SASCHA FINSTERNIS
ОКНО ВО ТЬМУ
(FENSTER IN DIE FINSTERNIS)
…И в самый низ, и в самые верха…
Глеб Самойлов
ИМЯ СТРАСТИ
Не знаю, о чём пою.
Напрасно себя лечу
от этих снов,
кошмарных снов!
Вадим Самойлов
Давайте договоримся так. Если Вы готовы молиться на волосатый мускулистый торс, потный и похожий на шкаф, такой же лакированный и парадный, принадлежащий некоему субъекту, от шкафа по интеллекту не отличающемуся, во всяком случае, разительно, если слово «бодибилдинг» не вызывает у Вас ассоциации со словом «дебил», а извращения не вызывают восторга, то эти записки не для Вас. Для гопов, уж извините, не пишу. Мы с Вами, в таком случае, по разные стороны баррикад. Эти… даже не знаю, как их назвать… комментарии… Это для тех, кто в слова «сексуальность» и «сексапил» смысл вкладывает совершенно эстетский, кого может будоражить как запах хорошего парфюма, так и запах табака, и даже, по обстоятельствам – и пота тоже, кто… кто… кто… Для тех, у кого нестандартное мышление. По части секса тоже. Голубые страницы здесь будут. Розовых – не будет. Почему? Да просто мне нравится извращённое мужское начало, как и неизвращённое тоже, а женское не нравится никакое. Женское тело кажется мне неинтересным, лишённым аромата чувственности, недостойным желания, ущербным даже. Ибо в женском теле отсутствует первопричина наслаждения – член.
Будет здесь садо-мазо психологического толка, а будет и психология толка садомазохистского. И будет ясно, что, когда я ласкаю, мне вставляет гораздо сильнее, чем когда ласкают меня.
Жаль, не будет порядка. Ну да я бы не я была, кабы он был…
А тем, кто считает, что секс – это неэстетично… ну… что с дураков возьмёшь… даже говорить ничего не буду. Просто они не видели того секса, который красив. А механика… Да, механика – она действительно безобразна. Но то, что озарено нежностью и восторгом… Да ведь вспомните же, что цветки – это половые органы цветковых растений. Что же мы, каких-то там растений хуже?! Не болтайте ерунды!
Итак, приступим…
Первый раз
Ах, девочка… Как же он тебе нравится… Но ты лишена кокетства, ты честна и открыта… И всё же ты не против любовной игры. А что в ней нечестного?! Сердце вполне искренно сладко замирает…
Это всё игра. Это всё сон. И ты можешь делать всё – он в твоей власти. Это немного не то, на что он рассчитывал изначально, но если ему это понравится, он пойдёт на это, уже и не будучи чем-то (чем? не важно!) поставлен в зависимость от тебя.
А пока он сидит на диване. И ничего не делает. Словно спит. Или загипнотизирован. Это ты его загипнотизировала, чтобы он всё чувствовал, но не шевелился. Это же так классно, когда он пассивен. И когда ты стыдлива. Ты даже не называешь «действующих лиц» этой истории своими именами. Грубость – вне закона сегодня. Наоборот, всё напоено мёдом, приторно сладко. Нет, любовь здесь ни при чём. Более того, она табуирована. Твоя любовь – слишком больная тема для тебя, и не надо касаться её в этих развратных записках. Рядом с любимым ты деморализуешься и дематериализуешься, да, она очень больная, эта любовь, и ни о каком сексе нет и не может быть в этом случае и речи. Может, это и хорошо. Но вообще от секса ты ведь не можешь отказаться. Эти записки – о сексе, и больше не будем о любви. Но духовная сторона в таком твоём сексе имеет место быть, иначе ты, эстетка, почувствуешь к этому отвращение. Не любовь, но симпатия и уважение, трогательное, заботливое. Трепетное даже. Да здесь всё – один сплошной трепет.
Он сидит на диване и улыбается. Джинсы тесные. Нет, ты не накидываешься на него. Ты медленно-медленно, ощущая в животе сладкое болезненное замирание, подносишь руку к его ноге. Медленно-медленно касаешься рукой внутренней поверхности его бедра. И медленно-медленно ведёшь рукой вверх. И вдруг, осмелев, бросаешь руку туда, где плоть под джинсами уже напряглась в ожидании этой руки. Но ведь ты запретила ему быть активным.
Не надо торопиться раздевать его. Это никуда не денется.
Через одежду всё запретнее – и желаннее поэтому. Не знать, но – угадать…
А потом вы понимаете, что ждать больше нельзя. Прелюдия окончена. И ты отпускаешь его на свободу – чтобы он взял тебя, наконец. Не медли! – вопит вся твоя сущность – а он, негодяй, медлит! Но как это его издевательство сладко…
И вот… вот… Он в тебе. Ни о каком лишении невинности речи нет. Ты – вечная, каждая новая страсть – новый эпизод, предающий забвению всё, что было раньше. Ничего не было. И не было прежних твоих мужчин – ни земных, ни таких же, как и ты, брокенских ведьмаков. Всё новое. Ты – новая. И всё же – вечная.
А потом, когда уже всё, когда он уже не может больше – как он сладок, усталый, ни на что не способный. Как сладка ни на что уже не способная плоть. Да нет же – она способна – принимать ласки. Разве этого мало?! Может, всё и было ради этого момента, когда усталая, ослабевшая плоть оказывается в твоих руках?.. Не переборщи со страстью. Только медовая, сиропная, даже пошлая немного – порно всегда немного пошло – нежность. Утрированная, эстетская.
Какие у него губы… Пухлые, немного оттопыренные. Не все поймут, как они красивы и нежны… Но прибереги свои восторги до следующего раза…
И почему-то в этот миг тебе реально начинает казаться, что раньше на самом деле не было ничего. Что он – первый твой и единственный мужчина. Единственно возможный.
Может, взять его на Брокен?
Садо-мазо
Ты бы не хотела этого в действительности, нет, боже упаси. Но помечтать… Не о том, чтобы это случилось, а о том, как…
И чтобы ты сама, по возможности, была бы виновницей происходящего.
Такого, истерзанного, измученного, ты любила бы на самом деле, безо всяких табу. Ты спасала бы его и лелеяла. Милый мой, бедненький мой… Вытирала бы кровь – о, как бы было это больно и сладко. И… чем чёрт не шутит… Может быть, даже слёзы… Нет, нет, ты совсем не хочешь ему этого, нет и нет… И всё же, когда это вдруг случается в действительности, острота чувств такого накала способна испепелить так, что…
Но о таких потаённых сторонах своей натуры не принято говорить вообще.
И мы помолчим. Всё. Больше ни слова.
Садо без мазо
Вот тут допустима оголтелая пошлость. Ты хочешь этого типа, но он тебе противен.
Скорее всего, он красив омерзительной такой красотой – бездушной, фарфоровой, пустой. Ты его ненавидишь – но он будоражит тебя, гнусненько, чисто физически.
И что бы ты хотела с ним сделать?
Эх, что за педераст, девочка, в тебе пропадает…
Не пропадает?! Тысячи ухищрений, чтоб не пропал. В своих грёзах ты – мужик. Сильный, потный, грубый. Похожий на Шнура. И этого тонкого изящного недоноска… Ну… Как только мужик может…
Приковать цепями, и пусть ему будет больно – и пусть он этого не хочет. На самом деле не хочет, а не вид делает. И отыметь – грубо, пошло, в говне, в крови, в слезах.
Аппетитный всё-таки, засранец…
Мазо без садо
А вот этот – бог и властелин. Хищная птица – ярок и яростен, гордой красотой красив, зол. Синющие глаза, бронзовая кожа, идеально прорисованные черты лица…
И никакого даже представления, что такое – щадить…
И ты, которая всегда сама выбирала, ведьма брокенская, выбираешь его или соглашаешься с тем, что он выбрал тебя – твою жертву. Ты за ним на коленях ползти готова. А он прогонит, потому что ненавидит и презирает слабость и слабых. И он способен сделать слабой – тебя. И ты это готова терпеть.
Этот тебе не отдастся. Этому отдашься ты.
И с восторгом будешь вспоминать, что нашёлся-таки мужчина, достойный тебя, равный тебе, лучше тебя.
И потом, когда всё кончится, ты с недоумением подумаешь – и это его ты мечтала пожалеть?!
А чем чёрт не шутит?! Говорят, Мэнсон спит с плюшевым мишкой… Так, может, и он был бы прекрасен, попавший в беду, но не сломленный?
И всё же этого никогда не будет. Никогда. Он получит своё и улетит. И сочувствие твое ему не нужно, и помощь не нужна.
Хотела мучиться?! – получи. И не пеняй – сама же хотела!
Манная каша
Смешно, но ведьма любит манную кашу. Как самый изысканный деликатес. Больше, чем сгущёнку. И поделиться ей с кем-то – значит, признать серьёз своё отношение к человеку. Признать всерьёз свою нежность.
Беда в том, что не все мужчины любят манную кашу. И уж тем более не всем нравится, чтобы их жалели.
А слабо Мэнсона манной кашей накормить?
Хотя в этом абсурдизме что-то определённо есть. И что-то есть в мужчинах, какая-то особая сила – в тех мужчинах, которые способны сами спокойно говорить о своих слабостях, общепризнанно постыдных в том числе…
Странно всё это как-то. Одно неоспоримо: чтобы жить с тобой, надо быть мазохистом высокого полёта.
Союз равных
Всё его существо пронизано какой-то дурацкой прелестью и эротизмом.
Ты ничего не можешь понять: ещё вчера, которое было вот-вот, всего несколько месяцев назад, он казался тебе смешным маленьким замарашкой. Что же произошло? Он остался смешным, остался замарашкой, но… Откуда эта неизъяснимая прелесть?! Это очарование, доводящее тебя до экстаза – когда ты видишь его издали, живот схватывает сладкая судорога - «матка в узел завязывается», и тебе хочется моментально всё с себя и с него посрывать и тут же, что называется, «не отходя от кассы», изнасиловать его?
Он казался нескладным, некрасивым – и вдруг черты смягчились, стали пропорциональными и нежными. Мягкие, добрые, не слишком большие – в самый раз, не слишком красивые – но всё же достаточно красивые, а вернее – просто привлекательные – руки – тёплые, надёжные. Губы, которые он никогда не поджимает – которые всегда в улыбке, слишком полные, может быть, немного слишком оттопыренные, а нижнюю он смешно выворачивает, когда почему-то вдруг недоумевает. Безумно красивые глаза. Странная манера держать голову – так, что один позвонок всегда выпирает, торчит, так, что его хочется потрогать. Коснуться пальцем. Губами. Нежный пушок. Это смешно, но… уши красивые.
Да ведь походка – как у питекантропа?! – ну и что?!
Да ведь голос глухой, речь торопливая – фиг чего разберёшь?! – ну так и что?! Это же его – именно его личные, индивидуальные и потому тоже неизъяснимо прекрасные чёрточки!
