В дверь осторожно постучали.
– Входите, – откликнулась я. Через порог робко и как-то неуверенно переступил мой бывший муж. Из-за его спины Павликом Морозовым выглядывал сын.
– Мой друг, отец детей моих, входи. Тебя всегда я видеть рада. Мне большей в жизни нет награды, чем видеть нас друзьями вновь. О если бы могла любовь, когда-то жившая в сердцах – твоём, моём, опять воскреснуть, и мрак обид, и ссор из душ, несправедливо разлучённых, навек, мой милый друг, низвергнуть!
Оторопев, супруг, испуганно озираясь на сына, переступил порог. Я, не обращая внимания на его явную растерянность, продолжала:
– Но всё ж входи. Растерян сын, и он тебя привёл в подмогу. Давай с тобой поговорим, но не проси менять дорогу меня, мой друг.
– Мамусик, – растерянно обратился он ко мне по-семейному. –А я думал, что сынок наш преувеличивает. Ты в самом деле с ума, что ли, сошла?
Ничуть не смутившись, я смиренно продолжала толковать о своём:
– Я в ум вошла. Смогла навеки я цепи с разума сорвать. И осенила благодать меня и ум заблудший мой, который спал. Теперь проснулся. Я не живу теперь, как в сне.
Чем больше я продолжала, тем более расстроенным становился вид нашего папы, и более торжествующий – у сына – «вот видишь, я же говорил!»
– Воссоздан храм в душе моей. Свободен он от паутины, что наплели в судьбе своей путями ложными своими. И ты, и ты проснись, мой друг! К тебе твоё взывает сердце. Зовёт тебя твоя любовь.
Я протянула к нему руки:
– Умри! И ты воскреснешь вновь. Стань снова чистою страницей. Позволь Творцу писать на ней. И вновь душа взовьётся птицей, дни станут ярче и светлей.
– Как-то это всё неожиданно, – совсем уже потерянно сказал муж. – Нужно и вправду «скорую» вызвать, – обратился он теперь к сыну.
– Может, я за тётей Леной сбегаю, – прибег сын к последнему аргументу. – А ты, пап, с ней пока поговори, – сказал сын, не называя меня «мама» и, видимо, не понимая, что это за чудо, совсем недавно бывшее простым, любимым и понятным человеком, ходит по дому. – Потому что, она хоть и говорит стихами, как блаженная, и ведёт себя странно, но рассуждает-то вроде здраво. Иногда даже интересно.
Они переговаривались, не обращая внимания на моё присутствие, видимо совершенно искренне считая меня невменяемой. Но я не обижалась. В те благословенные дни я ощущала Бога в душе каждого из нас.
Дверь хлопнула, – сын помчался за Леной, а муж, с опасением отодвинув от меня подальше нож, с надеждой спросил
– Слушай, может, у тебя выпить что-нибудь есть? А то мне что-то совсем нехорошо.
– Там поищи, в столе. Быть может, найдёшь себе чего-нибудь. Там в дальнем ящичке отложен бальзам, «прими его на грудь». А водки в доме нет теперь. Закрыта к сердцу пьянства дверь. Да, впрочем, слабостию этой я не страдала никогда. А ты, коль хочешь, – не беда. Ты утоли печаль спиртным, допрежь, чем с ним совсем расстаться.
Обрадовавшись такой нечаянной моей покладистости по острому ранее вопросу, дрожащими от ужаса руками патер собрал в доме все склянки с остатками настоянных на травах бальзамов, слил всё в один большой стакан и залпом выпил.
– Вот же пёс! Не помогает. Ни в одном глазу, – потрясённо проговорил он, посидев в полной прострации минут пять. – Машенька, с чего тебя разобрало? Я никогда за тобой таких странностей не замечал.
– В чём я странна? Что я любовью одной наполнена навек? Что места нет во мне для злобы? Что с ней борьбу сейчас веду? Что рада ратному труду такому я? Да что ж плохого? – с жаром обратилась я к нему. – Тебя прошу я мне помочь. Веди ты сам с собой борьбу. И сам в себе врага повергни, – страстно призывала я. – В тебе, тебя любя, творю. И пусть душа лишь Богу внемлет. И от него я говорю: мой Светлый Ангел!
Муж с ужасом отступал поближе к двери.
