, -
Как это бывает с молодыми и здоровыми мужчинами, не успевшими обзавестись семьёй или, напротив, успевшими овдоветь, не достигнув возраста угасания физиологических функций, я испытывал порой острую и настоятельную потребность в женском обществе. Для её удовлетворения вполне подходило заведение мадам Терракойт, которое я не считал зазорным время от времени посещать. Это было вполне «приличное» заведение, и вполне английское – изображавшая из себя француженку мадам Терракойт была на самом деле англичанкой. От своих девушек она требовала не только здоровья и чистоты, но и вдохновения в их своеобразной работе. Её заведение нельзя было в полном смысле назвать публичным домом – скорее это был театр обнажённого тела, храм плотской любви, отнюдь не отличавшийся обычным для таких мест дурновкусием. Здесь было приятно бывать. Настолько приятно, что мистер Шерлок Холмс иногда составлял мне компанию. Но, правда, женщинами, кроме самой мадам, он не пользовался, что же касается его своеобразных отношений с хозяйкой заведения, то это, как говорится в романах, «совсем другая история». Меня же вполне устраивала молоденькая и неиспорченная Мари Люраж, с которой легко было между делом поболтать о том - о сём.
Случилось так, что в канун рождества 189* года Холмс пребывал в жесточайшей хандре, усугублявшейся расстройством здоровья – мой друг был простужен, и изнывал от безделья перед камином на Бейкер-стрит. Мне, только что вернувшемуся из госпиталя и уже успевшему заразиться предпраздничным настроением, стало искренне жаль его.
- Бедняга Холмс, - сочувственно вздохнув, проговорил я. – Никто не хочет уважить вас и совершить очередное злодеяние, да?
- Вы смеётесь надо мной, Уотсон? – чуть улыбнулся он.
- Разве что самую капельку. Не хотите развлечься?
- Как?
- Посетить заведение мадам Терракойт, например.
Холмс фыркнул.
- И нечего фыркать. Там сегодня задумано что-то грандиозное – костюмированный бал в духе античных оргий, концерт. Я пойду. Составьте мне компанию. Всё лучше, чем сморкаться и чихать тут в одиночестве.
Холмс ненадолго задумался, потом, словно иллюстрируя моё замечание, смачно троекратно чихнул, утёрся платком и согласился.
Мы переоделись в вечерние костюмы и закутались в тёплые пальто, потому что на улице было холодно. Кэбмен, от дыхания которого валом валил пар, распевал всю дорогу фальшивым голосом рождественские гимны, а, получив щедрые чаевые, рассыпался в таких поздравлениях и пожеланиях, что нам хватило бы на две жизни безбедного существования каждому.
Заведение мадам Терракойт встретило нас яркими огнями. Гости уже резвились вовсю. Мы сняли пальто и прошли в общий зал, где к нам навстречу устремилась сама мадам в ярком цыганском платье и с лютней в руке.
- Шерлок! Доктор! Как чудесно, что вы решили присоединиться к вам сегодня! Но, доктор, прошу прощения. Ваша Мари немного занята – она будет попозже. Не желаете пока согреться? У меня чудесный грог.
- Мы оба немного посидим в зале, - вызвался Холмс составить мне компанию. – Вон за тем столиком в углу. Кажется, сейчас Дэлирна собирается петь. У этой малышки абсолютный слух и очень приятный тембр голоса. По правде говоря, в таких местах не ожидаешь встретить настоящее искусство – тем приятнее разочарование.
- Ты меня прямо обижаешь, - усмехнулась мадам Терракойт. – Когда это я заменяла искусство суррогатами?
- Ну, искусство любви ты же заменяешь суррогатом - сексом.
- Даже и не думаю, - фыркнула она. - Любовь – это любовь, а секс – это секс. За любовью сюда не ходят. Кстати, Шерлок, о том, за чем сюда ходят, особый разговор. По сравнению с некоторыми клиентами мои девочки – сущие ангелы. Конечно, я таким впредь отказываю, но как знать заранее, кто и на что способен. Ты не знаешь, что случилось у нас на прошлой неделе? Холмс только покачал головой.
Вполне приличный на первый взгляд человек Эшель Доусон – тот, что владеет оптовыми поставками табака – напился допьяна и изуродовал мою Эмму Ланги. Сломал её челюсть в трёх местах. Мне придётся платить бедняжке пенсию, чтобы она не умерла с голоду, а этот тип от всего отпёрся. Пользуясь тем, что его репутация имеет какое-то различие с репутацией несчастной Ланги. Но я верю ей. а не ему.
Мадам Терракойт говорила отрывисто и раздражённо – видно было, что история её очень задела.
- Не верю, что ты не извлекла из этого каких-нибудь уроков, - сказал Холмс и снова расчихался – у него был нешуточный насморк.
- Ты простужен? – забеспокоилась мадам. – Что же твой друг не лечит тебя?
- Гм... Если бы он ещё позволял мне это делать, - заметил я. – Не так-то просто уговорить великого детектива снизойти до простой горчицы или пихтового масла.
- Ах так? Ну так я сама тобой займусь, - пригрозила мадам Терракойт и куда-то ушла, а мы с Холмсом остались потягивать грог и слушать Дэлирну, и в самом деле наделённую недурственными вокальными данными.
Прошло, должно быть, не больше минуты, как вдруг чей-то отчаянный визг потряс зал, и мы увидели Мари Люраж в одном исподнем с расширенными от ужаса глазами.
- Убит! Убит! – кричала она. – Боже мой! Он умер!
Просто поразительно, как быстро может паника охватить целую толпу. Женский визг сделался всеобщим. Мужчины, по вполне понятным причинам пожелавшие поскорее скрыться, сталкиваясь в дверях, бросились вон. Кого-то сбили с ног и опрокинули. Звенела бьющаяся посуда. В этой суматохе Холмс вскочил на ноги и гаркнул так, как я не ожидал от него:
- Тих-ха!!!
Подвески люстры спели в ответ этому громоподобному окрику. Все на миг замерли и, воспользовавшись мгновением тишины, Холмс заговорил быстро, но веско:
- Я – частный детектив Шерлок Холмс, и буду представлять здесь полицию до её появления. Если кто-то сомневается в моих полномочиях, мой друг доктор Уотсон подтвердит их, - он повернулся ко мне, и я с готовностью показал из-под фалды сюртука рукоятку револьвера, по счастью оказавшегося в тот вечер со мной.
- Посему, - невозмутимо продолжал Холмс, - предлагаю джентльменам вернуться на свои места и продолжить то приятное времяпровождение, ради которого мы все здесь собрались. Полнейшую конфиденциальность я гарантирую, но предупреждаю, что побег из заведения будет воспринят, как признание вины.
- Гарантируете? – раздался чей-то визгливый фальцет. – А полиция?
