Ничего хорошего не было в моей жизни! Родилась я на Смоленщине. Отец умер рано, мать одна воспитывала четырёх дочерей. Я, младшая, была бойкой, весёлой и общительной девочкой. Любила компанию друзей, играла в лапту и прятки, купалась в речке. Времени для игр было мало, так как у каждого ребёнка в нашей семье было задание по хозяйству.
Когда началась война, мне было двенадцать лет. Полтора часа возле нашего села шёл бой, го-рело небо и земля. Трупов было столько, что негде было курице клюнуть! Наша семья и ещё два-дцать селян укрылись в кирпичном доме на полу. Крышу снесло снарядом, взрывом выбило окна, но все остались живы.
Я и мои близкие выбрались из разрушенного дома и пошли по селу. Плачущий мальчик стоял у погреба, в котором от упавшего зажигательного снаряда заживо сгорели три женщины и шестнадцать детей. Среди погибших — моя двоюродная сестра и её пятеро ребятишек. Взрослые открыли люк и увидели пепельные силуэты матерей, прикрывших своих детей. От подувшего ветра пепел разлетел-ся. Уже после войны вернувшийся с фронта муж погибшей сестры устроил из погреба могилу: поста-вил оградку, памятник… Погребённые в погребе.
За полтора часа селяне лишились домов и имущества. Скот, который не успели съесть немцы, погиб в огне. Фашисты погнали жителей пешком по бездорожью: все дороги были заминированы. Стоял сорокаградусный мороз. Тех детей, которых не могли взять на руки многодетные матери, поса-дили в три повозки, никого к ним не подпуская. Если мать прорывалась к замёрзшему ребенку, его прикалывали штыком. Отставших людей расстреливали, многие погибли от мороза. 120 километров брели люди, подгоняемые собаками.
В Брянске нас разместили в лагере, окружённом колючей проволокой. Военнопленных не пуска-ли к мирным жителям, один всё-таки пробрался в барак:
— Дайте солюшки! — и показал раненую руку, в которой копошились черви. За ним ворвались «западники» в немецкой форме и избили до смерти.
По утрам я выбегала из барака и видела, как трупы вывозили из лагеря, раздевали догола и, как дрова, сбрасывали в огромную яму. Не удивительно, что столько без вести пропавших! Нас ведь ни-кто не регистрировал.
Мирным жителям иной раз давали баланду, в которой плавали гречневые шкурки. Военноплен-ных не кормили вовсе. У некоторых женщин из ближних деревень было с собой немного зерна. Они варили его в банке, разжигая костёр. Позже за бараком военнопленные отыскивали в кучках непере-варившееся зерно, промывали его снегом и ели. У моей сестры умерла грудная девочка, так как ма-теринское молоко пропало. Она завернула младенца в пелёнки и вынесла во двор, чтобы закопать хотя бы в снег. Сестру обступили трое молодых военнопленных:
— Не выходи, убьют! Давай ребёнка, мы его похороним. — И на глазах матери разорвали мёрт-вое тельце и съели…
Однажды всех выгнали из бараков и стали грузить в телячьи вагоны, сортируя людей. Мама за-плакала:
— Умирать, так вместе! — Но её оттолкнули. Одна моя сестра осталась в лагере.
В дороге многие умерли, их выбрасывали из вагонов. В Бресте всех нас постригли наголо и дали по кусочку хлеба. Следующая остановка была уже в Польше. Местные жители принесли невольникам еду, но их не подпустили к вагонам…
В Германии в большом здании людей как скот отбирали будущие хозяева. Я и мои близкие попа-ли в графское хозяйство. Три с половиной года русские, поляки и немцы работали на полях с утра дотемна, не разгибая спины. Замок был большой, по его территории бегали собаки, кругом охрана и колючая проволока. Часто верхом на лошади поля объезжала графиня Мария. Пожилой надзиратель иногда подзывал меня, давал кусочек хлеба и маленькую чашечку кофе. Наверное, он и подсказал графине взять меня в прислуги. Мама продолжала работать в поле, но ей разрешали меня навещать. Я помогала на кухне своей тёзке — немке Анне, а также убиралась в комнате и в коридоре. Когда в Германию вошли советские войска, графиня улетела на самолёте в Америку. Хотела взять меня с собой, но я спряталась в стогу сена.
В апреле 1945 года невольников освободили. Мама и сестра уехали сразу, а меня и ещё не-сколько человек задержали, так как некому было присматривать за скотиной: немецкие работники боялись русских и удрали за Одер. Лишь в октябре я вернулась на Родину. В каждой комендатуре меня допрашивали, выясняя, как я попала в Германию. Всю душу мне вымотали! В дороге украли че-модан с вещами. Я поступила учиться на ветеринара, но учёбу пришлось бросить: не было ни обще-жития, ни стипендии. Поработала на совхозном поле, потом окончила училище и устроилась лабо-рантом на военный завод. По вечерам училась в метеорологическом техникуме. Вскоре меня сокра-тили по недоверию. Куда бы ни пыталась устроиться, везде отказывали, узнав, что была в Германии. Удалось найти место на пуговичной фабрике, оклад маленький, нет общежития. Ночевала у много-детной родственницы, помогала ей стирать и убирать. По окончании метеорологического техникума меня отправили в Магадан отрабатывать положенные два с половиной года.
Так в 1951 году я оказалась в Магадане. Вокруг множество лагерей. Меня послали работать на закрытый аэродром в 47 километрах от Магадана. Рядом жили «двадцатипятилетники» — бесконвой-ные мужики, осуждённые по 58-й статье. Я боялась оставаться ночью. На метеостанции я была одна среди четырёх мужчин. Пожилой работник соглашался дежурить вместе, если я поставлю бутылку. А денег едва хватало на жизнь. Начальник метеостанции предложил:
— Выходи за меня замуж. Буду с тобой по ночам работать. А если уйдёшь отсюда, тебя пошлют ещё дальше. — От безысходности я согласилась.
Нам выделили в бараке крошечную комнатку, в которой помещались только кровать и тумбочка. Холод такой, что половая тряпка примерзала к полу. Множество тараканов. Но всё это не самое страшное. В соседней комнате жили трое бывших заключённых. Однажды, когда муж был дома, я вышла на кухню и увидела, как один из соседей мочится в моё эмалированное ведро.
— Васильич, что ты делаешь?! У меня ведь одно-единственное ведро. — В ответ я услышала мат, а затем получила удар ногой в живот. Пинком по будущему, ведь я была на седьмом месяце бе-ременности. Муж вступился, завязалась драка, к которой присоединились ещё двое. Подавать в суд было бесполезно. Их трое, я — единственный свидетель, а какое жене доверие? Меня беспокоило, жив ли ребёнок? Девочка родилась нормальная. Соседи испугались, что их посадят, зафиксировали побои и подали в суд. Мужу дали пять лет. Как выжить одной с трёхмесячным ребёнком?! Купила дрова, положила под окном, утром ни одной чурки. Ужас, сколько я пережила!
Я взяла на постой только что освободившуюся женщину. Спать приходилось на одной кровати с ней. Женщина присматривала за дочкой. Через полгода умер Сталин, мужа выпустили.
В Магадане я прожила двадцать пять лет. Работала метеорологом в обсерватории. Муж был тверской, поэтому, выйдя на пенсию, мы переехали в тогдашний Калинин. Вырастили сына и дочь. Супруг давно умер. Сын постоянно в запоях.
Прошла я семь кругов ада, а теперь приходится кружиться из кабинета в кабинет, добиваясь от чиновников положенной мне компенсации от Германии.