ОБРЕЧЕННЫЙ НА ОДИНОЧЕСТВО:
годы 1859 – 1910
ВОСПОМИНАНИЯ МАЛЕНЬКОГО МОНАХА:
"Мое рождение связано с каким-то таинством.
Я не помню и не знаю ни отца, ни матери.
Меня воспитывала неродная бабушка, то есть это была пожилая женщина, очень властная и суровая. Как я понял, она была матерью нашего настоятеля.
Он поселил ее недалеко от монастыря и отдал ей меня в опеку.
Вначале была нанята кормилица-горянка, которую привезли из дальнего горного поселения, а потом отправили обратно, несмотря на наши обоюдные слезы.
С той поры, я очень скучал.
Мне совершенно не с кем было играть, до шести лет я даже не видел детей.
В девять лет я сильно заболел от этого одиночества и общей суровости, и тогда настоятель разрешил отвезти меня в летнее имение одного барона.
Семья этого барона с ранней весны до поздней осени проживала недалеко от нашего монастыря.
У него была дочь младше меня, подружки, и мальчики, которые гостили в этой семье, для ее развлечения…
Это настолько было неожиданным и непривычным для меня, что я, еще больше замкнулся.
Я не умел многого из того, что так спокойно делали эти дети: не знал игр, не знал так хорошо французского и немецкого языков, не мог ничего рассказать о своей семье.
Все это было так болезненно, что я уходил в какую-нибудь беседку… и делал то же, что и в монастыре – читал.
Мое "отлучение от монастырской жизни" перешло в полное одиночество в миру.
Слава Богу, что монастырская библиотека была огромной.
Ее приобрел настоятель на деньги, которые были даны на мое проживание: то ли отцом, то ли богатым покровителем.
И если бы не этот неизвестный покровитель, то моя жизнь была бы совершенно невозможной.
Моя воспитательница не раз пыталась рассказать мне об этом, но каждый раз замолкала на странной фразе: "рано, рано открывать тебе твою родословную, как бы тебе это не повредило… Бог знает, какой вывод ты сделаешь?"
После долгого молчания она говорила: "И как же это мне дожить… как узнать, что бывает с такими несчастными детьми?"
И еще, после отъезда из монастыря, я стал так серьезно и долго молиться, словно теперь поверил, что единственным моим защитником может быть Бог.
Но ведь я еще был слишком мал для такого серьезного решения!
Видимо, это было от беззащитности.
Я не мог преодолеть своего страха перед обидами и насмешками, которые были среди детей обычными.
Я не понимал, что из-за этого я подвергался еще большим насмешкам за спиной.
Маленькая баронесса была не из робких, и только она осмеливалась все время нарушать мое уединение.
Ей нравилось именно мое отличие от остальных.
Я не приставал к ней с бесконечными предложениями, не старался ее развлечь.
Именно поэтому, она садилась возле меня и просила почитать ей вслух.
Читал я хорошо уже с четырех лет, так как с этого времени меня заставляли читать Псалтирь, и к шести годам я уже читал псалмы на службах.
Это время было нашей общей тайной. Ее глаза загорались от радости или опасности, которые содержались в книжных рассказах.
Особенно мы любили сказки Свифта. Но это было недолго.
Ее звали другие дети, предлагали поиграть в теннис, серсо или идти купаться в море. И я оставался один.
Она же начала предлагать мне поиграть с нею в шахматы, и я быстро освоил эту серьезную игру.
Потом она уходила играть с другими детьми в теннис, а я старался потихоньку подсмотреть из-за каких-нибудь кустов за этой красивой и активной игрой.
Внимание ко мне маленькой баронессы вызывало ревность других мальчиков и я уже заработал себе врагов: однажды они подстерегли меня одного в аллее.
- Монах, а монах – Кто у Бога первый враг?
Я сжался от ощущения предстоящих побоев, но сделал еще несколько шагов им навстречу.
- Первый враг, первый враг – это лживый монах!
