Глава 19. Двойная авантюра

               
                Начало ВТОРОГО ПУТЕШЕСТВИЯ по Кавказу.
     Безответственная роль путешествующего священника, привела его к полному спокойствию. Он оценил эту роль, как подготовку к той активной и опасной деятельности, которая его ожидала.
                Он стал вспоминать свои детские годы, пытаться восстановить зрительно монастырские покои… Неожиданно ярко вспомнилась келья настоятеля. Жаль, что он ни разу так и не входил в тайное-тайных – его особую комнату, где все хранилось. Но расположение этой комнаты – он почти ощутил.
              Вспомнил, что он тогда же писал какие-то записки о своей жизни… и настоятель, однажды, их у него смиренно попросил, а потом часто улыбался, глядя на него и, видимо, вспоминая те опусы, которые его позабавили.
             В его записках была мать и был отец – они жили в богатом доме… Но подробности общения были, видимо, столь несоответственны, что он – стыдился этих улыбок и убегал. Перестать писать он не мог – это было столь сладостное прикосновение к несуществующему счастью, что он оживал от одиночества и верил в свои слова, почти как в молитву. Он просил Бога в своих записках, чтобы его мать и отец нашли его и оказались очень достойными людьми. Такими, какими он их себе представлял.
            Особенно нужны были ему эти записки, когда ему было тяжело, когда его обижали или не замечали.
             Теперь он тосковал по своему тихому детству и организованному покою души, которые так отличали эту жизнь от дальнейшей – шумной, суетной, неосторожной и, часто, вовсе бессмысленной.
            Конечно, вторая жизнь закалила его характер, дала ему опыт общения с разными людьми, но сколь многое он бы хотел из нее выкинуть! Особенно не нравился ему его опыт военного дипломата – опыт, не позволявший проявлять никакого собственного мнения, не то, что решения, а вынуждавший исполнять чужие, часто странные приказы, применяя для этого все способности и таланты.
            И только это он начал расковыривать эти свои "занозы", глубоко засевшие в душе…
     - Выстрел – обеспокоено сказала Теофилия – еще выстрел – испуганно повторил Леопольд – Они оба смотрели вперед за его голову. Константин обернулся.
Лошади мчались в клубах пыли, поднимаемой передовым отрядом. Впереди ничего, кроме спин лошадей и солдат в седлах, разглядеть было нельзя. Слева и справа никого не было. Дорога начала спускаться с очередного холма в низину. Позади тоже никого нельзя было рассмотреть из-за арьергарда. Тормозить и рассматривать – было нелепо.
- Вперед! – неожиданно громовым голосом рявкнул бравый полковник, так, что дама и юноша вздрогнули.
 - Силь ву пле – извинился он – командирская привычка.
Солдаты продолжали скакать. Коляска тоже мчалась. Слышны были только храпы лошадей, стуки копыт и шум колес.
     Низина поросла высокими старыми ореховыми деревьями, дорога между ними была почти протоптана, темнее  и чуть влажная. Пыль прекратилась. Казалось, что здесь должен быть ручей, но, видимо, деревья забрали всю его влагу, и он ушел под землю. Терновник и ежевичник опутали одну сторону дороги так, что она походила на забор перед домами. Вторая сторона резко сходила вниз, была покрыта только травой и хорошо просматривалась. Несколько нежилых остовов домов стали мелькать слева. Нельзя было понять: казакам ли, чеченам ли они принадлежали? Что это было прежде? Аул или станица?
     - Что это за объект на вашем маршруте? – почти враждебно спросил полковник Теофилию. Ему нужен был срочный ответ для ориентировки. Теперь он пожалел о своем равнодушии к составлению маршрута.
     Теофилия ответила: «Это развалины деревни, разрушенной русскими в 1842 году».
Она подняла руку в длинной перчатке и указала вперед и вниз:
- Человек! Там упал человек!
Отряд подъехал к концу бывшего поселения.
- Остановиться – опять крикнул полковник.
Передовые проскочили несколько вперед, коляска затормозила как раз напротив – на скате лежал ничком человек. По одежде это был мужчина.
