И вот наступил день, а с ним и «момент истины». Я проснулась в чудесном настроении. Как всегда с утра позвонил Слава, и счастье гладило мою легкомысленную голову.
По делам я забрела в дальний конец города, где обычно не бывала. И вдруг у подъезда одного из домов увидела знакомый номер машины, – то был Славкин «москвичонок». Разыскивать его по подъезду показалось неудобным, и я решила подождать у дома. Тем более, что через час должно было наступить время обеда, а между нами царило давно установленное правило – «война – войной, обед – по расписанью». И не потому даже, что мы пристально следили за своим здоровьем. Просто это была возможность побыть вместе. Для ежедневных посиделок мы облюбовали уютное недорогое кафе, где к тому же и кормили нас недурно.
Я уселась на скамеечку в тени деревьев и развернула интересную книжку, которую не успела дочитать вечером. Чтение вообще было самой большой моей слабостью. Иногда Слава шутил, что, подарив хорошую книгу, меня можно брать «голыми руками».
– Хорошо, что не все знают об этой твоей слабости, – говорил порой он.
– Не волнуйся, я успею купить хорошую книгу, прежде чем ты или кто-нибудь другой её обнаружат.
И это было правдой. Во многих книжных магазинах города меня уже знали и обычно оставляли интересные новинки.
Не успела я открыть сумку и достать книгу, как Вячеслав вышел из подъезда дома. Я уже хотела вскочить и побежать ему навстречу, но радостный крик замер на моих губах. Позади него шла эта юная красавица, с которой я однажды встретила Славу в городе. Он, прощаясь, склонился над ней, и я отметила, что поцеловал ее не в губы, а слегка прикоснулся к щеке. Так целуют сестру, мать, но не страстно любимую женщину. Но это не утешило меня, потому что Ольга, а это была она, явно и в скором времени – в ближайшие месяц-два должна была стать матерью.
От этого открытия ноги сразу стали ватными, а голос пропал.
Они не заметили меня.
Слава сел в машину, которая резко рванула с места
«В кафе спешит», – как-то безучастно подумала я.
На обед я не пошла, в офисе появилась только через три часа.
– Машка, у тебя вообще совесть есть? Хоть бы позвонила! Мало того, что я голодный остался, так ещё извёлся весь за тебя, – набросился на меня Вячеслав, как только я вошла.
– Зато я наелась.
Видно, в моём голосе было что-то, что заставило его замолчать.
Слава с тревожным ожиданием посмотрел на меня.
– Почему ты скрываешь от меня, что женился?
– Что за бред? Кто тебе сказал это? Разве ты уже вышла за меня замуж? Странно, как я мог этого не заметить?
– Перестань, никогда ложь еще не спасала отношений, если они настоящие! Почему ты мне не сказал, что у тебя будет ребёнок? Я видела вас сегодня с Ольгой вместе!
– Никогда не думал, что ты опустишься до слежки!
Обвинение было настолько банальным и несправедливым, что я ничего не смогла возразить и неожиданно для себя залилась слезами. Я плакала так горько и так громко, – навзрыд, со всхлипываниями и причитаниями, как плачут в раннем детстве, что Слава упал передо мной на колени и быстро, сбивчиво заговорил:
– Машенька, родная, прости, прости меня. Ну что мне сделать, что бы ты меня простила?
О как мне ложь жестоко отомстила! Я без любви подругу обнимал. Не понимал тогда, что пропадаю, что мне несчастье завтра будет данью. И этот час настал. Ты жизнь моя, ты – свет. В себе несёшь восторгов ожиданье. Не красотой сильна, не ласк очарованьем, – любви рассветом. Как жить мне без тебя? – Вовек печалиться… Дитя родится, будет жить оно. Как не хочу я для тебя несчастий! Заботиться о нём мне суждено. Люблю твоих детей я, как родивший и воспитавший их родной отец. Пусть мой ребёнок будет нам нелишним! Нас тоже ждёт с тобой такой венец.