Да, в нём нет и намёка ни на официально признанные каноны красоты, ни на парадный лоск, ни на безупречную, непогрешимую идеальность, всё неправильно, нелепо даже, как эта привычка его носить костюм с галстуком – с кроссовками, даже нежная кожа не всегда безупречна (а вот эта-то как раз безупречность тебе-то единственная всегда и нравилась), и всё же есть, да, есть всё-таки в нём что-то такое, что заставляет тебя терять свой и так-то не особо здравый рассудок. Ну, небезупречная, зато такая нежная кожа, такая незнакомая с бритвой… А пушок на ней – и того нежней. Ой, не могу!!! А локтевой сгиб – такая туго натянутая кожа без складочки, какая бывает лишь в пятнадцать…
Не любовь? Нет? Но страсть крышу реально снесла…
У него безумно красивое имя. Такое красивое, что при всей его привлекательности, при всём обаянии его тебе всё же кажется порой, что он до него не дорос, настолько красивое, что даже страшно произносить его вслух. И ты называешь его Драконом. Ты знаешь, что он им ещё будет.
Одна его подруга – много у него, чёрт возьми, подруг – сказала как-то: у него такие глаза, такой взгляд, словно он только что кончил. Что ж, пожалуй, и так. Раньше ты точно разграничивала сексуальность и сексапил – тебе нравились только холодные мужчины. Такие, которые сами отдаются – и только такие. А не те, которые готовы сами всё что движется в кусты тащить. Те, которых выбрала ты сама, за которых надо воевать. Чтоб он тебе сдался. А этот… Он сдаётся тебе, всё-таки сдаётся – но при этом ты сдаёшься ему. Он просто истекает сексуальностью – нежной, явственной, чувственной, яростной. Он носит очки – у него есть линзы – но он носит очки – и это тоже заводит тебя – чуть маскируя развратную красоту его глаз…
Он очень нравится тебе как человек. Ты уважаешь его, ты хочешь ему только самого хорошего. Ты хочешь доставить ему удовольствие.
У него нет гордыни – он прост. Ты даже не думала, что можно влюбиться в такого – смешного, простого, и с ним тоже просто. И можно всё. И влюбиться можно. Ещё как.
Даже можно после очередной его стычки с гопотой, с противником, превосходящим по силе, бинтовать его раны – нежно, едва касаясь руками, собирая и убирая боль. Даже, когда начинает психовать, по лбу себя, дурака такого, лупить – можно пожалеть. Он не обижается ни на излишек нежности, ни на жалость даже.
С ним можно быть всякой – нежной, страстной, бесстыдной, говорить открытым текстом, чего от него хочешь, нет запретных мест на теле и в душе. Можно ловить губами его нежные губы и со смехом убегать от них, когда они начинают ловить тебя. Стесняться ничего не надо – он сам бесстыден.
Ах, этот Дракон… Эта манера стоять широко расставив ноги с непропорционально, пожалуй, большими ступнями (но и это его не портит, мужчине идёт прочно стоять на ногах)… Эта привычка складывать руки на причинном месте… Так стоят коммандос. Это стиль милитри. Он похож на рисунок художника Яковлева (кажется, Яковлева, но ты могла и ошибиться, не так это в принципе важно) к повести братьев Стругацких «Парень из преисподней» - надменный взгляд из-под берета хаки, губа оттопыренная.
Он не агрессивен, вот ещё – это просто само как-то получается. Ты хочешь его агрессивности – и он делает это – для тебя…
Тебе нравится, когда его тело обнажено, нравится прикасаться к нему, нравится ощущать его в себе. Даже не ради оргазма, хотя он, этот ваш оргазм, и буен. Просто кажется, что с ним сходишь с ума, покидаешь Землю.
Просто покидаешь Землю.
Дракон
Просто покидаешь Землю.
Тебе это кажется странным, но ты точно знаешь, что вы встретитесь – так.
И вы встречаетесь.
Сплетённые тела огнедышащих драконов, обжигающих друг друга дыханием.
Говорят, у дракона тоже бывает член. Хотя, наверно, это неважно: у него есть хвост. У него есть лапы, раздвоенный язык, ещё много чего. Хотя у мужчины-человека тоже много чего есть – руки, язык – всё то, что никогда не даст уважающему себя мужчине оставить женщину неудовлетворённой, даже если не встало. Но у дракона это восторг. У твоего Дракона. Это что-то вообще за всеми мыслимыми пределами – тот восторг, когда вы творите свой секс в небе. А небо – звёздное, лунное – становится вдруг грозовым. Нет, не передать, не найти слов. Расписываюсь в своём бессилии. В литературном. Не в сексуальном, ясно море.
А ещё…
Стена огня на стену огня. Противоборство – и угасание – убили друг друга. И тишина. Блаженство на этой шёлковой коже обнажённого его плеча. Любуешься пропорциональностью его ладного тела – и это после бури. Нравится всё. Абсолютно всё.
Или вот: ты – океан, он – корабль. Парусник огромный, сильный, фрегат, вспарывающий килем могучее твое чрево, пучину твою…
Нет, он неописуем. Умопомрачителен. Всегда нов – откуда всё это берётся?!
Дракон. Огнедышащий Дракон. Так даже лучше, чем по имени. Хотя…
Какое случайное имя…
Красивое имя – и всё ж
совсем он делами своими
на имя своё не похож.
Не смута, а шизофрения.
Не спор, а до драки порой…
И шепчешь героя ты имя,
но он ли поэмы герой?
И вдруг, всё забыв и забросив,
поняв, как он необходим,
ты имя его произносишь:
нездешнее имя:…
А то вот недавно – начитались «Ночного дозора» - и поменялись телами.
А твоё – оно так очень даже ничего! Оно именно такое, каким оно и должно быть.
И ты первый раз – с женщиной? Нет, это не женщина, конечно, это просто прикол такой. Это он, твой Дракон. И он делает тебе миньет. Сейчас это слово пишут обычно без мягкого знака, но тебе это не нравится. И ты впервые в жизни на своей шкуре ощущаешь, что это такое – мужской оргазм. А что… А ничего, неплохо. Хотя женский круче. Ему тоже, кстати, понравилось… Вот только как бы ни было красиво принадлежащее в этот момент ему твоё тело, ты вдруг понимаешь: его тело – единственное тело, которое тебе нужно. Которое для тебя желанно. И где-то позади сознания – мысль: а может, не в теле дело? Может, он – единственный человек, который тебе нужен. И не только в постели.
Ключевое слово здесь – стихия. А ещё слово – тоже ключевое – вседозволенность.
Только почему-то во всей этой вседозволенности пошлости практически не оказывается. Или вообще не оказывается.
Всё красиво и мощно. Всё потаённое – оно его. Поэтому овеяно его нежным лунатическим очарованием. Ускользающим каким-то очарованием. Вот загадка: почему ты никак не можешь вспомнить в тот миг, когда это можно посмотреть, действительно ли у него, как он говорит, серёжка в причинном месте. А вот ускользает… Вспоминаешь ты об этом, когда он уже джинсы натянет. А он смеётся, раз… разгильдяй…
И заметь! Записки эти назывались изначально «Порно», а того, что называют «ненормативной лексикой», почти нет. Потому что когда красиво, это вставляет гораздо сильнее. Материться, впрочем, тоже можно красиво. У него это получается, ну, если не красиво, то, во всяком случае, смешно. У тебя пока что нет. Да и ладно. Какие наши годы…
Готика
Ты горда и высокомерна. Едва касаются земли тринадцатисантиметровые каблучки твоих маленьких чёрных бархатных лодочек. Ты идёшь к нему. Нет, не идёшь – шествуешь: горда и высокомерна. Но к нему – благосклонна.
Ты нравишься сама себе. Очень даже нравишься – сознаёшь, что такая, как ты, может и осчастливить. О!.. Мрачная и прекрасная… Длинный чёрный занавес волос падает почти до пола. Скоро ты обстрижёшь это великолепие – мешает оно, но пока – пусть. Пока – эстетика.
Ты не любительница косметики, но то, что сейчас на тебе – уже скорее не косметика, а грим, позволяющий создать мрачный и прекрасный образ покойницы – чёрные тоги на лице.
На голове – серебряная (мифриловая!) корона с бриллиантами. Черное с серебристым платье – пышная, на кринолине, юбка в пол и оголяющий плечи и спину корсет – раньше его пальцы не сходились на несколько сантиметров у тебя на талии, теперь же наверняка сойдутся.
Сегодня ему почти удаётся выдержать стиль. Белая фрачная пара безукоризненна, и даже не кроссовки на нём сегодня, а вполне приличные штиблеты, тоже белые. И носки белые. Черепастые браслеты глубоко спрятаны в рукава фрака. Отросшие волосы аккуратно причёсаны. И даже выражение лица удаётся удерживать серьёзное.
Ой нет, рожа довольнющая…
Впрочем, ведь это всё – игра. А играет он, предпочитая игры мрачные, щекочущие нервы, всегда со вкусом, весело, с выдумкой. О смерти – со смехом.
Высокие стрельчатые окна – помещение явно готическое. Не собор, нет, конечно – ты же ведьма!
Это, пожалуй, в некотором роде свадьба, но – сколько можно повторять?! – не церковный, конечно же, обряд – не позволит ведьма обвенчать себя по закону бога, да и поп, пошедший бы на это, не пришёл ещё в подлунный мир.
Он идёт откуда-то издали, изо всех сил мужественно стараясь быть серьёзным, пока ещё вполне успешно сдерживая смех. Выходит медленно, словно из зеркального коридора на святочных гаданиях. Смешливые губы подобраны – сжаты со всей серьёзностью. Только глаза – плутовские глаза афериста, сменившие ради торжественного случая очки на линзы – всё равно смеются. Глаза, цвет которых вбирает в себя и тёмную зелень пополам со светлой, и тут же, вперемешку, словно коричневого бутылочного стекла осколки, глаза кота, неожиданно оказавшегося в короне.
Да, да, ты хочешь видеть его тоже в короне – и она, маленькая, серебряная (А бывают, действительно, серебряные короны?! Впрочем, что за разница, хочешь, чтобы были – будут! У готов – обязательно.) Странно, думаешь ты, что корона – не набекрень. А то это было бы очень в его стиле. Но ирония твоих мыслей тут же заглушается огромной нежностью. Всегда вот с ним так: смех и нежность.
Итак, идёт… Медленно… Издалека…И тоже где-то вдалеке, там, где он, твой хулиганский король, такой великолепный и всё равно смешной – и в этом всё равно великолепный, рождается музыка. Вальс – печальный и смертельный, готический, нездешний.
И серьёзными вдруг делаются его глаза. И рука твоя в его руке. И едва-едва другая его рука придерживает твою затянутую шнуровкой талию, и столь же легко и нежно другая твоя рука ложится на его плечо. И вальс увлекает вас – в готику и смерть, в смесь игры и реальности. Почти в любовь. Расстояние между вами – совершенно пионерское: кринолин не даёт подойти ближе. Но это так и надо.
Это всё-таки действительно свадьба. Словно клятва вечного соединения.
А потом – свадебный ужин – чёрные, как твои глаза, розы, единственная во всём вашем пустом пространстве свеча, шампанское. И ты осторожно и словно несмело кладёшь свою – с чёрными ногтями – руку на его ладонь. Потом тихонько и очень-очень нежно (а сердце то колотится, то замирает…) – как в земном фильме «Игла» ведёшь невесомыми пальцами в сторону рукава, легонько гладишь, а потом чуть-чуть царапаешь ноготками нежную кожу его запястья, заводишь пальцы под кожаный черепастый браслет, скрытый в рукаве. Сегодня можно и нужно только это. Сегодня и это – почти слишком. Сегодня нежность почти лишена сексуального подтекста. Во всяком случае, по правилам игры он не может сейчас и виду показать, как это его возбуждает. Даже того, что вообще возбуждает – как факт – тоже не может показать.