                Полковник взял ружье и крикнул солдатам: - Хорунжий! Распорядись прикрыть меня! – и к Теофилии: - Сидите в коляске!
                Солдаты подъехали, окружили его и так подвели к лежавшему. Полковник наклонился и перевернул  его лицом вверх. Это был красивый юноша, горец, чисто одетый. Он был еще жив. Он заговорил на чеченском почти шепотом.
                Полковник все понял, удивляясь этому обстоятельству, ведь он говорил на чеченском последний раз в 13 лет, во время похода по аулам за сбором средств.
                Юноша просил не оставлять его здесь, но отвезти к его родне: он младший сын богатого наиба - и сообщить о его ранении. Его ранил…его ранил абрек Шамиля – этого имени он никак не мог произнести. Злоба и оскорбленное самолюбие подняли ли бы его на ноги, если бы не рана, которую он затыкал платком. Рана была в правое плечо, но крови было много.
                К нему прошла Теофилия, раздвинув солдат, и стала перевязывать его очень умело и мужественно. Светлые перчатки ее окрасились кровью и выглядели очень страшно.
               Юноша повторял название своего аула и имена своей родни, пока вовсе не потерял сознание.
               - Нам некуда его взять, да и не перенесет он этой тряски. Аул его находится в 15-ти верстах. Нам почти по дороге. От нашей дороги надо будет свернуть всего на полверсты, чтобы попасть в этот аул. Но стоит ли это делать? И не опасно ли это для всех – вам решать! – бесстрастно сказала Теофилия, стягивая и отбрасывая перчатки.
              - Мне надо где-то помыть руки.
                - Благодарю – ответил полковник – хоть что-то можно решить и мне.
                Хорунжий обратился к нему же: - Хоть и полверсты от дороги, но  это - на той стороне Терека. Нас перестреляют заранее, не спрашивая ни о чем.
                - Едем к Тереку мыть руки. Леопольд – обратился он к белому от страха юноше – не падайте в обморок. Дальше будет очень интересно. С собой в аул я вас не возьму. Останетесь с маменькой в коляске. Берем чеченца в коляску. Дайте ему вина.
                Солдаты подняли раненого, усадили рядом с полковником. Юношу пришлось привязать его же ремнем, чтобы он не сползал и не вывалился. Отряд тронулся дальше. Полковник не выпускал из рук оружия, но тайная радость стала освещать его лицо.
                Через час показался большой аул на другой стороне Терека. На ближнем берегу стоял паром и несколько лодок, видимо, здесь часто переправлялись и отношения были спокойными.
                Полковник приказал хорунжему устроить бивуак так, чтобы отряд был защищен от пуль. Этому способствовали высоченные камыши и терновник всего в пяти-шести метрах от берега. Сам переоделся в чеченский костюм и велел переодеться тем солдатам, которых он выбрал для этого случая заранее. Действия его были полны авантюрного возбуждения, поэтому остальные растерянно молчали. Только Теофилия смотрела с таким же возбуждением участника интересной игры. Полковник не пустил ее к Тереку. Туда, пригибаясь, бегом отправился солдат и принес достаточно мутной воды.
                Тогда Теофилия стала напряженно и, почти с угрозой в голосе, читать молитвы.
                Когда все было готово, трое "чеченцев" вышли из камышей, неся раненого. Они сели в одну из лодок, держа оружие за спиной, и поплыли. Полковник правил. Солдатам он приказал открыть сильный ответный огонь, если по лодке начнут стрелять. На той стороне не было видно никакого переполоха. Когда лодка подплыла, из крайнего дома вышла чеченка и направилась к лодке.
                Полковник заговорил с ней. Она всплеснула руками, подошла ближе, увидела лицо юноши и, указав полковнику на свой дом, бросилась бежать вдоль аула, что-то крича. Расслышать за шумом реки было невозможно.
                Юношу вынесли из лодки и положили около дома. Солдаты в чеченской одежде и полковник чувствовали себя очень напряженно. Они встали спинами друг к другу. На этом берегу отряд изготовил ружья к стрельбе.
                По улице спускался пожилой мужчина, богато одетый, за ним на расстоянии шли другие мужчины и женщины. Он подошел к полковнику и заговорил с ним.