Славка, всё ещё стоя на коленях, гладил мои руки:
– Маша, нам с тобой всё равно сегодня уже не работать. Неотложных дел нет. Поехали в лес, погуляем.
Я знала, что после пролитых слёз мне в люди лучше не показываться. Это только в сказках – «жемчужная слеза скатилась по щеке красавицы, и её промытые влагой глаза засверкали, как звёзды». Мои глаза после рыданий становились изрядно опухшими щёлками, нос увеличивался в размерах и подозрительно краснел, а губы приобретали африканские очертания. И мне ни к чему было смотреть в зеркало, чтобы в этом убедиться.
– Ладно, поехали, – устало пробормотала я, – мне всё равно – «страдать иль наслаждаться».
– А может, праздной лени мне предаться? На волю, волюшку. «В пампасы!» – с надеждой подхватил Слава.
Сил не было ни на что. Тем более, на сопротивление.
Лес встретил нас приветливой прохладой. Ветерок играл верхушками деревьев. Высокие травы стояли на большой лужайке, которую облюбовал мой друг, зелёной стеной.
Мы, как подкошенные, упали в природой вытканный ковёр. Я, обессиленная от горя, сразу уснула. Проснулась примерно через полчаса оттого, что Вячеслав щекотал травинкой мой нос. Просыпаться, зная причину моих слёз, не хотелось, и я нехотя открыла глаза. Взгляд Славы был нежным и грустным. Я печально смотрела на него. Мы не произносили ни слова. Говорили наши глаза:
– Любимый!
–Милая!
– Что с нами будет?
– Всё будет хорошо! Ты мне поверь! И лихо мы с тобою не разбудим! Навеки пусть уснёт оно теперь!
– Как вместе быть?
– Как отпустить тебя могу я?
– Я всё равно уйду! Вот ведь беда!
Любви мы имя поминали всуе! Пусть жизнь вслед за мечтой идёт всегда!
Мы сами горе лепим ложным словом, и ложным действием мостим несчастью путь. Жестоки лжи губительной оковы, на страже собственного слова будь.
Мы утонули в нежности своей. Время перестало для нас существовать. Никогда бы я не смогла сказать, что мы «занимались сексом». Это было слияние двух абсолютно близких существ. Общими были не только наши души, но «...и одна плоть». Его тело было продолжением моего тела, его руки были моими. Я чувствовала себя Шивой.
Переплетенье рук. Сердец слиянье. Всех чувств и мыслей сочетанье несём в своих объятьях мы. Лишь раз дано нам это право – в союзе с другом обрести такой восторг, что, люди, право, его не в силах вы снести, коль не готовы. И всей жизнью, а может, жизнью не одной, в любви, в служении Отчизне ты добывал его порой. Ты погибал на баррикадах, плотины строил, как герой. И умирал ты не на «бабах», а где-то на передовой.
Высоких чувств вело служенье тебя по жизни, друг ты мой! И вновь восторгов отраженье в любви увидишь, мой герой!
Домой я вернулась, когда было уже совсем темно. Слава рвался со мной вместе, но я не позволила. Уснуть в ту ночь я не смогла.
Жизни без него, – без друга, без любви своей – я не представляла. Но постоянно знать, что где-то растет без отца сын моего Славки, живет брошенная им женщина, которая виновата только в том, что хотела быть счастливой, я не могла тоже.
Утром решение было принято.
На этот раз я позвонила первая:
– Слава, я выхожу замуж. Прости, я тебя не люблю. После вчерашнего это стало мне очевидным. Я думаю, не нужно объяснять, что с моей стороны это был акт милосердия и прощания. Надеюсь, ты будешь скромен и я не услышу о себе в будущем, что имела счастье быть твоей любовницей.
В трубке потрясённо молчали. Видимо, моё «милосердие» Славку доконало окончательно.