Сегодня ему до конца, можно сказать, удаётся быть целомудренным…
Секс – не сейчас. Сегодня ты королевой должна взойти на брачное ложе, сегодня всё должно случиться в помпезном алькове. Всё должно произойти так, словно эта брачная ночь – воистину первая. И ты сможешь сыграть свою роль, и даже с блеском, и он, тоже играя поначалу роль (зачем-то вам обоим это нужно…), вдруг потеряет самообладание, забыв себя в доживающем последние дни (Ну мешают же в быту, но сегодня быта нет!) водопаде чёрных волос, пахнущих полынью, горько, как сама готика…
Он – гот. Goth и Gott по-русски произносится одинаково.
-Oh, mein Gott, - шепчет брокенская ведьма.
-О, мой Бог… - по-русски уже шепчешь ты.
Полынь
-О, мой Бог… - И целуешь его ладонь – незащищённую внутреннюю сторону. И он тоже, глядя откуда-то снизу вверх – неужели на коленях стоит?! – целует твои руки.
За стрельчатыми окнами готического замка собирается с силами гроза.
В одном из своих романов ты писала, что в грозу в небе хорошо быть вдвоём.
Вам тоже будет хорошо в небе вдвоём. И полынь – средство для обоих. И вот в твоих ладонях словно из поцелуев его рождаются терпко пахнущие счастливой горечью семена полыни. И вот ладони твои скользят по его телу…
В небо? Нет ещё. Всё получается совсем не так, как в романе. Вы ведь ещё не успели привыкнуть, притерпеться друг к другу, друг другом надышаться. Нельзя ещё прикоснуться к обнажённому юному отзывчивому телу без того, чтобы он тут же и не отозвался, не овладел тобой. Но – пусть. Начали – на земле. Кончили – в воздухе. В мягких перинах грозового облака, превратив молнию в оргазм и оргазм – в молнию, и дождь, пролившийся на землю, был всего лишь спермой твоего неистового Дракона.
Земля не обижается, когда её оплодотворяют…
Кошкин хвост
Трое суток из койки не вылазили. Монстр! Но и монстр может дойти «до талобы». Взмолился-таки: не могу, мол, больше, сил нет, живот уже болит. Спать уже хочется. Что, мол, девочка, такое с тобой? бешенство матки?
Надо понимать, конечно: любая, даже самая-самая, даже такая, как у него, мужская сила – не безгранична. И так мало кто на такие подвиги способен. Но тебе хочется ещё и ещё. Но и его жалко. Бедненький! Устал, спать хочет, глаза шалые, очки неизвестно где валяются. Живот уже, действительно, болит от таких подвигов. И всё же хочется ещё.
А могла бы изменить? Ведь это не любовь?
Не любовь. Но и не просто страсть. Больше. Страсть – но всё со своего пути сметающая. Изменить – не могла бы! И точка.
Ну и пусть устал. Пусть отдыхает. А ты будешь ублажать его усталость, будешь искать потаённые, ранее не найденные уголки его тела…
-Правда ведь, не могу больше… Но есть же ещё способы сделать тебе приятное. Могу чем-нибудь ещё, раз конец устал. Хочешь?
-А то?! А чем? Ты ведь меня уже всем… всем собой…
-А если игрушками из секс-шопа?
-Рутина. Чем-нибудь дурацким!
-Кошачьим хвостом, - смеётся твой балбес. – Канает?
-С таким придурком, как ты, всё канает, - смеёшься и ты тоже.
Решено. Кошачьим хвостом. Хотя это он так считает – что это кошачий хвост. На твой взгляд это больше напоминает ёршик для мытья посуды. И смех и грех. Но действительно смешно. Прикольно. Потому что – с ним.
И что? Кто-то будет говорить, что это ради оргазма?
В чём же всё-таки секрет очарования этого феерического рас****яя?
Что бы это значило?!
Ты всегда была ужасно брезглива. И если кому-то было плохо рядом (ну, реально – когда два пальца в рот…), это всегда вызывало желание составить компанию.
А тут…
Ну – напился чересчур… Ну – плохо ему…
Да кто бы сказал тебе, что будешь ради кого-то (ведь другого же любишь?!) непонятно кого с тазиками бегать… Да на смех бы подняла!
А тут даже трахаться не хочется. И не потому что противно. Вовсе нет. Просто сострадание такое. Манная каша, да-да-да. Только кто сказал вообще, что он её любит? Да если б и любил. Сейчас ему точно не до этого.
И что самое странное – даже особую какую-то, острую, болезненную нежность он в этот момент вызывает… Вот тебе и загадки секса и любви. Что бы это действительно значило?!
Нега
Ты стоишь у него за спиной. Обняла одной рукой: не шевелись, мол. Пока терпит, не шевелится. Трогаешь губами выступающий позвонок, лицом в волосы всклокоченные зарываешься.
Другая рука скользнула под балахон футболки, гладит живот. Всё-таки живот и внутренняя поверхность бедра – самые эротичные места. Но бедро пока подождёт. Рука скользит ниже. Как тебе нравится слушать его срывающееся дыхание… Твоё дыхание тоже готово остановить твоё сердце и разорвать твою грудь, трепет ещё не исчез, ничего ещё не вошло в привычку, но гордость не позволяет пока признаться, как обморочно ты волнуешься.
Ты прекрасно осознаёшь, что мучаешь его, но ему сладка эта мука. Он хочет скорее, но и вот так вот тянуть – ему тоже нравится. Да, рука скользит ниже. Под ремень джинсов, под резинку тесных плавок – всё так же гладит живот, но только всё ближе… Но тем и хороши тесные плавки, что до поры до времени сдерживают напор напрягшегося члена. И вдруг – как будто стыдно стало (ха, стыдно, это же игра) рука твоя выскальзывает из-под ремня, снова гладит живот, но уже выше…выше…дальше…
Когда вы раздели друг друга, этого вы не заметили. Его губы гуляют по закоулкам твоего тела, его руки властно сжимают маленькие твои груди. Отплатил тебе за муку: это сладко, это блаженно, но ты видишь, что сейчас он хочет, чтобы ты была пассивной, чтобы ты отдалась ему – и ты отдаёшься. А тебе хочется то же самое самой делать. Как трудно быть пассивной!
И вот – всё. Кончили. Вот теперь это твоё время. Теперь твои уже губы ищут потаённые уголки стройного его тела. А он лежит и улыбается сумасшедшими глазами – такой смешной, такой милый – весь твой.
Страсть
Сегодня ты страстная, горячая, нетерпеливая.
Все одежды сорваны в несколько секунд. Сегодня – не игра. Сегодня – секс. Только секс. Ты прижимаешь руку к его животу – властно, горячо, сильно. Так же горячо сжимаешь член. Но и это только начало. Ты находишь потаённую точку, массируя которую, в момент создаёшь такую эрекцию, что кажется, член лопнет сию секунду от устремившейся в него крови, если не направить его туда, где место ему сейчас, в таком состоянии.
Такими делами не шутят. И ты…
Ты всё-таки выкраиваешь несколько секунд – потерпи, милый, сейчас, сейчас – чтобы натянуть ему презерватив. Анальная флора вредна для члена, не станешь же ты рисковать его здоровьем.
И направляешь член в анус. Это твоё блаженство – но и он доволен. В вагине нет всё же точек столь отзывчивых, как здесь. Здесь оргазм бурный и буйный, как нигде.
Что, получила?! Ты уже кончила, а он – ещё нет. Да ты же уже не можешь!!! Но не останавливать же его! Да и не остановишь. Мука!!! Но мука – сладкая. Ну-ка, девочка, вспомни, сколько ты его так мучила?! То-то же! А, нравится всё же?! Незабываемые впечатления, а?
Уфф… Кончил…
Лежите, смеётесь. На ближайшие три минуты на подвиги не тянет…
Всё в сперме
Тебе нравится, когда он, кончив, не выходит из тебя. Мышцами влагалища, сжимая их, массируешь член, который всё ещё в тебе, очень быстро возрождая его к новым подвигам. Словом, вагинальный ли секс, оральный ли – он кончает в тебя. Или в презерватив, если секс анальный. Наружу – не случалось ещё.
И вот опять кончила раньше него. И – соскочила. Зачем? А любопытство… А – хочется посмотреть, как это – когда он кончает. Ещё, говорят, некоторые с зеркалами комнату себе для этого делают. Надо попробовать, хотя вряд ли в этом смысл есть – разве раскроешь глаза в такой момент. Хотя сейчас ведь открыла. Охота посмотреть.
Или видеокамерами: пусть снимают всё, а потом будете вместе смотреть, что творили. Хотя вряд ли усидите вы перед видиком. Хотя попробовать стоит.
И вот массируешь член – надо ведь и ему кончить, не так ведь, что сама отправилась – и в кусты. Властно, энергично. Ну ведь кончила уже, чего ж тебя это так опять будоражит?!
Кончил! Вернее, кончает – медленно, содрогаясь. Не только тебе оргазм – мука. Но желанная мука. Все мы немного мазохисты. Вы оба – уж это точно…
Брызжет сперма. Кажется, она везде. Ни вид, ни запах особой привлекательностью не отличаются. Пена какая-то. Вкус тоже не очень. Хотя ведь глотаешь, когда в рот кончает. Значит, не очень. Но почему же так хочется вылизывать это грешное тело? Тяжело ещё вздымающийся живот, впалую грудь? Почему вообще так хочется всего, что связано с ним, что могло бы порадовать его – и не для него только, но и для себя тоже? Почему его, хоть и Дракона, способного на чудесные превращения, но ещё не расставшегося окончательно с земными заботами, хочется забрать с собой в свой мир – насовсем? Ведь это свяжет так крепко, что очень трудно будет такую связь потом разорвать?
Но ведь именно этого ты и хочешь? Не любовь, но и не просто секс? Может, поэтому всё в этом сексе так много радости обоим доставляет?!
Без него
Он человек. Он может уходить с тобой в твой мир, быть твоим Драконом, но в этом твоём мире он гость. Родной ему мир – мир людей. А не выбраться ли и тебе туда? нет?
Но он и так уже слишком долго безвылазно торчал здесь с тобой. У него есть свои земные дела – а ты как думала?! И он ушёл – по своим земным, человечьим делам.
Время исчезло. Не остановилось, а просто его вовсе не стало.
Что за мука! Такое ощущение, что ты не можешь понять, как долго его нет – секунды? столетия? Это невыносимо. Ты знаешь, что он вернётся – но когда?! В твоём времени или вне его? Все слова, так или иначе связанные с течением времени, утратили смысл.
Вернётся. Когда станет совсем уж невыносимо. Я не могу без него, - вопит всё твоё существо. Значит, ещё можешь, - смеётся Вечность. Не могу! – А через «не могу». Всё хуже и хуже. Совсем плохо. Совсем никак…
И когда ты уже готова уничтожить себя, лишь бы не жить так – без него, когда – край уже самого крайнего края, хуже наихудшего – он появляется. Улыбается.
Сейчас тебе не нужно его тело. Сейчас ты не хочешь спать с ним.
Просто сидеть у него на коленях, намертво прижав к груди лохматую голову, умудряясь как-то гладить по этой самой лохматой голове, изредка отстраняя его от себя, чтобы – заглянуть в смеющиеся глаза, погладить по щекам: ах, безобразник… - словно пальчиком погрозить.
Он даже слегка смущён:
-А я и не знал, что ты так. Польщён!..
