Белоногова Раиса Семеновна – жена советского офицера, педагог по образованию, уроженка деревни Предеиной Каргапольского района Курганской области, автор автобиографического романа, в котором описывает свою жизнь и жизнь своих родственников, начиная с царских времен и до перестройки Горбачева. Книга пронизана любовью к родине и простому народу, который перенес все тяготы жизни, одержал победу над Гитлером и отстоял первое в мире государство рабочих и крестьян.
Книга 1
Свет будущего и тени прошлого
Посвящаю памяти
матери
Мошниной Ольги
Поликарповны
и отца
Мошнина Семена
Романовича -
рядового дивизии Блюхера.
Предисловие
1. Родная земля. Мошнины
2. Коровины. Свадьба Семена и Ольги
3. В поисках счастья.
Строительство Забайкальской железной дороги
4. Германская война. В Манчжурии
5. Октябрьская революция.
Унтер-офицер Д.С. Косовских
6. В дивизии Блюхера. Битва за Урал
7. Каховка. Горячие денечки
8. Холодные воды Сиваша
9. Возвращение Семена. Голодный год. Самосуд
10. День святой Раисы.
11. Девки и парни строят новую жизнь
12. Кулак – Советам враг
13. Коммуна. Отъезд Семена из Предеиной
14. Девичьи весны. Первая любовь
Книга 2
Родина – мать зовет!
Посвящаю памяти супруга
Белоногова Александра
Архиповича
и других участников
Великой Отечественной войны
1. 1938 год. Саша Белоногов
2. Саша служит на границе. Я учусь и работаю
3. Карело-финская война. Я – учительница
4. Война! Беженцы. Работа в тылу
5. Первые дни войны
6. В тылу все труднее
7. Саша жив! Оборона Киева
8. Брат Анатолий на фронте.Овобождение Европы от фашизма
9. День Победы!Долгожданная встреча
10. Европа салютует победителям
11. Златокудрая Маша
12. Свадьба. Встреча фронтовиков
13. Западная Украина
14. Ликвидация бандеровцев
15. Дорога на Крайний Север
16. Колыма. Адыгалах. Жертвы репрессий
17. Усть-Нера. Усть-Омчуг
18. Отпуск. Крым
19. Магадан – столица Колымского края
20. 1953 год.Отпуск. Смерть сыночка
21. Демобилизация
Книга 3
И жизнь хороша, и жить хорошо!
1.Шадринск 2.Суд над Гитлером в Предеиной
3. Курган – Крым – Курган
4. Встреча с юностью
5. И жизнь хороша! И жить хорошо!
6. Пора звездопада
7. В строю до последнего дыхания
8. Революционная перестройка –
новая эпоха социализма
НАШИМ ДОРОГИМ ПОТОМКАМ
Предисловие
Потомки. Какими они будут?
Этот вопрос всегда волновал людей всех поколений и всегда был загадкой.
Хотелось, чтобы они были лучше нас, образованнее и воспитаннее, чтоб также, как деды и отцы, любили свой народ и Родину и получали заслуженное признание. Честность, преданность, доброта были бы отличительными чертами их характера.
Не имея писательского опыта, я взялась за перо с тем, чтобы выполнить свой долг перед ушедшими из жизни дорогими людьми и оставить о них память потомкам.
Придет время, подрастут очаровательные внуки и внучки и задумаются о жизни, будут изучать историю государства и народа, первого в мире свершившего революцию и отстоявшего свои завоевания в гражданской и Великой Отечественной войнах.
Эстафету славных дел они могут перенять от нас, людей двух поколений,
участников исторических событий.
Я посвящаю свой скромный труд 40-летию Победы над фашистской Германией в Великой Отечественной войне и памяти ушедших от нас ветеранов двух войн: гражданской и Великой Отечественной, которыми руководила вечная любовь к своей Родине и народу.
Я завещаю своим потомкам вечно хранить эту рукопись и приумножать подвиги дедов и отцов.
В защите страны Советов от иностранных интервентов в гражданскую войну принимал участие мой отец Мошнин Семен Романович - бывший прапорщик царской армии, военный фельдшер, получивший медицинское образование в 1914 году в Маньчжурии.
7
В грозное для молодой республики Советов время он перешел в ряды Красной Армии и в дивизии прославленного маршала В. К. Блюхера
участвовал в героическом освобождении Украины и Крыма от Врангеля и банд Махно. Участник боев под Каховкой, перехода через Сиваш, взятия
Перекопа, штурма Турецкого вала.
После освобождения Украины и Крыма мой отец посвятил свою жизнь сельской медицине, заведуя фельдшерским пунктом.
Участники Великой Отечественной войны в нашем роду.
Белоногов Александр Архипович - мой муж, кадровый офицер-пограничник, участник войны с первого ее дня до дня Победы, со дня Победы по 1947 год участник боев с бандеровцами на Западной Украине.
Удостоен 16 правительственными наградами за войну. За труд на гражданке имеет 4 правительственные награды. Освобождал Румынию, Венгрию, Чехословакию. В 1945 году был начальником пограничной заставы на чешско-австрийской границе.
Мошнин Анатолий Семенович - мой брат, 1923 года рождения. С 18 мая 1942 года на передовой Северо-Западного фронта и до дня Победы. Дважды ранен. Войну закончил в Курляндии. Имеет 3 ордена и медали. За труд - медаль "В ознаменовании 100-летия В.И.Ленина".
Коровин Илья Григорьевич - мой двоюродный брат, 1923 года рождения.
Взят на фронт 28 марта 1942 года. Воевал на Северо-Западном фронте и под
Сталинградом. Освобождал Румынию, Венгрию. Трижды ранен. Имеет 9 правительственных наград за войну. За труд -2 награды.
Коровин Александр Федорович - двоюродный брат, 1924 года рождения.
Ранен, имеет награды.
Доброчасов Сергей Михайлович - был ранен, сведений о наградах не имею.
Колмогоров Константин Константинович - муж моей сродной сестры, летчик, воевал под Москвой, ранен.
8
Погибли на фронте, не дожив до Победы.
Назаров Иван Филлимонович - муж моей сестры Вари, 1909 года рождения.
12 августа 1941 года взят на фронт. В октябре 1941 года погиб в боях под
Воронежем. Осталось 2 сына.
Назаров Павел Филлимонович -1911 года рождения. Взят на фронт в 1942 году. Погиб. Осталось двое детей: сын и дочь.
Белоногов Михаил Архипович - брат моего мужа, 1914 года рождения.
Взят на фронт 25 июня 1941 года. Погиб в декабре 1941 года.
Остались сын и дочь.
Доброчасов Николай Матвеевич - двоюродный брат. Холост. Погиб.
Хохлов Александр Иванович -1920 года рождения. Взят на фронт в первые дни войны. Погиб в 1941 году. Осталась жена, моя двоюродная сестра, Хохлова Александра Федоровна.
Коровин Федор Поликарпович - мой дядя. Взят на фронт в 1941 году. Погиб, подъезжая к линии фронта на поезде, который разбомбили фашисты. Осталось 5 детей, старший сын, Александр Федорович воевал, остался в живых.
Таким образом, из 12 фронтовиков 6 погибли. Они были взяты на фронт в первые дни войны и приняли удар сильной фашистской армии на себя. Осталось 5 вдов и 11 сирот.
Остались живы 6 фронтовиков, 5 из которых дважды и трижды раненные, донесли Знамя Победы до окончания войны.
Участник трудовой армии из нашего рода Коровин Григорий Поликарпович - мой дядя. Взят в трудармию в Нижний Тагил. Изготовлял бомбы для фронта. Умер в 1944 году от воспаления легких, не дожив до Победы. Осталось 4 детей.
9
Дорогие потомки!
В великой скорби склоним наши головы и почтим память всех погибших в Великую Отечественную войну, принявших смерть, но выстоявших в самые трудные годы. Пламя любви их к нашей Родине вовек не угаснет. Пусть живет и горит оно и в ваших сердцах. Пусть память о них будет бессмертна,
как вечна земля и яркое солнце над нею.
Оставшиеся в живых приумножили их подвиги, завершив дело Победы над фашизмом.
Глава 1.
Родная земля. Мошнины
Не думаю, что злой рок преследовал род Мошниных, но женщины почти всех поколений умирали раньше мужчин, измученные тяжелой крестьянской работой и почти ежегодными родами, поэтому никто не помнил своих бабок и прабабок, зато деды и прадеды были долгожителями, второй раз не женились и крепко соблюдали традиции старины.
В деревне Предеиной, где они жили со дня своего рождения, сохранилась легенда о далеком предке, очень добром, трудолюбивом и бережливом человеке Тихоне Федоровиче Мошнине. Схоронив жену и пережив большое горе, он сочувствовал и помогал соседям в любой беде. Будучи человеком скромным, он никогда никому не отказывал, давал в долг зерно и деньги, которые должники иногда не возвращали, а он стеснялся просить свое, вновь и вновь выручая соседей, у которых создалось мнение, что в его мошне много денег, а в амбарах - зерна. Так прослыл он богачем, умерев бедняком, ничего не оставив потомкам, кроме жилья и лошади.
Ныне же весь их род носил прозвище Митревские по имени деда Митрия, Предеина Дмитрия Алексеевича, взявшего на себя бразды правления небольшим хозяйством.
Шел 1909 год, апрель месяц. Дыхание весны чувствовалось в струящихся потоках воздуха и пробуждении от длительного сна природы. Живительным бальзамом наполнялось все на земле, чувством надежды, радостных ожиданий и трепетной любви. Всем двигало всемогущее таинство природы: продолжение жизни и размножение.
Скоро престольный праздник Пасха. Вся деревня пришла в движение. Всего две недели назад по улице бегала одна деревенская детвора, кое- как одетая, с большими железянками, по талому грязному снегу. Ребятишки рыли лунки. А нынче посмотришь вокруг: нет ни одной лужи и не отражаются в них солнечные зайчики. Зато изумрудом нежной травки покрыта земля. И в каждом дворе хлопоты и суета.
11
Все религиозные праздники, посты и свадьбы были тесно связаны с укладом жизни в деревне, с весенними, летними и осенними работами. И уж не сам Бог распределял их, а все слагалось веками, историей.
Прохожие слышали, как во дворе Митревских дед Митрий отдавал приказания. И никто его не смел ослушаться.
- К Пасхе, Романко, надо заколоть бычка и съездить на мельницу намолоть сеянки.
Зять Роман Тихонович мазал дегтем оси новой телеги. Дочь Анна готовила тазы и лоханки для разделки туши. Их сын Семенко стругал толстую палку-перекладину для вывешивания туши.
Митрий, распорядившись, сидел на крыльце и неизвестно кого обвинял и кому жаловался:
- Едрен корень, наголодались, семь недель постовали, в самый мороз ездили в Тюмень с обозом за рыбой, да на маслобойку бить лен на постно масло. Дорога долга, чуть не замерзли в трескучи морозы. Едрен корень, ребятишки наголодались. Нальешь им масла на блюдечко, куском помачут, а молока тю-тю... Слава богу, корова отелилась, куры несутся, часть бычка продадим, а себе засолим, положим в погреб на лед.
И, вдруг вспомнив что-то, он закричал:
- Эй, Семен, наточи-ка нож !
Семен пошел под сарай, где стояло точило и принялся за работу. Завизжало наждачное колесо, полетели в разные стороны искры. Еще немного и нож готов для разделки туши.
На крыльцо выбежала дочь Анны Дмитриевны восьмилетняя Талька. Одета она была в самотканую поднизку - вид майки - на подоле которой была дыра.
- Тятенька, мне мама даст на Пасху новую поднизку, а вырасту большая, дак сошьет кашемирову парочку, сестре Таське тканеву, - прокричала она и убежала в избу.
12
Отец Роман надел колеса на смазанные оси телеги, погрузил мешки с
зерном и собрался ехать на мельницу, где работал засыпкой Коровин
Поликарп Ефимович. Подтянув чембары, подпоясав зипун веревкой и открыв ворота, он выехал со двора.
Всю зиму в деревне ели пахучие ржаные ковриги и очень соскучились по пшеничным, не менее запашистым, калачам. Утром, когда бабы из русских печей доставали хлеба, из изб вырывался вместе с паром неповторимый и ни с чем несравнимый аромат горячего хлеба. В праздники в каждой избе стоял густой запах сдобы и жаркого с пшеничной крупой.
Женской половине доставалось работы не меньше, чем мужикам. Вымыты задымленные от мигушек за зиму потолки изб, стены, окна. Бабы ходили мыть их по очереди друг к другу. Потом ножом скоблили и драли с песком и голиком полы и лавки так, что они были как свежевыструганные.
Давно пророщен ячмень на солод для пива. Большое деревянное долбленное корыто из-под солода лежало на верхнем голбце.
Таська и Талька с нетерпением ждали тот день, когда мать достанет огромным ухватом из печи обмазанную тестом корчагу-дыроватку, поставит ее на лавку в куть, откроет отверстие дыроватки, подложит под нее лоток из бересты, а на пол поставит ведро, и потечет в него тонкой коричневой струйкой сладкое густое сусло, даст ребятишкам полакомиться.
Пиво шипит и бродит на верхнем голбце в корчаге, издавая хмельной запах в избе.
- Семенко! Санко! - кричит дед Митрий во дворе. - Выводите быка !
Племянник Санко, сын дяди Якова, пошел в стайку. Бык насторожил уши и глаза, возбужденно махал хвостом и нетерпеливо переступал ногами. Стоило Санку чуть приоткрыть воротца стайки, как он, оттеснив всех,
вырвался во двор и вихрем закружился, подпрыгивая и поднимая задние ноги, словно лягая кого-то, радуясь яркому весеннему солнцу. Дав вволю насытиться свободой, дед одел на рога быку веревку, повел его под крышу сарая и туго притянул к столбу. Почуяв что-то страшное, бык уставил в землю налившиеся кровью и яростью глаза и протяжно и грозно заревел.
13
Митрий улучил удобный момент и с огромной силой, подняв тяжелую
кувалду, опустил ее на широкий лоб быка. Тот замер на миг, сел на
передние колени и потом всей тушей рухнул наземь. Подбежали Семенко и Санко, стали веревкой тянуть тушу на перекладину под крышей сарая, чтоб освежевать. Митрий, худощавый и юркий, ловко орудовал ножом и быстро делал свое дело. Семенко и Санко помогали ему. Анна подтаскивала и подставляла тазы для крови, жира, потрохов, корыто для кишок.
- Семенко! - кричал дед.- Отнесите корыто в огород под гору. Завтра пойдем варить мыло из кишок.
Талька горько плакала в кути на лавке. Она в окно видела, как дед повел быка под сарай, а Семенко нес туда нож. В ее детском воображении разыгралась страшная картина, особенно когда заревел бык. Она вдруг на себе ощутила всю боль, которую перенесло животное, и не могла успокоиться до прихода матери.
- Талька, дед пузырь тебе дал от быка. Катай его в отрубях, вечером надуем,- мать высыпала из ладки две горсти отрубей на стол, показала, как катать, и вышла во двор.
У мужиков работы было много, но дед умел делать все быстро. Убрали шкуру быка для выделки, разрубили и рассортировали мясо, спустили его на лед в погреб. Унесли в дом потроха на ливер для пирожков. До чертиков
проголодавшись, дед спешил к столу.
- Семенко! Где ты там застрял, линтяк? Неси воды руки помыть! Да живей, живей, - торопил дед Митрий.
К воротам подъехал Роман.
- Тпру... Тпру... - слышалось за оградой.
Лошади остановились. Роман соскочил с переднего воза, открыл ворота и въехал во двор. Семенко с Санком помогли ему быстро опорожнить мешки, высыпая в сусек сеянку. Белая пыль заполнила весь амбар, садясь на лица и одежду парней. Они выскакивали из амбара, отрехая домотканные холщовые рубахи-толстовки, и друг за другом поднимались по ступенькам в сени.
14
- Спасибо Поликарпу, мне первому смолол зерно, - сказал Роман.
Анна молча хлопотала в кути над нехитрым ужином. Перекрестясь на образа, висевшие в переднем углу, украшенном полотенцем, вышитым
петухами, мужики, соблюдая старшинство, садились за стол. Под образами сидел дед Дмитрий, рядом Роман, по обе стороны Семен и Санко. Уха из вяленой рыбы приятно щекотала ноздри, дразня голодные желудки. Она словно дымилась над столом, до чего была горяча. На столе лежали тяжелые круглые оловянные ложки. Самая большая принадлежала деду. Он зачерпнул из общей глиняной миски себе в ложку ухи, хлебнул и, обжегшись, бросил ложку на стол и зло закричал на Анну:
- Пошто к ухе не дала деревянные ложки? Потема такая...
Анна положила деревянную некрашенную ложку. Ели молча, но шумно, со швырканьем, хлебая и глотая из ложек. Семен, нарушив обычай, стал что-то говорить отцу и дедова оловянная ложка звонко состучала по лбу Семке. Все замолчали. Еда была делом священным. По очереди переходили к уничтожению кулаги и овсяного киселя. Анна раздувала в кути сапогом самовар и в трубе его тонко и жалобно запищало. Чай пили с маленькими кусочками сахара вприкуску. Роман дотянулся до берестенного туеса и жадно стал пить квас. Каждый глоток громко булькал, падая в наполненный желудок. Потом разом все встали, закрестились, обтирая ладонями свои
бороды.
Детей за стол не садили. Их место на печи за чувалом (дымоходом) или на верхнем голбце. Сколько их перед праздниками сидело за чувалом и глотало слюнки, наблюдая, как матери жарили хворост или пончики на сковороде с ямками и вытаскивали испеченные селянки с начинкой. На печи и полатях проходило все их детство.
В долгие зимние вечера сумерничали. Из экономии керосина сидели в сумерках. Когда совсем темнело, управившись по хозяйству, родители входили в избу и зажигали мигушки. Стены и потолки за зиму от печей
и мигушек покрывались копотью.
Спали на полатях вповалку, подстилая кошмы и лопотины, в которых управлялись по хозяйству.
15
Грамоте учились мало, один - два класса. Семен закончил четыре класса, учился хорошо. Дед не видел в грамоте ничего хорошего и жаловался
Роману:
- Нет у Семенка никакой хозяйственной жилки.
А Семке кричал во дворе:
- Грамотей! Иди под гору кишки мыть. Захвати в саманнице канифоль и мыльную соду. Пойдем варить мыло.
Варили долго с наставлениями деда.
- Хватит слоняться, линтяк. Зачем тебе грамота? Девкам письма писать? Каку высватам, с такой и жить будешь.
В маленьком пятистенке митревских всегда были соседи. Любили их за
разносторонние увлечения, за дельные советы. И повелось это с давних времен, с прапрапрадеда Алексея Алексеевича Предеина.
Любили в этом доме сумерничать. Мужиков, чуть близился вечер, как магнитом тянуло к митревским, особенно охотников и рыболовов. Дети, сидя на полатях, слушали в сумерках были и небылицы, и не было конца
фантастическим рассказам.
Самым интересным рассказчиком был дед Атушко. А прозвали его так за то, что он к каждому слову прибавлял частицу "ат".
- Иду, ат, и смотрю, ат - стоят три волка, да ат, оба пьют. Ат, я как закричал, ат, они и пошли.
Сидит-сидит, громко испустит газ и говорит:
- Ат, это, ат, собака к ненастью, ат ушами хлопает.
Все смеялись.
Атушко приходил не один. Он заходил за дяденькой Яковом, воевавшем в русско-японскую войну.
16
Маленькая избенка дяденьки Якова, покрытая пластами, стояла через дорогу от митревских. Жена его, Аграфена, часто болела и через три года умерла, оставив Парушку шестнадцати лет, Санка четырнадцати и двухлетнюю Нюрку. Парушка с Семенком уже " ходили на дорогу", холостовали, и иногда секретничали от Тальки.
- Семенко, у Домны Чупихи вечерка. Девки с парнями откупили избу. Приходи.
- А Яшка, с которым ты фартишь, будет?
- Нет, мой болечка уехал за гостинцами к Паске.
Девки и бабы готовили себе заранее праздничные наряды. Они открывали заржавленные скрипучие замки саманниц, амбаров, казенок, кованных в железо сундуков и доставали свое приданое. Горки сундуков, покрытые самодельными лоскутными коверками, поблескивали железными
узорчатыми боками. По количеству сундуков и зерна в амбарах судили о
состоятельности и трудолюбии хозяев. В самом большом нижнем сундуке лежали трубы холстов на полотенца, скатерти, подзоры, на подштанники и толстовки мужикам, половики. Все было выткано на кроснах искусными мастерицами. В сундуке чуть поменьше - скатерти, вышитые с кружевами
рукотерты и вышитые околотки ко кроватям. В сундуке еще поменьше -
шубы, пальто, шапки, одела. Еще поменьше сундук заполнялся женской и мужской одеждой: косоворотки, парочки, шали, фартуки и т.д. Обязательным атрибутом женского туалета являлись шали: пуховая, шелковая, кружевная косынка, вязаная на коклюшках. Дополнением туалета были камлотовые, вышитые гарусом, фартуки, парочки с длинной юбкой.
Мужики подводили итог всем домашним приготовлениям. Роман съездил в город, продал часть мяса, часть оставил семье, впереди после Пасхи начиналась ответственная для крестьянина-землепашца работа - посевная. Готовили семена, сохи, бороны.
- Ну, Нютка, некому сейчас твоего Ромашку таскать на рогах. Помнишь, как бык посадил его на рога и перебросил через плетень на гумно?
17
- Тятенька, лучше не вспоминай. Ведь если бы не плетень он кишки бы из него выпустил, а ты еще насмехаешься. Грех тебе, старому.
Вот и подошел престольный праздник. Накануне колокольный звон всколыхнул все село. Митрий, услыхав скрип половиц в чулане, громко крикнул:
- Ну, Нютка, звонят ко всенощной. Пора идти в церковь. Робятам скажи, чтоб надевали сатиновые косоворотки, что купили в лавке у Иванова, плисовы шаровары и шли ко всенощной..
- Ладно, тятенька, скажу, - ответила Нютка, а сама все еще рылась в сундуках, осматривая и выбирая одежду.
Маленький сундучок с детским приданым остался не тронутым. В нем лежало атласное детское одеяльце с кисейными оборками, вышитая выходная пеленка, капора с кружевами. Приданое служило не одному поколению.
Анна очень любила наряжаться. В чулане у окошечка стояло старое, наполовину потускневшее зеркало. И Анна предпочитала одеваться там, перемеряв множество парочек. Выходила из чулана как сказочная царевна-лебедь из воды, нарядная и очень красивая.
Поднебесная парочка очень шла к ее белому лицу и цветущим розовым щечкам. Парочка состояла из длинной юбки и кофты с баской, украшенной на груди пришитым узким кружевом фабричной работы. Поверх юбки был
надет камлотовый вышитый разноцветным гарусом фартук синего цвета…На голове был пучок из волос с кружевной файшенкой. И кокетливо поверх пучка была накинута черная кружевная косынка, еще отчетливее выделяя белизну и свежесть лица. Ботинки на высоких подборах, купленные на ярмарке в Крестах, были тщательно зашнурованы на высоких голенищах.
Почти одновременно из каждой избы выходили старухи и молодухи, девки и парни, мужики, бабы, старики. Девки, нарядно и ярко одетые, цепочкой, взявшись за руки, перегораживая улицу, шли в церковь. Шли в Осиновку. Рядом со статной Анной шел Роман. Он был ниже ее ростом, но красивый, видный мужик.
18
Картина была впечатляющей. Длинные цепочки девок в нарядах разных цветов составляли разноцветную радугу. Цвета были нежные. Таких же нежных цветов были шелковые шали на головах девушек. Длинные кисти
шалей придавали особую прелесть, а темные вышитые камлотовые фартуки, словно клумбы пестрели на фоне платьев.
Парни в ярких красных, оранжевых, синих и разных цветов косоворотках с высокими стоечками вокруг шеи, с гарусными поясами поверх рубашек, с длинными кистями на концах не уступали в красоте нарядов девкам. На шеях были надеты шелковые яркие шарфы - подарки матанечек. На некоторых парнях были надеты шелковые фартуки - тоже подарки подружек. Девушки дарили парням вышитые кружевные портянки из полотенец, кружева которых были загнуты на начищенные до блеска сапоги со скрипом. Бархатные вышитые дареные кисеты дополняли их наряд. Чем богаче матанечка, тем богаче подарки.
Народу в Осиновке у церкви было видимо-невидимо. Священнослужители в белых одеждах с украшенными цветами хоругвиями, крестом, свечами, ярко горящими в темноте, медленно и торжественно шествовали вокруг церкви, неся плащаницу. Поздно закончилась служба.
Парни и девки не ждали конца всех праздничных церемоний. Они огромными группами расходились по деревне, громко наигрывая на гармони.
Не успели отслужить всенощную, как началась заутреня с целованием плащаницы и освещением просвир.
А в деревню съезжались гости на лошадях, запряженных в ходки и в праздничную, до блеска начищенную сбрую с галунами. Под ярко крашеными дугами позванивали бубенцы. Вожжи тоже были не простые, в виде ремней, и цветные.
Гости нарядные с грудными детьми в капорках и нарядных одеяльцах, похожими на ангелков, христосовались, обмениваясь поцелуями, с хозяевами, которые приглашали их за стол:
- Христос воскрес, милости просим, дорогие гостеньки, угоститься, чем бог послал.
19
А бог послал такое обилие съестного, что не могли съесть за три дня. Доедали целый месяц. Не зря же после Пасхи была Неделя доедания. Выпивалась самогонка, которую дед Митрий гнал в бане под горой, хмельное пиво, уничтожалось печеное и вареное, и начинались гуляния на улице.
К празднику молодежь готовилась заранее. Напротив дома Домны Чупики была небольшая горка и вокруг нее открытое место. На этой площадке парни глубоко зарывали столб с укрепленным на нем сверху колесом. К колесу привязывали длинные веревки с петлей на конце. Легко колесо крутилось на вершине столба, а парни шестом высоко выносили девушек, сидевших на концах веревок. Девки визжали от страха. Парни шутили и хохотали. Гармонисты играли "подгорную" и "кадриль", парни с девушками танцевали и плясали. Старики и старухи на завалинках вспоминали свои молодые годы, а бабы щелкали семечки и орехи. Дед Митрий и все его семейство, усевшись на бревна около амбара, наблюдало за веселившейся молодежью.
Вдруг сильный юношеский крик словно разбудил всех и прекратилось веселье:
- Робята ! Задуваловцы идут с кольями драться!
Издали приближалась огромная пестрая толпа нарядно одетых задуваловских парней, и один из них кричал:
- Робята! Бей предеинцев за наших матань!
И началась потасовка. Две огромных толпы парней, стоявших друг против друга, мгновенно смешались, энергично задвигались. Мелькали руки и колья. Парни увертывались от ударов, хватаясь за колья. Невозможно было разобрать в этой метавшейся массе, кто кого тулузит. Крики, шум. Вмешались отцы и матери, кое-как растащили дерущихся. Парни отделались несколькими синяками и рваными сатинетовыми рубахами. Предеинские мужики выгнали задуваловцев.
Через трое суток деревня опустела. Гости с гостинцами разъехались по своим домам. Посев не ждал. Митревские сеяли под Угорицей рожь,
20
пшеницу, горох, просо, овес. Одна крестьянская работа сменялась другой.
От праздника до праздника была размерена жизнь. И в каждый праздник столетиями соблюдались какие-нибудь обычаи и обряды.
До Пасхи копили яйца. Определяли паи дочерям и сыновьям, разносили эти яйца, а те в свою очередь несли родителям, христосуясь и целуясь.
Митревские бабы все обычаи старались соблюсти. Освещенными вербами украшали иконостас, за которым хранилась святая вода.
Перед посевом просили отслужить молебен на пашне, чтобы получить хороший урожай, а сами работали не покладая рук, ни на кого не надеясь. И все-таки богатство миновало их дом. Мужики работали на пашне. Земля была источником существования рода и его состоятельности. Она кормила, одевала и принимала в свои холодные объятия. Землю делили на наделы по количеству мужчин в доме. Три десятины получал каждый мужик в семье, будь то еще совсем ребенок. Женский пол не получал наделов. Судьба женщины была предопределена - она должна была покидать семью, выходить замуж. Для чего ей земля, если она не пашет и не боронит, хотя женщины выполняли не меньше работы на огородах и пашне. Зато какое счастье, если родится сын – борноволок ( от выражения волочить борону).
До праздника Ивана Купалы было все посажено бабами в огороды, завершен посев. Накануне праздника вечером собиралась молодежь на бревна к митревским и до полуночи рассказывали колдовские истории и сказки, будоража воображение, веря в силу черной магии и колдовства. Девки шли домой, в темноте озираясь по сторонам и крестясь. Парни, подкрадываясь, пугали их. То и дело, слышались крики и визг. Рано утром бегали группами по дворам, набрав воды в ведра и бидоны, и обливали друг друга. Потом шли купаться с гармонью на луга.
На очереди была новая работа - заготовка дров и сена. В сенокос в деревне были только старики и дети. Будет сено - будет мясо и молоко. А потом шли один за другим Спасы: яблочный, медовый и льняной. Яблоки никто не сажал, ульи не держали, а вот лен полностью обрабатывали девки и бабы. Вырастет лен, будет и приданое у девок.
21
А впереди ждала уборка урожая. Бабы жали вручную серпами. Позднее, постепенно приходила цивилизация, но с трудом. Несколько семей складывались и покупали сенокосилку, жатку и молотилку и по очереди производили на них работы. До чего же трудоемка и ответственна была эта работа - уборка урожая. Она не щадила женщин. Беременные и с грудными младенцами они ехали в поле. Целый день работали внаклон, жали и вязали горсти и снопы, ставили их в суслоны, чтоб дошло и подсохло зерно.
Иногда бабы рожали прямо в поле, не успев уехать до дому. Детей рождалось помногу, по десять - девятнадцать, большинство из них умирало.
Бабы не успевали их оплакивать. Даже смерть считалась естественным явлением.
С Покрова начинались вечерки и посиделки. Девки работали на себя. Обработав лен, делали супрядки. Пряли куделю на прялках, собираясь группами, разговаривали под жужжание веретен, потом ткали и вышивали.
Парни откупали избу, делали вечерки, приглашали девушек, с ними фартили, то есть дружили. На вечерках было весело. Парочками сидели по лавкам. Пели, плясали, шутили, щелкали семечки, потихоньку целовались, садясь к девушкам на колени.
Наступала пора женитьбы. Роман давно с Анной поговаривали, что пора Семенка женить.
- Как ты думаешь, Роман? Кого взять сватом? - спрашивала Анна, лежа на постели рядом с ним.
- Да я так думаю, Коровина Поликарпа. Мужик авторитетный. Умеет с людьми поговорить, помирить и сосватать. На том и порешили.
22
Глава 2
Коровины. Свадьба Семена и Ольги.
У Ефима Коровина, 1824 года рождения, моего прадеда, было три сына: Петр, Поликарп, Алексей, и две дочери. Он является прапрапрадедом моих внуков Дмитрия, Ярослава и Анжелики.
Все сыновья Ефима занимались земледелием, но по своему характеру разные были люди, и разная судьба была им уготована.
У Петра была маленькая, крытая пластами, избенка. Один плетень, больше ни кола - ни двора. Детей было пятеро и все девки. Пашни было мало, и ту нечем было обрабатывать, сдавали ее в аренду. Лошади не было. Петрова избушка стояла через дорогу напротив дома Поликарпа, и в окна было видно, как поздно вставали Петр с Матреной и рано ложились спать. Жили очень бедно, скота держали мало.
Выйдет, бывало, до ветру Матрена, солнце уже высоко стоит, посидит у плетня, а у Поликарпа в дому подтрунивают: «Вон Матрена уже управилась».
Дом Поликарпа был новый, стоял в конце деревни Предеиной на высоком берегу реки Исеть, обдуваемый всеми ветрами, которые наносили огромные сугробы снега. И прозван был этот край деревни Задуваловой.
Через несколько домов от дома Поликарпа Коровина была выстроена кирпичная мельница, на которой он работал засыпкой. Поликарп был красивый мужик: светло-голубые глаза, длинный прямой нос, борода, которая часто бывала в мучной пыли. В праздники он мылся и менялся весь его облик.
В близлежащих деревнях крестьяне уважали Поликарпа за трудолюбие и серьезный характер. Попусту он не болтал, а если говорил, то мало и дельно. Поликарп мог трудиться день и ночь.
23
Под стать его характеру была и жена, Клавдия Федоровна. Ладная, красивая, среднего роста баба. Отличалась добротой, тихим нравом и трудолюбием.
На мельнице всегда было завозно. Помогали Поликарпу два сына: Григорий и Федор, тогда еще не женатые.
Три дочери: Ольга, Ксения и Наталья были хорошими помощницами матери. Ольге было семнадцать лет, Ксении - пятнадцать, а Талька была еще маленькая. Хозяйство семьи Коровина Поликарпа было крепкое, середняцкое.
У Алексея Ефимовича, брата Поликарпа, родилась единственная дочь Евгения. Был он мужик жадный до работы и богатства. При небольшом наделе земли он, не щадя живота своего, купил лошадь, арендовал землю, трудился день и ночь и разбогател. Арендованную землю обрабатывать своими силами были не в состоянии, нанимали батраков. У Евгении приданого было видимо-невидимо. Ведь только подумать: одна дочь… Отец с матерью в страду неделями не выезжали с поля. Девки Поликарпа завидовали Еньше:
- Еньша опять поехала на ярманку в Кресты, купила бумагу для вышивки, канву, пяльцы с винтиками, коклюшки новые. А в прошлый раз купила крашеную прялку. Еньша только на себя и работает, а мы целыми днями в поле, да на огороде. Так и бесприданницей останешься и старой девой.
- Насидитесь успеете на супрядках. Зима долгая. Меньше спите, и приданое будет, - отвечала мать. - Не горюйте, авось найдутся и женишки, не дадут засидеться.
Зимой, когда были окончены все земледельческие работы, отцы засидевшихся девиц ходили по деревням, стучали палкой в ставни и спрашивали: «Не надо ли надолбу, может есть женишок?» И под окном, закрытом ставнями, решалась порой судьба девушки. Редко выходили замуж по любви, все решали родители, калеча порой судьбы своих дочерей.
Поликарп не думал – не гадал, как к нему заявился Роман Тихонович Мошнин:
24
- Дело, Поликарп Ефимович, к тебе есть серьезное. Хочу попросить тебя в сваты к Семенку. Парень он видный, сообразительный, красивый, и невесту надо высватать под стать ему, чтоб и ему нравилась, и нам с Анной угождала.
Поликарп подумал и согласился:
-Ладно. Приезжай со свахой в воскресенье. Я робят оставлю за себя на мельнице. Кого думаешь свахой взять?
- Да думаю Настасью Трошину - сродную сестру Анны. Счастливая баба и легкая у нее рука на сватанье. Сама уважительная и все ее уважают.
- Хорошо, так и порешим, - ответил довольный Роман.
В воскресенье рано утром дед Митрий отдавал Семенку распоряжение:
- Семенко, неси новую сбрую из завозни, начисти ее, дугу крашеную оботри от пыли, вожжи ременные приготовь и запрягай выездного жеребца, небось судьба твоя решаться будет.
Семенка с трепещущим сердцем выполнил приказание. Одетый по-праздничному, причесанный, с приглаженными, намазанными елеем из лампады волосами, Роман спустился с крыльца, потом вернулся, одел шапку, борчатку новую, и снова вышел. Новую кошеву позаимствовали у Тиминских. Лошадь, когда он дернул за вожжи, колесом выгнула шею и с ходу рванула в открытые ворота.
- С богом, - перекрестился Роман, запрыгнув в богато застланную мехом кошеву.
В длинной, из тонкого сукна шубе с колонковым воротником, в пуховке, ждала его сваха Настасья. Она, как барыня, расселась в кошеву рядом с Романом.
- С богом, в добрый путь, - перекрестилась она и начала разговор о женитьбе и женихе, - уж больно нравится мне твой Семенко, поэтому и поехала. Не стыдно сватать за такого парня: высокий,
25
да статный, и лицом-то пригож, весь в мать – красавец, ничего не скажешь, и глаза такие же голубые, как у Анны.
Роман знал Семенковы минусы: и книжки любит читать, и помечтать любит, что не приветствовалось в крестьянской среде, и за девками приударить…, но молчал.
Заехали за Поликарпом. Тот спросил у Романа:
- Кого имеет на примете, Роман?
- Нютку Шулимановскую. Фартил он с ней. Семья самостоятельная, с достатком. Только не один Семка фартил с ней. Пойдет ли?
- От попытки нет убытка, - вставила Настасья.
Но не пошла Нютка за Семена и отказала авторитетным сватам.
Поехали сватать Лушку Фомину. Не пошла и вторая девка:
- Семенко уж больно липучий. Льнет как банный лист. Не люблю я таких, подожду.
Семенку нравились эти девки, но заняты были их сердца другими болечками, которых они щедро одаривали подарками: шарфами, портянками с кружевами, вышитыми кисетами…
Не помогла легкая рука сватов и их красноречие. Сваты, обескураженные отказами девок, неохотно уносили ноги. Роман был раздражен:
- Ну его, Семку. Я давно приметил твою дочь Ольгу, - говорил он Поликарпу, - Семенку советовал. Он молчит. Пусть молчит. В воскресенье засылаю к тебе сватов. Пусть Ольга будет готова.
Пришло воскресенье. Роман, Федор Спиридонович - тысяцкий и крестный отец Семена, две свахи - Настасья и Фекла, два боярина - Андрей и Атушко - поехали сватать за Семена Ольгу Коровину.
Перекрестившись, смело тысяцкий повел разговор, обращаясь к родителям Ольги:
26
- Пришли к вам за добрым делом: у вас есть невестушка, а у нас есть женишок. Не угодно ли будет невестушке подумать и дать согласие выйти замуж за Семена?
Ольга, нарядно одетая, покрасневшая, стеснительно наклонив голову, стояла в проеме открытой двери горницы. Она молчала. Свахи, и особенно Роман, встревожились, ждали ответа.
- Согласна я, - еле выдавила из себя Ольга, глянув на отца. Потом, совсем застеснявшись, убежала в горницу, зарылась в подушки и заплакала, услышав, как о ее судьбе торговались родители.
Поликарп с Клавдией сделали запрос за невесту: три тысячи деньгами. Деньги были дешевые, но и их пришлось занимать. Невеста же должна была одарить свекровь полотенцем, свекра рубахой. Так состоялась помолвка. Договорились о сроках свадьбы в большое промежговенье. Семьи готовились к свадьбе, хотя Семен и Ольга не встречались.
Приданое было справлено всем трем дочерям. Для Ольги стояли в казенке два больших обитых железом сундука, полных холстов и одежды. Половики, свернутые в трубы, лежали на сундуках. Поверх них лежала новая перина, два ватных одеяла, шесть подушек. Сколько лет поработано бабами и девками, чтобы заполнить приданым горницу жениха, развешивая все.
Лен ценился как хлеб. Когда отгорали нежно-голубые огоньки соцветий и образовывались головки, бабы и девки рвали его и клали на поле в кресты. Потом везли на скошенный покос, расстилали рядами и он лежал до осени, крепчал и вызревал. Затем бабы серпами загребали его и вязали в маленькие вязанки. Вязанки грузили на телегу и увозили на гумно, где мужики цепами обмолачивали семя. Семя увозили на маслобойку на масло, а лен в сушильные бани, вырытые в земле далеко от деревни. Ставили лен возле стен бани, жарко ее топили. В банях стояли мялки, на которых лен мяли, затем трепали трепалом, вытрясая костику, чесали щетью с железным копылом. Потом кудель чесали волосяной щетью, чтобы улучшить ее качество. Кудель свертывали в валики и пряли, привязав валик к
27
прялке. Затем начиналась переработка льняных нитей в ткань на кроснах.
Прежде чем ткать, Клавдия с девками навивала основу - навои. Навои укрепляли на кросна и вдевали в ниченки. В кроснах имелись сновала. Моты мотали на мотовиле, затем заправляли челноки. Садились ткать. Приходило лето и трубы холстов мочили на речках. Колотили их вальками и расстилали на солнце в огороде. Солнечные лучи уничтожали желтизну. Трубы холстов белили и Ольга с Ксенией. Намокшие холсты были очень тяжелые, не под силу маленькой Клавдии. И только выбеленные холсты расстригали и вышивали.
Семен с Романом и Дмитрием возились с коноплем. Семен цепом околачивал его макушки. Роман грузил на телегу и вез к речке, замачивал его. Подо льдом стебли его вымерзали, весной доставали его из реки и сушили, мяли на больших мялках, вытрясали костику трепалами, скали из него веревки, делали вожжи, верьвы, натирали варом и делали дратвы. Веревки скали на простом приспособлении, для прочности соединяли с конским волосом. Пряли бабы и конопле, из ниток ткали кули.
Мужики и бабы были мастера на все руки.
Наступал 1910 год. Рано утром, в рождественский сочельник, девки, оттесняя от шестков печей матерей, пекли на горячем поду сочни. Наскоро одевшись, они бежали к проруби, клали сочни на лед и издали наблюдали, кто подъедет поить лошадь: бедный или богатый, такой будет и жених. К Ольгиному сочню подъехал цыган с цыганенком. Увидев сочень, он обрадовался, поднял его и отдал цыганенку. Ольга плакала от такого предсказания, а девки хохотали:
- Не выйдешь ты за Семенка. Скоро цыган тебя приедет сватать.
Разнеслась по всей деревне эта шутка. Ложась спать, Ольга под подушкой сделала из палочек колодец и загадала: «Что во сне привидится, то в году и сбудется». И увидела церковь.
28
Готовились к зимнему престольному празднику Рождеству Христову. Рано утром девки и парни, малые дети бегали от избы к избе и пели поздравления хозяевам и молитвы, за что получали гостинцы: пряники, печенье, каральки. Дома высыпали их из карманов, обсуждая каждый гостинец:
- Ты посмотри, Санко, чего мне дали у Федора Романовича: черствую баранку. Вот скупердяй. Да за такое поздравление и целой селянки бы не пожалел.
- Плохо пел, наверно, сам виноват. Забыл для кого пел? Надо петь с поклоном.
Пышно отпраздновали Рождество. Наступило большое промежговенье. Скоро и свадьба Семена Мошнина и Ольги Коровиной.
В воскресенье будет девишник у Митревских. Накануне девишника по обычаю Ольга пригласила подруг на расплетание и заплетание косы в последний раз. В маленькой горенке убрали всю деревенскую мебель, посреди горенки поставили табуретку, на нее села Ольга. Кругом на лавках сидели и стояли девушки. Двое, Сина и Парушка, на подносах держали ленты и цветы. А Ольга причитала, утирая слезы рукотертом, и грустно пела:
Походить-бы надо молоденьке
По высокому рову-терему.
Поискать же было молоденьке
Себе место, себе любимое.
И нашла же себе место на печке,
Да на муравленой.
Девушки хором повторяли куплет, а Ольга плакала и продолжала:
Я нашла же себе местечко,
Себе местечко любимое.
Я под кутным, да под окошечком.
Тут не место, да мне не местечко,
Трубчатой косе не заплетенье.
29
Девки хором повторяют слова песни, Ольга, склонив голову, сидит, закрыв лицо руками. Девки по очереди расчесывают распущенную длинную косу. Ольга поет дальше:
Я нашла себе местечко,
Да себе местечко любимое,
Да средь полу средь дубового…
Ольга обращается к матери:
Подойди, родима мамонька,
Что ко мне да ко молоденьке.
Заплети, родима мамонька,
Что мою, да косу трубчату.
Тебе от роду, да не впервые.
Деве-красоте, да вопоследни.
Мать со слезами расчесывает косу, разделяет ее на три ровные прядки и заплетает, вплетая яркие ленточки и цветы. Обнявшись с Ольгой, обе горько плачут.
Невеста следующим куплетом обращается к сестрам: Оксинье и Наталье. Все плачут. Ольга вытирается вышитым рукотертом.
Заканчивается заплетание косы. Девки освобождвают горницу, потом близкие подружки приносят из чулана три сундука и складывают приданое невесты. Ольга с матерью готовят подарки: свекру Роману штаны домотканые, свекрови Анне становину с подстамухами.
В следующее воскресенье вечеринка в доме жениха. Все деревенские девки и парни шумно с гармонью ввалились в избу Митревских. Ждут приезда жениха с невестой. Послышался звон колокольцев, все выбежали встречать молодых.
На выездной лошади, запряженной в новую кошеву и новую сбрую с галунами и колокольцами, в хомуте с блестками с ярко крашеной в полоску дугой, со шлеей с блестками, подъехали ко крыльцу жених и невеста.
30
- Тпру! - резко остановил лошадь, натянув зеленые гарусные вожжи, дружка.
Ольга и Семен в свадебных нарядах, на которые накинуты меховые шубы, на голове невесты от каждого ее движения дрожат, словно живые, восковые цветы. Идут в горницу, садятся на лавку. Всех обносят вином. Нарядные пары ведут под гармонь кадриль. В горнице еле умещаются четыре пары, вытесняя любопытных на улицу.
На улице парни жгут солому, а девки поют:
Улетела девья краса
На чужую, да на поскотину…
Поздно закончилось веселье. Дружки увозят невесту домой к Поликарпу, Семен провожает.
Наступил день свадьбы.
В доме Поликарпа нарядная Ольга с подружками садится за стол. Перед Ольгой на белой скатерти стоит огромный серебряный поднос, на нем лежат яркие блестящие ленты, невеста раздает каждой девушке и сестрам по ленте и поет:
Я возьму же свою девью красоту
Что в свои-то ручки белые.
Подниму же девью, красоту
Выше плеч, да боевой головушки.
Я отдам свою девью красоту
Любо-мило своей сестрице.
«Красота» роздана. Ольга причитает и падает головой на стол.
Приезжают от Митревских дружки с подружьем. Девушки ставят на стол перед Ольгой тарелку с деревянной ложкой. Она с силой ударяет ложкой по тарелке, тарелка ломается. Подружье расплачиваются деньгами, кто сколько положит.
31
Подъезжает к дому Поликарпа свадебный поезд: жених, 2 свахи, тысяцкий, бояре. Кони наряжены в красивую богатую сбрую. Дуги крашеные в полоску с галунами и с колокольцами, к дугам привязаны ленты и искусственные цветы, на челках лошадей и в гривах – ленточки, шлеи из ремней с блестками, хомуты тоже, вожжи гарусные.
Дорогу посреди Предеиной мужики и бабы перегородили, натянув веревку - выкуп просят за невесту. Ворота не открывают - тоже выкуп просят. Подружье расплачиваются. Кони фыркают, шарашатся, гривы колесом, ноздри раздули, глаза дикие.
Жених дает выкуп. Въезжают все во двор, широко открыв ворота. Коней ставят порядком. Ко крыльцу подходит тысяцкий Федор Спиридонович с Семеном. Девки стоят на крыльце в накинутых на плечи кашемировых шалях и поют жениху:
У двора у широкого,
Терема высокого,
Чисто улочка сповыметена,
Да гладко повыскоблена.
Еще кто эту улочку мел,
Еще мел приговаривал,
Никому не приказывал.
Только-только один въезжал
Удалой добрый молодец
Становил он добра коня.
Еще выходил его ласков тесть,
Ласковый тесть, да приветливый:
Добро пожаловать, зятюшка,
Богоданное дитятко.
Выходила теща ласковая,
Ласковая, да приветливая:
Добро пожаловать, зятюшка,
Богоданное дитятко.
32
Наша сужена выросла,
Дары у ней вымыты,
Нагладко выглажены,
В коробеечку складены.
Все во главе с женихом и тысяцким входят в избу, крестятся на образа, раздеваются, проходят в горницу, бояре платят деньги. Все садятся за стол. Девки поют боярам:
Не слыхала Оленька,
Как бояре во двор въехали,
Коней во двор поставили.
Не слыхала Оленька,
Как бояре в терем зашли.
Не слыхала Оленька,
Как бояре богу молились.
Не слыхала Оленька,
Как бояре слово молвили.
Она кидалася, бросалася,
За кумушек-подружек пряталася:
Уж вы, кумушки-подружки,
Вы прикройте прихраните.
Вона едет погубитель мой,
Вона едет разоритель мой,
Вона едет погубительница-матушка,
Вона едет погубитель-батюшка.
Девки наряжают невесту, готовят ее к венцу, сажают за стол в центре рядом с Семеном и поют:
Отставала лебедь белая,
Что от стада лебединого,
Что от стада белых гусей,
Отставала от кумушек-подруг.
Приставала лебедь белая
Ко стаду серых гусей.
Ее стали гуси щипать.
33
Не щипите гуси серые,
Не сама собой заходила:
Заводил родимый батюшка
За столы - столы дубовые,
За скатерти бранные,
За яства сахарные.
Потом девки по очереди поют хвалебную тысяцкому и свахам.
Федор Спиридонович по всем статьям отвечал своему положению и был доволен.
Тысяцкий во добре богат.
Хлеба, пшеницы амбары стоят,
Скота-живота лужки полны,
Цветного платья сундуки ломятся.
Сшил он шубу из семи соболей,
А девятый, бобер, на подпушку пошел.
Та ему шуба поглянулася.
В той он шубе к обедне ходил.
И мила крестника женил.
Выходят из-за стола смущенные Ольга с Семеном, встают на колени перед Поликарпом Ефимовичем и Клавдией Егоровной и просят родительского благословения на брак. Родители стоят посредине с иконой. Ольга обращается к матери:
- Мамонька, прости и благослови.
- Благослови, господи, - крестится мать и целует дочь, подставляя икону.
Ольга крестится и целует образ.
- Тятенька, прости и благослови.
- Благослови, господи, - перекрестясь, отец целует Ольгу.
Та, стоя на коленях, целует икону.
То же делает и Семен, прося благословения.
34
Все одеваются, выходят на свежий воздух, садятся в кошевы, и нарядный поезд, позванивая, едет в церковь к венцу.
В церкви торжественная тишина. После долгого и утомительного обряда венчания свадебный поезд с новобрачными двигается к дому Митревских.
В то время как Семен с Ольгой венчались в церкви, к свекру привезли от Коровиных возок. Свахи и подружья занесли тяжелые сундуки в горницу к Мошниным. Все скатерти, сколько есть, накидывают на стол. На образа и зеркало развешивают вышитые с кружевами рукотерты. На окна вешают шторки и занавески, на кровать - перины, подзоры, одеяла - одно на другое - и подушки. Пол не застилают, трубы холстов и половиков горой лежат на сундуках. Свекровь очень довольна приданым, да и невеста ей приглянулась, очень уж хороша, скромна, и они с Романом с нетерпением ждут сына с молодой женой от венца.
А вот и молодые вошли, за ними вся свита. Семен с Ольгой по очереди, крестясь, на коленях, просят благословения у Анны и Романа. Родители благословляют словами:
- Бог благословит, - целуют их. А жених с невестой целуют распятие, затем откусывают по кусочку огромного каравая, обмакнув в соль, съедают его. Сваты преподносят подарки свекру и свекрови от невесты.
Все садятся за стол. Гости пьют и веселятся всю ночь. Молодым пить не положено. Свахи ведут жениха и невесту к дяденьке Якову в горницу, где приготовлена брачная постель и ночная рубашка невесте. Свахи шепчутся отдельно с женихом, давая наставления, потом с невестой.
Брачная ночь! Кто не испытал ее трепета и таинства, тот не может иметь о ней представления. Если настоящая любовь соединяет два сердца, то есть в ней что-то возвышенное, вечное, как солнце и как жизнь - пьянящее и безгрешное. У Семена и Ольги зародилась любовь только после помолвки, но хватило ее на всю их долгую
35
жизнь. Никакая разлука не смогла их разъединить, а серебряное кольцо до того было истерто, что как на притчу поломалось оно перед смертью Семена, через 43 года их семейной жизни.
Сваха хорошо знала свое дело, она вошла в горницу, постучав. Молодые не успели одеться.
- Ты только рубашку ночную мне отдай, а потом можете одеваться, - говорила она.
Ольга укрылась одеялом, под которым сняла рубашку и со стыдом сунула свахе. Та встряхнула рубашку и при Семенке стала бесцеремонно ее разглядывать.
- Честная девушка. Не опозорила родителей, - говорила она.
Ольга с головой укрылась одеялом от позора и разрыдалась. Семен ее успокаивал:
- Одевайся, я отвернусь. Обычай же такой. Ведь ты жена моя, жена, - залезал он к ней под одеяло, целуя ее мокрые глаза и помогая ей одеваться.
У Митревских девушки уже ждали невесту. Пришла сваха с ночной рубашкой. В горнице она развернула рубашку и показала ее свекрови и свекру. Свадьба продолжалась.
Пришли жених с невестой. Невесту, смущенную, посадили на табурет, расплели ей косу, расчесали волосы - это делали девушки. Одна из свах закрутила Ольге волосы на затылке пучком и надела шелковую кружевную файшенку.
Жених сидел рядом с невестой, которая причесывала ему волосы. Тысяцкий подходит и лохматит ему голову, Ольга целует тысяцкого. Свекровь подносит Ольге стакан вина, Ольга отдает тысяцкому, тот поздравляет и выпивает. Все одеваются, невесту и жениха выводят дружки из дома. Во дворе стоят запряженные кони. Все садятся и едут с визитом к Поликарпу и Клавдии. Свахи везут ночную рубашку, бутылку красного вина и рюмку. В доме Коровиных
36
заволновались, увидев молодых. Выскочили встречать. Свахи отдают родителям рубашку невесты, Семен подает рюмку вина сначала теще, потом тестю и другим гостям, потом кидает на пол пустую бутылку, и она разбивается. Гости кидают рюмки, потом горшки, корчаги, все, что уже отслужило свой срок. Жених падает на колени перед родителями, тем самым благодаря их за сохранение чести невесты. На подносе подают подарки. Жених приглашает на пирог к Митревским.
На третий день Ольга метет веником пол. Гости кидают деньги, солому для смеха. Она метет долго, потом выбирает мелочь. Наметенные деньги отдает свекрови. Анна уносит их в чулан, пересчитывает и кладет их в сундук.
Анна оказалась свекровью строптивой. Кроме Тальки у Анны была еще дочь Таисья - сестра Семену. Ольга делилась с ней, и Талька жалела жену брата, но, будучи молоденькой, на семь лет моложе Ольги, она не могла влиять на мать.
37
Глава 3
В поисках счастья.
Строительство Забайкальской железной дороги.
В доме Митревских, занятых свадебными хлопотами и приготовлениями, не заметили, как проскочила зима, не почувствовали ее лютых морозов. Нынче не пришлось долго ждать пробуждения от зимней спячки. Вот уж и солнце радостно заглядывает в прокопченные окна деревенских изб. Быстро чернел и оседал снег. Воздух был пьяняще свеж до головокружения, хотелось его большими глотками пить, и пить, и пить.
Наступила масленица - проводы зимы. Утро начиналось с уничтожения скоромного. Бабы пекли блины, пончики, хворост. Мужики запрягали в праздничную сбрую лошадей и в кошевы, приготовленные и начищенные накануне. Молодожены, парни и девки, нарядно одетые, садились в кошевы и друг за другом ехали с гармошками и песнями в Осиновку. Они старались обогнать друг друга, поравнявшись, бросали друг в друга снежки, шутили и громко хохотали.
Ольга с Семеном жили дружно, в любви.
- Совсем еще дитя, - говорил про нее дед Митрий.
Ему было забавно наблюдать, как она плакала, если он не угостит ее пряником, привезенным и города Шадринска. С радостным настроением они сели в кошеву и поехали гулять.
- Сема, съездим к маменьке с тятенькой, я больно стосковалась, а, Сема, поедем… - просила Ольга.
Ни слова не говоря, Семен натянул вожжи и, сделав круг, погнал лошадь в Задувалову.
38
Издали в окна увидели сестры выездную лошадь Митревских, выбежали на улицу, и в их радостном визге и восклицаниях чувствовалась тоска по родному человеку. Семена и Ольгу тормошили и обнимали.
На столе в избе было поставлено обильное угощение. Ольге дурно стало от съестного, она была на сносях. Долго гостить не пришлось.
1911 год ознаменовался важным событием в молодой семье Семена и Ольги, у них родился первенец: дочка Варвара, названная так в честь Варвары-великомученицы. Так и Варя Мошнина на всю свою жизнь осталась Варварой-великомученицей.
Свекровь Анна в первый год замужества Ольги тоже родила -
сына Петра, брата Семена. Он был на год старше Варюшки, поэтому трудно было Ольге в чужом доме. Анна, занятая Петькой и пеленками, возложила всю работу по дому на Ольгу, которая терпеливо сносила все обиды, даже если свекровь иногда «поправляла» ее действия ухватом по мягкому месту. Тогда и вспоминались все девичьи причитания на свадьбе: «Нет теплее солнышка, нет роднее матушки…» Потихоньку уходила Ольга в чулан и давала волю слезам, но свекрови не перечила.
Сохами и боронами обработанная земля под Угорицей давала достаточный урожай для семьи Митревских в хорошие годы. Уборка хлеба была трудоемкой работой. Ольга с Анной не успевали вовремя сжинать полосы серпами, жатва затягивалась. Семен еще больше стал мечтать о жатке: «Пойдут дети и урожай некому будет убирать».
Однажды издалека пришел слух о строительстве железной дороги на Байкале. Потом точно узнал Семен, что вербуют туда мужиков, предлагая хорошие заработки. Обещанные деньги соблазнили Семена. В 1912 году, оставив Ольгу с годовалой Варюшкой, Семен уезжает на строительство Забайкальской железной дороги. Поехал он с осиновским мужиком Василием Евлампиевичем и его женой Дарьей.
Прощались Семен с Ольгой в чулане, чтобы не слышала
39
свекровь. Семен успокаивал: « Заработаю денег, купим жатку и не будете с матерью резать серпами руки и колоть соломой до крови, с машиной большое облегчение».
- Тоскливо будет нам без тебя, - отвечала Ольга.
Семен целовал нежное душистое личико Варюшки и теплые сладкие губы Ольги, прижимая их обоих к себе
- Если любишь, то в разлуке любовь еще крепче будет. Ждите с деньгами. Полную мошну денег привезу, - шутил Семенко.
- Как твой «богатый» предок, который умер бедняком. Я слышала от деда Митрия, почему вас прозвали Мошнины, - заулыбалась Ольга сквозь слезы.
Весна была ранняя. Нужно было спешить с отъездом, чтобы подольше поработать. Работа сезонная.
Старики встали до зорьки. Роман запряг в телегу Игренька и вся семья стала прощаться с Семеном. Он вошел в избу, потом в горницу, поцеловал пушистое личико Варюшки. Невесело было на душе Ольги. По обычаю все сели перед дорогой на лавку, потом встали, перекрестились на образа, трижды поцеловались и вышли во двор.
- С богом, со Христом, - промолвил, садясь на телегу, Роман. Дед Дмитрий тоже сел проводить внука. Семенко шел рядом. Выехали со двора.
Роман отвез Семена на станцию Мишкино. Перед прибытием поезда он долго делал ему наставления, чтоб на чужой стороне жил осторожно, избегал плохих людей, а держался своих - Василия с Дарьей. Присутствие женщины вносило в жизнь порядок. Сели они все в один вагон. Долго Роман стоял на перроне, пока поезд не скрылся из виду и думал: «За счастьем уехал Семен…Хорошо там, где нас нет. Сколько людей ищут его, а оно от них бежит. Мыслимо оставить молодую жену и младенца и скитаться одному. Горе, а не
40
жись…» Роман прослезился, покормил, попоил лошадь и поехал в обратный путь. Чувствовал он, что проболтается Семен и ничего не заработает.
«Не хозяйственный он, мне придется его семью кормить», - невесело думал Роман.
Дома, приехав с Мишкино, Роман долго не мог привыкнуть, что нет Семена. Больше его тосковал дед Дмитрий, он притих: некому было отдавать распоряжения, все нужно делать самому.
Поезд шел, медленно набирая скорость. Ехали в Читу. Семен, не отрываясь, смотрел в окно вагона, изучая проплывающую за окном природу. Он хотел увидеть что-то необычное, невиданное и находил, что ничего необычного нет. Бесконечно тянулась равнина, заросшая травами, с редкими лесами и кустарниками на ней. На огромном расстоянии друг от друга города и очень мало деревень, одни маленькие станции, на которых Семен брал кипяток, чтобы размочить в нем засохшие кральки и сухари. Сахар уже кончился. Он клал в глиняную кружку остатки плиточного чая и пил, прикусывая сухарем, вспоминая обильно заставленные печеной сдобой столы к праздникам, и ему еще больше хотелось есть.
- Эх, жаркого бы сейчас поесть с пшеничной крупой, говорил он Василию с Дарьей.
- Чай-то скоро кончится, - отвечал Василий, - вон она, Россия-то матушка до чего большая, на поезде едем - проехать не можем.
Через месяц приехали на маленькую станцию далеко от Читы. В Читу ехали на подводах. В управлении по строительству железной дороги прошли все формальности, и вербованных повезли к озеру Байкал.
Недалеко за сопкой были вырыты землянки, и стоял, крытый дерном, барак, в котором жили приехавшие бездетные семьи. Одинокие мужики жили в землянках.
41
Приехавшие быстро ознакомились с окрестностями и стали приспосабливаться к местным условиям. Природа им нравилась, не то слово: она была восхитительна! Байкал был поразительной красоты! Он похож был на огромное, прозрачное, овальной формы стекло. До глубины дна оно просвечивалось, и видны были мельчайшие камешки. Вода была настолько прозрачна, что, казалось, что ее не было, а было только голубое небо и солнце, отражающееся в ней. И эта зеркальная голубая гладь обрамлялась зелеными сопками, отвесно выступавшими из воды, заросшими кустарниками, деревьями и травой. Берег был обрывист и красив. Разгоняя утреннюю свежесть, из-за сопок поднимался в малиновом мареве огромный розово-лиловый диск солнца, окрашивая все в яркие краски, добавляя к ярко-зеленым сопкам, голубому небу и озеру розово-лиловые, оранжево-золотистые тона. Глядя на такую красоту, словно от прекрасной божественной музыки наполнялось сердце и все человеческое существо неописуемо возвышенными чувствами.
Чувства блаженства и радости испытывал Семен, глядя на эту красоту, забывая обо всех трудностях. А их было полно. Работали вручную. Разбивали кирками огромные глыбы гранита, лопатами грузили его на одноколесные тачки, сваливали в котлованы по берегу озера, делали насыпи для железнодорожного полотна, для мостов, укладывали шпалы и рельсы, взрывали сопки, вручную расчищали тоннели, строили мосты на протяжении всего южного берега Байкала.
Труд был изнурительный и опасный, а строить нужно было надежно, на многие десятки лет. Смозоленные до волдырей руки в первый же день еле удерживали тяжеленную тачку на одном колесе. Еще не втянувшийся в эту непривычную работу, Семен в первый же день чуть не сорвался с тачкой в котлован. В конце недели
несчастье произошло с Василием, с трудом его вытащили из котлована. Натруженные руки с огромным напряжением держали тачку, и она утянула его своей тяжестью вниз. Василий грохнулся, больно ударившись головой о камень, и потерял сознание, а открыв глаза, в ужасе застонал: «Кровавые наши денежки…» Он еле обвязался брошенной ему веревкой, и рабочие с трудом подняли
42
Василия. Десять дней он не работал: кружилась голова, а Дарья вздыхала: «Васенька, ведь ты чуть не погиб…» и беспрестанно крестилась, моля бога о спасении.
Дарья готовила мужикам пищу. После обеда шла стирать им одежду и катать вальком высохшую. Рано утром и после работы мужики по своей деревенской привычке собирали ягоды и грибы, лазая по сопкам, охотились на дичь в тайге и ловили омуля в Байкале. Больше всех в тайгу ходил с ружьем Семен. Он не переставал восхищаться богатством этих краев и величественной ее красотой. Столетние могучие кедры, как сильные и гордые богатыри, казалось, спрашивали: «Готовы ли, вы, мужики, сдать экзамен на стойкость и мужество?»
Невозможно было Семену передать словами ту таинственную силу, какую внушала сибирская тайга, поражая взор застывшим своим величием. Семен снизу вверх мерил взглядом деревья-исполины и представлял их в зимние морозы. Покрытые снегом, они ему представлялись непокорными сибиряками, с большими бородами, исполинского роста, в тулупах, мохнатых собачьих шапках, рукавицах-мохнатках, опоясанных веревкой.
Семен черпал в тайге силу, здоровье, бодрость и безграничную любовь к природе, с которой ему хотелось слиться в одно целое, а от всего этого рождалась вечная любовь к своей земле.
В редкие праздники вербованные, пользуясь случаем, отдыхали. Отдых был разгрузкой души и тела. В эти дни они пили самогонку, брагу и пели заунывно любимые сибиряками песни.
- По диким степям Забайкалья, где золото роют в горах, бродяга судьбу проклиная, тащится с сумой на плечах, - это запевала своим сильным голосом Дарья.
У соседней землянки возле костра маслянский мужик басом подхватил: «Качается солнце над степью, вдали золотится ковыль, колодников звонкие цепи взметают дорожную пыль…» Никто не запрещал им петь эту песню, ставшую народной, и никто из них
43
не знал кем и про кого она сложена. Пелась она с незапамятных времен и явилась вечной памятью безвестному поэту и всем, закованным в кандалы и отправленным на сибирскую каторгу.
Так, незатейливо отдыхали мужики и приехавшие с ними бабы, Баб было мало, и они с мужеством переносили все тяготы жизни. Стирали пропотевшие изгребные толстовки и пожелтевшие тканые подштанники, грязные вонючие, с натруженных ног мужиков, онучи. Варили уху из омуля, иногда жарили на льняном масле, пекли хлеб, и веяло от баб домом, родной деревней и жить мужикам было легче, будто бабы привезли с собой частицу родного тепла.
От Семена семья получила только одно письмо, в котором он не особенно хвалился своей жизнью, больше писал о трудностях, о тайге и Байкале, о том. Что он очень красивый, и рыба омуль очень вкусная, о том, что народ собрался хороший, дружный, о работе писал, что дыры в горах пробивают, называются они туннелями, а работать приходится с носилками, да тачками, по 16 часов, руки все в мозолях. «Хорошо там, где нас нет», - на этом Семен заканчивал письмо.
Народ, действительно, собрался сюда со всей России хороший, любознательный, общительный, не обыватель. Каждый рассказал, откуда он родом, и какая на его родине жизнь. Потихоньку доходили слухи о развертывающихся в России больших политических событиях. Мужики с жадностью слушали их. Тяга к хорошему всегда жила в человеке, и она неразрывно была с заботой о потомках, об их лучшем будущем.
Поздней осенью в ноябре Василий с Дарьей и Семен вернулись домой в деревню.
Войдя во двор, Семен заглянул во все конюшни. Погладил и поцеловал в морду Игренька, Карька, а потом пошел в избу. В избе никого не было. Семену казалось, что он не был здесь много лет. Ольга с Варюшкой вышли из горницы, увидев, удивились и бросились к нему навстречу. Ольга, казалось, стала еще красивее, а Варюшка стала большенькая и лопотала что-то по-детски.
44
Вскоре о приезде Семена узнали в деревне, сбежались все соседи. Пришлось Семенку отвечать на их многочисленные вопросы:
- А какой, он, Байкал?
- Люди там какие?
- Как там живут: лучше или хуже?
- Что там сеют?
- Какое там лето? и так далее.
Пока Семен удовлетворял любопытство односельчан, Ольга затопила баню. Долго парились и мылись, потом пили настоенный на смородинном и вишневом листе квас, ели и долго сидели за столом, все говорили и говорили… Отец радовался, а дед Митрий прослезился.
- Едрен корень, думал не дождусь. Стар ведь стал.
- Полегче будет жить, работник приехал, - говорил Роман Анне.
Утром Ольга пошла по воду на реку и встретилась с соседками, которых разбирало любопытство:
- Ольга, много ли Семенко денег привез?
- Полный мешок, да дорогой уснул и мешок потерял, - отвечала Ольга.
Мешка Семен не терял, но денег на жатку не хватило: приобрели кое-что незначительное по хозяйству.
Прошел ноябрь. Наступила морозная зима. Старики, управившись со скотиной, залезали на печь погреться, рядом садились Талька,
Петька, Ольга с Варюшкой. Анна хлопотала над ужином. На полу в
избе было холодно. Семен не любил пролеживать бока на печи. Гремя железным коленом трубы, он установил печку- буржуйку. Потом принес ворох щепок, несколько коротеньких поленьев и, подложив бересту, разжег огонь, дрова затрещали, освещая и согревая избу.
45
На улице вьюжило, постукивали и скрипели ставни окон, гудело в дымоходе. Дед Митрий рассказывал сказки про бабу Ягу, Деда Мороза и Снегурочку. И в тот момент, когда слышалось завывание ветра, всем чудилось, что по небу летает баба Яга в ступе на метле, с распущенными седыми волосами, с длинным носом, вся в саже - страшная и злая.
Талька и Ольга, озираясь, спускались по ступенькам на пол, в темноте избы от тускло горевшей мигушки казалось вот-вот из углов выползут какие - нибудь страшные чудища или черти с рогами и копытами, с длинными хвостами и огнем во рту. А вьюга все усиливалась, где-то стуча железом, что-то ломая, скрипя и шурша, казалось, изба ходуном ходила.
Ужин был небогатый. Дохлебали остатки щей, доели горошницу, запили морковным чаем с кусочками сахара вприкуску, перекрестились и полезли обратно на полати и печь, где спали вповалку, согревая друг друга. Остывала гремевшая «буржуйка» и сильный ветер за окнами снова выдувал тепло.
Семенку и Роману не спалось. На душе росла какая-то давящая, смутная тревога. Извечная борьба за существование лишала покоя.
Семен искал выход, чтобы облегчить жизнь своей семьи.
- Тятя, осиновские мужики: Николай Рознин и Павел Доброчасов едут на заработки в Асбест. Я бы хотел тоже попытать счастья, если ты дашь мне Игренька. Зимой пахать и боронить не надо, просил он отца.
- А сено возить на чем? Без лошади жизни нет. Дров не привезешь без лошади. Карько еще жеребенок необъезженный. Вся надежда на Игренька, - отвечал отец.
Два дня уговаривал Семен отца. Наконец, Роман, выругавшись, разрешил ему поработать на Игреньке.
