Едва Евгений Бахвальченко устроился на фабрику, по всем цехам разнеслась весть: новичок одарил шоколадками большое и малое начальство. «Блюдолиз» — окрестили его коллеги. Впрочем, слово подобрали более грубое, точно выражающее суть людей, готовых лизать мягкие места начальства, лишь бы на столе были блюда с яствами.
Женьку прозвали Бахвалом не только из-за фамилии. Евгений любил прилюдно хвастаться своими реальными и мнимыми достоинствами. Подобно Петру Первому он был мастер на все руки, успел поработать не только инструктором райкома комсомола, но и гинекологом. «Слесарь-гинеколог» — иронично называли его, тем более что сначала он работал в слесарке. К тому времени на ней висела табличка «Отдел слесаринга». Рабочие по-доброму подтрунивали над главным инженером Александром Безроговым, который придумал этот новый термин. Молодого Сашу уважительно называли по имени и отчеству, он обращался к подчиненным также, невзирая на возраст и должность.
Побыв учеником слесаря, Бахвальченко перешел в Малый цех, где быстро освоил другую профессию. Сметливого работника повысили в должности, он стал сменным мастером в Большом цехе. Назначили, несмотря на его любовь к спиртному. Он часто забегал в Малый цех к бывшей коллеге:
— Мусенька, дай карамельку, чтобы изо рта не пахло вином.
Однажды в Большом цехе в смену Бахвальченко пропала крупная партия продукции. Рабочие давно заметили, что Женька нечист на руку, поэтому были уверены: пропажа — его рук дело. Начальник Большого цеха Виктор Юрьевич Дегтярев не раз писал докладные записки о загулах Евгения, но сердобольный директор Николай Константинович Мягков закрывал на это глаза. Нынешний случай был слишком серьезным, чтобы оставить его без внимания. Однако руководитель фабрики не захотел поднимать шум и подключать следствие, поэтому подготовил приказ об увольнении Бахвальченко за систематическую пьянку на рабочем месте. Евгений Георгиевич не появлялся на работе два дня, на третий упал в ноги Мягкову:
— У меня дети малые, с голоду помрут! — Николай Константинович сжалился и аннулировал приказ. Назначил Бахвальченко инженером по технике безопасности.
На этой тихой должности Женька развил бурную деятельность, с умным видом бегая по фабрике и раздавая всё новые инструкции. Спецовку сменил на костюм, но по-прежнему харкал, где придется. Эта привычка всегда вызывала брезгливость у рабочих. Да и весь облик Евгения Георгиевича не возбуждал симпатии — грузный, с одутловатым лицом и вечно потной лысиной.
В первый летний день Саша Безрогов ушел в отпуск. Исполняющим обязанности главного инженера Мягков назначил Бахвальченко. А на следующий день директор внезапно лишился должности. На фабрику пришел новый руководитель, тезка Женьки.
Временщики всегда оказываются в нужное время в нужном месте. Женька (иначе его никто не называл) оказался ближайшим советником Евгения Валентиновича Развалюка. Новый шеф не имел представления о фабричном производстве. Злые языки поговаривали, что Развалюк вовсе не московский финансист, а уголовник. За какие-то услуги ему дали престижную должность, чтобы мог войти в приличное общество. Возможно, именно поэтому руководитель фабрики стал именоваться ГЕНЕРАЛЬНЫМ директором. Притом, что главное его предназначение — обанкротить и приватизировать фабрику. Не столь существенно — для себя или своих хозяев в лице губернской власти.
Фабрика полнилась подобными слухами, первые шаги нового директора подтвердили, что красивые слова о развитии производства всего лишь дымовая завеса. Развалюк принялся освобождать помещения, уплотняя цеха. На собрании он обещал никого не увольнять. И сдержал слово. Зачем платить выходные пособия, да и лишний шум ни к чему, если начать массовое сокращение. Пусть люди сами пишут заявления с просьбой уволить по собственному желанию. Помочь осознать им это желание взялся Женька, готовый выполнить любой приказ хозяина.
— Борисовна, пойдем, покурим! — звал он менеджера по кадрам Иду Борисовну Выживалову. В курилке и решались судьбы людей, часто под стопку-другую. Задача собутыльников облегчалась тем, что незадолго до назначения нового директора Ида Борисовна была избрана председателем профкома. Круг замкнулся. На Востоке есть пословица: если над твоей матерью надругается духовное лицо, кому выскажешь свою боль?!