- Покуда она здесь не появилась, милорд, - отвечал Холмс, обратившись к говорившему так, что стало совершенно понятно, он его знает. – И, надеюсь, появится не раньше, чем мы поймём, что, собственно, произошло. Незаинтересованных лиц я отпущу до её появления – обещаю. А пока... мадам Терракойт, пусть тот быкоподобный малый, которого вы держите здесь в качестве привратника, запрёт двери на ключ и никого не выпускает. Стыдно, господа, вы чуть не затоптали девушку. Подите, мадемуазель Люраж, приведите себя в порядок и объясните нам, наконец, что произошло, и кого убили.
Всхлипывающую Мари увела одна из её товарок. Остальные мало-помалу отступили от осаждаемых дверей и дали возможность вышибале запереть их.
- Она была в отдельном кабинете с полковником Хаксли, - вполголоса сказала мадам Терракойт, приблизив губы к лицу Холмса. – Пойдём, я покажу, где это.
Мы прошли вслед за мадам полутёмным коридором мимо каких-то дверей и драпировок и оказались перед ещё одной незапертой и даже чуть покачивающейся от сквозняка дверью.
- Здесь, - сказала мадам Терракойт почему-то шёпотом.
Холмс заглянул в щель. Его лицо сделалось очень серьёзным.
- Вам лучше не входить, - сказал он. – Не то вы мне помешаете.
Он открыл дверь и вошёл внутрь, а мы с хозяйкой заведения остановились на пороге. Картина, открывшаяся нашему взору, впечатляла. Прямо посреди комнаты лежал на широкой постели высокий дородный господин средних лет в полумаске и вечернем костюме, но одетый в него только до пояса. То, что находилось ниже, представляло собой кровавую кашу, кровь насквозь пропитала простыни. Нож валялся тут же – вернее сказать, буквально плавал в крови. Поза человека в маске была такой безмятежной, что я содрогнулся – казалось, он заснул, а не зарезан самым ужасным и жестоким образом.
Холмс протянул руку и снял полумаску с лица. Мы увидели широко раскрытые мёртвые глаза и известное по меньшей мере половине Лондона бескровное лицо героя индийской войны.
- Уотсон, - тихо, не оборачиваясь, проговорил Шерлок Холмс. – Что вы думаете о причине его смерти?
- Что же тут думать, - так же тихо откликнулся я. – Крови вылилось с полведра. Его зарезали.
- Уверены?
- В общем, да.
- А тогда почему, интересно, он так индифферентно к этому отнёсся? Смотрите, ведь удар нанесён не в сердце, а в область очень даже чувствительную, но, безусловно, не жизнеобеспечивающую. Какое-то время он должен был прожить: или у него сделался бы болевой шок, или он кричал бы. В любом случае, едва ли он остался бы спокойно лежать и умирать в позе спящего.
С этими словами Холмс склонился над телом и принялся внимательно осматривать область ранения.
- Даже несколько ударов, - сказал он. – Пересечены обе паховые артерии – неудивительно, что он истёк кровью. Пещеристые тела перерезаны поперёк – всё держится только на кожном лоскуте. Где, интересно, его штаны? Ах, вот они. Сложены аккуратно – похоже, что сам повесил их на спинку стула. Что там эта Мари? Пришла в себя немного? Сможет говорить? Накройте тело простынёй, не то мы выслушаем тут ещё не одну истерику, и ведите её сюда. Я хочу расспросить её кое о чём, как это говорят полицейские «ввиду места преступления».
- Холмс! – запротестовал я. – Будет ли это гуманно по отношению к бедной женщине, и так напуганной пуще смерти?
Холмс обернулся ко мне с жестокой улыбкой на тонких губах.
- Где вы видите тут, любезный доктор, хоть какие-то основания для гуманности? Полковнику напрочь отхватили некоторую часть тела, если вы заметили, и в комнате всё выглядит так, словно в ней быка зарезали. К тому же, нет никакой уверенности в том, что ваша нежная нимфа – проститутка Мари - к сему не имеет отношения. И даже скорее всего, что имеет.
- Подожди, Шерлок, послушай, - мадам положила свою тонкую руку на плечо знаменитого детектива, как укротитель кладёт свою руку на холку строптивого хищника, чтобы усмирить его. - Я думаю, мы сможем узнать о том, что здесь произошло, с совершенной достоверностью и не допрашивая Мари.
- А как? – насторожился отчасти усмирённый «хищник». – Или ты овладела теперь ещё и искуством провидеть прошлое без лишних хлопот, мадам Терракойт?
- Вроде того, - улыбнулась хозяйка «заведения». – Ведь я начала говорить тебе об этом, когда ты расчихался, и я вынуждена была прерваться, чтобы отправиться за средством от простуды для тебя. Кстати, насморк, вероятно, мешает тебе почувствовать какой-то необычный запах от вот этого бокала с вином.
Только теперь я смог отвести взгляд от жуткой картины кровавого убийства, и для меня вернулись к существованию обычные предметы, находящиеся в комнате. Я увидел небольшой круглый – видимо, журнальный - столик, на котором стояли два бокала с остатками вина и большая зелёная бутыль. Здесь же лежали шоколадные конфеты в коробке, несколько штук было взято и, видимо, съедено.
На полу небрежно валялся красивый, но вызывающей расцветки женский халат и шёлковые чулки.
Мадам снова понюхала вино и протянула бокал мне:
- А вы что об этом думаете, доктор?
- Что это за вино? – спросил я.
- Вермут, - сказал Холмс, приглядываясь к бутылке. – Не совсем характерно. Я имею в виду, не совсем подходит к ситуации, - и он красноречиво кивнул на халат и чулки.
- Полковник любил вермут, - сказала мадам. – Я нарочно держала для него небольшой запас.
- Насколько я понимаю, он был постоянным клиентом?
- Да. Несмотря на героическое прошлое, он, кстати, едва ли был образцом порядочности. Поймите меня правильно, я не имею привычки высказываться о своих клиентах в таком ключе, но, коль скоро речь пошла об убийстве, то, уж наверное, понадобиться и мотив...
- Действительно, присутствует посторонний запах, - сказал я, принюхиваясь по очереди к одному и другому бокалу. – И только в одном из бокалов - вот здесь. Но я не пойму, что за примесь даёт такой запах. Он не слишком силён, должен признаться.
- Для отчаянного курильщика, периодически ещё и нюхающего табак – конечно, - заметила мадам. – Я почувствовала на расстоянии.
- А полковник нюхал табак? – спросил Холмс, мягко забирая бокал у меня из рук и взглядывая на просвет.
- Заядлый курильщик и нюхальщик.
Холмс сделал героическую попытку тоже понюхать содержимое бокала, но ему, понятное дело, не удалось – от насморка у него крылья носа были интенсивно розовые, даже слегка синюшные, а глаза всё время слезились.
- Мне кажется, это какое-то одурманивающее вещество, - постарался я помочь ему. – Немного напоминает, пожалуй, опийный дым в притонах Ист-Энда.
- Можно подумать, вы бываете в притонах Ист-Энда, - буркнул Холмс – ощущение собственной неполноценности сильно раздражало его, и он привычно срывал это раздражение на мне.
- Ты дашь мне сказать или нет? – без возмущения поинтересовалась мадам Вальденброк.
- Да, конечно, - Холмс натужно изобразил внимание.