Голубые страницы
Мужчина хочет женщину.
Женщина хочет мужчину.
Мужчина хочет войти.
Женщина хочет, чтобы в неё вошли.
Мужчина хочет активно.
Даже в самом своём активном желании женщина пассивна.
Твоя сущность пассивности не приемлет.
Ты хочешь его так, что всё вокруг пылает и рушится. Ты хочешь активно.
Ты знаешь: твоя природа – женская.
Но тело – женское?! зачем?! Пусть красивое, пусть такое, какое для женщины ты считаешь идеалом – и всё же женское.
И ты вселяешься в мужское. Однояйцевым близнецом, клоном. Только так: никакое мужское тело, кроме тела его, не может нравиться тебе. И теперь вы одинаковые – а разбери поди, где кто!..
Ты хочешь в него войти – в такого, какой он есть на самом деле. Не надо больше меняться телами – это глупая была тогда игра.
Нет, он не голубой, боже упаси. Но ведь ты и в мужском теле – всё же женщина. И он это знает, и он сдаётся. Тебе. Новым ощущениям. У него есть оправдание для самого себя: мужчина и женщина могут делать друг с другом всё, что им обоим нравится. Истина простая и старая.
А ему понравится, он знает. Потому и позволяет. Или – не потому. Для тебя.
И всё же – понравится. Ты веришь, иначе б не решилась.
С колотящимся от бешеного запретного всё же возбуждения сердцем ты кладёшь руки на выпирающие тазовые кости. И вдруг превращаешься в сотрудника с Лубянки – резким движением бросаешь руки вниз – и раздвигаешь ягодицы. И входишь в него.
Это в следующий раз ты сможешь тянуть – водить влажным своим членом вокруг да около, ласкать то, что и без члена много раз ласкала – пальцами, языком даже (Ну нет и не может быть в нём для тебя ничего ни противного, ни запретного!). А сейчас в тебе нет ничего кроме нетерпения.
И ты входишь – по-настоящему входишь! – туда, куда давно мечтала и стыдилась попасть. В эту заветную дырочку – задний проход – такую тесную, такую интимную, потаённую.
Он почти в ауте – ему больно, но ему сладка эта боль. Но такую эрекцию – долго не пережить! Но ты уже отправилась – и вы мгновенно меняетесь местами.
А-а-а-а-а!!!! Вот это да! Ух… Ни… себе!..
О любви…
Это должно было случиться…
Ты боялась об этом думать, но оно настигло тебя…
Любовь…
Это есть, от этого никуда не денешься, это болит, мучит, но это и смысл всего. Есть твоя страсть, а есть любовь. Тоже, между прочем, твоя. Хочешь ли ты её? Похоже, ты неисправимая трусиха, если боишься смотреть правде в глаза…
Где он, твой любимый? Ты не знаешь. И не он тебя настигает, а память о нём, любовь. Ты пытаешься не любить… нет, не любимого, а свою любовь. Боишься…
Или не хочешь? Или всё-таки хочешь?
Хочешь… не хочешь… хочешь… не хочешь…
Всё равно ведь любишь.
Бестелесного своего, нездешнего, чужого, бывшего когда-то прекрасным…
Чужого, чужого, чужого…
Любишь, любишь, любишь!!!
Бо-о-о-о-ольно!..
Ну а он-то, твой, в чём виноват? В том, что земной, родной, обычный, милый, добрый, в том, что был с тобой в радости и в боли, в том, что не предавал, не прятался?! В том, что поверил, в том, что и теперь верит тебе?! В том, что прост и не пытается сложного из себя изображать?! Полно, да так ли уж прост?! В том, что единственный трепет, который знаком тебе с ним – это трепет страсти, что нежность – это ещё не благоговение? В том, что мирится с ролью простого любовника?! В том, что тот – невозможный, а он – единственно возможный?! выстраданный?!
Родной, родной, родной!!!
Что за смысл быть готовой смотреть любимому в глаза, намереваясь честно признаться, что любишь его, а хочешь другого, и этот другой – друг, и ты готова защищать его и его право на тебя? Всё равно в ближайшую вечность встречи с любимым не предвидится. Лучше будь готова быть честной с самой собой и признаться себе, что есть всё, и всё правда: и любовь твоя больная, и страсть пламенная.
Или поднимется у тебя рука обидеть кого-то из них?! Любимого?! Да ты умрёшь тут же! А любовника?! Он же тебе верил! Да не сможешь! И не захочешь!
Единственный, кого ты сможешь ударить… единственная…
Ты сама…
А их – не сможешь. И не захочешь.
И не смей!!
Художники от слова худо
Говорят, косметика – это искусство рисования женского лица на женском лице. Но ты косметикой не пользуешься – и так хороша. Ведьма же. Какой облик соответствует твоему характеру, такой и приняла. И он нравится тебе – единственно возможный для тебя.
А порисовать… Порисовать ты любишь, и это неплохо тебе удаётся. Рисовать хочется то, что красиво. Его лицо, почему нет?
У тебя уже много его портретов. Графических, не считая фотографических. А хочется снова и снова. На чём попало.
На его же лице.
Он, конечно, не женщина. Но и ты не косметикой рисовать его собираешься.
Языком.
Нежно-нежно, нежнейше обвести языком контур филигранно красивых губ – они доверчиво приоткрываются, но это ведь не секс сейчас – ты рисуешь портрет. Значит, приоткрываются. За ними зубы – округлые, чуть длинноватые, чуть вампирские – нежнейшие. Самую-самую капельку вампирские. Каждый из них, который виден, и те, которые не видны – тоже, аккуратненько обвести своим карандашом – языком.
Потом – овал лица. Тоже нежный. Тоже нежно. Потом – мягкие, чуть стёртые линии носа (но ноздри – дышат как-то толчками, трепещут). Брови – то удивлённо вскидываются, то насупливаются вдруг. Такой серьёзный – куда бы деться. Глаза. Да не закрывай же, а то непохоже получится. Шалые глаза, шалые…Ресницы мечутся, щекочут тебя. Ну и долго ты так можешь?
Оказывается, долго. Одного лица мало. Есть ещё стройная, худая, но с широкими довольно, хотя и чуть сутулыми плечами фигурка. Теплые мягкие руки. Длинные жилистые ноги. И… Да погоди ты заводиться, ну хоть минуточку погоди – дорисую. А то не то, что непохоже – наоборот, слишком уж похоже получится. Портрет не фотография, зачем этот гиперреализм?!
Ну, ясно море, ничего он не подождал, дождёшься от него…
Всё рисуешь? Нет, уже ласкаешь. Сбилась как-то незаметно. И что же твой натурщик? Естественно, он тоже ласкает уже тебя. И! Всё правильно, он уже в тебе. И так вон сколько ждал, терпел, позировал. Мгновения – и ты уже готова. Ага! Вот и он приплыл.
Отдохнём?
Фиг угадала! Он тоже рисовать умеет – и не хуже тебя.
И вот уже всё начинается сначала! Какая это для тебя сладкая мука – быть пассивной! Но – вытерпишь, ведь он же для тебя терпел. Тем более что мука и на самом деле сладкая, сладчайшая.
И вот уже навстречу языку его (сегодня он называется – карандаш) трепетно распахиваются все твои затаившиеся щелки. Сперва – губы. Ну, и всё остальное. Куннилингус, по-научному называется…
И снова – нежность
Нежность стекает с кончиков пальцев. Гнездится на самом кончике языка. Из самой глубины сумасшедших глаз истекает. Нежность лучше любых лекарств врачует раны и ссадины – на теле и в душе. Его – твои, твоя – его.
Ты обидела его. Он молчит, но ты знаешь это. Не словами – глазами своими сумасшедшими сказал. И даже очков при этом не снимал. А ты всё знаешь.
Как зализать рану, которую наносишь ты же сама, которую наносить не хочешь, а не наносить – не можешь?! Может, и он уже хочет, чтоб била – вот так – ради того, чтоб потом раны зализывала…
Раскаяние в том, чего изменить – не можешь?!
Только ведь не бывает счастья острее, чем когда такая боль, когда раскаяние – такое непутёвое и больное, и глупое, и ничего не меняющее…
Боль мечется между глубинами двух пар зрачков…
Сейчас ты даже и не хочешь его. Только намертво прижаться к родному, близкому, виноватому только лишь в том, что он – родной и близкий, самый родной и самый близкий, и недоступным, загадочным, возведённым на чудовищный пьедестал не будет никогда. Нет, сейчас ты не в состоянии хотеть его. А, ну вот, пожалуйста, чем не недоступный… Но только всё равно это другое, другое, совсем-совсем другое-другое… Сколько раз прижимала ты в истерике к груди мятежную его голову, поцелуями вбирала в себя блеск глаз, боялась на полвздоха отодвинуться, общность эту нерушимую потерять, земного своего, весёлого – опечалить… Но снова всё – как в первый раз. Нет, не как. Реально – в первый. Захлёбываясь, гладишь вздыбившиеся отросшие волосы, невпопад целуешь их, и шею, и чуть впалую грудь, и мягкость и доброту целебных рук…
В первый раз, опять – в первый раз. Каждый раз – у вас он всегда первый.
И снова – страсть
И снова всё ясно без слов. Видишь – простил. Нет, это не прощение, просто – оттаял. Готов данную тобой боль принимать с благодарностью, даже весело. Смеётся. Как ты любишь чумной его смех – с идиотинкой.
И всё встаёт на свои места. Можно петь новый гимн сексу.
Ты знаешь каждую клеточку родного тела, каждый волосок, каждый изгиб ушной раковины, каждая складка кожи оприходована и перецелована, и всё же каждый ваш раз – реально первый. Как так?
А так: ведь даже трепля зубами серёжку в интимном месте, потом не можешь ты вспомнить, есть она или приснилась тебе…
Просто каждый раз находятся новые оттенки эмоций, новые силы для близости и восторга.
Где поцелуи вчера едва касались нежностью, сегодня страсть оставляет синяки и кровоподтёки, рассыпающиеся смехом сумасшедшего, решившего всё попробовать в жизни – кожей, на вкус, на запах – ярость и яркость солнечного декабрьского мороза, кислоту и пламя, ядерную реакцию и твою бешеную виноватую всё ещё страсть, которая всё же, верит, не только страсть. Он бывает тихим, и тогда он как никогда твой, но сейчас он буен и неадекватен. Ты берёшь его за плечи. И тут твои пальцы сводит судорога – до синяков. И он бросает тебя на диван и входит в тебя – больно и здорово. Как же это было?! Сильные его руки стали жадными, ноги твои раздвинули властно и почти грубо. А что?! Здорово! Во всяком случае это стоило попробовать – да, и это тоже! Он нравится тебе всяким – яростным самцом – в том числе. И на этот раз ты требуешь и добиваешься от себя невозможного – не улетать раньше него. Вы взрываетесь одновременно – да, это что-то – и отправляетесь в другие миры.
Другие миры
Вы бывали уже во множестве других миров – что это за проблема для тебя, ведьмачки – украсть мальчика с Земли и увести в свои неизвестно какие края… Тем более что и он не так-то уж и прост. Или совсем не прост, что вернее.
На сей раз – твой любимый город. Нежность и страсть уместились в одном флаконе приморского бальзама на душу. И можно всё. Очень-очень всё.
