ВОСПОМИНАНИЯ ОТЦА: ПОСЛЕДНИЙ ГОД В ЛАГЕРЕ
Наступил для меня последний год – в августе конец срока, а время остановилось, пропал сон. Часто я погружался в воспоминания и лишь под утро засыпал. Иногда нас гоняли на разгрузку и погрузку бревен, я надорвался и меня направили в соседнюю воинскую больницу на операцию. Больница пустовала. И я в полудреме, в полубреду наслаждался белой койкой и вниманием. Даже мама приходила ко мне в этих снах и ее суровость и ласковость были самым большим лечением.
После двух недель меня забрали обратно, а за это время чего я только не передумал Но вне снов я забывал о маме, я беспокоился – где Людмила?
Многие из начальников поглядывали на Людмилу, она считалась "белой вороной", неприступной гордячкой в лагерной среде, порой пытались нас и разлучить.
Не раз мне удавалось вернуть ее из командировок, и с колымского этапа – под предлогом незаконченной важной работы. Люди, от которых зависели наши судьбы, не могли поверить, что наша большая дружба-любовь не переступала черту. У Людмилы была пара случаев, когда ей удалось вырваться из страшных когтей двух негодяев, и потом с помощью Полынкина (начальника культурной части – честного, доброго лирика, неизвестно как попавшего в систему лагерей) скрыться на время в одном из дальних совхозов.
Эти перерывы тяжело мучили нас, привыкших к частой работе бок о бок, была тревога, горе, но потом опять – радость встреч.
Близилась победа. Улучшилась обстановка, но я опасался любой провокации, любого повода, могущего продлить срок. Старался незаметно уточнить, когда кончается срок Людмилы? По нашим подсчетам он должен был кончиться много позже моего, а как же без нее?
Вдруг в последний месяц узнаю, что Людмила закончила грандиозное оформление клуба и лежит в тяжелом состоянии в больнице, так, что ее собираются "сактировать".
- Людмила погибает! Скорей! Скорей на свободу! Я должен мчаться к ней!
- Какая может быть работа? – Мозг отказывался воспринимать происходящее!
И только, подписав бумагу на вахте в проходной (о неразглашении всего происшедшего и пережитого) - я получил справку в поселковый совет с направлением в распоряжение политотдела Дальстроя.
В голове шумело, что-то говорил опер, а я уже спускался с крыльца на большую дорогу.
Мыслей не было никаких. Я спешил, спешил уйти подальше! В другой мир! Впереди простирались поля, перелески, вдали блестел залив.
Только перевалив за большой бугор, я оглянулся – ни лагеря, ни вышек!
Я почувствовал, как ослабли ноги, сошел с дороги и повалился в густую траву, широко раскинув руки. Все окружающее исчезло и я вдруг оказался опять во Франции.
Я перетряхивал весь опустевший дом моего покровителя. Перед смертью он опять напомнил мне о завещании. Дом вот-вот должны были забрать за долги, и я надеялся найти в завещании спасение от своей будущей бездомной жизни. Я несколько раз обследовал его секретер, но ничего "законно-важного" не нашел. В нем была только какая-то, почти дамская, коробочка с голубой лентой. А под ней лежал хороший рисунок медальона с Господом и Ангелами и, написанные от руки, письма. Я их взял, но был уверен, что это – не то. Читать мне их было некогда. Когда я показал их адвокату – тот, извиняясь, помотал головой. Сказал лишь, что «это недоказуемо, особенно теперь».
Пока я был в Европе – я мог носить эту коробочку с собой, как память о детстве. Но, во время ареста я лишился всего, так и не успев ничего предпринять. Рисунок я помнил хорошо, и несколько раз восстанавливал его на бумаге по памяти. Вот и сейчас, я мысленно рассматривал все его детали. Завитушки, переплетенные линии, объемные тени – все заставляло долго любоваться им. И это любование казалось ключиком к чему-то, что ждало внутри медальона. Но внутреннего рисунка – не было. Кто там был изображен? Как хороша, должно быть, была та женщина!
"Вот подарочек, мой милый, ходит часовой,
Ты рисуй меня счастливой, рядышком с тобой!" – словно услышал я голос Людмилы.
Прохлада и капли дождя пробудили меня. Я вскочил и быстро зашагал по пустынной дороге.
