ЮНОСТЬ МОНАХА:
Теперь, перед поступлением, я впервые задумался о своей фамилии.
В монастыре не принято никого называть по фамилии. Есть только имя, данное Богом, меня звали Константином. И я не задумывался о своей фамилии.
Теперь же, когда мне предстояло окунуться в светскую, мирскую жизнь, я должен был знать хоть что-то о своей фамилии. Я не решался спросить об этом у настоятеля, и надумал узнать у своих покровителей. Ведь передал же им настоятель мои документы?
Отец Тео встретил меня доброжелательно и несколько смущенно. Сказал, что его тоже тревожит моя предполагаемая фамилия.
- Отец-настоятель присвоил вам слишком известную фамилию: "Вряд ли стоило так рисковать?
– Что-нибудь, по-незаметнее, было бы как раз…" - заговорил он очень неопределенно.
Я тоже смутился. Мне не хотелось быть выставленным напоказ или на посмешище. Я уже знал, как я отношусь к насмешкам.
- Но ничего не поделаешь, придется быть послушным – продолжал отец Тео – ваша фамилия – «месье Дюма». Вы - однофамилец великого писателя Франции – продолжил он поспешно, чтобы отогнать и свои собственные вопросы.
А ваш тайный покровитель привез вас сюда младенцем и назвался «графом Монте-Кристо».
Но – это всего лишь литературный псевдоним и я не понимаю, как можно так шутить с живым младенцем?
- Я предложил настоятелю, - продолжал он – усыновить вас и дать вам нашу фамилию – Пикельштейн, но он отказался столь решительно, что я больше ничего не смог предложить, кроме фамилии создателя этого графа.
Я был еще раз поражен.
Мне предложили быть родственником эти великолепные люди?
И настоятель, вместо радостного согласия… дал мне еще более знаменитую фамилию?
Мне – проведшему всю свою недолгую жизнь в одиночестве и отверженности от мира и людей?
Запертому в глухих монастырских стенах?
Лишенному детства и шалостей?
Неумевшему смеяться?
Мне – чуть не убившему человека?
Я не мог этого осмыслить и принять. Но не смел и считать это издевательством.
Я начал читать Иисусову молитву и через десяток минут молчания смог произнести то, что единственное пришло мне в голову: "На все воля Божья".
Передо мной за эти минуты промелькнула, казалось, вся моя будущая жизнь: отстаивание себя в училище, участие в войнах, раны и госпитали, принятие священнического сана и любовь.
Непомерная любовь, приносящая несчастия и исполнение долга. Возвращение в монастырь и ответ, ответ на все мои вопросы, но – только в самом конце жизни!
Как это неимоверно долго!
И тут я вспомнил и чуть не задохнулся:
- А мама? – спросил я – моя мама жива? Кто она?
- Я знаю только, что она наполовину француженка, и что вас назвали в честь нее: ее фамилия была Констант.
- Она жива? Я могу узнать или найти ее? Она – из России? – мои предположения были столь же неопределенны.
- К сожалению, известно только, что она заболела чахоткой. И поэтому отдала вас на попечение отца. А он, опасаясь за вашу склонность к этой болезни, и привез вас в этот сухой горный климат.
Такая лавина сведений и неожиданностей могла разрушить мой мозг и сделать меня сумасшедшим.
Быть живым воплощением игры ума великого человека? – Оказаться, подобно Свифту, в тех ролях, о которых ты сам все "насочинял"? – Да есть ли предел этому гордому безумию? –
Или, теперь я должен нести наказание за все его гениальное легкомыслие?
Или я должен преследовать его, как Франкенштейн, чтобы наказать своего создателя своим уродством и несчастной жизнью?
О, зачем мне все это сказали? Лучше быть смиренным монахом в этой горной обители!
Или умереть рядовым военным, смиренно выполнив свой долг!
Мои бурные мысли прервал отец Тео.
- Оставьте это – сказал он так, словно слышал мои мысли – вы забываете о главном, о любви Божьей и человеческой.
Ваши родители могли не дать вам этого шанса – жить. Но они не посмели.
Раз Бог послал им вас – они сделали все возможное, чтобы сохранить вашу жизнь, чтобы обеспечить вас. Вы не знаете пока через какие препятствия и трудности прошли они.
Но то, что они ценят вас – несомненно. То, что они надеются на ваши положительные возможности – несомненно. И то, что вы сумеете справиться тоже несомненно!
Иначе и я бы не предложил лично вам, а не вашим знаменитым родителям, эту помощь и поддержку.
Я тоже только недавно узнал о них. Вы завоевали ваше право жить и быть уважаемым – сами!
Видимо, ваш предок видел вас таким же упорным и справедливым, каким он создал Эдмона Дантеса.
Я молчал. Слезы лились из моих глаз.
- Лучше бы я ненавидел их, чем раскрывать свое сердце для любви!
Мой собеседник подошел к настенному ковру, вынул из ножен, висящих на нем, две сабли и подал мне одну из них.
- Итак, месье Дюма, сын графа Монте-Кристо – защищайтесь! Вас вызывает на поединок ваш великий предок!