– Мой герой! В тебе любовь живёт сама. В тебе она открыла душу. Впусти её к себе самой. Впусти, последний мой герой! Веди с самим собой борьбу. И сам себя ты побеждаешь. В тебе, тебя любя, творю. И в этом ты мне помогаешь.
В дверь постучали, в неё тотчас же со скорбным выражением лица вбежала Лена, за ней вошёл сын.
Муж, с облегчением воздев руки в мою сторону и красноречиво указывая ими на меня, передал меня на попечение любимой подруге, а сам в изнеможении упал на кухонный диванчик.
Обрадованная увеличением количества «овец заблудших», я вдохновенно продолжала:
– Мы не устанем в этой брани, и зло в тебе любовью станет. К тебе идёт твоя любовь.
– Какая любовь, Маша, что с тобой? – взяла «бразды правления» в руки подруга.
– Души твоей открыты дверцы. В любовь идёт твоя любовь, – терпеливо продолжала объяснять я. – С душой опять сольётся вновь твоя любовь. И твоё тело вместит в себя одну любовь. И разве, друг мой, это дело, нам стать вместилищем грехов? – вопросительно взглянула я на мужа.
– Здесь рождены мы не напрасно. Трудился долго наш Господь, чтоб привести с тобой друг к другу. И души наши, то – подруги. Они призвали души их – моих детей. Но и твоих.
На этом месте всем своим видом мой муж выразил буйную радость, очевидно, по поводу, что не дожил со мной в браке до этого кошмарного дня.
Не желая умалять его радость, я дала понять, что не имею намерения потребовать продолжения исполнения супружеского долга – «быть вместе в скорбях и радостях», тем более что радости в этот миг казались ему в содружестве со мной очень сомнительными.
– Любовь свою мы потеряли. Она не может жить средь ссор. Но души наши звали, звали, – её – любовь. Она пришла.
Муж с большим сомнением покачал головой, а Ленка потрясенно прошептала ему:
– Наливай, – и, не глядя, протянула первую подвернувшуюся под руку чашку.
– Она теперь со мною вместе. И мою душу позвала она к творению совместному. Моя душа огромной стала. И мои мысли крепче стали, быстрее лайнеров земных. Быстрей звезды далёкой света. Моли Творца, чтоб дал тебе задачу выполнить вот эту: любовь пусти по белу свету, – обратилась я ко всем, и только тут заметила, что Лена беззвучно рыдает, закрыв мокрое лицо руками.
Я подошла к подруге и обняла её за плечи.
– Любовь, – не ложь, не грех, не блуд. Не зло. И помни, нет там пут для крыльев мысли и мечты. И пусть везде царит любовь, где ты пройдешь её путями.
Осоловевший наш папа, подперев щеку рукой, с изумлением и тайным ужасом смотрел в мой говорящий рот.
– Машенька, это я-то светлый ангел? Ты ж сама меня называла «пьяница, бабник, алкоголик и даже скотина». Ты забыла? – вспомнив начало моей тирады, иронично высказался он.
– Была я раньше не права. В себе тогда не находилась. Мне только истина открылась. А – ты дитя. Дитя ты Бога. Дитя, не знавшее любви. И к ней теперь твоя дорога. И сердцем путь благослови. И попроси Отца об этом. Во всем тебе поможет он. Осенит душу твою светом. Грехом не будешь уловлён.
Услышав знакомые и понятные слова, моя верующая в Бога и еженедельно посещающая церковь Ленка, оживилась:
– Послушай, – обратилась она к сыну, – вроде всё правильно, но как-то чудно. Какая-то странная логика.
– Вот-вот, - подхватил сын. – Типичная логика шизофреника.
– Что-то я не слышала, чтобы шизики говорили стихами, – возразила ему моя преданная подружка.
На кухню вышли оба моих зверёныша. Зинка, мурлыкая, прыгнула ко мне на колени, а подошедшая следом собака сунула мокрый нос в мою руку. Я нежно прижала их к себе, на что сын сказал:
– Вы можете себе представить, тётя Лена, эта сумасшедшая кладет их с собой обоих спать. Это сёстры мои, говорит.
– Нормальна я, – вмешалась я. – С каких вдруг пор влюблённый дауном казался? Меджнуна странен разговор, но в сердце Лейлы отозвался любовью он. И тихим светом. И близких душ людей рассветом. Когда душа поёт в любви, её Вселенная вся слышит. Я всех люблю! И негой дышат сейчас мои Земля и Небо. Ведь я в любви вмещаю их.