– Давай не будем разводить долгие проводы. Ну переспали, – с кем не бывает. Я надеюсь, ты не будешь больше корчить из себя английского лорда. Я освобождаю тебя от обязательств. Тем более что в браке должна быть полная гармония. В конце концов не на всех же бабах ты женишься, с которыми спал, - продолжала изуверствовать я.
– Далеко пойдёшь, – неожиданно ответила трубка. – Гармонии тебе не хватает? Значит, Машка, тебе племенной жеребец нужен в мужья? Ну извини, – не соответствую.
Трясущимися руками я осторожно положила трубку на аппарат. Ноги дрожали, сердце стучало, как молот.
– Ну что, подруга, – сказала я сама себе. – Бежать тебе надо.
Я понимала, что держать «хорошую мину при плохой игре» у меня не получится. И если хоть раз в городе я наткнусь на своего любимого, моя ложь тут же будет очевидной, потому что, завидев его, я просто могу рухнуть в обморок. А если не рухну, то мои томление и тоска по Славке неоновыми буквами будут светиться на моём незадачливом лбу.
Чего я всегда была лишена, так это возможности скрывать свои чувства. В моем далёком детстве, а потом, отдалённой теперь, юности папа по этому поводу шутил, что Коллонтай из меня не получится и идти учиться в МГИМО – дело совершенно бессмысленное, потому что дипломат должен быть непроницаемым.
Я отшучивалась, что учёба в престижных ВУЗах мне не грозит хотя бы потому, что я – продолжение своего бессребреного семейства, а не выходец из «калашного ряда».
Учитывая все эти обстоятельства, я не нашла ничего лучшего, как распустить слухи по городу о предстоящем бракосочетании и, соответственно, отъезде в свадебное путешествие. Для полноты картины и пущей убедительности даже придумала себе новую загадочную фамилию – Дунаева. Кроме Бендера-Задунайского ничего не лезло в голову, но от «Задунайской» за версту несло плагиатом и водевилем.
«На детей» я вызвала их отца, которому тоже объявила, что выхожу замуж, дабы в своих объяснениях он был убедительнее. Дополнительные меры безопасности были приняты, и утром следующего дня я уехала.
Спасение от невропатолога могло быть только у мамы. Папа к тому времени у меня уже умер, и моя любимая старушка жила одна в небольшом деревенском домике в центре России, деревянный сосновый пол которого я целый месяц поливала горячими слезами.
Такими же слезами я увлажняла своё нескончаемо длинное письмо, которое писала Славке и которое, конечно же, осталось не отправленным:
«Молчание для меня невыносимо! Просыпаться каждый день от твоего звонка и не видеть тебя уже несколько дней, – невозможно! Пытаюсь представить – где ты сейчас? Ложь чудовищна, жестокость – ещё больше. Я первая бы стала презирать тебя, если бы ты оставил ребёнка и женщину, которая поверила тебе. Нет и надежды на то, что всё может быть между нами, как прежде. «Надо быть, а не казаться!» Я всегда ценила в тебе твою чистоту и порядочность, но оказалось, – ты жил двойной жизнью. Но не думай, – я не живу чувством обиды. Если бы это было так, мне бы не выжить!
Я безмолвна и молчалива, и хоть и истекаю слезами, но «печаль моя светла...» Ты далеко, но ты близок, ты – рядом. Ты – в сердце моём. Дай Бог, чтобы Ольга поддержала тебя сейчас. И если уж ты натворил такую беду с нами, пусть всё будет не напрасно. Я очень хочу, чтобы ты был счастлив. И Оля, конечно, тоже. А может, она никогда и не чувствовала твоей нелюбви к ней, ты и с ней удачно разыгрывал возлюбленного?!
Злюсь. Не хочется. Значит, на сегодня прощаюсь. Aмо тe («Люблю тебя» – лат.).