– Он весело рассмеялся и пригласил меня пройти на спортивную дорожку, перед тем как нас пригласят в столовую, где накрывали стол для ужина в честь нашего отъезда.
Я последовал за ним на каком-то автоматизме. Мне еще предстояло все это освоить, укрепиться и найти собственные точки отсчета, но этот мудрый человек дал мне полную программу, что было особенно важно в первый – такой страшный и решающий момент узнавания.
Я дрался с ним так яростно и виртуозно, что к концу боя мы оба выдохлись совершенно.
И только тогда понял, что и этим боем он спасал меня от саморазрушения.
Я остался жив и не сломался, благодаря ему.
А.Дюма:
"Императору Николаю1 доставляло огромное наслаждение заставлять своих пажей и кадетов подниматься по лестнице среди бьющих фонтанов Петергофа с барабанным боем, преодолевая эти каскады воды, бьющие в полную силу".
"Ермолов – это генерал, который во время Бородинского сражения, в пятый раз захватил Большой редут, где погиб генерал Коленкур; он не покинул позиции даже тогда, когда пали в бою все канониры, а орудия были заклинены.
Однажды Аракчеев нашел, что его лошади плохо вычищены.
- Слушайте, известно ли вам, что авторитет офицера зависит от того, как выглядят его кони?
- Да, генерал – ответил Ермолов, я знаю, что в России репутация людей зависит от животных".
О Суворове: "Старый воин, попавший в немилость, жил в Новгородской губернии, когда Павел, пожелав назначить Суворова командующим армией в Италии, послал за ним двух своих генерал-адьютантов.
Это было в середине зимы, стоял двадцатиградусный мороз. Суворов без шубы, в одном кителе – белом полотняном сюртуке – сел в экипаж с генералами, которые, не осмеливаясь надеть шубы в присутствии высшего начальства, проделали в обычных мундирах более чем стоверстый путь и чуть не умерли от холода.
А старый полководец, нечувствительный к морозу, еще и жаловался на духоту и время от времени распахивал дверцы экипажа.
Император, готовивший Суворову торжественный прием, ожидал его, сидя на троне, окруженный министрами и послами иностранных государств.
Тут ему докладывают, в каком костюме собирается предстать Суворов под предлогом того, что находится в отставке.
Император немедленно посылает адьютанта сообщить Суворову, что он не только не в отставке, но и произведен в фельдмаршалы.
Тогда Суворов возвращается в свой петербургский дом, надевает приготовленный заранее фельдмаршалский мундир, садится в карету и едет во дворец.
Но, войдя в тронный зал, он делает вид, что оступился, падает на четвереньки и таким образом пробирается к трону.
- Что с вами, фельдмаршал? – восклицает Павел в бешенстве от этой выходки.
- Что ж вы хотите, государь, - отвечает Суворов. – Я привык ходить по полю сражений, по твердой земле, а паркет ваших императорских дворцов такой скользкий, что по нему можно продвигаться только ползком.
И лишь у последней тронной ступеньки он поднялся на ноги.
- Теперь, государь, - сказал он, - я жду ваших приказаний.
Павел протянул ему руку, утвердил в звании фельдмаршала и объявил, что созывает большой совет русских генералов в своем присутствии, чтобы разработать план итальянской кампании.
В назначенный день Суворов явился на совет – на этот раз в парадном мундире – и, не проронив ни слова, выслушал предложения, в основном касавшиеся перехода войск через Тироль и ломбардскую низменность.
Но походу совещания Суворов то вдруг подпрыгивал на зависть любому клоуну, то подтягивал голенища сапог и засучивал панталоны и, наконец, вскричал:
- На помощь! Я вязну! Вязну!
Это все, что можно было услышать от него, пока длился совет.
По его окончании император, который привык к эксцентричным выходкам Суворова и к тому же был уверен, что тот имел причины для подобного поведения, отпустил генералов и задержал фельдмаршала.
- А теперь, старый штукарь, - сказал он, смеясь, - объясни мне, что ты хотел изобразить, когда прыгал как серна, засучивал панталоны и кричал "Я вязну!".
- Государь, - ответил Суворов, - совет состоит из генералов, совершенно не знающих топографию Италии. Следя за маршрутом, который они наметили для моей армии, я подпрыгивал как серна, когда они хотели, чтоб я проходил горами, где могут пробираться только серны.
Когда я засучивал панталоны, это означало переход рек, где сначала воды будет по колено, а потом и сверх головы.
А кричал "Вязну!" потому, что меня и мою артиллерию завели в болото, где я вопил бы и по-другому, если бы имел несчастье туда забраться.
Павел расхохотался и сказал:
- Да что, в сущности, значит мнение этих дураков? Я предоставляю вам все полномочия.
- О, в таком случае я согласен, - отвечал Суворов".
Все эти сведения получил от русских друзей и книг Александр Дюма еще до того, как пустился в путешествие по России и частенько русские друзья были смущены его блестящими знаниями тех моментов из русской истории, о которых они мало что слышали или вовсе не смыслили" (А.Дюма).