Недавно мы с Шурой справили золотую свадьбу. Жизнь прожили непростую, как и всё наше поколение. Государственный каток репрессий дважды прокатился по моей семье. Отец был арестован. Мать ездила хлопотать к М. И. Калинину, тот помог. Отца освободили, но в 1935 году он умер. По наговору репрессировали и деда, сослав его в 1933 году на север. Жила семья в Калинине. Когда началась война, мама пропала, а я с братом матери, взявшим меня на воспитание, поехал в эвакуацию. Долго шли пешком. Затем сели на поезд, доехали до Ярославля. Там дядя, который был преподавателем русского языка и литературы, привёл меня в милицию: вот, мол, пристал ко мне парень, куда его девать? И ушёл. Меня как беспризорника отправили в детский приют-распределитель. Там я перезимовал, а весной подростков 13-14 лет отправили вручную добывать торф. К осени большинство из нас разбежалось. Я тоже удрал. Прибился в Удомлю к тёте Анфисе, маминой сестре. Она вскоре умерла. На похороны приехал её муж (через месяц и сам умер), служивший в Арзамасе-2. Он устроил меня в железнодорожное училище. На железную дорогу принимали только совершеннолетних, а мне по окончании училища было всего шестнадцать. Меня послали на Урал. Целый месяц ехал на товарняке вместе с другой молодёжью. Нас отправили на рудник, где добывали хромовую руду. Небольшой посёлок при руднике строили спецпереселенцы. Здесь я научился премудростям профессии электрика. Сменил ещё несколько специальностей и мест жительства. Закончил техникум. В 1952 году вернулся на родину в Калинин. Родной город встретил чистым небом, но на месте нашего дома стояло новое здание. Я уехал в деревню, где жила мамина сестра. В этой деревне и повстречался со своей «дамой». Она жила через дом. Поженились.
Шуре досталось в детстве не меньше моего. Отца убили на фронте. Осиротело пятеро детей, Шура старшая. Когда ей было тринадцать, послали работать на лесоповал. Там её чуть не раздавило. Потом в колхозе пахала на себе, обвязавшись верёвками. Когда исполнилось пятнадцать, направили на торфоразработки... Где только ещё не трудилась...
Я был главным энергетиком, когда попал в больницу с острым приступом глаукомы. Пролежал несколько месяцев. Сделали операцию. Зрение упало до 20 процентов. Ещё семь лет я продолжал работать, но зрение доставляло всё больше хлопот. Ведь работа с чертежами, документацией. Постепенно зрение угасло совсем, осталась только пелена перед глазами и какое-то шевеление, если смотреть на свет. Мне дали вторую группу. Год посидел дома, а потом научился собирать патрончики для люминесцентных ламп, но работа показалась слишком примитивной...
Белая трость стала моей опорой. Повожу палкой вокруг, никого нет, значит чисто, можно идти. Но в одиночку я обычно не хожу. Когда рядом верная жена, трость не нужна. Шура — быстрая, ловкая, но шесть лет назад случилось так, что теперь и она без меня может ходить только с палкой.
Шла она по мосточку через глубокую канаву. Упала. Зацепилась ногой между досок и висела минут сорок вниз головой. Еле докричалась до соседей. Принесли лом, чтобы вывернуть доски и вытащить её из плена. Потом искали машину. Привезли в больницу, затем домой. Через десять дней врач призналась, что неправильно лечила. Нога иной раз так болит, что мочи нет. Другой бы и не ходил, а она берёт своей крепкой натурой. Всю ночь плачет от боли, а утром встанет. Лес рядом, ну как не пойти. Наденет очки, возьмёт в руки палку — и в путь. Однажды нога отказала.
— Господи, помоги мне хоть до дома дойти, ведь рядом. — Поставила впереди ведёрко, облокотилась и пошла, передвигая его всё дальше. С горем пополам добрела до дома. Далеко она не ходит, тем не менее, приносит по два ведра грибов. И пожарит, и посолит и насушит, и супчика сварит. Готовит она вкусно, добавляет травки и корешки.
Однажды нагнулась на грядке, а разогнуться не может. Кликнула меня. Я направился к ней, ни на один цветок не наступив. Довёл её до крыльца. Она лезет, руками перебирает, а щенок рядом таким же макаром. Она ему: «Рик, я упаду, ты не даёшь мне забираться». Поняла собачка, села в сторонку, подождала, пока хозяйка заберётся, лишь потом последовала за ней. На крыльце я усадил Шуру и, как часто делаю, стал волосики перебирать, гладя по голове.
Мы подолгу живём на даче. Иной раз часов до двенадцати там стоит мёртвая тишина. Это значит: Шура плохо спала ночью из-за больной ноги, вот я и позаботился, чтобы не тревожили. Дети и внуки тихо занимаются своими делами: кто книжку читает, кто шьёт, кто вяжет. А иной раз спозаранку Шуры и след простыл. Ушла в лес. Спросим, что она там делает:
— Думаю, размышляю, философствую.
Я, хоть и слепой, но сам строил дом, лазил, доски строгал. Я и дрова напилю, и воды принесу. Живём дружно. Бывало, и ругались, но до драки не доходило ни разу.
Шура оглохла. Надо кричать в самое ухо, чтобы она услышала. Когда мы сидим перед телевизором, я спрашиваю, что показывают, Шура — что говорят. Жена часто шутит: «Мои глаза, а его уши».