46
Всю зиму работал Семен в Асбесте. В трудных условиях ручным
трудом добывали рабочие асбест, а те, кто приехал с лошадьми - отвозили его на дальнее расстояние с места разработок на заводы. Работу бросать было нельзя ни в пургу, ни в стужу, и Семен часто
вспоминал теплую русскую печь, Ольгу, Варюшку, ради которых приходилось тянуть эту лямку. Деньги почти все уходили на еду, домой высылал мало. Роман ворчал.
Наступил 1913 год. В марте заявился Семен, но вскоре принял новое решение: снова поехать на строительство железной дороги в Забайкалье.
- Ну, «обрадовал», сынок… А я думал, помощник приехал, пахарь, борноволок… У тебя ведь скоро второй ребенок будет, а кто их кормить будет? От тебя ни денег, ни товару, - выговаривал Роман сыну.
- Пашни немного, один посеешь, а бабы помогут с жатвой, - отвечал Семен.
- На баб совсем нет надежды. У Анны Петьке три годика, у Ольги Варюшка, а скоро второй родится, - ворчал отец.
- Ну в этот раз я постараюсь на жатку заработать, буду экономить.
Больше всех печалилась и плакала втихомолку Ольга, но ничто Семена не могло удержать. Семен уехал с осиновским мужиком Егором Предеиным. Василий Евлампиевич с Дарьей больше не поехали.
Вся работа по дому легла на плечи беременной Ольги. На всю семью она стирала: домотканые рубахи «толстовки» мужикам, льняные подштанники, длинные бабьи сарафаны, юбки и поднизки. В зимние дни, когда Семен был еще в Асбесте, дед Митрий запрягал объезженного Карька в дровни, ставил на них пестери с рубахами и везли с Ольгой полоскать к проруби на Исеть. Ольга, прополоскав белье, клала его на лед и изо всей силы колотила по нему большим
47
деревянным вальком, потом закатывала белье в валики, отрывая ото льда, и складывала обратно в пестери. Морозы были трескучие, белье покрывалось льдом. Приехав домой, вместе с вьюками затаскивали и пестери в избу, ставили их с бельем на корыто оттаивать, затем отжимали и сушили, развесив на длинную жердь, укрепленную над печью и полатями. Покрасневшие руки Ольги ныли и горели огнем. Высохшее белье она накручивала на каток и катала его деревянным вальком с ребрами. Паровым утюгом пользовались только по праздникам.
Весна для Ольги была особенно тяжкой. От беременности и тяжелых ведер с пойлом и водой ноги опухали, вены вздувались, а потом их рвало острой болью, образовались большие узлы, к которым нельзя было прикоснуться.
Пришло лето с частыми дождями и пасмурной погодой. Пшеница и рожь не дозрели. Год был «зеленый», неурожайный, зима обещала быть голодной.
У Ольги родился мальчик Егорушка. До самых родов Ольга ездила на жатву. Рано утром Роман запряг лошадей, посадил на телегу ребятишек: Варюшку с Петькой, и Анну, а сам то и дело торопил Ольгу:
- Живей собирайся, чего замешкалась? Погода может испортиться.
- Тятенька, мне нездоровится. Мамонька, позови бабку-повитуху…
- Худая корова всегда в ненастье телится, - ворчала Анна, но за бабкой пошла.
Только они отъехали от ворот, как горницу заполнил душераздирающий рев младенца. Своим требовательным криком он будил уснувшие чувства матери. Все существо Ольги разбудил и заполнил до боли родной, звонкий голосок. Родив ребенка, Ольга свершила обыкновенное чудо, испытывая состояние радости и покоя от выполнения своей великой работы - рождения человека, Ольга уснула.
48
Семья прибавлялась, а в сусеках убывало.
К зиме дождались домой Семена. Приехал Семен и привез огромную массу впечатлений, а денег привез мало.
- Зачем ездил? - кричал Роман. - Два лета проболтался, а что толку от этого нам?
Семен показывал смозоленные руки и убеждал отца: «Не я один болтаюсь и страдаю. Миллионы трудятся, а живут плохо. Разве я виноват? От меня разве зависит, что за мой труд мало платят? Были
Там такие люди с России, которые открывали всем глаза: строй наш виноват. И надо нам сообща о себе беспокоиться, никто о нас не беспокоится, и жаловаться нам некому.
Пожив с полмесяца дома, Семен снова едет на заработки. На Урале производились большие лесозаготовки: пилили и рубили лес и вербовали крестьян со своими лошадьми вывозить его в нужные места. Семен снова просит отца:
- Тятя, дай мне Игренька. Может, в этот раз повезет. Ведь должно же где-нибудь быть мое счастье? Я так стараюсь его найти…
Сдался Роман, дал ему Игренька. Сам вывел его из конюшни, долго гладил его морду и наказывал Семену:
- За лошадью ухаживай, если хочешь, чтоб она исправно работала. Вовремя покорми, напой, сам не поешь, а лошадь покорми.
Как чувствовал Роман, что больше не видать ему Игренька, прижался к его морде лицом, и тяжелый вздох невольно вырвался из его груди.
И вот Семен на Урале. Валят огромные сосны, стволы очищают от веток, грузят на подводы и везут к железной дороге. Там разгружают, потом их на платформах повезут к месту назначения.
49
В зимние трескучие морозы, при скудном питании, на которое уходили все заработанные деньги, работа была изнурительной. Семен не заработал даже денег на дорогу, стал просить у отца, но у Романа денег не было, и он не выслал. Семен продал Игренька, бросил работу и приехал домой.
Роман ругался и плакал об Игреньке. Соседи снова спрашивали Ольгу: « Сколько Семен заработал?»
Ольга отвечала шуткой:
- Денег мешок и вшей горшок.
Вся семья плакала об Игреньке, плакали, как о человеке. Долго и молчаливо служил им службу Игренько.
О жатке навсегда было забыто. Удача никак ни шла в руки Семену.
50
Глава 4
Германская война. В Маньчжурии
Много за два года повидал Семен людей разных национальностей, много был наслышан об их горькой жизни, все они несли тяжелое ярмо самодержавия и развивающегося капитализма. Среди вербованных все чаще и чаще встречались люди - проводники социалистических идей. Перед отъездом в Забайкалье на строительство железной дороги в 1912 году, находясь в Шадринске, Семен познакомился с рабочим Бутаковского завода, который примкнул к группе «правдистов», члены которой изучали газету «Правда», издававшуюся Лениным за рубежом.
Горькая тяжелая Семенова жизнь без семьи на заработках делала его единомышленником этих рабочих. Так рабочий класс увлекал за собой обнищавшее, измученное голодными годами и неурожаем, крестьянство Урала и Сибири. А тут еще на голову народа обрушилась война.
Шел 1914 год. Из обнищавших семей, словно деревья с корнем, вырывались из семей по призыву в царскую армию и отправлялись на фронт мужики, крепких и здоровых, единственных кормильцев и землепашцев, везли на фронт на германскую войну. Дома оставалась молодь, голопузые ребятишки и дряхлые старики. Вернувшись с лесозаготовок без денег, Семен с Романом и Анной не успел оплакать Игренька, как пришло новое несчастье: Семена призвали на службу в царскую армию. В доме, точно при трауре, было слезно и тоскливо. У свекрови и Ольги не просыхали от слез глаза. Варюшка и маленький Егорушка, слыша беспрерывные вздохи, оханье и плач, не переставали ныть и кукситься.
Мужиков призвали на службу в распутицу. В деревне и доме Митревских были озадачены: на чем везти, дорогу развезло. Двоих осиновских мужиков и трех предеинских родственники поехали провожать на нескольких подводах: кого на ходке, кого на кошеве.
51
Роман запряг Карька, посадил Анну, Ольгу с Семеном в кошеву и поехали на станцию Мишкино. Перед отъездом мать с отцом иконой благословляли Семена, просили писать, всплакнули, просморкались, присели все рядышком на лавку, перекрестились и молча друг за другом выходили и садились в кошеву.
Ехали долго. Лошадь с трудом тащила по оттаявшей земле кошеву.
- А ну, милый, поднатужься, - упрашивал Роман, словно обращался к человеку, а не к животному. Потом, обращаясь к бабам, закричал:
- Мать твою! Вылезайте! Чего расселись? Угробим Карька - на ком пахать будем?
Анна, путаясь в меховой длинной суконной шубе с колонковым воротником и в пуховке, в чесанках с калошами, еле шагала за кошевой. Погода была неустойчивая: ночью и ранним утром было морозно, а днем - оттепель, и все решили одеться по-зимнему.
Ольга с Семеном шагали пошустрее, но, пройдя половину дороги пешком, все очень устали. Семен то и дело смотрел то на дорогу, то на Ольгу. Жена его была хороша: белолицая и на нежном лице двумя красными яблоками горели щеки. Голубоватым пухом шали обозначался овал лица. В глазах затаилась печаль и нежность. Он старался запомнить ее, отпечатать в своей памяти ее образ на долгие годы, а может и на всю жизнь, как хотел на всю жизнь запечатлеть на своих губах неповторимую нежность маленького тельца Егорушки и пушистые волосики Варюшки, которых он целовал перед отъездом. Шли, разговаривая между собой о жизни. О любви не говорили. Любили молча, без показухи, без клятв, преданно, с верой и надеждой на встречу.
- Слава богу, добрались, - вздохнули все, когда подъехали к станции.
Станцию Мишкино было не узнать. Множество подвод, состоящих из ходков, кошев и саней, разнообразие лошадей разных мастей запрудило маленькую площадку перед станцией. Около каждой подводы толпились призывники и провожающие. В воздухе стоял
52
галдеж. Провожающие успевали напоследок покормить пирогами солдат.
Перед прибытием поезда вся эта масса двинулась на перрон. Бабы и старики запрудили его, передавая солдатам мешки со съестными припасами и бидоны с молоком. Толпа гудела: громко говорили мужики, в один голос жалобно выли молодые солдатки и старушки-матери, вытирая фартуками, платками, полотенцами мокрые от слез покрасневшие, опухшие глаза и лица. Каждая думала о своем родном и причитала:
- Свидимся ли когда-нибудь. Может в последний разочек тебя видим… Пусть господь сохранит тебя.
Неизвестно до какой поры продолжался бы этот вой, если бы не появился из вагона один солдат с насмешливым и беззаботным видом. Он, певуче растягивая слова, громко обратился к бабам:
- Обо мне, бабоньки, повойте, обо мне повыть некому, - и жалобно завыл, - иии…
Бабы словно отрезвели, перестали выть, кхекнули, высморкались и заулыбались, глядя на солдата.
Долго Ольга вспоминала веселого солдата, как он их выть отучил.
- Едрен-корень, Семенко, служи Отечеству верой-правдой, - наказывал дед Митрий, - не срами нашу семью. Свидимся ли, Семенушко?
Скомандовали солдатам посадку в вагоны, вскоре поезд тронулся, и вся толпа двинулась за ним. Бабы снова завыли, махая руками и платками. Дед Митрий долго смотрели вслед отъезжающим, пока поезд не скрылся из виду.
Провожающие Семена дед, отец с матерью и жена заночевали на станции, ждали, чтобы ночью подмерзла земля, спали урывками и где придется, теплые шубы спасали их в холодном помещении. Изрядно намучавшись за ночь, выехали рано утром, задолго до рассвета, пока не растаял снег и наледь.
53
Поезд, пыхтя, набирал скорость и вез солдат не на запад, где идет война с немцами, а на восток. И снова мелькают за окнами вагонов знакомые Семену пейзажи Родины: необъятные безлюдные пространства без городов и сел, простирающиеся на восток, голая и глухая степь, снег и небо, а потом тайга. Затем поезд пошел к югу, за окнами поплыли новые пейзажи: горы, покрытые лесом. Поезд пересек границу с Китаем и повез солдат в город Харбин, откуда солдат увезли в северный Китай - Маньчжурию.
Так, Семен со своим другом, Семой Бахирем, оказался за границей.
Вскоре от Семена домой пришло письмо, в котором он писал, что учится на ротного фельдшера в двухгодичной фельдшерской школе. Семен учился на «отлично», в его аттестате стояли одни пятерки.
Семена тянуло к себе все новое и неизвестное, его природная любознательность всю жизнь не давала ему покоя и заставляла его в поисках нового часто пускаться в странствия по родной стране, когда по своей воле, а когда, как сейчас, казалось бы, по воле обстоятельств, но, на самом деле, это судьба уготовила ему такие обстоятельства, чтобы дать возможность Семену еще раз постранствовать и посмотреть мир.
Ответа Семену не писали. И писать некому было, и без писем были известны Семену все трудности крестьянской жизни.
Дед Митрий нянчился с Егорушкой, смотрел за Варюшкой и Петькой. Роман пахал, боронил и сеял один. Бабы вели все хозяйство, а в жатву жали серпами, в сенокос косили траву. Деду Митрию настолько надоело смотреть за детьми, что он иногда не отпускал Ольгу в Осиновку в лавочку за мылом и спичками. С охотой он отпускал ее только в волость за письмом от Семена, очень уж ему хотелось узнать, как у Семена служба идет.
Ездила в волость Ольга не одна, с Таськой, золовкой. Таська была почти невеста, среднего роста, с большими ярко-голубыми глазами, круглолицая, очень красивая. Зимой она готовила приданое, помогала матери ткать выкладные половики, скатерти, рукотерты. Летом в Осиновке стали строить большую кирпичную школу и молодежь
54
обязали помогать строителям. Таисья вместе с другими девушками и парнями носили кирпичи, месили и подавали раствор. На строительстве школы она познакомилась с Предеиным Федором Васильевичем, видным брюнетом со спокойным характером. Весной 1917 года у Таисьи и Федора состоялась свадьба. Молодая пара была красивой и дружной.
Повезло Таисье с мужем, выпивать Федор не любил, не соблазнялся на женщин, счастливо прожили они долгую жизнь в любви и согласии. На редкость счастливая семейная пара. Жили спокойно, тихо и радостно. Федор Васильевич прожил 80 лет, Таисья Романовна умерла в 90 лет, оба схоронены в своей родной деревне Предеиной.
Прошло довольно много времени прежде чем от Семена пришло второе письмо. В нем Семен описывал жизнь китайцев: и люди, и дома, и базары - все не такое, как у нас. И бабы другие: на маленьких ножках, как куклы. Сообщал Семен, что учеба его идет хорошо, но очень домой хочется, соскучился по ребятишкам.
Переехав через границу, русские солдаты с интересом всматривались в чужую жизнь, удивлялись всему: и тому, как юрко сновали по улицам мужчины-китайцы в кимоно и с косичками на макушке. Ростом они были маленькие, с лицами, коричневыми от загара, с палками на плечах вместо коромысел, на концах которых привязаны длинные веревки, на веревках - корзины с овощами. Спешили китайцы на базар. За ними устремлялись русские солдаты.
Китайский базар! Найдется ли еще на всем белом свете более привлекательное и яркое зрелище, как китайский базар. Необыкновенная картина чужой жизни, не похожей на нашу. Горы необычных фруктов, овощей и цветов на прилавках и на земле. Все крыши и столбики увешаны яркими кустарными изделиями: бумажные необычные цветы, деревянные безделушки, веера, сумочки, корзиночки, вазочки, картины, на которых чаще всех изображали восточные деревья и вишню сакуру с райскими птицами и китайками в кимоно.
Не раз, бывало, несет какой-нибудь китаец огурцы на базар, кто-нибудь из солдат схватит у него один огурец из корзины, китаец
55
ставит обе корзины на землю и бежит за вором, а другие солдаты в это время опорожняют обе его корзины и исчезают.
Китайки, маленькие ростом, в узких кимоно с огромными на спине бантами, с собранными в прическу на макушке волосами, семенили на маленьких детских ножках между рядами прилавков, между фанзами, с загнутыми вверх крышами, похожими на французские треуголки. По улицам бегали тощие загорелые рикши с тележками и везли на них других людей, упитанных и потных, с веерами и под зонтиками. « Вот скоты! На людях ездят!», - возмущались солдаты. Быт китайцев совершенно отличался от быта русских. Разглядывая фанзы, каждый русский солдат вспоминал выскобленную избу в Сибири или на Урале, трескучие морозы, снег, поскрипывающий под полозьями саней, русскую баню, любимую Марью или Дарью, и вздыхал: «Русь моя, в какой бы чужбине я не был, я твой сын навсегда».
В свободные часы пели солдаты под гармонь песни далекой родины и по очереди разучивали вальс «На сопках Маньчжурии», Семен тоже научился играть этот вальс, который часто игрывал уже у себя на родине, вернувшись из вынужденных странствий.
Будучи мужиком любознательным и общительным, Семен часто посещал лавку местного торговца по имени Чуа-ко-эн, с которым любил беседовать.
- Жизнь заставляет нас вести торговлю, ездить по всему свету…У вас в России мой брат, я уважаю русских, - говорил Семену новый знакомый.
Много поведал он Семену о жизни, а Семен не переставал интересоваться всем и задавать вопросы: « Чуа-ко-эн, откуда у китайцев обычай зашивать женщинам ноги в колодки?»
- Э-э-э, - растягивал хозяин, - это с других времен, со времен одного императора. Он имел 74 жены, а, когда состарился, то взял в жены 75-ю, молодую красивую девушку 14 лет. Она от него сбежала. Тогда император издал указ: всем девочкам 4-5 лет зашивать ноги в колодки, чтобы они не могли бегать. Это очень болезненно для ребенка: ноги-то растут. Моя сестра, когда ей надевали колодки,
56
сильно плакала. При сильном ветре женщины не могут удержаться на ногах, падают, ушибаясь и обдирая себе колени.
Много интересного узнал Семен от Чуа-ко-эна, который приглашал его к себе в гости в фанзу. От него Семен узнал, что на рикшах ездят богатые, они имеют плантации риса, а бедные едят гаолян. Богатые ящиками покупали крашеные палочки, которыми ели рис, а бедные покупали некрашеные. Палочки после еды выкидывали, их использовали только один раз.
- Чем торгует брат в России? - спрашивал Семен.
- Он искусный мастер по разнообразным поделкам: цветы, веера, шары, куклы…
- А почему китайцы не любят, когда их спрашивают: « Ходя, соли надо?» - опять интересуется Семен.
На это Чуа-ко-эн рассказал такую историю.
Однажды, богатый китаец уехал торговать в Москву и там умер. Хоронить себя он завещал в Китае. Дело было летом. Стояла небывалая жара. Решили умершего китайца засолить, чтобы довезти до Китая. А в России с добычей соли было плохо. Стали китайцы скупать соль, слух об этом разошелся далеко за пределы Москвы, русские везли им соль отовсюду. Китайца уже давно увезли и схоронили, а русские везли соль в Москву китайцам и спрашивали: «Ходя, соли надо?», на что те сердились, так как никто не хотел умирать.
Надоела чужая сторона Семену, хотя у него и появился тут друг. Хотелось домой. Ночью, проснувшись, он вспоминал русскую зиму, тепло натопленную избу, ребятишек на печи, и думал на чужбине: «Где бы я ни был, живет во мне вечная любовь к тебе, моя родная деревня».
А в России шла война, унесшая тысячи жизней и принесшая голод.
У Романа Мошнина две лошади забрали на германскую войну. Роман плакал и говорил:
57
- Лучше бы я сам пошел на фронт, чем отдавать Карька и Воронка. Столько ждали и остались без лошади.
Пришлось купить у Поликарпа Коровина жеребенка.
Гибли на войне мужики, попадали в плен. Брали в плен и солдат противника. В Шадринске жили пленные чехи и немцы, работали в деревнях и на заводах. Все ждали окончания войны. Были случаи, хотя и редкие, что и женились на русских девушках.
В селе Кресты в небогатой семье жила Капа Косоглазая. Лицом она была пригожая: белая, да румяная, настоящая русская красавица, но один глаз у нее косил. Немец не побрезговал - женился на ней, а после окончания войны, когда состоялся обмен пленными, увез Капу с собой в Германию.
Я во время Отечественной войны работала учителем в селе Кокорино, директором школы был Алексей Леонтьевич Кузьминых, двоюродный брат Капы, который с ней переписывался. Из ее писем мы узнали, что Капитолина приняла немецкое подданство и навсегда попрощалась с Россией. Медицина шагнула вперед и, сделав операцию, Капа исправила свое косоглазие. Она присылала фото мужа-коммерсанта, сына, фотокарточки всей семьи из домов отдыха.
Германия к 1941 году достигла большой мощи и высокого материального уровня. Эту мощь Гитлер обрушил на СССР в первые дни вероломного нападения. Чтобы избежать кризиса безработицы мужчины работали на заводах только по полгода, полгода один, затем его сменял на полгода другой. Во время вынужденного отпуска люди усердно работали на своих земельных участках. Женщины почти не работали, и это давало возможность наводить исключительный порядок в доме и своем гардеробе. Германия не переживала разрухи, промышленный уровень был высок. В нашей же стране размах строек был такой, что не хватало рабочих рук. Сытой, обутой и одетой Германии некуда было приложить рабочие руки.
Начав войну против СССР, гитлеровцы следили, чтобы на восточный фронт не попали солдаты, в жилах которых течет русская кровь. Так, сын Капы был отправлен в Англию в составе торгового флота. И это спасло ему жизнь.
58
Капа всячески помогала пленным русским, а также тем, кто был
угнан на работу в Германию. Русское сердце Капы болело за Россию. Когда закончилась война, вернувшийся из плена украинец переслал письмо от Капы ее брату.
Последнее письмо пришло от Капы из ФРГ, так как в результате послевоенного административного деления ее семья оказалась на территории ФРГ. Она беспокоилась о том, что над миром нависла атомная угроза, люди стали умирать от рака.
На этом связь оборвалась. Умер брат Капы, а потом и его жена Любовь Сергеевна.
59
Глава 5
Октябрьская революция.
Унтер-офицер Д.С.Косовских
Наступил 1917 год, потрясший весь мир вулканическим взрывом - революцией в России. Гнет и гнев народных масс, копившийся веками, огненным фонтаном взметнулся в небо, круша гнилые, вековые устои царей, покрывая слоем пепла их троны, чтобы больше никогда царизм не возродился.
Семен все еще служил в Маньчжурии в резерве царских войск.
Затянувшаяся война с Германией поглощала жизни тысяч и тысяч русских солдат. С одной стороны, солдаты со дня на день ждали отправки на фронт, с другой стороны, им не давали покоя развертывающиеся в России перемены. В войсках шло разложение, солдаты внимательно прислушивались, что же все-таки происходит на родине, и тайно обсуждали, к кому примкнуть, чтоб выбрать правильный путь.
А в России происходили великие потрясающие события: февральская буржуазная революция с эсеро-меньшевистской властью во главе с Керенским, которая была сметена рабоче-крестьянской революцией, временное правительство арестовано и вся власть перешла в руки Советов рабоче-крестьянских депутатов.
Семен получал эти сведения из рук верных друзей. Таким другом был унтер-офицер царской армии, служивший в Петербурге в Семеновском полку, Косовских Даниил Степанович, уроженец деревни Назаровой. Редкие природные данные, исключительные способности помогли деревенскому парню дослужиться до звания унтер-офицера. Грамотный, с широким кругозором, политически дальновидный, он сумел разобраться в обстановке, сложившейся в стране. Марксистско-ленинские идеи распространялись среди народа и
60
проникали в души людей и передовых офицеров, особенно выходцев из простого народа. Такие офицеры были первыми пропагандистами коммунистических идей среди солдат. О политических событиях в центре России и о своих убеждениях писал Даниил Семену в каждом письме.
Под стать Даниилу была его жена Фекла Степановна. Несколько раз побывав в Петербурге у мужа, она приезжала домой словно озаренная каким-то внутренним светом, она разделяла все взгляды мужа и делилась ими со своими односельчанами.
Даниил был одним из организаторов перехода семеновцев на сторону революции. Даниил писал Семену, что, встав на сторону защитников рабочих и крестьян, надо быть готовым к борьбе с классовым врагом до победного конца.
Яркое пламя революции озарило все темные уголки России, и неведомо было Семену, что родная его деревня Предеина и вся Осиновская волость с мужиками, бабами и детворой была настолько взбудоражена событиями, что лишилась сна.
- Революция! Ленин! Советы… Новая жизнь…, - эти новые слова не сходили с уст крестьян.
Мальчишки, обутые во что придется: в отопках на босу ногу, в лопотинах с чужого плеча, бегали из избы в избу и кричали:
- Слышали? Царя сбросили? Новая жизнь будет…
А дряхлые старухи крестились:
- Помазанника-то божьего разе можно свергать?! Он богом послан. Грех-то какой…
- А при новой жизни, бабушка, помазанником могут и тебя поставить. Ха-ха-ха, - смеялась молодежь.
- Тьфу на тебя, варнак! Пострел ты этакий! - плевалась бабка.
61
В Осиновке в красном кирпичном здании с вывеской «Кредитное общество» было жарко, шумно, тесно, как в пчелином улье. Прибывший из Шадринска представитель новой власти поднялся на сцену и зал мгновенно затих. Люди замерли, вслушиваясь в речь докладчика, боясь пропустить какое-нибудь важное слово.
- Дорогие товарищи, - начал он, и зал затих, слыша новое к ним обращение.
Речь его была яркая и краткая. Она пламенно, как выстрел, прозвучала под сводами каменного зала: «Двадцать пятого октября в России свершилась социалистическая революция. Царь Николай П свергнут с престола. Вся власть в стране перешла в руки Советов рабоче-крестьянских депутатов под руководством коммунистической партии большевиков во главе с Владимиром Ильичем Лениным. Вместе с вами будем строить новую жизнь. Отныне не будет бедных и богатых, угнетенных и угнетателей». Когда докладчик закончил речь, масса вопросов посыпалась от мужиков и баб. Шум был невообразимый. Безлошадные крестьяне радовались, а зажиточные сгруппировались и ворчали: «Нечего добра от новой власти ждать, раз все поровну, то разделят наше добро между голоштанниками».
Бабы, одетые в овчинные борчатки, в пуховые шали, бросив свою извечную работу и детей на старушек, сбежались на сходку и задавали вопросы:
- А какая эта новая-то жись будет? Говорят, коммуны будут, где все мужики и бабы будут спать вповалку, под одним одеялом, и есть будут сообща, и детей растить вместе всех свезут в коммуну? И мужики будут общими? И бабы тоже будут общими? Так ли это?
Весь зал хохотал над бабьими вопросами. А вопросы все сыпались и сыпались, все было ново и загадочно. Ольга с Анной молча слушали, а бойкая Лушка Рознина то и дело донимала докладчика вопросами:
- Скот-то, говорят, будет общим, и куры, говорят, тоже. А как яйца делить? Десятками или сотнями?
62
Гудела и молодежь. Яшка Предеин кричал из толпы парней:
- А, говорят, бога нет, и попов, и церквей не будет, правда это?
И всюду слышалось от старух и стариков: «Батюшки, матушки…»
Бабы, у которых мужья были в царской армии, радовались, что войны не будет. Поздно крестьяне возвращались домой с первого в их жизни собрания при новой советской власти.
В деревне ждали возвращения солдат с фронта. А обстановка в стране все больше и больше осложнялась. Не по нраву пришлась капиталистам власть Советов. Они торопились задушить ее в зародыше, используя тех, кто был не доволен переменами. Россия раскололась на два вражеских лагеря: «красных», воевавших под красным флагом, и «белых» - врагов революции. Колчак, Деникин, Юденич, Врангель - ставленники Антанты, возглавляли белогвардейские войска.
Колчак, дошедший до Урала, в Кургане и Шадринске оказывал большое сопротивление. Бои в районе железнодорожного моста в городе Шадринск имели напряженный характер. На сторону «белых» пытались встать чехи, которые были взяты в плен в ходе второй мировой войны, они пытались захватить все городские учреждения: почту, вокзал, телеграф, банк …, но их восстание было подавлено.
Колчак наступал, выгребая из амбаров у населения хлеб, фураж, угоняя скот, мобилизуя лошадей и людей. Огромные вереницы подвод с провиантом двигались вслед за армией.
На борьбу с Колчаком была направлена армия Блюхера. Приняв командование над отрядами Уральской армии, Блюхер начал свой героический поход для присоединения к основным частям Красной армии.
Русские солдаты, выведенные из Китая на подкрепление армии Колчака, группами и в одиночку переходили на сторону «красных», что и решил сделать Семен. Он стал искать удобный момент. Мечта эта осуществилась не сразу и чуть не стоила Семену жизни.
63
В полку он возглавлял «Красный Крест», состоявший из нескольких подвод с ранеными. Семен хорошо знал расположение частей Красной армии и решился на очень смелый шаг: увезти обоз с ранеными в расположение «красных» в село, расположенное в 10 км от полка Семена.
Рано утром на рассвете, когда крепко спали изрядно захмелевшие с вечера офицеры, он тихо вышел во двор, запряг всех лошадей, сел на головную подводу и поехал. Следом тронулись все подводы. Раздался стук колес, послышались стоны раненых, которых не успели госпитализировать. Семен молча натягивал вожжи и погонял кнутом лошадей. Проезжая село, он слышал отчаянный лай собак, а сам переживал: «Только бы не разбудить офицеров, только бы успеть проехать эти 10 км, пока не спохватились». Но не дотянул Семен до «красных».
- Стой! Красная собака! Стой, предатель! - остервенело кричал офицер, догоняя обоз и беспорядочно стреляя в Семена. Пули свистели, пролетая мимо ушей Семена, офицер с силой остановил устремившуюся вперед лошадь. Как по команде замер весь обоз, даже раненые притихли и перестали стонать, прислушиваясь к происходящему. Обернувшись, Семен увидел злое лицо офицера, который грубо столкнул Семена с подводы. Рванув под уздцы переднюю лошадь, офицер повернул подводы обратно к «белым».
Семен, решившийся на такой смелый шаг, был уверен, что пившие с вечера офицеры вряд ли проснутся до утра, но у одного мутило на желудке, и он вышел на свежий воздух. Вдохнув его полной грудью, взъерошил без того взлохмаченные, давно не мытые волосы, провел ладонью по измятому от пьянки лицу, словно хотел его расправить, потом, вдруг, как собака, навострил уши, услышав собачий лай, и обнаружил, что исчезли подводы. Мигом отрезвев, офицер вскочил на коня и вылетел за околицу, конь со всей силой нес седока туда, где слышался приглушенный цокот копыт и скрип колес.
Вернувшись к «белым», Семен ждал расстрела. Но случилось непредвиденное событие.
64
После бурной пьянки накануне, прихватив гранаты, офицеры пошли на рыбалку. Рыбу убивали гранатой, брошенной в реку, а потом вылавливали, потрошили и варили уху. Офицер, что стрелял в Семена, зажал в руке гранату, снял предохранитель и задержал ее в руке. Раздался взрыв, и земля, смешавшись с останками офицера, густой черной массой взметнулась высоко в воздух. И долго над речкой висело это грязное облако, пока легкий ветерок не распылил его в разные стороны. Двое других офицеров, стоявших поодаль, были тяжело ранены и попали в санитарный обоз Семена. Свидетелей и обвинителей не оказалось, Семен был спасен.
А развивающиеся события на Урале достигли кульминационной точки: быть или не быть Советской власти на Урале?
В Свердловск была вывезена вся царская семья и Колчак остервенело рвался туда, чтобы освободить царя и его фамилию.
Антанта опасалась потерять Урал и Западная Сибирь, и напрягала все усилия, чтобы удержать их.
Перед большевиками стояла серьезная задача, которая требовала экстренного решения, она состояла в том, чтобы спасти завоевания революции. Экстремальность обстановки ускорила приведение в исполнение приговора к расстрелу все царской семьи.
«Белые» заняли все деревни вплоть до Шадринска. В селах было светопредставление: вешали, расстреливали коммунистов, комсомольцев, пытали, издевались над семьями партизан и над теми, кто сочувствовал «красным». Шла поголовная резня.
В Соровском у партизана Федора Притчина жену Наталью голой загнали в Исеть и били шомполами, допытываясь:
- Сказывай, сука красная, где Федор партизанит с мужиками, а не то дух испустишь.
65
Не выдала Наталья партизан. Она без чувств упала в воду, и один
из карателей выволок ее на берег. Издевались они над Натальей на глазах ее детей, Марии и Анны. Мария, взрослая девушка, носила Федору и партизанам в лес еду, но он, стиснув зубы и сжав кулаки, молчала, хотя ее сердечко сжималось от боли за страдания матери, а из глаз текли слезы. Бандиты бросили голую Наталью на берегу и ушли, ругаясь.
- Мамонька, любимая… - запричитали девчонки и стали тормошить и целовать ее.
- Не плачьте, живая я, милые, родные…, - еле слышно шептала Наталья.
Озираясь, подошли соседки. Они перенесли исполосованную вдоль и поперек шомполами Наталью в выкопанную под горой землянку.
- Хоть вас-то не тронули, самое главное, я за вас очень боялась, мои доченьки, - обратилась она к своим детям.
- Бабоньки, что творится-то, вчера зарубили партизана, мужа Авдотьи Пимехи, и его соседа, а сегодня до Натальи добрались…, - горевали бабы, - когда же конец придет этим белякам?
А «беляки» бесчинствовали. Из деревни в деревню ползли о них слухи, из избы в избу. И в деревнях перед их приходом сплошь закрывались в домах ставни, прятали скот, угоняя в кустарники на лугу, рыли под горой в огородах землянки для женщин с детьми.
Дед Митрий строго наказывал Анне и Ольге:
- Слушайте меня, не показывайтесь белякам, берегитесь сами и детей берегите, а то не ровен час изнасилуют.
Доходили слухи, что в Шадринске и Кургане белые зверски расправлялись с активистами новой советской власти: вешали, жгли и расстреливали.
66
Из Соровского, натворив там бед, беляки двинулись к Осиновской
волости, запрудили Предеину. Подъезжая к воротам домов, денщики
настежь распахивали их, а офицеры, ловко спрыгнув с лошадей, отдавали им приказания:
- Здесь квартируем! Накормить лошадей и нам еду приготовить!
- Слушаюсь, ваше высокоблагородие, - отвечали они и принимались выполнять приказания.
Все дворы заполнены подводами с фуражом и зерном, избы - солдатами и офицерами, а войска все прибывали и прибывали. Дед Митрий про себя соображал: «Видать их крепко погнали из Шадринска. На восток прут, едрен-корень».
Однажды, и к дому Дмитрия Алексеевича Предеина подъехали непрошенные гости, распахнулись ворота, и бравый офицер на разгоряченном коне подъехал к крыльцу, на котором стоял дед. Раскинув в стороны руки, загораживая дорогу в сенки, он закричал: «Не пущу! И так полная изба, как вшей за гашником, ступить некуда!»
Вмиг послышался резкий свист кнута, ремень которого, опоясав в воздухе дугу, кровавым рубцом лег на лицо деда Митрия. Рубец потемнел, разрезая лицо на две части: нижнюю и верхнюю, от уха до уха по губе. Огрев деда, офицер матерно выругался, пришпорил коня и поехал из ворот к тетке Домне.
Роман Тихонович понял, что беляки долго в деревне не задержатся, так как спешно забирали у мужиков лошадей, выгребали из сусеков зерно, из завозен овес и грузили на подводы. Недалеко, у Маслянки, шли бои. Красные наступали врагу на пятки, медлить было некогда. Рано утром конрреволюционные части двинулись на Курган. Зятю Романа - Федору Васильевичу под страхом расстрела приказали везти на Карюхе воз овса до Кургана. Таисья заливалась слезами. Федор сбежал, оставив белякам Карюху.
Отступая, белые сожгли мост через реку Исеть, опасаясь, чтобы красные быстро их не догнали.
67
С приходом «красных» открывались у домов ставни, девки и бабы с ребятишками возвращались из укрытий. Всем миром производили торжественное захоронение героев гражданской войны, растерзанных колчаковцами. Совершив обряд захоронения, отдав им честь и последний поклон, «красные» догоняли «беляков» и беспощадно громили их.
68
Глава 6
В дивизии Блюхера. Битва за Урал.
Бои за Урал и Западную Сибирь шли ожесточенные. Они решали судьбу всего трудящегося народа. На защиту завоеваний революции на Урале в 1918 году были организованы отряды Уральской армии во главе с Василием Константиновичем Блюхером. Приняв командование, он начал свой героический поход для присоединения к основным частям Красной армии.
В жестоких боях решалась также и судьба свергнутого буржуазного общества, остатки которого пополняли армию Колчака в надежде на возрождение старого строя, возглавляли его отряды, мобилизовывали у крестьян гужевой транспорт, людей и провизию для снабжения армии.
Обе армии нуждались в подкреплении. В армию Колчака шли
кулаки и белогвардейцы, а армию Блюхера - части старой царской царской армии, перешедшей на сторону революции, беднота деревень и городов, которой не по пути с Колчаком.
Солдаты царской армии переходили к Блюхеру группами и в одиночку. Не успели в Осиновке бабы выйти из землянок, не успели белогвардейцы допить самогон в Предеиной и Осиновке, как осиновские мужики, бежавшие из отрядов царской армии, сообщили Роману Тихоновичу:
- Дяденька Роман, Семен послал через нас известие, чтоб ты баню топил, скоро Семен прибудет. Только никому ни гу-гу. И нас не видел.
- Семен? - удивился Роман. Так вы в каких, красных или белых? - старался уточнить Роман.
69
- Пока, дяденька Роман, мы в серых, белая краска еще не слезла, и красной не накрасились. Поэтому и в тайнике с тобой говорим, - ответил незнакомый мужик.
- Так все же деревни белыми заняты… - сообщил Роман.
- Не унывай, дяденька, скоро все будет по-другому. Армия царя разбежалась, и царя больше нет. Иди и топи баню.
- А вы-то к каким пойдете? - спросил Роман.
- Много будешь знать - скоро состаришься. Семен сам знает. Ну прощевай, Роман Тихонович.
Роман долго стоял, озадаченный. «Стало быть, эти мужики и Семен с красными»,- решил Роман,- А то чего бы это им прятаться?» - думал он и пошел огородами в Предеину. Дома он спустился в огород под гору, где была баня. Открыл дверь предбанника, где сидел дед Митрий и говорил:
- Прогнали белых собак в соседнюю деревню, так я баню решил подтопить. Бабы с ребятишками в землянках заскорузли от грязи.
- Ладно, дед, топи, топи.
Баню пришлось подтапливать не один день. Бои уже за Курганом, а Семена все нет. Роман переживал, но ничего никому не говорил. Дед Митрий ломал голову: «Зачем надо каждый день баню подтапливать?» И хотел уже об этом спросить дочь свою Анну, как вскоре все разъяснилось.
Однажды под вечер явился Семен. Романа это не удивило, он сдержанно поздоровался, зато дед Митрий пустил не одну слезу, и глаза его, без того мокрые, старческие, вовсе покраснели. Даже покраснел нос. Дед заторопился, чтобы подбросить дров в баню. Печь раскалилась, густой пар валил в щели двери и крошечного приземистого окошечка. Свежий
70
веник, обданный кипятком, выдыхал приятный аромат березового леса.
В избе радость и слезы. Мать Анна со слезами со слезами бросилась к Семену. Обнимала, припадала к его груди и жаловалась, рыдая:
- Не поймешь, что творится на белом свете. Из избы, да в соседские ямы убегали жить, да это с малыми-то ребятишками. Не мученье ли это? Вши всех заели. И защитников нету. Одни старики и малые дети.
- Будут и у вас защитники, мать, - уверял Семен.
- Да где ж ты был, Семенушко, когда защищать-то надо было?
- Нужных людей на ноги ставил, чтобы защитников больше было. Вот сейчас все вместе и прибыли, - отвечал он.
Прибежали Ольга с Варюшкой, обрадовались. Смотрят друг не друга и припоминают, какими они были, когда виделись в последний раз. Варюшка совсем большая – восемь лет. Подросли и Егорушка с Иванушкой. Семен Иванушку совсем не видел, родился он, когда Семена не было. Мальчик плакал на руках незнакомого дяденьки, а Варюшка успокаивала:
- Иванушко, это тятя, тятя наш.
Вошел дед Митрий и тотчас приказал:
- Семенко, ты с бабами долго не калякай. Иди в баню, потом поговорим. Ольга, - обратился он к снохе, - неси исподнее. Первым делом в баню – смыть все старые грехи.
Спускаясь с горы, Семен глазам своим не верил, что он дома, в своей деревне, о которой он столько мечтал и скучал на чужбине. Взором своим он упивался этой панорамой, раскрывающейся перед ним, дышал исключительной свежестью воздуха, исходящей от извилин реки, рассекающих луг на островки и полуострова, заросшие кустарником. И, казалось, жизнь природы вливалась в его организм, заполняла мельчайшие
71
клетки и сосуды своей животворной силой , и поэтому он жив. И в который раз, оказываясь на лоне природы, он ощущал, что человек – высшее создание природы, и жизнь человеческая – чудо из чудес.
Ольга стояла и смотрела на Семена, ждала, когда он налюбуется на родные дали.
- Баня остынет. Хватит стоять, Семен.
Семен, дохнув спертого горячего воздуха бани, закашлялся. Парился до одурения, безжалостно хлестал себя горячим веником, просил Ольгу поддать жару и потереть его. Дышать было нечем, Семен выходил на улицу, надышавшись свежего воздуха, снова хлестал березовым веником разгоряченное до красна тело.
- Вот это жизнь! Одно наслажденье. И пахнет-то как в березовом лесу.
- И зачем это люди воюют, отрывая мужиков от родного крова,- спрашивала Ольга.
- За хорошую жизнь воюют, за то, чтобы ребятишки не голодали, учились… Я – фельдшер, а мои дети, может, будут врачами, учителями…Кто нам устроит хорошую жизнь, если не мы сами? Сейчас больниц только одна в округе до самого Шадринска. Разве это дело?
В горнице, в чистых льняных подштанниках, окруженный взрослыми членами семьи, детишки уже спали, Семен сидел и не знал, с чего начать разговор, столько времени не виделись. Начал дед Митрий. Он рассказал, как белые хозяйничали в их деревне.
- В анбаре у соседей я ночевал, ч тоб на глаза пьяным «собакам» не
попасться. Прихожу на днях утром, а изба пуста, все разбросано, на затоптанном полу окурки валяются, плевки, на столе кружки на боку,
туес без кваса на полу стоит. Лоханка вытащена из заднего угла, полная мочи и помоев. Кисет забыли и вонючие портянки, торопились, видать, удрать. Вонь стояла в избе, задохнуться можно, тошнило. Еле успели до тебя проветрить избу.
72
- Куда ты надумал податься, Семен? – спросил отец.
- К Федору Притчину в партизаны, если ко красным не примут.
Ольга с Анной завыли. Роман затопал по полу ногами, разбудил ребятишек, они заревели, напугавшись. А отец продолжал кричать:
- Ты погубить всех хочешь? Вся семья погибнет. На фронт езжай, в армию, где мужики воюют, а в лесу сейчас отсиживаться толку мало. Бабам приказываю молчать. Никто не видел, что Семен приезжал. А утром,- обращаясь к Семену, он сказал,- отвезу тебя за Курган, чтоб духу твоего здесь не было.
До рассвета Роман запряг лошадь и повез Семена догонять «красных». Лошадь была спрятана от «белых» на гумне.
Позднее Семен узнал, что из Питера со своим отрядом прибыл для подкрепления дивизии Блюхера Даниил Степанович Косовских. Он командовал солдатами в ожесточенных боях за железнодорожный мост под Шадринском. В этом бою участвовал односельчанин Семена Максим. Мост отстояли, разбив отряды «белых».
Был конец лета 1919 года. Стояли теплые, яркие, но не жаркие дни. Природа притихла, словно погрузилась в дрему. Легко плавали над землей, то поднимаясь, то опускаясь, паутинки. Погода стояла прекрасная. Время страды, время уборки овощей. Но мужскую часть населения зауральских деревень больше всего тревожило другое: на поле брани решалась судьба рабоче-крестьянской власти.
Командующий 51 московской дивизией Василий Константинович Блюхер, обладающий исключительными боевыми качествами, железной силой воли, большими организаторскими способностями, сплотил такую армию, которая громила всех врагов Советской власти. 457 полк не давал закрепиться колчаковцам, и свирепо огрызаясь, Колчак отступал в глубь Сибири. Не зная отдыха, все службы дивизии воевали безукоризненно.
73
Вот он, великий сибирский тракт, по которому месяцами гнали по этапу политических заключенных в кандалах. Степи с колышашимся ковылем при закате солнца в осенние вечера напоминали море. Останови мгновение и ты перенесешься на сто лет назад, увидишь бритоголовых колодников и звуки цепей: «Дзинь-бом, дзинь-бом, слышен звон кандальный. Дзинь-бом, дзинь-бом, путь сибирский дальний».
По обе стороны великого сибирского тракта сто двадцать человек конной разведки день и ночь прощупывали все дорожки, все села. Отлично несла службу и связь. Шесть бойцов связистов-конников день и ночь стояли у штаба, готовые по первой команде скакать по заданию. Четко знали бойцы, если комдив дает пакет с тремя жирными на нем крестами, то нужно лететь с пакетом, как птица.
Однажды разведчики сообщили, что обнаружен обоз из тридцати подвод с продовольствием. Обоз был задержан, и некоторые возчики-крестьяне перешли на сторону «красных». Муж Натальи, Федор, как раз был в этом обозе. Он, до обнаружения их красными бойцами, оставив лошадь, бежал от Колчака обратно к себе в деревню.
Страна, истощенная войной, разрухой , находилась в тисках голода, особенно города Москва и Петроград. Захват продовольствия также имел огромное значение для снабжения Красной армии, которая отбила у Колчака восемьсот тысяч пудов хлеба.
Победным маршем шла дивизия Блюхера по дорогам Урала и Западной Сибири, усеянным трупами загнанных лошадей, отступающих колчаковцев, потерпевших роковой удар под Курганом. Большую роль сыграла разведка под командованием Зубова, которая обнаружила колчаковцев, когда они обедали, не ожидая нападения. В результате оперативных действий разведки были взяты в плен четыре тысячи солдат, большинство из которых пополнила дивизию.
Дивизия Блюхера изгнала Колчака из Новониколаевска (Новосибирск) и двинулась на Иркутск. На станции Иннокентьевка под Иркутском поезд, в котором следовал Колчак, был перехвачен. Иркутский военно-
74
революционный комитет вынес приговор Колчаку и тот был расстрелян.
После разгрома Колчака, следуя за частями Красной армии, группа инструкторов создавала в освобожденных населенных пунктах органы Советской власти. После разгрома отрядов «белых» в Шадринске Даниил Степанович Косовских был командирован на партийную работу по организации и выборам в Советы рабоче-крестьянских депутатов. В Шадринске был создан уездный ревком и волостные ревкомы и исполкомы. Косовских принимал активное участие в их организации. В Осиновке, в здании Кредитного общества был организован волостной исполком. Из бедноты были выбраны Советы рабоче-крестьянских депутатов и уполномоченные.
Семен добровольно влился в ряды дивизии Блюхера, набранной из сибиряков, в тот момент, когда была объявлена мобилизация десяти возрастов. 15 сентября 1919 года было опубликовано воззвание ВЦИК к рабочим, крестьянам и интеллигенции за подписью Ленина, и люди
шли и шли добровольно, укрепляя ряды Красной армии. С тех пор его
боевой путь, красной стрелой обозначенный на картах в истории нашего государства, проходил по городам и станицам Украины и Крыма, которые освобождали доблестные солдаты дивизии Блюхера от остатков царских войск.
Правительственным указом под №197 от 14 июня 1921 года был учрежден орден боевого Красного Знамени. Первым орденом Красного Знамени был награжден Василий Константинович Блюхер.
Выстоять и победить в такой войне, когда врагом являются не только англичане и немцы, царские генералы, но и брат брату, отец сыну, не так просто. Еще далеко не до всех доходило, за что крестьянин воюет, мобилизованный Колчаком или Врангелем. Гнетом над массами продолжал висеть культ религии. И очень уж непонятным было само устройство свободной новой жизни с обобщением всего и всех в коммуны. Ведь люди привыкли жить, хоть и бедно, но вести свое хозяйство единолично. Семену тоже не все было ясно.
75
Глава 7
Каховка. Горячие денечки
Золотая Украина!
Край мой хлебородный!
За тебя немало крови
Пролито народной.
Пишу я свои мемуары спустя 70 лет со дня Октябрьской социалистической революции и спустя 68 лет с того момента, когда Семен с дивизией комдива Блюхера ехал освобождать Украину. Мы родились после революции, мы – дети Советской власти.
Я до сих пор не перестаю удивляться, какими исключительными качествами военачальника надо обладать, чтобы революционно настроить и воспитать огромную массу солдат, состоявших в основном из малограмотных и неграмотных рабочих и крестьян, и повести их за собой в битву за освобождение Украины и Крыма. Такими великими военачальниками гражданской войны были: Фрунзе, Блюхер, Чапаев, Щорс,
Буденный, Котовский и многие другие.
Дивизия Блюхера состояла из одних сибиряков и уральцев. И они все, как один, подхватили клич: «Даешь Украину! На Врангеля! Даешь Крым! На Перекоп!» А ведь многие из них не вернутся, погибнут на поле брани. Многие семьи потеряют кормильцев, не доживших до светлых дней, за что они боролись. Их славной памяти я посвящаю свои воспоминания, написанные по рассказам моего отца, Мошнина Семена Романовича. Прошло много лет с тех пор, как он просил меня записать их для потомков, сейчас я выполняю просьбу моего отца.
15 июля 1920 года солдаты дивизии Блюхера погрузились в поезд, следовавший на Украину на разгром остатков белой армии. Высокая организованность царила при погрузке вагонов.
- Вот она, жисть - то как складывается, - говорил Семен соседям по
76
вагону,- строил железную дорогу в Забайкалье - Сибирь повидал, служил в армии – в Китае побывал, а теперь вот на Украину воевать…Интересно и ее повидать, а вот придется ли рассказать…- это дело судьбы.
- А я так думаю,- отвечал сосед,- жись я сам складываю. Как складу – так и живу. А Украину повидать хочется, больно много сказок про нее рассказывают, говорят, ведьмы, да лешие там в садах прячутся…
- Врангель с войском там прячется…Раскудахтались, как малые дети,- вступил в разговор солдат постарше,- сказки потом будем рассказывать. А пока нас ждет одна судьба: или грудь в крестах, или голова в кустах.
Ехали долго. Много рассказали солдаты историй из своей и чужой жизни, познакомились друг с другом. Всех их объединяла вера в победу, они понимали, что только от них сейчас зависит, чья власть будет в их стране: рабочих и крестьян или буржуев.
1 августа, наконец, прибыли на станцию Апостолово. Была темная украинская ночь. Дивизия разделилась на две части: одна была направлена на взятие Каховки, другая – на освобождение Херсона.
Нужно было быстро, незаметно для противника, под покровом ночи переправиться через Днепр и занять позиции под носом врага. Переправлялись из Бреславля, где был один постоянный мост. Второй мост из толстых дубовых кряжей пришлось делать солдатам.
Утром перед «белыми» выросла знаменитая 51 дивизия Блюхера. Враг этого не ожидал. Первые удары по «белякам» посеяли в них смятение и панику, но собравшись с силами, они отбивали яростные атаки. Несколько месяцев, с августа по октябрь 1920 года, шли бои в районе Каховки. Семен выполнял функции фельдшера. Его профессия, которую он получил в царской армии, оказалась сейчас очень необходимой, только никак у него не укладывалось в сознании, что на войне идут неразлучно, как две сестры, жизнь и смерть. Медик борется за жизнь, в то время как враг убивает ее. И получается битва медика с врагом за жизнь.
По ранее существовавшим международным правилам гуманности в Красный Крест не должны стрелять, так как он обязан оказывать помощь независимо от того, с какой стороны раненый: вражеской или своей.
77
Только жаль, что эти правила безбожно нарушались, особенно в гражданскую войну. Бесчинствующие банды чеченов налетали на обозы Красного Креста и саблями рубили все живое: раненых и лошадей. За несколько дней ожесточенных боев было так много раненых, что медперсонал валился с ног, не успевая их обработать. Не хватало подвод, бинтов, в ход шли простыни. Раненых солдат размещали прямо на земле, подостлав сено. Огромную практику приобрел Семен. В обозе была только одна женщина – сестра милосердия, евреечка Дина из Одессы. Остальные помощники Семена были мужчины.
Антанта всеми силами помогала белой армии. Красноармейцы не имели представления о танках и самолетах, хотя российские ученые работали над этим. Англия впервые применила в боях под Каховкой танки.
Однажды, в теплое августовское утро, солдаты услышали необычный гул, он все увеличивался и приближался. И вдруг на возвышенность стали выползать металлические чудовища огромных размеров. Грохот металла, лязг цепей, вой моторов был страшен. Солдаты, впервые видевшие грохочущие страшилища, не бросились от них в панике. Большую роль здесь сыграла разведка, недаром говорится, что разведка – глаза и уши армии. Она накануне донесла, что готовится танковая атака белых с целью прорваться к мостам Днепра.
Красные командиры Фрунзе и Блюхер морально подготовили солдат, чтобы достойно отразить удар. Они разработали план контрудара. При появлении 12 танков пехота разомкнулась на фланги и засела в укрытия, образовав ворота. Им была дана команда: «Батареи, по танкам огонь!» Все батареи из укрытий в упор ударили по танкам. От одновременных залпов и грохота танков дрожала земля. Весь медперсонал и раненые солдаты на подводах в страхе следили и переживали за происходящее на их глазах. Им казалось, что это сама неведомая смерть ползет прямо на них. Батареи беспрерывно били и били по танкам. Три танка завертелись вокруг своей оси и встали с разорванными гусеницами, восемь танков остановились невредимыми, лишь один танк, шарахнувшись от огня, полез на крытую траншею, в которой накануне солдаты сделали баню и вымылись. Тяжелая многотонная туша мигом провалилась и не смогла из нее выбраться. Выскочивших из танков солдат в упор встретил огонь красноармейцев.
78
Уцелел один механик, он, подняв руки вверх, сдался в плен, затем, на откопанном танке вывел к Днепру все девять танков.
Так, впервые в истории войн примененная танковая атака была отражена красноармейцами.
Такой победы еще никогда не было. Из уст в уста передавали солдаты незабываемую картину двигающихся огромных чудовищ.
В беспрерывных боях красными войсками была одержана огромная победа. Украина была освобождена от ставленника Антанты Врангеля. За победу под Каховкой дивизии было торжественно вручено бархатное Красное знамя Московского Совета, которое привезла и вручила специальная делегация московских рабочих. Грудь комдива Василия Константиновича Блюхера украсил второй орден Красного Знамени. Позднее на месте боев будет воздвигнут памятник : знаменитая конармейская тачанка. Художники будущего нарисуют провалившийся в траншею английский танк. Так будет увековечена память о первом в истории войн танковом сражении.
Впереди ждали новые крупные битвы и победы. И надо было во всеоружии готовиться к ним.
Семена командировали в дивизию для инструктажа и получения большого количества перевязочного материала, состоящих из бинтов и корпии, йода и других средств. Ваты тогда не было. Находясь в командировке, ему посчастливилось лично видеть и отдать честь командиру дивизии Василию Константиновичу Блюхеру. Отец мой рассказывал:
- Он верхом на коне тихонько подъезжал к своему ординарцу. Стройный, подтянутый, в черной хромовой кожанке, в папахе офицерского покроя, в хромовых сапогах со шпорами, он красиво сидел на коне. Ремни портупеи поддерживали шашку и наган. На левой стороне груди, где сердце, обрамленные красной шелковой лентой, ярко выделялись два ордена боевого Красного знамени. Лицо красивое, волевое, взгляд острый, смекалистый.
79
Именно здесь, в Каховке, Семена приняли в ряды Коммунистической партии большевиков. Поручались за него опытные врачи, участники боев за Урал, и возглавлявшие Красный крест дивизии и полка.
- Достоин. Достоин - заключили единогласно.
В те времена звание члена партии налагало на человека большую ответственность. За какое бы дело не брался Семен, всегда эти слова сверлили его мозг: «Достоин. Достоин».
Пройдет ни один десяток лет, когда мы, новое поколение советских людей, будем петь песни гражданской войны, песни наших отцов, будоража их память и уснувшую гордость побед:
Каховка, Каховка, родная винтовка,
Горячая пуля, лети.
Орел и Варшава, Иркутск и Каховка-
Этапы большого пути.
Гремела атака, и пули звенели,
И ровно строчил пулемет.
И девушка наша в походной шинели
Горящей станицей идет.
Непрошенные слезы выступят на глазах отца. Вспомнит он боевых товарищей по сражениям. Как на тачанке мелькнет в памяти боевая лихая молодость.
Одержав крупную победу, и, очистив Каховку от белых, солдаты, пользуясь передышкой, немного огляделись. Их радовала тишина станиц, яркость наступающей осени, утопающие в яблоневых и вишневых садах белые саманные хаты, крытые соломой или красной черепицей. А какие сладкие плоды росли в этих садах! Солдаты все попробовали, и казалось всем, до чего сладкая жизнь в этих хатах!
- А присмотришься – и здесь живется не ахти как. Только с виду баско, а зайдешь в хату – пол земляной, а бань нет. Как жить сибиряку без бани?- рассуждали солдаты.
80
- Не-е-ет, худо без бань. Вот наши бы выскобленные до белизны голиком с песком полы из досок, да бани, тогда можно было бы здесь жить, - делали они вывод.
Семена поражал украинский пейзаж в вечерней мгле. До чего же было красиво вокруг! Высоко в небе висевшая полная луна, посылая далекий бледный свет, делала природу сказочной, а яблоневые сады с приютившимися влюбленными парами парубков и девчат с их шепотом и легким смешком еще таинственней и загадочней. Семен смотрел и смотрел на Луну, и она все больше принимала облик лукавой сводницы, заботливо просматривающей все уголки садов, и ее молчание выражало таинственное и непосредственное прикосновение к судьбам влюбленных. Очень любили они свою Украину и не хотели, чтобы чьи-то сапоги топтали ее. Были и такие, которые считали русских не освободителями, а завоевателями. Проходя вечером по Каховке, Семен слышал, как вечером девчата запевали:
Вы не думайте, кацапы,
Украина наша!
Семену так и хотелось сказать: «А мы и не думаем, живите себе, хохлы, на здоровье».
А вражья сила сколачивала вокруг себя единомышленников и крепко уцепилась за такой лакомый кусок уже советского каравая. Вторая половина дивизии со станции Апостолово двинулась маршем на Херсон и Одессу на помощь партизанам, дерущимся с белыми в херсонских степях. Много полегло партизан, обильно полили они землю своей кровью. Вовремя пришла помощь 51 дивизии. Почти одновременно были освобождены Херсон и Одесса. Уцелевшие солдаты ехали на Каховку, чтобы соединиться в одну мощную силу для освобождения Крыма. Подвиги партизан и Красной армии легли в основу многих песен.
В степи под Херсоном высокие травы,
В степи под Херсоном курган.
Лежит под курганом, заросшим бурьяном,
Матрос-партизан Железняк.
81
Он шел на Одессу, а вышел к Херсону,
В засаду попался отряд.
Налево – застава, махновцы –направо
И десять осталось гранат…
Прибывшие из Одессы солдаты с нескрываемым любопытством осматривали танки. Они открывали люки, залезали внутрь, изучающее трогали рычаги и рукоятки. Это было новое оружие уничтожения, которое в первом своем применении не оправдало себя.
Командующие армией не спали, они разрабатывали новые планы взятия Перекопа и освобождения Крыма от остатков белой армии. Надо было спешить, чтобы не дать опомниться и укрепиться белоказачьим частям. Нелегкий был поход на Крым, приходилось вступать в перестрелки с отступающими отрядами белогвардейцев. Более того, Антанта применила новую военную технику – самолеты. В степях на наступающие полки налетали самолеты. В России не было самолетов, и летающие птицы с пушками, озлобленно рыкающие на бреющем полете, наводили ужас на солдат, но установленные на них пулеметы не достигали цели, так как солдаты, увидев самолет, разбегались врассыпную.
Однажды, Семен с фельдшером Мордвиным пошли поискать для лошадей сена. Вечерело. Огромный малиновый шар солнца закатывался за горизонт, вдали полыхало ярко-розовое марево, свет от него разливался по степи, раздольной и бескрайней, превращая все в красочную картину художника, мастерство которого достигло совершенства. Приближаясь к копне сена, они услышали нарастающий гул в небе. И вдруг этот рев стал оглушительным, прямо над их головами пролетел самолет. Семен с Мордвиным со всего маху воткнулись в копну сена.
- Улетел, проклятый. Чуть насквозь через копну не пролетели,- вылезая и глядя в небо, говорил Семен, отрехая с себя сено.
- Да ведь он, сволочь, с пулеметом. Видать, все заряды расстрелял. Повезло нам, что не выстрелил.
Ни танки английские, ни самолеты не сломили революционно настроенного духа и воли к победе солдат рабоче-крестьянской Красной армии.
82
Глава 8
Холодные воды Сиваша
Дорогие потомки, изучая историю нашей страны, вы постигаете ее умом. Остановитесь, подумайте, постарайтесь постичь ее сердцем, и вы отдадите дань памяти каждому красноармейцу, каждому командиру Красной армии, которые совершили много трудных походов и одержали много славных побед. Вы отдадите дань вечной памяти каждому, кто погиб за революцию, защищая ее завоевания.
Готовясь к разгрому Врангеля в Крыму, командующие Фрунзе и Блюхер не упускали ни одного звена, ни одной службы, чтобы основательно подготовиться к сражению. Днем и ночью они склонялись над картами, разгадывая тактику и дальнейшие планы Врангеля. Днем и ночью не спала разведка, вела наблюдения и докладывала о действиях врага. Солдаты спали перед наступлением, а командирам было не до сна.
Врангель спешно отступил к Перекопу и там, укрывшись за Турецким валом, решил одержать победу, разбив армию Фрунзе. На Турецком валу было установлено 350 пулеметов и тяжелых дальнобойных орудий. Защита от красных была надежная. Красные командиры решили, что укрепление можно взять, только обхитрив противника, с той стороны, где враг их совсем не ждет.
Дивизия Блюхера начала свой героический поход на Перекоп. Это было в октябре месяце 1920 года. На подступах к нему красноармейцы взяли несколько станиц. Расстояние все больше и больше сокращалось. Готовились к решительному штурму. В одной из станиц разместили раненых и пополнили обоз Красного Креста свежими лошадьми и подводами. Погода стояла сухая, хорошая.
Разведка донесла, что в степях Украины объявился «защитник народа» Махно со своей конницей. Он вступал в бой с небольшими отрядами Врангеля, одерживая над ними победу. «Нагулявшись» по Украине, в
83
станице Виноградовка он предложил свою помощь в штурме Перекопа и присоединился к дивизии Блюхера.
В дни 3-ей годовщины Октября командующим Южным фронтом Фрунзе Михаилом Васильевичем был дан приказ начать штурм Турецкого вала. 7-8 ноября по новому стилю красные части двинулись на штурм укреплений врага. Шли они по открытой ровной степи, просматривающейся со всех cторон. Противник открыл по ним ураганный огонь из пулеметов и артиллерийских орудий и отбил две атаки красноармейцев. Штурм приостановили. Семен с фельдшером Мордвиным обрабатывали и перевязывали раненых. Со стороны врага изредка вылетали огромные ядра дальнобойных орудий.
В это мнимое затишье часть медперсонала по очереди решила подкрепиться. Огромная масса убитых и раненых в жестокой схватке с врагом лишали их сна и еды. Запасшись в станицах Украины небольшим количеством провианта, два фельдшера и два санитара присели поесть. Семен и Мордвин ели овощи, фрукты, пили горячий чай. Мордвин достал большую головку сахара. В России сахар выпускали конусообразными головками примерно в 1-2 кг весом.
Орудия врага молчали. Мордвин, склонившись, вытащил головку сахара из мешка и приготовился отколоть от нее кусок к чаю, сказав: «Поесть хоть в последний раз сахарку». Через несколько мгновений со стороны врага раздался выстрел из дальнобойного орудия, и огромное ядро пролетело мимо Семена над головами санитаров и попало в Мордвина, вырвав ему ягодицу. Повредив кости таза и живот. Спасти его было невозможно.
Командование Красной армии , используя опыт многих войн в штурме и взятии укреплений, разработало гениальный план штурма Турецкого вала. После безуспешно предпринятых двух атак и большой потери товарищей нужно было менять тактику. Командование решило ударить по врагу с тыла. Путь преграждали воды залива Сиваш, который в народе называли гнилым морем. Во время прилива этот залив изобиловал медузами и всякой морской живностью, а во время отлива они под солнцем разлагались, издавая гнилостный запах.
84
Наступал вечер, сгущались сумерки, командованием срочно была послана разведка, которая донесла, что северный ветер гонит воды из Сиваша и обнажается илистое дно залива, к ночи оно все больше и больше обмелеет.
Наступила ночь. В прибрежных станицах мужики не спали. Разведчики стали искать среди них проводника, знающего самое мелкое место для перехода Сиваша вброд. Один из мужиков, Иван Оленчук, взялся провести солдат, показал самое мелкое место, где вода достигала 1,5 метров. Иван предупредил, что в самых неожиданных местах будут подстерегать красноармейцев гибельные колодцы. Идти нужно осторожно, так как глубокий ил не дает возможности прощупать дно ногами.
Командиры отрядов обратились к солдатам с призывом:
- Если мы победим, значит победит Советская власть. Переход будет трудный. Если придется умереть, то умирать молча, чтобы нас не обнаружил враг. Иначе погибнем все и погибнет наше дело.
Было принято решение: под покровом черной осенней ночи сделать лежневку, чтобы переправить орудия: пушки и пулеметы. Мужики из прибрежной станицы и красноармейцы в кромешной темноте возили хворост, доски, бревна, застилая дно залива.
И вот началась переправа. По приказу Фрунзе три полка 153 бригады, 15 и 51 дивизии двинулись по вязкому илистому дну в обход на Литовский полуостров. Шли среди волн несколько часов. Это казалось вечностью. Была глубокая осень, ноябрь 1920 года. Вода холодная. От холода коченели тела, скручивались судорогой ноги, их пронизывала острая невыносимая боль, а от соли жгло измозоленную кожу. Шли молча, крепко сжимая оружие, чтобы оно не звякало. Молча тонули в колодцах, не сумев выбраться. Вода была по грудь. Ветер резал глаза и волны били в лицо. Под тяжестью орудий и пулеметов оседала в воду лежневка, а красноармейцы, напрягая все силы, канатами тянули ее. Близился рассвет, а красные части все еще продолжали переправляться. Положение стало ухудшаться: ветер изменил направление и погнал воду в залив, она стала прибывать.
85
Семен и несколько человек медперсонала шли в первых отрядах. Вот они уже переправились и готовились к штурму, как воздух прорезал длинный луч вражеского прожектора. Враги заметили маневр красных и открыли ураганный огонь по заливу. Стреляли в темноту, не целясь, угрожающе бухали орудия, беспокойно стучали пулеметы, и в этом смертоносном фейерверке различался торопливый треск множества винтовочных выстрелов. Вокруг идущих вброд красноармейцев вырастали то слева, то справа огромные фонтаны ила и грязи. Они навечно погребали на дне Сиваша защитников революции, когда попадали в цель.
Передовые части дивизии на Литовском берегу уже метко били врага с тыла. Жарко было в бою после леденящих вод Сиваша. Удар в тыл врага обеспечил остальным частям дивизии и 7 кавалерийской дивизии успешный штурм Турецкого вала с суши. Перекоп был взят.
Боясь окружения, белые, бросая орудия, пулеметы, снаряжение, в панике без оглядки бежали к Севастополю.
Дивизия с боями очищала все уголки Крыма от недобитых остатков белых, которые спешили сесть на корабли и спасти свою жизнь, убегая за границу. Вместе с ними спешили скрыться от красных крымские богатеи. У причалов царила паника и светопредставление. Только никуда не спешил рабочий люд: моряки, рыбаки, крестьяне и их семейства. Они с надеждой встречали победу Красной армии.
За освобождение Крыма и установление в нем Советской власти дивизиям были присвоены звания: 15-ой дивизии Сивашская, 51-ой дивизии Перекопская. На левой стороне груди, над сердцем у командира дивизии Василия Константиновича Блюхера засиял третий орден Красного знамени.
Спустя два десятилетия, в Великую Отечественную войну, Иван Оленчук снова повторит свой подвиг, став проводником через Сиваш частей Советской армии.
Среди красноармейцев и командиров дивизии Блюхера царила революционная дисциплина, взаимовыручка и сплоченность. Но совсем
86
другую линию гнул Нестор Махно, возглавляя свою банду. Освободив Крым, красные командиры увидели его истинное лицо. За помощь Красной армии он ждал, что командиры дадут ему на разграбление крымские города. Не дала Красная армия разгуляться в Крыму мародерам. Махно увел свою конницу из Крыма на Украину, и там, в степях, таяли его отряды. Переплыв Днепр, раненый в ногу Махно бежал в Румынию. Так, Красная армия избавилась еще от одного врага Советской власти.
Семен с группой товарищей, поместив в госпиталь раненых, решили посмотреть Крым. Они проехали по городам, расположенным на побережье, ходили около дворцов князей и графов, и поражали их взор роскошные строения и южная вечнозеленая природа. Ездили на извозчиках. Природа и климат – все было мягким, теплым, ласковым, согревающим суровые характеры сибиряков, и снимающим напряжение и усталость. Но особое место в их душах занимала мечта увидеть Черное море. Они видели его зеленым в ясные дни, и черным во время шторма. Насмотревшись на разбушевавшееся море, Семен почувствовал, что пред властью природы человек бессилен.
В обозе Красного Креста несла службу сестра милосердия евреечка Дина, родом из Одессы. Боевой путь сделал весь медперсонал близкими и дорогими людьми. После демобилизации она пригласила Семена и одного санитара поехать посмотреть Одессу.
Родители Дины, милые старички, были счастливы видеть свою дочь живой и невредимой. Они обнимали ее и плакали, также обняли Семена и его друга. Они не скрывали своей гордости за дочь, которая участвовала в войне за народную власть. Старички наперебой угощали солдат всем, что у них было в доме: виноградным вином из маленьких как наперсток стопочек, на закуску были нарезаны сыр и колбаса тонюсенькими прозрачными ломтиками, такими же ломтиками хлеба. Хлеб был настолько тонко нарезан, что солдатам его хватало на один жевок. Эта деликатесная легкая закуска только раздразнила желудки солдат.
Навсегда попрощавшись с боевым соратником Диной и ее родителями, Семен с другом пошли бродить по Одессе.
87
- Семен, а. Семен! Я все еще не верю, что мы остались живы и здоровы. Живы! Живы, Семен! Кончилась для нас война.
- Штей бы наваристых из русской печи, да самогонки. Да еще квасом с вишняком и смородиной запить все, - мечтал Семен.
