Во дворе его все называли Клопик. Это прозвище появилось спонтанно. Одна из мамашек, завсегдатая дворовых лавок, как-то окликнула его этим прозвищем, затем ее сыновья стали звать его Клопиком, так это прозвище и пошло по губам дворовых обитателей. Это была одна из особенностей того места, в котором он жил. Военный городок - одна школа, один магазин, один дом культуры, несколько пятиэтажек, и, конечно же, маленький двор, где все друг друга знают. Мужья весь день несут службу в военной части, а жены, кто не работает, гуляют с детьми во дворе. Стоит кому-то ненароком обронить каплю интересной сплетни, слуха или высказывания, как эта капля тут же расползается по ткани двора. Его прозвище, всего лишь, стало одной из таких капель.
Конечно, его странное прозвище появилось не на пустом месте. Худощавое, низенькое тело, увенчанное большой головой с жидкими светлыми волосиками, делало его похожим на маленького жука, незаметно перемещающегося по детской площадке. Но что действительно выделяло его среди других детей, так это огромные серые глаза, которые невероятно диссонировали с его измученным лёгочными болезнями телом. У него были очень живые глаза с невероятно цепким взглядом. Он мог неподвижно примоститься на краю песочницы и подолгу разглядывать какого-нибудь ребенка или его родителей. Под его взглядом взрослые переставали кричать на детей, а дети переставали плакать.
Так он и стал Клопиком. Он никогда не обижался на это прозвище, потому что ощущал, что люди, произнося его, становятся к нему намного ближе, чем когда обращаются к нему по имени. Его мама видела, что ребенок доволен, а потому не видела ничего дурного в приросшем к нему «дворовом» имени. Со временем и в ее обращении к сыну, иногда проскальзывало особое, ласковое «Клопик, домой».
И только она всегда называла его Андрейкой, а он называл ее Катюшкой. Они были одногодками, росли в одном дворе и жили в соседних домах, стоящих друг напротив друга. Это позволяло им не расти в одиночку. Оба были слабыми детьми и часто болели, а потому были вынуждены сидеть дома. В эти дни, их вынужденного заточения, они старались отвлечь друг друга от грустных мыслей. Каждый по очереди рисовал какой-нибудь рисунок и прикладывал его к окну, а другой рассматривал его в бинокль из своего окна, и пытался угадать, что же там изображено. Бинокли им купил дядя Валера (как называл его Андрейка), отец Катюшки. Он был рад, что кто-то находит способ заставить его дочь улыбаться, когда для улыбок у нее нет особого повода.
Когда лечение давало результаты, им разрешалось выходить на улицу. Но и здесь они большую часть времени проводили друг с другом. Остальные дети носились по площадке, играя в активные игры, способствующие утряске детских гормонов, и им было неинтересно брать в свои игры слабых и неподвижных детей, державшихся к тому же в стороне ото всех.
Иногда дядя Валера, показывал Катюшке «космонавта». Он поднимал ее высоко над собой и очень быстро крутился на месте. Катюшка расставив руки в стороны, кричала от восторга. Другие отцы не делали этого. Они всегда были слишком уставшими или слишком занятыми. Поэтому, едва завидев, как дядя Валера показывает дочери космонавта, все дети стекались к нему ручейками со всех сторон детской площадки, и просили покружить и их. Но дядя Валера редко соглашался, говоря детям о том, что их родителям это может не понравится, и что всем им и без того есть с кем, и во что поиграть.
Дети не знают, что такое зло, но они умеют причинять его другим, а еще дети не понимают взрослого сарказма, но умеют инстинктивно на него реагировать. Именно так они отреагировали на слова дяди Валеры, и стали иногда звать в свои игры Катюшку и Андрейку. Правда, единственное во что они могли играть без вреда своему здоровью, это прятки. И уж в этом они оба преуспели. Используя свою моложавость, они становились буквально невидимыми в выбираемых ими укрытиях. Особенно в этом преуспела Катюшка. И однажды она спряталась так, что дети до самого вечера не могли ее найти. Ее нашел отец.