- После истории с избиением моей девушки я познакомилась с молодым фотографом Уолтером Хантом. Он отставной лейтенант и зарабатывает на жизнь своим искусством. Очень прогрессивный человек, он придумал и сконструировал особый механизм, позволяющий делать фотографии автоматически, через определённые промежутки времени, причём незаметно для окружающих. Я не сильна в технике, но он что-то объяснял про особую оптическую систему, позволяющую обходиться без помощи магниевых вспышек. Раздаётся только щелчок и жужжание – очень тихое – на него можно не обратить внимания. Взведённая пружина таймера позволяет осуществлять съёмку каждые семь с половиной минут. Как раз сегодня, полтора часа назад он установил такой аппарат именно в том самом кабинете, в котором мы сейчас находимся. Кассета заряжена и рассчитана на три часа работы, на ней должны остаться изображения полковника, Мари и всей этой кровавой вакханалии.
Как раз в этот миг раздался вышеупомянутый звук – щелчок и тихое жужжание – техника Уолтера Ханта работала.
Глаза Холмса сверкнули.
- Чёрт! Да ведь это такое свидетельство, что... Где этот прогрессивный отставной лейтенант? Ни за что не поверю, что в первый день испытания своей аппаратуры он не находится где-то поблизости. Позови его.
Мадам Терракойт крикнула кому-то, чтобы в кабинет пригласили лейтенанта Ханта, и мы остались ждать его появления, должно быть, по-разному представляя себе того, кто сейчас появится перед нами.
Уолтер Хант оказался человеком очень молодым. На вид ему нельзя было дать больше двадцати двух-трёх, но, конечно, на самом деле он должен был быть немного старше. На кровавое месиво, плохо прикрытое простынёй, он только вскользь покосился, а у мадам спросил, зачем его звали.
- Ваша аппаратура, Хант – в ней всё дело, - голос мадам стал даже как будто бы немного заискивающим. – Вы знаете, что здесь произошло. Никаких свидетелей нет, кроме Мари, но она же и подозреваемая. А потому не в счёт. Но на фотографических снимках может оказаться что-то такое... такое, что...
Молодой человек улыбнулся. Улыбка у него была широкая, детская и совсем не соответствовала тому мрачному делу, которое свело нас.
- Конечно, - сказал он. – Но, мистер Холмс, вы, очевидно, не собираетесь никого выпускать отсюда, пока я не напечатаю фотографии, а этот процесс может занять долгое время.
- Ничего, Холмс посмотрел на часы и тоже улыбнулся, но улыбка его была – не чета лейтенантской, со «зверинкой», я бы сказал. – Нам всем, полагаю, совершенно некуда торопиться. Вечер прекрасный, музыка и вино выше всяких похвал, да и для чего иного, как не для того, чтобы провести эту ночь в своё полное удовольствие, мы все здесь и собрались!
Взглянув ему в лицо и почувствовав, что этот длинный тип с длинным сопливым носом и острыми, как бритва, глазами шутить, кажется, совершенно не намерен, Уолтер Хант тоже сделался серьёзным и деловитым.
- Мне нужна тёмная комната и красный фонарь, - сказал он. – А ещё кто-то должен доставить сюда реактивы из моей квартиры.
При словах «красный фонарь» Холмс коротко и тоже зло всхохотнул, а потом вырвал страничку из своего блокнота и протянул Ханту вместе с карандашом:
- Пишите здесь всё, что вам надо. Кого-кого, а уж вас-то, любезный господин фотограф, я отсюда точно не выпущу. Пишите – я вам найду гонца.
Пожав плечами, Уолтер Хант принялся писать.
«Гонец» возвратился очень быстро – я не видел, кто это был, но полагаю, что какой-нибудь мальчишка, и всю дорогу он бежал бегом. Холмс принял у него в дверях внушительный свёрток, передал Ханту, и мы втроём отправились в комнату, принадлежащую самой мадам, ожидать результата фотосессии «прогрессивного лейтенанта».
Я представлял себе, сколько времени занимает вся фотографическая «кухня», потому что и сам немного умел фотографировать, поддавшись модному увлечению. Ожидание предстояло долгое.
- Я буду лечить пока что твою простуду, - сказала мадам Холмсу, без всяких церемоний устроившемуся на краю её кровати – в то время, как я занял стоящее в противоположном углу комнаты кресло. – Сними-ка пиджак, раз уж уселся на моё одеяло.
- Логичнее было бы ради одеяла лишить меня брюк, - хмыкнул Холмс.
Мадам Терракойт в ответ на эту необдуманную реплику по-лисьи сощурила свои зелёные глаза и посмотрела на сыщика как-то, я бы сказал, испытующе.
- Оставь, этому совсем не время, - рассердился он, мигом краснея, как помидор.
- Чему «этому»? – мадам улыбнулась всё с теми же «узенькими» глазами. – Не обольщайся, я всего лишь хочу заняться твоим насморком. Хорош детектив, начисто лишённый обоняния! Ну-ка! – она ловким движением буквально вытряхнула его из пиджака.
- Да ну, оставь же, - вяло засопротивлялся Холмс, поспешно высвобождая, однако, руки из рукавов, но мадам Терракойт, не слушая больше, вытащила из настенного шкафчика баночку какой-то жёлтой мази с острым запахом сосны, горчицы и чего-то ещё, не менее едкого.
- Снимай туфли и носки – разотру тебе этим ступни. А потом дам ещё кое-что вовнутрь, если будешь себя хорошо вести. К утру распрощаешься со своей простудой навсегда – где ты только её подхватил?
- Будто уж негде, - слабо огрызнулся сломленный Холмс, покорно разуваясь.
Мадам опустилась у кровати на колени, взяла его узкую белую ступню в ладони и – снизу вверх - посмотрела ему в глаза:
- Может быть, будет щекотно. Вытерпишь? – она, одна из немногих в Лондоне, знала, как отчаянно Холмс боится щекотки.
Я почувствовал себя немного не в своей тарелке – эти двое о моём существовании, кажется, забыли. Но тут Холмс как раз обо мне и вспомнил:
- Может, вы чем займётесь, Уотсон?
- «Чем» - это значит «кем», - перевела мадам. – Хотите, доктор?
Я смущённо покачал головой.
- Мари сейчас не до гостей, а мне... Нет, мадам Терракойт, как-то и мне тоже не до этого...
- Воля ваша, - пожав плечами, мадам Терракойт вернулась к своим медицинским процедурам и стала энергично втирать мазь в ступню своего пациента костяшками пальцев. Откинувшись на выпрямленные назад руки, Холмс запрокинул голову, вжимаясь затылком в стену и корчась от еле удерживаемого смеха.
- Другую! - тоном палача потребовала мадам Терракойт.
- О-о, пощади... Дай хоть дыхание перевести, - он, действительно, слегка задохнулся – голос чуть прерывался.
Я встал и рывком повернул своё кресло к ним спинкой. Мадам Терракойт тихо рассмеялась, а потом снова послышалась возня и повизгивание помирающего от щекотки Холмса.