- Да в русской бане бы вымыться, а потом в квас хрен бы добавить, - дополнял друг.
Выпив в каком-то частном кабачке кислого вина, досыта наевшись, они много часов гуляли по городу, любовались морем, потом пошли в гостиницу.
Долго не спали. Впечатлений и планов на будущее было множество. Выпитый с похмелья графин воды распирал животы, хотелось по-легкому, но, как назло, захлопнувшийся английский замок не выпускал из номера. Все спали, была тишина, и стучать было неудобно.
- Семен, а, Семен! Врангеля обхитрили, Махно победили, так неужели русский солдат не найдет, куда опорожниться по-легкому? – говорил санитар.
- Пальма в углу в кадушке давно видать не поливалась. Дуй в кадку, а я графинчик наполню, - отвечал Семен, опорожняясь в графин.
Рано утром пришла дежурная с ключом, открыла номер, извинилась, что забыла ключ. Солдаты же подумали, что она это сделала специально из боязни, чтобы они не обворовали номер.
Семен с другом поехали на Украину на станцию Раздельную. Здесь встретились с Плотниковым из Шадринска и большой группой солдат, ехавших на Урал и Сибирь. Плотников был в разведке и принимал активное участие в разгроме Колчака на Урале в составе дивизии Блюхера.
Товарищи по оружию навсегда прощались с родной дивизией, с боевой молодостью, со своими командирами. Уважаемый всеми, преданный революции, партии и народу, командир дивизии Василий Константинович
88
Блюхер уезжал на Дальний Восток командующим особой Дальневосточной армией. Многие боевые соратники следовали за командиром, разделив с ним тяжесть боев и радость побед.
Светлые перспективы манили солдат в будущее. И неведомо им было, что другой враг стискивал горло новой власти – разруха и голод. И строить государство рабочих и крестьян было также трудно, как воевать с врагом на фронте.
Семен, вернувшись на родину, непрестанно следил за любимым командиром дивизии, громившем со своими орлами армию белых на Дальнем Востоке, и радовался их успехам.
89
Глава 9
Возвращение Семена. Голодный год. Самосуд
«Вот моя деревня! Вот мой дом родной! Вот качусь я в санках по горе крутой»,- невольно вспомнилось Семену стихотворение детских лет, хорошо заученное в церковно-приходской школе, когда он подъезжал зимой на попутных санях в чужом тулупе к своей Предеиной. Родная деревня стояла высоко на крутом берегу реки Исеть, как на горе, с которой катались на санках детьми, да и уже взрослыми парнями с девками. Сердце Семена, как птица в клетке, затрепетало, готовое вырваться.
«Что там дома нового? Как там Ольга с ребятишками управляется? Наверное. Опять кого-нибудь родила после моей побывки. Письма не ходили, не было постоянного адреса, походы и бои. Как мать с отцом? Жив ли дед Митрий? Как у них с хозяйством?» - думал Семен, пока ехал по родной деревне. Как-то больно у него щемило сердце, словно чуяло какую-то беду. Через вражеский огонь, через кровь и смерть лежал этот трудный путь Семена домой. Мысленно он старался заглушить душевное волнение: «Что это грусть томит мое сердце, а не великая радость. Ведь я верой и правдой служил своему Отечеству, я приехал победителем, не посрамив своего рода».
Подъезжая к воротам, горячо поблагодарив извозчика, отдав ему овчинный тулуп, Семен выскочил из саней. Увидав его в окно, навстречу выбежали из дома отец и Ольга с Варюшкой. Они обливались горькими слезами. Брат Петька был у Таисьи.
- Где дед Митрий? Где мама? Сестра Наталья? Иванушка с Егорушкой?- спрашивал Семен, но в ответ слышал только рыдания.
- Нет их, умерли все, - плача ответил Роман, - все началось с замужества сестры твоей, Натальи, доченьки нашей. Она умерла от родов. Зимой в 20-м году умер дед Митрий. Через 3 месяца умерла мать. Мы
90
вдвоем с Ольгой вели хозяйство: сеяли, жали, косили, молотили. В деревне ходили повитрия и стали умирать ребятишки. Ольга была занята хозяйством и родила после тебя еще двойню: Аннушку и Митю. Замотанная работой и малыми детьми, она не смогла выходить Егорушку и Иванушку. Не спасли и двойню, умерли совсем грудными. Хоронили их, не успевая оплакивать, - рассказывал отец.
- А что случилось с матерью? – спросил Семен, и обильные слезы потекли из его глаз.
- Мамонька простудилась, - говорила Ольга, не в состоянии унять слезы, - у нее получилось осложнение на внутреннее ухо. Тятенька повез ее в Шадринск к хирургу, он предложил ей долбить ухо. Она наотрез отказалась: «Умру, но долбить не буду». После у нее наступило помешательство и умерла она в страшных муках.
- Мать можно было спасти, - говорил Семен.
- Она умереть хотела, - продолжала Ольга, - ее мучила совесть. Когда ты был в Маньчжурии, Наталья, любимица матери, полюбила вдовца Андрея из соседней деревни Позарихиной. После ухода белых она убегом убежала к нему. Потом они пришли вместе просить родительского благословения, и, не получив, ушли. Мамонька в великом гневе кричала ей вслед6 «Лучше бы ты умерла, чем вышла за него замуж! Как я его ненавижу! Глаза бы мои его не видели, проклятого! После этого, Наталья умерла от родов, на 21-ом году жизни. Не смогла родить.
- Так ведь и Талюшку можно было спасти, будь я дома, - помрачнел Семен, – всех можно было спасти, если б был в деревне фельдшер. А дальше что? – Семен хотел знать все.
- А мамонька была словно помешана. Лицо ее было чернее ночи, глаза смотрели скорбно. Глазницы потемнели. Тяжелая утрата ухудшила ее здоровье, и она наотрез отказалась от операции. Петьке еще 11 лет, остался без матери.
Много смертей видал Семен, но смерть матери, сестры, деда, четверых его детей поразила в самое сердце, как ядовитая стрела.
91
Многое изменилось в деревне за время отсутствия Семена. В семье тестя, Поликарпа Ефимовича Коровина, тоже произошли перемены. Поликарп был немногословный, серьезный мужик. К нему многие обращались за советом и помощью. В деревне он был единогласно избран уполномоченным от новой Советской власти, и ездил регулярно в Шадринск за получением инструктажа. Много забот легло на его плечи. Осиновской волости подчинялось несколько деревень: Предеина, Березовка, Вишневка, Позарихина и другие. В деревнях сообща проводили некоторые сельхозработы, так во время покоса луга не делили, косили сообща, а делили копны. При дележке каждому казалось, что его копна меньше. В Осиновке жили Ложковы, так Ложков плакал оттого, что ему достались маленькие копны, хотя их метали одинаково.
В семье Поликарпа тоже было не без горя. Сестра Ольги, Ксения, отданная в Соровское без любви и согласия за богатого дурачка, приехав в гости к матери, спряталась и не поехала обратно:
- Везите мое приданое обратно. Не люблю я его. Живите с ним сами, а я задавлюсь.
Позор свалился на голову Поликарпа. Но делать нечего, ночью увезли возок с приданым обратно. Вскоре Ксения полюбила вдовца Михаила Доброчасова, тоже выучившегося на фельдшера в царской армии, и вышла за него замуж. Михаил был прекрасный семьянин и Ксения была счастлива. Вырастили они четверых детей.
До 1921 года зажиточные крестьяне каждый год ссыпали в закрома зерно, оставшееся от старых урожаев лежало на черный день. У некоторых крестьян амбары ломились от зерна.
Вследствие большого неурожая в 1920 году в наиболее хлебородных губерниях России возросла роль Урала и Сибири в заготовке хлеба. Правительством была введена так называемая продразверстка. Сельские активисты, возглавляемые большевиками и комсомольцами, ходили по дворам зажиточных средняцких и кулацких семей, изымали излишки зерна, грузили его в мешках на подводы, везли в Шадринск на железнодорожную станцию, и эшелоны с сибирским и зауральским хлебом шли в Москву и Петроград. Шадринский и Курганский комитеты партии
92
доложили ЦК партии и Совнаркому о том, что план продразверстки выполнен.
Началось сражение за хлеб. Весной 1921-го года в уездах Зауралья развернулись кулацко-эсеровские метяжи, кулацкие банды нападали на поезда, убивали активистов продразверстки.
Голод пришел и на зауральскую землю. Наступило очень тяжелое время. Начались грабежи по дорогам, идущим из Шадринска и Кургана. Началось страшное воровство. На постоялом дворе в Шадринске Поликарп Ефимович потерял новый тулуп. Подвод во дворе было множество, а подозрение пало на одного бедного мужичонка, переезжавшего из деревни в деревню в поисках хорошей жизни. Поликарп начал искать свой тулуп. Поликарп взял палку, ткнул в ворох соломы, лежавшей на санях, и обнаружил сундук. Затем отгреб солому, открыл крышку сундука и был обрадован: на дне сундука лежал его тулуп. Поликарп взял свой тулуп и закрыл крышку сундука, прикрыл его соломой. «Пусть думает воришка, что «клад» его на месте»,- подумал Поликарп.
В семье Митревских кончился хлеб, осталось только немного семенной пшеницы. Засиженные тараканами в корчаге сухари были последним лакомством Петьки и Варюшки. Петька от недоедания в 11 лет был хилый и маленький. Однажды его потеряли. А он залез в корчагу и съел последние сухари. Корчага стояла на голбце в кути. Боясь упасть, Петька сильно закричал, а Ольге и невдомек было, что он в корчаге, пока та не зашевелилась.
Забота о семье опять легла на плечи Романа. Он набрал мешок шмоток, что было ходовое, и поехал на лошади в Славгород. На базаре променял их на пшеницу и 12 пудов картошки. Переночевав в Шадринске, он до рассвета выехал с постоялого двора. Отъехав от города 5 километров, оглянувшись, Роман заметил ехавшую за ним подводу. Лошадь запряжена была в сани. Поравнявшись с Романом, мужик, ехавший в санях, отпустил вожжи своей лошади и прыгнул на Романа, стаскивая с него тулуп. Роман упирался. Они вывалились из саней, начали бороться. Чувствуя, что противник сильнее, Роман, скинув тулуп, начал отбиваться. Но в какой-то момент мужик закинул не голову Романа петлю и потащил его на веревке к лесу. Роман, крепко уцепившись за веревку и оттягивая ее от горла, сильно закричал: «Спасите! Спасите!»
93
Вот-вот мужик зацепит веревку за сук дерева и всему конец. Дерево оказалось сухим, сук с треском обломился от тяжести. Роман, оттянув петлю, в страхе закричал, что было сил: «Спасите! Помогите!» На его счастье по дороге ехали мужик с бабой. Они остановились, вылезли из саней, и, утопая в снегу, бежали на зов. Разбойник бросил Романа, прыгнул в свои сани, и, понукая кнутом, помчался обратно в город.
Спустя 20 лет я совершенно случайно узнала спасителей моего деда, Романа Тихоновича. Работая учителем в селе Неонилино в 1939 – 40 годах, я услышала рассказ школьной технички, доброй старушки, Ксении Колобовой, о том, как они с мужем в 1921 году спасли от петли мужика Романа из Предеиной.
Демобилизовавшись из рядов Красной армии, имея любимую, необходимую людям специальность фельдшера, большую медицинскую практику и жизненный опыт, Семен не остался в крестьянском хозяйстве. Он действительно начал новую жизнь. Любимая работа беспредельно увлекала его. И Семен с головой погрузился в в изучение и лечение болезней. Ему, после смерти матери, сестры и детей, казалось нет ничего важнее, как дать людям здоровье, отстоять жизнь, положить конец нелепым смертям.
Райздравотдел был рад, что после гражданской войны его ряды пополнились новыми кадрами. Семену поручили открыть новый фельдшерский пункт в большом селе Батурино. Вместе с председателем волисполкома они нашли хороший дом, побелили, завезли мебель, нехитрое обмундирование, инструмент, разновес, медикаменты в бутылях и упаковках.
И началась работа. Тут же было родильное отделение. Семен в одно лицо был за фармацевта, зубного врача, за акушера и за скорую помощь. Днем и ночью, пешком и на лошади спешил он к больным. Семен был безотказным человеком, и самой большой отдачей была благодарность за возвращенное здоровье.
К Ольге с семьей он приезжал только по воскресеньям. Не хотелось Семену брать семью в Батурино, чтобы не оставлять отца с Петькой одних, и делить их невеликое хозяйство. Привозил он им немного скопленных
94
денег, которые были очень необходимы, так как ни Роман, ни Ольга ниоткуда их не получали.
Родные жаловались Семену, что в деревне обворовывают амбары и ямы, но воры никаких примет не оставляли и сами не попадались. По соседству за забором был выстроен новый дом Андрея и Парасковьи Китовны, которые поддерживали крепкую дружбу с Петром Никифоровичем и его женой Аграфеной. В деревне все на виду, как на суду: что съел, что одел, все сто раз перемыто или сто раз дерьмом облито. Крестьяне ели замшарелые затасканные сухари, а эти две семьи не садились за стол без хлеба и картошки. От замшарелых, погрызанных и пахнувших мышами сухарей тошнило, а запах стоял такой, точно полчища мышей развелись в избе. А в домах Китовны и Аграфены пахло душистым хлебом: ржаной горячей ковригой или ситным калачом.
«Не пойман – не вор», - гласит русская пословица, а другая гласит: «Сколь вор не ворует, все равно попадет». И вот однажды из избы в избу, из двора во двор прошел слух: «Воров поймали! Воров поймали!» Подозрения подтвердились. Ими оказались соседи Митревских Андрей с Китовной и Петр с Аграфеной.
На поскотине, где кончалась деревня и пасся скот, стояла без всяких пристроек одинокая изба Степки Петрова, жившего с семьей. Это было в субботу. Была ночь. Степан, подстелив на лавку под себя старое одеяло и укрывшись старым зипуном, крепко спал. То тихонько, то надрывно он храпел, и, казалось, слышно его храп далеко за стенами избенки. Вдруг его разбудил чей-то топот. Степка проснулся и стал прислушиваться. Откинув рваный зипун, в ветхом исподнем он прыгнул к окну. В темноте за окнами две высокие фигуры метнулись в сторону Любавиного дома. Одна прыгнула через забор во двор, вторая была еще на улице. Вот исчезла и вторая. Степан быстро натянул на себя попавшиеся под руку чембары, схватил на ходу палку, выскочил из дома и побежал к Любавиному дому. Прижимаясь к забору, он прокрался к яме и узнал Андрея, принимавшего из ямы от Петра картошку. Во все горло заорал Степка: «Караул! Воров поймали! Караул!» Проснулась Любава и выскочила из избы на крик, а за ней и вся ее семья.
Потом прибежали соседи. Любава со Степкой пытались закрыть Петра
95
в яме, но тот, бросив ведро, остервенело оттолкнул тяжелую крышку и по лесенке выскочил наружу. Андрея и след простыл, он убежал, оставив Петра. Для всей деревне ночь прошла в кошмаре.
В воскресенье, в сборне напротив дома Карпихи, где решали все общественные вопросы, собрался народ со всей Предеиной и Осиновки. Долго и много шумели, решая, как наказать воров. Отошел в историю рухнувший старый строй с его судами и полицией, а вот новый, с его судами и законами, только создавался. А пока всем управлял самосуд.
Голос уполномоченного Поликарпа Ефимовича: «Передать протокол, подписанный свидетелями, в милицию» не мог остановить озверевшей толпы. Мужики, вооружившись тростями, палками, гирями, решительно заявили всей деревне:
- Молотить воров всем!
Семен приехал на побывку и по пути зашел к Шулимановским. Егор Шулиманов рассказал, что творилось в деревне. Первая потеря была у Тольки Шулиманова. Пластом покрытая крыша амбара была разворочена, и в образовавшуюся дыру спускались за зерном. Один нагребал и подавал, другой принимал. Во время спуска Петро Никифорович изрядно поцарапал руку. Вскоре в деревню приехали цыгане. Решили Шулимановы погадать. Старая цыганка сказала, что воровали двое, один из них поцарапал руку. Вторая потеря была у Романа. Украли семенную пшеницу.
Семен пришел домой, пообедал и прилег на лавку под полатями отдохнуть. Роман прибежал со схода и увидел сына, он рассказал ему, что вся деревня вооружилась бить воров. Это растревожило Семена, он поднялся с лавки, вывел из конюшни коня, оседлал его, а потом, открыв ворота, легко вскочил в седло и вихрем помчался за милиционером.
Он не мог оставаться в стороне. Партийный билет, как орден, завоеванный в бою, как самая дорогая награда за прошлые, настоящие и будущие сражения нещадно подстегивали Семена.
«Я - большевик. Я не должен оставаться в стороне. Враг сейчас – разруха, голод. Надо помогать людям выжить», - думал по дороге Семен.
96
Толпа гудела. Ждали Андрея с Китовной, рано утром уехавших на лошади в лес по грибы.
Семен привез милиционера. Приехавший из соседнего села милиционер помог найти зарытый в гряде Китовниного огорода мешок с зерном и не завел никакого дела. Безалаберные, халатные действия милиционера сами подстрекали толпу к самосуду.
Семен, оставив деньги Ольге и выслушав заверения милиционера, что тот примет к ворам законные меры, уехал. На душе у него было очень скверно, в пору, хоть не уезжай, но его ждала работа в Батурино. Дорога дальняя, 60 километров, и до ночи он должен ее осилить.
В деревне началась расправа с ворами. Петр с Аграфеной были дома. Разъяренная толпа в животной тупой злобе двинулась в сторону Задуваловой, где они жили. Нюрка, их дочь одиннадцати лет, бегала с Варюшкой около сборни и успела предупредить родителей.
Аграфена с Петром закрылись в избе. Она села в передний угол под иконами. Мужики тростями и палками выбили стекла. Мелкие осколки летели в лицо Аграфене. Множество тростей острыми концами больно втыкались ей в бока, грудь и шею. Она от боли и страха, как маленькая птица, сжалась в комок и плакала. Мужики двинулись к двери, навалились, тяжело дыша в лютой злобе, и сорвали дверь с петель. Аграфена выскочила в окно и, как заяц, побежала в луг. Вместе с матерью бежала и Нюрка. За ними долго гнались, но страх был сильнее врагов. Добежав до кустарников, они скрылись. Петр только успел надеть обувку, как был схвачен сильными руками мужиков. Вырваься от громил было невозможно. Народу было не меньше, чем на огромном вокзале. В это время приехали из леса Андрей с Китовной. За ними вели наблюдение и сообщили в Задувалову.
Вся толпа, крепко державшая Петра сильными, мужественными руками, двинулась через всю деревню к Андрею. Андрей с Китовной спрятались в конюшне. Не стоило большого труда найти их. Множество рук уцепились за них и вывели в огромный пригон, и начали молотить. Били до потери сознания палками, один понужал гирей. Били жестоко, без капли жалости, и спрашивали:
97
- Сколько у кого украл?
Китовна от сильного удара в подвздошную область упала. На грудь ее встали тяжелый сапоги Прошки и начали топтать. Народ и ребятишки сидели на заборах, на крышах сараев, а повинные рассказывали, как они лазили за зерном к Роману:
- Сначала залезли в погреб, через него в амбар, веревкой поднимали мешки. Роман был дома. На лавке сидел Поликарп.
Мужики прибежали к Роману и закричали:
- Айда, дядя Роман, бей их. Они у тебя украли семенную пшеницу и сознались.
- Не пойду! На них грех ляжет! – кричал Роман.
Схваченный под руки мужиками, Роман еле передвигал ноги, пытаясь сопротивляться. Ему сунули в руки палку:
- Бей их, гадов! Бей! – кричала толпа.
Роман поднял палку и кинул ее в сторону со словами:
- А ну вас всех к черту! Пусть власть их наказывает! Что заслужили, то и получат! – крикнул он и ушел домой.
Поликарп Ефимович стыдил мужиков:
- Что вы, как звери лютые! Мужики! Как вам не стыдно! Ведь звери друг друга не грызу3т, а вы до смерти забиваете своего брата и соседа! Расходитесь!
- Поговори, дядя Поликарп, и тебе это же будет, заступник нашелся! Бейте их всех!
Поликарп собой загородил лежащую Китовну:
98
- Расходитесь, звери лютые! Бога побойтесь! Детей своих постыдитесь! Если не разойдетесь – отвечать будете перед законом!
- Нет у нас ныне законов! Вся новая милиция за воров! Самим судить надо! Выбрали тебя уполномоченным, а ты тоже воров защищаешь! Не будем больше тебя избирать!
- Не будьте кровожадными, расходитесь!
Толпа разошлась лишь поздно вечером, когда надо было управляться по хозяйству. Только тогда опустел пригон и двор Андрея.
За халатное отношение к своим обязанностям, повлекшее самосуд, милиционера перевели в другой район.
В следующее воскресенье у него заболел зуб. Семен как раз был на побывке у своей семьи. Он был единственным лекарем в деревне, поэтому милиционер обратился к нему за помощью. Семен был зол на него, когда тот просил удалить ему окончательно сгнивший зуб, и выговаривал ему прямо:
- Почему не привлекли за воровство, а устроили бойню и истязания?
- Семен Романович, вы все еще на меня за это сердитесь? Мы ведь тоже есть хотим,- отвечал он.
- Ах вот оно что. Они вас купили ворованной пшеницей? Как же вы могли, представитель Советской власти, за которую мы проливали кровь на фронте, пойти на такое?
- Меня крепко за это наказали. Я жил в своем дому, а сейчас в чужом. Огород был хороший, а там – кругом бегом. Конюшню надо заново строить, все заново, - жаловался милиционер.
- Давайте ваш больной зуб, - сердито сказал Семен.
Побледневший участковый в страхе открыл рот. Семен удалил сгнивший корень, дал сплюнуть и заложил в кровоточащее дупло тампон из марли.
99
- А я ведь боялся, как бы ты в сердцах не выпластал мне здоровые зубы вместо больного, - откровенничал участковый, - большое спасибо, Семен Романович, что бы мы без тебя делали, спаситель ты наш!
Приехала сестра Андрея, женщина состоятельная. Она стыдила Андрея и Китовну:
- Соседское дело, а вы позоритесь, детей и нас позорите! Страм-то какой!
Позвала всех, у кого воровали пшеницу. Деду Роману сказала:
- Вырастет пшеница – полдесятины убирай, Роман Тихонович.
Пшеница выросла, а обещание забыли.
«Беда не приходит одна, а идет и за собой другую ведет»,- так по пословице шла жизнь в Предеиной. Началась эпидемия сыпного тифа. Вся деревня болела наповал. Рок судьбы покарал обе семьи за воровство. Умерла вся семья Петра. У Китовны умер Андрей, сын 17-ти лет, вскоре от чахотки скончалась и Китовна. Больше в селе никто не умер. Жизнь им укоротил самосуд.
100
Глава 10
День святой Раисы. Отец дома
«Так, - сказал бедняк, - хлеба нет, а
опять ребенок».
В воздухе пахло осенью. Стояло молодое бабье лето. Необычно ярко горело солнце. В природе разливалась тишина и благодать. Прошли августовские дожди. Было сухо.
Семен ехал на побывку в свою деревню Предеину. Лошадь шла то шагом, то рысцой, и Семен, сидя в дрожках, наслаждался видами Зауралья. Зароды соломы и ощетинившиеся нивы напоминали ему, что с уборкой зерновых закончено. В деревнях занимались уборкой картофеля и на огородах повсюду копошились крестьянки с ребятишками. Начинался сезон охоты на уток. Какой охотник не любит природы, утренние холодные росы, поднимающиеся туманы над рекой, прозрачность и свежесть воздуха. Кто не наблюдал плавающих уток с утятами, когда впереди, крякая, плыла утка, а за ней утята, и все, как по команде, они дергали головками, рассекая маленькими тельцами воду – тот не охотник. Кто не проникся терпением и удовольствием сидеть в шалаше, озябнув от ранней свежести, иногда и зазря – тот не охотник. Кто не умеет ценить аромата лесов и полей, идущего от жареной дичи – тот не охотник. За свою длинную дорогу до дома обо всем передумал Семен. А природа все больше и больше завораживала, отвлекая от суровых будней жизни. Да он и не замечал дней, они как бусинки с порванной нити быстро скатывались, рассыпались, проваливались в вечность, оставались только сделанные дела. Только они напоминали о прожитом времени. Вот так Семен любил свою работу, как красивую мечту, и пронес эту любовь через всю жизнь. Думал он и об Ольге, которая была в тягости. Нелегко им со свекром жилось. В разгаре была страда, а Ольга на сносях.
- Тпру!- остановил Семен лошадь, подъезжая к воротам.
101
Отца дома не было. Семен вошел в избу, посмотрел в передний угол на образа – молиться он уже отвык - взором обвел всю избу и услышал отчаянный крик младенца. Он несся из горницы. Крик был все настойчивей, он был необыкновенно резкий, громко заявляющий о себе: «Свершилось чудо! Я родилась! Вы что, не слышите, я родилась!»
Отец отворил дверь и увидел крохотного красненького, очень живого человечка. Бабка-повитуха, принимавшая роды, улыбаясь доброй улыбкой, сказала:
- С девочкой, Семен, поздравляю. Пусть растет здоровая, да счастливая.
- Большое спасибо за все, - не осознавая смысла своих слов от растерянности, ответил Семен, сам многократно принимавший роды у женщин в Батурино.
Потом быстро вышел во двор, распряг лошадь, поставил ее возле дрожек, на которой лежала охапка скошенной свежей травы. Семен пошел умываться, чтобы помочь бабке. Переодевшись в чистую одежду и надев белый халат, он вошел в горницу, где повитуха уже купала родившуюся девочку. Прибежали Петька с Варюшкой и заглядывали в дверь горницы, откуда кричал ребенок.
- Сегодня 5 сентября 1921 года – день младенца Раисы, - говорила бабка.
И нарекли меня Раисой.
С глубокой старины, из поколения в поколение, пока существовал род человеческий, передавался секрет разрешения родами. Бабка Домна, слывущая в Предеиной лучшей повитухой, от своей мамоньки научилась этому благородному делу, а та, в свою очередь, от своей матери и так далее. Они гордились этим и любили свое дело, как акушеры или врачи. В тяжелом крестьянском труде женщины часто надрывались от непосильной работы или простывали, тут тоже на помощь приходили эти же бабки-повитухи. Домна правила животы, намылив мылом руки, ставила на грудь и спину стаканы, тогда не было медицинских банок, парила в бане, поила
102
травами, прошептав над настоем молитву, и принимала роды. Домна все делала, как положено, соблюдая необходимую чистоту: кипятила воду для купания младенца, требовала достать чистые новые полотенца, мыло, новые ножницы для обрезания пуповины, мыла их, обиходила роженицу и ложила ее на чистую постель. Роды с помощью Домны всегда были благополучные.
- У Домны золотые руки, - хвалили бабы.
Детей рождалось в каждой семье по десятку и больше. Умирали тоже десятками: не было должного ухода и медицины. За принятые роды одаривали Домну полотенцами и холстами. И шли соседки и родственницы к ней с едой «на кашу». Целую неделю стряпали и несли ей пироги: рыбные и селянки, пироги с разными начинками.
Роженицы долго не лежали. На второй день после родов им, бедняжкам, приходилось вставать, чтобы накормить ораву голодных ртов.
Пройдет два года, и Домна в этой же горнице примет появившегося на свет мальчика и снова будет напутствовать:
- Поздравляю, Семен, с сыном. Пусть растет здоровым, добрым и счастливым.
Мальчика нарекли Толей. Это был седьмой ребенок по счету. Еще будет восьмой, девятый и десятый, и так в каждой бедной семье. И родилась поговорка: «Так, - сказал бедняк,- хлеба нет, а опять ребенок».
Семья росла, а Семен приезжал домой только на побывку по воскресеньям, и то летом. А зимой был редким гостем. Роман терпеливо переносил это. А Ольга плакала, кончилось ее терпение. Варюшке, проучившейся два года в церковно-приходской школе, пришлось бросить учебу. Так она всю жизнь писала, как курица лапой. Зато выпало «счастье» ей закаканные пеленки стирать из года в год, да качать зыбку, подвешенную в избе под потолок на длинном очепе, приколоченном на боронный гвоздь. Дети часто болели и не спали, а она, бедняжка, спала сидя, качая ребенка в зыбке. Беспомощно у нее, сонной, упадет голова на грудь, и тогда она проснется. Какая это была мука! Это было настоящее наказание!
103
Ольга звала и звала Семена домой. Вскоре он уволился и приехал в Предеину. Семье нужна была помощь по хозяйству.
Приехав, Семен влился в число активистов Осиновской волости, проводивших в жизнь линию партии. Политика партии с большими трениями, иногда с боем и жертвами вживалась в деревне. Постепенно определялся контур будущей новой жизни, от которой ждали очень многого и очень много она дала. Но пройдет еще много трудных дней, чтобы дети и внуки дожили до таких дней, когда в полный голос будут соответствовать слова «мир, труд, свобода, равенство, братство всех народов» действительности и принесут ощутимое счастье. А пока за воплощение коммунистической мечты идет борьба.
Даниил Степанович Косовских был видным активистом Шадринского уездного исполкома. Он приезжал в волость с докладами. Много вопросов задавали крестьяне, приходилось подолгу с ними беседовать, разъясняя политику партии.
Семен был самым образованным в деревне человеком, коммунистом, участником гражданской войны. Его ввели в состав волисполкома Совета крестьянских депутатов и избрали уполномоченным. Наряду с Семеном в состав волисполкома вошли самые беднейшие неграмотные и малограмотные крестьяне, безлошадные, отдающие свою землю в аренду. Жители деревни с Семеном считались и уважали, а над остальными подтрунивали.
Собрания, на которых избирался волостной Совет, были оживленными, демократичными, на них раздавалось много критики. Самым бедным в деревне был Тимофей Голяжонок с семьей. Когда избрали его кандидатуру в руководство – поднялась буря смеха. Из кучки кулаков кричали:
- Нашли хозяевами Голяжат! Они своего-то хозяйства не умеют вести, а тут волостью управлять доверяете! Всю жизнь Тима ходил с голыми голяшками в рваных штанах, а тут – нате! Тима Голяжонок командовать нами будет! Это значит, и мы в рваных штанах ходить будем! Или совсем без штанов!
104
- Ха-ха-ха! – захохотал зал.
Стали обсуждать следующую кандидатуру Левонтия Сократенка. По деду Сократу всю семью называли Сократами. Из зала кричали:
- А чем лучше Сократы? Сократ- собаке брат, а не нам! Не надо нам таких советчиков! Ленивые они все, потому и нищие! Один вшивей другого! Ха-ха!
Китовна, битая за воровство, изменила свой образ жизни, потеряв в эпидемию сыпного тифа мужа и сына. Она активно стала посещать собрания, и из женщин единственная была выбрана в актив. Но деревня не могла забыть ее грехов. Все это подрывало авторитет Советской власти.
Представитель из уезда выступил со словами:
- Товарищи! Партия большевиков опирается на беднейшее крестьянство и рабочий класс! Пролетариат совершил Октябрьскую революцию, свергнув власть временного правительства меньшевиков и эсеров, и только пролетариат, взяв власть в свои руки, способен построить новую жизнь, привлекая на свою сторону широкие массы крестьянства! Ведущая роль в построении Советской власти принадлежит коммунистам и комсомольцам. Избранный волостной Совет крестьянских депутатов может смело проводить в жизнь решения партии!
И все же, избранный Совет допускал в своей деятельности ошибки.
В Кредитном обществе, переименованном в Клуб, собирались крестьяне Осиновки и Предеиной. Собрания были шумными. После каждого собрания деревня все больше расслаивалась на богатых, середняков и бедняков. Бедняки уходили в великой надежде на власть, что она, наконец, даст им право считаться равными со всеми. Втайне они уносили с собой радостное чувство окрыления – быть на земле человеком. И где-то внутри шевелился червяк мести против буржуев, против унижения и оскорбления человеческого достоинства: «Ужо погодите! Новая власть вам покажет, где раки зимуют!»
Вскоре в субботний вечер всю деревню огласят злободневные
105
частушки, которые пели сынки богатых крестьян под гармонь:
- Царь-государь Тима Голяжонок!
А помощничек его Ляха Сократенок!»
По стране проходила волна ликвидации буржуазных устоев. В центральных губерниях еще в революцию отобрали у помещиков все усадьбы и земельные угодья. Дворянство и помещики эмигрировали, кто куда. Доходили до Осиновской волости слухи, что в центральных губерниях началось раскулачивание наиболее зажиточной части крестьян, которые эксплуатировали чужой труд, то есть нанимали батраков из среды безлошадной бедноты.
На собраниях, предчувствуя беду, богатеи больше всех задавали вопросов к докладчикам, отдельно группировались, переживали за свое добро и думали, как его отстоять, затаивая злобу на деревенских активистов, и эта злоба перерастала в действия против них.
Семен ходил по деревне поздними вечерами с опаской. Человек он был обстрелянный, но умирать в мирное время и на пороге новой жизни ему совсем не хотелось. Ночи были темными и дождливыми, и далеко было слышно, как хлюпала грязь под бахилами. В один из таких вечеров Семен шел на край Предеиной к Веденинским. Парушка- дочь дяди Якова- была замужем за сыном Веденея Предеина. Деревня словно вымерла, даже собаки молчали. В зловещей темноте из-за закрытых на железные засовы ставней не просвечивался ни один лучик света. Слабый свет мигушек не мог проникнуть через ставни. У всех ворота были на засовах, а у Веденинских на задвижке. Семен, открывая их, подумал: «Значит кто-то у них сидит чужой». Прошел в сенки. Они были не заперты. В темноте нащупал ручку двери. Дверь, скрипнув, отворилась. Дохнуло уютом и теплом. Парасковья сапогом раздувала потухающие угли в трубе самовара. Вскоре он тоненько запищал, звук его был жалобный, как голосок больного ослабевшего ребенка. С чаем немыслимо запоздали, помешал незваный гость – Федор Слушенок. Выпроваживать было не в обычае, но и слушать подвыпившего Федора хозяин не хотел. Яков так и не слез с полатей, чтоб не приглашать его, вот и запоздали вечеровать. Федора называли в деревне Тюхой, хотя он был не молод. Стоило Семену перешагнуть порог избы, как пьяный Тюха полез ему под кожу, стал
106
обливать грязью, словно из поганой лоханки:
- Сторонись, братва, власть пришла! Толку-то от вашей власти нет никакого! Всех вас на одной веревке надо повесить!
Отец начал было что-то доказывать, но преимуществ было очень мало. Голод и разруха враждебно настраивали крестьян. Особенно остро переживали те крестьяне, которым только что удалось купить лошаденку и необходимый инвентарь. Это богатство было дороже собственной жизни. Слушенок пригрозил:
- Попадись ты мне на узенькой дорожке, я покажу, чья власть сильнее! Я таких уполномоченных из глины сколь хошь настряпаю! – в гневе кричал Слушенок, и, громко хлопнув дверью, вышел от Веденинских.
Хозяин слез с полатей, по ручке поздоровался с Семеном, пригласил его на чашку чая. Парасковья собрала нехитрый ужин. Говорили долго. Яков был не только родственник, но и хороший советчик. Всей душой он переживал за перемены в жизни деревни и сочувствовал Семену в его нелегкой работе, а иногда и подсказывал.
Время было позднее. Семен поблагодарил за угощение, попрощался с хозяевами и вышел из избы. Стояла жуткая, промозглая осень. «Темень-то какая, хоть глаз выколи – ничего не видать»,-подумал он.
Когда-то, находясь вдали от родной деревни, он вспоминал все лужи, по которым они с мальчишками бродили, все полянки, где собирались с девчатами, щелкали семечки и пели:
Ты, Подгорна, ты, Подгорна –
Широкая улица.
По тебе никто не ходит,
Только мокра курица.
Вспоминал луга с покосами и кустарниками. А как весело было на покосе, и как приятно пахло свежими травами. И все же не было счастья на земле. И вспомнят ли потомки, дожив до хорошей жизни, сколько людей
107
за нее боролись и сложили головы? Так думал Семен, идя с опаской по улице, вооружившись для обороны толстой палкой, которую нащупал в темноте у Якова во дворе.
Около Домниного амбара послышался шорох, потом сопение. Семен насторожился, подняв палку. Вдруг вспыхнувший свет скрученной цигарки осветил лицо мужика, поднимавшегося, чтоб заправить штаны. «Слушенок»,- мелькнуло в голове у Семена. От этой встречи он не ждал ничего хорошего.
- Попался ты мне, недобитый гад, на узенькой дорожке,- сказал Семен, а руки молниеносно сработали и Семен крепко ударил Тюху по голове. Не успев подняться, Тюха тяжело осел на землю. За амбаром угрожающе зашуршал кустарник и послышался приглушенный голос:
- Вот он, уполномоченный.
И Семен застыл на месте от неожиданности. Разрывая темноту ночи, один за другим грянули два выстрела из двустволки. Стреляли не целясь, и дробь пролетела мимо него. Убийца был не один. Семен прислушался. Слышался топот ног, убегающих к реке бандитов, и шелест кустарника. Преследовать убегающих бандитов было бесполезно. «Не попали, какая удача, - подумал Семен».
Выстрел разбудил всю деревню: залаяли собаки, заскрипели двери, зажевались коровы, куры и те, встряхнувшись, снова сели на седало, лошади запозвякивали уздечками. Оживление прошло, и снова все смолкло. Лишь издали слышался лай собак. Семен, бесшумно ступая, достиг своих ворот и осторожно, прислушиваясь, открыл их.
Ольга и дети не спали. Жена, открыв ему дверь, подождала в кути, когда он залезет на печь. Семен молча лег на верхний голбец, но ему не спалось. «Кто же стрелял в меня? Надо сообщить милционеру, нынче новый участковый…»,- думал Семен, но намаявшись за день, он почти сразу уснул.
Настойчивый стук в ставень разбудил Семена с Ольгой. Она открыла дверь в сени, и Семен услышал умоляющий голос Тюхи Слушенка:
108
- Ольга, открой, пожалуйста. В меня кто-то стрелял и ранил в голову, пусть Семен сделает перевязку, ради бога.
Семен слез с печи и вышел в сени.
- Я сам открою, уйди, Ольга.
Ему надо было узнать, один Тюха или не один. «Неужели он был настолько пьян, что удар палкой принял за выстрел?»- подумал Семен.
Семен надел брюки и посадил Слушенка на скамейку, затем обработал рану явно не от выстрела, а от палки. Рана была не опасная. Семен расспрашивал Тюху, откуда был выстрел и кто мог стрелять, но Тюха ничего не мог ответить.
Утром Семен заказал с нарочным участкового. Приехавший милиционер долго бился с Тюхой, который при допросе твердил, что оказался у амбара случайно и никакого отношения не имеет к стреляющим.
- Мало ли сейчас бегает грабителей по дорогам, я-то тут причем? – говорил Тюха.
Нападений на Семена больше не было. Семен не сказал Ольге о случившемся. «Бабам нельзя говорить – разнесут по деревне» - решил Семен.
Семья росла. В 1927 году родился Вася, мне тогда было 5 лет, Толе 7 лет, а Варе было уже 17. Четверо детей заставляли думать, как их накормить, обуть-одеть.
Жизнь с приходом Советской власти меняла облик: открывались медпункты, школы, не хватало учителей и врачей. Семен мечтал дать детям образование, чтобы они стали сельской интеллигенцией.
В то время в райздравотделе работала заведующей Мария Семеновна Демина, много сделавшая для развития медицины в Шадринском районе. Работала в Шадринске знаменитая плеяда врачей, ставших заслуженными:
109
Пашков, Колмогоров, Рысь, Архангельский, Плента и другие. Мария Семеновна разыскала моего отца и стала агитировать открыть медпункт в селе Ново-Пески. Не успел он обдумать это предложение, как получает письмо от друга по боевой службе, тот звал его в Курьинский район работать фельдшером. Семен поехал, и был принят на работу в город Ирбит. С собой он взял повзрослевшую Варю. Район, где был медпункт, назывался Ирбитские вершины. Окружала его могучая тайга из могучих кедров, сосен и лиственниц. Огромное богатство пушных зверей схоронилось в тайге. Водились там волки, рыси, лисы и медведи. Отец по совместительству обслуживал лагерь заключенных, ведущих лесозаготовки.
Лес валили, пилили, трелевали – все вручную. Возили на лошадях. Любил отец тайгу. Охота – любимый вид отдыха, увлечение и спорт. Каждое воскресенье Семен и начальник лагеря ходили на охоту и приносили домой богатые трофеи. Варя обрабатывала дичь, варила и жарила. От жареной дичи одуряющее пахло тайгой, и стоял неповторимый запах таежных ароматов.
Варя в медпункте работала за медсестру и санитарку. Она училась готовить лекарства, делала перевязки, стирала халаты, наводила чистоту.
В 1929 году по большому настоянию Романа и Ольги отец с Варей вынуждены были снова вернуться в Предеину.
- Полная изба ребятишек, а от тебя толку никакого! Денег получаешь мало, да и те не высылаешь! Варюшку увез – лучшую помощницу! – кричал дед, - никуда не поедешь, а если поедешь, то забирай всю свою семью! Петьке, слава богу, 19-ый год пошел.
У Ольги в 1929 году снова родился ребенок – сын Шурка. Отец, кажется, окончательно осел дома. Мне было 8 лет. С приездом отца наша детская жизнь изменилась в лучшую сторону. Он никогда нас не целовал, но мы знали, что он нас очень любил. Ни мать, ни отец нас никогда не били. Отец ездил в Шадринск и покупал маленькие детские книжки, в основном про охоту. Книжка «Охота пуще неволи» запомнилась мне на всю жизнь. Привозил отец цветные карандаши, тетради, краски акварельные, кисти. Приехав, сам садился рисовать. Кисти и краски клал
110
он в маленький чемоданчик. Там же лежал и его рисунок «Охотник с ружьем на лыжах»: на плече охотника длинная палка и на ней трофеи: зайцы и тетерева. Искрасив свои краски, мы потихоньку лазили в чемоданчик и красили отцовскими красками, но оставляли и ему, ждали, что тятя нам еще нарисует. Рисунок отца мы берегли многие годы. Я его запомнила на всю жизнь.
Отец не только с нами рисовал, но очень много рассказывал из своей жизни: о Байкале, о Блюхере, об Одессе, Каховке, о Черном море.
- Тятя, а боязно воевать?- спрашивали подрастающие сыновья.
- Старались не думать о страхе. Думали о том, что нужно изгонять врага со своей земли. А когда подумаешь – то боязно, на брюхе нехорошо урчало, понос проносил.
- Тятя, а какое оно, Черное море? В нем вода, как чернила из сажи?
- Нет, море зеленое, иногда голубое: небо голубое в нем отражается. А в бурю – грозное и страшное.
Мы взрослели, но наш детский ум впитал отцовские рассказы навсегда. Вот поэтому имена и события, описываемые мной, подлинные, а не вымышленные.
111
Глава 11
Девки и парни строят новую жизнь
«Молодежь это те, кто бойцовым
рядам поределым
cкажет именем всех детей:
Мы земную жизнь переделаем!»
В.В. Маяковский
Новая жизнь, словно бурная река, сносила своими потоками все старые устои и устремлялась вперед по новому руслу. Она, нарушив обывательскую жизнь деревни, пробила вековые потемки неграмотности, забитости, отсталости, и не было такой преграды, чтобы остановить ее. Как все живое в природе тянется к солнцу, дающему жизнь, так и молодежь тянулась к свету: грамоте и образованию. Отцы и деды завоевали власть, а дети также рьяно принялись строить великое будущее. Да, вот именно эти, неграмотные девки и парни, всколыхнули будничную жизнь деревень и городов. Борьба с религией, кружки, ликбезы, концерты на злободневные темы вскружили головы молодежи.
Нюрка, дочка дяденьки Якова, рано лишившись матери, проводив замуж сестру Парушку, полностью вела с малых лет все нехитрое хозяйство: мыла и скоблила ролы, стирала, доила и кормила корову, готовила для семьи еду. Отец был очень добр, но стар. Небольшая изба изба стояла напротив дома Митревских. Крыта он была пластами и соломой, и давно ждала, чтобы ее перекрыли, но не было средств у дяденьки Якова. Младший сын Санко, неприспособленный к жизни, ленивый, ни к чему не стремился, да был еще молод. Парушка, сестра, растила своих детей и вела свое хозяйство.
На дяденьку Якова – брата Анны Митревны, вернувшегося с русско-японской войны, обрушилось огромное горе. Дети без него осиротели,
112
умерла тетенька Катерина. Хозяйство, и без того неважное, поддерживалось старшей дочерью Парушкой. Пережив поражение в русско-японской войне и потерю близкого человека, дяденька Яков поседел молодым. И белая, как куделя, борода смолоду сделала его стариком. Санко вечно ходил зимой в старом маленьком тулупе, повязанном веревкой.
- Варюшка, а ты записалась в ликбез? – спрашивала Нютка?
- Да вместе же с тобой записывались, завтра пойдем на учебу в школу.
Школа, которую строили отцы, была не близко, в Осиновке. Ходили напрямую поскотиной. Там же был и клуб. Парни с девками охотно его посещали. Шли вперед и обратно всей гурьбой с гармонями и песнями. В клубе работали кружки: драматический, хоровой и гимнастический. Молодежь охотно принимала в них участие. Все было захватывающе интересно: играть и петь, разучивать пьесы, совсем, как артисты.
Нютка всеми силами стремилась вырваться из нищеты, научиться грамоте, но, как назло, она давалась ей с трудом. Однажды, учитель спросил ее, показывая на букву «О»:
- Как, Нюра, называется эта буква?
Нюрка бойко встала и бойко произнесла:
-Кругляш.
Весь класс захохотал.
- А теперь, Нюра, прочитай вот это слово.
Соединяя звуки, Нюрка читала : «Р-а-м-а».
- Какое слово, ты Нюра, прочла? – спрашивал учитель?
- Окно, - отвечала Нюрка.
113
Парни и девки опять дружно захохотали.
Позднее, когда стали изучать предложения, Нюра снова всех рассмешила.
- Нюра, придумай восклицательное предложение.
Нюрка встала и громко прокричала:
- Открывай ворота, я иду!
Вот так, с кочки на кочку, через шишки и колючки, Нюрка прокладывала себе дорогу в жизнь.
Но больше всех запомнился урок загадок. Ох, уж эти загадки! Ох уж эти русские пословицы!
- Нюра,- спрашивала учительница,- какие ты знаешь загадки?
- Из лесу-лесу на девку залезу, бога не побоюсь – и на старуху заберусь. Что это? – спросила Нюрка.
Класс снова взорвался хохотом, смеялась и учительница, потом спросила:
- Как отгадывается эта загадка?
- Коромысло, закричало несколько голосов.
Шум стих, но до конца урока все улыбались, а иногда начинали смеяться.
Вечерами в воскресенье шли в клуб. Мы, дети, кое-как одетые, сопровождали парней и девчат до клуба. Пьесы показывали про старый быт, больше всего атеистического характера. На сцену выходил поп в длинной рясе с длинными волосами и бородой. Появлялась дородная попадья с дьячком. Шла комедия. Зал дружно хохотал. Надо отдать должное нашему дорогому поэтому того времени Демьяну Бедному. Его злободневная поэзия отражала эпоху становления Советской власти и
114
боролась с темнотой и отсталостью народных масс. Пионеры и школьники читали его стихи, пели его революционные песни, заражая народ энтузиазмом.
Длинными зимними вечерами девки пряли и вышивали, но в старый быт вливались струи свежих перемен, молодежь с жаром подхватывала новизну. Рождалась новая, революционная мода: мода делегаток, а потом трактористок. В жарко натопленных горенках при тусклых лампах и коптилках девчата примеряли перед зеркалом, висевшем в простенке между окнами, белые кофты, черные короткие юбки и красные косынки. Доставали длинные черные юбки, тут же обрезали их, делая до колен, подшивали, мерили, а в воскресенье шли модно и современно одетые в Клуб.
Молодежь охотно вступала в комсомол. Нюрка была первой комсомолкой на селе, она активно вовлекала остальную молодежь в комсомол и кружки. Вечерами гимнастки для выступления шили из остатков черных юбок трусы. В старину сибирячки не носили ни плавок, ни трусов. Длинные чуть не до пят верхние и нижние юбки из толстого льна и полотна защищали женщин от лютых холодов и служили им во всех случаях жизни. Новая мода – короткие юбки_ вносила новое дополнение в одежду – трусы, которые привились навсегда. В них было удобно и приятно, зимой – тепло. Шили их из новой и поношенной ткани для девочек и женщин всех возрастов. В зимние морозы носили длинные штаны.
- Девки, приходите вечером на супрядки. Нюрка, ты приходи. Придет Лизка Шулиманова и Манька Трошинска, - приглашала Варя.
В зимние вечера по-прежнему молодежь собиралась у кого-либо из соседей на вечорки, а девки – на супрядки. Наступал вечер, по хозяйству все сделано, и девки, захватив с собой прясницы шли к Митревским.
Маленькая горенка была слабо освещена мигушками, в камине потрескивали горящие дрова, четверо девушек, подсунув под себя копылы прялок, уселись на лавках. Стол для удобства отодвинули. Я молча наблюдала, сидя возле дверец камина, за движеньем рук девушек. От пасем, привязанных веревками, к ярко раскрашенным прялкам тянулись
115
длинные нити, сосканные нежными девичьми руками. Они ровно ложились на жужжащие веретена. Иногда веретена жужжали одновременно и мне очень это нравилось. На камине пеклись печенки из картофеля, и пахло подгорелой картошкой.
- Девки, идите печенки есть, уже готовы, - говорила Варя, в миске ставя их на стол, и пробовала, раздавив одну.
Все набросились на печенки. А через закрытые ставни доносились знакомые мелодичные звуки гармони и новые частушки распевали парни про девок:
Комсомолочки, что наделали?
Черны юбки на штаны переделали!
Девки затихли, прислушались. Песни удалялись. Подружки вымыли из рукомойника руки и снова сели за прялки.
- В Задувалову пошли к своим матаням,- сказала Лизка.
- Ну и пусть идут, не наши эти болечки. Скорей бы кончалась эта зима, очень уж в клуб далеко ходить, холодно, - заметила Манька.
- Ничего, оин раз в неделю не замерзнем, ходим же в школу в ликбез – не замерзли, - отвечала Нюрка.
- Варя, покажи свое новое платье, я его еще не видела, - просила Лизка.
- Сейчас.
Сундучок Вари стоял около деревянной некрашеной кровати. Она специально его не уносила в чулан, чтобы в свободное время заниматься шитьем. Девки, открыв сундучок, примеряли все ее наряды. Из камлотового фартука была сшита красивая короткая юбка. В середине юбки вышита вставка, а по бокам и по низу проходила вышивка шелком. Я, завороженная, смотрела на девушек, меряющих Варины платья. Все они были короткие до колен, с отделкой лентами. Лента вокруг ворота пришивалась маленькими буфами, а по низу платья шла двумя ровными
116
блестящими полосами. Платья обсуждались горячо, с надеждой сшить себе такое же. Нюрка с завистью посматривала на девок, примеряла платья и вздыхала.
- Нюрка, не горюй, я тебе дам в пасху поносить, - пожалела ее Варя.
- С чужого коня посреди грязи домой, - отвечала Нюрка.
Все изменилось в жизни: разговоры, моды, люди, события. Обездоленные и бедные, как Нюрка, старались верить коммунистам и идти по новой, светлой дороге жизни, открытой для них Лениным. Кто не верил и отшатнулся от нее, те погибали. Нюрка в старой одежонке, в старых валенках старательно училась в ликбезе и окончила его. Варя бросила учебу, так как несла на своих плечах бремя няньки – помощницы матери. Дети рождались один за другим, и Варя не видела света белого, обмывала их и обстирывала. Она была старше меня на 10 лет.
Страна шагала вперед от пятилетки к пятилетке через разруху, голод, в тяжелейшей борьбе со старым миром. Восстанавливались и строились фабрики и заводы, электростанции Шатурская, Днепрогэс, и города Магнитогорск, Комсомольск-на-Амуре и другие. Нужны были образованные специалисты из разных отраслей, и на всю страну прозвучал призыв Ленина: «Учиться, учиться и еще раз учиться…» Передовая молодежь горячо откликнулась на призыв партии и комсомола.
Нюрка, забрав в узел все свои старенькие пожитки, ринулась из своей деревни в чужие дальние края, завербовалась на стройку Комсомольска-на-Амуре. Редкие письма приходили сестре Парушке. Не хвалилась Нюрка легкой жизнью. Не было такой мощной техники, как сейчас, не было хорошего снабжения. Строили город на лошадях и вручную врубались в тайгу. Не краны и самосвалы были их помощниками, а лопаты, кирка, носилки, тачки, пила и топор. Жили в палатках, а зимой в землянках, бараках. В суровые морозы в легкой одежонке, с перебоями в питании, можно было погибнуть, но они выстояли, благодаря дружбе, взаимовыручке, заботе друг о друге. Выстроили красивый город с новыми домами и общежитиями и обессмертили свое имя в его названии: Комсомольск-на-Амуре. Когда, учась в школе, мы пели: «Будет город
117
стоять на Амуре – в этом слово дает комсомол…», я в это время всегда вспоминала Нюрку дяденьки Якова и ее вклад в строительство этого города.
Пройдет несколько лет, в 1936 году наша семья жила уже в Соровском, приезжала к нам в отпуск Нюрка. Жаль, дядюшка Яков не дожил до ее отпуска. Она была нарядно и богато одета. На ней было шелковое трикотажное малиновое платье и дорогая пуховая шаль. Время года было теплое, а она была в накинутой на платье пуховой шали. Это была мечта осиротевшей Нюрки, и она осуществилась. Я была тогда в подростковом возрасте, но хорошо запомнила, что Нюрка жила новой хорошей жизнью.
В письмах Парушке она писала, что познакомилась с хорошим человеком, летчиком, и вышла за него замуж. Из Комсомольска-на-Амуре мужа перевели в Саратов. Уже в пожилом возрасте она приезжала к Парушке в деревню и говорила, что они с мужем прожили очень счастливую жизнь. За все годы семейной жизни не было между ними ни единой размолвки. Детей у них не было, оба они были сироты, и оба дорожили семейным теплом, отдавая заботу и любовь друг другу. Отличная квартира в центре города, мебель, ковры, посуда – все у них было, а главное – уважение и любовь на всю жизнь. Муж Нюры был участником Великой Отечественной войны. Остался жив. После ранения вернулся домой.
Шурка, брат Нюрки, которого в деревне звали Санком, тоже уехал следом за Нюркой, не сказав никому куда и зачем, и бесследно исчез, потерялся. В то жуткое время голода и разрухи, когда было много разбойничьих банд и беспризорников, нетрудно было затеряться и погибнуть. Погиб Санко. Не встретил хороших людей, не примкнул к ним, и погиб как сирота в одиночку.
Варя занималась крестьянским трудом и помогала маме поднимать детей. Ходила с Лизкой Шулимановой «на дорогу», то есть на улицу гулять, проводить время и встречаться с Иваном Торушковым. В деревне говорили : «фартила». Иванко был ее болечкой, а она его матанечкой.
По одному закону природы устроена вся жизнь на земле, только век у всех разный. Как сменяются, чередуясь, сутки, времена года, так и жизнь
118
человека меняется от возраста к возрасту. Если для Романа наступила осень жизни, то Ольга с Семеном достигли вершины их возраста – дальше ступени жизни вели вниз, а у Вари с Иванком и их сверстниками наступила пора цветения, весна выбора и любви. Все это так взаимосвязано с природой, что цветение и благоухание природы вливает в человека надежду, ожидание счастья, чего-то необыкновенного.
Собираются на полянках парни и девушки, кружатся, играют, как мотыльки, а потом, пара за парой отделяются, маня друг друга. Так, Варя и Иванко, не обмолвясь нит одним словом, молча встретясь друг с другом взглядами, прониклись только им одним понятным чувством притяжения любви. Иванко был высокий, ладный, с приятной внешностью. Настойчивей всех учился грамоте, много не болтал и не болтался по улице. Оценивающим взглядом и интуицией выделив из всех только Варю, приходил на полянку за тем, чтобы встретиться с нею. Потом уехал в Шадринск учиться. После учебы, получив назначение на работу, уехал, не забывая Варю. Ей было 19 лет, Иван старше на 4 года. Писал ей часто и очень складные письма, в них он излагал все, что носил в сердце: что она настолько хороша, и по красоте с ней никто не может сравниться, что он несколько раз в день смотрит на ее фотокарточку, мысленно целует ее и не может дождаться того момента, когда приедет в отпуск, чтобы осуществить свою мечту – жениться на ней.
Варя радовалась и тайком плакала от любви и счастья, которое ее ждет, а Иванко мысленно улыбался ей. Фантазировала, стоя за деревянным корытом, полным детских закаканных рубашонок и пеленок, как она его встретит, с каким нескрываемым восторгом, куда пойдут, и как им будет весело и радостно, какое наденет платье, чтобы понравиться ему.
Приближался отпуск Ивана. Последнее письмо с места работы. Варя перечитывала его бесконечное число раз, а захлеснувшая волна радости и счастья бросала ее в жар. И вот пришел тот день, когда соседки сообщили:
- Варя, осиновские мужики Иванка Торушкова видели на постоялом дворе в Шадринске, рассказывают, как он одет. В органах где-то служит. Кожаная куртка на нем, поясом затянутая, кожаная фуражка со звездочкой, хромовые сапоги. Такой стройный, да красивый. Куплю, говорит, подарки и в деревню поеду.
119
Сердце захлестнула радость, и Варя ничего не ответила, промолчала, оставаясь мысленно с Иваном. Как она его ждала! Как любила! Только к утру, совершенно мокрая от слез подушка могла поведать о ее страдании, если б могла говорить.
Вот прошел день, два, три…, а Ивана все не было. Прошла неделя, а от него ни слуху, ни духу. И страшно было подумать, что вот так, навсегда, исчезнет ее любимый, и так никогда она его не увидит. «Разлюбил, другую нашел, грамотную»,- думала Варя. Но когда родители Ивана заявили в милицию о потере своего сына, ее, как обухом по голове ударили, она с плачем ринулась в чулан, упала на подушки:
- Как же можно было погубить такого парня? Будь они, трижды проклятые, убийцы! – рыдала Варя.
От Шадринска до Осиновки шли сплошные массивы леса. С кем он поехал, с какими попутчиками? Что дорогой произошло? Никто ничего не знал. И до сих пор осталось неизвестным. Ясно одно: действовала вражеская рука, скрывавшаяся под личиной своего человека. Долго и горько оплакивала Варя и родители Иванка. Так и остался он в Вариной памяти первой любовью. Первая любовь неповторима, как неповторима жизнь Иванка. А до счастья было рукой подать…
До глубокой старости хранила Варя медальон с маленьким портретиком Ивана с одной стороны, а с другой стороны - Варин портрет тех лет.
Жертвы… Жертвы… жертвы…. Сколько было жертв во имя тех, кто продолжает жить на Земле, и все для людей, для их свободы и счастья.
120
Глава 12
Кулак – Советам враг
«Лес рубят – щепки летят», -
русская народная пословица.
«Мир – народам!», «Фабрики и заводы – рабочим!», «Землю – крестьянам!» - эти тезисы Ленина, как призывный клич, прошли по стране и претворялись в жизнь. Вместе с мамой, 85-летней Ольгой Поликарповной Мошниной, вспоминаем события первых лет строительства социализма в нашем крае, совершенно нового общественного устройства, который можно было построить при полной ликвидации буржуазии, эксплуатирующей чужой труд.
Дошла волна раскулачивания до Осиновской волости. Деревня, как в гражданскую войну, раcкололась на два лагеря: на кулаков и бедняков, разделившиеся, как при голосовании «за» и «против». Были и воздержавшиеся – родственники кулаков и сочувствующие середняки.
Все члены семьи Коровиных были немногословными, но умными и трудолюбивыми, начиная с Поликарпа. Сыновья его, Федор и Григорий, все пошли в отца.
При выборах исполкома Совета крестьянских депутатов председателем был избран сын Поликарпа Федор Коровин. Он считался середняком, остальные депутаты были бедняками.
Собрания, на которых избирался волисполком, были очень шумными.Спорили ожесточенно, со злобой, кулаки, оскорбляя бедняков голытьбой, голодранцами, лентяками, и выдвигали свои кандидатуры. При голосовании большинство голосов было отдано за бедняков. Членом исполкома из родственников Мошниных был избран Федор Алексеевич, сродный брат Семена. У него были лошадь и корова, но не жадный был он до работы и жил бедно. И досталось ему за его бедность от кулака Спиридоныча:
121
- Я буду говорить начистоту. Почему ты, Федор Алексеевич, стал бедняком, коли земли у тебя на 5 сыновей получено не меньше моего? Лошадь, корова у тебя есть, а только потому, что ты, Федор, с супружницей своей не любите заниматься никаким трудом. Ты всю жизнь сидел в
мастерской под горой, трубку курил, а Клавдия Егоровна в горячие дни сидела семечки щелкала на завалинке. Двое сыновей твоих постарше под чужими крышами воробьиные гнезда зорили, своих-то крыш мало было. Вот она беднота-то откуда. Как может человек руководить, если он в своем-то хозяйстве плохой хозяин? Я предлагаю выбрать Алексея Ефимовича – брата Поликарпа.
Федор Алексеевич такой критики не ожидал, сидел, как облитый помоями из ушата. Вспотел, лоб его заблестел, лицо покраснело. А Спиридоныч напирал с вопросом: почему он не хотел работать, довел свое хозяйство до бедняцкого?
- А может мне власть не нравилась…- пробурчал Федор.
- Ха-ха-ха,- хохотали в зале, а Спиридоныч продолжал:
- То-то вы до власти-то и добираетесь, может, она вас кормить будет…
Председатель собрания Левонтий Сократович – Ляха Сократенок- предложил:
- Поступило две кандидатуры: Алексей Ефимович и Федор Алексеевич. Ставлю вопрос на голосование: кто за Алексея Ефимовича? Десять человек. Кто против? Семьдесят. Кто за кандидатуру Федора Алексеевича? Семьдесят. Кто против? Восемь. Двое воздержались.
Прошли бедняки, оттесняя от власти кулаков, которые громко хулили избранных депутатов:
- Избрали власть: Сократ- собаке брат, Федор – голодранец, Тима –голяжонок, да Китовна – воровка недобитая…
Председателем волисполкома Совета крестьянских депутатов избрали Федора Поликарповича Коровина, брата моей мамы.
122
Все, что таилось до сей поры у народа на душе, выходило наружу, обнажались все пороки и недостатки односельчан, сражались в спорах не на жизнь, а на смерть, чуть не доходили до кулачных боев. После собраний многие уносили домой тяжесть на душе, озлобление, чувство побитости, обиду. Федор Алексеевич дома кричал на Клавдию Егоровну, что она только и знает на завалинке семечки лузгать, а ему приходится краснеть. Успокоил его дядя Меркульевич:
- Чует сердце мое, ребята, до хорошей вы жизни дожили. Все начистоту, по правде и по совести. Слышать мне доводилось такие слова: свобода, равенство, братство – это золотые слова. Вот сейчас бы мне родиться, да не сам я себе свою судьбу выбрал, а она меня выбрала. О-хо-хо, - застонал старик.
Меркульевич – человек тяжелейшей судьбы. Это уникальный живой экспонат эпохи царизма. Солдат, прослуживший 25 лет царю и Отечеству. Ушел он на царскую службу в армию 25-летним крепким молодым человеком, Филькой, а вернулся седым и дряхлым мужиком Филиппом Меркульевичем. Тяжко было вспоминать о прожитой холостой до седин жизни. А он и не вспоминал, только тяжело вздыхал. И все же в деревне знали историю его жизни.
У отца его, Меркурия, было три сына. Стали их мобилизовывать по очереди на царскую службу на 25 лет. Забились, как рыба об лед, отец с матерью. Сыны, как пальцы на руке, какой ни отруби, всей руке больно. До - тла разорились – наняли за двоих сыновей служить царю чужих молодцев.
Подошла и Филькина очередь. Да это ведь не сказка про Иванушку - дурачка, а жизнь, и не всегда ее можно изменить. Последнее, что имели, хотели отдать отец с матерью, чтоб Фильку спасти от службы, но не нашли никого желающих.
Так и выпала ему горькая-прегорькая долюшка служить царю и Отечеству 25 лет. Не рабство ли это? Не кощунство ли это над человеком? Шли они, обреченные на безбрачие и одинокую жизнь, пешком красивыми и здоровыми молодцами, а через 25 лет, в 50-летнем возрасте больные и изношенные, шли со службы также пешком. Долгий и трудный был путь домой. Всю дорогу гневался Филипп на отца и мать, не могли они спасти
123
сына, откупить его от царской службы. Не с кем было весточку переслать, а писать не умели – неграмотные были все, да и карандаша с бумагой днем с огнем не сыщешь. И не ведал Филипп, что умрут отец с матерью от горя, не дождавшись его, похоронят и братьев. Шел он домой зимой в январе. Зашел Меркульевич в одно село, и повстречался ему тут нищий старичок с котомкой. Поговорили меж собой: кто и откуда, а на дворе мороз крепчал, темно стало. От крыш домов черным столбом дым валит вверх – к холоду. Печки в горенках топят.
- Эх, хорошо бы с мороза попить чайку из самовара, да руки погреть над камином, а потом зарыться под тулупом наглухо и поспать на полатях,- вслух мечтали путники.
Но безрезультатно стучали они в закрытые ставни, всю деревню прошли.
- Двоих не надо. Одного еще туды-сюды можно приютить, - отвечали им.
Тогда решили путники разойтись. Договорились встретиться назавтра утром. Старичка пустили вскоре, а Меркульевич пошел стучать по второму разу:
- Дорогие хозяюшки, не пустите ли служилого солдатика переночевать, ради Иисуса Христа и Присвятой Богородицы? Замерзаю хуже всякой собаки, - умолял Меркульевич.
Встретились назавтра утром путники вновь. Пошли одной дорогой. Спрашивает старичок:
- Сразу ли тебя пустили переночевать, служивый?
- Нет, - отвечал Меркульевич, - все дома, все избы на крепких запорах, а одна изба не заперта. Вошел и вижу: сидит юноша, а перед ним четверть самогона, и говорит он мне:
- Всех разогнал, и тебе тоже будет.
124
Я и ушел. Во вторую избу зашел и попятился: сидит под порогом на коленях мужик не в своем уме: глаза дикие, а перед ним петля висит с бруса спущена, я бросился наутек.
Зашел в третью избу – в ней на лавке лежит такой же одинокий служивый, как я. В избе холодно, а он кашляет, больной. Вот он и пустил он меня. Принес я дровец, затопил печку-буржуйку, вскипятил чайку в кастрюле, отогрел его чайком, и рад он был и не отпускал меня:
- Служивый, помяни меня, никто тебя не ждет и не рад тебе, а мы, два уголька, теплились бы. Тяжело мне одному, одиноко…
- Да нет, может, кто жив еще из братьев. Охота повидать родные края, детство вспомнить. А потом и умирать можно. Ведь Родина там моя. Манит меня,- и ушел Меркульевич .
Старичок-странник говорит:
- Не гневайся на отца-мать, не ими законы царские писаны. Вот ты в 3 избы заходил, видел 3 судьбы: юноша запьется, мужик повесится, а третьему выпало служивым быть, как и тебе. Судьба у тебя такая, ни при чем тут отец и мать. Долго шел по дороге Меркульевич. Старичок занемог, и остался в незнакомой деревне. А Меркульевич все шел и шел. Пока шел – износил солдатские сапоги за дорогу: подошвы протерлись, стали отваливаться, он привязал их веревкой, одежда обветшала, сам не мытый, вшивый, еле ноги донес – исхудал.
А дома никто его не ждал. Изба умерших родителей изгнила, крытая пластами крыша текла, и вросла изба в землю. Приютила Меркульевича под порогом, где всегда холодно и дует из дверей, племянница Клавдия, а кормился он милостыней, передвигаясь от избы к избе с сумой.
Удивился и обрадовался Меркульевич, узнав,что скинули с трона царя- тирана лютого. Плакал от радости мщения и от жалости, что раньше этого не случилось. Жалел он своих годов и сил, которые покинули его на старости лет, и не получал он за свою многолетнюю службу никакого пособия или пенсии. Жалкая судьба настроила его против царей и всех угнетателей – не будет больше службы царской!
125
В деревне неукоснительно выполнялась линия партии. В волисполкоме составляли списки крестьян, подлежащих раскулачиванию. У кулаков конфисковывали дома, магазины, хлеб, скот, имущество и продавали в назначенный день с торгов. Семьи кулаков вместе с хозяином выселялись в отдаленные районы Сибири и Севера, за Тюмень.
Федор Поликарпович Коровин, будучи председателем волисполкома, болезненно переживал этот период. По требованию народа в список для раскулачивания попал его дядя Алексей Ефимович. Федор Коровин испытывал боль за него и свою двоюродную сестру Евгению. Отец его, Поликарп Ефимович, будучи человеком рассудительным, подбодрял его:
- Народ тебя выбрал, и делай, как власть велит. Не ты, так другой будет проводить эту линию.
Вовсе Поликарп не желал сделать плохо брату, жалел его, внучат его жалел, а их было уже 8 человек, но и Федора тоже надо было понять. Не он, а народ нынче хозяин, стало быть, волю народа надо исполнять. Разве не пережили они уже один удар, нанесенный продразверсткой, и Поликарп вспомнил голодные годы, когда шла борьба за хлеб – борьба за жизнь, а вот не умерли же, живем. Прятали хлеб, в ямы зарывали, снегом засыпали, а уполномоченные с членами волисполкома искали, найдя, грузили на подводы и увозили в город на станцию. Все излишки конфисковали. У Поликарпа увезли 17 подвод. Семнадцать подвод, запряженных парами, увезли в Осиновку. У брата Алексея выгрузили и увезли 50 возов зерна. Обоз в 50 пар лошадей тянулся через всю поскотину от Предеиной до Осиновки. Бабы, подкошенные таким ударом, навзрыд рыдала, глядя на подводы.
У Поликарпа была большая семья – восемь человек. Трудились много, и хлеба требовалось много. Он часто говаривал брату Алексею:
- Алексеюшко, тебе с одной дочкой Евгеньюшкой не стоит так убиваться в работе. Вон Петьша не сеют, не орут, а жнут.
- Ты, полюшка, мне брата Петьшу в пример не ставь. И ты не такого характера, чтоб брать с Петьши пример.