                Женщины бросились к юноше, увидели его перевязку и стали хлопотать вокруг, делая что-то непонятное: молились или плакали?
                Мужчина сказал им что-то резкое, они сели вокруг раненого на колени и стали раскачиваться.
                Полковник продолжал беседовать с чеченцем. Беседа была, казалось, мирной. Полковник указывал то направление, откуда они привезли юношу. Потом они пошли к дому, из которого вышла первая женщина, и скрылись в нем. Остальные чечены стояли поодаль, что-то обсуждая, потом все присели в общий круг. Солдаты в чеченской одежде тоже присели рядом друг с другом. К ним никто не обращался. Все ждали. И на том, и на этом берегу.
                Только чеченка, хозяйка крайнего дома, вбегала и выбегала, занося корзины и бутыли. Наконец, из дома вышли полковник и пожилой богатый чечен. На полковнике была папаха этого чечена. А на мужчине – та, в которой был полковник. Следом вывели связанного человека в российском мундире. Он сильно хромал. Его подвели к лодке и усадили в нее.
                Теофилия глубоко вздохнула и продолжала молиться не так испуганно, и не ожидая больше одиночного выстрела.
                Полковник напряженно, но уверенно пошел от чеченца к лодке. Позвал с собой солдат, они сели в лодку, развязали пленника и дали ему одно из весел. Выстрелов так и не произошло. Только после отъезда лодки, чечен подошел к лежавшему юноше, наклонился над ним, потом поднялся и велел нести его за собой. Поднялись и остальные. Процессия двинулась вдоль аула.
                Лодка тоже приближалась к ближнему берегу, хотя течение и было сильным, но Терек был милостив, и воды было достаточно. Переправа окончилась благополучно.
                Полковник и солдаты вернулись в камыши и переоделись в свою одежду. Пленника окружили солдаты. Это оказался юноша, вероятно юнкер или младший офицер. Его трясло и ему дали вина.
                - Браво, полковник, - сказала Теофилия по-французски – вы превзошли мои ожидания! Все было очень разумно.
                - Благодарю, мадам – тоже по-французски ответил полковник – но я должен с вами проститься. Этот чеченский князь теперь мой кунак и готов сопровождать меня до монастыря и обратно вместе со всеми мужчинами его рода. Я – спаситель  его младшего сына. Мне кажется этот вариант надежней, чем под защитой ваших солдат. К тому же мне жалко их жизней.
                А моя – еще не занесена в ваши списки. Никакой ответственности для крепости, и никаких потерь. Разве что, я просил бы отпустить со мной тех трех, которые знают чеченский язык? В крайнем случае, кто-то из них донесет до вас истинную весть.
                Отчет о нуждах крепости вы можете вручить в округе сами, если это действительно необходимо. К моей печали, нам не по дороге. Мне и так придется возвращаться. Я теряю уже двое суток, сопровождая вас в обратную, от моего направления, сторону.
                Теофилия выслушала это с недоступным видом. Никто из солдат ничего не понял.
                - Солдат берите. Когда же вас ждать в крепости? – спросила она, раскрывая зонтик.
                - К концу вашего путешествия я надеюсь опять присоединиться к вам на этом же месте. Если нет, то нечего и ждать. Назначим время встречи с утра до вечера. Вы разобьете здесь бивуак, а утром мы вместе отправимся в крепость. Вы успеете ввести меня в курс ваших успехов у начальства, а я поведаю вам о своих происшествиях. Силь ву пле еще раз.
                И он перешел на русский язык.
                - Сейчас надо расспросить этого пленника.
                К нему подвели юношу. Он был еле жив и, похоже, совершенно не мог стоять.
- Сядьте. Кто вы и как попали в плен?
                Юноша начал отвечать по-французски:«Помогите моим ногам. Я не могу стоять».
               Теофилия подошла и взглянула на подошвы его ног. Они были разрезаны, видимо бритвой, и из ран торчали куски конских волос.
             - Дайте ему водки, пока я буду ему помогать – строго сказала она.