- На, надень вот эти носки, - снова палачески приказала мадам Терракойт. – Ну и что, что салатного цвета, зато тёплые. Потом снимешь. Теперь шею!
- Холмс, - сказал я, не оборачиваясь. – Я вам немного завидую.
- Нечему, - ворчливо откликнулся он. – Если бы вы знали, как оно жжёт, это ведьмино зелье.
- Это кто это тут ведьма? – возмутилась мадам. – Дай шарфом обмотаю. И давай переносицу тоже.
- Переносицу? Ни за что! – в панике завопил Холмс.
Пружины кровати завизжали. Не выдержав, я покосился через плечо: мадам Терракойт, зажав Холмса в угол и придавив его руки коленями, вдохновенно тёрла ему переносицу, и слёзы великого детектива, во имя сохранения своего зрения переставшего сопротивляться, обильно заливали её руки.
- Ну, всё, страдалец, - наконец, отпустила мадам своего несчастного пациента, который немедленно сладострастно расчихался и предавался этому занятию не меньше двух минут.– Закутайся теперь хорошенько в плед. И вот тебе ещё внутрь, как и обещала. Настоящий напиток богов. Вам тоже налить, доктор?
- Да, пожалуйста, - с готовностью откликнулся я – вино у мадам Терракойт всегда было великолепным. К тому же она добавляла туда травяные настои своего собственного изготовления, лимон и корицу, превращая напиток в поистине сильнодействующее средство. Непредсказуемо действующее. Или, напротив, вполне предсказуемо?
Мы выпили, и я очень скоро почувствовал, что действительность утратила привычные формы, в комнате стало гораздо теплее и запахло острыми тропическими ароматами, а меня неудержимо клонит в сон.
- Отравительница, - вяло пробормотал Холмс. – Я совсем засыпаю... Уотсон, вы... А, да вы уже спите...
- Всё равно это ещё надолго, - сквозь сон услышал я ответ мадам. – Не будет беды, если вы оба отдохнёте часок – за дверью Вилли и без вас присмотрит. Подожди, Шерлок, я ещё тебе грудь разотру...
«Тьфу, пропасть!» - мысленно плюнул я и заснул крепко.
Меня разбудила рука Холмса на плече, и не через часок, а часа через два с половиной. Странно, но чувствовал я себя вполне отдохнувшим, словно спокойно спал в постели всю ночь. Кстати, пиджака, в котором я пришёл, на мне уже не было, жилет, воротничок и пояс были расстёгнуты, а шнурки туфель распущены, и колени мои укрывало шотландское шерстяное одеяло. Стало быть, спал я очень крепко, коль скоро не почувствовал, как кто-то – Холмс, вероятнее всего - со мной всё это проделал. Сам же Холмс тоже выглядел неплохо, только слишком уж взъерошенным и смущённым. Зато совершенно свободно дышал через нос, и синюшность исчезла с его крыльев и кончика. Мадам Терракойт в комнате не было, кровать её пребывала в сильном беспорядке, скомканная простыня валялась на полу.
- Просыпайтесь-просыпайтесь, Уотсон, - Холмс слегка влажной от пота рукой – я это почувствовал через тонкую ткань сорочки - потрепал меня по плечу. – Не замёрзли? Вот ваш пиджак. Уолтер Хант закончил свою работу. Сейчас здесь появится полиция – нам нужно принять официальный вид.
Сон слетел с меня в один миг.
- Что там на фотоснимках?
- Ничего, что могло бы вас утешить, - поморщился Холмс. – Да вот, сами посмотрите.
Я увидел, что на столе разложены несколько фотографий. Они были довольно скверного качества, но рассмотреть всё-таки было можно. На первой Мари, улыбаясь, раздевала полковника, на другой они вместе подносили ко рту бокалы, на третьей Мари с перекошенным от гнева лицом что-то яростно кричала, на четвёртой она же, растерянная, стояла над распростёртым телом с окровавленным ножом в руке, на пятой, уже полураздетая, снимала чулки, загораживая собой постель – так, что тела за ней не было видно, на шестой и седьмой - то же тело одиноко лежало в пустой комнате, и уже на восьмой – все мы были запечатлены за расследованием.
- Это последние снимки из кассеты, - сказал Холмс, глядя на них через моё плечо. – Интервал – семь с половиной минут. Таким образом, если предположить, что мадемуазель Люраж стоит над телом, застав его уже мёртвым, то тревогу она подняла только через двадцать с лишним минут. А время употребила на то, чтобы раздеться. Что получается, Уотсон?
- В лучшем случае, ложь, - упавшим голосом проговорил я. – В худшем – убийство совершила сама Мари. И мотив – ссора.
- Уверен, полицейские придут к таким же выводам.
- А вы? – спросил я с надеждой – мне совсем не хотелось, чтобы убийцей оказалась девушка, с которой я несколько раз бывал на месте полковника.
Холмс пожал плечами. На его лице, впрочем, не читалось ни тени вдохновения.
- Помогите мне завязать галстук, пожалуйста, - попросил он. - Нужно выполнить обещание и позволить непричастным уйти неузнанными. Я сейчас вернусь, Уотсон.
С этими словами он вышел, и тут же дверь отлетела от косяка, отброшенная нетерпеливым порывом.
- Мадам! Мадам, клянусь вам, я...! – увидев меня, Мари Люраж осеклась.
Между нами повисло в высшей степени неловкое молчание.
- Ах, это вы, Джон, - наконец, упавшим голосом проговорила она. – Видите, мой милый, что получилось? А ведь я ни в чём не виновата.
- И зачем только вы убили его! – невольно вырвалось у меня в непритворном приступе досады.
- Но я не убивала его – клянусь!
- Вы совершенно напрасно клянётесь, - покачал я головой. – На фотографических пластинах беспристрастно зафиксировано всё, что произошло. И на них ясно видно, что убили его, Мари, вы.
- В таком случае, это дьявольские пластины! – со слезами в голосе крикнула она. – Потому что я его не убивала! Не убивала, говорю вам! Не убивала! – и у неё началась истерика.
Я видел женщин-актрис. Более того, я убеждён, что и каждая женщина в душе актриса. Но отчаянье Мари Люраж показалось мне чересчур искренним для актёрской игры.
Пока я утешал её и отпаивал водой с коньяком, вернулся Холмс, мрачный, как туча.
-Не скажу, что я выслушал много лестных слов в свой адрес. – сказал он, неуютно передёргивая плечами. – Джентльменов не обрадовало заточение в борделе на всю ночь в компании трупа и в качестве подозреваемых. Если бы не природное обаяние мадам Терракойт, меня, чего доброго, побили бы. Но всё обошлось, и все разошлись. Полиция уже в пути. Будет лучше, если мадам Люраж соберётся – едва ли они оставят её здесь.
Это замечание вызвало новый всплеск эмоций у бедной Мари. Теперь она бросилась к Холмсу и вцепилась в его лацканы, со слезами крича о своей невиновности. Холмс, не выносивший женских слёз и не умеющий с ними управляться, принялся, сопя недовылеченным от насморка носом, отцеплять её от своего пиджака, но Мари держалась крепко и, в конце-концов, он вынужден был причинить ей боль, чтобы освободиться.