126
- Мне, порой, жаль вас с Серафимой, света белого не видите, сами трудитесь, да еще батраков нанимаете. Хватило бы и того, что сами наробили.
Алексей был жаден до богатства, не жалел ни себя, ни жену. Раньше всех вставали, позднее всех ложились. Ночью Алексей распрягал лошадей, а Серафима шла в лес за хворостом, чтоб в избушке сварить похлебку, да так и ночевали много раз без ужина. Серафима заблудится в темноте, да недалеко от избушки и заночует, уткнувшись под березу в траву.
Единственная дочка Евгения очень хотела выучиться на медсестру и ездить по деревням делать прививки оспы, таких медсестер называли «оспенницами», но разбогатевший отец не хотел, чтобы его дочь унижалась:
- Еще этого не хватало! Возить тебя из деревни в деревню, сидя за кучера на облучке!
И сложилась судьба Евгении так, как никто не ожидал. И пала перед отцом на колени с иконой:
- Тятенька, богатства твоего на всех хватит, а любовь не купишь ни за какое богатство! За Иванушку пойду или утоплюсь в Черной яме!
- Бог с вами, пригожий парень Иванушка. Только сидеть на завалинке я ему не дам.
Почти одновременно с Ольгой вышла Евгеньюшка замуж. И рождались дети от большой любви у Евгении и Ивана: каждый год по ребенку – всего восемь. Алексей стал нанимать батраков – внуков любил больше жизни.
Списки семей, подлежащих раскулачиванию, держались в строгой тайне, но потихоньку через жену Федора Алексеевича, Клавдию Егоровну, рассекречивались и проникали в щели крестьянских изб. Конфисковывалось все, что было в сундуках: холсты, одежда, приданое, и продавалось с торгов. Бабы и дочери кулаков пытались кое-что сохранить, пряча у родственников одежду, надевали на себя по семь платьев и юбок.
К сожалению, в списки попадали и крестьяне, не эксплуатирующие
127
чужой труд. Раскулачиванию подлежало 3-5% семей, а раскулачили 10-15 %. В 1930-1932 годах раскулачили 650 тысяч семей. Из них 250 тысяч выселили на необжитые земли, 250 тысяч семей самораскулачивались, то есть успели продать все нажитое. Это был период грубых перегибов в политике партии, которые вызывали крестьянские выступления. По стране было зарегистрировано 2700 крестьянских выступлений.
Середняка раскулачивали за хорошую лошадь, а бедняка – за гармонь.
Жили в Предеиной Тиминские – прозвище у них было по деду Тимофею – Тиме Предеину. Единственным богатством Тиминских был выездной рысак серой масти. Куплен был он жеребенком, и вырос в прекрасную лошадь. Как его любила вся семья, а больше всего любил семнадцатилетний сын! Решили раскулачить Тимофея и отобрать лошадь. Но ни лошади, ни сына не нашли. Как в воду оба канули. Исчезли навсегда. Какая трагедия поглотила их, так и осталось неизвестным, причиняя близким столько горя.
В деревне Качесовой Архипа Федоровича решили раскулачить за гармонь. А каким трудом он ее заработал! Архип всю зиму возил дрова из Шатрово до Шадринска, это 120 километров, на своей лошади. Заработал только на гармонь, и попал в списки раскулачиваемых! Сын Матвей, который очень хорошо на ней играл, до рассвета оседлал лошадь и ускакал с гармонью в соседнюю деревню. Сказал, что продал.
В 1930 году создалась комиссия при ЦК ВКП (б) по рассмотрению вопросов по раскулачиванию, в результате которой 10% высланных были возвращены в свои родные деревни и им было возвращено их имущество. Тем, кому не были возвращены дома, возвращалась их стоимость, которая была очень занижена.
Большой удар обрушился на Алексея Ефимовича. В скором времени выселят его семью в неведомые края, и неизвестная жизнь будет ждать его внуков на чужбине. Мало что удалось сохранить Евгении из вещей, а что из мебели оставили на сбережение у соседей, то осталось навсегда. Евгения с восемью детьми и другими семьями кулаков ехала на восток. От Омска поплыли на пароходе на север за Тюмень. Дети болели, недоедали, плакали. От перенесенного удара морально трудно было оправиться.
128
Природа одарила матерей великой силой, и Евгения все выдержала, а Иван не выдержал. Он бросил Евгению, отстал от парохода. Приехал к семье только через два месяца.
Обживали чужие суровые края, строили землянки, а потом дома. Организовывали колхозы. Алексей Ефимович, привыкший трудиться, больше верил в свои руки, чем в бога. Иногда он перебирал в уме все грехи, когда и кому он что сделал плохого, что бог так его наказал. Он поседел, смирился со своей судьбой: «Терпенье и труд – все перетрут, было бы здоровье», - думал он.
Вырастили и выучили детей. Из восьми детей погиб один мальчик. Залечивались старые раны, но боль от несправедливого изгнания жила в их сердце всегда. Тридцать лет спустя, в 1958 году приезжала на родину только одна Евгения. Дети ее уже жили своими семьями, получили образование, работали, крепко стояли на ногах. Родители умерли, а чужбина стала им родным домом.
Раскулачили и Федора Родионовича. Семен, будучи еще холостым, ходил к нему просить зерна на посев. Годы часто были неурожайные, и у Семена пшеницы и ржи оставалось мало. Если брали в долг – отдавали долги с процентами. Родионович Семену отказал:
- Нет у меня зерна, только для себя осталось.
Семен был голоден. Когда он выходил в сени, вдруг почувствовал разъедающий обоняние густой аромат свежеиспеченного хлеба. Он остановился, втягивая питательные живинки воздуха раздувшимися ноздрями, взглянул на сундук, на котором в новом гусином пестере лежали и испускали дух закрытые вышитым рукотертом пухлые калачи. Живительный дух так подействовал на Семена, что он, не думая о последствиях, схватил один калач, открыл уже полу зипуна, но какое-то сильное чувство совести: «Вор!» ухватило его за руку, резко остановило, и он, вместо того, чтобы спрятать калач, со злостью бросил его обратно в пестерь, опрометью вылетел из сеней и побежал поскотиной быстрей от соблазна. «Ну, погоди, родственничек, не придется ли тебе когда-нибудь обратиться…», - думал Семен, убегая.
129
Обратиться пришлось. Во время раскулачивания Федор принес Роману стол на сохранение, который так и остался на память. Федор не держал батраков, но не любили его односельчане за скупость.
Через 37 лет, в 1965 году Федор Родионович приезжал на родину из Алма-Аты. Целый месяц бродил в лугу с удочкой и вспоминал свою молодость. Приглашал нас Федор в гости к себе:
- Приезжайте к нам. Город у нас очень красивый. Город-сад. Сын у меня инженер, дочь – врач. Живут они хорошо. Советская власть помогла получить образование. Жили мы со всем миром в одном горе и одной радости. Прошлое поросло быльем. Вредить мы никому не собирались, знали одно: чтоб выжить, надо трудиться. Счастье и спасение в труде.
Раскулачивали могилевского мужика Тихона Рознина, у которого Семен с Андреем Гордеевичем подрядились класть саманницу. Месить саман – работа тяжелая, а кормили одной окрошкой: бутун и квас. К концу дня Семен чувствовал не усталость, а слабость. Не работать, а лежать хотелось. Поделился он с Гордеевичем:
- Андрей Гордеевич, понос меня пробрал с кваса, и сил никаких нет работать. Черт с ними, с грошами, уйду я!
- Нанялся – продался. А у богатых, Сема, всегда жрать нечего. Скупые, и бабы ленивые. Роскошь – это баловство. «Поговорить» надо с ними, а для смелости выпьем чакушку. Для острастки можно и припугнуть.
Выпили перед обедом, аппетит и вовсе разыгрался, избунтовалось брюхо: так и сосет под ложечкой. Смотрят, а Маланья опять несет на обед бутун в деревянной миске. Семен начал:
- Маланья, мы на бутуне уже прокисли. Давай расчет, и до свидания! Поминай, как звали.
А Гордеевич в подтверждение высоко поднял миску с бутуном и швырнул ее под порог сенок.
130
Маланья ускочила в избу и через 10 минут принесла жаркое из баранины с пшеничной крупой и луком, и блины, а расчета не дали. Больше окрошку Маланья не приносила.
Время шло, но не было спокойствия и в семьях бедняков. Жили на задах в саманной избушке Матрена с Александром. По мужу ее звали Саниха. Безлошадная была семья. Землю продали, а два сына нанимались борноволоками – батрачили. Умер Александро, батрачить пошла и Матрена. Нанималась мять лен, мыть избы к праздникам, да там и спала и ела. Разделилась взглядами семья. Старший сын Матвей – Матюга - шел за Советскую власть. В годы становления новой власти работал на руководящей работе в Каргаполье. Так и работал он в совхозе с момента организации и до пенсионных лет. Младший сын Пашка - батрак - был завербован к белым, шел за старую власть и исчез бесследно. Никто не знал обстоятельств его гибели.
А Нюрка - единственная дочь Матрены - ровесница Варюшки, в купальный день, День Ивана Купалы, утонула на Черной Яме. Утро начиналось шумно и весело для парней и девушек. Было воскресенье. Молодежь с бидонами и ведрами, наполненными водой, бегали из двора во двор, обливая друг друга водой. Потом начинался жаркий день. На лугах цвели цветы: кашки, да ромашки. Лето обещало быть засушливым по всем признакам и наблюдениям крестьян. Реки начинали мелеть с весны.
Парни и девушки, нарядные, шли в луг с песнями и гармонями. Мы – мелкота- бежали за ними, рвали ромашки, колокольчики и делали венки, надевали их на голову. Наши босые ноги нежно ласкала трава. Молодежь выбирала полянку, пели, плясали, дарили цветы, потом вдруг парни начинают купать девок, бросая их в реку в одежде. Было мелко, они выскакивали мокрые на берег, их снова хватали крепкие, сильные руки парней, кружили в воздухе и опять загоняли их в реку, не давая опомниться. Визг, погоня друг за другом, смех и хохот веселил всех, а мы, детвора, как легкокрылые бабочки, раскинув руки, носились по луговым цветам, наслаждаясь воздухом, солнцем и ласкающей свежестью воды. Как прекрасен этот мир детства! И как он быстро и незаметно удаляется от нас, как брошенные в воду венки. Головы наши кружились. Мы, закрыв глаза, падали на траву, а потом смотрели на бездонное небо.
131
Нюрка бежала впереди всех, удаляясь от девушек, и радостно кричала:
- Вот здесь чистая вода! Я здесь купаться буду!
Все произошло мгновенно. Она спустилась к речке, окунулась и ее вмиг скрыла вода. Нюрка вынырнула, чтобы набрать воздух, и снова погрузилась в воду, ее закрутило, втягивая в водоворот. Девушки подбежали к месту, где только что была веселая и живая Нюрка, но ее уже не было. Они в испуге истошно закричали:
- Нюрку спасите! Нюрка утонула!
Подбежали парни, ныряли, но не нашли Нюрку. Вытащили ее позже баграми, уже мертвую. Нам было страшно и странно, как немного надо, чтобы покинуьть навеки этот прекрасный мир.
Еще одна боль, никем и ничем неизмеренная навсегда поселилась в сердце доброй отзывчивой женщины, Матрены Санихи. Только среди людей она отвлекалась от своих мыслей. Еще больше стала ходить из избы в избу, неделями не заходила домой. Труд и время были настоящими лекарями от душевной боли.
132
Глава 13
Коммуна. Отъезд Семена из Предеиной
Смотрю я на прошлое с высоты 70-ти прожитых страною лет, и передо мной все величественнее вырисовывается фигура великого Ленина. Удаляясь от дня рождения республики, она исторически увеличивается до глобальных размеров. Разрушить старый мир, веками сложившийся со дня его основания, и вместить все многообразие житейских особенностей в рамки догм марксистской теории, а на практике заново возродить его, это равносильно произвести эволюцию в сознании и жизни людей, создать новый тип людей – строителей нового общества социализма. Это было по плечу, только верившим в свое дело людям – большевикам. Они прокладывали этот путь, врубаясь в дебри закостенелого мракобесия и бесправия, порожденного крепостным гнетом. Не было еще в жизни деревни столь беспокойного времени, времени веры, надежд, времени бурных собраний, на которых бушевали страсти, вызываемые гласностью, организацией коммун, обобществлением крестьянских хозяйств. Коммуны – это опытные образцы будущего, на базе которых создавались колхозы. Сколько ошибок, перегибов, голодных лет, сколько жертв пришлось пережить народу, но ни смерть Ленина, ни ошибки, ни репрессии не могли остановить хода истории.
Избранным Советам депутатов трудящихся было дано указание о срочной организации коммун. Приехавший представитель собрал крестьян и объяснил суть организации коммун, в которые объединяются все единоличные хозяйства, сообща работают на полях, ухаживают за скотом и получают за отработанные дни трудодни. Вместе с лошадьми надо было принести сбрую, телеги, ходки, кошевы, сани. Крестьяне упирались, не вели скота, думая, что ничего хорошего из этого не выйдет. Один будет стараться работать, а другой – лодырничать. Настораживало и то, что не у всех были лошади и коровы. Но партия и Советское правительство требовало провести эту реформу. Хозяйство, которое заводилось с большим трудом и было единственным источником существования, было дороже жизни. С боем началась коллективизация.
133
Семен – член партии большевиков с 1919 года не отступал от своих идей, показывая пример крестьянству. Рано утром, он, в числе первых коммунаров, привел на коммунальный двор лошадь со всей сбруей, телегой и сдал ее выбранному конюху из бедняцкой семьи. Увел корову с телушкой на вновь отведенный скотный двор, сдал их заведующей молочной фермой. Угнал трех овечек. Организована была пастьба, уход, дойка. За молоком соседки и Ольга ходили на ферму. Те, у кого не было коров, тоже получали молоко. Оставшееся молоко сдавали государству.
Привыкшие к единоличному ведению хозяйства, крестьяне воздерживались от вступления в коммуну. Не обходилось и без трагических случаев. В Предеиной жила одна многодетная семья. Десять детей родила Маланья, и дети оказались живучими, все выжили. Вдруг у них случилось несчастье. Забрела их корова на кучу выкопанной картошки и подавилась катофелиной. Мужики катком старались протолкнуть картошку в горле, но не смогли, картофелина задушила корову, пришлось ее заколоть. Три года сидели дети без молока, пока купили телка и вырастили в корову. А тут – коллективизация. Это был удар для семьи. Маланья ругалась, кричала до хрипоты, что не даст корову. Всю ночь не спала, а утром обнаружили ее мертвой на полу среди спящих детей.
Не имеющие лошадей и коров, были довольны, а у кого были дойные коровы – возмущались, что их молоко поедают другие семьи. Дед Роман, на котором держалось все хозяйство, был зол без меры. Несколько дней он каждое утро ходил на скотный двор и смотрел, как накормили его лошадь и корову. И вот, однажды, обнаружив исчезновение своего нового хомута и сбруи, он взорвался, как пороховой погреб от пожара, и , топая ногами, кричал на Семена:
- Ты шатался по белому свету, ничего не наживал! Твоего ничего здесь нет, кроме ребятишек! Ты здесь не хозяин! У тебя еще есть брат Петька! Ему жениться надо! Телушка его! Чем он будет кормить семью? Хватит, наигрались! Катись к ядреной матери!
Утром рано Роман Тихонович пошел на коммунальный двор, взяв с собой Петьку, и обратно привел лошадь, корову с телушкой и овец. Затем запряг лошадь и поехал в волость подавать заявление на раздел хозяйства.
134
Прибывшие депутаты составили акт и произвели раздел. Моему отцу достались амбары, а деду Роману – изба с горницей – в общем весь пятистенок. Лошадь и телушка – Петьке с дедом, а нашей семье – корова. Я училась в 5 классе, детей было 5 человек, и остались мы без избы с таким семейством.
Однажды рано утром отец говорил с мамой:
- Мать, достань из сундука мой костюм, погладь его, я поеду в Шадринск в райздравотдел к Марии Семеновне Деминой. Опять новую жизнь надо начинать. С чужого-то коня посреди грязи долой…
Ольга достала из-под лавки в кути черный большой чугунный утюг, начавший уже ржаветь, заполнила его углями из загнеты, подула в дырки утюга, вспыхнуло легкое пламя и мигом погасло, в избе завоняло угаром. А на костюм ложились гладкие полосы. Куплен он был в Ирбите.
- Косоворотку не забудь погладить, мать, - просил Семен.
Отец умылся, оделся, а мы, его дети, словно впервые его увидели. Он был похож на фельдшера Маковкина из Соровского. С тех пор мы до самой его смерти всегда видели его в костюме и чисто выбритого. Износив один костюм, он покупал другой. Больше никто в костюмах, кроме учителей, не ходил в деревне.
Мария Семеновна, давно его агитировала и была рада приезду фельдшера. Папа получил назначение на открывшийся торфяник в селе Могильном фельдшером в медпункт. Приехав из Шадринска в Предеину, он пошел в сельский свет и написал заявление о выходе из коммуны.
Экстренно собралась партийная ячейка, на повестке дня которой стояло обсуждение поведения коммуниста Мошнина Семена Романовича, порочащего партию. Мой отец объяснил суть дела:
- Не спросив разрешения своего отца, Романа Тихоновича, я распорядился его хозяйством и увел в коммуну весь скот. Думал, как лучше, но отец вернул скотину обратно домой, поделил все, оставил мою семью без жилья. Вследствие чего я вынужден был уехать из дома и из
135
деревни. Как коммунисту, мне стыдно позора, какой нанес мне отец, и я вынужден искать работу и жилье в другом месте.
Партийная ячейка села не взяла во внимание никаких причин, решили, что, уступив своему отцу с его старорежимными взглядами в момент организации коммуны, Семен не достоин носить звания члена коммунистической партии большевиков и нужно его исключить. Никто не взял во внимание его заслуги участия в гражданской войне. Так, мой отец был исключен из рядов партии большевиков. Строго судила беднота за «дезертирство» из деревни. В районной газете появилась критическая статья - фельетон с карикатурой: человечья голова в очках, в бобровой шапке, какие носили врачи, но с рыбьим хвостом и в чешуе. Заметка была очень острая. Папа переживал. Несмотря на нехватку медицинских кадров в то напряженное время – критика , казалось, была по существу, но шли годы становления Советской власти, миллионы интеллигентных людей влились в ряды коммунистической партии, а мы, взрослея, не понимали, почему наш отец, медицинский работник, не является членом партии, являясь беспартийным большевиком, преданным Советской власти.
После нашего отъезда коммуна преобразовалась в колхоз. Скот обратно отдали по своим хозяйствам. В колхоз потянулись все. Единоличников осталось единицы. Преимущества колхозного строя были наглядными. Но частые неурожайные годы, незалеченные раны разрухи в городах, действующая вражеская рука, мешавшая становлению первого в мире государства рабочих и крестьян по-прежнему обрекали население городов на голодные пайки и беспризорность, страшнее которой ничего нет на свете. Немощные, беззащитные, необласканные, оборванные, вшивые, грязные дети и подростки искали в колодцах убежища. ВЧК во главе с Ф.Э. Дзержинским боролась с безнадзорностью и детской преступностью, определяя беспризорников в детские дома и колонии.
Переехав в село Могильное, жизнь нашей семьи изменилась к лучшему. Новенький чистый светлый медпункт, новенькие барачного типа домики поселка нам очень понравились. Торфяники были окружены лесами с покосами. Там часто паслась наша корова. Варя работала в медпункте санитаркой, постепенно постигала науку сестры милосердия. Снабжение было отличное. Мы впервые кушали сахар, сколько хотели. Папа купил однажды пуд сахарного песку. Это было для нас чудом! Мы окружили мешок и у каждого в руках было по ложке.
136
Могильное – старинное богатое село полумесяцем раскинувшееся по берегу озера с таким же названием. Жили в этом селе крестьяне двух религий: христианской и двоедане. Мужчины и женщины – двоедане носили замысловатые имена: Евтихия, Евпраксия, Маремьяна, Фока, Маремьян и тому подобное. В селе было 2 церкви, 2 кладбища. Славилось село большим мастерством – ткачеством. Нигде не ткали таких красивых шерстяных выкладных половиков, как здесь.
Семья наша увеличилась. Родилась девочка Нина, но через 20 дней умерла от простуды. Я плакала, впервые наблюдая предсмертные судороги маленького ребеночка. Похоронили ее на мсирском кладбище. А мы, оставшиеся в живых дети, цепко держались за жизнь. Кажется, ничем не болели.
Торфяник весь был изрезан до огромной глубины большими кубами и прямоугольниками, заполненными водой. Мы бегали по мягким перешейкам, боясь утонуть в ямах. Торф возили к топкам электростанции в Шадринск. В 1932 году запасы торфа кончились и торфяник закрыли. В это время шло строительство Шадринского зерносовхоза. Папу сагитировали открыть там медпункт. Мы переезжаем в Шадринск на частную квартиру, которую оплачивает зерносовхоз. Варя работает с папой в медпункте. Свою корову мы также взяли с собой, которая паслась возле медпункта. Варя по очереди с папой за 6 километров носят в бидоне нам молоко. Училась я во 2 классе в школе №2 у Софьи Ивановны, всю жизнь проработавшей в этой школе директором и отдавшей всю свою любовь детям.
От приехавших родственников мы узнали, что Петр – брат отца - женился, и у него родилась дочь.
Семья наша не увеличивалась, но мальчишки подрастали, и нам требовалось все больше и больше еды. Хлебные пайки были маленькие. Бесконечные недоедания истощили маму. Ее качало от головокружения. Огорода не было. Папа стал просить Марию Семеновну перевести его в деревню, и получил назначение в село Соровское в фельдшерский пункт.
Два дня тащили 30 километров две тощие клячи наш небогатый скарб. На первой подводе сидели мы с мамой, на второй – стояли два сундука,
137
бочка, стол, стулья, швейная машинка и разная утварь, без которой немыслима жизнь семьи. Через каждые два часа кормили этих кляч, до того они были истощены.
К вечеру следующего дня въехали во двор огромного поповского дома. Варе было 22 года, мне – 12 лет, Толе -10, Васе – 8, Шуре – 6. Проснувшись утром, мы осматривали дом и усадьбу, которую занимал поп с дьяконом. Дом возвышался на высоком кирпичном фундаменте так, что высота дома была больше двухэтажного. Две закрытых парадных лестницы с теплыми уборными и чуланами. Все было новое, крашеное. Между парадными лестницами во дворе была построена высоченная капитальная лестница, ведущая на крышу, где была входная дверь на чердак. Мы любили залезать по ней наверх и, стоя в дверях чердака, любовались окрестностями. Соседние села, луга, извилины рек были видны, как на картине. На такой высоте я стояла часами, завороженная открывшимся передо мной великолепным видом.
Село тянулось вдоль крутого берега реки Сор – глубокого и широкого притока Исети. Оно, как и Осиновка, далеко виднелось через множество лугов и рек на них.
С одного парадного крыльца был вход во врачебный участок. Через небольшой коридор был сделан вход справа в маленькую лабораторию, слева - в ожидальный зал со скамьями и большим столом, прямо вела дверь в большую угловую светлую приемную. Из приемной был вход в аптеку. В нашей половине: большая кухня с русской печью и полатями; и комната-горница с высокими окнами и стеклянной высокой дверью на веранду. Новая, незастекленная квадратная веранда под крышей с тротуарчиком к калитке была великолепна. По периметру веранды стояли скамьи, перед ними – стол. Все было новое, мастерски сделано. Тротуарчик выводил во двор и огромный сад с акациями, сиренью и цветником перед окнами. Тропинка вела за амбар в огороженный огуречник и малинник, а дальше, через калитку, шел спуск к реке. Внизу на узкой песчаной полоске и на большом плоту мы чувтвовали себя прекрасно. Как мы любили проводить здесь время!Да и не только здесь: каждый уголок усадьбы приводил меня в неописуемый восторг. Рядом было устье реки, где она впадала в Исеть, разливаясь во всю ширину. Рядом с плотом стоял столбик с цепями для лодок. Две лодки: бот и
138
челнок - были неприменным богатством отца, как рыбака и охотника. Папа купил два улья и поставил их перед цветником. Цвели и благоухали акация, сирень, кружились пчелы, нещадно палило солнце, а мы, сытые и обогретые его лучами, мечтательно наслаждались полуденной тишиной.
Перед домом простиралась площадь. На площади стояла белая церковь с садом, а чуть подальше – красная кирпичная школа. В воскресные и праздничные дни раздавался приятный колокольный звон маленьких колокольчиков, будто кто играл на музыкальном инструменте. Затем ударяли в большой колокол. Делался перерыв после нескольких ударов, а потом снова музыкально звенели колокольчики. В церковь мало кто ходил, но все наслаждались музыкальным звоном, несущегося с площади. Мы выходили на веранду, сидели там, и с великим удовольствием слушали колокольный звон.
Через дорогу перед домом была построена из двух бревен коновязь. Влево на бугре – трибуна, а рядом с ней – памятник замученным героям гражданской войны. Справа за площадью – контора колхоза и сельский совет.
Рядом с нашим садом стоял большой дом, в нем располагалось родильное отделение. Коллектив фельдшерского пункта был большой. Папа – заведующий врачебным участком, фельдшер Фрол Петрович, живший в лаборатории, Варя – к тому времени она сдала экзамен на фармацевта- ее рабочее место было в аптеке за приготовлением и выдачей лекарств, медсестра Груша Шулиманова, санитарка Сина, акушерка Валя с санитаркой, практикантки дополняли коллектив.
Я училась в Соровском в 3 и 4 классах. После уроков я любила бегать по площади в любое время года, особенно летом и осенью. Вспоминаю тишину и неподвижность бабьего лета. Площадь залита светом ярко отгорающих лучей солнца. Я, окинув назад голову, вытянув руки, бегу, словно купаясь в теплой приятной воздушной ванне. Нежной кожи моих рук и лица касается легкий зефир. Тут и там парят невесомые паутинки, ложась на землю, как первые штрихи морщинок на молодое бабье лето. Я останавливаюсь, закрыв глаза, наслаждаюсь дыханием природы. Кружусь и ловлю раскинутыми руками легкие нити, а навстречу мне летят
139
трепещущие бабочки и большеглазые стрекозы. До чего же светло и привольно в моей детской душе!
Плавание на лодках за ягодами по многочисленным притокам и извилинам реки было незабываемым. Бывало, плывешь по прозрачной глади вод, рассекая ее веслами, а на коричневом дне через глубину просвечивается подводный мир, такой же тихий и спокойный. Я ложилась в нос лодки и долго наблюдала за жизнью в подводном царстве: за качающимися водорослями и плавающими туда-сюда рыбками. Вода пахла свежестью и необыкновенным ароматом. В лугах мы рвали дикий чеснок и щавель, а в лесах – подснежники, медунки, пучки и ягоды.
Папа был в восторге. Он для охоты имел 2 ружья, 2 лодки, всевозможные снасти для ловли рыбы зимой и летом: множество чучел и живых уток для приманки. Он был заядлым рыбаком и охотником. Бывали такие удачные уловы, что он привозил по 6-8 ведер чебаков, мы не успевали их обработать. Зато какая была прибавка к столу! Из молотых чебаков мама делала котлеты, пекла пироги. Муку нам давали на паек высшего сорта. Из ульев папа качал мед. Мы были сытые.
А колхозники снова голодали, собирая весной перемерзшую картошку, траву-березку. И пекли из нее черные, как жмых, твердые лепешки. От них случались запоры, с которыми они шли к нашему папе.
Весной 1939 года папу срочно вызвали в райздравотдел на совещание. Сообщение Деминой было тревожное: среди населения Шадринского района появилась смертность от неизвестной до того времени болезни, признаками которой были: острая боль в животе, рвота и пятна на теле. Болезнь признавали инфекционной.
По прибытии домой папы, его срочно вызвали оказать помощь двум заболевшим сестрам. Признаки их болезни совпадали с сообщенными в райздравотделе.
При тщательном опросе родителей девочек, которые умерли, папа пришел к выводу, что причиной болезни было перезимовавшее зерно,
140
колоски которого сестры собирали и ели. Оно содержало смертеьный яд. Девушек обмыли раствором хлорки и даже облили их могилы. Срочно были приняты меры по борьбе с эпидемией. В село приехала врач Трегубова Берта Михайловна для лабораторной работы. В короткий срок она сделала анализы крови всему населению. Людей, кровь которых имела мало защитных телец против инфекции, ставили на дополнительное питание, которое было организовано в школе. Еще не было названия болезни, не установлен ее возбудитель, но необходимые меры защиты населения были приняты. Папа запретил собирать перезимовавшее зерно. Кормили жидкой манной кашей на
молоке. Включили на питание и папу, но он кашу не ел, а отдавал ее нам, детям. 3 месяца питания сильно поддержали население, эпидемия прекратилась. Болезнь вскоре получила название и вызывалась она ядом перезимовавшего зерна.
Несмотря на голод и другие житейские трудности, жизнь шла своим чередом. Однажды, всех облетела весть: в сельский совет купили патефон и пластинки! Взрослые и дети до отказа заполнили тесное помещение сельского совета. Завклубом покрутил ручку патефона, поставил пластинку и звонкий голос певицы зазвучал в помещении. Пела Лидия Русланова «Разлилась Волга широко…», а потом «Белый пароход» Утесова. Вот диво, так диво! Только и разговоров было о патефоне. Позднее поставили репродуктор, этот говорящий чудо-ящик также вызвал много разговоров и во многом изменил самих сельчан, которые стали приобщаться к русской и советской культуре. По радио звучала поэзия Маяковского, Демьяна Бедного … Люди слушали по радио новости всей страны.
Передовая сельская интеллигенция организовывала концерты, спектакли,вечера с редким показом кино-ф ильмов, оживляла деревенскую жизнь. Я помню, сколько труда надо было, чтобы протопить клуб, приспособленный в помещении церкви, музыкальные колокола с которой были сброшены. Несколько лет маячил обезображенный облезлый купол над клубом. Впоследствие его снесли и сделали крышу. Репетиции проводили в школе.
Папа был всесторонне развитый человек, он был не только охотник и рыболов. Не было такого периода в жизни. Чтобы его ничто не
141
интересовало и не увлекало, такой же интерес ко всему он старался привить нам. Помимо рисования он любил играть на музыкальных инструментах. На стене нашей комнаты, смежной с аптекой, висели: скрипка, две гитары, мандолина, две балалайки. В длинные зимние вечера в нашей горнице собирались учителя, медработники, брали все по инструменту, некоторые приносили с собой, и начинала звучать музыка. Играл целый оркестр. Ведущим организатором и настройщиком был талантливый молодой колхозник тракторист Анатолий Иванович. Играл он на всех инструментах. Мы, дети, сидели и слушали, а потом пытались играть и сами. Цыганочка, вальсы, пляски, русские песни до сих пор мелодично звучат в моей памяти. Мы в юношестве благодарно вспоминали отца и не расставались с гитарами. Инструменты сохранились и до внуков.
У отца был интерес ко всему новому, в том числе и к технике. Появились велосипеды – папа покупает велосипед. Потом мотоцикл. Страсть к технике передалась всем его трем сыновьям.
Вырастут они, отслужат в армии, Анатолий и Василий всю жизнь будут ездить на мотоциклах, Анатолий же сам сконструирует снегоход. Саша, младшенький, будет водителем 1 класса, до самой пенсии будет возить туристов по Крыму, показывая вместе с экскурсоводом места боевой славы гражданской и отечественной войны, в том числе и Турецкий вал, который был взят Красной армией, в составе которой служил в то время наш отец.
А меж тем жизнь деревни нельзя было назвать благополучной. В России в 1932- 1933 годах пострадало от голода 25 – 30 миллионов человек. Таков был результат перегибов, допущенных при коллективизации крестьянских хозяйств.
Стране требовалось оборудование для заводов. Нужна была валюта. А валюту давала главная статья нашего экспорта – хлеб. В 1930 году за границу было продано 48 миллионов центнеров хлеба, в 1931 году – 52 миллиона. При меньшем урожае у колхозов изымали весь хлеб и отправляли на экспорт. В упадок пришло колхозное хозяйство, в 1934 году лошадей и крупного рогатого скота стало в 2 раза меньше по сравнению с 1928 годом. Росло недовольство крестьян, которые сочиняли частушки, критикующие Советскую власть:
142
Всю пшеницу за границу,
Нам кино, да радио.
Наедимся суррогату
Нашим жопам на диво!
Калина-малина,
Нет штанов у Сталина,
Были, да у Рыкова,
И то Петра Великого!
Пополнение государственных закромов шло до 1958 года. У колхозников не было никакой заинтересованности в колхозной работе. Трудодни очень мало отоваривались. Но люди не давали колхозам развалиться., сдавая весь урожай государству, крепя его мощь, живя в основном за счет своих
приусадебных хозяйств. Но подсобные хозяйства облагались налогами, хозяева должны были сдавать государству определенное количество продукции со своего хозяйства: молоко, шерсть, мясо, яйца, картофель. Но люди России все перенесли и в конечном итоге построили подлинно народное государство.
В Соровском я училась с 3 класса. Училась неважно. И своим первым учителем считаю самого строгого Сергея Кузьмича Кетова, который применил все свое мастерство преподавателя и заставил меня учиться хорошо. С 5 класса нам приходилось продолжать обучение в Осиновке, так как в Соровском была только начальная школа. Мы пешком ходили за 7 километров в Осиновку, где моя родина, в школу, которую строила тетя Тася с дядей Федором.
143
Глава 14
Девичьи весны. Первая любовь
Я уже подросла и пора мне уже выходить на «сцену». Я вполне осмысленно относилась к своему будущему, которое полностью зависело от моего настоящего: сумею ли я своим детским умом, силой воли, выдержкой организма одолеть настоящее, с его трудностями. А трудностей много, и преодолеть их, не сломаться, не расслабиться должны помочь взрослые – мама с папой. Великое счастье, когда они есть – добрые, сердечные и терпеливые.
По окончании 4-х классов в Соровском я продолжила учебу, как я уже говорила, в Осиновской средней школе за 7 километров от дома. Первую зиму я с Тоней Менщиковой, Валей Перцевой жила у одних старичков на квартире, а с наступлением весны мы рвались на природу, решили ходить в школу в Осиновку из родительского дома из Соровского.
Бедная добрая моя мама! Она вставала в 4 часа утра, чтобы покормить меня, а потом и моих братьев. Я шла через все огромное село, заходила к подругам: Мане Велижанцевой, Лиде Русаковой, Гале Назаровой и мы вместе незаметно преодолевали огромное расстояние. И в последующие годы мы не снимали никаких углов, в любой мороз ходили в школу ежедневно пешком по возвышенности, соединяющей Соровское с Осиновкой. По ней, как по высокому берегу, проходила дорога, а зимой шли напрямую по замерзшей Исети через луг с кустарниками.
Ходили гурьбой – по-одиночке было страшно. В зимнее темное утро в 5 часов кусты нам чудились волками и медведями. Зато из школы идти было весело. Мальчишки всегда убегали раньше нас и прикрепляли на льду и на кустарниках сочиненные стенгазеты и листовки с карикатурами. Иногда мы ложились на тонкий лед и наблюдали за водяными жуками и незамерзшими водорослями. И тем интереснее для нас было, что в такой мороз подо льдом все живое и подвижное.
За три года учебы по дороге из школы домой мы с подружками поведали друг другу все тайны нашей жизни, рассказали все сказки, какие
144
знали, пересказали все выученные уроки. Училась я хорошо. Громко, смело и бойко отвечала. Но с алгеброй мне не везло. В 7-ом классе у меня по материнской линии развилась близорукость, я плохо видела с доски, но стеснялась спросить, что на ней написано, поэтому с трудом успевала на «хорошо».
Больше всего мне запомнились озорные приключения, хотя и не безвредные. Однажды, мы втроем с подружками пришли в школу мокрые и опоздали на уроки. Учились мы тогда в 7 классе. Я, Маруся Уфимцева, Маруся Менщикова шли горой. Под горой тоже была дорога, по ней шла Галя Назарова. Все хорошие примерные ученицы. Мы решили с Галей Назаровой состязаться, кто кого обгонит. Из наших сумок падали молоко, хлеб, ручки, пеналы, а мы все бежали, еле успевая их подобрать. Было тепло, пахло весной, хотелось порезвиться, подурачиться. От Гали мы отстали, обе Маруси в новых костюмах стали кататься с горы. Нижняя дорога была грязная. Для большего эффекта они, скатившись, припадали лицом в жидкую грязь, потом поднимали голову – сверкали только глаза и зубы. Хохотали до боли в животах и икоты.
Подошли к Осиновке. На околице блестело озерко от весенней распутицы. Вода теплая, на дне зеленела трава. Обе Маруси забрели прямо в ботинках в эту лужу и стали стирать костюмы, окунаясь и приседая. Я была совсем сухая, жалела одежду.
- Девчонки! – кричит Уфимцева,- на историю опоздали! Скажем Николаю Александровичу, что мы шли через лывы и упали, а Рая вытаскивала, - и стала брызгать на меня водой.
Николай Александрович – директор школы - высокий, стройный, красивый мужчина, с правильными чертами лица, голубыми глазами, волнистой копной золотистых волос при виде нас лукаво улыбнулся. Выслушав наши объяснения, он отпустил нас домой:
- Не можете же вы совсем мокрые заниматься. Идите домой, с вас течет.
Всю дорогу домой девчонки дурачились, присели, съели хлеб с
145
молоком, а домой пришли только после окончания занятий, боясь разоблачения родителями. Мы свой прогул сохранили в строжайшей тайне от родителей.
Через много лет я узнала, что наш директор школы, Николай Александрович, погиб на фронте, я в ужасе содрогнулась, представив, что он такой красивый, высокий, с копной золотистых волос, падает от вражеской пули, как срубленный тополь. Я часто вспоминаю нашего директора. Он был очень строгий, но стоило ему улыбнуться, как все вокруг озарялись его улыбкой. Жена его, симпатичная, добрая женщина, подарила ему 2-их сыновей. Они унаследовали внешние черты и внутренние качества своего отца. Пусть они будут счастливы и не узнают войны.
Вспоминаю село нашей радужной юности. Сколько судеб парней и девушек складывалось в нем со счастливым предначертанием любви. Кто мог подумать, что через несколько лет придет нашествие коричневой чумы и искромсает, покалечит человеческие судьбы. На заре прекрасной юности никто не думал- не гадал, что нас ждет впереди.
После того, как погиб любимый моей сестры Вари Иван Торушков, она долго не могла встретить парня, равного ему. Многим она нравилась, но сердце тосковало об Иване. Все остальные были не такие.
Однажды, совершенно случайно, Варя на улице встретилась с Иваном Назаровым С первого взгляда они понравились друг другу. Отслужив в армии, Иван поехал учиться на мастера маслозавода в Чашу в школу маслоделов. Приехав в Соровское на побывку, он шел домой, а Варя возвращалась из магазина. Ей понравился кареглазый красивый брюнет шутливого характера с ослепительной улыбкой. Он был чем-то похож на Ивана Торушкова, и первая любовь осталась в ней жить навсегда к Ивану Назарову.
Варя родила двух мальчиков от Ивана: Гену и Сашу. Как любил их Иван! Как он был счастлив! Работал он мастером Батуринского маслозавода, где когда-то наш отец открывал медпункт. Легко и счастливо прожила молодая семья пять лет, но тут началась война. 12 августа 1941 года Ивана Филимоновича мобилизовали в армию с отправкой на фронт. Варя поехала его провожать.
146
- Варя, давай сфотографируемся на память, - попросил Иван.
Сфотографировались. Часть его стояла в Челябинске. Варя еще один раз ездила туда, повидавшись с ним в последний раз. Несколько писем пришло от Ивана с дороги. Последнее письмо пришло с сообщением, что везут их на Воронеж, где идут ожесточенные бои. Вся оккупированная немцами земля была в огне пожарищ. И все, кто первыми принимали бои в 1941 -42 годах – погибли. Чудом остались жить единицы.
Пришла Варе похоронка: Иван Филимонович Назаров погиб под Воронежем в боях за родину.
Наступила у Вари тяжелая жизнь, она часто стала себя называть Варварой-великомученицей. После известия о гибели мужа Варя с двумя своими сыновьями переехала ближе к своим родителям, в деревню Кокорино, где те жили во время войны. Я не могу без слез вспоминать Ивана, будто он стоит живой и просит: «Не забывайте меня. Не забывайте. Вы живы, потому что меня нет». Это будет потом, через несколько лет, а пока идет лето 1937 года.
Наступили и зацвели наши девичьи весны. Мы с каждым днем хорошели, как распускавшиеся бутоны роз. Следили за одеждой. Я сама сшила себе несколько платьев, скроенных портнихой. Наши секреты все чаще сводились к мальчикам, а они – наши ровесники- ничуть не хотели нам понравиться. Мы без конца говорили и мечтали о любви, ни разу еще не испытав этого чувства: когда она придет? И какая она, любовь? Девчонки все признавались, что неравнодушны к нашему молодому учителю зоологии Анатолию Борисовичу Топоркову. Он был на 5 лет постарше нас, пел, играл на музыкальных инструментах, красивый брюнет, хороший спортсмен и организатор всяких массовых мероприятий. Нам, казалось, что мы все были влюблены в него. Это были предвестники первой любви.
Пришла она не сразу, не с первого взгляда, а постепенно: из массы парней выделился тот, которому я приглянулась. Я все чаще и чаще ловила на себе взгляд Алешки Жихарева. Эти, еле заметные знаки внимания, стали нас связывать невидимыми нитями притяжения.
147
Алексей был старше нас и поступил учиться в Шадринский сельхозтехникум, расположенный в лесу у озера. Выходили из него зоотехники, мелиораторы, агрономы. Прошел год его успешной учебы, я заканчивала школу-семилетку. Перед нами были открыты двери всех учебных заведений, но мы были настолько скромны и стеснительны, что боялись ехать далеко от родителей, да и если бы и захотели – средства родителей не позволяли. Я любила медицину, любила рисовать…, но уехать куда-то одной, без подружек, да еще по железной дороге – боже упаси! Погибну!
Я и мои подруги: Маруся Уфимцева, Маруся Менщикова, Галя Назарова, Лида Русакова, а также Митя Истомин подали заявления в Шадринское педучилище. Тоня Менщикова – в школу медсестер, Маша Велижанцева уехала в Магнитогорск к сестре Нюре и поступила в фельдшерско-акушерское училище.
До экзаменов было два месяца, и мы наслаждались теплом, солнцем, купанием. Дружба и юные увлечения были начало знакомства с мальчишками. Вспоминаю я Соровское, как праздник нашей юности, опьяняющий первыми чувствами любви, праздник, с наступлением которого не елось, не пилось, не спалось, праздник со слезами на глазах от мук любви, робких свиданий, горьких расставаний и разочарований. Может, это еще не первая любовь, может еще не настоящая, но как прекрасна! Как чиста и невинна! Первые неловкие попытки ухаживания, молчание вдвоем на скамейке до рассвета, эта неповторимая прелесть летних ночей.
Все мои воспоминания в этом плане связаны с семьей Жихаревых, которая заслуживает описания. Отец, Петр Иванович, работал директором маслозавода. Недалеко находился его дом, огромный, обнесенный садом. В этом доме жили Жихаревы. У сада стояли две скамейки. Отец был высокий и крепкий мужчина. Алексей и Федор – его сыновья- были точной копией отца. Высокие, красивые, умные брюнеты с прямыми носами, серыми глазами. Одаренные музыкальным слухом, прекрасно играли на баяне и гитаре и были всегда в центре внимания молодежи. Жил в их семье еще Иван Жихарев- сродный брат Алексея и Федора, сирота. Тоня Менщикова дружила с Иваном, а я с Алексеем. Федор – брат его – учился в институте в Свердловске.
148
Многолюдные, веселые праздники были в Соровском. Те, кто разъехался учиться в другие места, съезжались в свое родное село, и все собирались возле дома Жихаревых: разговаривали, пели, плясали. Днем катались на велосипедах, которых было множество. Группами уходили в луг с гармошкой. До женитьбы было еще очень далеко. Дружили, любили, ждали свиданий, но когда начинался учебный год уезжали друг от друга, и все чувства охлаждались. Я очень боялась увлекаться мальчиками, считала, что учеба несовместима с любовью. В наших отношениях пошел разлад.
Через год летом мы встретились с Алексеем, в нас все еще жило что-то детское, несерьезное.
Когда мы шли с Алексеем, выясняя наши отношения, он сказал:
- А я тебя любил…
- Если б любил, то не забыл, - ответила я.
- А я и не забыл. Клянусь прахом дохлой кобылы, - возможно, от неловкости момента сказал он.
Во мне все взбунтовалось! Я не простила такого выражения, и мы расстались. Расстались, унося в душе горечь разлуки и сожаление о том, что мы что-то такое потеряли, что никогда уже не вернется. И осталось это расставание в памяти на всю жизнь, как что-то недоговоренное, незаконченное. От общих знакомых я получала скупые сведения о его дальнейшей жизни, но лично с ним не пришлось встретиться.
В жизни я была счастливейшим человеком, но в душе нет-нет, да возникало желание повидать Алексея, каким он стал. Соровское, его вечерние закаты и утренние зори, до которых мы сидели парами у дома Жихаревых – всю жизнь живет в моей памяти. До рассвета сидим, потом пробираемся в наш сад, где на веранде нас ждала постель. А мама стучит в дверь:
- Девки, вы че так рано проснулись?
149
А нам смешно, мы еще и спать-то не ложились. Я отвечаю:
- Мама, мы на лодке за речку собрались брюкву в огороде поливать.
Спали с подружками все лето вповалку у нас на веранде. Ночью, просыпаясь, слышали шепот влюбленных пар, притаившихся в нашем саду в чаще разросшихся деревьев. Всюду был покой, мир и царила любовь. Она подстерегала нас на каждом шагу, в каждом взгляде, при каждой случайной встрече, и это бывает один раз в юности, по весне нашей жизни. И придет такая любовь, которая будет светить и согревать тебя до самого конца. Только не проглядеть бы ее, не упустить, не потерять.
150
Книга 2
Родина – мать зовет!
Посвящаю памяти супруга
Белоногова Александра
Архиповича
и других участников
Великой Отечественной войны
.
1. 1938 год. Саша Белоногов
2. Саша служит на границе. Я учусь и работаю
3. Карело-финская война. Я – учительница
4. Война! Беженцы. Работа в тылу
5. Первые дни войны
6. В тылу все труднее
7. Саша жив! Оборона Киева
8. Брат Анатолий на фронте Освобождение Европы от фашизма
9. День Победы! Долгожданная встреча
10. Европа салютует победителям
11. Златокудрая Маша
12. Свадьба. Встреча фронтовиков
13. Западная Украина
14. Ликвидация бандеровцев
15. Дорога на Крайний Север
16. Колыма. Адыгалах. Жертвы репрессий
17. Усть-Нера. Усть-Омчуг
18. Отпуск. Крым
19. Магадан – столица Колымского края
20. 1953 год.Отпуск. Смерть сыночка
21. Демобилизация
Глава 1
1938 год. Саша Белоногов
Мы взрослели, и перед нами возникали проблемы, от решения которых зависело наше будущее. Задачи нелегкие: найти себя в труде и личной жизни, приобрести профессию, быть полезным стране, создать крепкую семью на основе любви и уважения. То и другое зависит от воспитания , большую роль в котором играет окружающая среда. Маме некогда было вести с нами беседы, но, имея сестру Варю, на 10 лет старше себя, я очень рано усвоила уроки о сохранении девичьей чести. В создании счастливой семьи это играет первостепенную роль. Не растраченное чувство любви будет жить во мне в течение всей моей жизни.
По окончании 4-х классов передо мной стоял вопрос: к какой жизни себя готовить: учиться преодолевать трудности или бросить все и идти работать в колхоз, ухаживать за телятами и коровами. По примеру своего отца я сделала выбор: с трудностями, но учиться. Другой жизни я не представляла.
Успешно закончив семилетнюю школу, я готовилась к поступлению в педагогическое училище. Жили мы с девчонками в Шадринске на колхозном дворе, готовились, недоедали, но все же выдержали экзамены. Очень переживали, ведь решалась наша судьба.
Поступив в училище, мы жили в общежитии по улице Карла Маркса на 1-ом этаже. На 2-ом этаже жили наши преподаватели. Жили дружно, весело. Много ходили в драмтеатр на премьеры по абонементам. С мальчишками не дружили, боялись отвлекаться от учебы.
Время шло, наступила весна, и нас ждали летние каникулы и все прелести деревенской жизни. Окончилось наше полуголодное существование и походы домой за 30 километров, от которых не успевали отдохнуть наши ноги. Время было трудное, одна легковая машина полуторка на весь колхоз, да два или один трактор.
151
1937 год был более плодородным и сытым. Люди уже не искали, как и где достать хлеб или чем его заменить, и жизнь стала веселее. Съехались в Соровское все студенты, отпускники из городов. Приехала из Магнитогорска Маша Велижанцева на каникулы и первым делом пришла ко мне. Она меня поразила своим внешним видом и говором. У Маши были взрослые сестры, учительницы, одежда у них была модная, Маше они помогали. И она, красивая, нарядная блондинка с золотистыми распущенными волосами выглядела впечатляюще. А как она красиво говорила – заслушаешься! Я поставила чай, угостила Машу медом с хлебом, и мы долго болтали. Я с интересом слушала ее. Потом я оделась, причесалась, и мы пошли с Машей по селу. Был религиозный праздник – Иванов день. У каждого двора на скамейках сидели люди. У одних дворов - старики, у других – молодежь. Наискосок от дома Жихаревых жила моя подружка Лида Русакова со своими родителями. И у этих двух дворов было множество молодежи. Заливисто, с переборами пела гармонь Матвея Белоногова, мужа Юлии Русаковой, сестры Лидии. Играл Матвей прекрасно. Напротив сидел Алексей Жихарев, как будто соревнуясь в мастерстве, играл на своей гармони, не уступая Матвею. Тут и там танцевали, пели, смеялись. Танцы сменялись пляской и девичьими частушками. У обеих оград было много незнакомых молодых людей.
Когда мы поравнялись с группой Русаковых, к нам подбежала Лидия, подвела к нам двух молодых парней и стала знакомить:
- Девочки, познакомьтесь с моими гостями: это Саша, брат Матвея, а это – мой двоюродный брат Илья.
Познакомились, постояли, и мы с Машей Велижанцевой пошли к другой подружке, Маше Уфимцевой в Володину – это край так назывался. Прошли уже порядочно, и вдруг моя подруга, обернувшись, восклицает:
- Рая, они идут за нами следом!
Мы вошли во двор Уфимцевых, Маши дома не было, но мы не выходили, а парни стояли, ждали нас.
- Что делать? – спрашиваю я.
152
- Пойдем, Рая, не будем же здесь ночевать, - отвечала подруга.
Мы с Машей вышли, я держала ее под руку, а Саша попросил разрешения взять меня под руку, а Илья взял Машу. Потом мы незаметно попарно
разошлись. Наши новые знакомые были старше нас на 4 года и оба работали. Илья был преподавателем в школе. Я спросила Сашу:
- Вы учитесь или работаете?
- Учусь, – улыбнулся он.
И только на второй день при встрече он сказал, что работает в горпрокуратуре Нижнего Тагила народным следователем, куда приехал по направлению из Свердловска. Жил Саша в центре Нижнего Тагила в комнате на общей кухне на 2 этаже. Приехал Саша в Соровское в гости к своим родственникам – брату Матвею и его жене Юлии.
Я очень стеснялась, краснела, не помню, что отвечала, а Саша улыбался над моим стеснением.
Поздно вечером наши новые знакомые пошли провожать нас по домам. Сначала меня, а потом Машу.
На следующий день пришла Маша, и не одна, а с Лидой, которую послали за нами Саша с Ильей. Я стеснялась своего наряда, нового ничего не успела пошить, а мои платья были очень уж простенькими, я была одета в ситцевый сарафанчик и хлопчатобумажную кофточку. Маша Велижанцева пришла в роскошном зеленом шелковом платье сестры Гали, и смотрелась очень эффектно. Илья был одет в костюм, но без шика. Зато Саша одет был очень элегантно: новый коверкотовый костюм, рубашка из шелка исключительной белизны, красивый галстук и лакированные туфли дополняли его шикарный гардероб. Черные волосы были завиты. Я чувствовала себя, как дочь станционного смотрителя, из фильма, который я видела в Шадринске. Саша проявлял скромность и вроде бы не замечал моего неловкого положения. Маша похожа была на барышню, а я на бедную золушку. Пошли все в луг. Погода была прекрасная. В лугу разошлись парами, выбирая место, где присесть. У самой речки мы
153
выбрали прекрасный уголок. Тень огромной ивы заслоняла от палящего солнца. Саша постелил на бугорок газету, снял пиджак, сел и посадил меня на колено. Мои нежные и розовые щеки, очевидно, восхищали его, и он пытался меня целовать, а я отворачивалась и вырывалась. Он смеялся и ловил мое лицо, а, поймав мои губы, оставлял синяки. О, ужас! Я не помню, как закрывши уголок губ носовым платком, шла домой, как мне было стыдно!
Отпуск Саши кончался, и он с Ильей после обеда пошли в Качесову. Саша не отпустил меня, и мы с Машей Велижанцевой их проводили. Матвей с гармошкой шел впереди, Юлия с ребенком на руках рядом с ним. Звуки вальса широко разливались над селом, привлекая любознательных. Мы с Машей шли, как зачарованные, хотя я про себя думала: скорей бы это мученье кончилось. Я страдала от стыда за синяк на губе и про себя ругала Сашу. За деревней мы разошлись парами и, попрощавшись, расстались. Каждый думал про себя: почему так грустно устроен мир? Все встречи кончаются разлукой?
После отъезда наших кавалеров нам с Машей стало ужасно тоскливо. Жизнь опустела, словно исчезло самое главное в ней, что составляло ее смысл. Целыми днями мы говорили о своих любимых. Маша принесла модный сарафан, кофточку, платье с баской, а я стала кроить, чтобы сшить себе такие вещи, а Маша мне помогала. А разговоры наши были только об Илье, да Саше. Как нам их не доставало: таких сильных, смелых, уже крепко стоявших на земле. Пройдет еще 2 дня, и моя милая подруга уедет в Магнитогорск на учебу в свое фельдшерско-акушерское училище. Я еще больше заскучала. Мне захотелось всегда быть вместе с любимым человеком.
Нежданно-негаданно на пороге появилась Лида Русакова с радостным сообщением:
- Рая, Саша пришел из Качесовой! Все пришли еще раз повидаться перед отъездом. Он послал меня за тобой.
- Ура! – кричала я по-детски, хлопая в ладоши и подпрыгивая, - Саша пришел! Саша пришел!
154
Три дня мы были вместе. Нам обоим не верилось, что мы снова вместе.
- Я очень скучал по тебе. А ты, Рая, скучала? – спрашивал он.
- Да…- тихо отвечала я.
- Рая, так не хочется с тобой расставаться, а надо идти к родителям. Может, вместе пойдем? Скажи, согласна или нет? Я очень хочу показать тебя маме и папе. Там гостит Илья, Лида тоже пойдет вместе с нами.
Я решила пойти с Лидой к ним. Я хотела выглядеть как можно лучше и выпросила у акушерки Вали самое нарядное платье с юбкой «солнце», с длинными рукавами и воротничком. Шелк был тяжелый, бежевого цвета. Сидело оно на мене отлично. В нем я была очень красивая, элегантная, стройная.
В Качесовой у родителей Саши собралось много родственников. Было шумно и весело. Саша представил меня своим близким, папе и маме. Людмила Александровна Белоногова очень удивилась поступку своего сына:
- Рая, это единственный случай, когда сын не стесняется познакомить родителей со своей девушкой. Мы – люди деревенские, так он стеснялся в Свердловске знакомить девушек с нами. Нас незаконно раскулачили, выслали в 1932 году в Свердловск. Жили в бараке на УЗТМ. Архип-то, мой старик, поступил робить сторожем в нарсуд и в этом же году пристроил туда Шурика курьером. Было ему 14 лет. Днем работал, а вечером учился Люди уж больно хорошие работали в суде: и молодые, и пожилые. Глядя на них, пошел Шурик по их дорожке. Работал с большим старанием, поставили делопроизводителем суда, потом секлетарем, а потом и учиться послали. Друзья у него хорошие в Свердловске: два брата-сталевара и студент рабфака Валент. Инженером стал Валент. Танцевать научились, и стал он стесняться нашей отсталости. Поставили Шурика на ноги, оставили в Свердловске с Анной, жили они в бараке на УЗТМ, а мы со стариком вернулись в деревню, раскулачивание признали незаконныи и нам вернули нашу избу.
155
- Ну, мама, ты все мою биографию рассказала.
- Дак я ведь тебе лучше делаю, чтобы Рая знала, что ты за человек.
Юля с Лидой подали ужин. Наваристые щи из русской печи были изумительными, селянка из клубники, чай с топленым молоком – все было очень вкусно.
Познакомившись с родителями Саши, с его биографией, я уже не стала так стесняться его внешнего вида, приписав это его аккуратности, стремлению быть культурным, интеллигентным.
Отец Саши, Архип Федорович, после ужина предложил пойти в деревню Назарову к Даниилу Степановичу Косовских – другу моего папы, Семена Романовича. Все согласились. Как всегда Матвей с гармошкой был в центре компании. Деревня Назарова была всего в 1 километре от Качесово. Мы с Сашей шли, отстав от компании. Мне нравилась его самостоятельность и взрослость. Ведь он уже решал судьбы людей, расследуя уголовные дела.
Семья Косовских была чрезвычайно интересная. Это были друзья Архипа Федоровича Белоногова, люди интеллигентные, гостеприимные. Их интересовало все многообразие жизни и они от буква до буквы читали множество выписываемых газет. Даниил Степанович хорошо разбирался в политике, с ним было интересно вести беседы.
Фекла Степановна, жена Даниила Степановича, собрала угощение и поставила для встречи бутылочку водки и вина в графине. Матвей и Даниил Степанович выпили по рюмке водки, а Архип Федорович и Саша, а также все женщины, кроме Людмилы Александровны, она не пила, – по рюмке вина. Я чуть- чуть пригубила. Вообще до этого дня я вина не пробовала, и очень стеснялась этой процедуры. «Что люди подумают? Пьяница и только»,- думала я. Саша также не увлекался вином. Потом он мне рассказал, что все его друзья – трезвенники.
После ужина все перешли в горницу, вынесли стол. Матвей заиграл цыганочку, а Юлия сделала выход, вызывая Сашу, он прошел круг, красиво раскланиваясь и улыбаясь. Дойдя до меня, он остановился и
156
галантным движением рук пригласил меня на танец. Настолько был очаровательный этот жест, что перед ним не устояла бы ни одна женщина. Танцам нас учили в педучилище на 1 курсе артисты театра. Вытянув на уровне плеч руки, меняя их положение, я сделала выход по-цыгански замедленным движением ног поочередно притормаживая шаги, а потом, с нарастанием темпа музыки ускоряла движения, меняя пластику рук, а когда темп музыки набрал большую быстроту, я закружилась. Раструбы юбки-солнца выпрямились, образовав колокол. Подол волнами плавал вокруг моей стройной хрупкой фигуры. Лицо мое разгорелось, глаза светились искрами радости, я улыбалась. Я старалась не ударить лицом в грязь, а шелковое «солнце», то собираясь веером, то расправляясь во всю ширину, помогало сделаться обворожительной. Снова вышли Саша, Лида, Юля, Илья и танцевали все вместе.
Сделали передышку. И вдруг Юля говорит:
- Интересно посмотреть в будущее: кому ты, Саша, достанешься?
- Райке! Райке! Кому же больше, отвечал уверенно Даниил Степанович, восхищенный моим цветущим видом, моей скромностью, которая придает прелесть молодым девушкам.
Поздно вечером, поблагодарив хозяев и попрощавшись с ними, мы вышли на улицу. Ночь была очаровательная. Мы попали в ее ласковые теплые объятья. Она, как мать, своим теплым дыханием согревала нас, погружала в мир прекрасных ощущений, навевая волшебный сон любви и покоя. И как хотелось, чтобы эти мгновения никогда не заканчивались.
Возвратившись в Качесово, мы стали решать, кому где спать. Мне было ужасно стыдно, когда при родителях Саша сказал:
- А мы с Раей пойдем спать на природу, на сеновал.
Юлия, улыбаясь, сделала наказ:
- Саша, мы в ответе перед Ольгой Поликарповной за Раю. Смотри, не обижай ее. А ты, Рая, кричи, если что…
157
- Если бы мы не дали Ольге Поликарповне слово, что с Раей ничего не случится, то она не отпустила бы ее со мной, - ответил Саша.
Летние ночи и так коротки, а мы легли поздно, то спать нам пришлось мало. Ночь была настолько тепла, а одуряющий аромат свежего сена был настолько сильным, что мы открыли дверь сеновала и, утомленные переживаниями любви, погрузились во внезапный сон. Спали до прихода Лидии. Я проснулась от шороха: в ногах стояла Лидия. Саша в трусах и без майки крепко спал, на мне была шелковая рубашка и трусы, не прикрытые простыней. Было жарко, и она валялась в ногах.
- Доброе утро, засони! Вставайте завтракать! Мать блинов напекла!
Саша был внимательным ухажером. Он подносил и наливал воду в рукомойник, дал свою зубную пасту и даже щетку, а я все восхищалась, какой он аккуратный, какой у него во всем порядок, а вещи все добротные, красивые. «Хороший хозяин будет»,- подумала я. Пока я приводила в порядок прическу в другой комнате, Илья нашел момент спросить у Саши:
- Было ли между вами что серьезное?
- Нет! Я хозяин своего слова. Я люблю ее и, возможно, отслужив в армии, женюсь на ней.
Говоря о женитьбе, разве он мог знать, что через три года загорит и закружится наша планета в огне войны, вздыбится земля и закроет солнце и небо черной смертоносной тучей.
Золотые мгновения были не вечными, вернее, уже канули в вечность, уступив место другим – мгновениям прощания. Саша, Юля и Матвей уезжала в Свердловск. Саша пошел провожать меня в Соровское. До чего коротка эта длинная дорога! До чего короткий этот длинный летний день! До чего короткое знакомство и какое долгое и томительное ждет ожидание. Сашу должны призвать в армию на срочную службу. И потому такое трогательное было расставание. Мы держались за руки, стояли и не отрываясь смотрели друг на друга, стараясь запечатлеть в памяти на долгие три года дорогие милые сердцу черты.
158
- Какая ты красивая, Рая…, - сказал он и вздохнул.
За околицей села Нижняя Полевая мы расставались…долго и неохотно. Много раз поцеловавшись, расходились, потом останавливались, оборачивались и Саша просил: « Рая, подожди…»
И все начиналось сначала. Так, с грустью и тоской уходили мы друг от друга на долгие годы в неизвестность. Сведет ли нас судьба с Сашей? Мы успели крепко полюбить друг друга. Он просил ждать его.
19 июля 1938 года Саша писал из Нижнего Тагила: «Из Свердловска приезжали Матвей с Юлей. Ездили в дом отдыха «Руш», но всюду было скучно без любимого друга, без тебя, Рая». 19 сентября 1938 года Сашу призвали в ряды Красной Армии на срочную службу. Он написал мне длинное письмо, хотел встретиться со мной в Шадринске, был в педучилище, но меня там не оказалось.
В добрый путь, любимый дорогой друг! Я буду ждать тебя!
159
Глава 2
Саша служит на границе. Я учусь и работаю
Как короткий приятный летний сон пролетели каникулы, оставив необыкновенные воспоминания о встречах с любимым, надежду на исполнение наших клятв. Наступили дни нашей с подругами учебы. И дни тяжелой работы наших преподавателей, которые воспитывали и обучали кадры, способные вырастить нового человека, человека социалистического общества.
В будущем перед нами открывалась большая перспектива и завидное предначертание: в маленьких детских душах зажечь огонь любви ко всему прекрасному, любви к Родине и народу, любви к жизни и труду. И прежде всего наши сердца должны гореть пламенем, чтобы зажечь сердца детей.
Преподаватели были прекрасные. Много у нас было практики. Лучшим отдыхом для нас было посещение Шадринского драмтеатра. Мы за время учебы просмотрели все пьесы русской и зарубежной классики. Артисты: супруги Оссовские, Ланская, Любарский, Раиса Вейс, Башков и другие пленяли нас своей превосходной игрой. Богатые декорации и костюмы восхищали нас. Башков играл любовников и все девчонки были влюблены в него. Чуть не все заборы Шадринска были исписаны крупными буквами «Душечка Башков». Наплыв зрителей был такой, что билеты разбирали за месяц вперед.
На втором курсе мы жили уже в другом общежитии, оно вдавалось на территорию горсада, и нам не нужно было покупать входных билетов. Мы с крыши сарая спускались рядом с танцплощадкой. Девчонки по-прежнему менялись одеждой друг с другом, чтобы не ходить в театр в одном и том же платье. В стране налаживалось положение с питанием, но в одежде чувствовался недостаток. С вечера занимали очереди, чтобы купить материал на платье или заказать в мастерской пальто. Привозили очень мало, и купить было трудно. Однажды привезли в сельпо сатин, продавали по 3 метра. Мы с мамой пошли за 10 километров в магазин, но вернулись ни с чем. Толпа мужчин бросилась в открывшуюся дверь, а
160
женщин так давили, что они кричали, а выбраться обратно не могли. Оторвали дощатые сенки от магазина, и они шевелились, как живые, от бьющегося там клубка мужчин. Мама пыталась сзади мужчин найти щелку, чтобы втиснуться в этот клубок, но я ее отговорила. Мне было ее жалко, такую беспомощную, а желание одеть детей было настолько велико, что она готова была пренебречь опасностью.
И все-таки я общими усилиями была одета, и очень хорошо. Варя в Батурино купила мне коверкотовый костюм, босоножки, красивый платок. Тетя Сина – шелковое трикотажное белье, шелковую блузку, юбку. Я пошила несколько платьев из материала, купленного Варей. Сукно на юбку купил папа, и хорошее зимнее пальто. Девчонки завидовали мне, потому что перед всеми стоял вопрос: где купить и на что купить. Моя сестра Варя ходила несколько дней занимала очередь в магазине, чтобы укараулить мне костюм, привезли их только четыре. Фабрики и заводы не работали еще на такую мощность, чтобы всех одеть. Плохо было с обувью. Мы считали большой удачей, если удавалось купить парусиновые туфли.
В 1937 году страну облетела весть, что от вражеской пули погиб верный ленинец, пламенный оратор Сергей Миронович Киров. Переживала вся страна. Стало известно, сто убийцей был Николаев. И вдруг! До нас дошла весть, что жена убийцы Вера Яковлевна Николаева выслана в Шадринск и назначена преподавателем физики в наше педучилище. Мы относились к ней с предубеждением. Это была худощавая, с римским носом и короткой стрижкой красивая женщина. Она никогда не улыбалась и была строга. У нее не было середины. Троек она не ставила. Или 5, или 2. Ни с кем ни о чем она не разговаривала. Носила доброе сердце и тайну содеянного ее мужем под холодной маской непроницаемости.
В более поздние годы, при Хрущеве, мы узнаем из печати, что Николаев и его шофер были расстреляны. По чьей указке действовал Николаев не удалось установить. Все свидетели были расстреляны.
Наша деревня – это очень маленькая ячейка государства. Мне хорошо запомнились все кампании по выборам кандидатов в депутаты Верховного, областного, городского Советов депутатов трудящихся. Фамилии депутатов: Рыков, Рындин, Генявский – я запомнила на всю жизнь. И
161
вдруг – сообщение: все они враги Советской власти. От нас они далеко, мы их не знаем, но ведь кто-то их знал, кто выдвигал эти кандидатуры.
Наш незабываемый первый учитель Сергей Кузьмич с малых лет впитывал в нас любовь и веру в вечность и справедливость ленинских идей. Биографии плеяды большевиков и полководцев-ленинцев мы знали назубок: Сталина, Ворошилова, Леонтьева, Буденного, Тухачевского, Якира, Вознесенского, Блюхера, Егорова, Петровского и других. И вдруг сообщение, узнаем обратное: они в большинстве своем, кроме Сталина, Ворошилова, Буденного, оказались врагами народа. В стране творилось что-то непонятное.
Братья мои росли, и папа часто рассказывал им о гражданской войне, о том, что ему посчастливилось воевать в трижды краснознаменной прославленной дивизии Блюхера. Сколько побед одержано под его мудрым командованием. Гордился им и восхищался папа.
- Рая, - просил отец, - напиши воспоминания для потомков. Этих побед нельзя забыть.
- Папа, я не смогу. Я же не писатель.
И вот, однажды, приехав на зимние каникулы, меня поразила такая картина, которая и сейчас стоит перед глазами!
Открывается дверь, входит папа, словно побитый, оскорбленный, молча сел к столу на табурет, склонив голову. Долго молчал. Потом провел рукой по лицу, собираясь что-то сказать.
- Папа, что с тобой? – спросила я.
- Лучше бы этого я никогда не слышал! - закричал он с негодованием,- оплевали! Убили меня! Ранили в самое сердце! Блюхера! Нашего комдива признали врагом народа!- отец неуклюже размазал по лицу катившиеся слезы.
- Выходит, мы по вражеской указке освобождали Украину и Крым? Урал и Дальний Восток? Сколько крови пролито! Сколько солдат геройски
162
погибло! Сколько побед одержано! Если он враг – разве ему на руку спасать Советскую власть?- возмущался папа, - пять орденов боевого Красного знамени не могли дать предателю! Что-то неладное творится в верхах. Неладно что-то.
И отец плакал, не мог перенести такой удар и не верил, что Блюхер враг народа. По его мнению было наоборот: действовала вражеская рука, уничтожая видных деятелей и полководцев, образы которых всю жизнь носили в сердцах солдаты, прошедшие гражданскую войну. Отец просил меня написать для наших потомков о победах, которые одерживала дивизия Блюхера, в которой он служил.
Пройдет несколько лет, и реабилитированы будут великие полководцы. Но горе! Папа не мог уже этого узнать, он умер в 1953 году. А о реабилитированных военачальниках будет создано много книг. И будут жить они в наших сердцах и истории народа, покуда жив будет народ.
Своим чередом идет моя учеба. Стараюсь овладеть профессией, чтобы встать на ноги. Часто бываем в школах на открытых уроках. Однажды произошел такой случай. Утром мы слушали открытый урок нашей студентки Петуниной. Класс отличался безобразной дисциплиной, но урок все-таки не сорвали. Петунина его провела, но когда мы шли в общежитие с кульками пряников, эти великовозрастные ученички подкараулили нас и отобрали наши пряники.
