Люди, заставшие советскую эпоху, наверняка не раз слышали по радио песню «Ой цвети, кудрявая рябина». Но даже старшее поколение вряд ли вспомнит имя певицы, сочинившей эту легендарную песню, ставшую народной. Исполнительница русских песен Ольга Васильевна Ковалёва оставила много вокальных записей. Остаётся только гадать, почему её имя оказалось в незаслуженном забвении. Как и Лидия Русланова, она подняла народную песню на уровень высокого искусства. Ковалёвой Фёдор Шаляпин целовал руку в благодарность за её творчество, от пения Руслановой, услышанного по радио, великий певец «ревел белугой».
Популярность Ковалёвой была невероятной. Очень характерный эпизод времён войны поведала её дочь Марина Ковалёва. В 1944 году у неё, молодой матери, украли все продовольственные карточки. Марина запомнила женщину, которая стояла слишком близко, а потом поспешно вышла из магазина. Дочь Ковалёвой в растерянности пошла за незнакомкой, не зная, что предпринять. Прохожих не было. Только эта женщина со своим пятилетним сыном и Марина. От отчаяния она сказала, чьи именно украли карточки, и попросила вернуть. Несколько шагов прошли молча, затем воровка остановилась и сказала:
— Ну, если врёшь! Сиди тут, не смотри мне вслед! — и усадила на ближайшую скамейку.
Через некоторое время подсела и сунула сжатые в кулаке, смятые в комок карточки. Марина запомнил хриплый и злой голос женщины:
— Ну, девка, если ты соврала! Только для матери твоей отдаю. А то бы и в милицию могла тебя свести. И ничего бы ты не доказала! Неужели она на карточки живет? Не с базара?..
Когда дочь рассказала об этом Ольге Васильевне, та возмущённо заметила:
— Какая гадость! И детишек к этому приучают!..
В основе неписаного кодекса поведения Ковалёвой была совесть. Никогда она не наказывала свою дочь, лишь осуждающе молчала.
Ольга Васильевна много читала. Всегда имела свое мнение и умела его выразить. Обладала большим чувством юмора и богатой фантазией.
Людмила Зыкина вспоминала, что наставницей её на радио оказалась Ольга Васильевна Ковалёва, которая первой из певиц шагнула к микрофону радио. Она советовала молодой Зыкиной:
— Нужно не кричать, не голосить, а петь... Можно кричать, надрываться, а люди тебя не услышат. Если громко петь, без отношения, без души — неинтересно слушать.
Родилась Ольга Васильевна в 1881 году в большой крестьянской семье. Деревня Любовка в Саратовской губернии была невероятно бедна. Богата только песнями. В доме Ковалёвых садились обедать за стол сразу двадцать один человек. Одних ребятишек было тринадцать. Еля — так звали Ольгу — держалась особняком. Любила оставаться одна, убегать за овраг на бугор, лежать на траве и смотреть в небо. Когда Еля ещё лежала в люльке, у родни в соседнем селе была свадьба. Мать не хотела туда ехать, всё-таки ребёнок маленький, но её заставили. Иначе обиды не оберёшься. Долго ехали по морозу. Когда приехали, тут же началось гулянье. Мать Ели волновалась за дочку, выходила посмотреть, как она там, но за ней уже шли свахи:
— Без твоих песен невесело у нас! — Гуляли два дня подряд. Родни много, надо было всех обойти. Девочка часто плакала, и няньки — старушки да девчонки — заворачивали её в пелёнки и выносили на улицу. От слёз у нее смерзались ресницы, а её таскали по холоду, пока она не затихала... Три дня девочка металась в жару, а на четвёртый у неё вспухли веки, на них образовались нарывы. Свозили к доктору, но примочки помогали мало, нарывы не проходили. Пять месяцев девочка не открывала глаз, из-под век сочился кровянистый гной. Матери казалось, что глаза дочки лопнули, что она никогда уже не будет видеть... Болезнь в конце концов прошла, и глазки остались такими же синенькими. Некоторое время к ребёнку в семье относились как к убогонькой, может, поэтому подросшая Еля любила быть одна, игры братьев и сестёр её мало интересовали. Зато у неё появились свои радости — она начала находить и воспринимать красоту окружающего мира. Из твёрдых блестящих листьев хрена она мастерила себе платья, скалывая их соломинками. В таких нарядах заставала её на огороде бабушка.