- Проклятая полицейская ищейка! – закричала она тогда, в исступлении принявшись колотить его кулаками, по чём ни попадя. – Подлец! Шпион!Ходишь сюда переспать с хозяйкой, а сам суёшь свой длинный нос в то, до чего тебе дела нет!
- Уотсон, - ледяным тоном попросил Шерлок Холмс, удерживая одной своей рукой её обе. – Уймите свою подружку, пока я сам этого не сделал. Не то, боюсь... Ах, ты, зараза! – последнее восклицание было вызвано тем, что Мари, изловчившись, дотянулась и изо всех сил укусила-таки его за нос.
Только невероятное самообладание и впитанная с молоком порядочность Холмса спасли мадемуазель Люраж от немедленной жестокой расправы, потому что кончик носа великого детектива украсился венчиком синеватых отпечатков зубов и залился кровью. Он отшвырнул разъярённую рыдающую фурию на кровать, а там уж я перехватил и прижал её к постели, не давая снова вскочить.
- Ты что?! – заорал я, тряся её за плечи. – С ума сошла?! В чём он виноват? Убила – так будь готова к тому, что придётся за это отвечать, голубушка!
- Я не убивала-а-а!!! – заорала она так, что у меня уши заложило.
- Держите-ка крепче, - попросил Холмс, уже немного пришедший в себя. Он взял со стола графин с водой, приблизился и с размаху несколько раз наотмашь ударил Мари по щекам, а потом облил водой. Такая двойная меря принесла плоды – вырываться и кричать мадемуазель Люраж прекратила, а вместо этого тихо и горестно заплакала.
К моему удивлению, Холмс сел на постель рядом с ней и обнял плачущую за плечи очень нежно, словно любящий брат. Она же с готовностью уткнулась ему в плечо, обхватила руками за шею и сладко всхлипывала, словно не орала только что, не кусалась, и не колотила его своими маленькими твёрдыми кулаками. Правда, лица Холмса с закаченными к небу глазами и явственным выражением муки она тоже не видела. К тому же, свободной рукой он достал из кармана платок и осторожно промокнул кровоточащий кончик носа, сморщившись при этом от боли и досады.
«Полицейские будут в восторге при виде этого укуса, - тоже с некоторой досадой подумал я. – Впрочем, мадам Терракойт, наверняка, располагает кое-какими запасами крема и пудры».
- Вы успокоились, мадемуазель Люраж? – спросил он, наконец. – Способны беседовать, или дать вам вначале какое-нибудь успокоительное?
- Извините меня, - пробормотала Мари Люраж. – Извините, я совсем не хотела...кусаться. Но я не убивала его, клянусь вам!
- Ну, допустим, я вам поверю, - проговорил Холмс, снова осторожно промокая кровь на носу. – Но если вы доказательства своей невиновности ограничите укусами и тумаками, полиция вам ни за что не поверит. Лучше соберитесь и как можно спокойнее расскажите мне, что произошло – так, как это выходит по-вашему, а я попробую сопоставить ваш рассказ с тем, что имею фактически.
Всхлипывая, Мари прерывающимся голосом заговорила. Из рассказа её получалось, что они уединились с полковником, немного выпили, после чего она разделась и принялась раздевать его, как вдруг заметила, что клиент безудержно засыпает. Попеняв ему на это, посмеявшись и посочувствовав, она, даже не накидывая на плечи халата, в чём была, отправилась в находящуюся неподалёку от кабинета свою собственную комнатку, чтобы сварить полковнику кофе. Насыпав в кофемолку зёрен, она смолола их в порошок, высыпала в джезвочку и поставила на огонь – на приступку камина. По её словам, так она и поступала обыкновенно, когда хотела приготовить кофе. Вдруг ей показалось, будто в кабинете хлопнула дверь. Испытав тревогу, как бы не потерять выгодного клиента, Мари поспешила в кабинет и там увидела кровавую оргию. Нет, раздеваться она больше не раздевалась – и без того была раздета, а сразу выбежала в общий зал, в чём была, потому что немного потеряла голову от ужаса. И сделала это сразу же. Брала ли в руки нож? Вот этого она уж совсем не помнит – может, и схватилась за него в беспамятстве. Ссора с полковником? Ничего подобного, ничуть она с ним не ссорилась и не кричала. И она, Мари, не может отвечать за брехливые фотопластинки, что бы мы там ей не говорили.
- Я вам клянусь Богом, жизнью и всем, что у меня только есть, я не убивала его.
Холмс пожал плечами и предъявил фотокарточки. Мари разглядывала их очень долго, а потом в сердцах отшвырнула и снова заплакала.
- Ну, может быть, теперь, под давлением улик вы сознаетесь, наконец? – жалостливо спросил я.
Но упрямица только помотала головой.
Бесцеремонные шаги за дверями возвестили о приходе полиции. Холмс быстро встал с кровати мадам, на которую снова уселся, утешая плачущую девушку. Его лицо исказилось, глаза заметались, а рука снова невольно потянулась к носу, на котором так и цвёл отпечаток зубов мадемуазель Люраж.
- Уотсон, если бы вы знали, как я не хочу сейчас...
- Я понимаю, - пробормотал я сочувственно. – Но только куда же вам... Холмс! Холмс, что вы, чёрт возьми, делаете?
- Лезу под кровать – не видите? – пропыхтел мой друг, втискиваясь под низкое ложе мадам Терракойт, расстояние от которого до полу вообще не могло никому внушить мысли о том, что там может кто-нибудь прятаться.
- Чёрт! А если вас там найдут, думаете, будет лучше?
- А вы меня не выдавайте, - донеслось из-под кровати.
- И сколько вы будете там лежать?
- Пока вы не уведёте полицейских отсюда. Нечего им тут делать – пусть осматривают место происшествия – так будет лучше всего, а вы не заботьтесь обо мне – поезжайте домой. Мадам Терракойт меня отсюда уж как-нибудь выпустит.
Когда после всех процедур и допроса в полицейском участке я вернулся на Бейкер-стрит, занималось утро. Повесив пальто и шляпу и чувствуя себя выжатым лимоном, я вошёл в гостиную. Холмс лежал, или, вернее сказать, валялся, одетый, лицом вниз наискосок на нашей широкой кушетке и спал крепким сном. Впечатление было такое, словно его подстрелили, едва он вошёл, особой сонной пулей, и он рухнул, как пришлось, заснув ещё прежде, чем упал.
Я приготовил кофе и отыскал в буфете остатки вчерашнего мясного пирога. Он зачерствел, но мне было почти всё равно. Я зверски хотел есть и почти так же – спать. Однако, жевал я, должно быть, слишком громко, потому что, не пошевельнувшись и не открывая глаз, Холмс хриплым со сна голосом именно об этом и спросил:
- Что вы жуёте, Уотсон? Оставьте и мне. Миссис Хадсон отбыла в Чизик встречать рождество – там, на столе, записка, в доме катастрофически нечего есть, и это называется преддверием праздника.