Первой ласточкой на вылет оказался, разумеется, главный инженер. И не только потому, что Бахвальченко жаждал занять этот пост. Саша Безрогов звезд с неба не хватал, но у него была черта, совершенно лишняя в новые времена — порядочность.
Затем Женька расправился с Дегтяревым. В Большом цехе пропали инструменты. Особой материальной ценности они не представляли, но без них могли остановиться многие производственные процессы. Стало понятно — Бахвальченко постарался убить сразу двух зайцев: подставить давнего недруга и начать процесс развала производства. Косвенно Женька подтвердил такие предположения:
— Я догадываюсь, кто украл инструменты. Поговорю с этим человеком, быть может, он вернет. — Пропажа так и не нашлась. Зато у директора появился повод наорать на Дегтярева. У Развалюка были свои счеты с Виктором Юрьевичем. Принципиальный профессионал, увидев, что новый руководитель фабрики не проводит планерок и не проявляет интереса к производству, не побоялся задать вопрос в лоб:
— Будет ли фабрика развиваться или казино здесь откроете?!
После конфликта с директором у Виктора Юрьевича стало плохо с сердцем. Он попросил два дня в счет отпуска, чтобы отлежаться.
— Мне больные не нужны! — заявил директор.
— Что с дураками работать! — в сердцах хлопнул дверью Дегтярев и уволился. Вскоре он сильно заболел и умер от инфаркта. В глазах коллектива виновником его смерти стал Женька.
Расправлялся Бахвальченко не только с теми, кто когда-то перешел ему дорогу. Внезапно ликвидировали Малый цех. Всем работникам велели писать заявления. Начальница цеха Татьяна Кольцова обратилась к Бахвальченко, своему бывшему подчиненному:
— Женя, я не буду писать, увольняйте, как положено, по сокращению, платите выходное пособие.
— Танюша, не напишешь заявление, соберем квалификационную комиссию. Будь уверена, все как один подпишут решение о несоответствии должности, ведь иначе их самих будет ждать та же участь.
Татьяна Кольцова поделилась с Андреем Васильевым, рабочим Малого цеха:
— Судиться с фабрикой, себе дороже обойдется. На суд пришлют Женьку, он так обольет меня грязью, вовек не отмоешься… Я знаю, почему закрыли наш цех. Я ведь по совместительству кладовщица, а Любаша давно мечтает занять эту должность. Не зря она вместе Женькой выпивает.
Из всего цеха оставили только Любашу, занявшую место кладовщика, и Мусю, ее перевели на другой участок. Муся не только одаривала Женьку карамельками, но часто одалживала ему деньги. Обычно он забывал отдавать долг, приходилось напоминать. Муся спросила Бахвальченко:
— Женька, скажи честно, что ждет нашу фабрику?
— П…ц! — он всегда изъяснялся подобным образом.
Кроме Муси и Любаши из работников Малого цеха мог остаться на предприятии Андрей Васильев. Женька подошел к нему и предложил место ученика в Большом цехе, добавив:
— Кого-нибудь выпихнем!
Васильев никогда не ходил по головам людей. Да и не было желания трудиться под началом «крутых ребят». Бахвальченко вызывал у подчиненных только презрение. Иначе как шестеркой его теперь не называли. Было противно смотреть, как главный инженер суетливо выбегает проводить своего шефа к машине, разумеется, шестисотому мерседесу с тремя шестерками на номерном знаке. Долго подобострастно жмет дающую руку, того гляди, поцелует, а то и лизнет. Пожилая интеллигентная работница называла Евгения Георгиевича жополизом. Бывший летчик, работающий слесарем, выражался грубее, давая понять, что не имеющий чувства собственного достоинства Женька готов лизать мужское достоинство своего шефа:
— Какой он к черту «афганец»! Воин никогда бы так не унижался…
Андрей Васильев без скандала написал заявление об увольнении, но вскоре в газете «Зеркало» под псевдонимом опубликовал статью о беззаконии, происходящем на фабрике. Мимоходом упомянул противозаконные действия Бахвальченко и Выживаловой.
Автор статьи Андрей Васильев и редактор «Зеркала» Григорий Петрович Иванов сомневались, что статья возымеет действие, ведь все это происходило с одобрения губернатора. Оставалась слабая надежда, что прокуратура заинтересуется должностными преступлениями Иды Борисовны и Женьки. Казалось бы, последним надо молчать в тряпочку, ведь рыльце в пушку.