Катюшка спряталась в зарослях шиповника пышно разросшегося под окнами одного из домов. В центре этих зарослей оставалась заброшенная, выведенная из применения канализационная развязка. Коммунальщикам не было до нее никакого дела, ее просто вычеркнули из ведомостей, не удосужившись даже осушить и элементарно закрыть канализационным люком. Патологоанатом скажет, что, упав в открытый канализационный люк, Катюшка ударилась головой о торчавший вентиль, потеряла сознание, упала в воду и захлебнулась. Но прежде чем Катюшка попала к нему, и он смог дать это заключение, дежурный наряд милиции, совместно с врачами скорой помощи, в течение нескольких часов пытались забрать тело девочки у обезумевшего отца.
В тот день мама Андрейки дежурила по столовой, и он смог находится во дворе до позднего вечера, в то время, когда других детей родители растащили по домам. Он видел как дядя Валера доставал Катюшку из колодца, как в забытьи делал ей искусственное дыхание и остановился лишь, когда у нее пошла изо рта кровь от разрыва легких. Он слышал крик, которым отец Катюшки наполнил все пространство их городка. Андрейка никогда не думал, что взрослый мужчина может издать такой пугающий, в чем-то даже нечеловеческий, крик. Он смотрел, как дядя Валера, прижав тело дочери к груди, бесцельно ходит по детской площадке.
Это случилось в первые дни лета, а осенью Андрейка с Катюшкой должны были вместе пойти в первый класс. Они много думали об этом. Часто планировали, как за месяц до учебы начнут усиленно следить за здоровьем, чтобы не омрачить этот день, «первого сентября», какой-нибудь болезнью, как они встретятся возле дома, Андрейка возьмет их портфели, а Катюшка возьмет их букеты, и они попросят родителей разрешить им самим дойти до школы, вдвоем. Вместо этого Андрейка пойдет один, без букета и в сопровождении мамы. В ночь, перед этим днем, ему приснится Катюшка. Хотя он не будет уверен, сон ли это. Ночью, он почувствует, что в комнате кто-то есть, а, открыв глаза, увидит Катюшку. Она будет сидеть на краю его кроватки и плакать.
- Привет Катюшка, - с едва уловимой, и не осознанной до конца, радостью от этой встречи, произнесет Андрейка. Но Катюшка, так ничего и не ответив, будет продолжать плакать. – Ты плачешь, потому что тебе было больно умирать? – поинтересуется он у своего самого близкого друга.
- Нет, Андрейка, - неожиданно прекратив плакать, знакомым звенящим голоском, ответит Катюшка. – Мне папу моего жалко. Ему будет плохо.
Больше Андрейка ничего не успеет узнать, потому что его разбудят. А Катюшка больше ни разу ему не присниться.
Дядя Валера был учителем младших классов, и станет классным руководителем Андрейки. С того момента дядя Валера станет Валерием Геннадьевичем, но это произойдет не только из-за его нового статуса. Многие дети, кто раньше называл его дядей Валерой, после смерти его дочери станут обращаться к нему исключительно по имени-отчеству, словно прежнее обращение к нему, было связано исключительно с наличием у него ребенка. Живого ребенка.
Правда Андрейка не успеет толком привыкнуть к этим переменам, потому что уже в конце зимы Валерий Геннадьевич уволится из школы. Он почти никогда не будет вызывать к доске девочек, а когда из-за жалоб родителей на то, что их дочерей ограничивают в возможностях, ему все же придется это делать, в уголках его глаз всегда будут появляться слезы. Видя детей, он будет становиться молчаливым, а ведь общение с детьми, это то чем дышит любой учитель. И почувствовав, что он в этом общении задыхается, Валерий Геннадьевич уйдет из школы.
Андрейка всегда восхищался им. Правда он еще не знал, что это называется восхищением. Ему нравилось наблюдать, как менялось лицо Валерия Геннадьевича, когда Катюшка выбегала из подъезда, встречать отца, возвращающегося с работы. Подходя к дому, он часто выглядел каким-то грустным, задумчивым или просто уставшим. Но в каком бы настроении он ни был, подходя к подъезду, и зная, что дочь вот-вот выбежит его встречать, он менялся в лице, становясь радостным и приветливым. Еще Андрейке нравилось следить за женщинами во дворе, как они, странно улыбаясь, смотрели Валерию Геннадьевичу вслед, когда он по выходным прогуливался по двору со своей женой. «В такие моменты он выглядит самим собой – красивый, самоуверенный и недоступный» - услышал однажды Андрейка от одной из женщин, провожавших Валерия Геннадьевича этим своим странным взглядом.