               Она открыла свой медицинский саквояж, достала инструменты и стала пинцетом вынимать из ран куски конских волос и смазывать раны спиртом. Юноша был бледен, почти в обмороке, но молчал.
                Чтобы отвлечь его, она заговорила: - Отвечайте полковнику, он задал вам вопрос.
               Юноша стиснул руки и заговорил.
Он сын богатых родителей из Москвы, отправился на Кавказ, чтобы исправить свои ошибки и заслужить уважение родителей, служил в Энском отряде и во время одной из операций…его взяли в плен.
                - Ваше происхождение написано на вашем лице. Подробности установят на военной комиссии. Документов у вас нет? – Благодарите полковника за спасение вашей жизни и, вам предоставляется возможность отработать это пребывание в плену, если он возьмет вас с собой.
                - А сейчас дневной привал, обед, выпивка, особая тем, которые были с полковником. И отдых, если у полковника нет иных и срочных планов.
                - Иных планов нет, - подтвердил полковник, весело улыбаясь ее командирскому тону.
                Только юноша был поражен этим приказом. Но Теофилии было не до него.
                - Вы соблаговолите хотя бы познакомиться с моими планами, а вдруг сочтете и их разумными?- обратилась она опять к полковнику по-французски.
                - С большим удовольствием. Я с детства восхищался вашей изобретательностью!
                - Оказывается, жизнь гораздо изобретательнее – подтвердила Теофилия случившееся – И она благоволит вам. Но не сочтите чечен бескорыстными друзьями. Они будут отнюдь не безразличны к вашим монастырским находкам, и как угадать – что им покажется ценнее: жизнь кунака или богатая добыча? К тому же они вернули вам долг в виде этого юноши. Я думаю, именно он будет вам самым верным другом.
               - Я не верю чеченам, и прочим, я верю в скорость мысли. По вашим сведениям, монастырь разорен и монахи давно ушли?- сказал он почти утвердительно, и недовольно - из-за ее руководящего тона.
               - Кто же поверит, что вы едете туда погрустить о прошлом? Куда вероятнее, что вы знаете - где клад.
                Полковник несколько времени подумал: - Вы думаете, что придется тратить время на отведение глаз новым друзьям, чтобы не быть убитым около завещания? А не знаете ли вы о еще каком-нибудь монастыре в той же стороне?
                - Полковник, вы тоже стреляете в десятку! – Именно это я и должна была вам сообщить. Перед уходом ваш отец-настоятель переслал мне письмо, сообщавшее, что вам следует искать его в другом монастыре. И назвал его.
                - И вы сочли возможным так поздно сообщить мне об этом?
                - Это и сейчас рано. Ваша армейская гордыня вынудила меня. Иначе бы вы ускакали сейчас навстречу смерти и ни разу не оглянулись. Я уже и так молилась, чтобы вы не остались на той стороне!  И не пришлось бы посылать сюда весь гарнизон и выкупать вас за все имеющиеся у нас средства. Потрудились бы сменить мундир, чтобы не стать столь дорогим пленником.
                - Как вы сказали, ваше имя? – обратилась она к юноше.
                - Дмитрий Андреевич Мирской. Племянник князя Тарханова.
                - Отведите его отдыхать и накормите. Нам надо поговорить. Так, господин полковник?
Но полковник сам, улыбаясь, обратился к даме: "Вероятно, тут ваше власть сильнее моей, не буду ли я невежливым, если попрошу отдать в мое распоряжение эту власть?"
                Теофилия улыбнулась: "Вы так элегантно выражаете свои мысли, что я вспомнила о временах "Трех мушкетеров". Я отвечу: «Ваша невежливость мне по нраву. Распоряжайтесь».
                И лишь потом полковник  обратился к юноше:
              - Слушайте даму, юнкер, она будет вашей приемной матерью в крепости. Она всем командует и очень разумно. Так что и я подчиняюсь. Иногда. С ее позволения.
- Спасибо, ма шер. Все-таки, служба во Франции делает армейцев более человечными. И менее строгими к субординации.
            - Да, мадам. Но я еще замечу, что "там, где начинается море – там кончается дисциплина". А я – в конце-концов – военный моряк.