Можно идти тёмной и пустой ночью, из которой все обитатели остались в реальном пространстве. Все кроме вас двоих. Идти по Светланской, по-пионерски далеко, одетыми, едва касаясь кончиками пальцев друг друга. Так же, только кончики пальцев вместе, можно воспарить в приморское небо. Просто людьми, или крылья отрастив, или вообще лишившись всякой телесности. В небо, да. Или в море. Можно соединиться в бурном коитусе. А можно и не соединяться – так и оставить: всё на свете – это лишь касания кончиков пальцев. Но в этом действительно – всё. Весь мир. А потом на высыхающей коже остаются кристаллики соли. И это так здорово! Так по-вашему… Но потом – в каком-нибудь оставленном потерявшимися в пространствах хозяевами новорусском доме найти ванну величиной с бассейн, и там в хлопьях разлетающейся мыльной пены и смеха смывать эту соль друг с друга (всё равно через час опять в неё нырнёте), лаская и желая друг друга, превращая игру в секс и секс в весёлую игру.
Но не это всё главное. Просто потом в уютной хрущёбе на Берёзовой, в твоей тесной комнатке ты уснёшь на его плече, впервые, может быть, доподлинно поняв, что в этом пространстве кроме вас двоих действительно нет никого. И что главное – не все ваши смешные и злые весёлые бури – а вот это доверие безграничное, это тёплое, родное и доверчивое, единственное в своём роде плечо.
Теперь вы всегда будете просыпаться в этой комнатке, довольно мыкаться там, где пространства пусты. Да, ты смутно подозреваешь, что что-то не так, где-то таится непонятая ещё ваша боль, но эта квартирка, эта ваша тихая бухта, ваша теперь навсегда.
Измена
Да и какая это измена?.. Он же пьян был. До отключки, до нетранспортабельности, до блевотины, до состояния, когда, что называется, «крови в спирте не обнаружено». И ты же всегда сама утверждала, что вы оба – люди свободные, вместе не потому, что чего-то друг другу должны, а потому, что оба хотите этого. Ну вот… Теперь ты не хочешь. Просто противно. Да, имел право, да. Но и ты не обязана смотреть, как этой нежной пятнадцатилетней плоти, знавшей только тебя, первую и единственную, касаются чужие, равнодушные, ничего о нем как о человеке не знающие – и потому лишь похотливые и ничего больше – пальцы. Не обязана смотреть, как толпа глупых девок то ли в восемь, то ли и того больше, рук насилует твоё сокровище. Не обязана ты таким вот мазохизмом заниматься. У вас-то с ним секс для души был. Друг для друга. Потому-то и было классно. А здесь… Да почувствовал ли он что-нибудь? Ради чего?! В полной же отключке. Тушка, что называется. Противно. Так противно, что и не описать. Ты разворачиваешься и молча исчезаешь.
Через несколько дней – проспался, видать, зараза такая! – он находит тебя.
-Что случилось?!
-Уйди. Ты мне противен.
-Ну так что случилось-то?!
-А ты сам не помнишь?
-Нет…
Что-то дрожит у тебя в душе. Всё же это ж он… Ты снисходишь до того, чтобы ответить:
-Пьянки очень часто кончаются ****ками.
-Прости!
-Я не сержусь, - едва не плача, говоришь ты. – Просто ты мне противен.
-Сделай же что-нибудь!.. – кричит он – и вот сейчас ты умрёшь у него на глазах. – Ну не можем же мы вот так… Разбежаться… Это же мы. Сделай!!!
И тогда ты волокёшь его в ванную. Заталкиваешь под контрастный душ. Остервенело шворкаешь мочалкой – смыть эти оскверняющие твоё сокровище поганые паскудные прикосновения – вдруг получится?! И нет в этом на сей раз ни нежности, ни эротики. Одна голая злость: ещё и увидел, что ты плачешь. Или услышал. Заметил, во всяком случае. Тянется к тебе, пытается поцеловать – думает, утешит этим. Тут ты вообще звереешь. Не тот ты человек, чьи слёзы можно увидеть и остаться в живых. Но и тебе – в живых без него не остаться…
-Туда тоже лазили? – зло бросаешь ты. – Сейчас вот как клизму закатаю!
Кивает. На всё согласен. Хотя отлично понимает, что сейчас это будет, не «водный спорт», которым вы не раз баловались, совмещая его к тому же зачастую то с оральным, то с вагинальным сексом, получая потрясающее наслаждение – и физическое, болезненное до судорог, как, впрочем, и любой оргазм, который суть всего лишь, если разобраться, сильное и мучительное, хотя и желанное напряжение в животе, разрешающееся острейшей болью (оргазм – та же перистальтика, только не кишечника, а матки, и поди разбери, когда чего, ощущения одинаковые абсолютно), и – наслаждение единения, доверия – ни с кем другим на это никогда бы не пошла ты и он бы не пошёл, сейчас это будет исключительно санитарно-гигиеническая, а потому лишь мучительная и ничего больше, безо всякой сладости, безо всякого оргазма, процедура. Но сейчас он воистину согласен на всё. Лишь бы не остаться навсегда противным для тебя.
И вот всё кончено. Чист снаружи и внутри. А душа… Но ты ведь в глубине сознания сразу знала, что в душе он чист. Только потому и простила. Не то что простила, а не отвернулась.
И вот теперь ты утыкаешься в ободранное мочалкой в разгневанных твоих руках плечо носом и плачешь уже не скрываясь. Потому что теперь вы снова вместе, а этих девок и след простыл. Потому что он их и не помнит. И не помнил.
Утыкаешься носом в плечо и плачешь. И глаза поднять боишься. Потому что…
Простила. Конечно, простила! Впрочем, за что прощать-то?! Нет другой за ним вины, кроме той, что напился так неосторожно.
Так что давай, девочка. Что бы ни случилось, как бы что ни было, а он ничего от тебя скрывать не собирается. И ты смотришь ему в глаза. Целуешь эти глаза, какими бы ни были они. Потому что он – это всё. И нет на свете никого, кроме двоих – вас.
Выход – он есть или его нет?
Словно бы всё хорошо. Но… Бесперспективно. Увы…
У тебя есть вечная жизнь. Вечная молодость у тебя есть. А у него – нет.
Не могут быть вместе вечная и смертный. Да, можно и его сделать вечным. Но… У него есть своя жизнь. Земная, преходящая. А у тебя – нет. Не хочет он твоей вечности.
Он может навсегда взять тебя в свою земную жизнь. А ты боишься. Пока ещё боишься. Ведь не будет тогда ни вечности, ничего, и молодость скоро увянет. А как смириться, что пятнадцатилетняя его юность скоро повзрослеет, а потом, о ужас! – и состарится?!
Пока ты тормозишь его время, консервируешь юное тело, и оно почти не меняется. Но ведь скоро время пройдёт, повзрослеют его ровесники, друзья, и его юность вызовет протест у него самого – у первого же.
Когда он уходит, в твоём измерении время не идёт. Но для него проходят дни, недели, месяца, может быть. Без тебя. В верности его ты не сомневаешься, но… Он живой, ты – мёртвая. Чтобы была любовь, нужна общая жизнь, а не только бурный секс затянувшегося донельзя медового месяца. А то так скоро и говорить не о чем станет.
Стоп-стоп-стоп!! До любви уже готова договориться? Нет, это просто страх. Страх лишиться лучшего в мире любовника и такого милого и доброго человека в качестве…кого? друга?
Что же делать?!! Что же, чёрт побери, делать??!
Что?!
Но только снова сплетены пальцы, и ты знаешь, что надо делать – именно сейчас. Забыть обо всём и дать ему почувствовать, что вы по-настоящему помирились.
И сплетаются пальцы, и нежность переплетается с бурной страстью, потому что есть ещё время, немного времени, но – есть. И он – твой, твой, твой!!! Пока – твой…
Ведь иногда ты выходишь с ним в большой мир. Эпизодически, но – выходишь.
И, может быть, он захочет, даже повзрослев, всегда приходить к тебе пятнадцатилетним?
Да, но ведь тогда это не будет полным решением всех проблем. Он остаётся смертным, и ничего менять в этом не желает. Или всё же можно что-то придумать?!
Ведь есть ещё пока время. Пока – есть. Немного, но есть…
Может, взять его на Брокен?
Ведь есть ещё пока время… А скоро не будет. Как сделать, чтобы он навсегда захотел остаться здесь?! Может, взять его с собой на шабаш?
Сможет он быть ведьмаком? Понравится ему?
Как сделать это? Да нет ничего проще! Ваша страсть способна унести в любые дали, хоть в заоблачные, хоть в подземные. Рай и Ад – в вас самих – воистину и доподлинно.
Вокруг – такая порнография, что аж обидно, что видеокамеру не прихватила. Впрочем, реализм всё же не воспаряет ни до мэнсоновских, ни до босховских высот. Интересно – но и не более того. Тем более творить самим интереснее, чем смотреть, что вытворяют другие. Русский язык видит явную разницу в смыслах слов «творить» и «вытворять». Подумаешь, нечисть всякая, части тела – расчленёнкой, ну, действительно, подумаешь, сам Сатана. Вы оба друг для друга – и господь Бог и Дьявол в одном флаконе.
Это всего лишь техника. Этот секс лишь изощрён, и поэтому нет в нём красоты.
Посмотреть разок интересно, и не более того.
И когда ты спрашиваешь потом, хочет ли он этого – навсегда, хочет ли остаться ведьмаком, ты, к сожалению своему величайшему, заранее знаешь его ответ…
Не спасла гора Брокен ситуацию…
Что же делать?! Что делать?!
Adern
То, что сопутствует сексу – слаще секса. И вот снова: ты хочешь, чтобы он был – в твоих руках – и он принимает, насколько можно – спокойно и разнежено – твои ласки.
Ты берёшь его член в руку. Губами отодвигаешь крайнюю плоть. Языком находишь дырочку – ту самую, крошечную. Пытаешься проникнуть в неё. Какая же она маленькая… Какая же она отзывчивая…
Нет, всё! Он больше не может! Он должен быть в тебе!
И всё же ты тянешь. Медлишь. Ещё! Ещё чуть-чуть больше напряжения!
Ты ведёшь нежными пальчиками своими по стволу дерева по имени Член, белой птицы шею гладишь, подбираясь по этой сильной шее – к головке – и видишь, как выходят на поверхность кровеносные сосуды. Как всё перевито ими. Говорят: кровь – сок жизни. Это, наверно, про артериальную кровь. Тогда венозная – что? сок смерти? Почему вампиры прокусывают не артерии, а вены? Только ли потому, что те ближе лежат под кожей? Кровь – это вообще точка соприкосновения Жизни и Смерти. Кровь не должна покидать свои Adern. Кровь несёт жизнь. Или уносит, когда уходит наружу, из тела, из жил.
Нет, действительно всё! Он в тебе, а тебе на сей раз хочется – скорее кончить и снова приступить к нежной ревизии его тела. Ведь то, что сопутствует сексу – действительно слаще секса.
И твои пальцы скользят уже по его руке. И на сгибе – выходят на поверхность прятавшиеся до этого глубже под кожей кровеносные сосуды. Вены. Артерии у человека глубже. Но и то и другое для брокенской ведьмы – едино: Adern. И вдоль вен скользят твои пальцы – нежно и трепетно, зная, как у человека эти вены беззащитны.
Ты – их защита.
