый год мы приезжали на её родину — в Калинин. Отец жены был очень уважаемым в городе человеком, исключительно честным. Он был коммунистом, но скептически относился к пропаганде и советовал мне:
— Не воюй с ними, ничего не докажешь.
Я нахлебался горя при советской власти, но хорошо вижу, что вместе с водой выплеснули и ребёнка. Надо было развивать сдачу предприятий в аренду, а не раздавать задарма.
Отношения ингушей с чеченцами всегда были непростыми. Ингушетия не представляет себя вне России, но и рядовые чеченцы думают также. Я не раз с ними беседовал. Их мнение: «Простой народ только страдает. Куда нам без России. Верхушка нас сделает холопами, забьёт».