Еще, пару раз в месяц Валерий Геннадьевич устраивал дочери профилактический мед.осмотр – замерял ей температуру, давление, проверял реакцию зрачков, взвешивал ее и измерял ей рост. Для этих целей у него даже была заведена специальная тетрадка, куда он записывал все показатели. Андрейка всегда присутствовал при таких осмотрах. Валерий Геннадьевич не возражал, потому что Катюшке так было веселей. Он даже завел отдельную тетрадку для Андрейки, и записывал в нее его показатели. Андрейке нравилось следить за взглядом Валерия Геннадьевича, когда он вписывал в тетрадь показатели своей дочери и сравнивал их с предыдущими данными. Андрейка всегда мог понять, доволен ли он результатами, или обеспокоен ими. Он знал, что Катюшка не замечает таких вещей. Но он никогда не делился с ней этими наблюдениями, потому что тогда бы, эти осмотры могли превратиться для нее в моменты ожидания каких-то результатов, а не в моменты общения с отцом.
Андрейка никогда не видел своего отца и пытался представить, вел бы он себя так же, находись он рядом, как Валерий Геннадьевич, вел себя со своей дочерью? Смотрел бы он на него так же? Конечно, он не был обделен родительским взглядом, ведь мать всегда смотрела на него с любовью (иногда даже чрезмерной, отчего Андрейка чувствовал себя некомфортно, потому что не умел отдавать такого же взгляда). Но он всегда ощущал грусть в мамином взгляде, всегда подмечал, как она на мгновение переводит взгляд куда-то за него, словно надеясь разглядеть там кого-то, кто будет с любовью смотреть на нее, пока она смотрит с такой же любовью на своего сына.
Они всё так же жили в одном дворе, и Андрейка мог наблюдать за размеренным течением жизни Валерия Геннадьевича. Он буквально кожей ощущал, как эта размеренность становилась вязкой и холодной, и в какой-то момент эта жизнь застыла в замороженном состоянии, причудливым узором зафиксировав боль Валерия Геннадьевича. Его жена стала гулять одна, затем с другим мужчиной, а потом стала возвращаться с этих прогулок в другой дом. Иногда Андрейка и Валерий Геннадьевич случайно встречались на улице, но у них почти никогда не было слов, которыми можно было бы заполнить эти встречи.
- Почему ты позволяешь называть себя Клопиком? – отстраненно произнесет однажды Валерий Геннадьевич, пытаясь заполнить паузу в одной из таких случайных встреч.
- Не знаю, - растеряется неожиданному вопросу Андрейка, но тут же поспешит сказать еще что-нибудь, не желая упускать возможность поговорить хоть о чем-то с Валерием Геннадьевичем. – Я, правда, не знаю, что люди хотят этим сказать.
- Это значит, что они считают тебя крошечным человеком, - все так же отстраненно произнесет Валерий Геннадьевич.
- Но я ведь и, правда, меньше других детей.
После этих слов Андрейка задумается - а не сказал ли он чего лишнего?! Задумается, потому что после его слов Валерий Геннадьевич надолго замолчит. Так они и будут молча идти к своим домам, тем промозглым мартовским вечером.
- Верно, - произнесет Валерий Геннадьевич так, словно и не было этой долгой, молчаливой паузы. – Вы с Катенькой всегда были меньше других детей.
Валерий Геннадьевич снова замолчит, погрузившись в свои мысли, а Андрейка, заметив, что они подходят к его дому, поспешит сказать еще хоть что-нибудь, чтобы обратить на себя внимание.
- Я не был. Я и сейчас есть, - с надеждой в голосе произнесет он.
- Я знаю, - безразлично ответит Валерий Геннадьевич, и, оставив Андрейку у его подъезда, с отстраненным видом побредет к своему дому.