Вот и на запястье – почти таком же трепетном и вожделенном, как живот, как внутренние поверхности бёдер – нежность пальцев твоих выводит из-под кожи – почти что из небытия – наружу, на поверхность – вены. Здесь, на запястье, пальцы, спотыкаясь от жалости почти что, от сострадания, во всяком случае, находят множество заживших, невидимых глазу шрамов, и для чутких пальцев-то едва заметных: было дело – резал вены. Не потому, что было плохо ему, нет, и умирать не хотел и не собирался – просто нравился сам процесс – резать вены. Вот она вся – эта его готическая неадекватность…
А теперь твои пальцы ласкают его шею. Как он терпит?! Но ты шепчешь гипнотизирующе: спи, родной, спи, спи, мой родненький… Терпит как-то.
И на шее тоже – выходят на поверхность, к самым пальцам твоим – вены. Adern.
Ты целуешь эти напрягшиеся вены и слышишь тихий голос его:
-Что же ты?! Кусай!
И ты будешь говорить себе, что ни о чём таком не думала?!
Укусишь – и он твой? Навсегда?
Нет, ведьма – не вампир. Нет у тебя такой власти.
Да и была бы…
Насильно в свой мир ты его забрать не можешь, хотя и могла бы. Вот странно, да? Просто не хочешь. Не можешь – не будешь! – делать ничего, что могло бы повредить ему, что было бы против его желания.
Но он ведь сам просит: кусай?
Не ведает, что творит…
Это ведь не шутка.
Ты нежно царапаешь одним из клычков его кожу – и отстраняешься. Хватит таких жестоких игр. Пусть будут игры обычные. Ты снова берёшь в рот его член, легонько покусывая нежными, хоть и острыми зубками и потягивая губами, мгновенно приводишь его в боевую готовность.
-Иди ко мне, милый! Я так хочу тебя!
Утро
Не надо было пиво на ночь пить. Лень в туалет тащиться. А впрочем…
Ты встала, а он ещё спит.
Вот и спи. А я буду ласкать тебя.
Нежится расслабленная плоть, забывшаяся во сне, что надо быть всегда готовой. Вот и хорошо. Вот и не надо. Легчайшими, паутинными, чтобы не разбудить, движениями ласкаешь мягкий, невозбуждённый член, который был всегда разящим тебя копьём, и вдруг – спит, едва касаешься мошонки. Яички тоже – пусть пока спят. По всему телу ветерком несмелым, утренним летаешь.
Это не только для тебя. Знаешь: на уровне подсознания он чувствует нежность твою и заботу. Нет, это ведь правда здорово: ласка без полового акта. Спи, милый, спи…
Зачем мужику руки
Сегодня инициатива в его руках. Сегодня они, эти его руки, а также язык, да и член тоже, путешествуют по всему твоему телу. Ревизию проводят. Нет, это, честное слово, запредельно, когда шею твою ласкает влажный член, по ложбинкам скользит между рёбер. Ему хочется куда-нибудь нырнуть, этому хулиганскому члену, да и его хозяину тоже, но ведь он (и в смысле член, и в смысле хозяин) тоже немножко садо-мазо, им нравится терпеть до последнего. Или язык в пупок проникает глубоко-глубоко. Тут ты на минуту теряешь контроль и то же самое проделываешь с ним – так сладко, как раньше в голову такая здравая идея не пришла?! Но вот опять уступила – так он сегодня хочет! – ему инициативу. Опять замерла в восторге. А член всё гуляет по впадинам тела твоего…
Всё!!! Не может больше сдерживаться! Тебе так нравится в последнее время, когда он внезапно опрокидывает (от слова – кидает!) тебя на спину – до этого лицом друг к другу на боку лежали – и резко и властно разводит в стороны твои бёдра. Скорее натянуть ему презерватив, иначе дело кончится тривиальным вагинальным сексом, а ты, ясно море, анального хочешь. Ни разу ещё на спине не пробовала. Вроде бы неудобно, позвоночник стонет. А нет, здорово. Здорово, как и всё с ним, этим колдуном, этим маньяком, Драконом. А руки, руки его – что вытворяют! Одна треплет – быстро, больно, сильно надавливая, то клитор, то отверстие мочеиспускательного канала, то и то и другое сразу – пять пальцев на руке-то. Рехнуться можно!!! Как?!! И это ещё не всё?!! Другая чуть ли не по локоть (да нет, не по локоть, конечно, но вся кисть – это как пить дать…) утонула в вагине. Ну и чего вы, два, прости господи, идиота, орёте, аки резаные?! Оргазм?! А вы чего хотели?!
Кажется, он жив. А ты? Не очень? На подвиги больше точно не способна? Но и успокоиться не можешь, нимфоманка проклятая.
-Зачем мужики онанизмом занимаются? – спрашиваешь вдруг ты.
-Чтоб напряжение сексуальное снять, когда хочется, а бабы нет, - не моргнув глазом, ответствует он.
-Я хочу, - властно требуешь ты.
-Ну давай, - без энтузиазма разрешает он. – Только зачем? Я уже готов. Ты меня уже не хочешь?
-Не хочу, - смеёшься ты – такой он вдруг стал обиженный – надо скорее пилюлю подсластить, - потому что уже не могу. В ауте я, понял? Просто ты меня не понял. Я не сама хочу. Хочу, чтоб ты.
-Да я потерплю, пока ты захочешь… - вяло протестует он.
-Ты не понял. Я сейчас хочу. Чтобы ты – сам себя.
На него жалко смотреть. Интересно, а что он делал, пока тебя не было? И сейчас, когда уходит, но тебе, чувствуешь, верен? Да это же и делал. И делает. Наверняка. С его темпераментом – по двадцать раз, поди, на дню… А тут застеснялся почему-то.
Кладёшь свою руку на его член. Начинаешь легонько массировать. Потом убираешь. На его руку кладёшь. А его руку кладёшь – на его член. Снова начинаешь массировать – его рукой. Потом свою руку убираешь.
-Давай сам.
-Ну Саш… - жалобно стонет он.
-Давай, - требуешь ты. Ну ты и садюга!
Кончает. Снова всё в сперме. Нежно облизываешь его живот. Улыбается стыдливо и даже как-то благодарно – вот и ещё один запрет между вами рухнул. Последний?
Кумир
Ты давно хочешь вытащить его на концерт любимой своей группы. Только что-то не жаждет он тёзкой своим знаменитым любоваться. Хотя на концерте всегда можно побуянить. А уж что-что, а побуянить он никогда не откажется. Так что – уговорила-таки.
Почему не встревожило тебя, что толпа как-то слишком уж быстро оттёрла вас друг от друга? Как-то не заметили даже этого в экстазе. Ну и подумаешь – найдёте потом друг друга – каждую секунду, что ли, за руки держаться?! Оказалось – не «ну и подумаешь» - слишком беспечна ты, девочка, иногда бываешь. С огнём играть – не заметить, когда ослепнешь.
Толпа вынесла к сцене, потом ты и не заметила, как оказалась в гримёрке. Как представил кто-то тебя кумиру.
-Читал, - сказал тот. – Эко ты нас. Ничего, ничего, неплохо.
Взрослый, красивый. Не мальчишеская стать – мужская. Может, твой потом таким станет. Потом – если ты дашь ему вырасти. Сильный, надёжностью сочится, кажется, всё существо. Или – кажется? Самоуверенный, надменный.
Ты и не хотела, или во всяком случае честно думала, что не хочешь, да только не спрашивал тебя никто, хочешь или нет, по определению полагалось: хочешь. Теоретически ты согласна: невозможно не хотеть такого мужчину. Ты ведь и на своего-то когда-то посмотрела – за имя, за сходство, пусть и самое отдалённое. Только потом это стало не важно – не тень он кумира, сам по себе – самый твой. А ещё потом и об этом забыла. Но этот мужчина – сама уверенность. Не запланированная подлость, а – спонтанная измена. Только что это меняет…
Убежала на самый дальний край Вселенной, корчишься там, играешь в то, что с понтом совесть у тебя есть. Только совести-то вот нет, а сознание, что непоправимое совершила – есть. И даже нет у тебя перед собой такого оправдания, какое у него перед тобой было – всё помнишь. Трезвая была. Почти. То есть пьяная, но – не до отключки. Сама за свои действия отвечаешь.
Могла бы – умерла бы сейчас. Бессмертная, твою мать!
Там, непонятно где, где-то, через несколько дней он тебя наконец и находит – усталый, встревоженный, расстроенный.
-Уйди… - морщишься.
-Что я опять сделал? Ничего не было. Честно.
-Ты – ничего. Я себе сама противна.
Всё понял. Только…
-А мне – нет.
Пытается прижать тебя к себе. Вырываешься. Это не игра. Ты действительно не понимаешь, какое ты теперь имеешь право на его целебные прикосновения.
-А мне – да.
-А мне – нет, - повторяет он и прижимает так, что теперь ты не вырвалась бы, если б и хотела. Ты?!!! Хотела?!!! Вырваться?!!!
Он простил тебя и даже не подчёркивает того, что это прощение, просто он с тобой – накрепко, и никуда он от тебя не денется, даже если обидишь. Так что не смей больше обижать! Простил! Поняла?!
И тебе не очень даже стыдно, что ты снова плачешь. Просто за то, как мягкие его губы собирают слёзы с твоих щёк, как добрые его руки держат лицо твоё в ладонях – за это и умереть не жалко. Только всё же не делай так больше! Не причиняй такую боль ему ради минут такого немыслимого своего больного счастья. Впрочем, похоже, и для него счастье тем счастливее, чем больнее.
Слишком уж сумасшедшие у него сейчас глаза…
Сон
И снится тебе сон. Ты, невидимая, уже заметила и возжелала его, но он ещё не знает, не видел тебя, невидимую. Ты хочешь показаться ему, но не в силах сделать этого: как только делаешь шаг в его сторону, тебе кажется, что ты сейчас потеряешь сознание: выпрыгивает из груди сердце, прерывается дыхание. Вдруг не поймёт, не оценит, отвергнет. Ты украдкой лишь, и то в полубессознательном состоянии, прикасаешься к нему, всё такая же невидимая… Так, чтобы не почувствовал ничего. Больше всего хочется прикоснуться к животу – такое впечатление, что именно там жизнь и сосредоточена. Впрочем, и все тонкости русского языка об этом говорят. Прикасаешься. И в этот момент, лишаясь сознания, ты чувствуешь, что знаешь уже его. И оказывается, что он знает тебя. И он тебя зовёт.
Медленно-медленно, не зная ещё, как другой отзовётся на каждое действие партнёра, бережно-бережно, аккуратно-аккуратно, несмело и неловко вы раздеваете друг друга. Почему наяву, а не в этом сладком сне, вы в последнее время так редко раздеваете друг друга? Это же так сладко? Да, но чтобы раздевать, надо одеться сначала. А с вами этого неделями не происходит…
Ты не очень соображаешь, что делает он с тобою. Ты вся поглощена единым своим желанием – прикоснуться к самому нежному и самому беззащитному месту на теле его – к животу. Не ласкать ещё, тем более не массировать, вкладывая в это движение всё своё желание – пока лишь прикоснуться – что может быть трепетнее?! И вдруг – решилась. Твоё трепыхание – не игра – сердце сейчас реально разорвётся от волнения. И ты в панике отдергиваешь руку. И вновь тянешься, тянешься…
И просыпаешься. Смотришь на него из-под опущенных ресниц. И видишь, что так же и он на тебя смотрит – ресницы чуть трепещут. Вы умеете говорить без слов. И ты знаешь, что сон этот видели сейчас вы оба. Всё у вас общее. Сны тоже.