Но не зря говорят, что лучшая защита — нападение. Автор статьи и редактор «Зеркала» получили повестки в суд. Бахвальченко и Выживалова подали иски о защите чести и достоинства — того, чего у них не было в помине. Их заставили написать иски, пообещав, что даже в суд не придется ходить, всё сделает адвокат. Защитника подобрали самого «крутого» в городе, с новым руководством фабрики у него были какие-то личные делишки.
Разумеется, тех, кто был занят приватизацией фабрики, не волновала репутация своих «шестерок». Надо было разделаться с теми, кто вынес сор из избы и надолго заткнуть им глотку. Пока суд да дело, ответчики будут молчать, иначе их выступление в прессе будет расценено как давление на суд.
Сначала стороны были вызваны к судье на собеседование. Истцы не пришли. Иванов и Васильев написали объяснительные записки, где изложили веские причины публикации статьи. Пришлось раскрыть и фамилию автора. Возможно, это было одной из целей подачи иска: выяснить, кто стоит за журналистами. К тому времени Андрей Васильев, побыв два месяца безработным, устроился корреспондентом в редакцию новой газеты «Простолюдин». Как только судье стало известно имя автора статьи, Андрей Иванович заметил, как резко изменилось отношение к нему в редакции.
На первое судебное заседание истцы не явились, прибыл их адвокат. Прения длились три часа. На стороне Васильева в качестве свидетелей выступили его бывшие коллеги, в том числе Татьяна Кольцова и бывший директор фабрики Николай Мягков. Свидетели подтвердили правоту автора статьи. Мягков отметил угодливость, свойственную Бахвальченко, и подтвердил, что действительно увольнял истца, а потом восстановил. Увольнял за пьянку, так как хищение продукции не было доказано.
— Вы написали «был уволен за какие-то махинации, а потом восстановлен», — обратилась судья к Васильеву. — Прежде чем публиковать статью, надо собрать документальные доказательства.
— Если бы они имелись, я бы не статью писал, а обратился в прокуратуру. Цель статьи: обратить внимание общества и правоохранительных органов на беззакония, происходящие на фабрике. Давайте, мы опубликуем опровержение. Мол, Бахвальченко был уволен не за какие-то махинации, а за банальную пьянку.
Судья, однако, продолжала кружить вокруг да около, задавая вопросы, сбивающие с толку. Васильев подумал: «Гитлер наверняка бы выиграл процесс, назови я его убийцей. Ведь лично он не убивал миллионы людей. Вполне возможно, что он даже списки приговоренных к казни не подписывал. Впрочем, и палачи ведь всего лишь исполняли приказ начальства. Да, не зря народ говорит: закон что дышло…»
Стоять бы перед закрытыми очами Фемиды Евгению Бахвальченко и Иде Выживаловой, отдуваясь за свои должностные преступления. Но они не появлялись в суде даже в качестве истцов. Зато оправдываться были вынуждены правдоискатели, подбирая в словарях невинные значения слов «махинация» и «шестерка». Хотя свидетели ясно показали, на чьей стороне правда, вынесение решения было отложено по надуманной причине неясности с регистрацией газеты «Зеркало».
Те, кто стоял за истцами, поняли, что ответчики не намерены отступать. Вступило в силу «телефонное право». На другой день после судебного заседания в редакцию «Простолюдина» позвонил директор фабрики и потребовал увольнения журналиста Васильева. Какое отношение фабрика имеет к редакции?! Однако через месяц Андрею Ивановичу пришлось уволиться. И вновь «по собственному желанию». Всем работникам фабрики дали понять: не стоит судиться!
Второе судебное заседание состоялось через два месяца. Опять несколько часов перебирали: обидны или нет для истца слова «махинация» и «шестерка». Адвокат запасся словарем, но ведь слова имеют разные значения. Автор не всегда вкладывает то, которое видят читатели.
— Представьте, что вас в газете назовут жуликом? Вы обидитесь, — задал адвокат вопрос Васильеву.
— Если я не жулик, то не обижусь. Репутация зарабатывается делами, а не газетными статьями. Если суд обяжет безработного Васильева и пенсионера Иванова выплатить компенсацию Бахвальченко, вряд ли образ Евгения Георгиевича станет светлее в глазах десятков работников фабрики, обреченных им на голодное проживание. К ангелу грязь не прилипнет, а черт ни за какие деньги не отмоется…
И это заседание не стало последним… Так прошло восемь месяцев. За день до очередного заседания суда арестовали адвоката истцов. Ида Борисовна не пришла, а Бахвальченко впервые появился в зале суда.