Живу мечтой о Саше. Получаю письма и предаюсь приятным воспоминаниям. Саша очень внимателен. Пришла открытка с Нарыма, солдаты едут на восток. И вот первое письмо из Иркутска-2. Саша с сослуживцами охраняют иркутский железнодорожный мост. Холода стояли большие, а витаминов совсем не было, у него стали разрушаться зубы. Саша сообщил, что его направили учиться в полковую школу НКВД младшего начальствующего состава.
Письма были для меня всем. Я перечитывала их десятки раз, клала под подушку, чтобы мне приснился мой любимый. Так я по нему скучала! А слова «Милая Рая!» были для меня волшебными. Они вмещали в себя всю гамму любовных излияний, и, читая их, нахлынувшая волна счастья и радости уносила меня в мир, полный любви и нежности, объятий и
163
поцелуев любимого человека. Одним с ним дыханием, одним с ним чувством наполнялись они. Несколько дней назад письмо держали его руки, и, кажется, я чувствовала его дыхание и прикосновение его рук. Я прижимала их к своему лицу и губам.
Через год, окончив полковую школу, Саша был переведен на западную границу заместителем политрука, а затем политруком пограничной заставы в город Лиски Дрогобычской области на реке Сан. Граница проходила по этой реке.
Зорко следят пограничники за каждым камнем, за каждым деревцем на сопредельной стороне, особенно в праздники.
С тех пор моими любимыми песнями были песни про пограничников: «Катюша», «Над рекой застава, а за ней долина…»
Саша всегда в армии нес большую нагрузку по общественной работе: был председателем красноармейского товарищеского суда, ответственным кампании по обмену комсомольских билетов. Он очень гордился своей нелегкой службой. Письма свои подписывал так: «С погранично-чекистским приветом. Крепко целую, Саша».
Днем и ночью, в будни и праздники несли пограничники свою ответственную вахту, ни на минуту не забывая, что на противоположном берегу реки – чужая территория. Советский берег реки – обрывистый, горы Карпаты, заросшие деревьями и кустарниками, тянутся вдоль реки.
Особенно внимателен был дежурный офицер, проверяющий наряды. Из докладов часовых государственной границы о поведении пограничников сопредельной стороны старался разгадать их намерения. Пока они не враги, а такие же солдаты, охраняющие границу своего государства, и приветствуют наших солдат со своего берега, но в любой момент они могут стать нашими врагами. Наблюдательность и бдительность вошли в кровь и плоть солдат-пограничников.
Лида Русакова тоже поступила в педагогическое училище. Жили мы в одном общежитии. У нее, как у родственницы Саши, была большая его фотография. Я попросила у нее посмотреть снимок. Прошло уже два года, как он служит в армии, но ни у меня, ни у него не было наших
164
фотокарточек. Саша в каждом письме просил выслать фото, но я не хотела его разочаровывать, так как фотокарточки были маленькие и плохого качества.
От Маши Велижанцевой писем я не получала.
Жизнь нашего народа менялась в лучшую сторону. Открывались школы, медпункты. Вместо одного врачебного участка, обслуживающего множество деревень от Колмогоровой до Шадринска, открылись медпункты в деревнях Нижне-Полевой, Плоской, Крестах, Кокорино. На врачебный участок в село Соровское направили врача с высшим медицинским образованием. Папа, имеющий большой опыт, не захотел работать под его начальством. Он привык к самостоятельности и попросил перевести его в село Кресты. Так, родители переехали из моего любимого Соровского в другое село, где до революции проходила знаменитая на всю страну Крестовская ярмарка.
Я очень скучала о Соровском. Первый раз я каникулы проводила дома, никуда не ходила. Писала письма, читала книги. Очень много шила. Папа и Варя купили мне четыре отреза, и я кроила и шила.
Мама беспокоилась за меня, что я засижусь в девицах. Посылала меня погулять. Заходили за мной знакомые девушки, приглашали на посиделки, я сходила на них только один раз. Саша писал очень обнадеживающие письма, чтоб я ждала.
Однажды, прислушавшись к совету мамы, получившей из Предеиной от тети Таси письмо, я поехала в гости к родственникам. Я очень осталась довольна, так как встретилась со многими своими школьными товарищами, которые теперь учились в Москве и Свердловске. Было очень весело. За мной стал ухаживать бывший наш учитель Василий Мартьянович Доценко. Очень симпатичный человек. Он был не женат и не терял надежды, что от меня последует ответное чувство, но я была к нему равнодушна. Он очень хорошо пел русские и украинские песни, особенно мне запомнилась песня из кинофильма «Дума про казака Голоту», женщины его любили. Меня это отталкивало, он много перебрал девушек и женщин, а жену так и не выбрал, хотя в селе был уважаемый человек. Сколько девушек, любивших его, он сделал несчастными! Кто же захочет стать его очередной жертвой?!
165
В мыслях и сердце у меня жил только Саша, и никому больше не оставалось там ни малейшего места.
Попрощавшись с тетей Тасей, ее дочерьми – Шурой и Наташей, я уехала домой в Кресты, а потом на учебу в Шадринск. Ждала с нетерпением встречи с друзьями. Ведь это был последний год учебы! Здравствуй, Шадринск! До свидания Кресты, братья мои и родители. Хотелось скорей закончить педучилище.
166
Глава 3
Карело-финская война. Я – учительница
Собрав чемодан, дорожную сумку, я пошла на шоссе, ведущее в Шадринск. Долго ждала, так как груженые попутные машины не садили пассажиров, а об автобусах не было и речи. Они будут курсировать только с 60-х годов. Наконец, ехавший один в кабине шофер, посадил меня, содрав 50 рублей за расстояние 30 километров. По новым деньгам 5 рублей. Мы были готовы отдать и такие деньги, лишь бы доехать.
В общежитии было шумно и весело. Все соскучились по коллективу. Девчонки рассказывали, как они провели каникулы, чем занимались, что купили. Поздно легли спать. Пересмотрели все привезенные обновки и фотокарточки. Мерили наряды, хвалили их. Студентов в то время не отправляли на уборку урожая в колхозы, занятия начались вовремя. Очень много было практики, которую мне посчастливилось проходить в школе №2 по улице Короткой у бывшей моей учительницы Софьи Ивановны. За практику я получила «отлично».
Все жили нормально, мирно: учились, работали, веселились. И вдруг : война! Страшное сообщение облетело всю страну: на территорию СССР внезапно вторглись войска Финляндии. Враг готовился давно и усиленно. Вдоль карело-финской границы выросла укрепленная линия Маннергейма. Лыжники от рождения, финны, нарушив границу, углубились на территорию СССР. По все стране проходили митинги.
Наш выпуск был предпоследним. Педучилище заканчивало свое существование. На его месте уже образован педагогический институт. В актовом зале института состоялся митинг всех студентов. Горячие, наполненные патриотизмом, речи студентов, уже умудренных жизненным опытом работы в школах, звучали с трибуны. Они выражали желание пойти на фронт добровольцами.
Глубокие снега Карелии требовали от солдат специальной лыжной подготовки. Красная армия с потерями, но за 3 месяца очистила
167
территорию СССР от вражеского нашествия. В марте 1940 года был подписан мирный договор с Финляндией.
В связи с этими событиями особенно зорко несли службу пограничники, усиливая отряды. Все становились на лыжи и проводили лыжные соревнования. Саша писал, что 30 декабря 1940 года был в городе Ворохта на лыжных соревнованиях. Город расположен в Карпатах. Природа исключительно живописная. Команда Сашина заняла 1 место, а Саша – 6-е место. Расстояние в 50 километров прошел за 4 часа.
Он мечтал о скорой нашей встрече, так как в сентябре 1941 года кончался срок его службы. И эта заветная мечта, до которой оставался один год, изложенная в письме, летела ко мне по почте и находила отклик в моем сердце, воплощалась в надежду и ожидание. Вспоминая Сашу, я явственно представляла Соровское, где встретила его. Память о селе никогда не умирает, а звенит колокольным мелодичным звоном тех счастливых, безмятежных лет, как прекрасная страница моей юности. Поистине счастлив тот, кому выпало на долю испытать это возвышающее над миром чувство. Если человек не испытал его, он был лишен самых лучезарных моментов жизни. Любовь нашей юности, руководимая сознанием, прокладывала путь к браку, чистейшей и честнейшей форме ее реализации.
Отгремели звуки «Школьного вальса» на выпускном вечере, утренняя заря озолотила своим светом наши выпускные платья, а прохлада освежила наши головы: прощай училище, прощайте дорогие учителя, давшие путевку в жизнь. Нас ждет суровая действительность, самостоятельная жизнь. Перед нами открываются двери новой школы – школы жизни, науку которой нам придется самостоятельно освоить, чтобы выжить.
Село Кресты, гремевшее в дореволюционной России своей ярмаркой, куда съезжались купцы со всего света, теперь имело унылый, запущенный вид. Площадь, где была ярмарка с рядами каменных купеческих магазинов и палаток, с бродячим цирком и артистами, как будто и не существовала. Никаких признаков не осталось от былых ярмарок. Богатые дома опустели, разрушились, снесены. И стало село маленькой неуютной деревенькой. А медпункт был хороший. Имелась лошадь, земля для посева овса и гороха. И вот на этой лошади, запряженной в телегу, папа повез меня с сундуком и
168
гитарой в Ольховку, куда я получила назначение. Ехали долго. Только к вечеру приехали в район. Остановились на квартире у моей подруги Тамары Анпеновой, с которой я 3 года сидела за одной партой. Папа, переночевав, уехал, а я осталась у нее.
В районо я получила назначение в село Неонилино. Оно всего в 15 километрах от Крестов. Пока за мной не приехала подвода, мы с подругой ходили на танцы в дом культуры, в кино. Через неделю пришла подвода и увезла меня на место назначения.
Жила я в небольшой комнатенке при школе, а в кухне жили 2 технички: Ксения, пожилая женщина 55-ти лет с 15-летней дочерью Клавой. Техничка Ксения – это та женщина, которая вместе со своим мужем спасли моего деда Романа. Вторая техничка – молодая женщина Васса. Она разошлась с мужем и жила тут же в кухне.
Мы все вместе готовили еду: стряпали картофельные шаньги, пельмени, блины, варили щи…Славные были женщины. С Вассой я делилась своими задушевными мыслями о скорой встрече с Сашей, письма от которого приходили все чаще и чаще. Они скрашивали мою жизнь.
Работа мне нравилась: живая, интересная. Вся жизнь учителя в деревне на виду, а поэтому приходилось думать о каждом шаге и поступке, хотя я и так вела очень скромный образ жизни. Много рисовала в свободное время. А времени свободного было не так уж много. Зимой еще занималась ликбезом: ходила очень далеко учить женщин грамоте, а летом учителя, как агитаторы ходили с лекциями в бригады, выпускали стенгазету.
И праздником в моей жизни были те часы и минуты мечтаний о встрече с Сашей. За три года у меня много накопилось его писем. И все они пронизаны ожиданием встречи. Сколько нерастраченной любви и нежности накопилось за эти годы.
Саша писал, что «Новый 1941год встретил крепким сном на койке после дежурства по проверке нарядов по охране государственной границы. В праздничные дни, как 1 мая, 7 ноября и другие особенно усиливаем наряды, чтоб вам спокойно жилось и праздновалось».
Накануне Нового 1941 года в нашей кухне было многолюдно и весело.
169
Мужчин не было ни одного, а пришли к нам очень интересная старушка Парасковья Петровна и две девчонки – Клавины ровесницы.
Парасковья Петровна со своими родителями уехала молоденькой девочкой на реку Лену на золотые прииски. Мама у нее была больная и вскоре умерла. Папа работал на приисках, мыл золото. Жили в землянках и бараках, зимы были суровые. Горы песка перемывали вручную по 16 и более часов, а намытое золото отдавали начальнику прииска, у которого жила горничной Паша.
Паша была стройной красавицей. Золотопромышленник, увидев ее, пригласил в горничные. Имел он дома в Москве, в Крыму и на Лене. Огромные палаты были украшены китайскими и итальянскими вазами, стены и потолки залов украшали и обивали дорогими материалами лучшие мастера-художники. Дорогие мебель и люстры были подобраны с большим вкусом. Паркет и дорогие великолепные ковры лежали на полу. Шифонеры супруги и дочерей ломились от французских нарядов. Паша, будучи горничной, за ее услужливость, покладистый характер, природное обаяние получала больше, чем ее отец, моющий пески. Супруга золотопромышленника терпеть не могла бедности в своем доме, брезговала одеждой крестьянки Паши и отдавала ненужные свои платья портнихе, чтобы та отпорола банты и прочие украшения и сделала скромное платье для горничной. Платья из дорогих материй на молодой красивой девушке делали ее из горничной барышней. Паша покупала духи, чтобы от нее не пахло парным молоком и конюшней. Когда Паша приезжала в деревню, от нее за двадцать метров пахло духами. Жалованье Паша копила. На приисках она познакомилась с одним золотомойщиком и вышла за него замуж. Купили небольшой домик. И вот, когда в 1912 году рабочие Ленских приисков остановили работу, пошли со своими требованиями к администрации приисков, их встретили выстрелами, среди погибших был и отец Паши. Ленский расстерел вошел в историю нашей страны. В историю большевистской партии. Большую работу с рабочими золотых приисков проводил Сергей Миронович Киров, который останавливался на квартире Парасковьи Петровны. Киров много беседовал с рабочими, а также и с хозяевами приисков. Парасковья Петровна не пропустила ни одного его выступления. Он был прекрасный оратор.
170
Детей у Парасковьи Петровны не было. После революции 1917 года она с мужем уехала с прииска в свой родной уральский край. Купили пятистенник. Похоронила своего мужа, уже старичка, и жила одна.
Парасковья Петровна красиво говорила, обладала живым умом, ее было очень интересно слушать. Мне нравились ее рассказы. Для нас это был большой праздник.
Ночью, в 12 часов, мы с девчонками, Вассой и Клавой вспоминали старину и стали гадать. Бегали по двору – кидали через забор валенки: куда носком упадет - оттуда и жених приедет. Мой валенок зацепился за ветку дерева и повис на нем. Мы смеялись и кидали в него палками. Я скакала по снегу в одном носке, пока валенок достали. Также считали на поленьях сучки: сколько сучков – столько и детей будет.
Раскрасневшиеся мы ввалились в кухню. Разделись, взяли тонкий стакан, заполнили чистой водой и начали выливать в нее яичный белок. Если церковь покажется, то девушка выйдет замуж. Если бугор, то умрет. Если увидишь сад, то сидеть тебе в девках. Всем вылился сад. Мы, конечно, ни в какие гадания не верили, просто баловались и веселились.
Утром 1 января 1941 года у украшенной елки вся детвора школы встречала Новый год. Фрося из 4 класса – высокая бойкая девочка выучила составленную заранее программу, надела костюм Деда Мороза, шапку с приклеенной бородой и усами, а ее подруга Таня была Снегурочкой в нарядном костюме. Муж учительницы Александры Аверьяновны принес гармошку, и утренник удался на славу. Детям раздали подарки и накормили наваристым супом и компотом с пирожками. Все были очень довольны. Веселая елка с танцами и песнями должна была запомниться на всю жизнь.
Мне на всю жизнь запомнилась елка, когда я была в 7 классе. Это была первая елка – елка со свечами, вокруг которой ходило 2 дежурных учителя. Она была высокая и пышная. Множество разноцветных игрушек и бус сверкало на ней. Электричества не было, и маленькие разноцветные свечки с подсвечниками горели на ней. Это было настолько великолепное зрелище, что мы в восхищении рассматривали каждый шарик, каждую игрушку. А подарков не было. Дед Мороз одарил только Снегурочку и
171
отличников, доставая пакетики из мешка. Для нас было праздником видеть елку, и мы были очень довольны. Такое первое прекрасное зрелище в детстве невозможно забыть.
После утренника пошли к Александре Аверьяновне домой встречать Новый 1941 год. Сидели за столом, выпили тост за исполнение желаний в новом году и кушали приготовленные праздничные блюда. Хозяйка пригласила своего родственника, приехавшего из Свердловска, Колю Бахарева. Работал он в нашем клубе заведующим. В Свердловске у сестры он закончил 10 классов, но не получил специального образования, так как осенью ему в армию. Годами он был мой ровесник. Работал хорошо. Отлично рисовал и писал. Мечтал об институте. Коля приглашал меня танцевать, больше некого было, все семейные, а потом пошел меня провожать. Разговорились. Я сказала, что жду в этом году из армии солдата-пограничника. Попрощались. Через день Коля приходит к нам и просит Ксению Петровну:
- Ксения Петровна, позовите, пожалуйста, Раису Семеновну.
Я вышла. Услышав разговор, Коля долго говорил о том, о сем, в общем ни о чем, а потом признался. Что я ему понравилась, и целую ночь он думал обо мне.
- Коля, извините, но ваша любовь безответна. Я жду парня из армии. Мы дали клятву друг другу.
- Клятвы – это дело непрочное. Все еще может измениться. У молодых клятвы недолговечны. Ведь все дело в любви. Хорошо, я буду ждать, когда придет ваш парень. Если Вы разрешите, я буду писать вам из армии.
- Дело Ваше, Коля, будущее покажет, но этот год будет для нас с Сашей особенным, годом встречи, и поверь, я жду его с нетерпением. Ни о ком другом и не мечтаю.
С Колей изредка встречались в клубе на киносеансах, в самодеятельности, он снова и снова объяснялся в любви, но слова его относил ветер.
172
Учебный год закончился, наступила весна, яркое солнце, сочная зелень, первые цветы, и я собираюсь на каникулы к маме в Кресты. За мной приехал брат мой Толя на велосипеде. Как он изменился, совсем взрослый парень! На нем стальной в полоску костюм, такая же модного покроя кепи, новые туфли, рубашка красивая с галстуком. Как я могла забыть о том, что Толя с 1923 года и осенью ему идти в армию!? Высокий, широкий в плечах, сильный, он просто удивлял и поражал меня своим возмужавшим и элегантным видом.
Я провела его в комнату, угостила картофельными шаньгами, которые испекли с Вассой. Налила большую кружку молока. Посидели, я собрала сумку, вещи, закрыла и оставила. Вышла во двор, где стоял велосипед.
Потом Толя посадил меня на велосипед и мы поехали. Дорога вела к лесу. Навстречу нам шел Коля Бахарев. Мы остановились. Я познакомила Толю с ним.
- Рая, мы, возможно, с Вами не встретимся, пишите мне. Мне интересно будет знать, как вы встретите Сашу. А на память я вот на этой березе вырежу наши имена. Он достал перочинный ножик и крупно вырезал: «Рая, Коля 1941 год». Попрощавшись по ручке с Колей, мы с братом поехали дальше. Я обернулась: Коля стоял и с грустью смотрел нам вслед. Больше я его никогда не видела. Мы то ехали, то шли пешком. Потом Толя повернул на Кокоринскую дорогу и перед нами открылся чудесный вид: новый дом лесничего с колодцем, с копной прошлогоднего сена. Перед ним поляна, а сзади и с боков густой хвойный и лиственный лес. Я аж вскрикнула:
- Благодать-то какая! Какая красота! Так и манит к себе. Лесная сказка, а не лесничество.
Толя был частым гостем лесничего. Сын его Гоша был с 23-го года рождения, как и Толя, и они вместе холостовали. Мой брат приезжал к Гоше на велосипеде, и они ехали в любую близ лежащую деревню. Зимой ездили на лыжах, охотились. Это были природные сибиряки- лыжники и охотники. Крепкое здоровье и меткий глаз ставили их наравне с хорошими перворазрядными спортсменами. Парни смелые, ловкие, выносливые.
Третьим другом был Коля Пичугов, очень скромный, симпатичный
173
парень. Коля рано остался без матери, жил с мачехой. И настолько он переживал потерю своей родной матери, что его состояние отражалось на его поведении. Он был, как пришибленный, ни с кем не общался, на дорогу, как другие ребята, не ходил, не шиковал.
День был воскресный. Вся семья была в сборе: отец, мать, Гоша, его сестра Галя. Во дворе под навесом был накрыт стол, семья собиралась обедать. Ароматная окрошка в большой миске стояла на столе, из кухни пахло жареным. Высокая горка хлеба, кувшин с морсом из моченой костяники просто манили е себе. Гостеприимные хлебосольные хозяева пригласили нас к столу. В этом доме, казалось, не было недостатка ни в мясе, ни в хлебе, ни в картошке. Не потому, что еда как манна небесная валилась к ним, а просто хозяева хорошие, жили не одним днем. Часто Толя слышал в их доме пословицу: «Не дорого нажить, а дорого израсходовать», то есть суметь нажитое распределить так, чтобы хватило до будущего урожая.
Сытный обед мы запивали морсом из костянки с медом. Этот морс я вспоминала всю жизнь, такой он был вкусный и душистый. После обеда лесничий начал свои охотничьи рассказы.
- Есть у нас в лесу место, называется оно Волчья падь. Место глухое, непроходимое, засоренное валежником, - медленно и интригующе начал рассказывать лесник. Не растут там ни грибы, ни ягоды, а все изрыто ямами. Непонятно, откуда они возникли, только никто из людей в эту глушь не ходит. Слышал я об этом месте от охотников, но не верил. Бродил я однажды лесом и призапоздал. Тогда я только что поступил на лесничество. Был с двустволкой. Дело было ближе к августу. Вдруг впереди слышу тонкое, жалобное завывание. Я прислушался, так завывает долго и тонко собака перед бедой, чуя близкую смерть кого-нибудь из хозяев. Вдруг на завывание откликнулся собачий лай нескольких голосов. «Волки… и совсем рядом», - мелькнуло у меня в голове. Ночи были еще короткие. Я прилег на траву и вглядывался в темноту до самого рассвета. Волчий хор продолжался всю ночь. Я посчитал по мелькавшим огонькам волчьих глаз, что кроме волка и волчицы было 5 волчат. Чуть забрезжил рассвет, я увидел их контуры. Я взял на мушку матерого волка, который выл, вытянув морду в небо, вторым выстрелом решил убить волчицу. Меткий глаз не подвел меня. От выстрела волк упал, а волчица вздрогнула,
174
волчата заскулили, как собаки. Волчица была свалена вторым выстрелом. Больше мне не угрожала опасность. Я заряжал ружье и стрелял застигнутых врасплох волчат. Семь волков были прекрасной добычей для охотника.
«Вот это охотник! - думали мы,- какой меткостью и ловкостью надо обладать, чтобы свалить 7 волков!»
Попрощавшись, и поблагодарив хозяев за угощение, мы поехали к родителям в Кресты, село непривлекательное, разбросанное, домишки старые, речки нет – один ручеек. Село это наводило на меня скуку. Я целыми днями читала книги и писала Саше ответы. Мне жаль было, что так одиноко, бесцельно проходит мой отпуск. С братом Толей мы сфотографировались на память. Другие братья- Вася и Саша- подросли, и я их совсем не видела. Вместе они не играли, у каждого были свои друзья-ровесники.
Свою жалость к одиноко проходящим годам я выразила в письме Саше, он ответил стихами Маяковского:
Нет, не та молодежь,
кто забившись в лужайку и лодку,
начинает под свист и галдеж
прополаскивать водкой глотку.
Нет! Не та молодежь,
кто весною ночами хорошими,
искривлявшие модой одежд
подметает бульвары клешами.
Разве это молодежь?
Мало быть в 18 лет.
Молодежь – это те,
кто бойцовым рядам поределым
скажет именем всех детей:
«Мы земную жизнь переделаем!»
«Ну, уж это совсем ко мне не относится,- писала я Саше. А Маяковского я люблю, это титан нашего времени».
175
3 мая Саша написал мне письмо со словами: «Я помню о своей клятве. Жди, скоро состоится наша долгожданная встреча и исполнение наших желаний. Мы их сберегли через длинных три года. За это я крепко, крепко целую тебя, моя милая Рая. Пока целую в письме. С погранично-чекистским приветом, Саша».
Я пришла в неописуемый восторг от такого письма. Я решила сначала считать месяцы, а потом дни до встречи. Считать и волноваться, ожидая заветного стука в дверь. Я все время вспоминала Соровское, наши свидания на лугу, учебу в училище – как быстро и долго прошли эти три года. И вот, вот она – встреча уже на пороге! Сколько нежности и объятий мы подарим друг другу! Мы сохранили ее через годы и через расстояния и подарим их от всего сердца друг другу. Летите! Летите, мгновенья и приближайте минуты светлой радости и любви, блаженства юности и счастья!
176
Глава 4
Война! Беженцы. Работа в тылу
Странно! Очень странно… Хотите верьте, хотите нет. Проснувшись 22 июня 1941 года я радовалась яркому солнцу, озарившему комнату. Заправляя кровать, я достала из-под подушки письмо Саши, села на краешек кровати и стала вспоминать обрывки странного сна: «Я радовалась солнечному летнему дню и смотрела на небо, а ко мне спускались голуби, но не один не сел на меня. Подлетали и удалялись. Потом другой обрывок сна: множество незнакомых людей, похожих на тех, кто изображен на картине Иванова «Явление Христа народу» и над ними темная туча, и грохот, и сверкание молний, таких ярких огненных стрел, а люди молятся: «Спаси, сохрани, Господи!», снова грохот» и я в страхе проснулась.
Но почему в доме пусто? Где братья? Где Толя? Где мама и папа? К чему такой сон? Меня насторожила странная тишина, заронив предчуствие чего-то недоброго. Через 15 минут, запыхавшись, прибежали братья, и кровь моя остановилась в жилах от сообщения:
- Война! Война с Германией. Немцы в 4 часа утра бомбили наши города: Киев, Львов, Минск, Москву и другие. Я мигом оделась и побежала к сельсовету. Мой мозг неотвязно сверлила мысль: «Боже мой! Там Саша! Что там на границе? Жив ли он?»
Жизнь в одно утро перевернулась самой страшной стороной. В сельсовете из репродуктора через определенный промежуток времени передавалось сообщение Совинформбюро. У сельского совета собралась вся деревня от мала до велика. Проходила срочная мобилизация мужчин. Председатель прочитал список, произнес напутственную речь. Стояла жуткая тишина, дети и те притихли. А потом все женщины зарыдали. Плакали и мужики, обнимая детишек, жен, матерей. Давали наказ, как жить без них, но слезы мешали говорить, мысли путались. Это были крепкие мужики, которые первыми примут удар на себя, погибнут, но не сдадутся.
177
На другой день я получаю письмо из районо, меня отзывали из отпуска. Еду в Ольховку и получаю перевод в село Дрянново. Туда же едет и учительница Ксения Колобова. Еду в Неонилино за своими вещами, потом вместе с Ксенией едем в Дрянново.
Пошли с Ксенией в исполком Совета, идем через площадь, а она вся заполнена подводами с беженцами: женщинами с детьми, старушками. Мужчин не было. Эвакуированные ждали распределения по селам. Мы подошли к подводам и стали спрашивать, что творится на переднем крае фронта. Они рассказывали о зверствах фашистов, о том, как страшно было бежать под бомбежкой до поезда. Погрузились. Вагоны были переполнены. По дороге фашисты снова бомбили состав. Люди выскакивали из вагонов, бежали в лес, теряя друг друга. А самолеты на бреющем полете расстреливали людей. Раненые не могли идти, но помощь оказать было некому. Беременные преждевременно рожали. В моих глазах на всю жизнь стояли муки мечущейся женщины, потерявшей во время бомбежки двух дочек: семи и четырех лет. Она все время держала их за руки, но, когда побежали в лес от бомб, девочки исчезли. Улетели фашисты, поезд тронулся, она обошла все вагоны, но девочек не было. Поезд все дальше и дальше спешил на Восток от линии фронта. Эта женщина приехала в деревню Копнину Воденниковского сельского совета. Как она выжила? Что стало с ее девочками? Сердце кровью обливается от чужой боли.
Другая мать рыдала о единственном 4-летнем сыне, которого убило у нее на руках осколком бомбы. Вся земля была полита кровью, сиротскими и материнскими слезами.
За 1941-42 годы вглубь страны на Урал и в Сибирь эвакуировалось более 10 миллионов человек, свыше 2,5 тысяч промышленных предприятий, оборудование и миллионы тонн зерна.
До 40% военной продукции давал Урал, уральские рабочие производили танков, самоходных установок Больше, чем вся Германия с оккупированными ее странами. 20 миллионов молодежи получили профессиональную подготовку. Эвакуировали детские дома из прифронтовых областей и благоустраивали их на Урале и в Сибири.
С первого дня войны мы, учителя, активно включились в работу по
178
подготовке школы к учебному году и первой военной зиме. Пилили и кололи для школы дрова, сами красили парты, полы, доски, окна, косили, сушили и гребли сено на колхозных покосах, молотили зерно на колхозном току ночью, а днем учили детей в 2 смены.
По стране проходили одна за другой кампании. Одна кампания по подписке займа. Мы были незамужние, нам легче было прожить, чем женщинам с детьми. Как говорится в пословице: «Одна голова не бедна, а бедна, так одна». Страшно вспоминать: матери-колхозницы отдавали последние 5-10 яиц, отрывая их от своих детей, шерсть на варежки, кусочки ткани на кисет, на подворотнички. Сами мы вязали варежки, шили и вышивали кисеты, клали в них табак, и получался задушевный подарок. И обязательно письмо, и не знал солдат, что это было сделано не от большого достатка, а от души.
Я была организатором кружка по противовоздушной обороне. Вся молодежь и школьники до отказа заполняли читальный зал клуба. Занятия шли ежедневно с 7 часов вечера, потом держали экзамен. Были мы на полях агитаторами, печатали боевые листки, отражая нашу помощь фронту.
Ходили дежурить в детдом и готовили с детдомовскими детьми художественную самодеятельность к праздникам и пионерским сборам. Особенно они любили песню:
Вставай, страна огромная,
Вставай на смертный бой!
С фашистской силой темною,
С проклятою ордой…
Эта песня была как призыв выстоять, победить в войне, она звучала, как гимн великого народа. В зале плакали все, не было равнодушных. Умели дети и повеселить, исполняя шуточный танец. Это тоже был их вклад в великую победу.
В Дрянново я жила на квартире у Сухановой Евгении Андреевны, свинарки колхозной свинофермы. Детей в семье не было, и я жила у них за дочь. Все свои деньги я отдавала ей на питание. Оно было дорогое. Жили они с Василием Ивановичем зажиточно. Тетя Женя кормила всех
179
прохожих и проезжих и приговаривала: «Я даю, и бог мне даст», но надеялась не на бога, а на свои руки. Была она сильная и трудолюбивая. Дядя Вася работал конюхом. Однажды, Евгения Андреевна пустила заночевать цыган и ушла на работу. Они ей подбросили цыганенка. Тетя Женя с дядей Васей взяли в колхозе лошадь и поехали искать цыган. Нашли за 60 километров от своей деревни.
- Рая,- спрашивала Евгения Андреевна,- что тебе пишут родные?
- Варя, сестра моя, пишет, что 12 августа мобилизовали мужа Ваню. Осталась она одна с двумя ребятишками: Геной и Сашей.
Из Соровского от подруг узнала, что на фронт взяли почти всех друзей и подруг моей счастливой юности: Алексея и Ивана Жихаревых, Машу Велижанцеву, Лиду Русакову, Машу Уфимцеву, Гошу – сына лесничего, Колю Пичугова. Из Березовки сообщили, что на фронт отправили дядю Федора, его сына Сашу, Илью - моего двоюродного брата, Григория – его отца на трудовой фронт. Из Маслянки тетя Сина, мамина сестра, сообщила, что взяли на фронт сыновей ее Сергея и Николая. Из Осиновки ушел на фронт мой учитель Василий Михайлович Доценко, из Неонилиной – Коля Бахарев.
Это была поистине война народная. В 1941 армия возросла до 11 миллионов 365 тысяч человек против 1 миллиона 513 тысяч в 1938 году.
Однажды, и мне пришла повестка из военкомата. Поехала на комиссию. Нас, девушек, было очень много. Из-за минусового зрения меня забраковали. Я была очень огорчена, и, подойдя к военкому робко сказала:
- А я добровольцем хочу.
Военком мне отвечает:
- Не спешите, в тылу тоже нужны люди. Вы просто не видели и не представляете ужасов войны. Там людей убивают, кровь льется, а вы такая нежная и хрупкая… Победа потребует много человеческих жертв и усилий. Приносите пользу здесь в тылу и не спешите умирать.
180
Он был прав. Война затянулась. Многие девушки писали потом, что они выполняют самую тяжелую мужскую работу на фронтовых дорогах: снайперов, зенитчиц, связистов, медсестер, водителей.
Папа сообщил, что по его просьбе его перевели в село Кокорино, так как Кресты ему не нравились, а возраст подсказывал, что где-то надо остановиться до конца жизни. Кокорино хорошее село, хотя и небольшое.
Тыл и фронт был единым боевым лагерем, обеспечивающим победу до которой было, ох как далеко! Такого патриотизма, как патриотизм советского народа еще не знала история. Каждая семья провожала на фронт несколько человек, и, оставаясь в тылу, помогала им воевать. Война затягивалась. В блокаде были Ленинград и Севастополь. Заводы с Украины, Белоруссии, Ленинграда и Москвы были эвакуированы вместе с кадрами. Шестнадцатилетние мальчишки, не успевшие закончить ГПТУ, работали по 12-14 часов вместе со старыми мастерами, которые еле передвигались от недоедания и недосыпания. И эти мальчишки и девчонки давали фронту продукцию: за время война Советская армия израсходовала 427 млн снарядов и мин, около 17 млрд патронов, 13 млн тонн горючего, 40 млн тонн продовольствия и фуража… В холодных цехах, в промасленных фуфайках, в брезентовых ботинках на деревянной подошве, в холодных общежитиях жили и работали молодежь и старики. Рабочей силы не хватало, и сельские девушки мобилизовывались на заводы, но, не выдержав режима военного времени, некоторые из них бежали с них. Потом таких судили по закону военного времени: давали 7 лет заключения или отправляли на фронт.
Ни машин, ни автобусов не было. Через весь город ходили пешком. Даже осенью и весной ходили босиком, обувь берегли. Все пошивочные фабрики работали для фронта, поставив для него 38 млн шинелей, 73 млн гимнастерок, 70 млн шаровар, 64 млн пар кожаной обуви и другое военное обмундирование. Работницы, бывало, засыпали во время работы и прошивали себе пальцы. А лечение было простое: в туалете обливали мочой. В качестве премии получали пирожок.
Приспособились к деревенской жизни и эвакуированные. Каждый нашел себе рабочее место. Рано утром они спешили к единственному в
181
сельском совете репродуктору. Сняв шали, чтобы лучше было слышно, прослушивали сводку Совинформбюро. Сердца пронизывала боль, когда врагу оставляли наши города и села.
С вечера мы получали задание на завтра от директора , кто в выходной или ночью куда пойдет работать:
- Раиса Семеновна, вы с Ксенией пойдете с 7 часов сушить картофель, морковь и свеклу для фронтовиков. Ефрасья Ивановна покажет вам, как это делать. А мы с техничкой Феней будем посылки упаковывать для отправки.
И так каждый день. Какую только работу мы не делали! Стали настоящими специалистами по сушке овощей. Эта работа не прекращалась ни день, ни ночь: надо было кормить армию.
А завклубом собирает на репетицию: самодеятельность должна работать, чтобы не падало духом население, и мы шли в клуб. Пели под единственную оставшуюся в деревне гармошку злободневные частушки. Не беда, что нет пьс. Берем любой современный рассказ и сочиняем по нему сценарий. А какие задушевные песни пели в войну! Они сотканы из страданий и любви, из ожидания встреч, из горя людского, горечи отступления и первых побед. Первой появилась песня:
22-го июня ровно в 4 часа
Киев бомбили, нам объявили,
Что началася война.
Кончилось мирное время
Нам расставаться пора.
Я уезжаю, быть обещаю
Верным тебе навсегда.
Но ты смотри
Чувством моим не шути.
Выйди, подруга, к поезду друга.
Друга на фронт проводи.
182
Стукнут колеса вагона.
Поезд помчится стрелой,
Я из вагона, ты на перроне,
Вслед мне помашешь рукой.
Пройдут года – снова я встречу тебя,
Ты улыбнешься,
К сердцу прижмешься,
Я расцелую тебя.
Плакали над похоронками, горевали. Но и шутили иногда. В клуб ходили редко, только, когда привозили кино. Кинофильмы были все патриотичные, иногда женщины забывались и кричали: «Вот он, Ванечка мой бежит!» или «Как этот солдатик похож на моего Толю!» Всем казалось, что эти солдатики – его родные, близкие.
Деревня Дрянново расположена в 10 километрах от деревни Мальцево, где в то время располагалась центральная усадьба колхоза «Заветы Ленина». Поля этого колхоза граничили с полями нашей деревни. Проезжая или проходя из Шадринска мимо них, мы дивились их ухоженности. Рядом, на одной земле, росли разные всходы. Мальцевские пшеницы высокие, чистые от сорняков, колосистые, а рядом – низкие, неровные, с осотом. На опытных полях были вколочены колышки с табличками-названиями сортов. Часто видели на полях Терентия Мальцева – полевода. О нем рассказывали целые легенды, начиная с его молодой жизни. Тетя Женя, у которой я жила в Дрянново, рассказывала:
- Он, бывало, заскет свои штанишки, да босиком бежит по пашне за трактором и кричит трактористу, так и сяк ему машет руками и кулак показывает. Остановится тракторист, а Мальцев наставляет его уму-разуму, в деревне слыхать. А трактористу надо норму выполнять. А тут еще одно новшество ввел: придумал безотвальный плуг. Так все мужики диву дивились выдумке Тереши и с интересом наблюдали: «Даст ли земля урожай при безотвальной вспашке? Ну и Тереша, что опять выкинул!» Земля родила хорошо. И, видя хороший результат, хвалили: «Это все благодаря нашему чудаку Тереше». Премировали его однажды мебелью: диваном, шифонером, так он ее в амбар поставил, не в дом. Убедились колхозники, что не чудак Терентий был, а всей душой любил он землю
183
родную. И не батраком на ней был, а настоящим хозяином: «Все вокруг колхозное – все вокруг мое». И рожала мать-земля, благодаря чуткому заботливому уходу, как беременная женщина, здоровое, крепкое дитя - хороший урожай. Пройдет ни один десяток лет, и наша страна будет отмечать 90-летие заслуженного академика ВАСХНИЛ, дважды Героя социалистического труда Терентия Семеновича Мальцева. Напишет он ни одну книгу и станет мудрейшим наставником молодежи и примером служения Родине и народу.
Сельсовет и колхозная контора были всегда полны людей. И всегда находились такие, которые были способны отвлечь от горя и развеселить. Такими были конюх Афанасий и эвакуированная Куна. Только стоит им появиться, как начинается диалог, от которого все смеются до икоты.
Придет Куна к председателю просить картофеля, а Афанасий тут как тут:
- А зачем тебе, Куна, картофель, разве Куна ест картофель?
- Куна все кушает, и хлеб, и картофель. Куна и от колбасы и яиц не откажется, - отвечала Куна.
Все смеялись, а Афанасий с Куной продолжали дальше свой веселый диалог. Председатель был уже не рад и напишет быстро завскладом записку, чтоб выдали Куне за работу по отгрузке зерна 10 кг картофеля. Уйдет Куна, а мы еще долго смеемся.
Единственным гармонистом в деревне остался сын председателя колхоза Федя Шарыпов. Окончил он 10 классов и ждал призыва в армию. Мы приглашали его на утренники в школу. Федя был единственным сыном в семье председателя. Чудесная была семья, добрейшие люди: отец, мать и сын. Мать работала в саду бригадиром. К ней с детьми мы ходили собирать ягоды. Как ухожен был этот сад – любо посмотреть. А сколько было ягод! Я очень понравилась матери Феди, и он стал за мной ухаживать. По вечерам мы с Ксенией часто задерживались в школе: готовили наглядные пособия или писали планы, а на улице слышались звуки вальса – это шел Федя. Он не мог пройти мимо, чтобы не зайти к нам.
184
Однажды, Федя шел мимо нашего дома, я была в то время на улице. Он подошел и начал разговор:
- Рая, я так хотел тебя видеть. Вы очень понравились моей маме. Она хотела, чтобы мы познакомились. Рая, я еще не встречал таких красивых девушек. Я люблю тебя очень.
Я объяснила Феде, что переживаю за парня на границе, от которого нет и нет письма. Я дала клятву ждать его. Я сказала, что не получится у нас с ним никакой взаимной любви.
Федя очень страдал, старался встречаться, а у меня на уме и в сердце был только Саша.
Однажды, мы с Ксенией задержались в школе, переживая горе, свалившееся на мою подругу. Ксении с фронта пришла похоронка на ее друга. Мы обе плакали. Я – от неизвестности о судьбе моего Саши.
Вскоре Федю Шарыпова взяли в армию, а следом за ним пошел в армию и отец Феди, председатель нашего колхоза. Была зима. На фронт взяли много мужчин. Это был 1942 год.
Враг, окрыленный внезапным нападением и вероломным захватом нашей территории почти до самой Москвы, лютовал. Гитлер уже праздновал победу. Москву он рассчитывал захватить за 2 недели, до морозов. Стойкие неустрашимые дивизии сибиряков и москвичей преградили ему путь к Москве.
И в это тяжелое время призвали отца Феди, мать поехала в Шадринск провожать его. Утро было морозное, клубы пара выходили изо рта при каждом дыхании и разговоре. Стекла в неутепленных автомобилях застывали ежесекундно, водителям не видно было дороги. В воздухе стоял глухой стеной густой утренний туман. Шарыповы ехали на санях. При повороте на вокзал с Комсомольской улицы вдруг с Февральской улицы на угол саней наезжает проезжающая мимо машина. В результате у матери Феди – перелом ноги. Ее оставляют в больнице в хирургическом отделении, а мужа отправляют на фронт. У матери очень сложный
185
перелом, не дает нормально срастись ноге. Она пухнет, как бревно. Ей предложили ломать ногу – она не дала. Через некоторое время умерла. Умерла мать – умерла семья.
Пройдет время и я узнаю, что Федор – он будет жив – не вернется в село, где все связано с его мамой, такой доброй и ласковой. Отец вернется с фронта раненный, уйдет в дом к одной хорошей вдове. Свой домик продаст. Снова будет председательствовать.
Письма, наполненные ужасом фронтовой жизни, я буду получать от Коли Бахарева, Василия Доценко, от Феди Шарыпова, и еще одного, незнакомого мне, Александра Белоногова с восточной границы. Я так его и не узнаю, а он видал меня в Крестах, но до службы постеснялся ко мне подойти. А от Саши, связанного со мной взаимной клятвой вечной любви, писем не было. От моих подруг также не было писем. От зятя Ивана, мужа моей сестры Вари, было письмо, что везут их на фронт к Воронежу. Тетя Женя написала из Дрянновой, что дядю Васю взяли на фронт.
Я сменю место жительства. Меня переведут из Дрянново в село Воденниково, где я буду работать в 2 смены и вести военное дело. Для подготовки меня вызвали в военкомат на 2 недели.
Мы, женщины и девушки, оставшиеся в тылу, писали письма на фронт не только знакомым, но и незнакомым солдатам, чтобы поддержать их моральный дух, вдохновлять на подвиги. Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами.
Эти слова, которыми заканчивалась каждая сводка Совинформбюро, вошли в кровь и плоть советских людей. Никто не сомневался в нашей победе, потому что свои жизни и свой труд до остатка отдавали ради нее.
186
Глава 5
Первые дни войны
В сотый раз я брала в руки письмо от Саши, вглядывалась в знакомый почерк. Чувства, выраженные в письме, еще с большей силой передавались мне, переливались в мое сердце и мозг. И любовь к нему множилась и крепла. Ни одно письмо, которые мне писали другие знакомые парни с фронта не вызывали во мне столь бурные сердечные чувства. Хотя я отвечала всем.
А это, написанное 3 мая 1941 года, заполняло всю мою жизнь: «Милая Рая, до скорой встречи. Крепко, крепко целую, с погранично-чекистским приветом, Саша» настолько меня обнадеживало, настолько вселяло в меня веру и надежду на встречу, что я пыталась себе представить, каким он стал за 3 года, как мы встретимся, не разочаруется ли он во мне… И вдруг – молчание на долгие месяцы! Словно он потерялся. Словно черная тьма поглотила его. Писем от Саши не было ни мне, ни его родителям. Сердце мое кричало: «Саша! Что с тобой? Где ты, Саша? Да сохранит тебя моя любовь!» Горе и тоска заполняли мою жизнь.
Что же происходило там, на западной границе, когда враг, нарушив границу от Балтийского и до Черного морей, вторгся в пределы нашей Родины?
Только через 7 долгих огненных лет я узнаю лично от него о событиях мая-июня 1941 года. Пройдет 39 лет после окончания войны и в областной газете «Советское Зауралье» от 23 мая 1983 года ко Дню пограничника будут записаны курганским журналистом Василием Сулимой воспоминания Саши под заголовком «Человек со шрамом».
«Белесый предрассветный туман клубился над пограничною рекою Сан, расползался в ширь, подминая под себя низкорослые кусты прибрежного ивняка, скрывая от глаз пограничников враждебный западный берег. Там затаился враг. До боли в глазах всматривался в противоположный берег старший политрук Лисковского пограничного
187
отряда Александр Архипович Белоногов. К 9 утра туман рассеялся. И первое, на что обратил внимание политрук, было возросшее почти вдвое количество рыбацких лодок на противоположном берегу.
- 20 июня лодок было 8, а сейчас 23, - с тревогой доложил командир отделения сержант Епифанов,- не сегодня-завтра полезут.
- Полезьть-то, может, и не полезут, у нас с немцами мирный договор. Но провокации возможгы, - проговорил политрук.
Ежедневно, проверяя наряды видел, как с противоположного берега открыто, не таясь, вели наблюдение за нашей границей фашистские офицеры. Слышал, как ревели по ночам моторы дизельных тягачей. Все это настораживало политрука. Белоногов предчувствовал, что война не за горами.
Проверив секреты, возвращался политрук на заставу. Неожиданно его внимание привлек едва различимый след. Внимательно присмотревшись к нему, Белоногов увидел отпечатки коровьих ног. Пройдя по следу с сотню метров, он обнаружил, что «корова» умело выбирала дорогу по заросшим кустарником ложбинам и всячески избегала открытых мест. Но когда она прошла между близко растущих деревьев – он окончательно понял, границу перешел нарушитель.
Собака вывела пограничников к перекрестку дорог. Далее след обрывался. В сторону деревни Быковцы уходила колея автомобильных колес. 15 километров, отделяющих перекресток от деревни, пограничники прошли быстро.
На краю деревни, возле белоснежного глинобитного домика с почерневшей от времени соломенной крышей стояла старенькая полуторка с работающим мотором. Из раскрытого окна, занавешанного вышитой льняной занавеской доносился плач гитары. Красивый голос пел:
И она ушла,
Счастье унесла.
Только скрипка
Плакала ночами…
188
Миновав сени, глинобитный пол которых был устлан зеленой травой, Белоногов с сержантом Епифановым вошли в комнату. В переднем углу, под иконой Ченстоховской божьей матери, за тяжелым дубовым столом сидел капитан пограничных войск и играл на гитаре. Рядом с ним сидела молодая женщина лет двадцати двух. Чуть в сторонке, возле трехлитровой бутыли с самогоном сидели старшина и лейтенант в форме войск НКВД и вели беседу с пожилым мужчиной, по всей видимости, хозяином дома. Две винтовки и ручной пулемет были небрежно брошены на деревянную кровать, застланную рядном.
- Проверка документов. Всем встать, руки за голову, - подняв пистолет, скомандовал Белоногов.
Сержант Епифанов передернул затвор взятого с кровати пулемета.
- Что за фокусы, политрук! – жестко проговорил капитан.
Но, увидев направленный в грудь ствол пулемета, поднял руки. Документы у всех оказались в полном порядке. Номера изъятого оружия соответствовали записям в служебных документах. Еще раз просмотрел Белоногов бумаги. Документы, как документы, с четкими подписями и оттисками печатей. Только вид скрепок насторожил политрука. Скрепки его документов почернели от времени, ржавые пятна расползлись по бумаге, а у этих двоих сверкали никелем, какие на советских документах не применялись.
- Документы у вас в порядке, но вернуть пока их не могу, вынужден доставить вас в комендатуру, - спокойно проговорил Белоногов, думая о том, что командование должно проверить более тщательно данных товарищей. У него вызвало подозрение, что офицеры в присутствии подчиненного распивали самогон.
- Это можно, - с улыбкой проговорил капитан, - в комендатуре каждая собака знает капитана Орловского.
Он вышел из комнаты первым, за ним с поднятыми вверх руками следовали все остальные. Дальнейшие события развернулись неожиданно. Белоногов увидел, как стремительно прыгнул в дальний угол сеней
189
капитан. Протяжно застонали стальные пружины и капитан исчез в подполье. За ним «провалился» и хозяин дома. С грохотом вернулся на прежнее место тяжелый дубовый люк. Белоногов несколько раз выстрелил по крышке люка, но толстые дубовые доски, окованные железом, пистолетные пули пробить не могли.
- На помощь! – закричала выскочившая во двор женщина бегущему на выстрелы пограничнику, оставленному политруком для охраны машины. Когда младший сержант Иванов поравнялся с женщиной, короткий, но сильный удар сбил его с ног, падая, он почувствовал, как женщина вырвала из его руки винтовку. Штыком пригвоздила младшего сержанта и выстрелом в упор застрелила бросившуюся на нее собаку. Но тут же упала, срезанная пулеметной очередью.
Два других диверсанта успели заскочить в кабину машины. Она рванулась, но пулеметная очередь Епифанова настигла и ее. Полуторка налетела радиатором в дуб и загорелась. Раненые диверсанты сгорели. Везти в комендатуру было некого.
Минут тридцать выбивали пограничники намертво защелкнувшийся тяжелый дубовый люк. В подвале было светло. Небольшая карбидная лампа, подвешенная к потолку, освещала подвал холодным светом. Кроме тяжелого дубового стола, на котором стояла коротковолновая немецкая рация серийного производства с запасным комплектом батарей, валялись в беспорядке чистые бланки советских документов, пачки денег, штампы и печати. Две кровати были тщательно заправлены. Под столом лежали новые резиновые сапоги с отлитыми заодно резиновыми копытами. Разбросанное офицерское обмундирование и разбитые бутылки с водкой говорили о поспешном бегстве жильцов. Схрон имел два выхода. Один – в сарай, расположенный рядом с домом, другой – в неглубокую лощину, заросшую мелким кустарником. До глубокой ночи искали пограничники диверсантов, но тщетно».
Грохот движущихся к границе моторов усиливался, чтобы лучше слышать, Белоногов прилег ухом к земле, гул нарастал. В 3 часа утра Белоногов доложил об этом дежурному по 15-ой заставе, чтобы тот сообщил в 93 погранотряд Львовского погранокруга командующему генерал-майору Абызову. Наряд усилил наблюдение.
190
Вечером 21 июня на реке Буг также было необычное нарушение государственной границы. Пограничники Владимиро-Волынского погранотряда задержали переплывшего реку Буг немецкого перебежчика Альфреда Лискофа, солдата 222 полка, 74 пехотной дивизии, уроженца города Кольверка, бывшего рабочего мебельной фабрики. Он одним духом в волнении выпалил начальнику отряда Бычковскому, что 22 июня в 4 часа утра немецкая армия начнет наступление на Советский Союз. Бычковский успел позвонить комендантам:
- Держать заставы в боевой готовности!
А в 4 часа утра началась война. День 22 июня 1941 года вошел в летопись пограничных войск, как самая трагическая и самая героическая страница. 796 советских пограничных застав вместе с передовыми частями Красной армии приняли на себя первый удар 190 фашистских дивизий. На многих заставах погибли тогда все до одного пограничника. Фашисты готовились к войне настойчиво и упорно. Гитлер отводил захвату границы 30 минут.
В 4 часа утра с немецкой стороны стали пролетать самолеты в направлении Самбор-Дрогобыч. Всего пролетело 100 самолетов. Пограничники заняли огневые точки и вступили в неравный бой с противником, обстреливающим заставу прямой наводкой с пушек, орудийным и минометным огнем. Группы противника под прикрытием огня пытались форсировать реку Сан, но уничтожались нашими пограничниками со скалистого берега.
Только в 6 часов утра по радиовещанию было передано первое сообщение Совинформбюро о том, что без объявления войны германские войска вероломно вторглись на территорию СССР, нарушив границы и подвергнув бомбардировке города: Киев, Львов, Витебск, Смоленск, Минск и многие другие.
Потом была передана первая сводка Верховного Главнокомандования:
- Ровно в 4 часа утра 22 июня германские регулярные войска атаковали наши пограничные части на фронте от Балтийского до Черного морей, в течение первой половины дня сдерживались ими.
191
В этих словах дана высокая оценка беспредельного героизма, отваги, мужества и стойкости верных сынов Отчизны.
Пересеченный рельеф местности и отсутствие шоссейных дорог способствовало заставе вести бои в течение 4 суток без поддержки частей Красной армии.
С прорывом границы в районе Перемышля и продвижения танков и мотопехоты по шоссейным дорогам от Перемышля на Львов, погранзаставы, в том числе и 15-ая, попали в полуокружение. Против отряда действовало до 3 пехотных полков, один кавалерийский полк, батальон танкеток. Пограничники потеряли в боях до 50 человек убитыми и ранеными. Противник понес потери до 500 человек. Подбито 10 танкеток.
Так началась Великая Отечественная война, похожая на извержение множества вулканов, Вздыбилась от боли вся земля, пожары, вспыхнувшие в городах застилали небо и солнце облаками клубящегося дыма. Враг бомбил станции, эшелоны, радиостанции… Связь не работала. По шоссе вглубь страны двигались танки фашистов и мотопехота. Люди безумели от этого ада, бежали толпами и в одиночку из городов и сел и погибали под бомбежкой вражеских самолетов. А эти самолеты все дальше и дальше летели бомбить наши города Москву, Ленинград, Киев, Смоленск…, все наши аэродромы, с которых не успели подняться в воздух самолеты. Смешались в хаосе и панике скопища людей: гражданских и отступающих военных, оставлявших наши рубежи, чтобы сохранить силу и дать гитлеровцам решительный отпор.
Погранотряд, где служил Саша Белоногов, получил приказ прикрывать отход 8-го стрелкового корпуса Красной армии. 1-я комендатура отошла в ночь на 25 июня, 2-я и 3-я и 4-я – в ночь на 26 июня, в 4-ой комендатуре служил Белоногов. Ни одна из застав не отступила без приказа. За мужество и героизм 200 советских пограничников были удостоены звания Героя Советского Союза. 13 тысяч награждены орденами и медалями, в том числе Белоногов Александр Архипович Орденом Красной Звезды.
Большой бой был принят под городом Дрогобыч. На один из участков Белоногов с отделением был оставлен прикрывать отход заставы.
192
Пограничники несли все оружие, боеприпасы на своих плечах, на носилках несли раненых. С появлением вражеской пехоты отделение обстреляло ее, но враг продолжал наступать. Пограничники активным артобстрелом заставили врага остановиться и занять оборону. Поздно ночью они догнали наши отступающие части Красной армии. Снова рыли окопы, занимали оборону, днем принимали бой, останавливали врага, так изматывали противника и растягивали его коммуникацию. И так до самого Дона. Западный фронт отступил до Подмосковья, Воронежский фронт, где служил Белоногов, до реки Дон, Южный фронт до реки Волга, до Сталинграда. Изматывались и сами пограничники. Остановив противника, ночью, догоняя свои части, пограничники делали бросок со скоростью 60-80 километров в сутки. Хотелось пить, есть, спать. Крепкие, как бетон, сухари были съедены. Ночью набрели на поле с горохом. Измозоленными от снайперских лопаток руками быстро перебирали гороховую ботву и нащупывая зеленые стручки, отправляли в рот, утоляя голод. Хотелось пить, но из колодцев пить было опасно, они отравлялись вражескими лазутчиками. Однажды ночью солдаты набрели на деревню, где была молочная ферма. Все из села спешно ушли, на ферме были оставлены фляги с прокисшим молоком, творогом, обратом. Немытыми руками пограничники в темноте доставали творог, запивали обратом прямо из фляг, не было времени искать кружки, потом спешно догоняли основные части.
Руки болели от каждодневного многочасового рытья окопов болели, а подошвы ног огнем горели от маршей. Саша снимал сапоги, свертывал в несколько раз газету и подкладывал ее под передок стопы, так пытался облегчить боль от чрезмерной нагрузки.
Черноземная украинская пашня после дождя большими пластами прилипала к подошвам сапог, присасывая их к земле. Солдаты и офицеры сбрасывали сапоги, связывали и, перекинув их через плечо, шли босыми.
Шли в основном пашней, южнее Перемышля, который был отбит у фашистов, но снова ими занят, и настолько наводнен техникой, что весь воздух на много километров от него пропах бензином, гарью, дымом.
Вооруженные солдаты и офицеры отступали вместе с гражданским населением: стариками, женщинами, детьми. Невыносимо жгло у солдат
193
душу от чувства вины перед гражданским населением, хотелось упасть и не вставать с этой земли. Все больше росла жажда отомстить за все злодеяния фашистов. Но все понимали, что с таким жестоким и коварным врагом, вооруженным до зубов самой совершенной техникой надо бороться, вооружившись самим.
Прежде, чем напасть на Советский Союз, фашистская Германия во главе с Гитлером, зараженным фанатизмом завоевать весь мир и стереть с лица земли СССР, захватила одно за другим 14 государств Европы. Плохо вооруженные армии этих государств и некоторые их правители сами сдали свои империи Гитлеру. Более того, Гитлер присоединял дивизии пленных французов, чехов, венгров, румын к своим войскам, направляя на восточный фронт против страны Советов, которую он хотел стереть с лица земли. С захватом все новых и новых государств Гитлер стал верить в непобедимость своей армии, учинявшей жестокие расправы с пленными и с мирным населением с целью его полного уничтожения. Ужас и страх овладевал населением, где зверствовали отборные, натренированные в убийствах, войска СС, которых в народе прозвали «собачья свора», «сукины сыны», «сволочи из сволочей». С немецкой педантичностью выполнялись все процессы по уничтожению неугодных Гитлеру народов.
Пять огромных концлагерей с бараками, огороженными и обнесенными колючей проволокой и с газовыми печами день и ночь заполнялись угнанным населением: военнопленными, женщинами, стариками, детьми. Все они подвергались санобработке. Отбирали детей от родителей, отбирались все золотые вещи, выбивались изо рта золотые зубы, коронки, обстригались волосы, которые шли на матрасы, а людей уничтожали в газовых камерах, затем жгли трупы в печах. День и ночь горели печи Майданека, Бухенвальда, Студгофа, Маутхаузена, Освенцима, пожирая миллионы людей. Здоровых молодых людей отрывали от малых детей и увозили в рабство в Германию. Там они работали на усиление мощи Германии. Использовали пленных как подопытных животных, проводя над ними медицинские эксперименты.
В изощренности пыток немцы не уступят средневековым истязателям. Я встречала одного человека, который ослеп, будучи в плену. Его освободили наши войска, но зрение так и не вернулось к нему. Его, под страхом расстрела, заставляли смотреть на яркое солнце. Человек, не мигая смотрел и ослеп.
194
Выжигали и вырезали у пленных на груди и на лбу звезды. Подвергали живых распятию на домах, крестах, на столах. Соня-фронтовичка рассказывала, как в школе, освобожденной от фашистов, наши солдаты нашли на столе распятую мать, а к ножке стола был привязан ее полуторагодовалый ребенок.
Это были не единичные случаи, а миллионы.
Разум человеческий содрогался от зверств фашистов и призывал к мести. Захватывая города и села Украины и Белоруссии, Гитлер приводил в исполнение свои адские планы по массовому уничтожению людей. Евреи по плану Гитлера подвергались 100% уничтожению. День и ночь их хватали солдаты СС. Тысячные безоружные толпы двигались рыть себе могилу, проходили «санобработку»: выбивание золотых зубов и стрижку, расстреливались, потом бульдозерами зарывались в вырытую ими самими могилу. Бабий яр под Киевом был братской могилой 200 тысяч евреев. Многие были только раненые, но не могли спастись, так как расстреливались тут же, если подавали признаки жизни.
В Белоруссии фашисты сожгли вместе с жителями 628 деревень. Сгоняли под страхом расстрела в церковь или сарай и поджигали живыми. Люди горели и погибали в страшных муках.
Моя приятельница Раиса Дроздова рассказывала, что жители белорусского города Браслава, куда она ездила к родственникам, ведут всех приехавших гостей на городской вал поклониться памяти жертв войны, где согнанные советские люди разных национальностей были расстреляны и падали в ров, который их заставили выкопать перед расстрелом. Этот ров был доверху заполнен трупами. Когда фашисты его забросали землей, образовался вал, из-под которого текла ручьями людская кровь.
Мне рассказывала медсестра детской поликлиники в городе Магадане, что их село на Украине сожгли вместе с жителями. Она ушла к подруге в соседнее село, а у них дома произошла трагедия. Маму, папу, сестру с грудным ребенком загнали в дом. Ребенок очень плакал – просил есть. Вечером облили весь дом бензином и сожгли. Небо и земля ПЕРЕПОЛНИЛИСЬ ПРОКЛЯТИЯМИ И ГНЕВОМ К ГИТЛЕРУ и его
195
дьявольскому отродью. Потом, кровью и слезами обильно полита наша земля. Берегите ее, внуки и правнуки наши. Из всех достояний – Отечество – самое главное. Перед защитой его меркнут личное горе и обиды.
В первый день войны связь была прервана. Пограничники и солдаты-связисты, посланные установить связь, убиты немецкими шпионами, которые посылались тысячами в наш тыл. Диверсионные десантные банды, террористы, предатели были посланы убивать наших военнослужащих, партизан, партийных и комсомольских активистов, организовывать крушения воинских эшелонов, разрушать мосты… Они осложняли обстановку. Хаос и неразбериха царили на переднем крае отступления армии и населения. Ни связи, ни сведений о частях у главнокомандующих.
29 июня 1941 года ЦК ВКП (б) издал директиву сплотить весь народ вокруг партии для поддержки Красной армии. Был создан Государственный комитет обороны во главе со Сталиным. Вооруженными силами руководила ставка Верховного главнокомандующего. Две армии: фронтовая и трудовая, а также партизанское движение могли остановить врага, обеспечить победу. Организовалось 3 500 партизанских отрядов, 32 подпольных обкома и тысячи парткомитетов районных и первичных. Целые села со стариками и детьми уходили к партизанам. Тыл набирал мощь. Армия вооружалась.
Враг у ворот Москвы. Все население принимает участие в обороне Москвы, роют окопы, возводят укрепления. День и ночь дежурят на чердаках дружины из женщин, беря с собой малолетних детей. Гасят зажигательные бомбы. Бегут в бомбоубежище, захватив мешок с сухарями во время воздушной тревоги. Обклеены полосками бумаги окна. Фашистские лазутчики снуют по Москве, убивая офицеров и летчиков. Идут воздушные бои над Москвой. Зенитки не пропускают врага. Москва борется.
196
Глава 6
В тылу все труднее
В августе 1942 года по моей просьбе меня перевели из Ольховского района в Мехонский. Я жила и работала в селе Кокорино, где жили мои родители. Школа размещалась за церковью на площади в огромном 2-х-этажном поповском доме. При школе на 2-ом этаже жила директор школы Любовь Сергеевна Кузьминых. Муж ее, Алексей Леонтьевич, уже в возрасте под 50 лет служил в штабе на Западном, потом на Восточном фронтах. Его двоюродная сестра жила в Германии. До революции Любовь Сергеевна жила в Нижнем Тагиле. Отец ее был рабочим демидовского завода, был в числе первых активистов за Советскую власть, за социалистическую революцию. В их квартире часто собирались революционно настроенные рабочие, солдаты и офицеры царской армии.
Люба училась в гимназии. Надо отдать должное воспитанию гимназисток, в котором делали уклон не только религиозный, но и культурно-бытовой. Она была в прямом смысле интеллигентным человеком. Обладая большим трудолюбием и практичностью, семья ее не испытывала никаких затруднений с питанием. Любовь Сергеевна держала корову, кур, два улья, растила бычка, который шел на мясо к зиме. Для нас, учителей. Было большим сюрпризом, когда Любовь Сергеевна пекла торт «Наполеон» или «Медовый». Сахара не было, и она использовала мед. Поэзия и кулинария, педагогика и ведение приусадебного хозяйства в равной степени совмещалось в ее деятельности. Мы, молодые учителя, завидовали и сожалели, что не умеем многого, что умеет Любовь Сергеевна.
Придет время, и государство проведет не одну реформу в воспитании и обучении. Начиная с начальной школы введут уроки труда и домоводства. Нас же учили только наукам, и получились из нас белоручки. Хотя и белоручками нас нельзя было назвать, сама обстановка заставляла выживать, и мы по наследству перенимали то, что умели наши родители.
Через 20-30 лет после Победы жизнь неузнаваемо изменится в лучшую сторону. Но пока нужно победить сильного врага. И весь народ
197
боролся за Победу. Ежедневно после сводки Совинформбюро звучали призывы: «Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами» , которые поднимали дух советского народа. Имя Сталина было символом Победы. Оно вызывало страх у врагов. Бойцы бросались в атаку с призывами: «За Родину! За Сталина!» или стоя перед виселицей, кричали: «С нами Сталин! Сталин придет!» 200 человек Героев Советского Союза повторяют подвиг Александра Матросова, чтобы приблизить день Победы. Своими молодыми телами они закроют амбразуры вражеских дзотов.
Любовь Сергеевна, жившая в ленинское время, иногда говорила: «Вот был бы Ленин жив. С ним разгромили бы контрреволюцию и интервенцию».
- Почему вы сомневаетесь в Сталине? – спрашивала я.
- Это – ленинское достижение – создание первого в мире государства рабочих и крестьян. Ленинская гибкость помогла построить социализм, и государство не остановилось бы на месте, конечная цель которого - коммунизм.
Я смотрела на Любовь Сергеевну и удивлялась людям старшего поколения, таким как мой отец, Даниил Степанович и Любовь Сергеевна, их вере в победу коммунизма.
В тылу становилось все труднее и труднее. В Кокорино приехала из Батурино моя сестра Варя со своими детьми Сашей и Геной. Они подросли. Гена ходил во 2 класс, а Саша – в первый. Варя поселилась ко мне в арендованную сельским советом квартиру у Абрама Павловича и Феклы Степановны Лубиных.
У Вари была корова, но не успели посадить картофель, а старый кончался. У мамы с папой была большая семья: Васе 16 лет, Саше 14лет. Работала Варя санитаркой в больнице. На приусадебные хозяйства накладывали большие налоги. Служащие: учителя и фельдшер, не облагались налогами. На Варю наложили обязательные поставки государству 300 литров молока, 40 кг мяса, 300 штук яиц, 400 кг картофеля, шерсть, 1 шкуру крупного рогатого скота. Овец у нее не
было, а с коровы отдавала мясо, молоко. Огороды были маленькие, 10-15
198
соток, и те находились на низменных местах. В конце августа спускали воду с Верхисетского озера и многие огороды в деревне затопляло. Мама наша бродила в холодной воде и ловила вырытые из гнезда картофелины. Воды было до колен. Маму, вечную хранительницу очага, добрую женщину, было жаль. И я ей говорила:
- Мама, простудишь ноги, как-нибудь проживем, не броди.
Мне и папе давали по 6 кг муки, маме - 4 кг. Плохо жили и эвакуированные. Голодали все. У некоторых были вещи, они их меняли на масло, мясо, картофель, а потом все у всех кончалось.
Пуд картофеля стал стоить 600 рублей, 1 кг масла 400 рублей, 1 стакан соли 20 рублей, 1 чайная ложка соды 5 рублей. Промышленных товаров в магазинах не было. Обувь изнашивалась, одежда тоже. Я получала 350 рублей плюс 175 рублей за работу во вторую смену, плюс 175 рублей за работу военруком – всего 700 рублей. Но еле-еле скопила 4000 рублей. Варя, поехав в Шадринск, купила мне черные кожаные туфли на высоком каблуке за 2500 рублей, Саше хромовые сапоги за 6 000 рублей. За метр ситца отдавали 100 рублей. Мы забыли, какие на вкус мясо и сахар. Парни росли, им надо было одеваться. У папы с 1914 года лежал китель еще царских времен, тонкого сукна. Из него сшили Васе пиджак. Тонкую ярко-оранжевую косоворотку папы перешили Васе на рубашку. Из старинного маминого зимнего пальто тонкого сукна сшили мне жакет для весны. Пальто не вышло. Износилось все белье. Кусок материи был так же дорог, как и хлеб.
Весной было еще труднее, все запасы кончались. Ели картофельные очистки: мыли, сушили и толкли и пекли лепешки, невкусные, постные. Толкли боярышный лист и добавляли в муку. Собирали черный перезимовавший картофель с оттаявших полей и пекли лепешки. Папа спасал нас охотой и рыбной ловлей, но не часто, так как не хватало пороха и дроби, старились и рвались сети. С лугов и лесов вырывали и утаскивали домой весь конский щавель. Варили из него суп, забеливая молоком. Очень выручали коровы. Они давали молоко, и на них боронили. У Вари корова была старая, стельная, уже не могла вставать, когда ее забирали на поле. Поднимали и уводили ее в колхоз боронить. Корова упадет на поле и лежит. Варя плакала, не давала ее в поле уводить.
199
В школе, как всегда, шла борьба за всеобуч. Дети по снегу бегали в школу босиком. Так бегал в школу сын Вари, Саша. Тетрадей давали мало. На черновики уходили все старые газеты, журналы, книги. Чернил давали мало. Не было мыла и керосина. Мыло было только жидкое.
Нам, учителям и ученикам, надо было не только учить и учиться, но и работать в колхозе. Начиналась весна, а в колхозе не хватало семян. Собирали по ведру - по два у колхозников, а при урожае колхоз рассчитывался. Мы ездили на лошадях и ссыпали в мешки, кто сколько может дать.
Молодые 17-летние девчонки работали день и ночь на полях, пахали и боронили на тракторах. Учителей по очереди назначали дежурить у тракторов.