Вы лежите, как обычно ночью: он на спине, ты на животе, головой – у него на плече. Обнимаете друг друга. Ноги сплелись, тела касаются друг друга кожей – не только руки способны собирать впечатления, всё тело – одна сплошная эрогенная зона.
И тут ты тихонечко высвобождаешь одну руку, и словно независимо от тебя начинает она своё путешествие к вожделенному его животу. Робко, несмело – вдруг не станет делать вид, что спит, сломает игру, снова превратит её в секс. Знаешь, что не сломает: он отлично понимает, чего ты хочешь, и всё так и сделает. Но тебе хочется сейчас бояться – и ты боишься. Путешествие руки то и дело прерывается – она замирает, возвращается на сантиметры обратно, продвигается вперёд – опять же на сантиметры… Пожалуйста, ну пожалуйста! Лежи, милый, сделай вид, что спишь. Делает.
Твоя рука добралась до заветной своей цели. Ты лишь чуть заметно, почти нереально шевелишь мизинцем – гладишь нежную кожу. И замирает рука… Минут пять – блаженства с выпрыгивающим из груди сердцем – просто рука лежит на животе. Ты знаешь, что он не спит, контролирует своё желание, не позволяет члену – не хочешь ты сейчас этого! – восстать. И вот ты отдёргиваешь руку – чтобы начать путешествие заново. Этот мазохист терпит всё с почти невидимой улыбкой – показать её – показать и то, что он тоже не спит. И как только терпит?! Такая ведь мука. Но ему нравится. И ещё раз совершается паломничество. И снова замирает рука. А потом опять хочет убежать.
Не убежит. Потому что он сильно и властно прижал её, повелевая оставаться на месте. Не выдержавший пытки член взметнулся навстречу садистской руке твоей.
Ты прижимаешься открытым ртом к его губам, открывающимся навстречу своей мучительнице, и языки ваши оплетают друг друга, мечутся в истерике, едва не вырывая друг друга, и дыхание мечется из лёгких в лёгкие, и жизнь – вместе с дыханием – единая, нерасторжимая. Какие барьеры ещё могут остаться между вами после такого поцелуя?! Сходят с ума руки – и его, и твои – всё им мало! В каждую секунду всё вожделенное тело должно быть в страждущей и жаждущей руке, а не маленький его участок. Руки говорят всё красноречивей слов – они ласкают, они в истерике, но они не лапают. А тела вопят: и чтоб лапали, тоже, мол, хочу!! Мало, мол, эротики, хочется и порнографии тоже, мы же столь едины, что ничто уже не может оскорбить. Всё, нет никаких табу больше, можно даже вместе плакать счастливыми слезами и не скрывать, что видишь у своей половины эти слёзы, и смеяться от непереносимого счастья.
И вот ты оседлала уже его. Сейчас неважно, как и что происходит. Важно, что скомкано, впопыхах – но всё же происходит. Что вы не отказали друг другу ни в чём. Всё очень быстро. Кончили – и не заметили этого почти – сейчас это не главное.
Просто можно ещё раз сыграть в эту сладкую игру – пустить руку в путешествие к животу.
«А ты… Сперва найди пупок…
И дальше руку… Хорошо!..
Там древо есть. За ствол тряси
и мне блаженство принеси!..»
А потом, словно извиняясь, что такая вот ты противоречивая – и нежная обморочно, и тут же похотливая – ты целуешь глаза сумасшедшего, смеясь, очки ему пристраиваешь – чтобы потом самой же их снять и снова иступлённо – целовать, целовать, целовать. И он тоже твои глаза целует:
-Сашка, ты что, не плачь, сумасшедшая…
А ты что… Да разве ты плачешь?.. Ты смеёшься. А если при этом и плачешь, то это – так. От счастья…
Два уже дракона
Не очень вы жалуете миссионерскую позу. Но сейчас – именно так. Кончили. Он нависает над тобой, опираясь на руки, лежа на животе между разбросанных ног твоих. Капли пота падают на твоё лицо с его лба – он неожиданно устал (Вообще-то спать иногда надо, а вы друг другу не даёте. Не попробовать ли вам ночку провести отдельно, выспаться? нет?), глаза чумные как никогда, тяжёлое дыхание. Стон – и он припадает – опускается, почти упав, к твоей груди. И ты берёшь в ладони его лицо, и опять глаза целуешь, и устраиваешь голову его мятежную на плече у себя:
-Отдыхай…
-Ага… - тяжело дышит он. Что это с ним? Не заболел ли?
-Ты здоров?
-Ага. Устал только.
-Ну спи.
-Не хочу.
-А чего хочешь?
-Тебя, Саш, тебя. То есть не «чего», а «кого», прости, родная.
-Ну давай. (Там, в тебе, старанием твоих мышц, чувствуешь ты, он скоро снова обретёт боевую мощь, но… стоит ли?..) Ладно, хорошо, - нехотя соглашаешься ты.
-Не могу, - удивлённо, даже как-то виновато сообщает он. – Реально устал. Душа хочет, а тело устало.
-Разве это единственное тело?! – вдруг вспоминаешь ты. – Мы драконы!
-Классно! – ликует твой усталый маньяк.
Драконьи тела – свежи и готовы к подвигам страсти самой бурной и необузданной. Сплетаются раздвоенные языки, мощный член Дракона раздвигает мускулистые стенки сжимающего его влагалища Драконихи, не менее мощный хвост его – в её, твою то есть, прямую кишку вламывается. А, вот тут-то и не все ещё резервы исчерпаны! У тебя ведь тоже есть хвост! Нравится?! Аюшки?! Видишь: нравится. Ещё как нравится! Более чем нравится Дракону твоему непутёвому, когда хвост твой его анальное отверстие находит и бесчинствует там – не только туда-сюда, herein-heraus, rein-raus, но и – из стороны в сторону, и колеблясь, и вращаясь, и по-всякому. Пламя вылетает из разверзтых пастей, поджигая это доставшееся вам на несколько минут, ну, на часок там, пространство, Дракон твой рвёт и мечет, орёт дурным драконьим голосом, и ты с ним дуэтом. Кончили, но пусть. Хвосты всё равно своими делами занимаются, для и для адскую муку немыслимого блаженства. Снова, снова, пока туши огнедышащие не валятся, наконец, в изнеможении на полыхающую почву. Словно дыхание отлетело, словно сознание потеряли…
И тут же очнулись на своём диване. Трётся мокрым лбом о щёку твою, смеётся:
-Нех себе!
-А ты думал! – смеёшься и ты. – Сашка твоя та ещё садюга!
-У-у!! – соглашается он. – Колдунья.
-Удовлетворён?
-Более чем!!
-Тогда давай спать.
-Давай, - соглашается насквозь пропотевшее твоё чудо. (Надо бы в душ его, да только это часок подождёт, потому как, ясное дело, в душе всё начнётся снова, и поспать так и не получится, а ты видишь: он в полнейшем изнеможении, ещё чуть-чуть – и заболеет.) Вы затихаете. Кажется, он дышит уже мерно и сонно.
Только вдруг между ног у тебя оказывается его хулиганствующая рука, что-то там уже (и что бы это, действительно, было?!) нашедшая и ласкающая и снова доводящая тебя до дикого возбуждения. Но ты чувствуешь, что для того, чтобы кончить, танца руки сейчас тебе мало. Но ты всё это вытерпишь – ради него. Не дашь ситуации опять свалиться к бешеному изматывающему сексу. Пусть отдохнёт, поспит. Что же делать, если и во сне твой маньяк – всё тот же ещё маньяк.
Ничего. Зубки сжала и терпишь. Пусть спит.
Возвращение
Он только что вернулся из очередной отлучки. Бледный. Усталый. Он готов наброситься на тебя тут же, у входной двери, но ты чувствуешь, что нельзя этого ему сейчас. Надо выспаться. Надо. Обязательно.
Между пальцев его вплетаешь свои – обеими руками. Почти не сопротивляющегося, ведёшь его не к тому дивану, который с сексом только и ассоциируется у вас, к тому ведёшь, что в большой комнате, широкий. Легонько направляешь – вроде и толкаешь, но – лишь направление обозначив, тихонечко – на этот диван. Не раздеваясь и ему не давая ни самому раздеться, ни тебя раздеть, кладёшь голову ему на плечо.
Всё. Теперь спать. Только спать. А потом всё, конечно, будет.
Только, похоже, не сегодня…
Он действительно, дремлет с полчаса под твоей защитой, а потом вдруг начинает рассказывать о проблемах там, в большом его мире. Казалось бы, всегда вы были друг с другом откровенны, да только не так как-то это было раньше. Была откровенность ради откровенности, а теперь он действительно хочет твоего совета, поддержки твоей, верной, доброй и надёжной руки. Сможешь? Да. И он знает, что да, и ты это тоже знаешь.
Рассказал всё и, похоже, успокоился. Посапывает опять сонно уже теперь на твоём плече. (А пальцы всё так же крепко сплетены…) Он спит, а ты всё думаешь, думаешь…
Лишь в полудрёме ваши губы время от времени находят друг друга. Несексуально совсем, просто как сигнал: я здесь, я с тобой, я твой. Ну или твоя.
Просыпается отдохнувший и подвиги больше откладывать не намеренный.
А потом его голова лежит у тебя на коленях, вы устали и оба уже не хотите отпускать ситуацию в новый припадок секса. Просто отдыхаете, а как подтверждение того, что всё ещё будет, тихонько теребите гениталии друг друга. Просто как подтверждение естественной мысли: я здесь, я рядом, я с тобой, я твой. Я твоя. И умудряетесь не возбуждаться, что для обоих совершенно нехарактерно. Но сейчас действительно не надо. Всё ещё правда будет, но не сейчас. Вот просто не сейчас.
И вдруг он просит:
-Расскажи.
И что? Ты будешь валять дурака, делать вид, что не поняла, о чём он просит? Всё ты поняла…
Ты говоришь тихонько:
-А надо ли?
-Надо, - твёрдо говорит он.
И ты рассказываешь – не можешь доверие обмануть – о тех, кто были до него. Это у него – не было. Это его, юного, ты девственником взяла. А у тебя были. К сожалению. Да, теперь ты действительно об этом сожалеешь – о том, что не угадала его за долгие годы до рождения его, не дождалась. И вот теперь ему больно и грустно, но ни в чём он тебя не упрекает. Но так рассказываешь, что он понимает: это навсегда в прошлом. Поэтому всё же боль эту он принимает и готов пережить.
И тогда – откровенность – так уж до конца – ты показываешь ему эти записки (Так, раздетыми, и прошли к компьютеру, может, имеет всё же какой-то смысл тривиальная бытовая стыдливость – она ведь всё ярче делает, и если оделся, потом можно и раздеть. Но ничего у вас, бесстыдников, с этим не получается…), которые начинала ты кропать, ещё не зная о нём. Ты хочешь сказать, что главки «Первый раз» и «Садо-мазо» написаны в предчувствии его. Хочешь сказать, да. И не успеваешь. Он сам благодарно догадывается.
-И всё же, - говоришь ты, - я не понимаю, зачем тебе груз этого моего знания о вечных и вечностных проблемах. – И любовники мои давно покинутые, и даже тот, особенно тот, неземной, не любовник даже…
-Не понимаешь? – немного осуждающе переспрашивает он.