- Не ворчите, - сказал я. – Мы можем заказать в «Аисте» завтрак любой степени роскошества. Вставайте – вы превратили пальто в мятую тряпку и весь вспотели. Хотя бы шарф с шеи могли бы снять.
Он поднялся и стал лениво разматывать шарф. Нос у него посинел и даже слегка позеленел – все степени цветения синяка сразу.
- Надеюсь вы понимаете, - проворчал он, заметив направленность моего взгляда, - что я не мог с этим показаться коллегам из Скотланд-Ярда? Материала для анекдотов им хватило бы на год.
- Холмс, вам не удастся дистанцироваться, - сказал я. – Вас видели, и полицейским, конечно, уже сказали. Тот же Уолтер Хант.
- Его допрашивали в полиции?
- Да. Он им целый час показывал свои фотографии и всё разъяснял. Словом, сел на любимого конька и уморил весь Скотланд-Ярд теорией светокопии. А дело это будет громким, Холмс. Полковник – фигура одиозная. Так что вам, мой друг, от допроса не уклониться.
- В таком случае, дружище, мне придётся прибегнуть к вашей профессиональной помощи. Делайте, что хотите – я вам даю карт-бланш - но сведите все эти, - он выразительным жестом указал на свой нос, - последствия к минимуму.
- Карт-бланш – это хорошо, - протянул я многообещающе, приглядываясь к его кровоподтёку.
- Но-но, - спохватился он. – Без садистических штучек, пожалуйста. Ампутировать я не позволю.
- Отчего? Карт-бланш – так карт-бланш, - засмеялся я. – Но, надеюсь, что до этого не дойдёт. Однако, времени лучше не терять. Раздевайтесь и ложитесь на спину – я займусь вашим лицом.
Следующие несколько часов я наслаждался редкостным послушанием самого непослушного в мире пациента. Но, надо сказать, и результат моих усилий не оставлял желать лучшего.
- У вас великолепная способность к регенерации, - заметил я. – Интересно, не было ли среди ваших доисторических предков ящериц?
- Драконы были наверняка. Я ведь когда-то говорил вам о том, что одна из отдалённых ветвей моего рода и по сей день носит фамилию Цепеч, а это к чему-нибудь, да обязывает.
- Я хотел уже ответить на это достойной репликой, но меня прервал дверной колокольчик. Холмс резко сел – так, что сделанная мной примочка отвалилась и упала на пол.
- Если чутьё не подводит меня, это они. Уотсон, встретьте их – я должен переодеться.
«И замазать чем-нибудь укус на носу», - мысленно добавил я. Он метнулся в свою спальню, а в гостиную вошёл, пыхтя и отдуваясь, грузный инспектор Скотланд-Ярда Этелни Джонс.
- Хоть мы с вами и расстались совсем недавно, доктор Уотсон, ещё раз здравствуйте, - проговорил он низким, с оттяжкой, голосом.
- И вам доброго утра, а то и дня, - отозвался я, покосившись на часы и с трудом сдерживая зевок. – Вы хотите видеть мистера Холмса, конечно?
- На этот раз не угадали, доктор. Я хочу Вас видеть. Это из-за нашей арестованной. Дело скверное получается, вот что. И, главное, ведь мы её без присмотра на какую-то минуту оставили..., - Этелни Джонс выглядел здорово виноватым – не самое естественное для него состояние.
Дверь спальни распахнулась, с грохотом ударившись о стену:
- Что случилось?! – в крик спросил пробкой вылетевший из спальни Холмс. – Что вы там мнётесь, инспектор? Что произошло?
- Ну, она скрутила свои чулки в жгут, понимаете? Привязала за решётку на окне, а сама...
- Довольно, я понял. Она жива?
И снова Джонс замялся.
А в следующий миг низринувшийся в гостиную Холмс сгрёб его за плечи и принялся трясти с таким ожесточением, что все три подбородка инспектора закачались вразнобой, а зубы застучали:
- Проклятье! Проклятье, Джонс! Что клещами из вас приходится тянуть каждое слово? Умерла она, что ли? Говорите же!
Этелни Джонс, наконец, обрёл дар речи:
- Умереть – не умерла. Мы старались оказать ей помощь и даже преуспели, так что хуже ей не становится, но и в себя она тоже не приходит. Поедемте, доктор – экипаж у дверей.
- Я тоже поеду, - сказал Холмс. – Уотсон, вот ваш саквояж. Он вам, без сомнений, понадобится.
Мы проследовали в экипаж, и только тут Этелни Джонс обратил внимание на нос Шерлока Холмса, так и не подвергшийся благотворному воздействию косметики. Опухоль спала, и кровь отмылась, но следы зубов были видны ещё отчётливо. Инспектор ничего не сказал, но взгляд его, прикованный к носу, был так красноречив, что Холмс заёрзал на месте. Тут Этелни Джонс с шумом проглотил слюну и спросил:
- Вы ведь тоже там были, мистер Шерлок Холмс? В заведении мадам Терракойт, я имею в виду.
Холмс был молчуном, когда считал это необходимым, но лгуном его никак нельзя было назвать.
- Был, - обречённо ответил он. - Боюсь, то, что я бываю у мадам, известно слишком многим – нет смысла скрывать.
- Известно людям, привыкшим владеть информацией, - самодовольно ответил Джонс, по-прежнему не сводя глаз с носа.
- Что вы так пристально глядите на мой нос? – не выдержал мой друг. – Что, не на месте он прирос, иль покривился влево или вправо?
Джонс, разумеется, цитаты из классики не узнал - побагровел и уставился на Холмса, не зная, что сказать. К счастью, пожалуй, для обоих, в это самый миг экипаж остановился у дверей полицейского управления.
- Джонс! – возмутился я. – Вы же не в камере её держите?
- Нет-нет, - успокоил он. – Её перенесли в более приспособленное помещение, с ней дежурит констебль.
- За сиделку? – хмыкнул Холмс.
Я же, не вдаваясь в дальнейшие разговоры, велел поскорее провести меня к постели женщины. Мари Люраж казалась мёртвой – неподвижная, с бледным до синевы лицом, лишённым даже того остаточного выражения, которое всё-таки бывает у спящих. Я посмотрел зрачки, пощупал пульс и повернулся к Холмсу, чувствуя, как от отлива крови похолодело лицо.
- Боюсь, для неё всё кончено?
- Она умерла?
- Пожалуй, было бы лучше, если бы она умерла. Дай бог, чтобы я ошибался, Холмс, но...
- Она останется в таком состоянии навсегда? – догадался он.
- Да.
Холмс осторожно оттеснив меня плечом, наклонился над бессознательной Мари Люраж, взял её руку и стал пристально рассматривать ладонь и пальцы. На узком лице его отразилось еле сдерживаемое волнение. Он полез в карман за лупой, и я увидел, что его собственные пальцы подрагивают. Вооружившись увеличительным стеклом, он снова принялся разглядывать безвольно повисшую кисть руки. Потом вдруг резко поднялся.
- Джонс, где фотографии Ханта?
- Они приобщены к делу.
- Могу я их забрать ненадолго?
- Гм... По процедуре этого не полагается, но, учитывая вашу лояльность...