— Хорошо как на свете-то, внученька!
— Хорошо, бабушка. Давай посидим, послушаем.
— А что слушать-то будем?
— Давай всё, что вокруг...
В их деревне Любовке пели все. Однажды пришёл к ним в избу сорокапятилетний скорняк дядя Яков чинить старые тулупы. Работая, он много пел. Ольга Васильевна вспоминала:
— Встревожили меня его песни, поселились где-то у самого сердца. И грустно было, и жаль чего-то, и хотелось куда-то уйти...
Два человека «зачаровали» её песней — дядя Яков и бабка Акулина. Последняя была повитухой лет шестидесяти. Добрейшее существо, ласковая, всегда чисто и аккуратно одетая, Акулина «за песню жизнь отдала». Красивая в молодости, пела она так, что с ума свела даже своего барина. Любовь его девушка отвергла. В отместку тот обвенчал её с горбуном Петрушкой, хилым и злобным. На барщине Акулина работала за двоих. Горбун за ней не поспевал, поэтому она сажала его себе на плечи и несла до самого поля. Выходила раньше всех, возвращалась позже всех, чтобы люди не видели её позора. Бабка Акулина всегда кашляла. Когда Ковалёва её расспрашивала, объясняла:
— Горбун не велел мне петь. Барин дал ему какое-то снадобье, чтобы напоить меня. С тех пор хриплю да кашляю. Утопиться хотела в молодости, да горбун ходил за мной, сторожил. Барин велел, чтоб я мучилась.
Тем не менее, кашляя и задыхаясь, Акулина пыталась петь. «Мелодию едва можно было уловить, голоса её настоящего я так и не слышала никогда. Но весь её облик был настолько певуч и прекрасен, она так поэтично передавала мне слова своих песен, что я словно слышала их звучание... Дороже песни не стало у меня ничего. Песня была выше молитвы. Когда бабушка перед сном опускалась на колени, я думала: зачем она молитвы читает? Пусть бы лучше спела! Тогда бы Боженька обязательно её услышал».
Девушка перебралась к родственникам Смирновым в Самару. Голос у Ольги был красивый, сильный. Это сразу заметили. У Смирновых бывало много людей, в том числе городская интеллигенция. Ольгу «показывали». Ей посоветовали учиться пению, познакомили с местным обществом любителей музыки. Ковалева стала учиться в музыкальных классах. Наука давалась нелегко, но девушка уже ощущала своё призвание. Она стала много читать, бывать на концертах. Сама начала выступать.
По окончании музыкальных классов Ковалёву выпустили как педагога, а её влекла исполнительская деятельность. Три года Ольга Васильевна занималась на частных курсах петербургского певца и педагога И. П. Прянишникова. Видя её дарование, он обучал бесплатно, а в 1909 году содействовал поступлению в оперную труппу Ростова-на-Дону. Но в опере Ковалёва пробыла лишь год. Её душа не приняла атмосферы интриг, притязаний поклонников и наглости меценатов, напоминавших, что она «мужичка». Ей показалось унизительным развлекать состоятельных людей, а простые люди в опере не бывали. У народа прекрасная музыка — песни, но в залах их не слушают. И Ковалёва решила принести в концертные залы подлинное народное искусство, посвятить себя исполнению русской песни...