— Наконец-то я узрела истца. Свидетели тоже очень хотели вас видеть на предыдущих заседаниях, — обратилась судья к Евгению Георгиевичу.
Бахвальченко попросил перенести заседание суда, чтобы иметь возможность нанять нового адвоката. Однако через месяц он появился без защитника, в сопровождении жены. Перед началом заседания Мягков шутливо обратился к Иванову и Васильеву:
— Кто последний в очередь за достоинством?
С начала процесса прошло девять месяцев. Женька оказался плохим защитником самого себя. Слишком примитивно было его понимание жизни: лижи нынешнего хозяина и кусай прежнего.
— Я больше года работаю главным инженером фабрики. В коллективе меня все уважают и ценят. Мне обидно, что в статье меня назвали «шестеркой». Прошу опубликовать опровержение и взыскать с редакции и автора деньги в сумме двадцать и пять тысяч соответственно.
— Приходилось ли вам читать словарь русского языка? — обратился к истцу Григорий Иванов, — там нет ни одного значения этого слова, могущего вас обидеть.
— Какое мне дело до словаря. У нас полстраны сидело, половине это предстоит, все знают, что значит это слово. И еще хочу заявить, что в статье написана неправда. Меня никто не увольнял.
Ответчики попросили судью вновь допросить бывшего директора фабрики Мягкова, так как на прежних заседаниях истец отсутствовал. Скрепя сердце, судья согласилась. Николай Константинович вновь подтвердил, что увольнял Бахвальченко.
— Где этот приказ? — спросила судья.
— Его нет.
— Ну вот, приказа нет, а, может, и не было. Не все ладно было в вашем королевстве… — ехидно заметила судья, намекая, что не зря Мягкова сняли с должности.
— Приказ был, но я его аннулировал после слезной мольбы Бахвальченко. Это обычная практика. В течение трех дней приказ можно отменить. В таком случае в трудовую книжку запись не вносится. Было много докладных записок начальника цеха Дегтярева, но наверняка их уже уничтожили.
— Ваша честь, — попросил слова Бахвальченко, — хочу обратить ваше внимание на то, что после должности сменного мастера меня назначили инженером по технике безопасности. Если я был пьяницей, как говорит Мягков, почему же он назначил меня на эту должность.
— Чтобы ты был под моим присмотром.
— Не было приказа.
— Бесстыжая твоя рожа, в глаза врешь! Не пожалей я тебя, не стал бы ты главным инженером. Столько людей оскорбительно выдворили с фабрики!
— Не было приказа! — настаивал Бахвальченко. Чтобы доказать, что не пристало бывшему шефу попрекать пьянством, торжествующе добавил, обращаясь к Мягкову:
— Я вам за пивом бегал!
— Прошу обязательно занести слова истца в протокол, — поднялся со своего места Григорий Иванов, — Бахвальченко сам подтвердил справедливость статьи. Кроме того, я считаю, что слово «шестерка» никак не умаляет его деловой репутации. Напротив, это говорит о его исполнительности, он готов выполнить любое распоряжение своего руководства. Это очень ценится в наше время…
Судья удалилась для составления решения. Затем вернулась в зал заседания и огласила приговор.
— Евгению Георгиевичу Бахвальченко в иске против Андрея Ивановича Васильева и редакции газеты «Зеркало» о защите чести и достоинства отказать. В статье высказано личное мнение автора…
— Не хотелось бы с вами больше встречаться! — истерично выкрикнула ответчикам жена Бахвальченко, покидая зал суда.
***
— Приговор с такой формулировкой можно было вынести еще девять месяцев назад, — заметил Васильев, когда с Ивановым и Мягковым направлялся к остановке троллейбуса. — Свое лицо судья сохранила, но лепту в развал российской промышленности внесла.
— А ведь участь Бахвальченко незавидна, — заметил Мягков. — Его используют и выбросят. Пятилетним мальчишкой я запомнил такую сцену. Немецкие оккупанты покидали наше село. Машину с фрицами окружили полицаи и слезно взмолились: «А нас забыли!» Фашисты их успокоили: «Не переживайте, мы вернемся!»