Мое сердце билось, как монастырский колокол, но я упорно продвигался на встречу с ними.
- Табаком дымит в Посту, Слышен запах за версту!
- А начал читать Псалтирь, перепутал ер и ирь"
Я вспомнил свои продолжительные чтения Псалтири, свое засыпание над нею и подзатыльники, которыми меня будили.
И тут я остановился и рассмеялся. Они опешили и тоже засмеялись.
- Это вы сами сочинили? – спросил я без всякой злобы – И тоже читали Псалтирь? – Правда, что это очень трудно. Я ее с четырех лет изучаю и никак не могу без ошибок. Другие книжки легко читаю, а Псалтирь – трудно, очень.
Обстановка разрядилась. Мальчики были не злые. Они были из хороших семей и их тоже муштровали занятиями, учебой и чтением Псалтири. На этом мы и нашли общий язык.
Обеды проходили для меня без всяких трудностей – я привык кушать с братией.
Но болтовня во время еды вызывала во мне удивление: в монастыре во время еды разговаривать было запрещено.
Был только очередной чтец, который читал нам всем жития святых.
Иногда из-за этого мне кусок не шел в горло, особенно, когда рассказывалось о пытках мучеников.
Но все же всеобщее молчание было неотъемлемой частью трапезы.
А здесь – не только болтовня, но и осуждение, и звонкий смех.
Я утыкался носом в тарелку и пытался читать Иисусову молитву. Тогда начинались насмешки надо мною – мальчики догадывались, что я молюсь, и говорили:
- Вот сейчас кто-нибудь обязательно поперхнется! – И это действительно часто происходило. Тогда раздавался общий смех и меня просили "прекратить мешать им обедать".
Они даже придумали, что это я нарочно "вызываю злых духов".
Но моя маленькая покровительница – баронесса, укоризненно останавливала своих гостей, говоря с ними то по-французски, то по-немецки.
Когда мы встретились вновь в беседке, я попросил ее перевести эти фразы.
Она удивилась моему незнанию и предложила мне начать заниматься языками с ее гувернанткой:
- Вы же пока не можете по здоровью много играть, поэтому пусть ваши часы отдыха будут заняты делом! – сказала она.
За первое лето я освоил довольно много фраз, перестал бояться ее друзей, потому что постоянно находился под ее защитой, и стал даже любимцем ее родителей.
- Этот малыш, Тео, серьезнее всех остальных, я думаю, что дружба с ним принесет тебе много пользы.
Мою покровительницу и подружку звали Теофилией.
Так я нашел первого и главного друга в своей трудной и загадочной жизни.
А.Дюма:
"Монастырей в России столько же. Сколько гор в Швейцарии, озер в Финляндии, вулканов в Италии.
Наступает момент, когда горами, озерами, вулканами любуются только для очистки совести, их еще продолжают посещать, но перестают описывать.
Пусть читатель не беспокоится, ему уже не придется читать описания всех монастырей, которые нам удалось посетить, в том числе и монастыря Мамай-Маджарского".
Зимой я опять остался один, но эта зима была для меня совершенно другой – я готовился удивить Тео и ее друзей.
Сначала я набрался храбрости, хорошо помолился и пошел к настоятелю с очень серьезной просьбой: найти мне среди монахов учителей французского и немецкого языков.
Я выбрал удачный момент – настоятель благословил меня, ласково поговорил со мною и выделил мне не только учителей, но и составил целую программу моего воспитания.
Отныне я был занят с утра до вечера.
Одного не мог настоятель: помочь мне в занятиях теннисом.
Уж очень не монастырской была эта игра.
Но я надеялся на следующее лето.
Мне мечталось, что меня научат теннису опять в имении баронов.
В середине зимы начались волнения среди "горных людей" - местных жителей, и стало опасно не только выходить за пределы монастыря, но и находиться в нем.
Началось все с того, что обычные монастырские паломничества за сбором средств, стали вызывать раздражение и угрозы.