– Любовь даётся на двоих, – радостно вклинился в разговор «глава в отставке». – Вот видишь, и я говорю теперь стихами. Слушай, а может, это заразно? Приду на работу и начну с начальством ямбами разговаривать. – Тут он хихикнул. Видимо, начал действовать бальзам. – Враз уволят. И не станут разбираться, чего моя душа просит. Люди не прощали другим их совершенства. А ты никак в ангелы подалась? - Внезапно его чело омрачила меркантильная мыслишка. – Ты работать-то собираешься? Кто ребёнка кормить будет, пока ты человечество спасаешь?
– Всё Бог творит. И я послушна лишь воле замысла его. И если б все мы взялись дружно, и каждый Бога своего в своей душе всегда лишь слышал. Он нас вовек не покидал. Он нас, отогревая, слышит. А ты давно его слыхал? – оставив без ответа его последние опасения, сказала я.
– Нет, – простодушно отвечал патер.
– А ты прислушивался, милый? Он говорит нам каждым днём, рассветом каждым, спелой нивой, туманом, ветром и дождём. И морем синим, солнцем ярким. О, как он солнцем говорит! Весны цветами, летом жарким, земли красою нас манит с небес, рождая наши души для новой жизни на земле.
– Тебя в стихах устали слушать. Поговорим наедине? – прервал мой страстный призыв супруг.
– Вот видишь, снова отозвалась твоя душа. Спешит к любви.
– Маша, я очень обеспокоен, – произнёс муж, увлекая меня в соседнюю комнату. – Если ты в состоянии соображать, пожалуйста, ответь мне человеческим языком. Ты что, не понимаешь, что этими своими смертями клиническими, речами непонятными пугаешь ребенка? Он прибежал ко мне, трясётся весь.
– Со мной всё в порядке. Я могу вернуться к прежней работе, к прежней жизни, - неожиданно легко перешла я на прозу, – но как ты не понимаешь, я этого не хочу! Все эти потрясения не случайны. Меня призывают к служению и, может быть, большему, чем к служению Отечеству.
– Всё ясно. А без тебя мир, что, некому спасать, – со злостью выкрикнул в привычном тембре семейного скандала бывший супруг. – А ты о ребёнке подумала?
– Вот о нём я как раз и думаю. И надеюсь и на его помощь тоже. Ты пойми, я не одна такая. Нас много. Бог через людей идёт на Землю, творит свои дела чрез нас и говорит людей устами…
– Я тебя прошу, – резко оборвал меня муж. – Только вот сына-то не втягивай в свои бредовые идеи!
– То не зависит от меня. И будет это его выбор.
Муж с досадой махнул рукой и сказал, выходя из комнаты:
– В общем, талантливая ты наша. Ты пока тут одна побудь. Посиди, поразмышляй на досуге между откровениями. А ребёнка я из этого дурдома забираю. Опомнишься, – верну.
– Мам, я пойду к папе, – извиняющимся голосом проговорил сын. – Ты не бойся, я тётю Лену попросил побыть с тобой.
– Я не боюсь. И ты не бойся. Со мной всё будет хорошо. Приходи ко мне. Я люблю тебя. И буду ждать.
Посидев минут пять в раздумье, я решила, что общение сына с папой не помешает отцу. Сын столько пережил за последние дни, что ещё неизвестно, - кто кого утешит и просветит. Поговорив ещё немного с Леной, совершенно успокоив её своими логическими, со ссылкой на книгу Моуди, рассуждениями и мягко выпроводив её, я вернулась к своей тетради.
Теперь опять я умолкаю, я всё сказал, и я в тебе, а ты во мне, и ты прекрасна, моя душа. И, слышишь ты, – сбылись теперь мои мечты!
Какое-то время я провела в блаженном безделье, лежа на кровати и читая свои любимые книги. Но потом снова вернулась к заветной тетради, не переставая удивляться лёгкости, с которой я изъяснялась рифмованными, хоть и не очень литературно-изысканными фразами.
Я сама была сыта дневным лучом, росинкой малой, но я была не одна, и домашние дела призвали меня к себе. О как же раньше казались несовместимыми творчество и заботы! А теперь я находила удовольствие, хватая в руки швабру и весело выгоняя грязь из дома. С радостью заботилась о своих зверях, и они, словно чувствуя эту непринуждённость и отсутствие в моих действиях признаков постылой необходимости, вели себя как желанные гости на этом празднике жизни.