Прежде, чем убрать фотокарточки в портмоне, Холмс ненадолго задержал на них пристальный взгляд. Его губы шевельнулись, и мне показалось, что я уловил произнесённое еле слышным шёпотом: « дура-ак...».
Пока я писал на листке бумаги свои рекомендации, главной из которых было поскорее перевести несчастную в такое место, где ей, действительно, смогут обеспечить надлежащий уход, Холмс дожидаться меня не стал, а буркнув: «Я подожду на улице», - поспешно вышел. Этелни Джонс проводил его подозрительным взглядом – на кончике языка у него явно вертелось что-то вопросительное, но Холмс на него даже не взглянул.
Я присоединился к Холмсу через несколько минут и не мог не поразиться произошедшей с ним перемене.
- Что с вами случилось? – ахнул я. – Вам плохо?
Он был бледен сероватой болезненной бледностью, высокий лоб блестел от сильной испарины. Не отвечая, он молча взял и сильно сжал мою руку, чем напугал меня ещё больше.
- Ради всего святого, Холмс!
- Нет, Уотсон, я не заболел – не волнуйтесь, - наконец, ответил он, голосом глухим и хриплым. – Но мне вдруг подумалось, что я совершил ужасную ошибку, которую теперь поздно исправлять... Поздно, но необходимо! – добавил он вдруг, с новым приступом энергии вскидывая голову. – И мы не будем терять времени – да-да, друг мой! Я должен навести кое-какие справки. А вы...
- А я постараюсь найти хорошего врача-консультанта для Мари Люраж, - сказал я. – Если, конечно, у вас нет во мне неотложной необходимости...
- Нет-нет. То, что вы хотите сделать, важнее всего сейчас. Отправляйтесь.
Больше ничего не говоря, он повернулся и торопливо пошёл прочь, а я отправился в консультативный госпиталь Мэрвиля, размышляя о том, чем вызвана столь разительная перемена, произошедшая с моим другом. Я понимал, что его уверенность в виновности Мари что-то существенно поколебало, и поэтому он согнулся теперь под грузом собственной вины – частью существующей, частью надуманной. Но что именно вызвало изменение его точки зрения? Я видел, как тщательно он осматривал её руки. Возможно, речь шла о пятнах крови, которые он рассчитывал найти, но не нашёл. С другой стороны, Мари брала в руки окровавленный нож и едва ли не испачкалась. Мыла ли она после этого руки? Очень сомневаюсь – ей было не до того. Разве что наскоро обтёрла их чем-нибудь – следы должны были остаться, я знал по себе, как трудно бывает стереть их полностью.
Положив себе расспросить об этом самого Холмса позже, когда он вернётся, я переговорил с двумя-тремя коллегами, заручился их обещанием осмотреть бесчувственную женщину сегодня же и отправился на Бейкер-стрит.
Как и следовало ожидать, Холмса ещё не было. Но наступило послеобеденное время, потом вечер, потом ночь, а он по-прежнему не появлялся. Я начал волноваться и всё не ложился спать, хотя днём не прилёг ни на минуту и устал до полусмерти.
Входная дверь хлопнула в половине второго ночи. Его ботинки хлюпали, а с плаща и шляпы текло ручьём. И устал он – это сразу бросалось в глаза – больше моего.
- Мне пришлось съездить в Блэкхит, - сказал он, отвечая моему вопросительному взгляду. – Наш фотограф до последнего времени проживал там. Мне не следовало проходить мимо того факта, что они земляки с покойным полковником. Отвратительная поездка! Всю дорогу лило, как из ведра, расписание поездов составлено неудобно, и я, кажется, простыл окончательно.
- так снимайте с себя всё мокрое немедленно! – спохватился я. – Сейчас я... Где-то у нас была сухая горчица...
Спустя несколько минут он сидел, опустив ноги в таз с кипятком, закутанный в шерстяное одеяло, и, прихлёбывая огненный чай с коньяком и лимоном, рассказывал мне о результатах своей поездки. К моему облегчению, та ужасная депрессия, которая читалась в его глазах перед тем, как мы расстались, исчезла без следа. От противопростудных мер он раскраснелся, глаза сухо блестели хищным огоньком, и породистые тонкие ноздри раздувались, как у гончей, почуявшей дичь.
Уолтер Хант, оказывается, знаком с полковником давным-давно. Полковник составил ему служебную протекцию. И он целый год служил под его началом при штабе. Потом между ними произошёл конфликт, и они перестали даже здороваться. Хант быстренько уволился со службы, а Хаксли вышел в отставку, сохранив все регалии. Это всё, о чём мне удалось узнать в Лондоне. Затем я справедливо рассудил, что Блэкхит может дать мне больше, и поехал туда.
- И что там? – я напряжённо следил за повествованием, хотя то и дело не мог всё-таки удержаться от зевоты.
- А там досужие сплетники за пару стаканов пойла, выдаваемого в местном питейном заведении за портвейн, поведали мне настоящую суть конфликта.
- Шерше ле фам? – предположил я.
- Угадали.
- Холмс, это более, чем догадка, - назидательно сказал я, подделываясь под его манеру. – Это гипотеза.
Он коротко рассмеялся и продолжал:
- У этого Ханта, оказывается, имеется сестра. По-видимому, он её любит – во всяком случае, принимает определённое участие в её судьбе, несмотря на существенную разницу в возрасте не в его пользу. Она старше десятью годами. Возможно, именно поэтому так безрассудно повела себя, когда полковник начал оказывать ей знаки внимания. Последний шанс, вы понимаете? Ну, а дальше – банальная история. Он получил своё, откланялся и уехал в Лондон. Она страшно переживала, попыталась покончить с собой, но в результате не умерла, а осталась глубоким инвалидом на руках у старухи-матери. Узнав обо всей этой истории – а узнал он о ней только тогда, когда получил в полку отпуск – Уолтер Хант отправился к полковнику и ударил его по щеке, желая спровоцировать дуэль. Ему не удалось. Полковник, имея большое влияние, вместо этого добился для него каких-то штрафных санкций, а потом на улице нашего лейтенанта встретили и хорошенько отвалтузили неизвестные хулиганы. Он подозревает, что их тоже нанял полковник. Так или иначе, он испугался, а испугавшись, отступился.
- И теперь вы полагаете, что отступление было тактическим ходом?
- А-апчхи!!! – оглушительно чихнул мой друг.
- Я это расцениваю, как «да». Подождите, я кипятку подолью...
- Совершенно верно расцениваете. Ай, Уотсон! Под словом «кипяток» вы, действительно, кипящую воду имели в виду?
- Терпите, если не хотите слечь. Но, Холмс, почему вы вообще начали искать мотив неприязни Ханта к полковнику? Ведь это же не просто догадка?
- Разумеется, нет, Уотсон – не пытайтесь меня подловить. Я бы не начал искать, если бы факты не указывали на невиновность Мари Люраж. Досадно только, что я заметил это слишком поздно. В какой-то момент я, честно говоря, подумал, что обнадёжь я её раньше, она не решилась бы на столь отчаянный шаг. Эта мысль была для меня невыносима, и я даже отправился к мадам Терракойт..., - он запнулся.