К нам явились русские казаки из станицы и, с согласия настоятеля, у нас остался небольшой отряд.
Это было так ново и интересно, что я немедленно начал крутиться около их бивуака, разглядывать их обмундирование и оружие, совершенно потеряв голову от восторга.
Казаки были не похожи на монахов ничем. Они бранились, когда хотели, пили "чихирь" и быстро веселели, пели песни, извиняясь, но не прекращая.
Словом, мой мир еще более расширился.
Я стал мечтать о военной жизни.
Монашество мне казалось уже совершенно изученным и скучным, а тут - столько лихости и романтизма!
Теперь я решил, что не только мои знания должны поразить Тео, но и мое решение стать военным и походить на этих бравых казаков.
Они научили меня несложным приемам фехтования саблей.
Один из них даже подарил мне маленькую сабельку, сделав ее из сломанной большой сабли.
Они сажали меня на своих огромных и, пахнущих потом, лошадей.
Позволяли дежурить с ними ночью у костра (правда, не на самом опасном посту), и, не зло усмехаясь, говорили, что нельзя остаться "ангелом" в этой грешной жизни.
Они пели такие печальные песни. Тогда я впервые услышал:
"По камням струится Терек, плещет мутный вал,
Злой чечен ползет на берег,точит свой кинжал".
И, хотя в монастыре все время говорили о смирении, но этот отряд вызвал во мне много вопросов к Богу.
Я решил спросить о них опять-таки настоятеля:
- Почему чечены не хотят дружить с нами? Что плохого в нас или в чеченах?
По моим воспоминаниям они были если не миролюбивы, то заняты своими делами.
У них было всегда много своих дел.
Они по-другому молились, но молились много.
Они еще ни разу нас не трогали – это было впервые за всю мою недолгую жизнь.
- Чеченам также трудно, как и нам. У них не хватает продуктов на зиму. У них погиб скот и умирают дети.
Сейчас у них наводнение, поэтому они не спускаются с гор.
Я подумал и спросил: - Они хотят ограбить нас? Но мы тоже умрем тогда?
- Да – ответил настоятель. – Но грабить у нас нечего. Они это знают. Иначе бы мы не ходили собирать средства в соседние казацкие селения.
- Тогда, зачем здесь казаки?
- Для видимости защиты. Поймешь ли ты это? Иногда достаточно сделать вид, чтобы получить спокойствие.
- Да. – ответил я – я это понимаю. Достаточно знать двадцать фраз на французском, чтобы перестали дразнить неучем.
Настоятель улыбнулся: - Французский лучше знать хорошенько.
Я дам тебе новую книжку сказок и ты по ней хорошо выучишь французский.
Но за монастырскую стену не выходи. Если чечены решат мстить нашему Богу, то постараются убить именно тебя, как самого маленького.
У меня в груди что-то дрогнуло. Мне очень захотелось заплакать: – Неужели это потому, что у меня нет родителей? Что я беззащитен и никому не нужен?
– Но я не произнес этого вслух.
Эта несправедливость обернулась вдруг другой стороной: - Я могу стать жертвой?
Как те святые, о которых читали за трапезой? Я помечтал и представил себя мучеником.
Но теперь я ощутил, что уже совсем не так хочу к Богу, как раньше.
Меня к земле привязывали такие розовые гибкие ленты, которые зримо тянулись прямо в поместье баронов.
Тут я испугался за это поместье, за то, что его разграбят и спросил, несколько невпопад:
- А имение моих друзей-баронов в безопасности?
Настоятель глянул на меня с явным удивлением: - Ты беспокоишься о них больше, чем о себе?
Он задумался: - Из тебя может получиться хороший воин, как один из твоих предков.
Ты готов защищать других, не беспокоясь о себе…
Ужели ты на самом деле чистых кровей? – и он взял меня за подбородок и пристально заглянул в глаза.
– Иди, мальчик мой, учись жить и помолись за своих друзей. Я думаю, что они не так беспечны, как ты решил. Они имеют достаточно средств, чтобы оградить свое имение от этой постоянной напасти.