Мое дежурство совпадало с работой Маруси Кузнецовой. Поле было за 4 километра от села. Однажды ночью трактор заглох. Маша крутила, крутила рукояткой и не могла завести. Она осталась у костра в лесочке, а я пошла за 3 километра на заимку за бригадиром – Иваном Лубиным – единственным в бригаде мужчиной. Идти было страшно. Дорога шла лесом, в лесу темень, волков полно, так как никто их во время войны не истреблял. Говорили, что они пришли из прифронтовой полосы.
На тракторах были случаи травматизма со смертельным исходом. Однажды, приехали за папой по случаю гибели молоденькой прицепщицы из села Верхозино. Девчонка-трактористка ночью по неосторожности смертельно травмировала ее.
Каждую неделю приходили в село похоронки по одной, а иногда по две, с фронта.
У Александры Федотовны Самыловой было пятеро детей. Старший, двенадцатилетний Петя, учился у меня и стал пропускать уроки. Я пошла к ним домой. Издали я увидела картину, похожую на «Тройку» Перова, только детей было двое, они везли хворост из леса. Петя и его сестра одеты были в фуфайках и валенках не своего размера. На Пете, видать, валенки были папы, а на сестре – материны. Тащили они санки, напрягаясь изо всех детских силенок. Дул колючий, пронизывающий ветер. При виде их я замерла. Но еще больше была поражена, когда вошла в избу. Трое детей:
200
мал-мала меньше сидели на печи. На полу было холодно. Вошли Петя с сестренкой. Они уже успели завести в сенки хворост и, раздевшись, тоже залезли на печку.
Пять маленьких детских головок десятью глазами смотрели на мать и на меня. Александра в большой скорби села у стола. На столе лежала новенькая красная длинная коробочка, а под ней письмо. В конверте лежала похоронная, письмо от командира, а в коробке награды погибшего мужа Александры. Притихшим от горя голосом она рассказала мне о муже, через силу сдерживая слезы. Плакать было нельзя. Пятеро детей могли зареветь в один голос.
Что она, бедная, думала, просыпаясь ночью среди такой нищеты и оравы? Была какая-то надежда на возвращение мужа, а сейчас… Все померкло. В сердце вместо веры и любви поселился мрак и безысходность, а вместо радостного родного письма и привета детям – страшная похоронка в казенном конверте. Самое близкое, что носил ее муж на сердце своем – это ордена и медали. Александра брала их, клала себе на ладонь, другой рукой гладила по ним, прижимала к губам, к щекам, замирала, закрыв глаза, полные слез, и шептала: «Он погиб…»
Невозможно постичь умом, сколько страшного горя, бесчисленных трагедий принесла война.
Так ведь и Германия получала похоронки. И во имя чего? Фанатику Гитлеру не терпелось покорить весь мир.
Как эта женщина подняла своих детей на ноги? Она ведь, как и все, работала в колхозе. Такое не забывается. Через 26 лет после Победы я напишу стихотворение, посвященное женщинам России, пережившим Великую Отечественную войну.
Как сейчас пред глазами виденье одно:
На столе под коробкой роковое письмо.
Ты коробку взяла, ордена показала.
«Муж геройски сражался», - о нем рассказала.
Сколько сердце хранило во всех уголках
Вспоминанием всплыло в горячих устах.
201
К побледневшим щекам ордена ты прижала
И, закрывши глаза, «Он погиб», - прошептала.
А мы слушали молча, словно был он живой,
Нам казалось, Россию заслонил он собой.
Очень крепко любил он, как мог доказал:
За тебя, за Россию жизнь недаром отдал.
Где ты силу брала? Как ты слезы сдержала?
Или в тех орденах, что в ладонях держала?
Или в детях, глядевших большими глазами,
Как растения к свету тянувшихся к маме?
Где брала ты тепло, коим всех согревала?
Где ты горе свое от людей укрывала?
Это отрывок из большого стихотворения, которое я читала у памятника погибшим воинам в день 30-летия Победы в селе Батурино, куда мы приезжали к родственникам. Отсюда был взят на фронт Иван Филимонович Назаров. Но это будет потом, а пока нужно собрать всю силу воли и пережить все страдания, вызванные войной.
Фронту нужен хлеб, а поля заросли сорняком. Обрабатывали их женщины и подростки на коровах. Получаем задание, как можно больше выполоть. Собираем детей и эвакуированных беженцев: молодых девушек. Идем на поле. Жжет июньское солнце, детям хочется пить. Эвакуированные в туфельках на каблучках, все, что у них есть. Осот - сорняк колючий, корень длинный, крепко сидит в земле, голыми руками не возьмешь, да и сила нужна, а рукавиц и перчаток нет. Обматываем руки тряпками, привязывая их, и маемся. То один кричит, что укололся, то другой просит, чтобы вытащили колючку…
А вернувшись домой, начинаем есть варево из травы: из пучек и коневника - конского щавеля. Остановится ком поперек горла, и крупные слезы капают в ложку, и льются проклятья на Гитлера и фашистов. С горя и со злости кинешь ложку в куть, а есть хочется, поднимешь, помоешь ее и снова хлебаешь зеленую мешанину.
После работы иду в бригаду за 7 километров с географической картой и газетами. Развешиваю ее или, если сидим, стелю на землю. Кругом сидят
202
женщины и ждут сводки. Флажками отмечаю продвижение наших войск. Женщины спрашивают, как обстановка на тех направлениях, где воюют их мужья и сыновья.
Я, тесно соприкасаясь с жизнью простых тружеников села, сделала вывод: необыкновенными были эти обыкновенные люди.
От Саши писем не было.
18 мая 1942 года, в разгар войны, брата Толю взяли в армию и через 2 недели отправили на фронт. С того времени и до конца войны воевал на передовой. Пока регулярно ходили от него письма. Писал, что вступил в партию ВКП(б). Это сообщение обрадовало папу. Ведь он сам был членом компартии с 1919 года. Его несправедливо исключили из партии во время коллективизации. Папа подает заявление о вступление в партию снова в 42 года. Его приняли единогласно. Власть, за которую он воевал, утвердилась, теперь дети ее защищают.
Варя работала за санитарку и медсестру. Но не только в белом халате ей пришлось ходить. Белый халат меняла на черный, когда вместе с техничками из сельского совета и клуба шли заготовлять дрова. «Ох, и попилено и поколото было нами дров…», - вспоминали они. Давали им деляну и всю ее
нужно было испилить на дрова для клуба, сельского совета, медпункта и для себя. Мы, учителя, пилили для школы и для себя. Нас больше, а их только трое. Окончится война, мужчин станет мало, и они будут продолжать пилить чуть ли не до пенсионного возраста.
Однажды, с Варей произошел несчастный случай. Шла Варя с пилой, а подпиленная тяжелая береза повалилась в ее сторону. Не успела отскочить и получила ниже колена перелом ноги, а выше колена тяжелое ранение пилой. Повезли ее в Шадринск к хирургу. Ногу складывал Богородицкий Сергей Михайлович – друг папы. Операцию делали без наркоза. Разрез пилой был очень глубокий, 3 миллиметра отделяло его от главной артерии. Полгода лежала Варя в гипсе, пока стала вставать на ногу. Маме пришлось кормить и семью Вари.
Наголодались, обносились, а войне не видно конца, и людских слез все
203
больше и больше, похоронки идут и идут.
Наступили весенние дни. Мы получаем новое задание. Пока женщины управляются дома с детьми, да пройдут 7 километров до заимки наступает обед. Времени для работы остается мало. Нашей задачей было помочь женщинам управляться с детьми. В 5 часов утра мы идем по домам, помогаем умывать заспанных, зареванных детей, собрать, покормить и отнести и увести их в детский садик, а мать тем временем идет в поле, и тем самым обеспечиваем ранний выход женщин на работу. Управляемся мы до 8 часов, так как в 8 начинались уроки в школе.
Так мы старались приблизить нашу победу, работая и день, и ночь, и за ценой не стояли.
204
Глава 7
Саша жив! Оборона Киева
Приехав в Кокорино к своим родителям, устроившись на работу, приняв класс, я написала родителям Саши в село Качесово, сообщила им свой адрес. И…вдруг! Получаю от них адрес полевой почты Саши!
- Ура! Саша жив! Жив! Жив! – бегала и кричала я в избе Абрама Павловича.
Обстановка на фронте и в стране в августе 1942 года уже стабилизировалась Установилась всесторонняя связь. И пошли на фронт посылки и письма знакомым и незнакомым. Семь человек писали мне с фронта, но только одному я давала обещание ждать и любить. Но все, кто мне писал – ждали встречи. И все эти парни в свободные от боев минуты думали обо мне. Я, может быть, была единственной их радостной мечтой в их короткой жизни. Я отвечала всем. Война затягивалась. Круг знакомых сужался.
Из Неонилино сродный брат Коли Бахарева сообщил, что Коля погиб смертью храбрых под Сталинградом. Он дал мой адрес своим родственникам на случай своей гибели. Писем от него больше не было. Всякая гибель – это горестная утрата. «Коля,- думала я, - я тебя никогда не увижу, я тебя никогда не забуду. Пока я жива буду помнить, как ты сильно и безответно любил меня, а встретиться так и не пришлось. Погиб ты за святое дело».
Василий Мартынович Доценко, мой бывший преподаватель, погиб под Керчью. Он дал мой адрес матери, которая проживала в городе Алма-Ата, улица Толгарская дом 1, Доценко Мария Васильевна. Когда не было писем от сына, она мне написала. Мария Васильевна сообщила, что последнее письмо сын писал после тяжелого боя с фашистами под Керчью, что все оставшиеся живыми бойцы, были белыми. Писем больше не было. Я уехала из Дрянново. И вдруг вскоре приходит письмо от Марии Васильевны, в котором она сообщает, что единственный ее сынок,
205
единственная ее радость и надежда, единственная любовь, погиб под Керчью. «Если есть бог на свете, - призывала несчастная женщина, - пусть поможет он нашему народу одолеть проклятого дьявола Гитлера и его идолов. Сердце мое разрывается от боли и скорби. Я потеряла единственное утешение. Не придется мне понянчить внуков. Я плачу, и нет конца моим слезам и не будет».
Незнакомый мне однофамилец Саши написал мне, что едет с восточной границы на Запад к фронту.
И, наконец, пришел этот радостный день: 1 сентября 1942 года, как раз, когда дети первый день идут в школу после летних каникул. День праздничный, незабываемый для меня, потому что через 1 год и 4 месяца пришло первое письмо от Саши! Глядя на маленький треугольник с обратным адресом полевой почты, я узнала знакомый почерк. «Значит, Саша жив! Жив. Или это судьба его бережет, или моя беспредельная любовь»,- думала я.
Что же произошло там, на переднем крае, что Саше не было возможности писать? По приказу Верховного Главнокомандующего от 26 июня 1941 года пограничники прикрывали отступление действующей армии. Путь их отступления проходил из полуокружения южнее Перемышля: Бутурлиновка, Богач, Проскура, Казатин, Тараща, Сквиры, Белая Церковь. Эти последние два города расположен под Киевом. Они были как бы воротами, за которыми стоял и работал Киев. Здесь, у двух городов, разыгралась великая битва действующей армии и пограничников с немецко-фашистской армией за Киев – матерь городов русских. 5-я погранзастава отбивала атаку за атакой противника. Саша был в это время заместителем политрука 5 погранзаставы 93 погранотряда. Позднее ему будет вручена медаль «За оборону Киева» и через 37 лет после Победы ему вручат медаль «1500 лет Киеву». По приказу Верховного Главнокомандующего город Киев оставили, и отступление действующей армии под прикрытием пограничных войск продолжалось по городам Канев, Уразово, Карачи, Ливны, Касторная, Новый Оскол, Россошь. Это была конечная точка, откуда началось наступление.
Саша нес службу с 30 июня 1941 года по 5 декабря 1941 года в должности заместителя политрука 98 погранотряда войск НКВД.
206
Белоногова направили в школу политсостава 38 армии. Курсы были краткосрочные – 4 месяца, после окончания которых он несет службу заместителем начальника 5 погранзаставы по политчасти в 92 пограничном полку на Воронежском фронте. Этот полк помимо боев по прикрытию отступающих войск вел борьбу с немецко-фашистскими диверсантами в тылу советских войск, которые отравляли водоемы, крушили эшелоны, взрывали мосты… За боевые заслуги 92 пограничный полк войск НКВД 14 апреля 1943 года будет награжден приказом Главнокомандующего Орденом Красного Знамени, а Саша Белоногов получит медаль «За боевые заслуги».
Крепла мощь Красной Армии, росла ее численность. 1942 год был переломным годом в войне. Зимой 1941-1942 года была одержана победа под Москвой. Потребовались колоссальные усилия всего народа, чтобы задержать врага, вынудить обороняться и обратить его вспять.
В ноябре 1942- начале 1943 года была одержана новая величайшая победа на Волге, советские войска отстояли Сталинград. 22 дивизии фашистов были окружены и взяты в плен вместе с фельдмаршалом Паулюсом.
В марте 1943 года в Курской области был сформирован 128 пограничный полк Воронежского фронта, в котором Саша Белоногов был начальником 1-ой погранзаставы.
5 июля 1943 года началось величайшее сражение, после которого фашистская армия уже не оправится, Курская битва.
До начала июня на Курском выступе было создано восемь оборонительных рубежей глубиной до 300 километров. 1500 противотанковых и 1700 противопехотных мин ждали фашистов на каждом километре фронта. Первые шесть рубежей занимали Центральный и Воронежский фронты. Седьмой рубеж - войска Степного фронта, а восьмой рубеж был оборудован по левому берегу реки Дон.
В строительстве оборонительных сооружений участвовали сотни тысяч жителей Курской, Орловской, Воронежской и Харьковской областей, а также военнослужащие Красной армии. Они отрыли около 10 тысяч
207
километров траншей и ходов сообщения, установили 700 километров заграждений из колючей проволоки, проложили две тысячи километров дополнительных и параллельных дорог. Войскам было доставлено 313 тысячи вагонов с военной техникой, резервами и прочими грузами.
При этом соотношение сил было в пользу советской армии - к началу операции против 1336 тысяч советских солдат Германия смогла выставить чуть более 900 тысяч. Орудий и минометов у советских войск было 19100 штук, тогда как в немецких частях их было не более 10 тысяч. Против 3444 советских танков Германия смогла направить 2733 своих, против 2172 советских самолетов 2050 немецких.
На направлении главного удара, в сторону населенного пункта Поныри, плотность советских противотанковых средств была самой высокой - 94 орудия и миномета и около девяти танков на километр фронта.
Курская битва продолжалась около 50 дней - с 5 июля по 23 августа. Она включала в себя три крупные операции советских войск: Курскую оборонительную (5-23 июля), Орловскую (12 июля - 18 августа) и Белгородско-Харьковскую (3-23 августа) наступательные операции. Немецкое наступление началось 5 июля днем с советского артобстрела. Располагая разведданными о том, где находятся немецкие части, изготовившиеся к атаке, наши артиллеристы накрыли их огнем, что привело к задержке наступления на полтора-два часа.
На севере Курской дуги в течение нескольких дней, вплоть до 11 июля, продолжались ожесточенные бои. На юге Курской дуги гитлеровцы вели наступление двумя широкими клиньями. Один из этих клиньев был направлен в сторону деревни Прохоровка. Уже к исходу 8 июля немцам удалось глубоко вклиниться в оборону Воронежского фронта и на прохоровском направлении подойти к тылу советских войск, где пограничный полк Саши Белоногова в том числе держал оборону. Второй немецкий клин, который наступал южнее в направлении Обояни, прекратил движение - все силы были брошены на Прохоровку. Удар был нанесен по тыловым линиям советской обороны, которые были менее крепкими, чем передовые. Перед фронтом встала задача не допустить прорыв 4-й танковой армии немцев вглубь советских войск.
208
Ожесточенные бои на этом направлении длились с 10 по 16 июля. Двенадцатого июля 1943 года произошел знаменитый встречный бой под Прохоровкой, когда 18-й и 29-й танковые корпуса 5-й гвардейской танковой армии Ротмистрова ударили по наступавшей танковой дивизиии Ваффен СС "Адольф Гитлер" в районе села Прелестное и совхоза 0ктябрьский, а 2-й гвардейский Тацинский танковый корпус встретился в районе Беленихино с танковой дивизией СС "Райх". Одновременно с этим 95-я и 52-я гвардейские стрелковые дивизии 5-й гвардейской общевойсковой армии отражали атаки танковой дивизии СС "Мертвая голова" в излучине реки Псел. Всего в сражении под Прохоровкой с обеих сторон участвовало до 3000 танков и самоходных орудий. Во время Курской битвы местом боевых действий было село Прохоровка.
К вечеру следующего дня части Красной армии прорвали немецкую оборону на глубину до 25 километров. В дальнейшем к наступавшим частям двух фронтов присоединились дивизии Центрального фронта. 26 июля немецко-фашистские войска были вынуждены оставить Орловский плацдарм и начать отход на позиции восточнее Брянска. 29 июля был освобожден Волхов, 5 августа - Орел, к 18 августа советские войска подошли к оборонительным рубежам под Брянском. На этом орловско-курская операция закончилась.
5 августа был освобожден Белгород. Всего за пять дней войска прошли свыше 100 километров. Войска Степного фронта вплотную подошли к Харькову и 23 августа после упорных боев они полностью очистили Харьков от врага. Всего в ходе контрнаступления на белгородско-харьковском направлении советские войска продвинулись на 140 километров и нависли над всем южным крылом германского фронта, и перешли в общее наступление с целью освобождения Левобережной Украины. В штурме и освобождении городов участвовал 128 пограничный полк. Освободили также Золотоношу, Воронеж, Богодухов, Ахтырку, Полтаву и другие города и села.
Битва под Москвой, Сталинград, Курская дуга - все эти славные победы приближали Красную армию к Берлину. В 1943 году на Курской дуге немецкая армия получила такой удар, от которого уже не смогла оправиться.
209
Саша, вернувшись с войны, расскажет, как стонала вся земля, как она вздымалась вверх, застилая черным дымом небо, кругом грохотало, взрывалось, горело, гудело, лязгало гусеницами. Когда лавиной двигались вражеские танки на траншеи, солдаты кричали: «Мама! Мама!». После боя солдаты седели.
- Посмотри-ка, ты белый весь, - говорил один боец другому.
- А ты ведь тоже белый, - отвечал тот.
17 августа 1943 года я получила от Саши письмо. Читала, и от него веяло холодом от пережитого. Исчез, как дым, лирический настрой его писем. Не время было расслабляться, нужно было напрячь все свои силы, какие требовала фронтовая жизнь, чтобы выиграть Победу. Саша писал: «Полагаю, что твоя работа и мысли направлены для того, чтобы приблизить победу над ненавистным врагом. Насколько ты будешь обеспечивать ее в тылу, а я на фронте будет зависеть от нас тот день, когда на нашей улице будет праздник – Победа, а вместе с ней придет счастье встречи и любви». Я не обижалась на казенный тон его письма. «Только был бы жив», - думала я.
За участие в Курской битве Сашу представили к награде - Ордену Красной Звезды.
Пройдет 40 лет со дня Победы, я получу письмо-запрос от секретаря Совета ветеранов 128 Ясского ордена Александра Невского пограничного полка Милюковой Ларисы Евгеньевны из Москвы, в котором она писала, что 128 погранполк прошел с боями Украину, Молдавию, Румынию, Венгрию, Чехословакию, часть Австрии. Белоногов Александр Архипович был начальником 1 погранзаставы этого полка. В поселке Прохоровка Белгородской области имеется Музей Боевой славы Курского битвы, а при школе №7 создан Музей Боевой славы нашего 128 погранполка. Она просила прислать материалы о Саше, а также сообщала, что в мае 1985 года состоится вторая встреча ветеранов 128 погранполка в городе Белгороде, что найдено 260 однополчан.
Саша не дожил всего лишь полгода до встречи с однополчанами, до 40-летия Победы.
210
Я сообщила об этом Милюковой, выслала материалы о Саше.
Все это будет потом. А пока идет ожесточенная битва за освобождение городов и населенных пунктов Украины: Брусилов, Казатин, Сквиры, Тараща, Умань, Бельцы, Яссы.
21 августа 1944 года 128 пограничный полк и 37 пограничный полк вместе со штурмовыми частями Красной Армии вели кровопролитные бои за город Яссы, очищая город от вражеских групп. 128 и 38 пограничные полки замкнули окружение вражеских дивизий, пытавшихся на одном из участков выйти из окружения при ликвидации Ясско-кишиневской группировке противника.
Приказом Верховного Главнокомандующего от 15 сентября 1944 года 128-ому и 37-ому пограничным полкам, отличившимся в Ясско-кишиневской операции, было присвоено звание Ясский. Белоногов Александр Архипович за участие в этом бою был награжден медалью «За отвагу».
При отступлении, в городе Золотоноше, Саша оставил у молодой учительницы бостоновый гражданский костюм, который он купил, когда готовился в увольнение после службы в армии, когда готовился к встрече со мной. Ему удалось сохранить этот костюм в нечеловечески тяжелых условиях отступления, он надеялся на скорую победу, несмотря на временное поражение в начале войны. Но войне еще не было видно конца, поэтому он его все-таки оставил, оставил свою надежду на скорое возвращение домой. Когда же с боями освобождали Золотоношу, то город был неузнаваем. Население покинуло город, он был сожжен и разрушен бомбежкой. Все население было в партизанских отрядах. Воевали все, кто мог воевать.
После завершения Ясско-кишиневской операции Саша написал мне письмо, в котором сообщил, что наши войска подошли к границе нашей Родины.
«Как ты, Рая, там работаешь и приближаешь день Победы, от которого зависит наша встреча? Извини за мою недисциплинированность, я объясняю ее тем, что я на фронте уже 3 года. И будущее неизвестно. Не все от нас зависит, придется ли привести в исполнение наши мечты…»
211
Я по нескольку раз читала и перечитывала его письма, клала их под подушку, а вечером после работы в школе, в своем классе, при коптилке, посылала ответы, полные любви и ожидания. Я не находила слов, чтобы выразить полноту своих чувств и писала строки из стихотворений:
В горести любой знай, что я с тобой,
К твоему склоняюсь изголовью.
Отправляясь в бой, знай, что я с тобой,
Чтоб хранить тебя своей любовью».
А в следующем письме писала строки из другого стихотворения:
Есть такая любовь навсегда
И ее не стирают года.
И она на огне не горит,
И она на войне победит».
212
Глава 8
Брат Анатолий на фронте
Рассказывая о Толе, я мысленно возвращаюсь в зауральские края с их богатой природой, без которой жизни не мыслил брат. Человек доброй души, исключительного обаяния, с подкупающей застенчивой улыбкой, любил этот край. Он, прирожденный рыбак и охотник, отличный лыжник и стрелок, летом с ружьем или на лодке с удочкой, зимой на лыжах вдоль и поперек исходил его.
Последнюю зиму Толя учился в 10 классе в Осиновке. 18 мая 1942 года взяли его в армию и отправили на фронт. До Дня Победы воевал Толя на передовой. Газета «Советское Зауралье» от 9мая 1987 года напечатала его воспоминания «Огненные версты войны».
После призыва зачислили его в отдельный лыжный батальон 41-ой лыжной бригады. Время было трудное, поэтому, подучив новобранцев недели две, отправили на фронт. Попал Толя под Ленинград на Северо-Западный фронт. По географическому рельефу местности это один из тяжелейших фронтов. Большое количество озер и болот – сплошная топь, не позволяло применять танки и тяжелую артиллерию. Нелегкая обстановка была тогда под Ленинградом. Зима выдалась снежная и суровая. Освобождали города и села пехотные стрелковые части, неся большие потери. За сутки приходилось делать рейды по 50 км в тыл противника и там вступать с ним в бой. Много было боев , но каждый оставлял в памяти свой след.
Вот один из них. Комбат отдал приказ: взять небольшую возвышенность, на которой укрепились немцы. В батальоне было около тысячи молодых ребят. Все отличные лыжники и стрелки. Вооружены были винтовками и 6-ю пулеметами. Враг поливал шквальным огнем из пулеметов и минометов, которые были оснащены прицельным приспособлением. Как косой косил. Место павших занимали живые, и атака продолжалась. Шесть пулеметов недолго стреляли, а замолчали под прицельным огнем вражеской артиллерии. Все же к вечеру они взяли эту
213
проклятую возвышенность. А когда бой утих, и бойцы оглянулись назад, то их взял ужас. Все поле чернело от наших убитых солдат. Нелегко далась им эта победа.
Одеты бойцы были обычно в солдатские шинели, валенки, шапки-ушанки, маскировочные халаты. В походе и в бою жарко, на отдыхе мороз пробирает. Целыми неделями жили в снегу. Костры разводить было опасно – рядом враг. Прибегали к маскировке. Обкладывали ветками костерок и варили на нем пищу, грели руки. Однажды, проголодались, решили сварить похлебку из концентратов. Пошел Толя с солдатом Поповым костер разжигать. Попов говорит:
- Лучше бы на старом кострище, скорей разгорится, чем в глубоком снегу.
А тут еще солдат встречный идет с готовым варевом в котелке и говорит:
- Вы, хлопцы, вон туда идите, на край поляны, там костер старый еще тлеет…
Попов пошел на поляну, а Толя в лесу остался. Разгреб глубокий снег до мерзлой земли, наломал веток, разжег костер, в то время, как костер Попова уже разгорелся. Вдруг немцы по нему из миномета: «Вжик, вжик…»
- Попов, иди сюда! Убьют там! – крикнул Анатолий.
А он сидит у костра, затем поднялся и упал. Погиб Попов. А было ему всего 18 лет. Каша потом не елась – комок в горле стоял.
Спали в снегу, подложив хворост или ветки, прижимаясь друг к другу. Вдруг кого-нибудь начнет колотить, как в лихорадке, на 15-20 сантиметров подпрыгивает от снега. Разбудят, растолкают: «Погрейся, браток», и побежит солдат греться. Взад-вперед побегает и снова спать ложится.
Однажды перед боем уснул Толя в снегу у костра. Чувствует сквозь сон, что пальцы у одной ноги покалывает, а проснуться не может. Ребята растолкали. Смотрит Толя, а у него носок валенка обгорел. Что делать? Отрезал полы у шинели, достал иглу, нитки, починил. Ребята смеялись: «У Мошнина фриц отгрыз носок валенка».
214
С воздуха, не переставая, бомбила авиация. Однажды, батальон шел на передний край для наступления. Утренний рассвет заставил остановиться в редколесье, чтобы не заметили немцы. Налетели 12 самолетов и стали бомбить. Вокруг падали раненые, убитые. Толе в правую ногу прилетел осколок, прошил валенок, но сделал только синяк, ногу не ранил.
Во второй половине февраля 1943 года началась оттепель, появились лужи. Трудно стало воевать в зимнем обмундировании. В это время полк Толи участвовал в окружении и уничтожении 16 немецких дивизий. Шли через речку. Лед рыхлый, солдаты проваливались, их вытаскивали. Лыжи побросали. Валенки промокли. У Толи заплата с носка валенка оторвалась, полваленка набилось грязи.
После перехода остановились на привал. Решили сварить горяченького. Взял Толя котелок, пошел искать, где костер разжечь. Бойцы подсказали:»Иди на берег, там лыжи наломаны, быстро разгорится». Разжег костерок, а немцы по нему из пулемета. Нырнул под берег в какую-то воронку и свалился на немецкую плащпалатку. Слышу – под ней кто-то копошится, немецкий лазутчик оказался. Осмотрелся, увидел невдалеке большую воронку, полез в нее и фашиста вперед толкаю. А в воронке оказались командир батальона с заместителем и ординарцем. Сдал Толя лазутчика и занялся своим валенком, надо было его чинить. На дне воронки валялась куча немецких противогазов. Снял валенок, промыл в луже от грязи, отжал портянку, обулся. Оторвал от немецкого противогаза лишнее и натянул маску на валенок очками назад. Ловко получилось, только валенки стали разные. Взял второй противогаз и натянул на целый валенок. Бойцы спрашивали:
- Ты где такие калоши раздобыл?
- Вон в том леске немецкий универмаг торгует, - отвечал Толя.
Как бы зверски не огрызалась вражеская артиллерия, советские солдаты гнали со своей территории лютого врага. Какую боль и отчаяние испытывали солдаты, когда не хватало снарядов, гранат, патронов. Ждали и беспрестанно думали солдаты: «Хоть бы тыл подбросил побольше боеприпасов и оружия».
215
28 февраля 1943 года был тяжелый бой, много было убитых и раненых наших солдат. Толю ранило осколком разорвавшегося снаряда в плечо. На плече от ранения остался большой шрам в виде шестиконечной звезды.
Тяжело раненых несли на носилках к машинам. Толя шел на ногах. Машины шли, лавируя между воронками. Дорога испортилась. Машины с трудом преодолели 50 километров до первой деревни, где от домов остались почерневшие печи и дымоходы, которые, как живые существа вытягивали трубы к небу, как шеи, и взывали к мщению. Уцелели только два скотных двора, в которых и организовали полевой госпиталь. Каждый двор голов на 200 крупного рогатого скота. Подъехали. Толя спрыгнул с машины и открыл дверь. В помещении все было вымыто, выскоблено, установлены нары в 2 яруса, матрасы, простыни, подушки, а тяжелый запах спирал дух. Все помещение было переполнено ранеными, среди которых были тяжелые, отовсюду крики, стоны. Мест не было. Повезли в другую сожженную дотла соседнюю деревню, там три таких заполненных до отказа двора. Повезли в третью деревню, стали выгружать. Солдаты крича, стонут: «Скорей, умираю, сестричка, помоги…». Тяжелораненых выгружали и осматривали первыми. Потом дошла очередь до Толи. Врач что-то записывает, а сам командует:
- Снимай, перчатки.
Смотрит Толя на свои руки, ничего не понимает, а тот кричит:
- Снимай перчатки, говорю.
- Да это руки у меня такие, товарищ доктор, от костров за год почернели и загрубели.
- А это что за маскарад? – показывает на Толины валенки в противогазах.
Толя сбросил валенки. А доктор дает уже команду санитарам:
- В баню его, в горячую баню и переобмундировать.
Никто не испытывал, наверное, такого блаженства, какое испытал
216
Толя, вымывшись в бане после нескольких месяцев фронтовой зимовки в снегу и грязи. Словно пять пудов с него свалилось, так было легко после бани. А солдатское чистое белье так приятно касалось тела, будто шелковое. На ноги надели новые ботинки с обмотками, и снова на прием к врачу. Врач осмотрел внимательно, прослушал и, к удивлению Толи, снова отдал приказ:
- В баню его! В горячую баню!»
Снова Толя мылся в бане и снова его переобмундировали. А затем погрузили в машину и повезли на станцию Осташково. Вот и станция. Толя выскочил из машины и вошел в помещение маленькой станции. Он склонился к окну, и его поразила тишина и непривычность мирной жизни, которую он разглядывал из окна. Не верилось, что есть уголки, где нет страхов и ужасов войны, где не хозяйничает смерть, нет грохота орудий и стрельбы, где никто в него не целится, чтобы убить.
Вдруг за здоровую руку его кто-то потрогал. Оглянулся – и увидел ординарца и комбата – оба раненые. Комбат говорит:
- Ты, Мошнин, от нас не отставай.
Так и ехал Толя в офицерском вагоне. Комбата с ординарцем сняли раньше, а Толю увезли в город Бежецк, в госпиталь, встретиться с боевыми друзьями больше не пришлось.
Немногим больше 2-х месяцев провалялся Толя в госпитале, а потом снова на фронт в 26-ой стрелковый полк 7-ой гвардейской дивизии. Сначала был рядовым стрелком, а потом, когда в батальоне не осталось связистов, стал радистом при командире батальона Иване Тищенко – коммунисте и смелом бесстрашном командире.
Много было боев и экстремальных фронтовых ситуаций, и всегда впереди комбат, а с ним ординарец латыш, хорошо говоривший по-немецки. Толю с рацией командир батальона всегда отправлял на передний край, чтобы он докладывал по рации о ходе боя. Солдаты боялись радистов, шарахались от них в сторону:
217
- Сейчас по тебе будут стрелять! Запеленгуют! Всю роту связи перестреляли.
- Да вы чего боитесь, я еще и рацию не раскрыл, - отвечал Толя бойцам.
На войне везде трудно, а радисту еще труднее: рация весом 20 килограмм, автомат, семь гранат, да вещмешок за спиной. Потаскаешь целый день, с ног валишься, да еще раненое плечо ныло.
Однажды вызвали Тищенко, чтобы отправить его в Москву на учебу. Прислали нового комбата. Пошли с ним в первый бой – его сразу же ранило. Смотрят, Тищенко возвращается обратно и улыбается:
- Шо, хлопци, без меня не идет дило?
- Не идет, - отвечают бойцы.
Гвардейский батальон заметно поредел заметно поредел за время боев. Убило второго радиста. Выстроил комбат своих солдат- всего 80 бойцов-, а радиста выбрать не из кого: кто стар, кто слаб, у кого пальца нет, кто раненый. И вид был у наших солдат неважный: все шинели простреляны, уже и чинить нечего, обмундирование пропитано кровью и потом. На головах прокопченные каски, потому что котелки для варева повыбрасывали, гремят здорово, а кашу приспособились варить в касках. Даже не верится, что мы в таком виде наступали и побеждали врага.
Ночи под Ленинградом светлые, и русские солдаты не давали спать немцам – вели ночные бои. Однажды осенью, выбивая врага, освобождая деревню за деревней, все, конечно, сожженные, батальон и полк вклинился в тыл врага и попал в окружение. Батальон полукругом развернулся в лесу, впереди была огромная поляна. Комбат приказал: «Окопаться! Занять оборону!» Командир батальона, его заместитель, ординарец,, Толя и радист Метелкин, которого выбрали помогать носить рацию, сидели в большой воронке. Остался всего один пулемет. Было тихо. Наблюдая за противником, заметили пушку. «Проверь, есть ли люди у пушки,- говорит пулеметчику комбат. Пулеметчик выстрелил и на его выстрел обрушился из леса ливень пуль. Потом наступила тишина. Слева к лесу, метров 500
218
от наших позиций сожженное село. Уцелел лишь один дом без окон и дверей. В 30 метрах от него глинобитный сарай. Комбату не терпелось занять эту деревню. И он посылает Толю одного в разведку с рацией.
Толя вылез из воронки и пополз к пушке. Оказалось, это было бревно, поднятое концом вверх. Подполз к сарайке. Около нее рядами лежат трупы фрицев. «Хоронить собрались, порядок любят",- подумал Толя. Осмотрел сарайку: два проема – двери и окошечко, на который он поставил свою рацию и передал комбату, что немцев в сарайке и доме нет. Через 20 минут появляется комбат с ординарцем и Метелкин.
Вдруг, из ближнего лесочка выбежали солдаты, бегут и стреляют в сторону сарая.
- Шо вы по своим бьете?- кричит комбат.
- Это немцы! – крикнул ординарец, различая немецкую речь.
Немцы уже окружили сарайку. Метелкин и ординарец стреляют в один проем, Толя и комбат – в другой. Через несколько минут немцы были перестреляны. Комбат с ординарцем и радистом выскочили из сарайки и уползли к своим позициям. Толя оглянулся: он в сарайке один. А фашисты снова начали атаковать этот сарай. Толя вытаскивает гранату, кидает в немцев, потом другую, опять кидает в немцев. Пока гремели взрывы и оседала поднятая ими земля, Толя пополз к своим. Вот и лес. Оглянулся, а к сарайке бежало человек 20 немцев. Толя, прислушиваясь, перебегает от дерева к дереву. Послышался немецкий говор. Пот струйкой скатывался по лицу и по спине. Рация с автоматом не давали быстро передвигаться. По одному дыханию можно было определить присутствие человека.
- Стой! Кто идет? – это был голос комбата.
- Я, Мошнин, - ответил Толя, и слетела гора с плеч.
Толя накричал на Метелкина:
- Почему меня с рацией оставил одного?
- Я был уверен, что ты вместе с нами выскочил, - отвечал Метелкин.
219
Комбат решил: будем брать деревню. Батальон вел начал наступление, но силы были неравные. С большими потерями отходили назад и набрели на командный пункт полка. Посыпались вопросы:
- Почему вы здесь, Тищенко? Где ваш батальон? Сколько вас?
Тищенко, стоя по стойке смирно, отвечал, что солдаты гвардейского батальона героически погибли за отечество. Бои были жестокие. За 16 суток продвинулись на 32 км. От батальона осталось 15 человек, комбат был шестнадцатым.
Командир полка отдал приказ:
- Прорвать кольцо противника. Выйти из окружения.
Приказ был выполнен.
Навсегда в памяти Толи останется большой бой по освобождению города Старая Руса. Нужно было форсировать реку. На противоположном берегу фашисты настолько укрепились, что на каждом метре стоял пулемет или миномет. Берег высокий, подняться на него было практически невозможно, так он был хорошо укреплен немцами. Батальон получил на 4-е сутки продукты. Стали окапываться. Сутки делали укрепления на берегу. Потихоньку-помаленьку все сухие пайки съели. Всем хотелось есть. Трое суток походная кухня кормила украинскими галушками. Солдаты шутили, спрашивая у комбата:
- Нельзя ли украинские галушки заменить на сибирские пельмени?
- Пища в соответствии с продукцией, - отвечал тот.- Украинские галушки – знаменитое блюдо, хлопцы, окончится война – вспоминать будете.
Все так и будет, закончится война, а Толя, садясь за стол и угощая гостей все время вспоминал боевого комбата:
- Как говорил наш комбат, пища в соответствии с продукцией.
220
А пока от недостатка витаминов у Толи появилась куриная слепота, плохо стал видеть в темное время суток.
Фашисты не ожидали такого внезапного и сильного удара, какой последовал с нашей стороны. Никто не думал о страхе. Думал об одном: выбить гадов с нашей территории. Много было потерь: раненых и убитых товарищей, но задачу выполнили, город от фашистов освободили.
Комбат перед каждым боем вел разведку, посылая 4 человека с рацией. Однажды, ползли солдаты в разведку по открытой местности. Противник их обнаружил и открыл пулеметный огонь из дзотов Одного тяжело ранило. Толя нашел неглубокую ямку, чтобы раскрыть рацию и передать сведения комбату. Комбат приказал вернуться на исходную позицию. Толя с двумя другими солдатами поползли на свой рубеж, таща раненого и его боевое снаряжение.
Комбат принял решение предпринять ночной бой. Сгустились сумерки, немцы готовились к ужину. Тищенко был с пулеметным расчетом. Дав очередь из пулемета, он решил проверить огневые точки противника. Ярко в ночных сумерках вспыхнули всполохи огневых точек орудий из дзотов. И все стихло. Артиллерийский залп с нашей стороны по вражеским блиндажам был настолько внезапный и сильный, что фашистов выбили из дзотов. Наши солдаты заняли блиндажи с накрытыми столами. Наскоро закусив салом и прихватив консервы и вещмешки, они заняли оборону. Местность была открытая, и Толя с рацией спустился в блиндаж. Враг бил по своим блиндажам, но наши солдаты отвечали двойным ударом на удар врага. Тыл хорошо помогал боеприпасами. Много было раненых и убитых, но фашисты потеряли втрое больше, проиграв бой.
Блиндаж, в котором был Толя, рассыпался от разрыва снаряда. Расползлись три наката толстых бревен. Толю контузило и засыпало землей. 16 часов он лежал без сознания В дивизии была уже заготовлена похоронка. И вдруг он пришел в сознание, открыл глаза, пошевелил пальцами свободной левой руки – работают, общупал голову – цела. Снаружи послышался голос санитара:
- Есть там кто-нибудь?
221
- Я, радист, - кричал Толя.
Санитар с трудом высвободил его, отгребая землю.
- Тут где-то мой автомат,- произнес Толя, оглядываясь по сторонам.
- Зачем он тебе сейчас? Видишь, тут какая труба лежит, - ответил санитар.
Рядом лежал неразорвавшийся снаряд. Санитар вытащил Толю, положил на носилки на колесиках, в которые были запряжены 4 собаки. Они увезли Толю к машине, которая шла в госпиталь в город Пярну.
Собаки, как и люди, выносили все тяготы войны. Дрессированные овчарки и шарики спасли 700 тысяч раненых бойцов и командиров. Ими обнаружено и обезврежено 4 миллиона фугасов и взрывчатых веществ. С помощью собак были разминированы подступы городов Белгород, Киев, Одесса, Новгород, Витебск, Полоцк, Варшава, Берлин, Прага, Вена. Связные собаки доставили свыше 120 тысяч боевых документов. Санитарные собаки находили раненых бойцов и выносили их или приводили к ним санитаров. Так, собаки спасли Толю. 9 мая 1945 года по брусчатке Красной площади вместе с победителями шли более тысячи четвероногих, принимая участие в Параде Победы. Жизнь собаки – это подвиг во имя человека.
Ранение у Толи было тяжелое: раздроблена пятка левой ноги и сзади нога была как ножом распорота вместе с обмоткой. Крепкая обмотка, на которой можно было «ЗИЛ» утащить, не выдержала.
После госпиталя – опять фронт. После освобождения Старой Русы, Великолужского района, Резекни, Опочки, Пушкинских горок, сел Латвии и Эстонии приступили к уничтожению Курляндской группировки противника. Фашисты сильно укрепились в Курляндии. Наши войска воевали уже в Берлине, а в Курляндии фашистское гнездо продолжало обороняться. Толя был стрелком. Больная нога у него не выдерживала. Пройдет десять шагов и падает. Но фашистов выбивать надо.
8 мая до обеда еще гремела канонада, а потом, около 3-х часов дня
222
немцы стали сдаваться в плен с белыми флажками. Никак не верилось, что война кончается. Только на следующий день все узнали, что Германия капитулировала.
9 мая 1941 года такой же незабываемый день, как и первый день войны.
Победа! Насколько многогранное, всеобъемлющее это слово, вместившее в себя все жертвы, радости и слезы по погибшим. Вернувшись в свой батальон, Толя комбата не встретил, но ему сказали солдаты, что тот ранен и лежит в госпитале, но он должен быть живой.
В декабре 1945 года Толе дали отпуск , и он приехал в Кокорино к папе с мамой. Армия и фронт очень изменили его. После военных действий Толя отдохнул, учился на сержанта. На его гимнастерке сверкали 3 ордена: Отечественной войны 1 степени, Отечественной войны 2 степени и орден Красной Звезды, а также медаль «За отвагу». Я любовалась на него. Это был не тот мальчишка, которому я писала в каждом письме наказ: «Толя, не теряйся перед врагом, не забывай об оружии. Если ты его не убьешь, то он убьет тебя». В новом обмундировании, разговаривал не по-уральски, был какой-то важный, степенный, городской. «Хорошо скроенный и крепко сшитый»,- так думала я, глядя на Толю.
С первого дня и до окончания войны ежемесячно приходили родителям от Толи переводы по 12 рублей. Они так были кстати, так как родители по полгода не получали ни копейки, подписавшись на заем. Мы очень благодарили Толю. Толя на нашу благодарность отвечал:
- Не я ведь высылал. Это с дивизии. А зачем солдату деньги на передовой, ведь магазинов нет. Правда, казахи складывали в кармашек гимнастерки на подарок матери или невесте. Всем хотелось дожить до Победы.
В разговоре Толя часто употреблял слово «обратно» вместо «опять». Однажды, отремонтировал старинные часы и говорит:
- А часы, Рая, обратно пошли.
- Как обратно, вперед идут.
223
Все засмеялись.
Демобилизовавшись из армии, Толя закончит маслодельный техникум и будет работать на маслозаводе мастером-маслоделом. И, как лучший маслодел, поедет в командировку в Данию. За доблестный труд будет награжден медалью к 100-летию Ленина.
Глава 9
Освобождение Европы от фашизма
«Помнит Вена, помнят Альпы и Дунай
Тот цветущий и поющий яркий май.
Вихри венцев в русском вальсе сквозь года
Помнит сердце, не забудет никогда»
Тринадцать государств были оккупированы Гитлером и его войсками до нападения на Советский Союз. В ставке Гитлера была предрешена гибель Советского государства. Длительность похода была рассчитана на 9-17 недель. Незадолго до 22 июня длительность войны против СССР в планах Гитлера была сокращена до 6 недель. По различным документам ставки Гитлера в июле 1941 года руководители третьего рейха, предвкушая скорую победу, составили план раздела нашей территории на рейхскоммисариаты: Украина, Кавказ, Остланд. За 200-300 километров за Уралом должна проходить граница с остатками России. Сибирь должна подчиняться Германии. Население должно быть уничтожено в следующих масштабах: 100% евреев, 100% цыган, 25% русских, 10% украинцев и белорусов, 10% неславянского населения. На их место должны были прибыть 3,5 миллионов немцев. План Гитлера: довести народы СССР до такого положения, чтобы установить немецкое господство в Европе.
Оккупации европейских стран способствовало то, что сами цари, короли и руководители государств продавали свое отечество и и народ. В Болгарии царь Борис сам сдал государство Гитлеру. И этот эпизод вошел в историю, как брак по расчету. В Венгрии Хорти тоже не оказал сопротивления. В Румынии король Михай пошел на путь предательства. Командование румынской армией взял на себя Атонеску и арестовал Михая. Вот поэтому-то Гитлер создавал дивизии венгров, французов, румын и из представителей других национальностей, отправляя их на восточный фронт. Но одержанная победа под Москвой, Сталинградом заставляла задуматься все нации, что Гитлера можно победить, если всем вместе взяться за оружие. Таким образом, Румыния, Франция, Югославия, Чехословакия, Польша вместе с армией Советского Союза стали громить
225
фашистов. Под влиянием побед Советской Армии все более росло и ширилось движение Сопротивления фашизму в оккупированных странах. Важной помощью этим государствам была подготовка кадров партизанских руководителей, и рейды советских партизан в Польшу, Чехословакию, Венгрию. Более 40 тысяч советских граждан сражались в партизанских отрядах оккупированных Гитлером стран. На территории Советского Союза были созданы польские, чехословацкие, румынские, югославские воинские части и соединения, полностью оснащенные и вооруженные советским правительством. Их общая численность к концу войны составляла 550 тысяч человек. Эти части и соединения стали впоследствии костяком народных национальных армий.
В марте 1944 года Красная Армия достигла советско-румынской границы, а в июле – советско-польской. Саша Белоногов, будучи начальником 1-ой погранзаставы 128 Ясского погранполка, принимал участие в составе действующей армии 2 Украинского фронта в освобождении городов и сел Румынии. В городах Бакэу, Онешти, Рытеле, Тыргун-Окна, Совента, Бухарест было уничтожено 1726 и пленено 720 солдат и офицеров противника.
В ходе освобождения государств Западной Европы на подразделение и 128 погранполк была возложена задача обеспечить в городах Венгрии плацдарм для наступательных боев, уничтожать администрацию в тылу врага, его коммуникации, а также принимать непосредственное участие в штурме при взятии городов. Сашина погранзастава и весь полк принимал участие во взятии городов Хорти, Дебрецен, Будапешт.
Противник занял огневые позиции и сильно укрепился, установив более 300 боевых точек. За каждый дом Пешты шли жестокие бои. 3 недели наши войска уничтожали укрепления противника. Враг, отступая, разрушил все мосты через Дунай. Под огнем смертоносных орудий солдаты наводили переправу и 18-го февраля 1945 года ворвались в город Буду. Фашисты открывали такую канонаду, что все небо светилось заревом, и все кругом грохотало. Окруженные фашисты старались выйти из окружения и отбросить советские войска за Дунай. 128 Ясский погранполк успешно провел операцию по окружению и овладении Будапештом и 27 декабря 1944 года вышел на подступы в восточной части города. 4 января 1944 года 19 румынская пехотная дивизия под нажимом
226
фашистов стала отступать. Принятыми энергичными действиями личного состава 128 Ясского погранполка, в том числе и 1-ой погранзастаой, при поддержке 114-го гвардейского артиллерийского полка Советской Армии отступление румын было остановлено. Большую роль сыграли артиллерийские самоходные установки Катюши. В конце января окружение было завершено, и начались бои за овладение городом Будапешт, которые успешно закончились ликвидацией Будапештской группировки противника.
За участие в боях были награждены 58 солдат и офицеров, в том числе Саша Белоногов вторым орденом Красной Звезды и медалью «За взятие Будапешта».
За образцовое выполнение заданий командования при овладении Будапештом указом президиума Верховного Совета СССР от 15 апреля 1945 года 128 Ясский пограничный полк награжден орденом Александра Невского.
От Саши письма приходили нечасто, и были они короткими. Все они были наполнены мыслями о быстрейшем разгроме врага, от чего зависит и наша будущая встреча, наше счастье. Писал он, что со своим подразделением находится далеко от своей части, письма посылал через другие части. Писал он, что постарел за годы войны. И приложил к письму стихотворение «Жди меня», вырезанное из газеты.
Жди меня, и я вернусь, только очень жди.
Жди, когда наводят грусть
Желтые дожди.
Жди, когда снега метут,
Жди, когда жара.
Жди, когда других не ждут,
Позабыв вчера.
Жди, когда из дальних мест
Писем не придет.
Жди, когда уж надоест
Всем, кто вместе ждет.
Жди меня, и я вернусь,
Не желай добра
227
Всем, кто знает наизусть,
Что забыть пора.
Пусть поверят сын и мать
В то, что нет меня.
Пусть друзья устанут ждать,
Сядут у огня.
Выпьют горькое вино
За помин души.
Жди и с ними заодно
Выпить не спеши.
Жди меня, и я вернусь
Всем смертям назло.
Кто не ждал меня,
Тот пусть
Скажет: «Повезло».
Не понять не ждавшим им,
Как среди огня
Ожиданием своим
Ты спасла меня.
Как я выжил будем знать
Только мы с тобой.
Просто ты умела ждать,
Как никто другой.
Германия к июню 1944 года все еще обладала большими силами, но никакие силы не могли помешать Красной Армии осуществлять свою освободительную миссию. Более года около 7 миллионов советских воинов вели упорные бои за пределами нашей Родины.
Освободив Венгрию, они в жестоких боях освободили часть Австрии с ее городами и селениями. Гитлеровцы взрывали красивейшие мосты, на километры тянулись фашистские окопы и противотанковые рвы. Войдя в район Вены, советские воины стали готовиться к штурму Вены. Немцы сражались ожесточенно, чувствуя свой близкий конец, и из каждого дома на головы советских солдат обрушивался град огня. 128 Ясский погранполк принимал непосредственное участие в боях за Вену: в осаде и штурме города. Вена была взята. Сашу Белоногова наградили медалью «За взятие Вены».
228
Далее действующая Красная Армия вступила с боями на территорию Чехословакии, освободив города: Градец-Кралевский, Братиславу и другие, тем самым открыли путь в южные районы Германии. Потому-то и пришлось брать Вену штурмом, так как фашисты понимали важность этой части Австрии для угрозы Германии с юга.
После Победы Саша писал из Вены: «Ввиду жестоких боев город сильно пострадал и представление о Вене – городе музыки, родине Штрауса и венских вальсов, завоевавших признательность всего мира, терялось. Он выглядел хуже Бухареста, а особенно Будапешта, вызывавшего восхищение, как жемчужина на воспетом Дунае. Вся Вена утопает в зелени и проехать ее можно из конца в конец за 1,5 часа. Жители Вены живут экономически плохо. В городе ничего не купишь. Улицы Вены узкие. Метро темное, грязное, никакого сравнения с нашим. В мире нет такого метро, как в СССР. Обстановка в Вене сложная. Много всякого беспорядка. Здесь сосредоточены армии 4-х государств. Нет правительства – это большой недостаток в жизни государства. Население голодает».
7 марта 1945 года Саша выслал мне первую свою фотокарточку, где сфотографирован со старшим лейтенантом Кулинским. Сообщил, что в Вене встретил своего сослуживца по границе Василия Радченко. Отметили встречу в танцкабаре Токайским вином и венским пивом. Радовались, что чудом остались живы и встретились в конце войны.
Саша писал: «Прошу, чтоб ты, Рая, достойно меня ждала» и написал слова из песни:
Я хожу по чужой земле,
Всюду слышу я речь незнакомую.
Дорогая, любимая, жди,
Не отдай свое сердце другому.
Получив письмо, я была бесконечно рада. Ведь 7 лет мы ждали встречи. За эти 7 лет мы уже забыли, какими мы были. Не было возможности сфотографироваться. Его фото я поставила на стол и смотрела на него, не отрываясь. «Так вот ты какой, Саша… Как я тебя люблю», - думала я. Я написала письмо ему и в конце приписала:
229
Я верю, я жду, я тоскую.
Я знаю, ты вернешься, и тогда
Я тебя, любимый, расцелую ,
Как не целовала никогда.
События развивались стремительно. В сентябре 1944 года Советская Армия осуществила свой освободительный поход в Болгарию. Оказала помощь в освобождении Югославии. В сентябре 1944 года была выведена из войны Финляндия. Завершающим актом была Берлинская и Пражская операции.
Тактика и стратегия взятия Берлина была исключительной и неповторимой. Сотни прожекторов и снарядов Катюш превращали наступление наших войск в ужасающий фейерверк. 9 мая 1945 года будет принята капитуляция фашистской Германии и 20 мая на Красной площади состоится Парад Победы. Сотни тысяч пленных немцев пройдут по улицам Москвы побежденными, а не победителями. 200 немецких флагов будут брошены к подножию Мавзолея, как символ поверженного врага. 9 мая – праздник всех государств, боровшихся против фашизма. Дорогой ценой досталась нам эта победа.
9 мая немецкое командование подписало свою безоговорочную капитуляцию, а в Праге фашисты вели бои до 14 мая.
После одержанной Победы советские воины помогали восстанавливать мосты, железнодорожные пути, паровозы, вагоны. Советский Союз помогал продовольствием: мукой, мясом, сахаром, жирами, крупами.
Саша Белоногов закончил войну со своей заставой и своим 128 пограничным полком в Чехословакии. А в день Победы Саша был в Вене. Какое это было ликование освобожденных народов! Чужие, незнакомые люди: старики, женщины, дети – все высыпали на улицы, плакали, радовались, обнимали и целовали запыленных и закопченных уставших от войны бойцов. Ликование выливалось в огромные демонстрации, гремела музыка, оркестры, российские гармошки играли русские и австрийские вальсы, народ ликовал до самого утра.
230
После окончания войны Саша получает задание особой важности и вылетает со своим подразделением в Венгрию, в город Будапешт. С 17 июля по 2 августа в Будапеште должна была состояться Союзная контрольная комиссия под председательством Ворошилова. В ее задачу входило контролировать выполнение решений Тегеранской, Ялтинской, Потсдамской конференций: об эвакуации немцев с оккупированных территорий государств Европы, о возмещении убытков, нанесенных немецкими войсками в ходе войны, о территориальном делении союзными державами Германии и Берлина , а также другие вопросы. Саша получил задание обеспечить безопасность и охрану этой комиссии. Задание было выполнено, о чем Саша
Доложил лично Ворошилову. Тот поблагодарил его за службу и разрешил вернуться в Братиславу.
Батальон находился в Вене, командиром был капитан Максименко, хороший друг и товарищ Саши. По прибытии в свой батальон Саша получает назначение начальником 4-ой линейной заставы 335-го погранполка Центральной группы советских войск. Застава охраняла чешско-австрийскую границу. Размещалась она в селе Петржалка недалеко от Братиславы. Саша жил в доме чехов Козелковых.
За отлично выполненное задание по обеспечению безопасности и охране Союзной контрольной комиссии в Будапеште Саше Белоногову предоставили отпуск на Родину, в Советский Союз. Никому из родных он не написал об этом, ему хотелось приехать неожиданно.
231
Глава 10
День Победы!
Глубокий тыл, состоящий в основном из женщин, подростков и стариков, работал день и ночь, приближая день Победы. Работало сердце нашей родины: ЦК компартии, Москва, и эта работа ощущалась во всех уголках нашей огромной территории.
Начиналась весна, и снова начинались беды: к концу зимы кончались корма и истощенные буренки впрягались женщинами в сохи и бороны и потихоньку двигались, понукаемые хозяйками по огромным массивам поля, на которые страшно смотреть, не только осилить его. Часто к концу дня падала какая-нибудь обессилившая буренка в борозду, проклинала Гитлера хозяйка, и , видя буренкины крупные слезы на глазах, сама плакала навзрыд, садясь около буренки, гладя ее. Бедное животное кормило детей, фронт, самым непосредственным образом помогало громить врага.
Снова учителя шли помогать утром одевать и относить заплаканных детишек в ясли и начинали дежурить у трактористов. Правление колхоза старалось подкрепить питанием женщин-трактористок во время посевной и уборочной: пекли к обеду настоящий хлеб, большие круглые запашистые буханки, варили крупный рассыпчатый картофель, поили молоком. Женщины от своей порции старались унести ломоть хлеба детям.
Проклятая война! Проклятый Гитлер! Эхо проклятий разнеслось по всей земле, и великая сила мщения настигнет, наконец, палачей, и придет то время, когда суд всего мира будет судить их и карать их. Сейчас эти палачи остервенело защищаются, но петля возмездия вот-вот повиснет над ними. Все перенесем. Мы, раздетые и разутые, будем жить на мякине и траве, перетерпим все, чтобы победить фашизм. На нас не падают бомбы, мы не в осаде, как Севастополь и Ленинград, откуда идут страшные вести: люди от голода семьями умирают друг за другом.
232
Давно ли мы были детьми, беззаботными, иногда непослушными, а Толя уже на фронте - ему 18 лет. Васе лихолетье войны подорвало здоровье в 16 лет. Отправили его пахать на корове, а обувь его была вся в дырках. Пошел дождь, она на пашне вымокла вся и развалилась. Было холодно – ранняя весна. Вася страшно заболел. Сильно ныли застуженные суставы ног, и ноющая боль пронизывала все тело и руки. День и ночь эта боль не прекращалась, а лечить было нечем. Обратился папа к дяде Мише Доброчасову, тот всегда имел запас лекарств. Стали лечить Васю. Боль в теле прекратилась, а лекарство подействовало отрицательно на глаза. Не мог смотреть на дневной свет. Так и лежал Вася целый месяц под одеялом. После выздоровления папа устроил Васю в сельпо ремонтировать обувь. Он был очень способный, и из старых папиных сапог сшил себе первые сапоги.
Братья росли очень скромные, никогда не выражались нецензурно, не пытались курить. Мама с папой никогда нас не били. Бранными словами у папы были «потема», «растопча», у мамы «негодница», «бесстыдница».
Время шло, и Васю взяли в армию вместе с сыном директора школы Любовь Сергеевны Сережей. Она ездила провожать своего сына до Мехонки, а Вася оделся, обулся, попрощался, взял вещмешок, а провожать не велел. Мы проводили его до центральной улицы, и он ушел. Я долго смотрела на дорогую родную фигурку, пока не скрылась она за поворотом улицы. Вася был отправлен в Чебаркуль. Таких лагерей было три по Союзу. В них готовили на фронт. Питание было плохое, а учений много. Вася, пройдя весь курс обучения, оказался под счастливой звездой. Его отправили служить в Германию, когда наши войска уже освободили ее от фашистов, после окончания войны. Служба его длилась долго, лет шесть. Он был очень доволен. Немцы уважали русских солдат. Он подружился с немкой Розой-Марией. После демобилизации Вася привезет два больших чемодана с одеждой, приобрел себе всю гражданскую одежду, а также велосипед, фотоаппарат, обувь.
Брату Саше было 16 лет. Дети моей сестры Вари Гена и Саша закончили по 4 класса. Летом все школьники помогали колхозу, а по вечерам сидели на скамейках на улице, общались, балагурили. Однажды вечером, сидя за столом, я писала Саше Белоногову письмо. На столе, прислоненная к цветку, стояла его фотография. В избе было тихо. Вдруг на
233
улице я услышала какой-то треск. «Батюшки, так ведь это из автомата стреляют,- удивилась я, - и это в такой дали от фронта…» Прибежали племянники и наперебой стали рассказывать, что стрелял дезертир Васька-татарин. Приезжал он к Вале – бухгалтеру сельпо. Дом, в котором жила Валя, принадлежал колхознице Нюре Киселевой. Построен он был на берегу реки, притока Исети. От него шел спуск к мосту, а за ним луга с кустарником. Приезжал Васька на краденой лошади и хоронился со своими дружками-дезертирами в татарских лесах протяженностью 7 километров от села Плоская и до села Юлдаш.
Участковый уполномоченный Малышев имел эти сведения о Ваське, но выследить не мог. Но в этот раз ему сообщили мальчишки, что Васька-дезертир снова приехал к Вале. Малышев поспешил к дому, где жила Валя. Васька, увидев милиционера, схватил автомат со стула и пулей вылетел во двор, вскочил на лошадь с ловкостью циркового жокея и помчался через мост, выпустив автоматную очередь в темноту, но, к счастью, никто не пострадал.
Вале сделали в сельпо ревизию и обнаружили недостачу, судили ее и дали три года принудиловки. Бухгалтером поставили друга папы Ивана Матвеевича. Он спокойно и честно нес свою службу. Любил Иван Матвеевич рыбную ловлю и охоту. Были у него сети и 2 ружья. Отправляясь на охоту или рыбалку, он брал с собой 11-летнего сына.
Однажды, поехали они на рыбалку, перемены погоды не ожидали, но вдруг огромные темные тучи заволокли небо, подул сильный порывистый ветер, вздыбилась река в огромные волны, зашумели и затрещали деревья и кустарники. Река стала неузнаваемой, у берегов взъерошились листья лопушек. Половина сети была в воде, Иван Матвеевич хотел ее разобрать, но резко подул ветер, одно неосторожное движение, и лодка опрокинулась. Становилось темно. Крики о помощи заглушала разбушевавшаяся стихия. Иван Матвеевич, запутавшийся в сети, залез на опрокинутую лодку, а его сын плыл к берегу. Длинные и коварные стебли лопухов опутали его ноги, крепко ухватили его, и он никак не мог из них выбраться. Он кричал, а отец, опутанный сетью, никак не мог ему помочь. Сын утонул, а отец умер от разрыва сердца. На виске Ивана была небольшая царапина, которую он получил, видимо, залезая на опрокинувшуюся лодку. Вытащили трупы.
234
Приехавший следователь и папа, которому было дано право проводить экспертизу, написали заключение о смерти, и родные похоронили их в одну могилу. Обезумевшая от такой трагедии мать связала это событие с дезертирством Васьки, который еще гулял на свободе. Прошел месяц, по письму матери из Кургана приезжает эксперт. Вырыли два гроба и повезли в Мехонку на анатомическую экспертизу. Папа ехал с этой же подводой.
Ночью он шел за двумя гробами и думал: «Дорогой друг Иван Матвеевич, долго буду помнить я это ночное путешествие». Даже папа и тот перестал себе верить, до чего правдоподобной была версия несчастной матери. Рано утром папа пришел в анатомичку больницы. На оскобленных черепах не было признаков ранений.
Охотники с ружьями прочесывали лес в поисках дезертиров. Ваську пристрелили, а остальные сдались живыми. Это было эхо войны.
А в селе жизнь и помощь фронту не прекращалась. Снова идет кампания подписки на государственный заем развития народного хозяйства. Идет агитация. Женщин и стариков вызывали в сельский совет, где заседала комиссия по подписке на заем. Вызвали папу и маму. Председатель сельсовета Пылин предложил подписаться на государственный заем на полгода. Шутку сказать – 6 месяцев сидеть без копейки денег обоим. Ни на спички, ни на мыло, ни на керосин. Все подчистую отдать государству в заем. У нас в семье все деньги уходили на еду, и тех не хватало. Я очень берегла одежду ту, что имела после окончания училища, а для постоянной носки сшила себе гимнастерку с юбкой. Тогда это было практично и модно. Всю ночь сидели папа с мамой в сельском совете, а наутро Пылин на них накричал, что они помогают фашистам, Родители, конечно, не хотели им помогать и подписались. А Пылин с секретарем получили 1800 рублей премии за успешное проведение подписки госзайма.
Хорошо жилось одним председателям. Пользуясь отсутствием мужчин, творили беззакония по принципу «Война все спишет». Нет! Доживет народ до долгожданной победы и ничего не спишет. Ни народ, ни партия, ни война.
235
Свирепствовал Пылин, как враг: платил колхозным добром свои налоги, кормил сеном, на которое накладывали бронь, свою корову и телку.
После него другой председатель Уваров творил те же беззакония. Строевой материал – бронь возил домой и строил прируб, сеном-бронью кормил свою корову. Да еще менял жен.
Новый председатель сельского совета Марамыгина, потеряв мужа в первые дни войны, нашла удобный момент устроить свою судьбу: отбила у жены председателя колхоза. Он оставил троих сыновей и ушел к Марамыгиной. В армию его не брали: правая рука его была сухая. В это
самое время эвакуированная в Кокорино семья фронтовика - мать и двое детей - опухали от голода. Мать этой семьи, фамилия ее была Буденная, обратилась к председателю сельского совета за помощью. Та распорядилась выдать два мешка мерзлой картошки. И больше ничего. Жена фронтовика написала об этом своему мужу, который в это время лежал в госпитале с тяжелым ранением в голову. Раненые бойцы прочитали письмо и написали председателю сельского совета грозное послание. Помощь семье оказали: дали не мерзлой картошки и муки. Но, когда Буденного демобилизовали по состоянию здоровья из армии, его, увешенного орденами и медалями, вызвал председатель сельского совета и участковый на беседу и проработку, как преступника. Но все обошлось. Буденные были беженцами, и им в районе дали американские подарки, помогли материально. После окончания войны они уедут на Украину в Винницу.
Вот-вот закончится война, уже наши бойцы в логове врага – в Берлине. Мы никогда не забудем день разгрома гитлеровской Германии, как никогда не забудем и первый день войны 22 июня 1941 года.
Каким же он был, День Победы в нашей деревне Кокорино? В 6 часов утра за мной прибегает техничка из сельского совета.
- Рая! – кричит она взволнованно, - война окончилась! Победа! Победа пришла! Тебя председатель вызывает митинг проводить.
236
Я была секретарем комсомольской организации. Я, словно птица, летела и думала: «Неужели конец войне? Неужели мы дожили до Победы?»
Правление было полно женщин. Они ждали, когда официально будут провозглашены эти необыкновенные слова. Председатель сельского совета открыл митинг и предоставил мне слово.
Я прочла телефонограмму об окончании Великой Отечественной войны нашей безоговорочной Победой и произнесла краткую речь:
- Дорогие женщины, горячо поздравляю вас с великим днем – Днем Победы и выражаю благодарность за самоотверженный труд, который помог приблизить этот долгожданный день! Праздник пришел! Враг, который хотел внезапно захватить нашу страну, уничтожить наш строй и народ, повержен и разбит, как хищный зверь в своем логове! Дорогие женщины!
Солдатские матери, жены, вдовы, сестры, невесты, многие из вас потеряли на фронте близкого вам человека, но вы находили в таком горе силы и мужество мстить врагу своим самоотверженным трудом! И мы победили! Миллионы людей отдали свои жизни в войне ради Победы, но не сдались. Вечная им память! Сбылись пророческие слова: «Наше дело правое, враг будет разбит. Победа будет за нами» Пусть будет мир во все мире! Честь и слава вам всем, создавшим крепкий тыл нашей любимой Красной Армии. Еще раз горячо поздравляю, желаю вам дождаться всех своих родных и близких с фронта!
Женщины сидели, как окаменевшие, а потом стали поздравлять друг друга:
- Мария, победа, победа пришла!
- Анна, не верится, что конец нашим страданиям!
Все вытирали глаза. Выступил с речью председатель сельского совета Уваров и закрыл митинг. Все ушли в поле.
Я вышла на улицу, навстречу мне шла директор школы Любовь
237
Сергеевна. Далеко позади, качаясь, шел старичок Иван Петрович. Он был выпивши и кричал мне:
- Рая, победа! Победа!
Я смотрела на совершенно пустынную улицу и с грустью думала: «День-то какой великий, исторический, а не с кем порадоваться, поделиться. Деревня словно вымерла. Мужчин совсем нет.
Вечером женщины сделали складчину и собрались в доме Нюры Киселевой, пригласив единственного гармониста в деревне Михаила Предеина. Выпили по рюмке за Победу и в один голос зарыдали. Счастье и радость Победы, горе потери близких дорогих людей – все вылилось с этими слезами. Заиграл гармонист, и также самозабвенно плясали женщины. Шли на вечеринку без приглашения. Услышав гармошку, пришли два молодых милиционера, демобилизованных с фронта по ранению. Один стал меня сватать.
- Нет уж, я 7 лет ждала своего суженого, а сейчас конец войне, недолго ждать осталось. Это моя любовь, моя судьба, - отвечала я.
А писем от Саши не было. Тоска и огорчение переполняли всю мою душу. Шли дни, с фронта изредка возвращались мужики. Женщины, бросив домашнюю работу, а также ребятишки от мала до велика шли послушать фронтовика и посмотреть на него. Прибывший обычно сидел в центре за столом, в военной форме, окруженный родственниками и односельчанами. Затаив дыхание, слушали женщины рассказчика и дивились тому, как простые деревенские мужики и холостые парни в окружении тысяч смертей освободили пол-Европы и захватили логово проклятого Гитлера. И эти простоватые деревенские мужики совершили святое дело. Воевать они умели геройски, а вот рассказать оказалось труднее.
Долго односельчане вспоминали и улыбались, как встречали Федора Лубина. Выпил Федор, закусил, захмелел и рассказал, как бил фашистов, а в подтверждение рассказанного похлопал себя по груди с орденами и медалями и сказал:
239
- На грудь-то мне не сорока насрала… Но это еще не все. А красные корочки не каждому дают,- полез он рукой в карман гимнастерки, доставая партбилет.
Все улыбались. Главное, он Родину защитил, а то, что не умеет об этом рассказать – это второстепенное.
После окончания войны партийные органы района, райисполком, милиция, суд возьмутся за председателей, которые злоупотребляли своей властью. Война ничего не списала. Председателя Уварова исключат из партии, снимут с работы. Пылина исключат из партии, снимут с работы и отдадут под суд, и он получит 5 лет принудительных работ.
Однажды, папа поехал в Шадринск в командировку, вдруг его окликнул какой-то мужик:
- Семен Романович, здравствуйте.
- А, это ты, Пылин, здравствуй,- нехотя ответил отец.
- Прошу тебя, скажи жене, чтобы приехала с передачей. Плохо кормят.
- Ладно, скажу. Ты привык к хорошей еде. А сколько тебе дали?
- Много: 5 лет.
- Мало, - возразил папа, - я бы тебе все 10 дал.
Пылин молчал, нечего было возразить. Отец ушел со словами:
- Скажу жене. Отсиживай заслуженное.
