Очень тяжело говорить о войне, очень, очень, очень… Мне было восемнадцать лет, когда я окончила курсы радистов, и сразу попала в самое пекло — Сталинград, октябрь 1942 года. Людей не хватало, тем более связистов. Когда я с двумя девушками вошла в блиндаж, раздался страшный мат командира:
— У меня Сталинград, а не детский сад! Мне нужны солдаты!
Враги сбивали наших бойцов как ворон, приходилось ходить, пригнувшись или ползком. Раненые хотели пить. Волга в ста метрах, а не добраться. Я хорошо умела ползать по-пластунски. Отправилась за водой.
— Сержант Наташа, не ходи, вернись! — приказал командир, но я не могла видеть мучения раненых. Десятилитровый термос тяжелее меня, хрупкой девушки. Добралась до воды. Ночь, ничего не видно. Начерпала воды вместе с грязью и песком. Вся мокрая, поползла обратно. Пуля попала в термос, он наполовину опустел. Вода грязная, что делать? Командир роты говорит:
— Снимай портянки. — Через них профильтровали воду…
Ростовская область. Немцы никогда не бомбили кладбища, поэтому наши бойцы часто там спасались. Рота, в которой я служила, стояла на погосте. Старшина, его прозвали Батя, послал меня за почтой. Надо было в зимнее время добраться до речки, а затем до дамбы. Письма приходили раз в три месяца. Среди чужих посланий я обнаружила письмо от матери. Значит, жива! Но читать было некогда. Я поползла обратно. Вижу, лежит раненый в голову солдат.
— Сестрёнка, помоги! — Голова в песке и крови. У меня с собой крошечное полотенце. Очистила рану, собралась перевязывать. Шарахнуло так, что меня отбросило на ледяной берег. Очнулась. Солдата нет, тишина. Не соображу, где я и куда идти. Поднялась. Руки и шинель в солдатской крови. Старшина послал за мной двух девчонок.
— Наташка, ты ранена? — А я ничего не слышу…
Вышли к Днестру. Надо перебираться. Только поставят понтоны, их разбомбят. Погибли две девушки и командир роты. Опять установили понтоны. Половину пути на тот берег прошли, как опять бомбёжка. Одну девушку сбило в воду, утонула…
Румыны разбегались, югославы и болгары встречали нас радостно и приветливо, несли еду. Венгры встречали хуже фашистов. Ночью мы, девушки, отошли в сторону по своим делам. Присевшая напротив подруга увидела, как над моей головой венгр занёс топор, заорала. Прибежал старшина, погнался за злодеем…
Лишь в конце войны бойцам выдали итальянские автоматы, маленькие и очень лёгкие. А до этого всю войну пришлось пройти с русскими винтовками, невероятно тяжёлыми. Винтовка, противогаз… — всё это нам, маленьким худеньким девушкам приходилось тащить на себе. Солдаты удивлялись:
— Зачем их взяли, они же ещё дети!
Одна застрелилась, хорошая спокойная девушка. Другая в реку бросилась, вытащили. Командир полка кричал:
— Я вас, как собак перестреляю. — Офицеров кормили хорошо, выдавали дополнительный паёк — консервы, масло, галеты. И одеты были лучше солдат, в белые шубы. А у меня и моих подруг только кирзовые сапоги, гимнастёрка и юбка. Страшно мёрзли. Солдаты хоть и сетовали, что девчонки мешаются под ногами, но жалели нас и помогали. Принесут мне сена, соломы, укроют: “Сиди, работай”. Ни один не приставал за три с половиной года. Угостят мёрзлой картошкой: “Наташка, поешь!” Командир роты тоже заботился и охранял…
Дошли до Вены. У меня был позывной “Чайка”. Командующий мне:
— Поднимай самолёты. Давай цель номер один. Держи на связи.
— Я “Чайка”! — Лётчики молчат. И не отзывались, покуда командующий сам не взял в руки микрофон и не рявкнул матом. Лётчики начали работать — бомбить.
Когда они вернулись, командующий спросил, почему не откликались:
— Девочка даже охрипла, вас вызывая.
— Товарищ генерал, у неё такой красивый голос, мы боялись дышать, только бы его слышать.
Командующий не раз повторял:
— Без связи войска как слепые котята. На войне связь — это всё.
Одна радистка перепутала шифр, всего одну цифру. В результате лётчики едва не начали бомбить свои войска. Вовремя догадались, возвратились. Но немудрено, что она перепутала. На сон времени почти не оставалось…
Огромные катушки, метра два диаметром. На них намотан кабель. Солдаты попросили меня: “Помоги нам размотать”. У меня варежек нет, но я вытаскивала и вытаскивала кабель голыми руками, а солдаты наводили связь. Попалась мне железка и разрезала руку. Кровь хлещет, а я не могу бросить работу. Хорошо хоть, что поранила левую руку. Замотала её портянкой, а правой выстукивала морзянку. Рука всё хуже, опухла до самого плеча, температура поднялась, а медиков нет. Лишь спустя время оказали помощь и наложили гипс…
Работала я на командном пункте. Туда иногда забегал молоденький летчик Юра. Поговорит пять минут и убежит на свой аэродром. Как-то зашёл командующий Судец:
— Где мой сын? — и начал отчитывать Юрия за то, что бросил свою часть. Так я узнала, что парень — сын командующего. Успокоила молодого лётчика, который чуть не плакал:
— Ну, поругал, но ведь ты повидался с отцом. Возвращайся в свой полк.
Время от времени Юрий опять появлялся, несмотря на очередные внушения отца. Кратко поговорит со мной и убежит. Однажды меня вызвали к командующему. Я испугалась, хотя работала без нареканий. Показывая на сына, командующий спросил:
—Значит, собрались пожениться?!
— Что вы, вовсе нет!
— Вот твой жених стоит.
— Нет, я замуж не хочу, ведь война, связистов не хватает.
— А девочка-то умнее тебя! — обратился к сыну.
Юра по-прежнему часто забегал ко мне и жаловался:
— Я боюсь летать.
— Все боятся. Война ведь. Просто у других лётчиков есть опыт.
Как-то Юрий сообщил, что их полк полетит на Берлин.
— Наташа, дай мне слово. Если я долечу нормально, мы поженимся.
— Нет, только когда будет последний полёт.
Через некоторое время из разговора офицеров я узнала, что сын командующего погиб. От этой вести мне стало худо. Жаль парня. Вышла на воздух, постояла, поплакала…