ВОСПОМИНАНИЯ МАМЫ:
Полночь. Стук в двери: Боже! Глазам не верю – Константин. Первый раз обняла его! Как же сумел: уставший, измученный, на ногах развалившиеся сапоги.
-"Я за тобой, у меня справка, я свободен". – "У меня тоже справка, но меня не отпустят" – "Теперь отпустят, я постараюсь!"
Прошел по клубу, удивлялся, хвалил работы.
Кое-как починили ему сапоги, и он ушел… Спустя некоторое время, меня вызвали в Находку, в Политотдел – и стала судьба одна на двоих…Более всего меня порадовало и удивило, что Константин просил разрешения принять мою фамилию. Я, конечно, согласилась. Я понимала, что его фамилия принесла ему столько страданий, и может принести еще больше, поэтому пусть мы будем простыми и никому неизвестными – Акцыновыми, а не знаменитыми, но уничтоженными – Дюма. Ведь жить нам предстоит не во Франции.
И вот на руках долгожданный паспорт – с "минусами" всех больших городов, где нам жить нельзя. Но вначале, мне разрешили поехать к маме и детям, на Кавказ.
А Константин должен был свидеться со своей сестрой. Поэтому мы опять расстались до встречи на Кавказе, у моих родных.
Константин со страхом вернулся в тот лагерь, из которого его списали. Его не пустили. Пришлось ждать оказии. Просил одного, другого охранника, наконец, нашелся охранник, который согласился после наряда сообщить Полынкину, что приехал брат его жены.
С трепетом обратился к его жене – Фотине. Только теперь они могли поговорить, да и то, разговор шел очень осторожно.
Она не могла его вспомнить – ведь он был мальчиком, когда они расстались; но он хорошо помнил ту необычную девушку, которая была старше него лет на восемь. После того, как он описал ей крепость, в которой он рос, маму и обстановку тех времен, она кажется, поверила ему. А ему было важно узнать хоть что-нибудь о своих родных!
Мама уже умерла. У них был другой отец – комендант крепости – Леонид Леопольдович Ромазевич. "Кто был его отцом?" – она точно не знала. Этот шок Константин не проглотил бы "почти спокойно", если бы не воспитание концлагерем.
После революции старший брат добрался до Турции, потом перебрался в Чехию. Потом письма прекратились, и след потерялся – она надеется, что он и сейчас там, но говорить об этом, или написать ему - пока невозможно.
Она уже была замужем, но первый муж … Словом, это для Константина неважно. Важно, что Полынкин – ее второй муж. Они вместе учились в театральной студии, закончили ее и начали выступать с гастролями по Московской области. Попали они сюда "добровольно", после того, как вызвали в ЧК их руководителя. Им предложили побыстрее уехать…куда-нибудь подальше. И это "подальше" получило - вот этот сибирский адрес. У них уже двое детей.
Если вернуться к предполагаемому отцу Константина, то она думала, что им был их полковой священник, который все время был рядом с матерью. Сопровождал ее во всех поездках, ближних и дальних, очень нежно и заботливо к ней относился, что, вначале, вызывало глубокую ревность Фотины и ее старшего брата. Но они так привыкли к присутствию Константина и его хорошему характеру, что, действительно, примирились с фактом его существования.
Еще она вспомнила, что он "что-то много раз говорил о завещании, оставленном в каком-то монастыре в Грузии". Священник и мама даже ездили туда и брали с собой Леопольда.
- Но что это за завещание, какой монастырь? – она ничего не знала.
Константин поднялся, чтобы уйти. И тут Полынкин остановил его:
- Фотина, расскажи о маме. Ему надо это знать. Перестань же, наконец, ревновать. Твоя судьба тоже не так красива, как хочется в юности. Ты тоже нашла счастье со второго раза. Расскажи же брату о маме. Пусть и его память о матери будет светла.
Фотина взглянула на него из-под лобья и Константин сразу вспомнил это непримиримое девичье упрямство. Она и тогда была такой дикой горной козой. Чуть что убегала в горы и лазила на самые страшные и непередаваемые кручи, с которых и горцы спускались на веревке.
Он улыбнулся и рассказал ей об этом воспоминании. И еще вспомнил, что она была бОльшим мальчишкой, чем он и старший брат. Заткнет свои длинные черные косы за пояс и несется, куда вздумает, со скоростью вихря. Все время приходилось стеречь ее и запрещать не только гувернантке – та не справлялась, но и денщику, который прислуживал Леопольду. А тот страшно сердился на это. Особенно, когда снимал ее силой со скалы, а она колотила его нещадно, и ногами, и руками, и кусала зубами.