-Не понимаю, - подтверждаешь ты. Всё ты на самом деле понимаешь, и он понимает, что ты понимаешь, только… Только вот очень уж захотелось услышать то, что, ты знаешь, он скажет сейчас, не догадавшийся до сих пор, как сладко услышать женщине это слово, даже если не может она повторить его сама.
Может быть, пока не может? То есть не можешь? И всё же молча всей душой взываешь к нему: ну скажи же! Хочу, чтоб сказал!!
И он говорит, не опечаленный даже, просто посерьёзневший вдруг – и какой-то просветлённо счастливый:
-Люблю. – И с усталой улыбкой садится на диван.
И ты прыгаешь на колени к нему – верхом, теперь можно, и то, что случается секундой позже, когда твой поцелуй обрушивается на его и так уже искусанный – и когда Вы, мадам, успели, вроде сдерживаться пытались?! – рот, окрашено какой-то совсем уж новой прелестью и нежностью. Кажется, уже начав новое неистовство, он добрался с тобой до ванны и открыл душ. Или иначе это было. Не важно, что именно происходило. Эмоциональная окраска важна. А тут вам можно позавидовать. Впрочем, чтобы завидовать, надо знать, чему именно, а ты всё равно не сможешь описать этого. Да и не станешь.
Смех
Никогда этим гопам (ничего святого у них, презренных, нет, если рука поднимается драться с твоим сокровищем) с их сисястыми блондинками-гопотёлками не понять блаженства вашей общности. Вы – вместе. Вообще вместе, а не только спите. И спите вы не только ради фейерверка блаженства (Хотя и ради него тоже, и никогда этого друг от друга не скрывали. Но ведь ты – для его блаженства, он – для твоего…), а ради того ещё, чтобы ощущать, что вы – вместе.
Гопотёлки манят обещанием тех удовольствий, которыми готовы облагодетельствовать любого мужика только потому, что у них в ****ёнке зачесалось. Все эти позы суперсексуальные… Да, да, им всё равно, кого облагодетельствовать. Потому что – ради самой себя. Поэтому – любого. Вот и вся их хвалёная сексуальность. Купится он на это? Надеешься, что нет. Видела пару раз, как искушают его. Тогда не купился. У него есть то, про что он точно знает – для него любовно сотворяется. Так что, можно надеяться, и впредь не купится. Ты, во всяком случае, очень-очень на это надеешься. Если не верить ему, то – как?!
Ты его не заманивала, не завлекала, не обещала. Ты хотела, чтобы он дал тебе это – об этом и попросила. Тогда – только об этом. Тогда ты хотела – для себя, сейчас – для него. Это пришло позже. Одаривать, холить, лелеять. И ты делаешь это. Просто делаешь это. Без кокетства, без обещаний. Лишь со смехом.
Ты – не на продажу, не на выставку. Ты только для него. Эксклюзив.
И его такие с виду развратные глаза смеются только тебе. И дурой кромешной надо быть, чтобы не заметить, сколь благородно и великодушно относится он к тебе. И никогда ни из чего он не делает трагедии. Можно быть простым, не будучи глупым…
И он ведь тоже не Мэнсон. Не то чтобы совсем лишён позерства, но в жизни обычно демонстрация – нарочитая, откровенная – сексуальности – всего лишь игра. Он может, конечно, поприкалываться, поизображать из себя героя крутого эротического кино, да, да, именно как клип Мэнсона, а не как глупый банальный порнофильм, но это – для самовыражения, он знает, что тебя это заводит, но заводит тебя – не только это, не только эта придурь его, но вообще любая его придурь. Всё великолепно знает. Он тоже – твой и только твой эксклюзив.
…И вот он подхватывает тебя на руки, кружит по комнате, вместе с тобой – голова закружилась то ли от верчения этого, то ли от счастья – на диван падает… и смеётся. И ты смеёшься…
…А вот ты приходишь с улицы – а он вернулся, пока тебя не было, из отлучки очередной. Сидит в углу дивана. Одна нога у спинки согнута, другую с дивана свесил. И ты спиной прыгаешь туда, между его ног, закидываешь руки за голову, за шею его там, сзади, обнимаешь. Поворачиваешь к нему разгорячённое лицо, губы его жадные своими жадными губами находишь. И опять вы тихонько смеётесь, и прыгает этот смех искрами между глубинами зрачков…
…Или вот сидишь ты в позе наездницы – это так классно: так получается, что всё делаешь ты, а он – вот он, неподвижный. Тебе отдался. Сплели пальцы, и ты опираешься на ладони, а он их своими пальцами сжимает крепко-крепко где-то около плеч его. Вот он я – весь твой! И рад этому.
Вот и улетели… Несколько мгновений вы вот так, отстранившись, перебрасываетесь смехом – из глаз в глаза, а потом ты всё с тем же смехом падаешь ему на грудь. И вы тыкаетесь друг другу губами в шею, ещё куда-то, куда попало, в волосы, в ухо, в глаза…
А вот ты сидишь в кресле, а он, прости господи, не совсем трезвый, похоже, сидит на полу у твоих ног, а головой, лицом – куда-то в колени тебе рухнул, руками пытается тебя за талию придержать – и не очень получается, разбросал, уронил, как попало. Да, в колени тебе посапывает – счастливый, куда бы деться… Блаженство пьяного придурка, но ты за это его блаженство, за эту его пьяную придурь душу отдашь… И ты, кстати, тоже любишь вот так вот ему на колени рухнуть распластано… Или просто голову ему на колени положить, снизу вверх в лицо ему смотреть и тихонечко по лицу его гладить. И когда он у тебя на коленях вот так лежит – тоже классно. Потому что вы вместе.
Счастье, смех! У других нет этого – у других нет его, твоего чуда!
И слёзы…
Да нет, на самом-то деле ты не плачешь. Просто сидишь и куришь, куришь, куришь бесконечно. Просто потому что всё было хорошо, и вдруг… Да никакое не вдруг… Просто этот эмоциональный взаимный садомазохизм не может продолжаться вечно. Просто он отвечает не на те уже вопросы, которые ты задаёшь. Просто он гот, а у готов не бывает, как верно, хоть и случайно, заметила одна молодая дурочка, по малолетству не успевшая стать его подружкой, да, действительно: у готов не бывает счастливой любви. Да, он гот, а гот ничего не может – ну вот просто по определению! – принимать всерьёз. Да, любит, да… Но ведь – игра в любовь – кто сказал, что нет её?
Просто всё больше времени проходит здесь за время его отлучек, которые раньше были для тебя чаще всего минутами… потом часами… а теперь уже длятся едва ли не месяцами… Просто раньше ты любила своё одиночество, демоническое, ведьмаческое, а теперь – разучилась жить без него, просто раньше он был сумасшедший и неадекватный, а потом стал какой-то… слишком домашний, слишком ручной… И вот теперь он становится самим собой. Неадекватным готом. Сам по себе. Снимая всё с себя, точнее, позволяя тебе всё с себя снять, он всё чаще и чаще остаётся в очках. Глаза уходят… И даже сигаретами какими-то чужими пахнет… И словно ничего нет… И даже – словно и не было ничего…
Просто ты поняла очевидную и непостижимую вещь: он без тебя – может. Ты без него – нет. И можешь сколько угодно себе доказывать, что это он тебя любит, а не ты его. Это всё равно ничего не меняет. И уже не изменит.
Просто и ласка, и страсть превратились уже в истерику какую-то…
Как-то глянула на него, когда лежал на спине с раскинутыми в стороны руками, и он показался тебе вдруг распятым… Тобой распятым?!
Всё правильно… Всё в жизни идёт волнами. Иногда хочется бесконечной, до полного слияния и единения, близости. А иногда – молитвенного поклонения. Первое – о нём, во всяком случае – было. Второе – нет, и о нём не было никогда. И бесполезно пытаться решить, что важнее.
Нет ответа. Есть только сигарета. Десятая. Сотая. Где он?! Что с ним стало?!
Было что-то? не было?
Да было же, было…
И это было: он не твой ещё. Вы где-то на Земле, но – в восьмидесятые годы ты его увлекла, когда ещё дискотеки скачками были… И – рвущий нежностью душу медляк… Руки твои у него на плечах. Руки его у тебя на талии. И, скрывая это друг от друга, вы словно невзначай касаетесь друг друга… и делаете друг перед другом вид, что всё целомудренно, хотя ничего целомудренного нет… и никогда не было. Тогда, до тебя, он готов был лезть под любую юбку, только тогда никто не давал, а как только он стал таким, что они готовы стали дать – ты украла его у них у всех, как в пошлых песенках. А сейчас ты задыхаешься от волнения, ощущая бедром то, что напряглось в джинсах…
Да ведь правда было…
А сколько раз прокручивала в сознании ситуацию: вот открывается дверь, и входит тот… который… на пьедестале. А ты обнимаешь своё близкое сокровище за плечи и говоришь, что остаёшься с ним. Даже, может, говоришь, что любишь… И даже, пожалуй, в этот миг веришь в это сама. Потому что это правильно, честно.
А сейчас всё вразброд, враздрызг, в раз… что там ещё…
Всё плохо, короче…
И тогда действительно на твой зов откликается тот… ну, в общем, ясно…
И тогда ты утыкаешься ему в плечо и молчишь. Нет, ты не плачешь, но… Словно какая-то ложь (или всё ты придумала, снова всё усложняя?!) в этих объятиях… И впервые ты не теряешь сознания от благоговения, а ощущаешь себя так, словно он – такой, как все. И впервые тебе не его защищать хочется, а чтобы он тебя защитил. Помог остаться с твоим… уж как бы его, балбеса, назвать?.. С твоим балбесом…
Последний аккорд
А его всё нет и нет. И ты понимаешь, что пора уходить.
Берёшь лист бумаги. Пишешь: «Дракон!»… И, скомкав, отправляешь его в угол комнаты.
На следующем листе: «Вадик!»… Судьба этого листа столь же незавидна.
Ты сердишься на себя. Ты берёшь себя в руки. Ты берёшь ещё один лист.
«Вадим!
Я слишком долго была с тобой – человеком. Слишком многому ты, человек, научил меня. Слишком по-человечески я стала многое воспринимать, ко многому и ко многим относиться. Слишком по-человечески чувствовать. Любить. Вспомнила вдруг, что у меня, оказывается, есть дочь – такая же вечно юная бессмертная брокенская ведьма, которая давным-давно уже сама по себе. Раньше меня это не огорчало. Теперь же мне хочется найти её, встретиться с ней…
Ты не можешь и не хочешь быть бессмертным. Что ж, пусть. Я ухожу в твой мир – ты победил. Ты вернёшься сюда, найдёшь это письмо – и уйдёшь на Землю. Теперь – навсегда. Только сделать так, чтобы ты помнил там о том, что было тут, я не смогу. Не всё смогу вспомнить и я сама. Но – что-то. Ты – ничего.
Но и это не крах. Угадай меня при встрече, начни всё снова – ведь первый раз – это главное, а нам он светит вторым кругом. Угадай, пусть даже что-то во мне изменится с утратой бессмертия не в лучшую сторону, пусть не будет принадлежащих нам одним пустых пространств… Угадай! Потерять твою любовь страшнее, чем потерять бессмертие! Узнай меня, ведь я – это всё равно, в любом мире – твоя я.
Если ты действительно ещё любишь меня, всё так и будет.
Я очень этого хочу. Я буду очень ждать тебя. Я тебя люблю. И я навечно в твоей постели.
Твоя и только твоя Сашка…»