             Но как вам удалось так перевернуть субординацию на Кавказе? Ведь вы - единственный комендант в крепости!
            - Я тоже верю в скорость мысли.
             - Я вас внимательно слушаю и жду предъявления монастырского письма. Оно, несомненно, с вами.
             - Да. Этот монастырь настолько далеко от вашего, насколько далеко разошлись наши жизни. Это – знаменитый монастырь Вардзия, в Грузии, почти на границе с Турцией. Причина такого выбора - в его трудной доступности. Он высечен в скале и имеет только вход, выхода из него нет. Там проживает, постоянно, около шестисот монахов, у каждого из них свои две пещеры: одна для молитвы, она обращена на восток и выходит открытой стороной на обрыв скалы; вторая, в глубине, – для провизии.
                На вершине скалы – источник святой воды. Он дает свою воду для каждой пещеры – там проведен водопровод в трубе и желобах.
                Турки-магометане множество раз пытались его уничтожить, но очень редко это случалось. Недавно они пытались его взорвать вместе со всей скалой, но и это им не удалось. Только небольшая часть скалы рухнула, раздавила тех же турок.
              - Почему же отец-настоятель не передал вам само завещание? – перебил полковник.
               - Это означает, что он еще жив. Во-первых. А во-вторых: а если бы вас Бог не привел в нашу крепость? Вы бы и вовсе его потеряли. Вряд ли вы стали бы искать девочку из детства?
                Полковника поразила эта фраза: "Стал ли бы он искать девочку из детства"?
              - Я монах по рождению и воспитанию. Мне свойственен интерес к мыслям, но не к телам. Поэтому, когда я думаю о девочках, девушках и дамах, я начинаю сильно сомневаться в своем французском происхождении. Но кто выучил вас так хорошо мыслить?
             - Три человека: мой отец, отец-настоятель и вы.
              - Я? – усмехнулся полковник – этой лестью вы все портите. Я – полностью отсутствуя в вашей жизни – научил вас мыслить?
              - Только в вашем поведении была загадка. Остальные дети и юноши были понятны и неинтересны. Вы были стимулом к познанию. А, поскольку вы исчезли из реальности, то оставалось только мыслить о вас. Отец и настоятель были реальными учителями, а вы – чистым  символом, который давал мне упорство в постижении непостижимого.
             - Так теперь вам следует поскорее разочароваться. Ибо я несомненно иной.
            - Чтобы перестать мыслить? Нет, я лучше опять лишусь вас в реальности.
                Одновременный и ласковый смех прервал ненадолго беседу и дал полковнику возможность поцеловать руку даме.
                Но он этого не сделал, хотя впервые ему этого захотелось.
                В это время им принесли разогретый на костре обед и вино.
               Только тут они обратили внимание на жару. Следовало отдохнуть в тени. Полковник распорядился через хорунжего об отдыхе, а Теофилия – об охране юнкера.
                - Зачем? – удивился полковник – разве мы не спасли его из страшного плена?
               - Я заметила, что психика таких пленников бывает сильно нарушена. Им необходимо еще длительное лечение и они представляют часто опасность. Могут украсть оружие, убежать подальше от места пленения, съесть невозможное для организма количество пищи и умереть. Непредсказуемы.
              - Выполняйте. Охрану юнкера поручить моему адьютанту – повторил полковник – Нам придется везти его в коляске – у нас нет лишних лошадей, кроме моей. Ею я не могу пожертвовать.
                - Для него это лучший способ. Он  вряд ли в силах будет долго сидеть на лошади.
                - В вас совместились командир и врач. Это, наверно, лучший вариант для жизни в крепости?
                - Опять в десятку, полковник! Браво! Я и есть врач: я закончила медицинские курсы в Европе, в школе имени Блеза Паскаля, училась и у Пиотровского, была медсестрой в Болгарии во время военных действий, я искала вас по многим фронтам… чтобы разочароваться.
                А Леонид всюду следовал за мной. Он ведь и в детстве был слабее вас. Но Бог оставил мне этот образ и это напряжение. Я должна была его сначала растить и воспитывать, а потом – утешать. Он рвался уничтожить вас. Хотя… Вы ни в чем не были виноваты, кроме той драки. Виновата была моя нелюбовь.