Он никогда не смотрел на Андрейку во время разговора. То есть он, конечно, смотрел на него раньше, но после смерти дочери, он смотрел куда-то в сторону, рядом с Андрейкой, но не на него. Правда, тяготило Андрейку не то, куда смотрел Валерий Геннадьевич, а то, как он смотрел. Его новый взгляд уже давно не давал Андрейке покоя. Уже на похоронах Катюшки, когда Андрейка увидел Валерия Геннадьевича, идущего за гробом дочери, он едва узнал его лицо. Причина этого была в глазах. В них ничего не отражалось, и они не блестели, как раньше. В одно мгновение его взгляд превратился в матовую стену, которой он отгородился от окружающей действительности. С того момента, Андрейка искал способ проползти вдоль стены этого взгляда и найти дверь, за которой в Валерии Геннадьевиче скрывается дядя Валера.
Он и сам не знал, что у него есть план по «возвращению» дяди Валеры. Просто в один из весенних дней, он отчетливо понял, что он должен сделать. Он поймет, что дядю Валеру съедает не грусть по Катюшке, а терзания оттого, что он не сумел оказаться рядом с ней в нужный момент, не сумел помочь ей. И тогда он решит дать Валерию Геннадьевичу возможность оказаться рядом с человеком, нуждающимся в помощи и спасти его. Но так как поговорить об этом он ни с кем не мог, а просить кого-то об этом, тем более, он решит сам стать человеком, нуждающимся в помощи.
Он хорошо знал привычки и маршруты Валерия Геннадьевича. Знал где и когда он бывает, кто в это время находиться вокруг, мимо каких мест он проходит и как эти места можно использовать. Одно из таких мест, а именно покрытую льдом заводь, он и решит использовать. Дети называли эту заводь гиблым болотом, из-за крохотных размеров, из-за зарослей камыша и кустарника, густо разбросанных вдоль берега, и из-за трупов крыс и птиц, которых в нем часто находили. Но, разумеется, никаким болотом эта заводь не была. Вода из него постоянно отводилась через бетонную трубу, проложенную под землей, через которую вода сбрасывалась в старый мусорный овраг, расположенный на краю города. Вот там, сбрасываемая вода действительно превращалась в болото.
И вот, когда Валерий Геннадьевич, одним воскресным мартовским днем, будет проходить по дороге мимо этой заводи, он заметит Андрейку, стоящего на льду в самом центре заводи. Со ставшим ему уже свойственным безразличием, он не придаст этому никакого значения. Андрейка радостно помашет ему рукой. Валерий Геннадьевич лишь поднимет воротник своего пальто, и вновь погрузится в свои мысли. Андрейка не обидится, он будет придерживаться плана. Он громко вскрикнет, чтобы привлечь к себе внимание, и прыгнет в заранее заготовленную прорубь. Провалившись под лед, он решит ухватиться за растительность на дне заводи, чтобы, задержавшись под водой, дать Валерию Геннадьевичу время и возможность спасти себя. Но одного обстоятельства мозг ребенка не сумеет предусмотреть. Он не учтет, что раз уж вода из заводи сливается через трубу, то подо льдом вполне может оказаться довольно сильное течение. Подхватив Андрейку, это течение стремительно потащит его к трубе, а там, его ждут несколько десятков метров под землей, на пути к грязным водам, покрытого нетающим, толстым слоем льда, болота.
«Ну и пусть, - подумает Андрейка. - Пусть мне будет также больно, как и Катюшке, тогда все будет по-честному. Может, я снова увижу ее, и мы сможем вместе играть. А вот и бетонная труба – мой последний аттракцион». Но в этот момент, разрезав мутную стену воды, и вцепившись в куртку Андрейки, его остановит рука Валерия Геннадьевича. В следующее мгновение он уже окажется на берегу, где Валерий Геннадьевич будет стаскивать с него мокрую одежду, пытаясь понять, стоит ли делать ему искусственное дыхание. Впрочем, обо всем этом Андрейка будет лишь догадываться, ведь, от испуга, он так и не откроет глаза. И в этот момент Валерий Геннадьевич неожиданно перестанет суетиться, видимо поняв, что с Андрейкой все в порядке, и в первые, за долгое время, первым заговорит с ним.
- Андрейка, - с давно забытым, мягким оттенком в голосе, произнесет он. - Не пугай меня так больше. Я не могу потерять еще и тебя.
Андрейка откроет залитые холодной водой глаза, и увидит, что на него смотрит прежний дядя Валера.
2009 год.