- Это – далеко не в первый раз. Для тебя, пожалуй, впервые. Но и мы, и они, привычны к таким войнам. Здесь слишком благодатный край, чтобы было мирно и не тесно.
Услышав про то, что я " чистых кровей" – я опять вздрогнул, но больше не решился расспрашивать настоятеля, который и так уделил мне много времени при своей постоянной занятости.
Эта фраза не выходила у меня из головы! Что только я не прилеплял к ней! Какие фантазии ни сочинял! – Но все было недостаточно убедительно. Поэтому я продолжил свою подготовку и даже стал реже появляться у казаков.
Это увлечение перешло в другой пласт: я стал выбирать книги, в которых говорилось о военной жизни. О подвигах, императорах и генералах, которые воевали, защищая отечество и народ.
Так, я вскоре наткнулся на книги, статьи и сохраненные старые газеты о французских королях и Наполеоне, о его гвардии и войне 1812 года, о победе русских войск и Александре втором – во Франции – это было так странно!
Это было современно и невозможно далеко от моей жизни! Для меня это было одинаково нереально, как и походы Юлия Цезаря и Александра Македонского.
Мне стали сниться замечательные военные сны: в них я был маршалом и решал тактические задачи. Как расставить войска? Как сделать засаду? Как оставить в запасе свежие силы?
Но чаще других мне снилось, что я великан, почти как Гулливер, и что я разбрасываю этих мелких врагов во все стороны без всякой тактики и военных хитростей!
В результате – меня награждает орденом и имением сам император! Но, какой? Я никак не мог его разглядеть во сне!
И не мог понять: то ли это Александр второй? То ли Наполеон? – Но никак не римский Цезарь.
Мне очень нравились эти сны и я боялся только одного, что придется каяться в них на исповеди.
Поэтому я стал старательно подыскивать себе побольше разных мелких согрешений, за которыми бы я уже не должен был бы каяться в своих тщеславных снах.
Когда я уставал от своих военных мечтаний, я принимался за ту книгу "Сказок, рассказанных детям", которую получил от настоятеля. Это были ни с чем несравнимые сказки! И имя у автора тоже было сказочное: Ханс Кристиан Андерсен.
Почему эта книжка досталась мне на французском? Я все собирался спросить об этом у настоятеля, но множество других вопросов перекрывали этот, и я забывал. Если бы я знал, как это было важно!
К весне я ее освоил и, заодно, освоил чтение на французском.
Зацвели сады, у чечен стало опять много работы и волнения прекратились.
Это время всегда связано с наводнениями или сходом селя с гор.
Казаки простились с нами и уехали.
Монастырская жизнь протекала привычно и размеренно.
Я очень ждал, когда же меня опять отправят в имение баронов, и горячо молился о том, чтобы быстрее меня увезли.
И как я был рад, что все опять состоялось! За мной прислали из имения! Меня ожидали! – подобной радости я не испытывал никогда. Я всхлипывал всю дорогу, и что-то кололо и таяло в груди, как в любимой сказке Андерсена.
На этот раз я волновался еще более, идя навстречу милой барышне Тео. Как она вытянулась, как повзрослела! И что-то грустное мелькнуло в ее улыбке, когда она бежала мне навстречу.
Я даже подумал, что она только что плакала?
- Нет, нет – предупредила она мои испуганные слова – никаких грустных и серьезных мыслей при встрече. Впереди целое лето! Вы, надеюсь, теперь будете более благосклонны ко мне и моим гостям? Не будете таким букой и отшельником? Неужели вам не хватает зимы для вашего отшельничества?
Так щебеча, она уводила меня куда хотела, я подчинялся ее желаниям и выключал все свои возражения.
Таким образом, я перестал смущаться, перестал волноваться за свое неумение или незнание, а стал с любопытством наблюдать за другими юношами.
За их неумениями и незнаниями.
Я ощущал себя значимым под прикрытием этой очаровательной юной баронессы.