Как-то Ольга Васильевна гостила у родственников в Петербурге (кстати, матери её и Сергея Прокофьева — двоюродные сёстры). Тётка, желая показать гостям племянницу, оперную певицу, попросила что-нибудь спеть. Ольга Васильевна вышла в простой девичье блузке, с простой причёской, поздоровалась и заявила, что оперных партий не исполняет, а поёт народные песни и романсы. И спела. В ответ на досаду тётки заявила, что не хотела петь для барынь то, что им нравится.
— Я пела своё. Я — сама по себе.
Сезон 1911 года Ольга Васильевна провела в поездке с концертами по волжским городам. В её репертуаре только песни и романсы. Ковалёва много работала над репертуаром, отбирая подлинно народные, малоизвестные песни. Она была уверена, что если их по-настоящему спеть, они никого не оставят равнодушным. Ольга Васильевна решила устроить себе экзамен. Поехала летом в родную Любовку, чтобы выступить перед деревенскими певуньями и услышать их суд. Её признали. Это было благословением на весь последующий путь: «Эх, родная, кабы мы умели так, мы бы только так и пели!..»
С этих пор Ольга Ковалёва пела только народные песни. Из родной деревни Ольга Васильевна привезла подлинный крестьянский наряд, в котором и выступала на концертах до 1930 года. Потом заменила более простым и строгим. Пела Ковалёва просто, задушевно, «сердцем», поэтому всегда вызывала отлик у слушателей.
В 1927 году Ольга Ковалёва выступала с исполнением русских народных песен в Швеции, Норвегии, Франции и Германии. Всюду с большим успехом.
С 1923 года Ольга Васильевна постоянно пела для радиослушателей. Передачи тогда шли прямо в эфир в живом исполнении. Первая же её передача нашла широкий отклик. Всем по сердцу пришлись её песни. С разных концов страны приходили письма с благодарностью, с просьбами рассказать о певице, с заявками на песни. Женщины откровенно писали певице о своих семейных неурядицах, просили совета. Приходили письма от целых коллективов. Давали трудовые обязательства в её честь, приглашали в гости. Любовь слушателей воодушевляла певицу. Иногда звонили из Радиокомитета:
— Приходите за письмами, только с чемоданом! В портфель не поместятся!
Часто приходили просьбы прислать фотографию артистки. Брат Ольги Ковалёвой переснял фотопортрет сестры в концертном костюме. Ольга Васильевна на каждом снимке писала несколько тёплых слов, и письмо уходило очередному радиослушателю.
Ольга Ковалёва любила радио. Её радовала возможность петь перед микрофоном, не форсируя звук, донося до слушателя все нюансы, как бы приближаясь к слушателю, петь от сердца к сердцу. Это было главным в её манере исполнения. В голосе её были не только природные качества — певучесть, ласковость, мягкость звука, но и глубина чувств от всего пережитого, грусть... Её же выступления на концертах были словно ответом на просьбы слушателей: «Приезжайте, дорогая Ольга Васильевна! Посмотрите, как мы живём. Да и нам не терпится поглядеть, какая же вы, наша любимая певица!»
Как-то приехала она выступать в Вичугу. Видит, на станции много народа собралось, духовой оркестр играет. Встречают, что ли кого? Оказалось, что народ собрался приветствовать любимую актрису. Когда вышла на перрон, раздались аплодисменты. У Ольги Васильевны на глазах появились слёзы...
Пронзительным было прощание двух сестёр — Ольги и Марии, когда стало ясно, что увидеться они уже не смогут. Обе были тяжело больны, прикованы к постели. Сёстры поздоровались по телефону, повспоминали о чём-то, поблагодарили друг друга. Потом... «Прощай, Маша!» — «Прощай, Оля!» и всё... Ни слезинки.
Последнее распоряжение: «Похороните поскорее. Никого не зовите. Уж кто сам придёт...»
Необыкновенно выносливым оказалось её большое доброе сердце. Оно вышло последним на девятый день полного паралича и беспамятства, на 81-м году жизни. Незадолго до смерти она призналась:
— Я счастлива! Было у меня любимое дело, всю себя я отдала ему! Русской песне!