И я понимала, что любовь даже выше творчества, потому что она вбирает в себя и его! Всё вокруг – муза моя, все – соавторы мои. Всё вдохновляет мою душу!
Моя любовь, иди ко мне, а я к тебе опять иду.
Идём с тобой друг к другу оба, мой сын и брат, мой муж и сват, пребудем вечно мы друг в друге, и будем вечные подруги. Моя любовь – моя душа, о, Боже, как ты хороша.
Рука Творца, мы будем вместе и я опять твоя невеста. Иди ко мне. Летишь ты снова. Иди ко мне. Пребудь во мне. И снова мы друг с другом вместе, моя душа, моя невеста, – на этом месте я всхлипнула от охвативших меня чувств, – не плачь, иди ко мне скорей, я у твоих стою дверей. Мы Боги оба – ты и я, и вместе мы опять семь-Я.
Моя душа, пребудем в друге, и снова я твоя подруга и, Боже, как ты хороша.
Мой Ангел вечный и Творец, я в нём пребуду наконец.
Моя любовь, моя судьба, моя Россия, Лиссабон, и Турция, и Вавилон, – вы все мои, – и рай и ад, вы все. Никто не виноват, я сам всё это сотворил, я сам себя теперь простил. Я ад и рай в себя вобрал. В моей любви моя любовь, моя любовь, моя любовь. Мы вместе вновь, моя Россия и душа, о Боже, как ты хороша. Как я тебя теперь люблю, тебя, душа, Боготворю, моя Россия и душа, о Боже, как ты хороша.
Перелистнув предпоследнюю страничку тетради, я обнаружила, что она частично исписана Лениной рукой, которая месяц назад приглашала меня «завтра на обед».
Вдохновенное перо, не споткнувшись, продолжило:
«Приду на твой сейчас обед, настало завтра для меня. И я опять иду к тебе».
«Нет, к Лене я сейчас, пожалуй, не пойду, – подумала я. – Она и так еле успокоилась. Да и ни к чему дважды испытывать её нервы за один день. А то она, зная о моих прежних страданиях и привычная к «неотложкам», решит, что я окончательно свихнулась на почве несчастной любви, и не найдет ничего лучше, как вызвать специалистов с «Канатчиковой дачи». Тут мне нужен советчик с крепкими нервами».
И я опять иду к тебе, мой Александр, – ты мой герой, герой последний. Дверь открой. И заходи ко мне сейчас.
Уверенность в том, что он непременно услышит мои мысли и через пять минут, как «сивка-бурка», возникнет передо мной, была абсолютной. Желание поделиться с Александром тем, что происходило со мной в последние дни, заставило меня торопливо дописать последнюю страничку уже второй тетради.
Я всё сказала без прикрас. Меня вела рука Творца, – моя душа, как шла ко мне ты не спеша, но я прощаю и люблю, и я тебя Бого-творю. С тобою я, и вместе мы, вот так, веселые умы. Веселья час для вас настал. Пошла я молча на привал, ведь я любовь, и я устала, но я творить не перестала, творю сама в себе навеки, навсегда, теперь мы Бого-человеки. Моя любовь. Моя судьба, моя душа и моё тело, – любовь. И как я хороша.
Иду звонить я не спеша сама себе, мой Александр. Твоя душа идёт к тебе. Встречай. Я снова у порога. Ты мой, и я твоя, мальчишка, бежим к друг другу мы вприпрыжку. Твоя душа – твоя любовь.
Я женщина и свой творец, я отдыхаю наконец.
И вторая тетрадь была уже полностью исписана, но, повинуясь Неведомому, я написала на её обложке без знаков препинания:
Я ваш отец вы моя мать не надо сути изменять
Твори как я себя поймите вы друг в друге оба
И вместе будете до гроба
Души и тела я один ваш раб и полный господин
И все вы дети хороши
Ведь я старался от души
Прочитав написанное, я с полчаса осмысливала происходящее, потом, слегка отобедав, – аппетита не было совсем, и в те дни я была сыта целый день ломтиком яблока или маленьким помидором, – решив, что «ум хорошо, а на двоих с Александром будет два ума», я набрала номер телефона своего друга.