Марамыгиной дали строгий выговор за аморальное поведение в быту, освободив от работы. Жизнь сама наказала ее. Умерла мать, 14-летняя дочь от первого брака и дочь от второго брака, и все в один год. Через 2 года умер муж.
240
- Знаю, за что меня господь наказал, рыдала она над могилой мужа.
Первая жена умершего председателя колхоза молча горько плакала.
Старший его сын от первого брака учился в 1 классе у Любовь Сергеевны. Ребенок тихий, славный. Однажды Любовь Сергеевна спросила в беседе:
- Дети, какое у вас есть заветное желание?
Покинутый ребенок поднял руку и ответил:
- Вырасту большой – убью Марамыгину.
Вырос большой и стал офицером Советской армии. Стал офицером и второй брат, а самый младший – лучшим механизатором широкого профиля и передовиком родного колхоза. Несчастливая жена стала счастливой матерью.
241
Глава 11
Долгожданная встреча
11 июля 1945 года мне приснился странный сон. Будто бы с фронта приехал Саша. Я пришла домой радостная, возбужденная, когда мне сообщили об этом. И вдруг! Что я вижу: передо мной стоит маленький, худенький и очень некрасивый сморщенный мужичок. Вот он вопрошающе смотрит на меня и вроде бы настоятельно ждет, чтобы я его поцеловала. Я переживаю… во мне идет борьба. «Что делать? - думаю я во сне, глядя на него,- ведь я его столько ждала» и бросилась к нему на шею, обняла и … проснулась. «Надо же, какой-то страшный мужичонка приснился»,- думала я.
12 июля я сидела у мамы. На столе стояло, прислоненное к цветку герани, фото Саши. Милое, приятное лицо, прямой небольшой нос, красивые губы с извилинкой, взгляд проницательный. Саша красивый, красивей, чем был в 18 лет. Он совсем не похож на того мужика, что мне приснился.
Вдруг открывается дверь, влетел в избу Саша Назаров – племянник мой, и одним духом выпалил:
- Тетя Рая, пойдем скорей домой. Военный, который прислал тебе фото, приехал.
- Да чего ты? Не обманывай!
- Верно, верно, тетя Рая. Идем скорей домой, он ждет.
Я не любила ходить пешком, была легкая и подвижная и всегда бегала бегом. Может, это было и несолидно для учителя, но я на это не обращала внимания. А после такого сообщения племянника у меня словно как у птицы крылья выросли: я летела, нет! Парила в воздухе, абсолютно не чувствуя своего веса. Племянник бежал за мной. «Неужели это чудо свершилось? И так неожиданно… Так просто… Через 7 лет. Это
242
невероятно. А может, это ошибка? Может это не он…», - думала я на бегу. Вот наша калитка, вот некрашеное крыльцо, узенькие сени. Берусь за ручку и открываю дверь избы. Первое, что мне бросилось в глаза: на том самом месте, где я видела во сне мужичка, стоял военный в кителе. Я подошла поближе, не отрываясь смотрела на него, силясь узнать того Сашу, с которым мы прощались за деревней Нижне - Полевая в 1938 году и клялись ждать друг друга. Да, это был Саша, но не тот юнец, живший 7 лет в моем воображении, и не такой, как на фото. Он был худ, низкого роста, из-за худобы казался еще ниже. На лице сказались бессонные ночи, беспокойная боевая жизнь, недоедание. Короткий прямой нос грубовато выделялся среди впалых щек. Но глаза все те же, с хитроватым прищуром.
- Саша, неужели это ты? Ты, ты, Саша?
- Как видишь, я – ухмыльнулся он.
Я бросилась к нему на шею. Он обнял меня и прижал к груди, пытаясь ощутить родное тепло, но это были объятья чужого незнакомого человека. Он поцеловал меня, потом посмотрел, снова поцеловал… Но, странное дело. В письмах мы горели желанием встречи. Сердца наши пылали любовью, а сейчас встретились, как незнакомые друг другу люди. Вот что делает время.
Мы сели за стол, взялись за руки и изучающе смотрели и смотрели друг на друга, удивлялись такому в нашей жизни величайшему событию. Давно забытые черты навсегда исчезли. Потом я встала:
- Саша, в такой исключительный день я должна позаботиться об угощении.
Я наварила яиц, принесла соленой вяленой рыбы, разделала ее, сварила картофеля, нарезала хлеба, купила 4 литра разливной водки и принесла ее прямо в ведре.
Выпили тост за нашу встречу. Поцеловались, закусили и говорили, говорили… Так много накопилось за 7 лет разлуки, что не знали, с чего начать: слова разбежались. Мысли потерялись. Мы снова знакомились, соединенные многолетней преданностью друг другу. Мы снова привыкали
243
друг к другу, чтобы сердца ощутили реальную любовь, вытесненную жестокой войной, собранностью нервов и напряженным усилием воли – победить врага.
- Я приехал в Свердловск 3 дня назад. Трое суток провел в Свердловске – городе моей юности. Гостил у друга Валента Владимировича Луканина. Он женат на Тане. Я ее раньше не знал. Гостил на Уралмаше у своей сестры Анны. Они все еще живут в старых бараках. Сегодня, когда ехал к тебе, заехал в Верхозино, а там мне сказали, что ты замужем, и у тебя двое детей. Оставляли меня погостить в Верхозино. Но меня заинтриговало: как же так? Семь лет ждала, и такая неожиданность, что-то тут не то,- рассказывал Саша.
- Это твои родственники имели ввиду мою сестру Варю, а возможно, женить тебя хотели на одной из дочерей Анны Павловны, их же там три…,- ответила я.
Наступил вечер, потом лунная теплая ночь. Мы вышли на улицу, сели как в юности на крылечко, прижавшись друг к другу. Варя с детьми ушла спать к маме.
- Господи! Тишина-то какая! Какой покой и мир над землей! Все покрыто лунным светом, а Луна словно разглядывает нас и спрашивает: «Ну как, вы довольны?» - говорила я.
- Рая, мне показалось сейчас, что вернулась к нам юность, вспомнилось Соровское. Через столько лет, через столько смертей и военных дорог вернулась к нам наша юность.
Такое у нас было состояние, невозможно объяснить. Мы не целовались, как пылко и страстно влюбленные а сидели и часто спрашивали друг у друга:
- Не сон ли это, Саша, что здесь, живой и невредимый?
- Рая, это ты или мне это снится?
244
- Я, я, Саша, - отвечала я, положив к нему голову на плечо.
- Саша, я сделала маленький альбомчик и в нем записывала стихотворения советских поэтов, сочиненные в годы войны. Их 90, некоторые я посылала тебе на фронт. И последнее стихотворение называется «Встреча». Конец войне и конец альбому. Я тебе его прочту:
Алые закатные пылали облака,
Зоренька вечерняя в небе догорала,
На вечерней зореньке девица встречала
Из похода дальнего милого дружка.
В эту пору позднюю их никто не слышал,
Только загорались звезды над рекой.
Да еще над хатою, над тесовой крышей
Проплывал серебряный месяц молодой.
Парень приготовился рассказать о многом,
Обо всем, что пережил, все, что повидал.
Да не мог он вымолвить слова никакого,
Все слова, увидевши, сразу растерял.
И до самой зореньки было им не скучно,
Сидя на скамеечке рядышком, молчать…
Месяц позавидовал и закрылся тучкой,
Потому что месяцу некого встречать.
Саша, ведь это про нас написано.
- Про всех, Раечка, кто ждал встречи и дожил до нее.
- Какое чудо, что ты остался жив…
- Тебе спасибо, что ты от чистого сердца с большой любовью ждала меня.
- Я не верю ни в сны, ни в приметы, ни в чудеса, но это – чудо, что мы встретились после такой войны.
- Для меня нет никаких чудес. Я материалист. Загадочного и неоткрытого много в природе. Дело не в чудесах. Миллионы погибли, чтобы одержать Победу, и чтобы мы встретились с тобой.
245
- Саша, я не о том, я о судьбе. Судьбе угодно было устранить все препятствия на пути к нашей встрече. Мне сестра твоя Анна рассказывала, что тебе писала письма одна девушка из Свердловска. Писала, да?
- Да, я с ней дружил 2 года, потом мы с ней расстались. Когда я ушел на срочную службу в армию, только ты была у меня одна. Она взяла мой адрес у моей сестры и писала мне долго, а в 43 году умерла от кровоизлияния в мозг.
Саша замолчал. А я подумала, что зря задала этот вопрос, омрачив нашу встречу.
Стало светать. Заалела утренняя зорька, уставшие от впечатлений от нашей встречи, легли спать на одну полутораспальную кровать. Но нам не спалось. Мы лежали и удивлялись:
- Неужели мы вместе? Уж не сон ли это?
Саша гладил мои волосы и говорил:
- Вот какая ты, Рая. Ты красивая, а я, признаться, забыл, какая ты. До чего трудный и долгий путь был до тебя…
- Саша, мой Саша, ты вернулся, дорогой, хотя я тебя совсем не знаю.
- Узнаешь со временем.
Он уснул, и я тоже задремала у него на руке. И вдруг сквозь сон слышу тяжелый стон, такой протяжный, приглушенный, как будто кто его душит. От страха я просыпаюсь и начинаю его будить:
- Саша, Саша… Проснись…Проснись!
- А? Что?
- Что тебе приснилось? Почему ты так стонешь?
246
- Видел во сне, как под Прохоровкой танк на наш окоп полез. Я ощущаю во сне, как он навалился на меня, я умираю, и никто меня не спасает.
Сорок лет пройдет, а он не перестанет стонать во сне, всю жизнь будут сниться ужасы войны, ее страшные картины, нарисованные рукой смерти.
Спали мало. Я встала рано, чтобы сварить уху и запечь яичницу с картофелем. Варя принесла простокваши, творога и молока. Пришел папа с Абрамом Павловичем – соседом через стенку. Оба охотники и рыбаки. Я угостила всех. Выпили тост за встречу, захмелели. Вышли на улицу, сели на крылечко. Перед домом на углу была построена баня. От бани до конюшни был сарай, крыша которого опиралась на столбы. Один столб был из толстого тополя. Рядом с усадьбой находился клуб, между плетнем сарая и клубом проходила дорожка, по которой сельчане ходили к реке. Подвыпивший Абрам Павлович, чудеснейший и добрейший старичок, подзадорил Сашу:
- Пистолет-то ты, наверное, для формы носишь, а попадешь ли ты вон в тот сучок на столбе? _ и показал рукой нВ столб. Благо, что Саша оказался метким стрелком. Я была в кухне, когда прогремел выстрел, потом второй. Я выскочила в сенки и кричу:
- Что вы делаете? Там же люди ходят! Вы же их убьете!
А мужики кричали:
- Попал! Попал! Две пули в сучок всадил! Сразу видно, что с фронта: рука и глаз пристреляны. Мужики остались довольны.
- Никто из фронтовиков не показывал им своего мастерства, все рассказывают,- говорил Абрам Павлович.
Я отобрала пистолет, вложила в кобуру, унесла в избу и положила в сундук под кровать. Саша жил у нас 6 суток. Ходили в лес, в луга, купались и все больше узнавали и нравились друг другу. Потом Саша сказал:
247
- Рая, у меня отпуск короткий. Я у родителей ночевал в Качесово только одну ночь. Я предлагаю сходить к ним.
Я посоветовалась с Варей, мамой и согласилась. Шли лугами, погода была исключительная. Мир устроен чудесно!
В одном неглубоком месте мы перебрели речку. По пути зашли в Верхозино к Андрюковым, пригласили родственника Сашу Андрюкова в гости в Качесово. Он демобилизовался по ранению и работал в средней школе военруком. У него на фронте оторвало половину пальцев правой руки, но это не мешало прекрасно играть на баяне. Парень красивый и такой талантливый. Мир, покой, солнце над головой, музыка и рядом дорогой долгожданный друг. Какие драгоценные мгновения!
- Саша, это бог отпустил нам эту встречу и драгоценные мгновенья счастья в награду за долгую разлуку,- говорила я.
Это были дни настоящего отдыха души, наслаждения долгожданным миром. Саша Андрюков не расставался с баяном. Как он играл! Музыка создавала необычайно праздничную атмосферу, а мы с Сашей танцевали с упоением. В доме было многолюдно: родители Саши, брат Матвей с Юлей и дочкой Галей, сноха Катя-жена погибшего брата Михаила с дочкой Ниной, племянник Николай – сын сестры Анны, которая жила в Свердловске. Трое суток гостил Саша Андрюков, а потом мы его проводили в Верхозино. Часто ходили в луг, где отец Саши пас коров.
Мы узнали друг друга и полюбили. Осталось трое суток до отъезда Саши, и он сделал мне предложение. Я приняла его и мы поехали в Шадринск в ЗАГС, где и зарегистрировали свой брак. Всего несколько суток мы были мужем и женой. Мы делали серьезный в жизни шаг: на всю жизнь выбирали друг друга и любовь на всю жизнь. Саше было 26 лет, мне 23 года. Я неподдельно радовалась. В нашей жизни все сбылось, как в песнях военных лет: ожидание увенчалось встречей и женитьбой. Свадьбу отложили на следующую встречу через год. Отпуск кончался. Мы с папашей Архипом Федоровичем и мамашей Людмилой Александровной обговорили все будущие дела и стали готовиться к Сашиному отъезду на станцию Качусово.
248
Погода была плохая, хмурая, дождливая под стать нашему настроению. Ехали на лошади, вымокли, хотя одеты были в плащи и дождевики. Небо серое с темно-серыми тучами, угрюмо склонили деревья свои отяжелевшие от воды ветви. Под ногами чавкала липкая грязь. Грустно, неуютно было на душе. Прижавшись друг к другу, мы стояли в узеньком коридорчике станции и вместе с пассажирами ожидали поезд. Последние объятия. Последние мгновения растаяли с последними поцелуями, оставив в памяти печаль и ожидание встречи. Я была счастлива, хотя с отъездом Саши было пусто на душе. Я ждала теперь дорогого любимого мужа, который снова уехал на службу за границу. Пошел восьмой год ожидания.
249
Глава 12
Европа салютует победителям
«Родина моя!» Серые, заплаканные от дождя домишки, разбросанные без всякого порядка по крутому берегу Исети, покосившиеся прясла и осевшие плетни сиротливо выглядели без хозяев. Но какая-то неведомая сила чувства, уходящая в раннее мальчишеское детство, влекла, притягивала в эти неприметные края. Поезд, набирая скорость, все дальше и дальше увозил на Запад, а жгучая пронзительная тоска все больше поселялась в душе. Открыв окно купе, Саша, не отрываясь смотрел на дорогие, постепенно удаляющиеся две неподвижно стоявшие темные мокрые фигурки отца и молодой жены. «Родина моя, - повторяет он в уме, и мысли его, словно стон души по промчавшемуся детству, пытаются вырваться наружу.- У меня есть жена, мне надо поскорей вернуться».
Путь Саши лежал через Свердловск, Москву, Киев, Яссы, Бухарест, Арад, Сольнюк, Будапешт, Дьер, Братислава, Вена – конечная остановка. И со всех проезжающих станций летели письма в зауральскую серенькую деревеньку. Они были наполнены чувством беспредельной любви ко мне: «Я никогда не испытывал такой грусти, такой тоски по Родине и по тебе, как сейчас, покинув родные просторы. Каждый час и минуту назойливо вьется в моей голове мысль о том, в каких бы краях я не находился, ты мой единственный друг, на которого можно положиться в горе и разделить радость», - писал мне Саша с дороги.
А за окном мелькали картины разрушенных городов, сожженных дотла сел. Словно небывалой силы смерч прошел по этим местам. Но даже смерчу не под силу так изуродовать, искромсать, изранить до неузнаваемости лицо земли, как это сделали фашисты. Вернулись люди с войны, из лесов, копошатся, восстанавливают и строят заново все, что разрушено войной. И всюду встают страшные воспоминания: оборона Киева, форсирование Днепра, Курская битва, Ясско-кишиневская операция… Всю дорогу думы, думы, думы…
Пересекли границу. Поезд везет по территории Румынии, потом Венгрии, Чехословакии и Австрии. Везде следы войны: разрушенные города и села.
250
Наши бойцы трудятся, помогая восстанавливать исторические и культурные памятники, залечивая раны войны.
И вот, наконец, Вена. Конечная остановка. Здесь дислоцировался батальон 128 погранполка. Саша едет в гарнизон батальона. Комбат капитан Максименко улыбается, увидев его. Саша докладывает по-строевому о прибытии из отпуска. Офицеры окружают и спрашивают:
- Ну что, женился?
- Да, женился, и счастлив.
- Какая она, красивая?
- Самая красивая, - отвечает Саша.
Максименко сообщает, что Саша назначен начальником 4 линейной заставы 335 погранполка Центральной группы советских войск. Погранзастава была контрольно-пропускным пунктом на стыке 3 государств: Чехословакии, Австрии, Швейцарии.
Саша немедля поехал в Чехословакию, где располагалась его застава, в село Петржалка, под Братиславой. Саша приветствовал весь личный состав заставы, а после ознакомления с обстановкой на заставе офицеры и солдаты спрашивали Сашу, как там на Родине, какие там перемены, как люди живут после войны.
Погранзастава размещалась в огромном красивом старинном особняке, а Саша жил на квартире у чехов Козелковых, где царил полный порядок. Красивый дом с верандой хозяева никогда не закрывали. Чехи спали в прохладных спальнях, но не замерзали, так как спали на пуховых перинах и под пуховыми одеялами. Все эти пуховики и подушки были сделаны не из пера, а из легкого и воздушного пуха. Выспавшись, хозяева раскладывали все пуховики на подоконниках окон спален и веранд и уходили на рынок или в магазины. Краж в селе не было. Говорят, в старину за кражи жестоко воров карали: обрубали палец за пальцем, а иногда и руку, если вор не переставал красть. Множество велосипедов стояли и висели на стоянках и никто их не воровал. Там любили ездить на
251
велосипедах, а дороги были хорошие, асфальтированные, обсажены фруктовыми деревьями.
О пребывании русских солдат за границей ходило много анекдотов примерно такого содержания: «Сверху перина, снизу перина, а из середины грязные кирзачи торчат. Кто это? Ответ: русский солдат за границей». Солдаты не обижались. Изнеженные пуховиками армии многих государств не устояли перед гитлеровской военной машиной, а русские солдаты выстояли и принесли мир Европе на своих штыках. Они до предела устали от войны.
Мирная послевоенная служба за границей требовала особой ответственности. По результатам проверки командования 4 линейная застава заняла первое место за отличные успехи по боевой и политической подготовке.
Пришло время показать Европе высокую культуру советских солдат. Новая забота легла на плечи Саши. Из хорошего материала солдатам сшили парадную и ежедневную одежду у лучших чешских портных. Обмотки и кирзовые сапоги, в которых было освобождено пол-Европы, стали бесценными музейными экспонатами. Вместо них блестели на ногах солдат хромовые сапоги. Бойцы отдохнули от боев и походов. Они были опрятными, подтянутыми, выбритыми. Молодые, в новых мундирах, с радостными лицами, они привлекали внимание местного населения, особенно женщин и девушек. Солдаты ежедневно держали экзамен перед увольнением в город, осматривался их внешний вид, проводилась беседа об этикете. Каждый солдат представлял собой и нашу армию-победительницу, и наш народ и он не должен позорить звание советского солдата.
Саша и его солдаты поправились, посвежели, исчезли под глазами черные круги, впалость на щеках от постоянного недоедания, недосыпания и физических нагрузок. Саша сшил себе несколько костюмов для службы: повседневный и парадный, два летних белых. Материал покупал на фабрике и шил у лучшего закройщика в Братиславе. Мундир облегал его фигуру, широкий офицерский ремень со звездой на пряжке, начищенной до блеска, подчеркивал его талию. Темно-коричневые хромовые сапоги блестели, как лакированные. Шпоры позвякивали, а
252
зеленая пограничная фуражка дополняла форму. Погоны и ордена с медалями говорили о его боевых заслугах.
Солдаты и офицеры в свободное время ходили в танцкабаре. Туда же ходили и чехи целыми семьями, вплоть до бабушек и дедушек. Сидели они все за столиками, заказав пиво или вино. В середине зала, свободной от слоликов, танцевали. Прежде чем пригласить девушку на танец, просили разрешения у ее родителей. Родители считали за честь, если их дочку приглашал русский солдат или офицер.
Разрешалось один раз в месяц посылать посылку на Родину. Саша заботился о своих родных и обо мне. Он выслал мне шесть посылок и три посылки своим родным. Перевел на меня аттестат на 400 рублей ежемесячно и писал такие письма, от которых кружилась голова: «Милая Рая, я только и живу мыслями о тебе. Я сделаю все, чтобы ты ни в чем не нуждалась». После пережитой войны с беспросветной бедностью такая забота обо мне рождала во мне неописуемую благодарность. Я вспомнила рассказ, когда-то прочитанный мной, о том, как бедная вышивальщица полюбила принца. Она умерла от счастья во время венчания. Я сияла от радости и хорошела, меряя присланные Сашей наряды, купленные в Братиславе, и не верила, что можно умереть от любви. От любви умирают только в романах, а в жизни живут и наслаждаются. Где бы ни родилось это возвышенное чувство: под ураганным ли огнем, в дыму ли пожарищ, под мирным ли лунным небом, долгий иль короткий путь у него – оно звучит необыкновенной поэзией, божественной песней, бессмертной музыкой. И эта музыка далеким эхом отдается в сердцах всю жизнь.
О, господи! Только вздохнул народ, только сделал один единственный вздох облегчения, еще не залечила кровоточащие раны страна, как снова их прижгли огнем! Солдаты мечтали про себя и вслух вернуться в родные города и села, возрождать жизнь, а их снова бросили в пучину войны – на восток: началась война с Японией. Обстрелянные солдаты с запада двинулись на войну с японскими самураями. Эшелоны с танками, зенитками, самоходными орудиями, артиллерией двинулись на восток. Мужа директора школы Любови Сергеевны перебросили на восточный фронт. Друга моего брата Васи Вальку Неклюдова также отправили на войну с японцами. Через 3 месяца Япония капитулировала. Муж директора школы Алексей Леонтьевич и Валька остались живы. Валька приходил из
253
Соровского к нам в Кокорино в гости и много рассказывал, как трудно было воевать с японскими батальонами смертников. Японские солдаты продавали свою жизнь, а выкуп получали их родственники после смерти солдата. Валька рассказывал, как они побеждали врага, обрушиваясь на него внезапно, как тащили на себе орудия по топи, настилая переходы, и поднимали их своими силами на высоченные сопки, на которые враг никогда бы не подумал подняться. Трудно далась и эта победа.
В декабре 1945 года с Дальнего Востока у Любови Сергеевны вернулся муж и привез японские халаты кимоно, шелк разноцветный с райскими птицами и ветками сакуры, всякую невиданную мелочь: гребни, веера, банты к кимоно. Мы с учительницами по очереди мерили и дивились необычной одежде, необычным восточным краскам и рисункам. Мы завязывали большие банты на спине и мелкими шагами, как японки семенили по квартире. Длинные рукава, как крылья висели по бокам. Мы смеялись до упаду над нашим видом. Нам казалось, что странно устроен мир. Все стараются победить в это мире и свою культуру и обычаи навязать другим народам, как в древности. Можно что-то перенять, но навязать невозможно.
Приближалась 28 годовщина Великой Октябрьской социалистической революции. Готовимся, как можем. Какая еще молодая наша страна, а как много она выстрадала! Как ребенок в муках родилась, в недостатках росла и крепла, не изнеженная, не доедала, замерзала, сколько раз с пеленок битая была, но выстояла и закалилась. Научилась сама бить. Непобедимой стала.
6 ноября 1945 года Саша писал из Чехословакии: « Торжество и гордость за нашу Родину и народ невозможно передать словами. 28 годовщина является подведением итогов наших побед над врагами человечества – германским фашизмом и Японией… Мое подразделение имеет самые высокие показатели боевой и политической подготовки. Наши сердца переполнены невыразимым подъемом и безграничной преданностью своему народу и партии. Есть вечная любовь – это любовь к своей Родине». Такие же слова говорил мой дед Дмитрий, затем мой папа, а сейчас я слышу их от моего мужа.
К солдатам, окруженным огромным вниманием и любовью народов
254
освобожденных стран, как бы вернулась их юность. 9 апреля 1946 года Саше исполнилось 27 лет. Это был его первый праздник после призыва в армию на срочную службу. Большое участие в его организации приняли хозяева Козелковы. Они заказали торт, на котором зажглись 27 свечей. Множество букетов живых цветов украсили комнату. Разнообразные вина: токайское, шампанское, ром, коньяк стояли на столе. Салаты и фрукты, пиво, напитки…во всем чувствовалась заботливая рука хозяйки, а также девушек-чешек. На празднике были друзья Саши по службе: комбат Максименко, заместитель начальника погранзаставы Сагидулин и другие. Пели русские и чешские песни, танцевали. Этот праздник вылился в праздник солидарности двух народов, победивших фашизм. Поздравляя русского офицера, они отдавали дань всему нашему народу.
А потом встречали праздники международной солидарности 1 Мая и День Победы. «Невозможно передать словами, - писал Саша,- с каким подъемом и торжеством встречали народы Европы эти праздники. Это нужно было только видеть и слышать. Это был триумф всех европейских государств, победивших фашизм. Бывшие антифашисты, оствшиеся в живых, члены компартии и рабочие возложили венки к памятникам погибшим воинам и антифашистам. Памятники городов Братиславы, Вены, Праги и других городов утопали в венках и цветах. Наши солдаты в одном строю с правительством стояли на трибунах и отдавали честь проходящим колоннам трудящихся города. Ликующие колонны с цветами, портретами Ленина и Сталина, транспорантами, флагами Советского Союза и Чехословакии проходили мимо и бросали цветы к ногам советских воинов и кричали по-чешски: Да здравствует генералиссимус Сталин! Да здравствует Красная Армия!» А потом смотрели выступления советских ансамблей Игоря Моисеева и Александрова.
Был организован вечер, где присутствовали одни военные. У Саши был ординарец, замечательный парень Гриша Мишин. Он познакомился с красивой девушкой-чешкой. Однажды, Саша ушел в танцкабаре с одним офицером, а Гриша закрыл дверь на ключ и ушел на свидание. Засиделся, а потом вспомнил, что взял ключ от комнаты с собой, а у начальника ключа нет. Саше пришлось залезать в дом через окно, и в этот же момент дверь открыл ординарец.
255
- Негоже так, боец Мишин, исполнять свои обязанности, подобно бравому солдату Швейку. Хоть книгу пиши о твоих похождениях за границей. Начальник в окно лезет, а ординарец – в дверь.
- Простите, товарищ старший лейтенант, так получилось: часы выпросила девушка время посмотреть, да отвела стрелку на 10 минут назад. Потом созналась, вот я и опоздал.
- Наряд вне очереди за потерю бдительности как пограничнику.
- Я никуда не уходил, она сама пришла. Рядом с домом сидели в саду. Чешка она – нашей дисциплины не знает.
- Слышал приказ?
- Слушаюсь, товарищ начальник погранзаставы.
Служба на границе ответственная, происки реакции никогда не прекращались и поэтому солдаты бдительно несли службу.
Однажды, приехав из Вены, где был их батальон, Саше доложили, что задержали очень важную персону.
- Вот его паспорт, - отчеканил дежурный.
- На сколько задержали? – рассматривая паспорт, спросил Саша.
- На 1 час. Паспорт непонятный.
- Это паспорт дипкурьера на разных языках и с печатями разных государств. Дипкурьеров надо пропускать без малейшей задержки.
Саша извинился и вручил паспорт дипкурьеру. В этот же день он был вызван в консульство в Прагу. Ему пришлось еще раз извиниться за неосведомленность солдат. Как-то пронесло.
На сколько хватало заграничных марок Саша покупал мне все: пальто, платья, белье, обувь. И писал письма, полные надежды на будущее: «Жди
256
меня, как ждала 7 лет. Остаюсь в глубокой тоске о тебе. Заканчивал он свое письмо четверостишием:
Когда, порой, воспоминанье
Грызет мне сердце в тишине,
И отдаленное страданье
Опять как тень бежит ко мне».
Бойцы, уходя в увольнение, фотографировались везде, где была возможность. Фотокарточки были очень хорошего качества. У Саши много фотокарточек с надписями: «Лучшему воспитателю…», « Лучшему другу и боевому товарищу…», уважали и любили его сослуживцы. Комбат Максименко сфотографировался с женой-фронтовичкой и 6-месячным сыном, родившимся в Вене. На фотоснимке надпись: «Лучшему начальнику погранзаставы и боевому другу…»
257
Глава 13
Златокудрая Маша
Двадцать миллионов убитых – вот итог войны. Миллионы вдов и сирот, столько же покалеченных судеб - вот что принес проклятый Гитлер – маньяк и фанатик. Маленькие невесомые листочки-похоронки из воинских частей тяжелым ударом обрушивались на головы матерей, жен и детей. Никогда, казалось, не было важнее человека, как почтальон, который переживал и за своих родных на фронте, и за односельчан. Каждый день его сумка была полна горя, слез и долгожданной радости. Каждая мать и жена сидела и думала нелегкую думушку, держа весточку с передовой, не знала, радость или горе ждет ее впереди. Писал фронтовик, что он жив - здоров, а прошло уже 2-3 недели с того момента, как он написал эти строчки.
Моей сестре Варе пришло сообщение в конце войны, что Назаров Иван Филимонович числится в списках без вести пропавших, а в другом письме сообщили, что он погиб в боях за Воронеж. Варя не верила, нередко были такие случаи, когда фронтовик попадал в госпиталь, а его считали пропавшим. Шли годы, а ее Ваня, горячо любимый Ваня не возвращался. Не возвратился и его брат, красавец Павел Филимонович Назаров.
Погиб под Москвой брат Саши Михаил Архипович Белоногов, взятый на фронт на третий день. Похоронная пришла на него в декабре 1941 года.
Муж моей двоюродной сестры Шуры Хохлов Александр Григорьевич погиб в 1942 году.
У дедушки Поликарпа Ефимовича Коровина помимо внуков горе и боль за сыновей. В 1941 году был взят на фронт сын Федор, оставивший дома 6 детей. Он погиб в эшелоне, который разбомбили фашисты, по дороге на фронт. Об этом сообщил вернувшийся с фронта по ранению мужик из деревни Кресты. Вскоре на Федора пришла похоронка.
258
Второй сын Григорий был взят в трудовую армию в Нижний Тагил. Григорий ехал в выходной день на побывку к семье в тамбуре между вагонами и простыл. Неуспевающую просыхать от пота телогрейку просквозил ветер мчавшегося поезда. Григорий умер от воспаления легких. Лекарств не было, не смогли спасти. Это невероятно, но было так. Остались у Григория в деревне Березовка жена и 4 детей.
Мой двоюродный брат, сын тети Ксении Коровиной, Доброчасов Николай Михайлович погиб в 1942 году в возрасте 20 лет.
Три утраты - внук Коля и два сына - обрушились на головы стариков, на семьи погибших.
Внуки деда Поликарпа: Анатолий Семенович Мошнин вернется дважды раненый, Илья Григорьевич Коровин – трижды раненый, ранеными вернутся Александр Федорович Коровин и Сергей Михайлович Доброчасов.
Погибли товарищи брата Толи: Гоша - сын лесника, Коля Пичугов. Молодые, скромные, ни разу не поцеловавшие ни одну девушку. Стеснялись выходить на улицу, где много девчат. Этого забыть невозможно. Они всегда стоят перед моими глазами, молодые и красивые. Им бы жить, да жить, любить и детей растить.
К 30-летию Победы я напишу стихотворение «Юному солдату».
Случилось это в нашей части,
Когда фашистов добивали.
С отцами, с сестрами с медчасти
Мальчишки наши воевали.
Бойцы в прокуренной землянке
Между боями отдыхали.
Играла «русскую» тальянка,
Меха сжимались и вздыхали.
Среди солдатской жизни жуткой,
А жизнь текла не день, не два,
Перемежались с бранью шутки,
Так шли недели и года.
259
Мы все питали уважение
К простой сестричке медсанбата,
Переносившей все лишения,
Вповалку спящей средь солдатов.
Один, когда бойцы шутили,
При всех открыто вдруг признался:
«Вы б целоваться научили,
Ведь я еще не целовался».
Слова те были правдой горькой,
Хотя и шуткой сорвались.
Отозвалися в сердце болью,
А в жизни так и не сбылись.
У командира сердце сжалось,
Ведь у него на фронте сын.
«Терпи, немного уж осталось:
Идем мы завтра на Берлин!»
А утром пуля роковая
Солдата будто стерегла.
И слез сестричка не скрывая,
Тащила с поля, как могла.
Открыл глаза, солдат, очнувшись,
Шептал: «Как жаль, что жил я мало».
Сестра, рукой слезу смахнувши,
В уста его поцеловала.
И мы ничуть не удивились
Ее находчивости женской,
Мы, стоя, молча согласились
С простой девчонкой деревенской.
Гражданский долг мы все исполним,
Сегодня юношей тех вспомним:
Не расцветая угасавших
И жизнь за Родину отдавших.
После отъезда Саши я поехала в Осиновку к тете Тасе – сестре папы. Она сообщила, что Шура, ее дочка, вышла замуж второй раз и уехала в Каменск-Уральский. Муж ее работает в литейке на заводе. Материально живут хорошо, но у него плохой характер.
260
Тетя Тася рассказала мне деревенские новости: у Марии Васильевны, которую раскулачили, но в 1932 году дом возвратили, сын вернулся живой, работает директором школы. Через 25 лет звезда Героя Советского Союза нашла его.
У тетки Ульяны сын Миша посылки высылал своей жене Клаве, которая жила с его матерью. Вернувшись с фронта, ушел к другой женщине, у них родились дети. А Клава так и осталась одна жить с его матерью.
Попрощавшись с тетей Тасей и дядей Федором, я поехала к бабушке Клавдии Гавриловне и деду Поликарпу Ефимовичу Коровиным.
- Как туда добраться ? – спросила я тетю.
- Туда можно только с молоканкой уехать. Иди в Соровское, оттуда поедет подвода до Березовки.
Дорога от Осиновки до Березовки шла по лесу, по ней ездили мало. Единственной подводой была подвода, возившая молоко в Соровское.
Рано утром я встала и пошла в родное мне Соровское. Все кругом напоминало мне до боли в сердце довоенные юношеские годы. Я пришла на маслозавод, где когда-то работал Петр Иванович Жихарев. Но семья его здесь уже не жила. Жена умерла. Сыновья в армии, он переехал в Шадринск. Осталось одно воспоминание об этой семье. Я нашла женщину, которая возит молоко, договорилась с ней о времени отъезда и пошла к дому Жихаревых, села на скамейку около сирени. Вот они, заветные места, где сидели до зорьки с Алексеем и подругами. Их дом через дорогу от дома Ивана Назарова, куда вышла замуж сестра Варя. А через 2 дома от него домик Лидии Русаковой, где я познакомилась с Сашей. Где они, мои дорогие сверстники, живы ли?
В назначенное время я пришла на маслозавод и мы поехали в Березовку. Ехали медленно. К вечеру я переступила порог дедушкиной избы. Во второй половине дома жила семья сына дедушки Григория. Бабушка, опрятная, приветливая старушка, хлопотала по кухне, ставила на стол щи, пироги с начинкой из яблок и ягод. В избе не было половиков и
261
на лавках дорожек. Пол и лавки были голые, но выскобленные до белизны.
Бабушка и дедушка угостили меня, и мы все говорили, говорили…
Узнав, что я вышла замуж, бабушка спрашивала:
- А где твой, Раенька, муж?
- За границей, бабушка.
- Раенька, запомни мой наказ: никогда не отставай от мужа, если он приедет за тобой. Запомни пословицу: «Куда иголочка, туда и ниточка». В большой и малый путь отправляйся с ним всегда вместе. Разделяй с ним горе и радость, будни и праздники. Будь матерью детям, хозяйкой в доме, а мужу верной женой, и не просто женой, а любовницей.
Трое суток я жила в Березовке. У деда с бабушкой был огромный в полгектара сад. В нем росли ягоды, яблоки, овощи и даже грибы. Варили на костре груздянку, жарили обабки и маслята. Садились все у костра, тут были и дети Григория, и дед рассказывал всякие побывальщинки.
С той же молоканкой я уехала в Соровское, а оттуда через луг ушла домой в Кокорино. Года через два сообщили, что бабушка Клавдия умерла. Но помню, бабулечка, твои советы. Спасибо тебе, за умное, доброе слово.
Прошло-промелькнуло ослепительное и веселое лето, пробежала-проскочила золотая осень, скинув свой золотисто - багряный наряд, и, обнажившись, заскучала, заплакала холодными дождями, жалея о минувших днях. Неуютно и печально, сыро и прохладно в лесу. Пришла зима, нарядила все деревья в белые шубы с нежной мягкой опушкой и белые шапки. Глянет солнце – и заиграют голубизной белые покрывала на полянах, заискрятся бриллиантами снежинки. Прибодрился, воспрянул народ, вдохнув в легкие морозной озоновой свежести.
И принес мне декабрь неописуемую радость. Прихожу я с работы домой и останавливаюсь в изумлении: передо мной златокудрая прекрасная мадонна – Маша Велижанцева. В ярко зеленом фетровом берете, в пальто в клетку, с золотистыми локонами, она стояла и
262
улыбалась. Крепко мы обнялись и расцеловались и радовались встрече от всего сердца. 8 лет мы не виделись, с момента отъезда нашей семьи из Соровского.
Ты, книга юности, дочитана, увы!
Часы веселия, навек умчались вы!
О, птица-молодость, ты быстро улетела,
Ища свежей лугов и зеленей листвы.
Варя принесла гуся и приготовила любимое на Урале кушанье, жаркое из пшеничной крупы с гусем. Выпили по рюмке слабенького красного разливного вина и не спали до 4 часов утра. Маша громко и часто кашляла. Кашель был раздирающим грудь. Было похоже, что у нее больные легкие.
- Рая, это меня бронхит донимает. На фронте я сильно простудилась. В зимние морозы с поля боя вытаскивали на себе раненых. Тащишь, бывало, из последних сил огромного солдата, вся мокрая от пота, а на поле бомбы, снаряды рвутся, землей засыпает. Такое светопредставление! А ты ляжешь на снег, передохнешь и дальше ползешь, пули летят, минометы и пулеметы бьют, раненый кричит и тяжко стонет. Успокаиваешь его, а сама не знаешь, доползешь с ним или нет. Других спасала, а теперь вот этот бронхит меня в могилу сведет.
Я восхищалась Машей, ее мужеством, ее красотой, нежной кожей лица, золотистыми натуральными локонами.
- Не женское дело – война, - говорила Маша.
Я рассказала ей о своем Саше.
- Маша, а ты с Ильей переписывалась?
- Да, Рая, и долго. Потом я не стала писать, не хотела его обманывать. После вашего отъезда из Соровского я дружила с Алексеем Жихаревым. У нас была большая любовь. Любовь эту не могла убить война. Сердца наши всегда принадлежат друг другу, а дороги наши разошлись. Война погубила наше счастье. Алексей вернулся с фронта раньше меня инвалидом на протезе. Он побоялся, что я не буду жить с калекой. Прибыв с фронта, он познакомился с врачом, которая стала его женой.
263
Пройдет несколько лет, Алексей станет отцом многодетной семьи. Шестеро детей будет окружать его, и каждого он будет безмерно любить.
- Я, - продолжала Маша, - не надеялась, что после войны он возьмет меня замуж и вышла за одного офицера. Он демобилизовался. Мы ждем ребенка. Оба мы работаем на заводе в Иванове. Квартирка у нас небольшая. Я здесь в отпуске. Скоро и муж мой приедет в Соровское. Ой, знала бы ты, сколько мы пережили на войне. С первого и до последнего дня было очень трудно. У нас не было для женщин шинелей, маленьких размеров сапогов. Эти мужские длинные шинели мы подрезали по своему росту, а тяжелые кирзачи мы так и носили всю войну. Так они нам надоели! Мы мечтали о женских платьях, туфлях и прическах. Война нас сделала бойцами, но в душе мы остались молодыми девушками. А каких только ужасов мы не насмотрелись! Однажды, подбегает ко мне солдат по цепи и кричит: «Сестричка, там раненая!» Я прибежала и в ужасе отпрянула назад: передо мной лежит сестричка с оторванными руками и ногами. Придя в сознание, она страшно кричала и билась. И умерла, бедная, от потери крови. Я сжалась в маленький комочек, села возле нее и зарыдала.
Маша воевала на Калининском фронте. Освободив свою территорию, освобождали Польшу. За Варшаву были кровопролитные бои. Потом по состоянию здоровья Маша была переведена в госпиталь. Окончилась война, но Маша не сразу демобилизовалась. В декабре 1945 года госпиталь располагался в Польше. Маша с сослуживцами изредка ходили в костел, где играла органная музыка и прихожане молились, сидя на скамейках.
- Я читала где-то, что органная музыка – это божественная музыка, - сказала я.
- Да, Рая, с помощью органа разговаривают с богом, - ответила она.
- Маша, а что тебе известно о наших подругах и друзьях? – спросила я.
- Известия очень горестные. Иван Жихарев погиб. Маша Уфимцева воевала на восточном фронте в войне с Японией. Простыла там и вернулась больной. Она замужем за военным, но у нее нет детей. Лиду Русакову фронт наделил такой же судьбой. У нее тоже нет детей.
264
- Маша, очень многие мужчины не вернулись в свои семьи. Женились на фронтовичках. А другие возвращались и не могли простить жене измены, уходили к другой. Чем это можно объяснить?
- Раечка, кто не был на передовой и кто не испытал, что значит быть на волоске от смерти, тому не понять, не оценить ни одного часа жизни. Женились в основном холостые. Или какой-нибудь полковник влюбится в молодую, спасшую ему жизнь. Для человека, находившегося на краю смерти, более понятно, что это значит. Это все равно, что заново родиться. Было и такое. А то, что измены не прощали, то это можно понять. Изменить человеку, который под огнем не изменил ни Родине, ни жене, это значит, не любить.
Суждения Маши были настолько объективными, словно она была 90-летней старухой, накопившей огромный жизненный опыт.
- Маша, я работала с одной учительницей, которая была замужем, у нее мальчик 6-ти лет. Жили они вместе со свекровью в новом доме. Она чистоплотная, хозяйственная и верная жена. Муж у нее тоже был учитель. После войны он вернулся домой. Она забеременела. Потом он уезжает, пообещав жене приехать за ней. И вот, однажды, учительница эта получает письмо от него, в котором он пишет, что женат на фронтовичке, которая спасла ему жизнь, она инвалид, одна нога на протезе, и у него растет ребенок, которому 1 годик. Правильно он поступил?
- Раечка, мы многим жизнь спасали, так все жениться на нас должны? Затем мы и на фронте, чтобы жизнь спасать. Все дело в любви. Просто он хорошо ее узнал и полюбил. Жалко, конечно, жену. Многие свои слабости списывали на войну, познав цену своей жизни.
- Маша, я тебе многим обязана, не только дружбой. Ты открыла мне мир прекрасного. Помнишь, как в 3-4 классе мы делали альбомы, писали народные песни в них, рисовали. Я пристрастилась к поэзии. Я вела эти альбомы все ученические годы. И все эти тоненькие тетради переплела в толстую книгу. Второй альбом я писала, учась в педучилище. Первый мой альбом порвали племянники. Второй альбом они унесли в школу, и там кто-то прибрал его к рукам. Третий альбом не вернула учительница Анна Демьяновна. Началась война, и я снова завела небольшой блокнот, в котором написано 90 стихов и песен.
265
Я показала его Маше, и она своей рукой написала любимые фронтовые песни, которые они часто пели: «Киев, любимый город мой», «Лирическая донская».
Когда мы покидали свой любимый край и молча уходили на восток,
Над тихим Доном, под старым кленом маячил долго твой платок.
Я не расслышал слов твоих, любовь моя, но знаю, будешь ждать меня в тоске.
Не лист багряный, а наши раны горели на речном песке.
Изрытая снарядами стонала степь, стоял над Сталинградом черный дым.
И долго-долго над грозной Волгой мне снился Дон и ты над ним.
Сквозь бури и туманы к нам пришел февраль, как праздник, завоеванный в бою.
И вот мы снова у стен Ростова в отцовском дорогом краю.
Так, здравствуй, поседевшая любовь моя! Пусть падает и кружится снежок.
На берег Дона, на ветви клена, на твой заплаканный платок.
И снова покидаем свой любимый край. Не на восток – на запад мы идем
К Днестровским кручам, к волнам могучим, сейчас и за Днестром наш дом.
Мы с Машей спели песню, потом она из палочек сделала мне бигуди, Завила мне волосы, и мы легли спать уже под утро. Через 3 дня Маша ушла от меня. Я ее далеко проводила. Маша еще раз приходила ко мне в Кокорину со своим мужем на лыжах, но ночевать не остались. Больше я златокудрую Машу не увижу.
Пройдет еще 8 лет, и я узнаю от ее сестры Гали, что Маша, простудившись, умерла от скоротечной чахотки, оставив сына на руках старых родителей, так как с первым мужем разошлись, жила со вторым. Алексей Жихарев приезжал на похороны Маши. Не стесняясь людей, мужа Маши в последней речи со слезами он сказал: «Ушел навсегда от меня самый любимый и дорогой человек. Проклятая война разрушила наше счастье, покалечила наши судьбы. Всю жизнь я тебя, Маша, любил и буду любить. Ты всегда будешь жить в моем сердце».
266
Машу Велижанцеву схоронили в Соровском. Какая это была прекрасная пара: Алексей Жихарев и Маша. Рано ушла она из жизни: в 33 года! Часто в памяти моей оживает златокудрая Маша. Вечная тебе память, Маша, как вечная твоя любовь к Родине.
Радостной была встреча с Лидой Русаковой, которая пришла с фронта живой. Ей я обязана знакомством с Сашей. Она рассказала, что, будучи в Свердловске, она случайно встретилась с Алексеем Жихаревым. Он очень обрадовался и повел ее домой. Вспомнили за столом Соровское, юные годы. Позднее, при второй встрече, еще лет через 10, она сообщила, что Алексей умер, не дожив до старости.
Помните, дорогие потомки, как за наше и ваше счастье боролись и умирали юные Маши и Алеши, Коли и Гоши.
Я говорю с тобой из сорок пятого.
Взгляни на снимок, я на нем живой.
Не допустите вновь войну проклятую.
Пусть небо будет мирным над тобой.
Земля горела вся в огне пожарища,
И мы вели за жизнь смертельный бой.
А рядом наземь падали товарищи,
И каждый был такой же молодой.
267
Глава 14
Свадьба. Встреча фронтовиков
С огромным напряжением сил и труда залечивались раны войны: восстанавливались разрушенные города и села. Заравнивались воронки и траншеи, зарастали травой; выпрямлялись согнутые от горя люди, создавая все заново, но не скоро высохнут слезы вдов и матерей, которых остались миллионы, и еще страшнее участь сирот, потерявших родителей. Память цепко и долго будет держать в своих многочисленных клетках мозга ужасы войны.
Но жизнь брала свое. Радовались люди. В коллективах городов и сел чувствовался прилив мужской силы и энергии. Это явилось стимулом в работе. Школы готовились к учебному году в мирной обстановке. Учителя Мехонского района съехались в район на конференцию. Остановились мы у одной учительницы в большом доме. Долго наряжались и делали прически. Настроение было праздничное, приподнятое. Прослушав два доклада, мы вышли на свежий воздух. На площади, возле дворца культуры, было многолюдно. Радовались встрече с бывшими однокурсниками, делились новостями. Ко мне подошла инспектор районо Зоя Ивановна Травникова и сообщает:
- Раиса Семеновна, вам звонил муж. Просил приехать. Он ждет.
Радость ошеломила меня. Мне повезло: с попутной машиной через полтора часа я была в Кокорино. Саша стоял на улице и улыбался. Как он похорошел! Одет он был в новый мундир. Широкий ремень со звездой подчеркивал талию. На груди ордена и медали, сапоги, начищенные до блеска. Он даже ростом стал выше. Хотелось стоять и без конца любоваться на него. А он любовался на меня. Я была стройная, в хорошо сидящем на мне костюме, а свежий здоровый цвет лица у меня был, наверное, от чистого деревенского воздуха. Мы с ним составляли неплохую пару. Обнялись и поцеловались. Саша приехал с братом Матвеем. Тот, как всегда, был с гармошкой. И с этого счастливого момента
268
встречи мы не расставались, прожив почти 40 лет под мирным небом. Двое суток мы провели в Кокорино. Потом поехали к его родителям в Качесово. В этот Сашин отпуск мы решили сыграть свадьбу. Обсудили все с моими и его родителями. У Саши было скоплено 17 тысяч рублей. Вернее, они сами копились. Военным давали определенную сумму марок на текущие расходы, остальные деньги переводили на аттестат военнослужащего.
Мы получили в Шадринске офицерский паек, купили разливной водки. Напекли пирогов, наготовили еды и справили свадьбу. Пригласили Сашу Андрюкова из Верхозино с аккордеоном, Даниила Степановича Косовских с супругой. Три дня длился праздник. Через три дня после свадьбы Матвей, работающий на катере, повез нас в свадебное путешествие по Исети. От Качесово до Кокорино мы плыли по извилинам реки, рассекающих заливные луга. Погода была прекрасная, а мы стояли, обнявшись, и ничего не было прекрасней этого путешествия.
В каждый приезд Саши светило яркое солнце и благоухала природа. И каждый раз была музыка: гармонь Матвея и аккордеон Саши Андрюкова. С Сашей мы ни на шаг не разлучались. Как я любила его в военной форме! Сейчас, спустя более, чем 40 лет, стоит мне о нем подумать, как он появляется перед моими глазами таким, каким он приехал ко мне в 1946 году: улыбающийся, в мундире, подтянутый, красивый. Целыми днями он держал меня на коленях, обнимал и целовал.
- Ты, Саша, будешь, наверное, Рае ноги мыть и воду пить, - говорила мать Саши,- Ты, Саша, жил в городе, а женился на деревенской, не мог в городе никого найти.
- С городскими, мама, время проводить хорошо, а жить лучше с деревенской. Увезу я ее в город, и будет она городская,- шутил Саша.
Саша, Саша, долгая моя мечта и вечная любовь! Он был солнцем, озаряющим и согревающим мою жизнь, крепкой опорой. Мне казалось, упадет эта опора и надломится моя жизнь. Ощущение тепла, близости любимого человека было верхом блаженства. Хотелось навсегда запечатлеть нежность и прелесть поцелуя, остановить прекрасные дорогие мгновения любви. Но «жизнь невозможно повернуть назад, и время ни на миг не остановишь» - эта ужасная истина, тайна вечного движения и изменения материи довлеет над нами.
269
Гуляли мы по пустынному берегу Исети, и Саша воспитывал меня, какой должна быть жена офицера. Он из-за границы был переведен вместе с войсками на западную Украину на борьбу с бандеровцами. Это было 3 марта 1946 года. Сначала их перевели в Ростов, а там распределили по областям. Саша попал во Львовскую область.
Вечерело, с реки повеяло сыростью и прохладой, а мы сидели, обнявшись, на берегу, и Саша все говорил и говорил мне об обстановке, куда мы должны поехать, о том, как враг стал маскироваться, чтобы выжить. Мне совсем не хотелось думать о войне и о том, что кто-то из нас мог погибнуть. Неужели за столько лет ожидания нам выпадет такое короткое счастье? Нет, жизнь и судьба должны вознаградить нас более длительным счастьем.
- Саша, мне с тобой нигде не страшно. Хоть на край света я готова с тобой поехать. Куда иголочка, туда и ниточка.
А время летит и подгоняет нас. Отпуск кончается. Едем к моим родителям за моими вещами. Живем у них двое суток, прощаемся. Мой брат Саша везет нас на лошади, запряженной в телегу, до Маслянки. Прощаемся с Сашей. Родственники перевозят нас на лодке через реку и мы, взяв два чемодана и узел с постелью, идем через луг.
В Качесово собираем вещи Саши. Папаша договаривается с председателем колхоза насчет лошади, а мы идем в деревню Назарово попрощаться с Косовских Даниилом Степановичем и Феклой Степановной. С нами был Матвей, как всегда, с гармошкой, и его жена Юлия. Хозяева всегда были рады нашему приходу. После застолья мы танцевали. И тут вспомнили, как в 1938 году в этой же комнате, в таком же составе мы были здесь в гостях.
- А помнишь, Даниил Степанович, я спрашивала в тот раз: кому ты, Саша достанешься? – говорила Юлия, - а вы сказали: Райке, Райке, и вот сбылись ваши слова, через 7 лет! После страшной войны. Судьба, видно.
- Дай им, бог, жизни, да счастья, чтоб никогда больше не расстаться, - ответил Даниил Степанович.
270
Попрощавшись, поздно ночью мы возвращались домой. Дорога шла обрывистым берегом реки километра два. Внизу под горой дремали река и луга, звуки мелодичного вальса разносились далеко над лугами. Появилась луна, она стояла высоко в небе, и с ее появлением внизу оживала сказка. Мы, завороженные, остановились у обрыва и замерли в молчании. Оба мы думали одно и то же: «Как хорошо быть вместе, вот так бы всю жизнь…» Для меня, все происходившее со мной в последний год, было сказкой.
Отец Саши повез нас в Шадринск, где мы повидались с моими родственниками: моими сродными сестрой Асей и братом Ильей Григорьевичем. Я познакомила Сашу с ними. Муж Аси Костя Колмогоров, 1922 года рождения, и Илья Григорьевич Коровин, 1923 года, были фронтовиками. И вот, встретившись, три фронтовика начали рассказывать о своем боевом пути.
Страшные это были рассказы. Глаза их то вспыхивали огнем ненависти, то наполнялись слезами, то негодованием, то отчаянием… А мы, женщины, смотрели то на одного, то на другого, стараясь не пропустить ни одного слова.
Первым рассказывал Костя. Он был летчиком, защищал Москву. Однажды, был трудный бой. Самолет его подбили, он был прошит пулями Миссершмидта. Вся команда погибла. Он, раненый, сумел катапультироваться. Парашют его упал в лесу. Было темно, Костя натолкнулся на пустую избушку. Он, раненый, дополз до нее и просидел там всю ночь. А наутро услышал немецкую речь. Костя сумел спрятаться в этой избушке так, что немцы, не заметив его, прошли дальше. Через несколько дней, когда немцев погнали от Москвы, наши войска подобрали Костю и отправили в госпиталь. Его комиссовали. До конца дней своих он водил паровозы, работал на железной дороге на станции Шадринск.
После его рассказа воцарилась тишина. Потом начал свой рассказ Илья:
- 28 марта 1942 года меня призвали в армию и отправили под Москву, участвовал в обороне Москвы, затем перебросили на Северо-Западный фронт. В апреле сплошные болота делали фронт непроходимым. Солдаты строили деревянные дороги и укрепления. Немцев не было. Выучили меня на младшего командира и направили в 62 гвардейский стрелковый полк 22-ой гвардейской дивизии на передний край фронта. Дали станковый
271
пулемет Максим и назначили командиром расчета. Однажды, мы получили приказ: взять два кургана. Немцы открыли такой огонь с огневых точек, установленных на курганах, что вся передовая взялась огнем. Наш расчет уничтожил огневые точки противника, и мы пошли вперед. Немцы почувствовали, что перевес сил на нашей стороне и убегали по траншее. Появились тяжелые танки КВ, наша пехота заняла траншею. Я пошел выбрать место для расчета, а кругом свистели пули, рвались снаряды. Недалеко от меня упал снаряд, убил казаха, а меня контузило.
Трое суток я пролежал в санчасти, а потом мне дали ручной пулемет Дегтярева, и мы пошли в наступление. В селе, занятом немцами, открыли бой. Автоматов у нас было мало, стреляли из винтовок и пулеметов. Враг был вооружен хорошо, поэтому легких боев не было. Потери наших солдат были огромными. Немало пришлось перенервничать за этот бой. Видим, перевес берут немцы, наступают на наши цепи, вот все ближе, и ближе, да в таком огромном количестве… Раздалась команда: «Огонь!» Нажимаю на гашетку пулемета, и ни одного выстрела. А немцы все ближе и ближе. Открываю огонь, а пулемет не стреляет. Политрук кричит: «Почему не стреляешь? Огонь!» Спешно выбиваю лопаткой затвор и раздается спасительная дробь: тра-та-та-та-та-та… Рядом со мной солдат мается с винтовкой, тоже заклинило. Разнервничался он и чуть выше бруствера приподнялся, доставая лопатку, чтобы выбить затвор, как был сражен вражеской пулей. Солдат падает, не сделав ни одного выстрела. А кругом рвались мины и снаряды. Сверху бомбили самолеты. Враг сыпал металл на каждый кусочек земли. Выбили немцев из села, но какой ценой… За несколько боев от батальона осталось 10 человек. После боя накатилась черная туча и пошел ливень. Местность была настолько усеяна осколками, что руки наши, когда нам приходилось ползти, все были изранены ими. Трупы разлагались, некому было их хоронить. Всех оставшихся с израненными руками отправили в медсанбат.
Вскоре после этого боя дивизию переформировали и перевели в город Моршанск Тамбовской области и попал я во 2-ой гвардейский механизированный корпус 6-ой бригады, и был направлен под Сталинград. От него наступали на Ростов, чтоб не дать соединиться немецким частям с Паулюсом. Развернулись мы в калмыцких степях и стали освобождать станицы. Фрицы упорно сопротивлялись, посылая на нас тонны смертоносного металла. Но техника на этот раз изменила врагу. На этом
272
участке действовали румынские дивизии, а горючего у них не было, и румыны бросали свою технику. Мы освободили станицы Бугаевку, Бессерденевку, Маныч и шли на освобождение Новочеркасска. В боях под Новочеркасском я был ручным пулеметчиком и меня ранило в руку. Со сквозным пулевым ранением положили в госпиталь.
Выйдя из госпиталя, я со своей частью пошел в наступление. На реке Миус немцы строили большие укрепления. Меня посылали не раз в разведку. За это наградили медалью «За отвагу». Освободили Сталино, Волноваху, Николаев и перешли границу. Затем участвовал в штурме Будапешта.
В 1944 году был направлен в Чарджоу в 3-е танковое училище, в 1946 году танкистом был направлен в Германию для прохождения службы в 54-ом танковом полку. А потом перевели в Румынию в 37-ой танковый полк.
Таков был рассказ моего сродного брата Ильи Григорьевича Коровина. Добавлю, что он, кроме медали «За отвагу», награжден орденом Красной звезды, медалью «За оборону Сталинграда», «За взятие Будапешта», а также юбилейными медалями. После войны Илья также трудился до выхода на пенсию на железной дороге на станции Шадринск в должности диспетчера. За труд имеет Орден Знак почета, медали За трудовые успехи, За доблестный труд в ознаменование 100-летия со дня рождения В.И.Ленина.
273
Глава 15
Западная Украина
Попрощавшись с родными, едем обратно в Качесово, оттуда со станции садимся на поезд до Свердловска. Ночь. Поезд стоит 3 минуты. У нас в руках 4 тяжелых чемодана. Вот приблизился поезд, вагоны закрыты. Саша держит 2 чемодана и запрыгивает на сцепление между тамбурами. У меня в руках еще 2 чемодана. Муж высоко, чтоб приблизиться к нему я ставлю обе ноги на рельсы. Вдруг вижу: колеса вагона медленно подвигаются к моим ногам. Я мысленно соображаю: вот-вот я не смогу их вытащить, нужно ноги убирать, иначе будет поздно. И вдруг чья-то сильная мужская рука, схватив меня за талию, выбрасывает меня с рельсов на перрон. Оглядываюсь – никого не вижу, темно. Саша успел спрыгнуть с чемоданами. Вагоны промчались мимо нас, только последний вагон был открыт. На перроне поезд ждали человека четыре, среди них был знакомый Дмитрий Павлович Истомин, учитель из Соровского. Я училась с ним в школе с 5 по 7 класс. Он и был моим спасителем.
Мы с Сашей идем в здание станции и объясняем о нашем происшествии. Он заверяет, что через 2 часа пойдет грузовой поезд и мы доедем до Шадринска, а оттуда уедем на Свердловск. Так, в вагоне на угле мы преспокойно доехали до Шадринска.
Я очень волновалась, подъезжая к Свердловску: какой он, Свердловск? К тому времени я дальше Кургана нигде не бывала. Столица Урала произвела на меня впечатление.
На Уралмаше жила сестра Саши Анна Архиповна. Жила она в старом бараке, квартирка маленькая, но чистая, а самое главное для нас – мы оказались в теплой родственной атмосфере. Очень она была рада. У Саши в Свердловске жил друг юности Валент Владимирович Луканин, инженер по доменным печам, интересный, разносторонне образованный человек. Женился он раньше Саши на симпатичной доброжелательной девушке Тане. Саша познакомил меня с ними. Они тоже очень тепло встретили нас.
274
И вот мы в поезде, который везет нас в Москву. В одном купе ехала с нами жена подполковника, такая молодюсенькая, видать не первая жена, но смелая и бывалая фронтовичка. Многих в то время сосватала и поженила война или наоборот, развела и разбросала, перепутав дороги и судьбы.
Москва ошеломила меня бесконечным огромным бурным потоком бегущих людей. При выходе из вагона сколько бросилось к нам стариков и старушек, умоляющих поднести чемоданы! Саша и я в обеих руках несли по чемодану, это было нам под силу, но мне так стало жаль худенькую старушку, умоляющую заработать, и я дала ей свой красный чемодан. Потоки людей устремились в разные стороны. Старушка с чемоданом засеменила и исчезла в многолюдной толпе. Я боялась потерять Сашу и потеряла старушку из виду. К счастью, чемодан был приметный, полковница увидела его и закричала:
- Рая, вон ваш чемодан!
Я бросилась к старушке и забрала его, и больше не выпускала из рук свои чемоданы. «Простофиля деревенская! - ругала я себя, - потерять вещи, которые ценились, как кусок хлеба». Мы сдали вещи в камеру хранения и поехали в центр Москвы.
Кремль, Красная площадь, Собор Василия Блаженного поразили меня своим великолепием. Посетили Мавзолей Ленина. Впечатление от Москвы было огромное, невозможно его описать.
С Киевского вокзала едем в город Львов. Третий город встает на нашем пути, и все эти города отличаются своей архитектурой. Львов с остроконечными костелами и старинными европейскими домами очень понравился. Но жизнь там была крайне тревожная.
А вот и город Городок. Саша познакомил меня с командиром батальона Максименко и его женой. На его квартире позавтракали и ждали из села Завидовичи повозку. Через 2 часа приехали за нами два вооруженных автоматами солдата. Саше не терпелось показать мне красивую природу Украины, о чем я мечтала всю сознательную жизнь, поэтому изменили маршрут, поехали через село Большие Любляны. День был яркий,
275
солнечный, небо синее, бездонное, а на его фоне белые хаты, крытые красной черепицей, утопающие в зелени яблоневых и вишневых садов. Желто-розовые яблоки своей тяжестью наклоняли ветви, под которыми были подставлены подпорки. Около крайней хаты текла тихая речка, и в ней отражался, словно в зеркале, яркий пейзаж. Тишина и покой. А вот и украинка… в вышитой блузке и вышитом передником с деревянным цибером идет к речке. Так вот она, какая Украина, про которую рассказывал папа, но так и не мог передать неописуемой украинской природы и ее изобилия. И казалось неправдоподобным, что тишину этих садов ночью нарушают бандиты, стреляющие по нашим солдатам и украинцам. Красота – это торжество жизни. И вдруг – смерть.
Очень сложную и опасную жизнь сел скрывал этот чарующий пейзаж. Остатки украинской повстанческой армии (УПА), которой руководил Степан Бандера, действовали в 5 областях Западной Украины: Львовской, Станиславской, Дрогобычской, Ровенской, Ивано-Франковской. В марте 1946 года части пограничных войск были переведены в Западную Украину на борьбу с бандитизмом. Особую опасность представляла ОУН – организация украинских националистов. ОУН и УПА нападали на гарнизоны, нарушали связь, убивали активистов в селах и городах. Борьбу с ними части советской армии вели во время войны и после нее. Для Саши и многих офицеров и солдат война продолжалась до 1947 года. Было горько и обидно погибать через год и два после Победы. Саша был командиром роты 37 Ясского погранполка, и гарнизон его стоял в селе Завидовичи в 10 километрах от города Городок, куда мы и ехали.
Село Завидовичи очень большое. Возница остановил лошадей около гарнизона – большого белого здания из кирпича с конюшнями во дворе и двумя часовыми: у лошадей и подъезда. Саша представил меня заместителю командира роты и солдатам. Пошли в хату рядом с гарнизоном. Хата охранялась часовым. Саша познакомил меня с хозяйкой Евкой и хозяином Федькой Грицко.
- Наконец, вы Саша, женились, ведь пора уж, - сказала хозяйка.
Речь ее была смесью русских, украинских и польских слов, словно каша, сваренная из разных круп.
276
Мы с Сашей занялись уборкой. Но не успели вымыть пол, как принесли радиограмму с приказом прочесать села в течение 15 суток.
- Евка, - сказал Саша, - корми здесь Раю, пока у нас нет своего хозяйства. Вот деньги.
Евка деньги не взяла, но кормила.
Саша поздно вечером выстроил солдат, объявил им о задании. Потом зашел попрощаться.
- Вот тебе, Рая, заряженный пистолет и патроны на всякий случай. Кроме гарнизона и хозяйки никуда не ходи. Нельзя. Чтобы не было тебе скучно займись моим гардеробом, приведи в порядок костюмы. Пока я был в отпуске – произошли несколько ЧП, - сообщил Саша.
- Ты можешь мне сказать? – спросила я.
- Один солдат сгорел от спирта сырца – продукции местного спиртзавода. Две отличные лошади утонули в канаве, что возле спиртзавода. Двух солдат на куски порубили бандеровцы и из-под носа наших бойцов сбежали. Лейтенант Сагидулин – мой зам - очень переживает. Солдат и лошадей жалко. А бандеровцев надо искать.
Бандеровцы скрывались в схронах, искать их было трудно. Искали ночами, солдаты не спали. Сколько поленниц дров было перекидано, сколько подвалов осмотрено и картофеля перелопачено! Уставшие, они к утру валились с ног. В одной хате обнаружили между двойными полами бандеровца – сына хозяина. Его сагитировали бандиты воевать за самостийную Украину, он и пошел, а прийти с повинной побоялся. Он сообщил, что на опушке в лесу за речкой тщательно замаскированный схрон с оружием. Доступ к нему имеют три человека.
По приказу Белоногова произвели разведку боем. Сделали несколько выстрелов, противник не выдержал, сам себя обнаружил, обрушивая ливень огня на солдат. Несколько брошенных нашими солдатами гранат потрясли воздух мощным взрывом. Погибло три бандеровца, засевших в схроне, и весь запас боеприпасов взлетел на воздух. Солдаты не пострадали.
277
Саша вернулся домой очень уставший и грязный. Мы с Евкой нагрели воды, налили в большой круглый деревянный цибер, и Саша, раздевшись, сел в него. Я мочалкой мыла его и до красна растирала тело.
- Ну какое это купание без бани? Вода колодезная жесткая. Волосы от нее склеиваются в войлок, одно мучение. Саша, организуйте с солдатами баню,- просила я.
И вот, однажды, он приходит домой и говорит:
- Собирайся в баню. Сделали ее на спиртзаводе. Поедем на повозке.
Не забыть мне этой бани, до чего она была хороша: вода мягкая, тело блаженствует в тепле. Мы с Сашей мылись первыми. После нас пошли солдаты, парились и обливались с удовольствием.
- Как будто вернулся на родину,- говорил солдат ординарцу Грише,- встреча с родиной всегда начинается с бани.
- Жаль, что веничка березового нет, пахло бы, как в березовом лесу, - отвечал Гриша.
И потянулись дни и ночи, полные тревог за мужа и солдат, и томительных ожиданий. А деятельность моя сводилась к чистке пуговиц на офицерском обмундировании, пришивании манжет и подворотничков. Но, когда появлялся из командировки муж и спешил одеть начищенное до блеска обмундирование, то радостное выражение его лица тускнело также, как начищенные мной до блеска пуговицы. Я об этом химическом превращении металлических пуговиц я не подозревала и была огорчена и смущена, как будто меня обвинили в безделии.
Измученный бессонными ночами и уставший после прочесок, Саша скидывал тяжелые от прилипшей грязи кирзовые сапоги, я отскабливала толстый слой грязи хозяйским мастерком, тщательно мыла и просушивала. Через день-два эти сапоги снова будут беречь от грязи ноги моего любимого мужа.
Рано утром Саша уходил, не позавтракав, в гарнизон, да так голодом уезжал в штаб батальона.
278
Я ждала, переживала, не ела сама без него. Сидя у Евки в половине, окно которой выходило на гарнизон, я слышала, как, приехав, Саша распекал солдат, требуя от них воинской дисциплины. Раздраженный, возбужденный, приходил он домой и срывался на мне за каждый пустяк, обнаружив где-нибудь малейший беспорядок. Я сидела притихшая, не зная, как начинать нашу жизнь. Далеко не в розовом свете она начиналась. Жизнь вперемежку с боями, без оседлости, без общения, все мысли мужа сосредоточены на ликвидации и уничтожении банд, изнуряющие бессонные ночи вытравляли до капли все любовные излияния. Оставалось все терпеть и все переносить в надежде на лучшее будущее. Постепенно выявлялся принципиальный характер моего мужа, командирский тон в обращении ко мне, как к своим подчиненным.
- Обстановка требует чтобы ты ко мне пристраивалась, а я к тебе пристраиваться не буду, - резко и прямо объявил он мне.
«Надо терпеть,- думала я, - все-таки война идет». Он по-прежнему заботился обо мне, старался, как можно лучше одеть меня, чтобы я по внешнему виду не отставала от него. Если выдавалось свободных хотя бы пол-дня, мы ехали в Городок пошить мне костюмы и во Львов сшить мне кожаное и летнее пальто. И благодаря его заботе в такое трудное время у меня было столько прекрасной одежды, костюмов, платьев, пальто, шляп, сколько никогда больше не было в последующие мирные годы. Я ценила его заботу и не переставала его любить, и страдала от того, что не оставалось места проявлениям нежности.
Разве до нежности было ему, если идут ежедневные поиски бандитов, но все безрезультатно, а банда действует, терроризирует население, вселяет страх перед расправой, угрожает, деморализует работу школ, клубов.