Не могу считать тебя чужим. Хоть ты и палач души моей. Не смогу тебя я разлюбить, не могу закрыть своих дверей. Настежь тебе сердце отворю, заходи, погрейся, отдохни! Водами живыми напою. Только не закрой своих очей! Пусть глядят чужие в них глаза. Пусть других ласкаешь горячей! Пусть с другой ты слышишь соловья! Пусть другой даришь огонь ночей! Я останусь сильной, если ты не утратишь то, чем жили мы. Если в жизнь свою ты претворишь наши сокровенные мечты. Будь мужчиной! Милосердным будь! Слабого согрей, пока ты жив! Я тебе тихонько подпою, вечной жизни вечный лейтмотив.
Да что же это такое! Чем я заслужила эту невыносимую муку! Нет мужчины дороже тебя. Ближе, надеюсь, будет. Но дороже...
Странные со мной происходят вещи. Мне кажется, я знаю, что такое настоящий свет, настоящая, Божественная, не земная, не эгоистическая любовь. Мне кажется, я стою у священного занавеса, за которым тайны мироздания, и Господь приоткроет мне его.
Но душа моя мучается и плачет от цепей земной моей любви, оттого, что ты никогда по-настоящему не будешь понимать меня и не сможешь стать близким настолько, что невозможно будет, не нарушив нашей плоти, отделить нас друг от друга!
Милый мой, я боюсь, я очень боюсь того, что жизнь приведёт тебя ко мне, но уже будет поздно. Ты не сможешь достучаться до меня, как я сейчас не могу пробиться к твоей душе! Но как бы ты ни жил, чтобы ни делал сейчас, я знаю – ты любишь меня. Но я знаю и другое, – ты так гордишься собой! Кажешься себе таким сильным, волевым. А ведь это самая большая слабость – не суметь защитить свою любовь. Мне страшно за нас. Мне страшно за тебя! Суждено ли тебе понять, что мы гости на этой земле, путники в следовании к главной станции – Любовь. Ты хочешь проехать мимо?!
Как мне хочется, чтоб у нас был ребёнок! Видишь, какие безумные, грешные и прекрасные мысли бродят в моей голове! Ах, если бы это у нас с тобой был ребёнок! Сын. Он был бы замечательным малышом, зачатым и рождённым в любви. Мне кажется, он был бы лучше нас, – умнее, сильнее, добрее. И он смог бы сделать счастливыми многих. Как жаль, что поздно мы, или я, осознали значение друг друга в наших жизнях. И ты – мой мучитель, а не защитник. Может быть, пока?.. Не перестаю надеяться и верить.
Как же ты живёшь без меня? Сильнее ты, что ли? Иногда я кажусь себе спокойной, но через короткое время это спокойствие лопается, как воздушный шарик, и наступают часы дикой тоски по тебе. Тогда горизонтальное положение – единственно возможное для меня. Я часто рассматриваю твои фотографии. И когда вижу наши счастливые лица, я верю, – ты непременно что-нибудь придумаешь. Скоро день моего рождения, но что он мне, когда каждый день без тебя – день скорби. Очень надеюсь, что мера любви и терпения моего бесконечна. И я не буду принимать решение, которое навсегда разлучит нас.
Я мучаю тебя по ночам, да? Мне часто чудится, что ты не спишь, всматриваешься в темноту, в которой видишь мой силуэт. Да, я рядом. Я всегда с тобой, даже когда ты не один. Это уже неважно. Чужому телу не разделить наших душ. Я не боюсь одиночества. Я боюсь остаться без тебя. Я долго, может быть всегда, не буду пытаться заменить тебя кем-то в сердце моём. Как жаль, что я не могу слышать твоё дыхание рядом. Но только живи, только дыши – и неважно, в чью щёку! Целую тебя.
Как же ты позволяешь мне жить в этой боли?! Неужели ты не чувствуешь, что мысль о тебе, как биение моего сердца, присутствует в каждом моём движении, действии, чувстве? Я просыпаюсь утром, как от толчка. Каждая буква твоего имени – это удар моего сердца: « С-л-а-в-к-а, С-л-а-в-о-ч-к-а». Я знаю, в эту минуту ты тоже думаешь обо мне. Почему ты не находишь и не спасаешь меня?