Фотина улыбнулась.
- И еще очень хорошо, что батюшка так необычно назвал вас, иначе бы я вас никогда не нашел – добавил Константин.
- Мама тоже оставила завещание – сказала она, наконец. – Но его нет у меня. И я не точно знаю, что в нем сказано. Особенно для вас. Там было много написано. Это, скорее, не завещание, а мемуары. Пока что, есть надежда, что они в сохранности. У мамы была сестра, родная, которая так и жила в Железноводске всю жизнь. Мне думается, что мама передала это завещание ей. А та спрятала его.
- Она еще жива?
- Жива. Последний раз я получила от нее письмо с приглашением после войны переезжать к ней.
- Вы дадите мне ее адрес?
- Я сначала спишусь с нею. А потом сообщу вам. Оставьте лучше вы свои координаты. И еще…мне хотелось бы знать дату вашего рождения и то, что за место рождения записано в вашем свидетельстве.
- Селение Ахты – сказал Константин.
- Селение Ахты – повторила Фотина как эхо – то же, что и у меня.
И она увидела большое горное селение, выстроенное вроде амфитеатра перед двумя возвышающимися за ним горами. Горную реку внизу. Крепость. Голубой прозрачный воздух. Звон металла из лавок ремесленников, которые все делали на воздухе, отгороженные только крышей от дождя. Скрип арбы, медленно везущей по плохой каменистой дороге тяжелую поклажу, покрытую холстиной. Крики погонщиков, мычание, блеяние баранов. Почувствовала даже запах дыма из недалекой маленькой… Как же она называлась? Нет, не кухня! – Кухня – это по-русски.
Забыла – горько и по-детски заплакала Фотина – забыла как называлась кухня на Кавказе.
- Мамочка! Сколько она выдержала! Как она была непреклонна и воспитана! Сколько всего она умела! Она была и врачом – единственным в крепости! И ей приходилось видеть такие тяжелые ранения! И - прекрасной кулинаркой, и швеей, и украшательницей дома. Она замечательно ездила на лошади. Мамочка! Разве можно было ее упрекать в том, что родились вы? Ей было так тяжело переносить многолетнюю болезнь отца и его характер. И, к тому же, она не подумала бросить его и меня, а всех устроила и поддержала! А тот полковник был такой… Удивительный!
- Полковник? – переспросил Константин.
- Священником он стал после многочисленных ранений и выхода в отставку из армии - добавил Полынкин.
- Он был так красив, был очень похож на француза – такой был галантный, и … с очень сильным характером – добавила она, улыбаясь чему-то невысказанному.
- Так он был полковником? – в таком случае… – начал Константин. Но все его мысли смешались и ему пришлось сесть – я знаю, о ком вы говорили. Он, и правда, был удивительный.
Теперь он ярко вспомнил французский горный курорт, куда его доставил молодой военный и представил больному полковнику. Тот сидел в плетеном кресле-качалке. Рядом стояли костыли.
Он испытующе взглянул на Константина и предложил сразу столько неожиданного, что.. этого тоже нельзя было высказывать вслух:
- Не хотите ли вы, юноша, оказаться графом? – спросил он.
Я молчал. Я был растерян и думал: зачем он смеется надо мной, едва я переступил порог. Ведь он не знает, какую трудную дорогу, через несколько границ, я только что выдержал!
- А может быть, Вы согласитесь стать не просто графом, а графом Монте-Кристо? – продолжал он и был, кажется, счастлив.
Я опять промолчал. Но слегка повел бровями, отряхивая с себя воспоминания об ужасной дороге, холоде и страхе быть убитым пограничниками или контрабандистами.
- Читали ли вы, мой дорогой, этот замечательный роман? Вам следует в первую очередь освежить его в памяти! Вот он – и он поднял с садового столика толстую книгу в кожаном переплете.
Я продолжал возвращаться из своего, только что законченного, путешествия. Мне все еще было страшно жаль маму, которая не смогла остаться со мной, а передала меня молодому сопровождающему.
- А потом мы поедем с вами к автору, в гости! Непременно – к автору в гости! Авось, ваш предполагаемый дядя и доживет до такого счастья! – он озорно засмеялся.