                Константин едва не поперхнулся от этого искреннего признания. И еще более – от его неуместности.
                - Но что она значит по сравнению с теми драками и убийствами, которые были впоследствии!
                - На моем счету тоже немало убитых и умерших по моей неопытности, как врача. Не стоит об этом. Эти критерии пригодятся вам в монастыре, на главном покаянии. А я каюсь сейчас.
                Константин не сразу  по истине оценил этот ответ.
                Много вариантов промелькнуло в его голове: и то, что она относится к нему, как к священнику – стало главным. Это признание поставило точку в его растерянных мыслях.
               - Каяться надо Господу Богу, а не мне – хотел он произнести, но по отрешенному лицу спутницы понял, что он лишь свидетель ее покаяния, не больше. Это вызвало в нем чувство благодарности и он  радостно продолжил:
              - Ну что ж, " глупости тем лучше, чем они короче"*: я отказываюсь от своего плана. Вы, вероятно, рассчитывали тоже посетить монастырь и старца-настоятеля? Иначе, зачем бы вы все так обеспечивали?
                Дама молчала.
              - Теперь я могу, пожалуй, пригласить вас с собой. И уверен, что вы уже все продумали до мелочей. Не так ли?
               Дама опять молчала. Она наклонила к левому плечу красивую голову, опустила глаза и закрылась зонтиком.
             - Позвольте лишь внести свои пожелания – продолжил полковник, увидев, что ей необходимо несколько минут, чтобы взять себя в руки.
              Ему доставило удовольствие, что он угадал ее ходы.
           – Чечню мы проедем на арбе, в чеченской одежде, а вы в качестве пленницы – врача, которую мы везем на помощь к моему другу-князю. Ваша белая медицинская повязка с крестом будет помощью в этом оформлении. За нами поедут на лошадях  трое или четверо солдат, мой денщик и адъютант. Этот способ медленен, но - самый безопасный, чего нам и надо.
                В случае надобности, я смогу представляться монахом, я готов и к этому варианту путешествия.
              - Пустят ли вас в мужской монастырь? – Скорее всего, нет. Вам придется ожидать нас в ближайшем селении – каком? И как обеспечить вашу безопасность?
              - В двух верстах оттуда есть женский монастырь – глубоко вздохнув, заговорила Теофилия. – Я могу остаться там по просьбе вашего настоятеля.
             - По "благословению" – поправил полковник.
             - Нет, «по просьбе»: он может лишь просить настоятельницу дать свое благословение.
             - Тогда расскажите мне подробно все детали вашего плана? Куда и как мы отправим Леопольда? Сколько кортежа оставим себе? Куда девать пленника? Где опасные точки настоящего маршрута, а не выдуманного для сокрытия истины?…
               - Вначале я должна сообщить вам, что старец-настоятель был очень предусмотрителен: он отправил три письма, одно из которых передал мне. Второе находится у моего отца в имении, на случай, если бы вы вздумали искать именно его, а третье – в архиве военного округа, куда мы направляемся. Но они и не подумали отдать вам его, когда присылали вас к нам.
                ВРЕМЯ А.Дюма.
                Записки из прошлого, продолжающегося до сего дня:
              "Мы отправились через четверть часа. Через час езды в редеющем тумане мы остановились за полмили от селения Гелли. Оно была расположена на высоком холме между двумя горами. Жители этой деревни, расположенной в виде амфитеатра, были очень возбуждены. На площади возле минарета и на всех, подходящих к ней, улицах – все было заполнено множеством людей, которые, будто по сигналу, устремили глаза в одну точку.
              Махмуд перевел, что речь шла о лезгинской экспедиции, о которой уже три дня толковали, как о чем-то неопределенном, но угрожающем. На рассвете пришли двое пастухов, со связанными руками, и рассказали. Что до пятидесяти лезгин, во главе с известным абреком, забрали у них баранов, связали их, но, вскоре, заблудились в тумане и ночью прошли вблизи того аула, где мы ночевали. Не стали нападать из-за большого шума, происходившего в самом ауле. Того шума, который создавали мы. Лезгины быстро удалились, но наткнулись на другую деревню. Тогда они, видя опасность своего положения, бросили животных и пленных людей, и удалились в лесистые горы, в направлении Карабадакента. Это была та самая дорога, по которой мы ехали.
