Мои детство и юность были безоблачные, хотя жили мы небогато, как и все. Мама работала учительницей, отец — врачом. Лето я проводила в деревне у бабушки. С той поры полюбила природу, животных, птиц. От тех времён остались радостные воспоминания. Бывало, вытащат из русской печки огромный круглый хлеб, отрежут большую горбушку. Я намажу её сметаной, посыплю солью и бегу на улицу. Ничего вкуснее не было. И всё вокруг казалось прекрасно.
В 1937 году я вместе с подругой поехала в Ленинград поступать в институт инженеров железнодорожного транспорта. Отличное было время, весёлая молодая жизнь! Лучше не придумаешь и никогда не забудешь. В комнате жило одиннадцать человек. Иногда устраивали концерты: играли на ложках, гребёнках, кастрюлях. Компания подобралась весёлая. Для студентов организовывали бесплатные походы в театр, грандиозные вечера с участием артистов. Я получала стипендию, так как училась почти на одни пятерки.
В 1941 году я окончила четвертый курс. Практику проходила в Ленинградском отделении железной дороги. Когда началась война, студентов отправили по домам. Я вернулась в Калинин. В августе собралась в институт на занятия, хотя мама не отпускала. Я приехала в самый последний день перед закрытием блокадного кольца. Сокурсники советовали:
— Уезжай, пока есть возможность! — Но я не хотела отрываться от коллектива.
Первого сентября студентов послали на оборонные работы. Ни телогреек, ни сапог. У меня на ногах туфли с каблучками. Едва студенты высадились из поезда, военные заявили:
— Немедленно убирайтесь обратно! Рядом немцы! — Велели ночью сидеть в лесу и не высовываться, а по ночам переходить ближе к городу. Начались бомбёжки и обстрелы. Страшно! Сожмёшься в комочек, и лишь одна мысль сверлит: только бы убило сразу, чтобы не стать калекой. Идти было тяжело. Скину туфли и босиком по мёрзлой земле.
И, странное дело, в таких условиях у меня не болело горло, не было насморка. А ведь раньше от промозглого питерского климата у меня возникали проблемы со здоровьем. Я думаю, что всё дело во втором дыхании и поддержке товарищей.
Наконец остановились у какой-то деревни вблизи Ленинграда. Много работали: копали глубокие рвы. Погода ужасная: холод, дожди. Бомбёжек не было, но часто с интересом наблюдали за воздушными боями. Питались впроголодь. Когда построили всё, что надо, вернулись в Северную Пальмиру.
В общежитии уже располагался госпиталь, поэтому нас, студентов, разместили в здании института. По утрам занимались, по вечерам дежурили на крыше. Оттуда видели, как горели Бадаевские продовольственные склады. Кругом бомбёжка, разруха. Но страшнее всего артобстрелы: то в одном районе города, то в другом, и так каждый день. Нельзя было предугадать, чтобы избежать смертельного осколка.
Но моя звезда счастливая, и я жива!
В блокадном городе не было света, тепла, канализации, водопровода. Мёртвые холодные стены. Окна в здании института разбиты, лишь кое-где забиты фанерой. Сокурсники умирали: кто от бомбёжек, кто от голода. 125 блокадных граммов хлеба съедали сразу: не было сил терпеть.
Меня разыскал родной дядя, служивший армейским ветврачом. С собой он принёс кусок лошадиной шеи и полбуханки хлеба. Бульон хлебали все восемь моих соседок. В другой раз дядя взял меня с собой в часть. Шли под обстрелами, прижимаясь к стене. Сослуживцы дяди налили мне огромную тарелку супа. Казалось: в целом мире ничего нет вкуснее этой похлёбки. С собой мне дали буханку хлеба.
В последний раз дядя пришёл тощий и грязный. Принёс мне маленький кусок тёмного мяса и кусочек хлеба. Я отказывалась есть сырое мясо, но дядя настоял:
— Ешь! Это коровятина. — Мясо показалось необыкновенно вкусным. Я выжила только благодаря помощи дяди.
Людей стали вывозить из блокадного города. В конце февраля я тоже оказалась среди тех, кого отправляли на Большую землю. От голода было полное безразличие к своей судьбе. Через Ладогу ехали на грузовике, дальше на поезде. С собой у меня был чемодан. Я тащила огромный том Маяковского. Очень люблю его стихи!
Из писем родных я знала, что отец служит в Кашине, а мама эвакуирована в пермские края. Поезд остановился в этих местах. Сокурсники держали путь в Новосибирск. Выходить или не выходить?! Состав уже тронулся, когда я выбросила чемодан из вагона и выпрыгнула сама. Добрые люди сообщили маме о моём приезде. Глубокой ночью в страшный мороз мама и тётка пешком по лесу прошли тридцать километров до станции. Узнали меня, такую чумазую, отмыли.
В пермских краях тоже было голодно, но сумели выжить. Вернувшийся в Калинин отец выхлопотал пропуск нам с мамой. Я работала в родном городе, потом пришёл вызов в институт, который на время переместился в Москву. Я получила диплом и работала инженером станции Калинин. Потом вышла замуж за бывшего сокурсника. Его послали работать в Ригу. У меня на руках была четырёхмесячная дочь, поэтому жили в Латвии на зарплату мужа. Через два года я заболела и вернулась в Калинин, где мне сделали операцию.
И опять моя счастливая звезда меня не подвела. Не было счастья, да несчастье помогло. Ведь в Риге мне, русской, пришлось бы сейчас несладко…
Я одна вырастила дочку. Несмотря на слепоту, не унываю, счастлива, что рядом дочь, у меня отличный зять, есть любимые внук и внучка. Внук с детства называет меня Леночкой. Приятно, что в моём возрасте хоть кто-то обращается по имени.