Мне никогда не было так плохо, как сегодня. Никак не могу привыкнуть, что тебя нет и не будет. Обними покрепче Ольгу и спи. Ты ведь это и делаешь?
Всё равно люблю. Со светлой радостью я любовь свою, свою мечту отдаю и ветру и пространству. Пусть летит. И я благодарю бытие, и жизнь, и даже горюшко, что открыло душу для потерь. И на это, будь моя то волюшка, повторила жизнь бы я, поверь. «Не жалею ни о чём, не плачу, все пройдёт», но только не любовь. «Увяданья золотом охваченный», вспомни, вспомни наше счастье вновь. И оно согреет кости старые, душу прежним светом осенит, и болезни от тебя отстанут, и печаль навеки улетит.
Я распята на кресте моих мук. Просыпаться и вспоминать о том, что произошло, не хочется. Я не живу. Хочется, чтоб у меня, хотя бы ненадолго, стало каменным сердце. Но это возможно, только если я стану убивать свою любовь. Но я не могу этого сделать. Вместе с любовью уйдёт и жизнь. И потому я буду хранить её в своем сердце до последнего...»
Интересно, как долго я смогу жить в состоянии глубочайшего несчастья, которое свершилось в моей жизни? Как я смогла так ошибиться, как смогла не разгадать в приметах проходивших чередою дней, того, что ждало меня?! Более того, с маниакальной одержимостью и упрямством, достойными Буриданова осла, стремиться к нему изо всех сил! Испытываю такое отчаяние, что кровь приливает к вискам, молотом пульсирует в голове, от чего сжимается и ноет сердце. Порой оно начинает трепетать, словно пойманная в силки птица. Она ещё не верит в свою погибель, ещё тщится найти выход и радостно вспорхнуть в голубое небо. Но нет! Жесточайший ловчий, ухмыляясь, медленно подтягивает к себе петлю силка, и она, бедная, смирившись, прячет голову под крыло. И, кажется, нет ей спасенья! Как нет и мне теперь!
Господи, не покидай меня! Я всё же верю, что отдернется этот чёрный занавес, и голубая синева неба ослепит счастьем мои глаза, луч света приласкает, согреет мои волосы, плечи, руки, озябшие от этих холодов, что преследуют меня сейчас.
Где ты, счастье моё! Где ты, радость сердца моего? Приди ко мне, излейся на меня щедро! И так же радостно и не жалея, я рассыплю тебя вокруг и согрею светом своего счастья и любви всех, кто рядом и кого рядом нет. Боже, где черпать силы мне? Ибо сердце моё изнемогает под бременем тягот жизни моей, и нет рядом сердца, способного дать утешение и милость моей душе! Не томись и не плачь, душа моя, ибо горьки и печальны дни жизни твоей, но за тёмными синими тучами прячется золотое солнце, несущее жизнь и тепло. Ветер сильный, ветер ласковый, принеси в ладонях своих дыхание любви и пролей на меня светлые струи дождя, очищающего душу от скорби! Дождик летний, дождик ласковый, руками своими омой лицо моё от слез и усмири горе сердца моего, ибо изнемогаю я от печали.
Мама совершенно извелась, глядя на меня.
– Дочка, ну ты у меня большая уже девочка-то, – грустно шутила она. – Ты дочку скоро замуж будешь выдавать, а сама невестишься. Нашла б себе надёжного мужика, да и вышла бы замуж, не дурила. Ну её, эту любовь. Какая тут любовь – одни слёзы. Любовь радость должна приносить, а не беду. Да и сколько одной-то можно мыкаться? Тяжело ведь. Сидишь тут, а знаешь, что деньги кончаются. Детей-то кормить тебе. А так бы, глядишь, за хозяином и не беспокоилась ни о чём.
Напоминание о деньгах мобилизовало мои силы.