             В Гелли есаул собрал свою милицию – около двухсот человек и привлек еще около сотни охотников. Уже три часа прошло со времени их отъезда утром. Женщины были в невероятном раздражении и дико кричали. Дети, которым у нас не дозволяют брать нож в руки, из опасения, как бы они себя не ранили, держали обнаженные кинжалы и, казалось, готовы были нанести удар.
                Мы быстро проскакали эту деревню, сопровождаемые, казалось, завыванием целого стада гиен. Выехав, увидели равнину с цепью гор, и, нам показалось, что на большом расстоянии в нашем направлении двигались, с большой скоростью, какие-то существа. На таком расстоянии невозможно было различить, были это люди или животные, толпа всадников или стадо баранов или быков? – Виднелись только черные точки.
                Совершенно гладкая равнина простиралась почти на милю вдоль нашего пути, и полковник велел ехать не по дороге, а по равнине - для приближения к неизвестным существам. Наши сопровождающие выразили свое удовольствие таким решением: в отрядах милиции находились их родственники, и их тревожила судьба тех.
                Достигнув подножия первой горы, мы совершенно потеряли из виду всех, и не слышали даже выстрелов. Но сопровождающие казаки объяснили нам, что стреляют редко, а предпочитают сходиться шашками наголо, и все это заканчивается рукопашной схваткой.
               Оба экипажа остановились у подножия горы и не могли двигаться дальше из-за сражения, происходящего на наших глазах.
               Подождав недолго, мы заметили верхушки папах отряда, ехавшего нам навстречу. Наши люди тотчас узнали своих и с громкими криками пустили коней вскачь. Но мы не знали куда направляемся и не ведали: друзья это или враги?
               Люди в папахах узнали своих друзей, скачущих им навстречу. Они кричали "Ура!" и некоторые подняли руки с ношей. Раздались крики: "Головы! Головы!" Не стоило объяснять, что это были за трофеи.
               Третья группа приближалась медленнее: они везли мертвых и раненых. Среди них было и пять пленных. Пятнадцать лезгин были убиты, они находились в полумиле от нас, в овраге.
              Начальник гордо пригласил нас подъехать туда. Он был награжден георгиевским крестом и, в рукопашной схватке, собственноручно убил двух лезгин. Он отрубил им головы и вез их с собой. Кровь текла с них ручьям.
             Он рассказал нам, что нашел горцев в овраге, покрытом густым туманом. Оттуда на его отряд посыпался град пуль: двое милиционеров и одна лошадь были убиты.
            Тогда он скомандовал: Ружья отставить! В шашки! В кинжалы!
            И, прежде, чем горцы, находившиеся в овраге, успели сесть на коней, милиционеры ринулись на них и - завязался рукопашный бой.
             С этой минуты  начальник милиции не видел, что происходило вокруг него. Он дрался один с двумя горцами и убил обоих. Борьба была страшная, ибо, когда он взглянул вокруг себя, то насчитал тринадцать мертвых горцев и четырех своих. Другие горцы обратились в бегство.
              Мы прибыли на место. В лощине лежали голые или, почти обнаженные, трупы. Пять человек были обезглавлены, у всех других недоставало правого уха.
             Страшно было смотреть на раны, вызванные ударами кинжалов. Пуля проходит насквозь или остается в теле, образуя рану, в которую можно просунуть только мизинец, рана посинеет вокруг и - только. Но кинжальные раны – это настоящая бойня: у некоторых были раскроены черепа, руки почти отделены от туловища, груди поражены так глубоко, что даже виднелись сердца.
                Почему ужасное имеет такую страшную притягательную силу, что, начав смотреть, на него, хочешь видеть все?
               Мы уступили место стае орлов, которая, по-видимому, с нетерпением ожидала нашего отъезда, и пустились далее".(Из воспоминаний А.Д.) А.Дюма. "Кавказ"