- За утешением?
- Апчхи!
- Гм.., - задумчиво «в публику» пробормотал я. – Я-то всегда считал чихание непроизвольным актом. Ладно, Холмс, последний вопрос снимается, как бестактный.
- Я как раз собирался на него ответить, - улыбнулся Холмс. – Но снимается – так снимается. Мадам Терракойт, оказывается, предвосхитила события и сказала Мари, что я уверен в её непричастности к убийству, но мне понадобится немного времени, чтобы доказать это.
- Она солгала? – поднял брови я.
- Выходит, что нет.
- Похоже, однако, что Мари Люраж всё равно ей не поверила.
- Да, похоже на то. Но зато это хоть в какой-то степени снимает с меня чувство вины. Это первое. И второе, мадам Терракойт, ни за что не сказала бы такого, если бы сама не верила в то, что Мари ни в чём не виновата. А я доверяю её интуиции больше, чем своей, и даже больше, чем вашей.
- Интуиция – великолепно. Но где же ваши факты?
- Сейчас... Уотсон, вам не кажется, что мои ноги уже достаточно проварились?
- Пожалуй. Жалко только, что у меня салатных носков для вас не найдётся.
- Сойдут и серые, - буркнул он.
- Ладно, надевайте серые, - со вздохом разрешил я. – Будем надеяться, что их лечебный эффект ненамного меньше. Выпейте ещё вот это и объясните мне, наконец, что вы увидели, осматривая руки Мари Люраж?
- Её руки были в крови, верно? Вы же, Уотсон, без сомнения, это тоже заметили?
- Заметил. Но не вижу, как это может обелить её – скорее, наоборот.
- Ничего не наоборот. Руки у неё и должны были быть в крови – она держала в руках нож, весь перепачканный этой самой кровью. А вот чулки её, Уотсон, кровью запачканы не были. Я чуть не прошёл мимо этого факта и вспомнил о нём только в полицейском управлении. Тогда я внимательно осмотрел руки Мари Люраж. На них несомненно была кровь. Причём, на ладони больше, чем на промежутке между большим и указательным пальцем, как, между прочим, должно бы было быть, если бы кровью она пачкалась, нанося удары. А на её чулках не было ни пятнышка, Уотсон, клянусь. И я вас спрашиваю: как так могло быть? Вы снимали когда-нибудь чулки?
- Нет, Холмс, я их не ношу.
- Тьфу! Понятно, что сами вы их не носите. С женщины когда-нибудь снимали?
- Холмс, ваши вопросы начинают принимать такое направление, что я теряюсь... Поясните, пожалуйста, что вы, собственно, имеете в виду?
- Ох, какой вы зануда сегодня, Уотсон! Ладно, тогда просто напрягите воображение. Возможно ли снять чулки окровавленными руками и не перепачкать их кровью?
- Невозможно, - перестав пошучивать, убеждённо ответил я.
- Совершенно невозможно. А если поверить фотографическим снимкам Ханта, именно это произошло. Следовательно...
- Следовательно?
- Следовательно, приходится не поверить либо собственному жизненному опыту, либо фотографиям. Последнее мне сделать легче. Это, по крайней мере, не опрокидывает мировоззрение с ног на голову. Поэтому я и взял у Джонса карточки, рассчитывая хорошенько рассмотреть их дома. Но кое-что мне бросилось в глаза сразу, и я не понимаю, почему не обратил на это внимания ещё в заведении мадам Терракойт.
Я улыбнулся:
- Там было слишком много факторов, рассеивающих внимание.
- Не смейтесь, Уотсон, - кротко попросил он. – Лучше взгляните на них сами и подумайте, нет ли какой-нибудь несообразности?
Он вытащил из кармана брошенного на стул пиджака и протянул мне фотографические снимки.
Я разложил их на столе и принялся изучать самым пристальным образом. Ничего нового. Снимки перфорированы по краю согласно их правильной последовательности – Уолтер Хант объяснял этот принцип.
Холмс склонился над моим плечом – его дыхание ерошило мне волосы над ухом.
- Ну как?
- Не знаю. Я ничего особенного не вижу, Холмс.
- Я так и знал, - огорчённо вздохнул он. - Значит, этого не увидит и судебный следователь.
Он снова сгрёб все фотокарточки и смешал их.
- Объясните же! – взмолился я.
- Сейчас-сейчас, Уотсон...
Перетасовав фотографии, словно карточную колоду, он снова выложил их рядком. И вот тут я, к своему удивлению, в самом деле, кое-что заметил, а заметив, воскликнул в возбуждении:
- Холмс, свеча! Смотрите: здесь, где Мари Люраж что-то кричит с яростным видом, свечи на столике нет совсем, да и свет немного другой – теней почти не видно. Там, где они выпивают и милуются с полковником, свеча есть, и длинная. Как и тени. Там, где она с ножом в руке, свеча оплывшая и много короче. А там, где она раздевается, свеча снова длиннее. Значит, он раздевалась, действительно, прежде, чем нож оказался в её руках. А ссора и вовсе имела место в другое время – необязательно, что с полковником.
- И о чём это говорит?
- Ну... о том, пожалуй, что последовательность снимков совсем не такая, как...
- Не такая, как утверждал Уолтер Хант, - помог Холмс, но продолжал смотреть на меня выжидательно.
- А ещё, - проговорил я, холодея, - о том, что Уолтер Хант нарочно оговорил Мари Люраж таким искусным способом, опираясь на фотографию, как на неизученный и внешне очень наглядный способ добычи улик. И это значит... это значит, Холмс...
Холмс снова собрал фотоснимки и аккуратно уложил во внутренний карман.
- Это, пожалуй, значит именно то, Уотсон, о чём вы подумали. Похоже, это сам Уолтер Хант убил полковника Хаксли.
Несколько мгновений мы молчали: я - осваиваясь со своей догадкой, Холмс, давая мне время сделать это.
- Что же теперь делать? – растерянно спросил я. – Сможем ли мы убедить полицию?
- Я постараюсь, во всяком случае, Уотсон... Ах, друг мой дорогой! – со странным порывом воскликнул он вдруг. – Как тяжело, должно быть, всемилостивому господу управлять этим миром человеческих душ, где справедливость несправедлива, а правосудие частенько не право! На одной чаше весов – девушка, пытавшаяся убить себя, а потом впавшая в кому от несправедливого обвинения, на другой – другая девушка, обманутая и тоже чуть не погибшая, и старуха-мать, которую мы лишим кормильца. Куда склонятся весы, Уотсон? И легче ли нам будет, куда бы они не склонились?
- Нет, Холмс. Наверное, нет. Но у бога, во всяком случае, есть запасной вариант.
- Страшный суд? – усмехнулся он. – И двенадцать апостолов на скамье присяжных?
- Осторожнее, Холмс, - предупреждающе нахмурился я. – Вы в двух шагах от богохульства.
- Я вовсе не хулю его, вздохнул мой друг. – Я ему сочувствую. Аапчхи!!!