Однажды, пришла к мужу директор средней школы в озабоченном состоянии. Вошли в комнату, и она подала ему записку за подписью главаря банды следующего содержания: «Готовь цибер для крови и мяса и мешок для костей». Записку она обнаружила на своем рабочем столе в директорском кабинете, когда пришла накануне экзаменов в школу. И тут я вспомнила 2 курс учебы в педучилище. Только-только закончилась учеба, как мы знали о том, что наших учителей призывают поехать
279
работать в освобожденные от польского ига районы Западной Украины и Западной Белоруссии. Эта учительница, движимая благородным порывом, завербовалась и по призыву партии и комсомола приехала сюда помогать устанавливать Советскую власть и строить социализм. У нее были все основания для тревоги: до приезда гарнизона была убита ее соседка - заведующая клубом. «Как ее любила молодежь, каким она организатором была…»,- говорила директор.
После ее ухода муж долго не спал.
- Где-то совсем рядом бандеровское гнездо, у нас под носом, а мы ищем в других селах, - говорил он.
Рано утром он ушел в гарнизон, собрал офицеров, и они думали и решали, как найти остатки бандеровских банд.
280
Глава 16
Ликвидация бандеровцев
Я уже начала привыкать к своему одиночеству и довольствоваться обществом хозяйки Евки и солдат гарнизона, куда я заходила по нескольку раз в день, чтобы получить сведения о ходе операций, сообщенных по рации. Я была очень озадачена тем, что муж, придя после совещания с офицерами, сказал:
- Рая, одевайся и пойдем погуляем по селу, в церковь зайдем.
- Да ты что? Зачем это? – удивилась я.
- Венчаться, - пошутил муж, - ведь я же женился. Посмотрим здешнюю церковь.
Я несказанно обрадовалась, оделась с большим старанием: юбка-плиссе, короткая элегантная курточка из леопарда, привезенная Сашей из Чехословакии, яркий шелковый платок надела по моде, скопировав ехавшую с нами полковничиху. Муж был одет в кожаное коричневое пальто, смотрелись мы эффектно. Пошли мы в церковь к утренней службе.
Служба уже закончилась, и верующие прихожане разошлись. Священник спешил закрыть металлические двери и шел нам навстречу. Поздоровались, любезно улыбаясь друг другу, и остановились. Я подумала: «Как умеют скрывать за любезной улыбкой нелюбезные мысли. А возможно, враждебные».
- Жена моя, православный отец, выразила большое желание посетить церковь, - говорил Саша.
А я подумала: «Врет он все, православный отец», но не выдала Сашу. Священник открыл двери. Меня поразила простота и бедность церковного оформления. Пол деревянный некрашеный, выщербленный каблуками и подошвами прихожан. Иконостас занимал переднюю стену и тоже был
281
беден, без всякой позолоты. Стены были беленые, не расписанные, украшенные множеством вышитых белых полотенец – это был дар верующих. Видно, что прихожане – местные крестьяне- были небогатыми.
Священник поднялся на возвышающуюся площадку клироса и прочитал какую-то молитву.
Пока я рассматривала расшитые полотенца Саша пришел в церковь со своей целью: не укрывается ли кто их бандитов в ней. Ничего подозрительного он не заметил, но, когда батюшка поднимался на клирос, он ногой придвинул коврик, прикрывающий на полу торчащий замок. Было ясно, что там был какой-то тайник.
- Саша, а вдруг бы нас поймали бандеровцы?- спросила я.
- Вокруг церкви в хатах наша засада, - ответил он.
Солдат из засады сообщил, что сзади церкви есть выход.
Были осенние темные ночи. Двое суток солдаты находились в засаде. На третьи сутки под покровом ночной темноты, когда еле различались силуэты людей, к церкви проскочили три фигуры. И вдруг одна фигура, скрючившись, бежавшая к церкви, остановилась, выстрелом предупредила об опасности. И тут началось… Один за другим выскакивали бандеровцы из-за кустов церкви, стреляя из автоматов, но падали, сраженные очередью нацеленного пулемета. Бандеровцы стреляли наугад в темноту. Под прикрытием огня здоровая темная фигура метнулась к реке, не стреляя. За ней бросился лейтенант Иванов и два солдата. Убегая, фигура сделала выстрел и ранила лейтенанта в руку, но была сражена очередью из автомата. Это был главарь банды, написавший записку директору школы. Бандиты, засевшие в саду у церкви, отстреливались.
- Сагидулин, дай гранату, - скомандовал Белоногов.
Раздался взрыв, вырвав с корнем дерево около церкви, огонь винтовок и треск автоматов прекратился. До рассвета сидели наши солдаты в засаде. Лейтенанта Иванова и двоих раненых солдат перевезали и отправили в
282
госпиталь. Бандиты были убиты не все: трое убитых, а двоим удалось проскочить, миновав огонь, они скрылись. Началась проческа села. Но никого не нашли ни этой, ни следующей ночью.
Услышав выстрелы, я убежала в гарнизон и сидела там до появления мужа.
Солдаты осмотрели церковь, замок был на месте. Запасной выход был закрыт священником.
В роту прибыло пополнение: лейтенант Гусаров с женой Шурой из Польши. Шура была москвичка. Поселили их тоже рядом с гарнизоном, их дом также охранял часовой. Но, когда наши мужья уходили на проческу лесов и сел, мы с ней ночевали у нас.
- Раечка,- говорила Шура, - знали бы вы из какого мы пекла приехали! Там тоже идет борьба с националистами.
- И здесь несладко, Шура. Ты стрелять умеешь? У меня под подушкой пистолет, - сказала я.
Шура как испугается:
- Рая, убери его! Я 8-ой месяц беременная, я не хочу спать на оружии, пусть дитя мое никогда не узнает войны.
Я убрала пистолет. Мне как будто впервые открылось содержание слова «мать». Мать – это жизнь на земле. Поэтому-то матери не любят оружия, ненавидят войну.
Я обратила внимание, как трогательно супруги Гусаровы целовались, когда прощались перед очередным заданием, на которое уходил муж. Мой Саша был суровый, строгий, собранный. Я старалась не замечать, привыкнуть.
Вести все тревожнее и тревожнее приходили из гарнизона: бандеровцы в Станиславском районе убили дочь полковника, ученицу 10 класса. В Дрогобыче кинули гранату в дом, где жила семья советского офицера. Мы с Шурой окна заставляли чемоданами, привязывали их, думая, что если кинут гранату, то она взорвется около окна.
283
В ноябре 1946 года проходила кампания: сдача излишков хлеба крестьянами-единоличниками государству. Ответственный за эту кампанию был назначен военком района Иванов. Евка пришла домой недовольная:
- Такая могутная страна, а с нас хлеб просят.
Шура не выдержала:
- Так это и хорошо, что могутная, ведь в Европе не нашлось ни одного государства, чтобы победить Гитлера. Из чего сложилось это могущество? Из 20 миллионов человеческих жизней, из миллионов подвигов и побед, из тяжелого труда в тылу. А за счет чего могутная держава? За счет колхозов. Вы живете единолично, а как бедно вы живете: пола глиняные, хаты крошечные, вместо мебели один сундук, который служит вам и столом и кроватью. В колхозы вам надо объединяться.
- Это верно, что у кацапов и дома деревянные, и полы из досок, но в колхозы пусть кацапы вступают, - говорила Евка.
Про войну и Бабий Яр они лучше нас знали и воочию убедились, какого лютого врага мы одолели. Но война не закончилась на их земле. Спокойной жизни мешали вылазки националистов.
Уходя на очередную операцию, Саша дал мне задание написать конспект 14 глав истории ВКП (б):
- Ты учительница, и для тебя ничего не стоит написать конспект, помочь мне.
Я, конечно, согласилась. В течение 15 дней, пока муж был на операции, я написала конспект 15 глав.
Саша вернулся с операции измученный и очень больной. Ночами была холодная погода, и он простудился. Два огромных фурункула: один на шее, другой на ягодице, не давали ему спать. Ординарец Гриша стал лечить его своим способом: нагрел нарезанный лук и слой лука приложил к фурункулу. Саша корчился от боли, а я кричала на них:
284
- Прекратите, кожу сожжете, а фурункул не исчезнет, пока сам не лопнет.
Бедный, бедный Саша! Как он страдал! А тут еще мой, плохо написанный конспект стал смотреть и не сдержался:
- Рая, мне стыдно показать такой конспект. Ничего не выделено, не подчеркнуто, грязно. Перепиши снова.
Что значит переписать 14 глав? С тех пор я ненавижу всякую писанину. Но я все-таки переписала. Конспект был отличным, и был документом, подтверждающим, что мой характер сломлен.
- Саша, - говорила я,- когда вы вечером уходите на операцию всех вас могут пересчитать.Я каждый раз стою за толстым деревом и провожаю вас. Солдаты сильно матерятся.
- Как ты могла до такого додуматься? Ведь часовой мог пристрелить тебя вместо бандеровца! А матерятся потому, что они прошли всю Европу, а война для них еще не закончилась. У Сагидулина жена и сын, а в отпуске он еще ни разу не был.
В Станиславском районе подорвались два солдата при проческе леса. Найденные во время рейдов бандеровцы все чаще сдавались по одиночке, не вступая в бой. Наш хозяин Федько – очень добрый крестьянин, стоял далеко от политики. Старший брат был председателем горисполкома города Городок, а младший – директором спиртзавода. Грицко – бывший бандеровец, пришел с повинной год назад. Вот такая сложная жизнь была в семьях и селах. Друг друга соседи боялись.
Однажды, оставив Шуру в хате, я вышла во двор. На улице строились солдаты, я различала их силуэты, взобравшись на большой круг точила. Круг повернулся, и я упала на ручку точила, посадив на ягодицу синяк. В хате я рассказала Шуре о своем приключении, возмущению ее не было конца:
- Как тебя угораздило на точило залезть?
285
- Не ругайся, Шура, я солдат провожала. Ведь идут они воевать.
Я знала в гарнизоне всех солдат. А от мужа мне попадало, когда я без причины подвергала свою жизнь опасности.
Однажды, я захотела соленых огурцов и решила в воскресенье поехать с солдатами на базар в Городок. Рано утром старшина разбудил меня. Было темно. Два солдата с винтовками и я сели в повозку. Проехав половину пути, солдат шепнул мне: «Ложитесь в повозку». Я прилегла, звякнули затворы винтовок. Повозка поравнялась с попутчиками: мужчиной и женщиной. Проехали без приключений. Я пошла на рынок. Это была настоящая сорочинская ярмарка. Особенно меня удивило обилие яблок. Яблоки на возах, в ящиках, мешках, корзинах. Красные, желтые,зеленые. «Вот эти бы яблоки, да на Урал! Никто их тут не берет»- подумала я. Мы ведь даже не видали, как они растут. Я искала соленые огурцы, но еле-еле нашла. Купила я огурцы у одной украинки, уже последние, и попросила попить рассолу. Приложилась к ведру и долго не могла оторваться. Пью и пью…
- Милая, - говорит мне торговка,- а плохо не будет? Ведь рассолу-то полведра было, и как в тебя вошло?
Через три дня по прибытии мужа солдаты доложили ему, что я ездила на базар. А бывший ординарец Гриша нажаловался, что меня чуть не посадил на штык солдат Козлов.
А дело было так. Вышла я из хаты и смотрю: часовой Козлов медленно ходит взад-вперед. Думаю, пока он идет, отвернувшись, его запросто можно снять. Подбегаю сзади и кричу ему:
- Козлов, сейчас я тебя сниму!
- Если бы вы не произнесли ни слова- я бы вас на штык посадил.
- Да ты что, Козлов?
- Я же на посту с оружием!
286
- А если бы это была не я, а бандеровец!
Муж крепко ругал меня и солдат, которые возили меня на рынок. Целовал меня он в то время редко, а чаще ругал. Я жаловалась Шуре, что он не любит меня. Шура сделала мне красивую высокую прическу, какие носили в Польше, и успокаивала меня:
- Я сижу, любуюсь на тебя и завидую, какая ты красивая. Кончится война и все изменится. Любит тебя твой Саша. В такой обстановке когда ему заниматься нежностями?
Однажды, Саша пришел домой очень озабоченный. Тайно организованная группа содействия Красной армии давала сведения о пребывании бандитов в Городокском районе, которые составили список самых активных работников сел. Несколько членов группы содействия Красной армии оказались предателями и в одну из сентябрьских ночей зверски расправились с 7 сельскими активистами. Семь жертв, семь жестоких смертей. Девушку, секретаря комсомольской организации, повесили. Председателя сельского совета связали, положили на него шкаф с бумагами и сожгли. Но прежде, чем убить – пытали: выкалывали глаза, отрезали уши, носы – издевались, как могли.
Вся рота принимала активное участие в проческе лесов Львовской и Дрогобычской областей, очищая их от бандеровцев. В одном из заросших кустарником оврагов подразделение Белоногова наткнулось на бандитский схрон. Бандиты открыли по пограничникам ружейно-пулеметный огонь и начали отходить в глубь леса. 12 бандитов в перестрелке было уничтожено, остальным под покровом ночи удалось скрыться. В офицерской планшетке, найденной в схроне, рядом с подробными картами Львовской, Дрогобычской и Станиславской областей Белоногов нашел несколько фотографий. На каждой из них было изображение одного и того же человека: открытое лицо со шрамом на правой щеке. Человек этот был одет в советскую офицерскую форму. На одной из фотографий, сделанных в Минске в 1939 году, неизвестный был в звании старшего лейтенанта, на трех – в звании капитана. Четыре ордена и шесть медалей сверкали на его груди. Особенно заинтересовала Белоногова одна фотография, сделанная на фоне Кремлевской стены. Рядом с капитаном стояла молодая женщина лет 22-х. На обратной стороне была надпись: «Май, 1941 год».
287
И тут Сашу озарило. Он вспомнил деревню Выковцы, небольшой глинобитный домик на окраине ее, младшего сержанта Иванова, убитого штыком, и диверсанта в форме пограничника со шрамом на правой щеке.
Три месяца гонялись солдаты за диверсантом. В конце декабря 1946 года от местного жителя Белоногов узнал, что в доме лесника скрываются бандеровцы. Надев белые маскировочные халаты, пограничники оцепили лесника. Луна ярко освещала всю округу. Кругом стояла мертвая тишина. Неожиданно заговорили пулеметы. Бандеровцы первыми открыли огонь. Бой шел до утра. Заняв круговую оборону, бандеровцы отбивали атаки. И только когда бандитская пуля ранила в плечо помощника командира роты старшего лейтенанта Сагидулина, Белоногов приказал стрелять по дому трассирующими пулями. Загорелась хата. Бандиты побежали из горевшей хаты в сарай. Вскоре загорелся сарай, набитый сеном. Но не один из бандитов не захотел сдаваться в плен. На остатках пожарища Белоногов нашел труп своего «старого знакомого» со шрамом на правой щеке.
За мужество и героизм, проявленные в боевых действиях с бандеровцами, капитан Белоногов был награжден орденом Красного знамени.
В это время в гарнизоне оставалось 5 человек: повар, писарь, старшина и 2 солдата. Когда я пошла в гарнизон, то увидела, что нет часового у гарнизона.
- Это что вам капитан приказал снять часового у гарнизона? – спросила я.
- Нет. Не было такого приказа. Но у меня нет людей.
- А у лошадей стоит часовой? – спрашиваю я.
- У лошадей стоит.
- Ну, вот и сюда поставьте. Делайте вид, что есть у вас люди.
- Слушаюсь,- отвечает старшина.
288
Мы с Шурой почти не уходили из гарнизона. Двух офицеров ранило. Сагидулина отправили в госпиталь во Львов. Нас все время мучил вопрос: живы ли наши мужья? Ведь Саша стоял рядом с Сагидулиным, когда раздался выстрел. Как мы переживали за убитых и раненых солдат! И радовались, что наши мужья остались живы-здоровы.
Страна готовилась к выборам в Верховный, областные и районные Советы депутатов трудящихся. Кандидатов в депутаты охраняли, но уже не стало вылазок бандитов. Во Львовской области стало тихо. Львовский округ и гарнизон наш расформировали в связи с ликвидацией бандеровцев. Муж сдавал в батальон всех солдат и вместе с ними и имущество.
Не обошлось и без инцидента. 5 человек солдат выменяли на вещи по кружке спирта-сырца местного спиртзавода, выпили на голодный желудок. Их оставили в гарнизоне. Один совсем был в безнадежном состоянии. Мы пытались напоить его кислым молоком, но все бесполезно. Положение было серьезное. Солдаты измучились с неудачливым пьяницей и готовы были бросить с ним возиться, но я настояла на том, чтобы мы привели его в чувство:
- Нет! Принимайте все меры, но солдата надо оживить. Сходите к соседям, может, они подскажут средство.
Старшина привел соседа Ивана.
- Мочой его напойте, ребята,- сказал Иван.
Солдаты ложкой расцепили зубы и влили в рот мочу незадачливому пьянице. Прошло 10 минут, и тот открыл глаза. Все обрадовались.
- Если бы не настойчивость вашей жены, - говорил старшина мужу, - солдат бы умер.
Все обошлось благополучно, Саша был доволен. Готовились к отъезду. Мы поехали в город Городок, где остановились на квартире у военкома и стали ждать назначения.
289
Глава 17
Дорога на Крайний Север
Через месяц мужа вызвали во Львов за назначением. Собираем вещи раненого Сагидулина, который находится на излечении в госпитале и едем вместе во Львов. Тащим два тяжелых чемодана к нему. Он вышел к нам бледный и озабоченный:
- Сейчас наверняка меня спишут в запас, поеду к жене и сыну.
- Ваше счастье, что оба живы остались, - говорила я.
Мы последний раз виделись с Сагидулиным. Тепло попрощались, и дороги наши разошлись навсегда.
Пошли мы с Сашей на Львовский базар, чтобы купить модный шерстяной платок и теплые носки. Сделали покупки и уже пошли в штаб полка, как вдруг лицом к лицу встретились с Васей Радченко.
- Вот так встреча! – обнялись и расцеловались.
- Рая, это мой сослуживец по границе, с соседней заставы, замначальника погранзаставы Вася Радченко, - познакомил меня Саша, и, обращаясь, к Васе сказал,- ведь мы с тобой также случайно встретились в Вене! Наверное, не случайны эти случайности!
- Ты получил, Саша, назначение?
- Нет еще. Сегодня к 2 часам вызывают. Идемте в бар, выпьем по кружке пива, отметим встречу.
Пиво в Львове было действительно отменное. Темно-коричневое, красивое, приятное на вкус, высокой плотности, пена шапкой стоит и не садится. В баре играл скрипач. Посидели, муж с Васей вспомнили Вену, погибших и живых пограничников.
290
Потом пошли мы на базар. Вася говорит:
- Я тоже жду назначения, потом поеду в отпуск к матери. Пишет, что невесту нашла. Рая, какое платье купить для невесты? Я не разбираюсь, подскажите.
- Мне голубое очень понравилось, но ведь нужно знать рост и размер, - отвечала я.
- А вот этого-то я как раз не знаю. Значит, покупка не состоится.
Пошли мы с базара, видим, пончики продают величиной с куриное яйцо по 1 рублю. Мы купили по пончику, откусили, а они пустые – одна корочка. Мы засмеялись. Давно нам не было так весело. Долго прощались без надежды на встречу.
Во Львове мне сшили 2 пальто, одно кожаное. Саша привез кожу из Братиславы. Купили модную шляпу с полями, потом еще одну. Саша считал меня красавицей и хотел, чтобы я одевалась в соответствии со своей внешностью. Если он встречал женщину в красивом платье, то говорил мне:
- Почему бы тебе не сшить такое же элегантное платье?
- Оно, наверное, очень дорогое, - отвечала я.
Саша никогда не жалел денег мне на одежду. Он часто говорил: «Дорогому бриллианту нужна дорогая оправа».
Есть пословица: «Не дорого денежку нажить, а дорого израсходовать». Деньги Саша не транжирил. Хоть малость, но всегда откладывал на книжку. А потом покупал какую-нибудь стоящую вещь.
Забрали мы все свои вещи и пошли в полк. 500 офицеров, одних, без жен и семей, по приказу министра МВД СССР направили на Крайний Север в распоряжение начальника Дальстроя МВД СССР генерала Никишова.
Шура Гусарова поехала рожать в Москву, а мужа ее перевели в
291
Станиславскую область воевать с бандеровцами. И мы навсегда потеряли их из виду.
Впервые слышим слова Магадан, Дальстрой. От Москвы больше 15 тысяч километров. Я беременна. Соображаем, как поехать вместе.
- Где наш дом, Саша? – спрашиваю я.
- Куда приедем, там и дом будет,- отвечает он.
- Тогда бери мне билет до Хабаровска.
- Я тоже так думаю. Снимем квартиру, поживешь пока.
С города Городка вещи отправили багажом: сундук и ковер. Взяли по 2 небольших чемодана. Попутчиками нашими были офицер с женой. Вещей у них тоже было много. Ехали они до Свердловска, и нам было очень удобно с ними ехать.
Такая тяжелая война и неизбежные трудности в стране были благодатной почвой не только патриотизма, героизма, но и криминала. Изобиловали спекулянты, особенно табачники. Они оптом скупали в деревнях табак и возили в города, там продавали по дорогой цене. Инвалиды, обнажив культи отрезанных рук, ходили по вагонам, пели песни, собирали деньги. Кто не мог петь – просто просил милостыню. Ожили воры, преступления которых принимали самые разнообразные формы. Были случаи, что закидывали крючки в окна вагонов и стаскивали вещи. На перронах резали сумки, воровали чемоданы, накидывали на них корзины. Мы, выйдя из вагона с нашими попутчиками, пошли первыми к машинам, чтобы побыстрей уехать на такси. Такси были грузовые. Десятки, если не сотни людей бежали рядом с нами и просили поднести чемоданы, чтобы заработать. Я уже имела негативный опыт в первую дорогу и чемоданы из рук не отпускала. Скопище народа, и вдруг крик женщины:
- Помогите, чемодан стащили!
- Саша, надо помочь женщине, - сказала я.
292
- Это может быть провокация, отвлекающий маневр, - ответил Саша.
Больше женщина не кричала.
Ехали мы на такси на открытой машине, а сами смотрели во все глаза за дорогой, куда нас везет шофер, чтобы и тут не было неприятностей. В Москве договорились так: один из наших мужей остается с нами, другой идет к кассе покупать билеты.
Приехали в Свердловск. Я в демисезонном пальто, а Свердловск встретил нас трескучими морозами. Пока выходили из поезда, из моих карманов украли мои шерстяные перчатки, пришлось надевать белые летние. Декабрь месяц. Приехали и сразу пошли покупать валенки. Купили обоим по паре фетровых валенок.
Наконец, приехали в свое родное Зауралье. В Качесово у его родителей я сама сшила воротник и шапку Саше, а также себе из серых каракулевых шкурок. Мы одеты были одинаково: в кожаных пальто и каракулевых воротниках и шапках, отличался только покрой. Насушили сухарей, молока накипятили 10-литровую канистру. Саша купил билеты до Хабаровска и мы поехали в неведомый для нас край.
Ехали до Хабаровска 7 суток. Я так хотела увидеть всю вою Родину, что с утра пораньше садилась к окну и смотрела, смотрела… Пейзажи за окном мелькали, точно на экране. Какая огромная Сибирь, и как она мало заселена! Порой кажется, что мы стоим на месте, а мимо нас движутся однообразные пейзажи: равнины, речки, леса, редкие селения. Снега и снега. И нет им, кажется, конца и края. Ехали мы по Сибири – месту ссылки революционеров и декабристов.
А потом, после Иркутска пошли тоннели и тоннели. И вот перед нами озеро Байкал. Зимой оно напоминает огромную с ровным дном чашу с остроконечными боками. Это сопки с заснеженными хвойными лесами. Железнодорожный состав зеленой лентой, прижимаясь к сопкам, как бы висит над озером полудугой. Мосты издали кажутся такими легкими, а опоры такими тонкими, что страх берет. Мы за свою жизнь на Крайнем Севере пять раз будем проезжать по этому пути возле Байкала и летом, и зимой.
293
Летний пейзаж Байкала был изумительный. Его нельзя было сравнить ни с каким другим озером. Все пассажиры, не отрываясь, смотрели на созданную природой красоту, а также восхищались тем, как искусно была проложена железная дорога по краю сопок. Я вспоминала своего папу Семена Романовича, который два года ездил на строительство этой железной дороги со своими земляками еще до революции в 1912- 1913 годах. И, конечно, не мог он предположить, что кто-то из его детей поедет по этой дороге.
Ехали мы на так называемую Колыму с центром в городе Магадан. Я по своей неосведомленности и не знала, что этот края является местом высылки преступников, осужденных за предательство в войну, за убийства и грабежи; женщин, осужденных за сожительство с немецкими солдатами и офицерами. Власовцы, бульбовцы, полицаи по заслугам были отправлены в эти далекие места. Мы же ехали туда, выполняя долг перед Родиной. Не зря на Крайнем Севере была поговорка: «На Колыму попадают только по приказу или указу». Но всегда были и будут люди, одержимые открытиями богатств природы – разведчики недр, которые ехали на Колыму не всегда по приказу.
Приехав в Хабаровск, мы пошли в организацию от Дальстроя. Нам дали гостиницу. Нам сообщили, что офицеров не будут перебрасывать на самолетах, будут отправлять на пароходе с наступлением навигации.
В гостинице условия были такие, что в одной большой комнате жило 7 семей. Все молодожены, только у одной семьи был ребенок. Спали на полутораспальных кроватях. Готовили на общей кухне в этой же гостинице. Здесь же была и прачечная.
Саша с офицерами поехал посмотреть Владивосток. Город произвел на него огромное впечатление. Он восхищался, что на другом конце страны такой современный город. Красивая огромная бухта и ресторан в ней «Золотой рог».
Однажды, муж приходит и говорит:
- Рая, ты знаешь, кого я встретил? Угадай! Васю Радченко!
294
- Он с женой?
- Нет. Так и не женился.
Встретились с Васей, провели приятный вечер в задушевной беседе. Много офицеров было холостых. Некоторые женились в Хабаровске, другие в Находке.
- Ну как, Василий Никитич, твои дела?
- Да вот на Колыму направили по приказу. Был у своей матери. Отдохнул, но от невесты отказался. Самому нужно выбирать, чтоб душа лежала. Познакомился я тут с одной женщиной и кажется женюсь. Но только она с сыном. Первый муж у нее погиб. Пока оставлю ее здесь, потом заберу.
И Вася рассказал необычную историю своего знакомства со своей будущей женой. Вася с друзьями-офицерами сидел в ресторане. Ели и пили вдоволь, а когда пришло время расплачиваться, то денег не хватило. Гардеробщица не выдала Васе пальто, пока тот не расплатится. Вася записал адрес гардеробщицы, сходил за деньгами и поехал отдать их. Когда пришел к этой гардеробщице из ресторана, увидел ее дочь, влюбился и так они познакомились.
Жену Васи звали Надя, Надежда Николаевна. Детей от Васи не было, но супружеская жизнь семьи Радченко была очень счастливая.
Хабаровск расположен на 3-х сопках. На одну поднимешься - видно другие сопки, на одной – гостиница, на другой – центральный рынок. За рынком в пригороде китайские фанзы, в них, наверное, живут китайцы.
- Рая, ты здесь не заблудишься, весь город на виду.
- Да, Саша, это верно.
После отъезда с Западной Украины, где была напряженная боевая обстановка, мы в Хабаровске отдыхали: ходили в театр, кино, гуляли, читали книги. Зарплата мужьям шла, пайки офицерские тоже.
295
В апреле месяце 1947 года все семьи офицеров переехали в бухту Находка в транзитный городок, где жили до начала навигации 14 мая. Несколько огромных бараков на одной из сопок составляли этот городок. Два яруса нар без клопов и тараканов. Отделялись друг от друга простынями. По- середине барака стояло 3 большие печки-буржуйки, которые в холодное время пожирали очень много дров. На них мы и готовили. Всех офицеров обеспечивали свежим мясом, хлебом, крупами, картофелем, соленой капустой, консервами. Саша договорился с совхозом, и я, как беременная, стала получать свежее молоко. Кухня с огромной печью была построена отдельно.
Нам продуктов хватало, а в городе было голодно. Булка хлеба стоила 160-180 (16-18) рублей. Консервы рыбные из лососевых рыб мы не съедали, так как покупали настоящих крабов и рыбу, варили их и жарили.
14 мая 1947 года очень памятный для нас день. Огромный океанский пассажирский пароход «Феликс Дзержинский» стал для нас временным домом. Из бухты Находка до бухты Нагаево плыл он 6 суток, и то, благодаря тому, что шторм был только в 9 баллов - это не очень большой шторм. Сильный шторм 12 баллов. Вез он нас в ледяной архипелаг ГУЛаг на 8 лет. Ледяной потому, что там вечная мерзлота.
Впервые очутившись на таком большом комфортабельном пароходе, хотелось все увидеть, все запечатлеть в памяти. Когда судно отходило от берега, мы услышали протяжный гудок. Мы все на палубе, любуемся безбрежным простором, прощаемся с Находкой. Над нами летали чайки и громко кричали, но с выходом в открытое море, и чайки покидают эту безбрежную водяную пустыню. Японское море встретило нас спокойно, и мы беззаботно гуляли по палубе, дивились тому, какая у нас большая страна. Когда проходили пролив Лаперуза, издали показались полоски земли – это Японские острова.
Вышли на просторы Охотского моря. Путь от Владивостока до Магадана 2 700 километров и все морями. На третьи сутки заштормило, пароход стало покачивать. Мы находились в твиндеке, а под нами трюм. Два яруса насмерть прикрепленных кроватей. Члены экипажа плотно завинтили иллюминаторы. Все больше усиливалась болтанка, многих свалила в постель. Началась морская болезнь: мутило на желудке,
296
кружилась голова, у многих открывалась рвота. Я лежала, не поднимая головы. А как хочется видеть разбушевавшееся море! Держась за стенки, качаясь, иду в туалет, где открыты иллюминаторы, приподнимаюсь на носочки, с ужасом наблюдаю и не нахожу слов, чтобы выразить таившуюся в морской пучине силищу и грозную стихию, никому не подвластную и никем не укротимую, где властвуют тайные законы природы. Смотрю вниз: где-то далеко внизу начинается волна, затем она поднимается все выше и выше, вот она уже становится огромной горой с 4-х этажный дом, затем медленно опускается вниз. Волны, как огромные длинные горы, надвигались одна на другую и убегали одна от другой. Цвет воды становился угрожающе темно-зеленым, а ночью море особенно страшное.
На четвертый день от сердечного приступа умерла женщина-пассажирка. Пароход замедлил скорость и дал тревожный протяжный гудок. Хоронили по морскому обычаю.
Саша приносил мне еды, очень беспокоился обо мне. Чувствовал себя он хорошо, в отличие от многих не болел морской болезнью.
Одна из пассажирок рассказала, как она ехала однажды на грузовом пароходе «Джурма». Плыли они 20 суток, был шторм 12 балов. С палубы смыло все, что было к ней прикреплено: лошадей, трактора, оборудование, а пассажиры, задыхаясь, болтались вместе с судном, потеряв надежду на жизнь. Кончился запас пресной воды, продуктов, болели дети, взрослые лежали пластом, а шторм не утихал. На 21-ые сутки море угомонилось, ветер стих и они пришвартовались в Петропавловске-Камчатском. Набрав воды и продуктов прибыли в бухту Нагаева.
Подходил к концу и наш рейс. Впереди нас ждала неизвестность.
297
Глава 18
Колыма. Адыгалах. Жертвы репрессий
- Рая, как ты себя чувствуешь? Идем в ресторан, покушаем. Скоро бухта Нагаево, скоро Магадан, - обращается ко мне муж.
- Мне уже лучше. Идем. Неизвестно еще когда и где нам придется поесть, - отвечала я.
И мы пошли в ресторан теплохода. Покушав, поднялись на палубу, где стояли пассажиры. Всем было интересно, какой же он Магадан, и не терпелось, наконец, сойти на берег.
На берегу играл духовой оркестр, и стояло множество мужчин. Все в бушлатах и шапках. Бушлаты на них были темные или уже побелевшие от большого срока носки. Это были или заключенные, работающие в порту, или уже освободившиеся, мечтавшие о выезде на материк. Женщин почти не было. Пароход пришвартовывается, спускают трап, и мы ступаем на неизвестную до сих пор загадочную землю Крайнего Севера. На память приходят первопроходцы, нашедшие здесь могилу. От этих мрачных мыслей становится скверно на душе. Все вещи и людей погрузили на машину и повезли в санпропускник. Пройдя санобработку, которая заключалась в мытье в бане, мы пошли к своим машинам, где лежали наши чемоданы, охраняемые солдатами. Затем повезли нас в транзитный городок города Магадана.
Бухта Нагаево в то время представляла собой поселок из частных домиков и хат всякого рода, бараков, рассчитанных на временное жилье, а Магадан, его центральные улицы и административные здания были внушительного вида. Это был центр всей Колымы, ее сердце. Окраины города тоже состояли из частных домиков и бараков. Снова нас ждали нары в бараке транзитного городка Магадана, такие же, как и в Находке. Прибыли мы 20 мая 1947 года.
298
Оставив семьи, офицеры пошли в Главное управление Дальстроя получать назначение. Специально созданная комиссия брала личные дела, решала и объявляла должность в каком-нибудь из управлений. Вся Колыма делилась на управления: горнопромышленное, геологоразведочное, автотранспортное, дорожное, речного флота и другие. Саша был назначен начальником спецотдела дорожного управления, которое находилось в поселке Адыгалах Сусуманского района Магаданской области, Вася Радченко – начальником спецчасти транспортного управления в поселок Мякит.
На Колыме не было железной дороги. Главной артерией ее было Колымское шоссе, и центральная улица Магадана, по которой шли грузы с бухты Нагаево, называлась Колымское шоссе, переименованная позднее в проспект имени Ленина. Шоссе шло до поселка Усть-Нера Индигирского горнопромышленного управления. От шоссе шли ответвления, связывающие управления с приисками и рудниками. Одни поселки имели якутские названия, другие – русские.
Трасса шла через поселки Мякит, Ягодное, Аркагала, Адыгалах, Усть-Нера, который был в 1200 километрах от Магадана. По административному делению поселок Усть-Нера входил в Якутскую ССР, но подчинялся Магадану.
Колыма представляла собой изолированный архипелаг, связь и снабжение которого осуществлялись по морю или по воздуху. Взору вновь прибывших на Колыму открывались совершенно новые картины природы. Вся Колыма состояла из пологих гор, покрытых редким лесом и кустарником, эти горы почему-то называют сопками. Через сотни километров между поселками и около них – море намытых песков и кое-где драги – золото здесь добывали прямо наверху. Драги – это огромные, невиданные нами ранее, транспортеры, или вернее, промывочные машины. Уголь был свой, колымский, добывался он возле каждого поселка.
Трасса была опасная: шла по сопкам. В некоторых узких местах отвесные скалы нависали над машинами, готовые вот-вот упасть на головы. Эти участки трассы назывались: Дунькин пуп, Подумай, Дедова борода … Поселок Усть-Неру окружали столбы подобно красноярским.
Какое огромное количество ягод растет в горах! Их не собирали, а
299
скребли скребками, сделанными из жести с деревянной ручкой, как совки. Брусника, голубица, морошка, рябина, жимолость. Самая чудесная из них – жимолость. Длинная овальная с отливом темно-синяя ягода с приятным, неповторимым ароматом.
Доехав до поселка Аркагала, мы заночевали у старшины-сверхсрочника, а утром на присланной за нами легковой машине выехали в поселок Адыгалах. Нас съехалось 6 семей, одна из них – Сережа Павлов с женой Катей из Верхней Пышмы Свердловской области, и несколько холостых офицеров. Сережа работал у Саши в отделе, и мы дружили с ним и его семьей всю жизнь.
Прибыли на место 10 июня, находясь в дороге почти полгода. Отдыхали от боев, но устали от тяжелого переезда и бараков в транзитках и общежитиях. Тем не менее, еще раз пришлось пожить 2 недели в общежитии. Наслушались мы про Колыму всяких легенд и былей. Запомнились мне такие четверостишья:
Колыма, Колыма,
Чудная планета,
Десять месяцев зима,
Остальное лето.
И еще: Сто рублей – не деньги,
Сто километров – не расстоянье,
90 лет – не старуха.
К сожалению, здесь больше правды, чем выдумки.
По всему пути в поселках нам встречались у столовых, у магазинов мужчины в бушлатах. Офицеры заводили с ними разговор, спрашивали, сколько они здесь живут, есть ли жены и семьи, и мы слышали, как они отвечали: 18 лет, 15 лет, и ни у кого не было здесь ни жен, ни детей. Вид у них был немытый, изможденный, серый.
Один раз вербовали на Колыму по комсомольским путевкам, молодые девушки приезжали сюда и выходили замуж, но в основном, ехали семейные. С нашим пароходом приехало много вольнонаемных по
300
договорам. Послевоенные годы были очень трудными в смысле продовольствия.
В войну на Колыме было легче. Весь этот огромный край в годы войны снабжала Америка. Это была помощь очень ощутимая: хлеб, консервы, крупы, специи… Закончилась война, и снабжение прекратилось.
Навигация только-только открылась, так что цены в магазинах были баснословные: 1 килограмм мяса оленины стоил 90 рублей, говядины – 100 рублей, десяток яиц- 200 рублей, живая курица от 350 до 500 рублей, один стакан табаку – 30-40 рублей и дороже (это в старых деньгах до реформы 1961 года).
Послевоенная служба войск МВД в Дальстрое была очень нелегкой. В европейской части Союза, в районах, подвергшихся оккупации и разрухе, города очищались от пепла и руин, поля от траншей и воронок, новые корпуса жилых домов воздвигались на выжженных и израненных местах. А общество очищалось от порожденных войной вражеских элементов: власовцев, бандеровцев, бульбовцев, полицаев, воров, всякого рода предателей и уголовных преступников. Вся эта вредная накипь изолировалась и отправлялась в отдаленные районы нашей страны. Были и пленные: немцы и японцы. Появилась потребность в укреплении Севера офицерскими кадрами.
На Колыме четко работали все службы, каждое управление выполняло свои функции: дорожное, транспортное, геолого-разведочное, горно-промышленное и другие. В послевоенные годы много прибыло вольнонаемных из Москвы и Ленинграда. Люди ехали на заработки. Десятки тысяч людей в управлениях – это были все вольнонаемные.
Что касается заключенных, то не было произвола и самоуправства по отношению к ним со стороны офицеров. Если и были такие случаи, то они были связаны с переводом из одного лагерного пункта в другой, и все они карались законом, если эти случаи были связаны со смертностью от морозов. Самовольно никто не имел права производить даже передвижение. Начальник ГУЛага генерал Деревянко лично сам проверял в лагерях кухни и их снабжение, чтобы не было хищений. Там, где увеличивалась смертность заключенных, назначались комиссии,
301
выявлялись причины и принимались меры. В одной из таких комиссий были мой муж и врач Зеркальцева. Отдаленность от материка обеспечивал полную изоляцию заключенных, но суровый климат требовал большой выносливости, хорошего питания, а доставка продуктов только морем вызывала перебои в снабжении всего населения. Смертность среди заключенных была высокой, так в одном только нашем дорожном управлении она доходила до 30 человек в сутки.
Многие приехавшие молодые семьи пополнились новыми гражданами и гражданками. Катя Павлова, жена Сережи, родила дочь Альбину, а у меня 28 августа 1947 года родился сын, которого я назвала в честь своего любимого мужа Сашей. Какая это была неописуемая радость!
Муж, когда я пришла домой из больницы, подарил мне белые модельные туфли - лодочки, когда он их заказал шить, я и сама не знаю. Мы были счастливы, как могут быть счастливы люди, у которых появился первенец.
Возможно, кто-то, прочитав эти строчки, будет удивлен: как можно быть счастливым на Колыме? Разными путями люди попадали сюда, но только вольнонаемные приезжали по своей воле. Волей судьбы мужу пришлось служить в органах МВД и попасть в этот суровый край. Где бы ни жил человек, какие бы тяготы ни испытывал, но он имеет право на личное, семейное счастье, насколько это было возможно в условиях Колымы. Муж берег меня от негативных впечатлений и эмоций, наверное, поэтому ничего не рассказывал о своей работе. Тогда я не знала, что большинство заключенных были репрессированы, я только могла об этом догадываться.
Одновременно со мной в роддоме лежала продавец продуктового магазина Аня. Она странно себя вела, чем возмущала весь медперсонал: тайно сбегала из роддома домой, приходила расстроенная. Через три месяца Катя Павлова рассказала мне секрет ее побегов из роддома. Муж Ани также работал продавцом в продмаге и стал мошенничать: завышать цены, чтобы положить себе в карман незаконную прибыль. Когда Аня лежала в роддоме, он находился под следствием. Дали ему 10 лет. Молодой, красивый грузин не выдержал лагерной голодного существования и умер. Ане некому было помочь. Яслей не было. Уходила
302
на работу, оставив мальчика одного, закрыв на замок. Изредка прибегала посмотреть и находила его заплаканного, закаканного и измученного. Жаль было Аню и ее малыша. А кто виноват?! Правильно ценили наши предки превыше всего честность: «Беден, да честен»,- говорили они.
Поселок был небольшой, было немного зеленых деревьев, кажется, лиственниц. Эта рощица тянулась от сопки до поселка, но была частично вырублена. Стоит этот поселок на берегу реки Аян-Юрях – истоке реки Колыма. Дома в нем деревянные, и совсем немного кирпичных. Нам дали одну комнату на общей кухне с редактором местной газеты в одноэтажном полублагоустроенном доме. Отопление было паровое. Электричество давали только до 12 часов, воду привозили в бочках, электроплиток не было, чтобы приготовить пищу топили печь на кухне. Дрова привозили от управления, а кололи мы сами. Туалет был теплый, но выгребной.
303
Глава 19
Усть-Нера. Усть-Омчуг
Через год мужа перевели на повышение в Индигирское горно-промышленное управление в поселок Усть-Нера за 1200 километров от Магадана. Усть-Нера – административный центр Оймяконского района. Переезжали в грузовой крытой машине. Я с сыночком сидела в кабине. Проехали самый красивый на Колыме поселок Ягодное, а затем -Сусуман. В Сусумане у знакомого офицера отдохнули немного от болтанки в машине и поехали дальше, до Усть-Неры.
Отдельный домик из крохотной кухни и большой комнаты с печкой буржуйкой был нашим жилищем. Саша достал строительный материал, нашел плотников и пристроил кухню, чулан с теплым выгребным туалетом, коридор. Из кухни получилась маленькая спальня. Нанял печников, купил кирпича и сделали две печи.
Сынок наш подрос, и я устроилась в управление рядовым бухгалтером. Яслей не было, и мы наняли освободившегося мужчину в дневальные. Его порекомендовали сотрудники из лагеря, где он отбывал срок и получил на покосе травму. Звали его Антон Иосифович Василевский, по национальности белорус. Жил он у нас, как член семьи, очень любил нашего сыночка. Своих детей у него не было. И мальчик очень к нему привязался. Антону некуда было ехать на материк, у него был свой дом на Колыме в поселке Мякит, но жена его вышла замуж за квартиранта, и на материк он не спешил. Создавшаяся обстановка заставила его переждать суровую зиму. Антон сам себя сохранил в тепле и нам очень помог.
Усть-Нера находилась в 70 километрах от полюса холода Оймякона. Расположен этот поселок при впадении реки Неры в реку Индигирка. Морозы в 55-55 градусов для нас не были в диковинку. Однажды, мороз достиг эпогея – 69 градусов. Закутав лицо, оставив только щелочки для глаз, бегом бежали мы на работу. Управление было сравнительно далеко. Антон день и ночь топил печи, и после рабочего дня мы очень радовались домашнему теплу.
304
Перенимая опыт старожилов, мы загодя готовились к преодолению всех трудностей зимы. Трассу переметали метели и заваливали снегом. Огромные американские автомашины Даймонды, как большие железнодорожные вагоны, да еще с таким же громадным прицепом курсировали по Колымскому шоссе, перевозя грузы: муку и другие продукты. Но в бураны и Даймонды не могли пройти, и летчики на грузовых самолетах сбрасывали муку. Все население спасалось сухарями. Сушили по 2 мешка сухарей. Картофеля свежего не было, зато совхоз Балаганах выращивал много капусты, и мы засолили 400 килограмм капусты в 4 бочках. Заготовили грибы, но их не солили, а варили. По 15-20 ведер замораживали брусники. Утром вместо чая я ела капусту. Я без квашеной капусты не могла жить. Ели ее без конца. И все-таки организму недостаточно было этих витаминов. Куры летом неслись, а потом, как люди заболели авитаминозом. И страдали, как люди. Недостаточно было им светового дня. И все-таки мы для ребенка скопили 200-300 яиц. Свежего молока не было, да и сухого запасы кончались на базах. На работающего в такие бураны давали по 200 грамм хлеба со шротами (разные грубые добавки). Сыночек заболел стоматитом. Морс ему уже опротивел, причем кислотой разъедал язвочки во рту, мы все за него переживали.
Однажды, приходим домой, а у нас сидит гость – Вася Радченко. В самые суровые морозы, когда шоссе заносило снегом, особая ответственность ложилась за снабжение мукой управлений и приисков. Сопровождали транспорт офицеры. И вот Вася привез нам хлеб. Даймонд устроен так, что в нем может ехать несколько человек. Там же в кабине есть обогреватель и лежанка. Один ведет машину, а второй водитель отдыхает. Ездили по 3 человека, еще сопровождающий. Впереди Даймонда шел бульдозер, разгребая снежные заносы.
Поселок Усть-Нера большой, и всюду трудились люди. Основной производственной деятельностью были: добыча золота, вольфрама, работа на горнорудном комбинате, угледобыча. Тот огромный золотой запас нашей страны, который оставил Сталин после своей смерти, был произведен руками заключенных, вольнонаемных и военнослужащих, которые организовывали работу и отвечали за ее результат.
В конце недели офицеры и служащие с женами ходили на танцы и в
305
кино. Были молодые, а молодость брала свое, хоть и жили мы в трудных условиях, но старались не унывать, ведь не от нас зависело, где нам жить, а жить хотелось по-человечески.
Река Индигирка бурная и могучая. Спустя год, во время весеннего половодья, она пошла по старому руслу возле сопок. Весь поселок был затоплен. Люди успели спастись на сопках. Снесло 50 домов. Погибло имущество, но люди остались живы. Нам повезло: мы в это время были в Усть-Омчуге и избежали несчастья.
Каждую весну местные реки Нера, Колыма и Индигирка сильно разливаются.
Река Индигирка была судоходной. Муж по своей работе часто выезжал в командировки. Настолько отдаленные были прииска, не связанные с Колымской трассой, что добираться до них можно было только или водным транспортом, или самолетом, и всюду жили люди, военные, вольнонаемные и заключенные. Я очень переживала за командировки мужа: благополучно ли он доберется до места назначения? Особенно после трагического кошмарного случая, происшедшего с одной семьей.
Приехал офицер с женой и ребенком для продолжения службы, и направлен он был в самый отдаленный лагерный пункт, до которого двое суток надо было плыть на катере. Дело было весной, было холодно, особенно от воды. Одевшись в полушубок и валенки, жена с ребенком села в кабину катера, погружены были вещи, запущен мотор. И вдруг моторист объявляет, что нужно вернуться в контору, забрать какой-то документ. Кабину катера закрыли на ключ и офицер с мотористом ушли. Рядом с катером стояли другие катера, и ни одного около них человека. Работающий мотор катера не дал ему стоять на месте, его потянуло на соседний катер и опрокинуло на бок. Жена пыталась разбить стекло и каким-то образом выбраться, но тяжело одетая, с ребенком на коленях, залитая водой, она не смогла спастись. Оба утонули. Ее нашли далеко от катера и похоронили, а сына не нашли. Искать было бесполезно, такое бурное течение, такая ширина и глубина…
Шел 1948-49 год. Год ужасно голодный на Индигирке и на всей
306
Колыме. Кроме капусты у нас ничего не было. Мяса свежего не видали, консервов, колбас, молока сухого не поступало. Антон где-то ухитрялся 2 раза купить по 1 килограмму оленины, но она была настолько старая, что была похожа на пробку или мочалку.
- Антон, где ты такой деликатес приобрел, мясо, как пробка, наверху плавает, -спрашивала я.
- Да тут якут приезжал на базарчик на оленях. 90 рублей за килограмм отдал.
- Вчера какой-то мужик приходил, сильно просил яиц десяток, подавал 200 рублей, - рассказывала я.
- Не вздумайте продавать, это единственное питание для ребенка, - говорил Антон.
- Неужели я не знаю, Антон. Молочка бы ему. Размачиваем, да подсахариваем черные сухари. Что это за еда больному ребенку?
Хлеб давали по карточкам. Если морозы стихали – давали по булке на семью, а когда был перебой – по 200 грамм на работающего.
Однажды, на улице был мороз больше сорока градусов, я пошла к соседям – знакомому офицеру, живущему в частном домике. Дорога проходила мимо лагеря. Я в ужасе остановилась. Около ворот лагеря стояли 2 открытых машины, а около них темнела большая толпа заключенных, укрытых кое-как кое-чем: кто одеялом, кто бушлатом. И вся толпа выла: а-а-а-а-а-а… Мне стало страшно, я вернулась обратно.
- Антон Иосифович, что это за толпа? Почему они воют так страшно у проходной? И две машины стоят рядом, они ехать что ли не хотят?
- Наоборот, их привезли, наверное, а не впускают, пока по документам не сверят. Дорогой они замерзли – мороз, да на открытой машине. А их не торопятся впускать. Я сам выл однажды.
307
- Расскажи, Антон.
- Жили мы в бараках. Дрова все сожгли. Холодно. Стали нас добром просить, кто за хворостом пойдет, а никто не соглашается по доброй воле мерзнуть. Вот надзиратель говорит: «Закиньтесь одеялами, рукавицы наденьте, пойдем в баню». А вместо бани за хворостом на сопку повел, а мы одеты кто как, даже рукавиц не надели. Тащим хворост, мороз трещит, замерзли. У ворот лагеря воем: а-а-а-а-а…. А нас пока не проверили – не впустили. На днях видел Конотопа. Он освободился, а навигация закончилась. Не знает, что делать, куда идти, где жить. Я ему домработником велел устроиться. Может вы знаете, кому надо домработника?
- Не знаю. Кажется, Латышевой из спецотдела.
Вечером муж пришел домой и пообещал Антону, что он поможет Конотопу с билетом на самолет. Самолеты регулярно летали и возили пассажиров на Хабаровск. Конотоп – старичок, друг Антона, вместе срок отбывали. Устроился он домработником к Латышевой, но, когда мой муж стал отправлять его на материк, она не заплатила за 3 проработанных месяца ни рубля.
Однажды, в кино перед сеансом мы сидели с ней вместе. Она завела разговор:
- Какой плохой оказался Конотоп. А вы его хвалили, Александр Архипович.
- И вы решили не платить ему за три месяца ни копейки? – спросила я.
- Он чуть не все яйца у нас съел, которые куры нанесли. Да еще новую фуфайку заносил.
- Откуда вам знать, сколько куры без вас снесли?
- Какая плохая жена у вас, Александр Архипович.
- В этом я сам разберусь, - ответил Саша, а мне велел замолчать.
308
Конотопу муж помог уехать на материк.
Вскоре случилось непредвиденное. На материке это, возможно, не было так заметно, но на Колыме ужасно бросалось в глаза. Освобождались тысячи заключенных. Жили они в пересылках – бараках, но были не обеспечены питанием. И вот они начали осаждать магазины, залезать в квартиры за продуктами, искать какой-нибудь работы. Многие попали обратно в лагерь за воровство. В магазин страшно было ходить. Я пошла однажды за хлебом, выхожу из магазина, а к моей булке протянулись десятки рук с деньгами. Я растерялась и испугалась. Кому дать? Для меня они все одинаковы. Разделить? Их много. Отдала булку одному. Расстроилась. Пришла домой. За хлебом пошел Антон.
Наши деревянные одноэтажные домики были выстроены по соседству с лагерем, именуемым КОЛП, то есть комендантский отдельный лагерный пункт. Из окон комнаты мы могли наблюдать, как в суровую зимнюю стужу рано утром выводили строем заключенных на работу, одетых в бушлаты и прошитые матерчатые бурки, так как валенки были не у всех. Работали они на электростанции, на предприятиях грузчиками, сантехниками, строителями. Как рассказывал Антон, спали на голых нарах, не раздеваясь, так как в огромном бараке, отопляемом печками-буржуйками, невозможно было согреться. Очень крепкое здоровье нужно было иметь, чтобы выжить.
Рядом с лагерем была отгорожена пересылка, здесь заключенные ждали отправки на прииска. Временно не работали. А иногда годами не работали по состоянию здоровья. Больных на прииска не отправляли, какая от них там польза. Никто не хотел ехать на прииск, здесь все-таки свежий воздух, бунтовали по одиночке. Угольные шахты и рудники не гарантировали долгой жизни. В КОЛПе содержались в основном работяги, хотя были и преступники, которые вообще не работали и другим ворам не давали работать – убивали их.
До навигации было далеко. Материк был несбыточной мечтой для многих. В эту зиму начальник лагеря, схватившись за голову, чуть не плакал: «Я неделю кормлю 800 человек баландой из 14 килограммов муки, а сегодня из 11 килограммов. Завтра обещают дать больше, Из жиров только морзверь, и тот кончился. Из муки, сброшенной с самолета,
309
нам ничего не остается. Живите, говорят, запасами. А где они, запасы-то на такую ораву?»
Из-за сына муж стал просить перевести его ближе к Магадану, и просьбу его удовлетворили. Антон поехал с нами.
В Усть-Нере мы подружились с Тамарой и Борисом Ус, Аллой и Николаем Муштаевыми, Клавой и Сашей Соловьевыми. Саша Соловьев, также, как и Саша, служил на западной границе, и муж мой с ним встречался на соседней заставе. Все наше развлечение заключалось в том, что мы по 2-3 пары в субботы и воскресенья ходили на танцы и в кино. Для нас это был единственный отдых от работы и тягот жизни.
Позднее нашими друзьями станут Пахомовы Дмитрий Николаевич и Надежда Георгиевна с сыном Валерой.
С Васей Радченко-старым другом, и его женой, нам не приходилось жить в одних поселках, но они на всю жизнь остались нашими друзьями. Колыма для всех была суровой школой жизни и крепко сплотила нашу дружбу.
Заключенные мужчины и женщины занимали разные должности: врачи, артисты, медсестры, технички и другие. Многие ходили на работу расконвоированными. Много разных людей приходилось встречать в этом далеком краю, и мы убеждались в том, что если человек был порядочным, то, попавши сюда не по своей воле, оставался им до конца. Колыма учила ценить жизнь, упавши, вставать на ноги и начинать ее заново. Люди стремились выжить и уехать на материк. К этому стремились все: и заключенные, и вольнонаемные, какие бы деньги они не получали.
Север для специалистов был не так страшен, как его боялись. Муж был большим энтузиастом в выполнении общественных нагрузок. Политически грамотный, он всю жизнь был пропагандистом ленинских идей, и всю жизнь учился. В Адыгалахе был пропагандистом, председателем избирательной комиссии по выборам в Советы депутатов трудящихся. В Индигирском управлении ходил за 3 километра на электростанцию в сильные морозы и метели, где вел кружок и читал лекции. Я удивлялась, с каким желанием он это делал, как будто рожден был для этого.
310
- Правда, Рая, ведь это очень хорошо, что я пропагандист. И сам учусь, и других учу. Двойная от этого польза.
Все тщательно изучал, писал конспекты, отпечатывал. До сих пор сохранились папки с его лекциями и докладами в нашем домашнем архиве.
Захватили мы и короткое Индигирское лето. Воздух переполнен парами. Душно, нечем дышать, купаться не манит, река Индигирка бурная, вода ледяная.
Сашу перевели начальником спецотдела Тенькинского горно-промышленного управления в поселок Усть-Омчуг – центр Тенькинского района Магаданской области, который находился в 271 километре от Магадана. Поселок стоял на реке Омчуг. Путь был дальний и трудный.
По договоренности с транспортным управлением на большом крытом КАМазе рано утром мы загрузились мебелью, бочками, разной утварью, и вместе с начальником транспортного управления, который был на Индигирке в командировке, отбыли из Усть-Неры. В кузове впереди на широкой скамье сидели Антон, муж и сыночек Саша. Он мог спокойно спать на скамье. Я ехала в кабине. Слева сидел шофер начальника, а справа – начальник управления. Дорога шла по сопкам, а в некоторых места рядом с обрывом. Проехали 550 километров, водитель устал, и в одном месте машина на 10-15 сантиметров приблизилась к обрыву. Вдруг начальник управления схватил баранку и говорит:
- Ты что делаешь? Устал? Давай я поведу машину.
Шофер ничего не ответил. В кузове даже не предполагали, какая могла быть катастрофа: 6 человек вместе с КАМазом могли упасть в пропасть. Я об этом рассказала мужу и Антону, и они очень благодарили начальника.
В Мяките мы переночевали у начальника снабжения, а КАМаз был поставлен к начальнику в гараж. Рано утром, не перегружаясь, поехали в Теньку. А Антон ходил домой, у него был там свой дом. Жена его вышла замуж за шофера-квартиранта и родила от него ребенка. Она очень смутилась, пообещала съехать из дома к соседям. Нам было жаль Антона. Он получил срок за недостачу 7 центнеров муки, когда был пекарем. Скорей всего, он ее продавал, когда строил дом.
311
Едем в Усть-Омчуг. Поселок был огромный, народ приезжий. Как и в Адыгалахе у нас была комната на общей кухне с другими жильцами. В одной жили 3 инженера, в другой – два инженера. Кухней они почти не пользовались. Там хозяйничал Антон. Муж приступил к работе. Я устроилась бухгалтером в ОЛП, а Антон снова занимался по хозяйству. Мы ему платили по 450 рублей в месяц. И сыночек относился к нему, как к родному человеку.
Когада Сашенька узнал, что жена Антона вышла замуж, он успокаивал его: «Дядя Том. Не плачь, а то я тоже плакать буду. Мамочка, у дяди Тома сердце болит, его лечить надо». И все собирался с ним на материк. Мы уехали в отпуск на 8 месяцев с апреля по декабрь 1959 года и с Антоном больше никогда не встречались, так как после отпуска муж работал в Магадане. Антон всю жизнь жил в наших воспоминаниях. Мы во всем: и в деньгах, и в еде доверяли ему. Так мы помогали друг другу выжить.
В Усть-Омчуге основной производственной деятельностью были добыча полезных ископаемых, в том числе добыча золота, работа на обогатительных фабриках, также был совхоз, как и везде, леспромхоз, центр ремонта горного оборудования и другие предприятия сферы обслуживания. Добывали и уран, но я тогда об этом не знала. Это счастье, что муж работал в управлении, а не в лагерях, хотя ему приходилось ездить по лагерям по работе. Неспроста он быстро облысел, и лишился большинства зубов. Начальником горнопромышленного управления был полковник Волков, жена его подполковник медицинской службы. Мужа Волков очень ценил за его деловые качества.
312
Глава 20
Отпуск. Крым. 1950 год
«Вот моя деревня, вот мой дом родной, вот качусь я в санках по горе крутой…» Это стихотворение так близко мне, оно выражает мою любовь к Осиновке и Соровскому, переносит меня в детские и юношеские годы, когда мы зимой катались с крутого берега Исети на санках и лыжах. Вернуться в деревню – значит, вернуться в свое детство и юность.
Кокорино тоже стало родным. В нем нет таких берегов, оно на лугах, но там я встретила после войны через 7 лет ожидания Сашу.
С сыном и двумя чемоданами - один с нашей одеждой, другой – с Сашиной - мы приехали через три года отсутствия на нашу малую родину. Каким нелегким и дальним был наш путь. Летели мы на самолете. Делали остановку из-за отсутствия летной погоды в Охотске. Бродили по отдаленному от России городу, чтобы иметь о нем представление. Город в основном деревянный, но большой. И как он необходим для государства в другом конце страны. Следующая остановка была тоже вынужденная в Николаевске-на-Амуре. Летим над морем. Встречаются огромные воздушные ямы, в которые самолет как бы проваливается, теряя управление. Такое было мое субъективное ощущение. Я в первый раз лечу на самолете. Наконец, долетели до Хабаровска, из Хабаровска едем поездом до Шадринска. Наконец, приехали.
Первым делом мы решили поехать в Погорелку к Сашиному брату Матвею. Те же трудности с транспортом, что были три года назад. Нет ни автобусов, ни грузовых машин. Голосуем на окраине города. К вечеру едем на попутной грузовой машине в Погорелку.
Печальными вестями встретили нас родственники. 5 декабря 1947 года при переезде семьи Матвея из Качесовой в Погорелку отец, Архип Федорович, простыл и вскоре умер. Мать, не выдержав такой потери, умерла через 2, 5 месяца после него, 14 февраля. Усугубило ее состояние и то, что они потеряли деньги, вырученные от продажи дома в Качесовой, они были съедены денежной реформой.
313
Сестру Анну, проживающую в Свердловске, тоже постигло огромное несчастье. Из воинской части города Баку, где нес службу ее сын Николай – скромный, хороший паренек - пришло известие, что он погиб при исполнении служебных обязанностей. С Анной случился инсульт. Она лежала в больнице в Свердловске. Отнялась речь, были бесконечные головные боли.
Вещи Анны и наши, которые все свезли к родителям Саши, оказались у Матвея с Юлей. Часть этих вещей они продали. Семья у них была большая: 5 человек. Матвей не работал, был инвалид, дети были маленькие.
Анну определили в дом инвалидов в село Сухоборку за городом Курганом, где она в 1961 году умерла. В 1960 году мы с Сашей ее попроведовали, но состояние ее ухудшилось. Справлялись письмами на директора. Через год получили сообщение, что Анна умерла 12 июня 1961 года. Будь жив Николай, никогда бы этого не случилось, и никогда бы он ее не бросил. Столько в нем было доброты, честности и деревенской простоты.
В отпуске мы в основном жили в Кокорино у моих родителей. Муж там делал доклады о международном положении, все его уважали, начиная от председателя колхоза и председателя сельского совета до рядовых сельских жителей. Звали его Архиповичем. Так, на всю жизнь осталось у него это имя среди родственников.
Толя, брат мой, демобилизовался, работал в кузнице колхоза, потом поехал в Чашинский техникум учился на маслодела. Женился на одной сиротке Вале, которая работала в Шадринске на швейной фабрике имени Володарского. Валя оказалась прекрасной матерью и женой. Толя был завидным женихом, Многие девушки сходили по нему с ума. Но Валя, скромная, неизбалованная девушка, навсегда покорила его сердце, родив ему двоих сыновей и дочь: Володю, Сашу и Любушку. Володя впоследствии закончит в Свердловске Уральский политехнический институт, Саша – Челябинский институт механизации сельского хозяйства, Любушка – физико-математический факультет Шадринского пединститута.
314
Брат Вася женился на Анне Ефимовне, имеющей от первого брака девочку Люду, и стал ей настоящим отцом, выучив ее. Еще Аня родила двоих сыновей: Сашу и Виктора. Впоследствии они оба закончат Челябинский институт механизации сельского хозяйства.
Мой младший брат Саша служил в армии в городе Полоцке.
Очень часто встречались с директором Кокоринской школы Алексеем Леонтьевичем и его женой Любовь Сергеевой.
Сестра Варя одна растила детей, которые доставляли директору средней школы много забот и хлопот.
- Однажды,- рассказывала мама, - сидим и смотрим в окно: кто-то в конюшню пробежал и матерится, а потом выяснилось, что это Алексей Леонтьевич за парнями бежал, так как они побили калгановских учеников. «Такую-то мать, - кричал он, - ваши отцы погибли на фронте, защищая вас. Я тоже фронтовик, но остался жив. Это мой долг перед вашими погибшими отцами - выучить вас. Закончите по 8 классов, а там – дело ваше».
Парни доучились с горем пополам.
Оставив горячо любимого сыночка, едем в Москву, там получаем курсовки в Евпаторию в Крым на Черное море.
Конец июля – август в Крыму. Какое это счастье оказаться после шестидесятиградусных морозов Колымы в благоухающем вечнозеленом краю с тропической растительностью и греющим душу солнцем.
Ближе к Москве менялся пейзаж. Природа Сибири и Урала суровая. Вроде бы те же деревья, смешанные леса, но, глядя на них, не возникает ощущения полноты и радости жизни. Подмосковье с его живописными пейзажами, разнообразной планировкой дач, утопающих в зелени деревьев и цветов радовали глаз, поднимали настроение, оживляли душу, наполняя ее праздником жизни, торжеством совместных творений природы и рук человеческих. К югу от Москвы я, не отрываясь от окна, наблюдала за меняющимися картинами природы и ее щедрыми красками.
315
Вот и Черное море! Мечта моего раннего детства, заложенная в моем сознании нашим отцом. Украина, Крым – это все дорога наших отцов, отвоеванная для нас нашими предками, и дорога наших мужей, защищавших эти неповторимые и дорогие места.
Пляж и море Евпатории доставляет неописуемое удовольствие, когда погружаешься в его теплую воду или зарываешься в его чистый и горячий песок, состоящий из ракушечника. Кто приехал лечиться – принимали воздушные и грязевые ванны. Едем на экскурсии на Черноморское побережье Кавказа в Сочи и другие города, по Крымскому побережью: Алупка, Алушта, Ялта, Ласточкино гнездо. Поздно вечером возвращаемся. Высоко на темно-синем бархате неба, как драгоценный камень, похожий на огромный янтарь, светит луна. Высоченные остроконечные кипарисы, казалось, упирались и поддерживали небо. Всюду: и в природе, и в воздухе разлито чарующее волшебство и тишина, словно замерло все кругом в истоме и благоухании. Аромат магнолий опьяняюще действовал на все живое, и его, как живительную влагу, хотелось пить и пить без конца.
С первыми алыми красками, предвестниками светила, сказочное видение ночи исчезает и сменяется не менее прекрасной картиной, озаренной заигрывающими с природой лучами солнца. Природа: цветы, деревья, люди- все улыбаются так радостно и открыто, словно любовники, проснувшиеся после сладкого свидания. Мир ликует и наслаждается.
Память… Память… Какое великое чудо из чудес – человеческая память. И только до тех пор человек остается человеком, пока его не покидает память. Те чувства, от огня которых плавятся и сгорают человеческие сердца, со временем забываются, угасают, их невозможно восстановить, но память способна передать их в виде воспоминаний, удержанных ею в многочисленных клетках мозга.
Город Евпатория, словно восточная женщина под черной паранджой, производит загадочное впечатление за паранджой металлических решеток, заборов и жалюзи окон. Фасад города скрыт внутри дворов и густо заросших садов. Мы видели только его затылок, лица мы не видели. Русские дома в городах и деревнях всегда строились лицом к людям. Окна с резными ставнями и наличниками, украшенные резьбой, как будто приглашают: милости просим. И в этом чувствуется добрая, искренняя натура и открытая приветливая душа русского человека.
316
Нам было непривычно, иногда жутко от мысли: какие драмы, какие трагедии могли скрываться и разыгрываться за заборами этих особняков. Все наглухо скрыто зеленью и железными решетками от людского глаза.
Местные жители рассказывали, что в Крыму татары действительно учиняли трагедии. Фашистов встретили предатели на коне в золотой сбруе и с золотыми подковами. Одна татарка сообщила, где партизаны прячут провиант. Фашисты поставили засаду, поймали партизан, пытали, но ничего не добились. Отряд этот уцелел. В нем находилась наша новая знакомая Оксана. Отряды были огромные, так как уходили в леса все жители: русские и украинцы, кроме татар. Татары же помогали фашистам в поиске партизан. Так из-за предательства татар было уничтожено несколько партизанских отрядов. Было принято решение Советским правительством о выселении татар из Крыма. Кучка предателей наложила пятно на всю нацию. А разве не было среди них героев, таких, как Муса Джалиль? «Маобитская тетрадб» - вершина его творчества- написанная перед казнью в фашистском каземате. Золотые крупицы слов, идущие от его сердца, бьющиеся последние часы и минуты жизни. Это кровью и последним дыханием жизни написанные слова, поэтому они глубоко западают в душу и память человека и навсегда остаются с ним.
Грустно было покидать южные края. Получили мы большой заряд энергии, избавились от перегрузок. В Москве и Шадринске обновили свой гардероб, набрали вещей и сыночку. С юга посылал посылки с яблоками. А когда приехали в Кокорино, он нас не узнал, забыл, как будто видел впервые.
Наступил декабрь - месяц обратного пути на Колыму. Ехали в Шадринск на лошади, в тулупах, поездом до Хабаровска и самолетом до Магадана, укутав сына в пуховое одеяло, как птенца, так как самолет был без отопления. Опять остановки в Николаевске-на-Амуре и Охотске. Трое суток пурга, пережидаем. Летим грузовым самолетом. Холодно. А вот и Магадан!
317
Глава 21
Магадан – столица Колымского края
В Магадане мы остановились у знакомых, переехавших на новое место службы - Шевченко. Константин Константинович Шевченко - наш сосед по Индигирке - со своей второй женой Валентиной Александровной. Первая жила в Москве с двумя взрослыми детьми. А со второй женой у них было пять детей, из которых один был от первого брака Валентины.
Держали они домработницу Акимовну, ей только 34 года, а выглядела она на 10 лет старше. Десятый год отбывала она срок за недостачу в магазине, в котором работала продавцом.
- Ну, что мне не хватало,- рассказывала она,- жила я в государственной квартире, все имела. А деньги, как водка затягивают. Обнаружили у меня недостачу, все конфисковали, а деньги не нашли, я их спрятала в сене. Ну, думаю, хоть деньги сохранились. А тут реформа денежная в 47 году, да и квартиру заняли новые жильцы. Правду говорят в народе, никогда не зарьтесь на чужое. Возьмешь сотню, а потеряешь тысячи. Как они пришли, так и ушли, и жизнь-то я себе через них погубила.
Благодаря добросовестной службе Сашу оставляют в Магадане в главном управлении Дальстроя сначала заместителем начальника, затем начальником спецотдела. Через месяц уезжает бывший замначальника и мы занимаем 2-х комнатную квартиру на центральной улице Колымское шоссе, позднее переименованной в проспект Ленина. Начальником 1-го управления УСВИТЛа МВД СССР назначают нашего приятеля Сережу Пахомова из Усть-Омчуга. Заместителем начальника главного управления ставят полковника Волкова, и получает он звание генерала.
Жизнь, наконец, повернулась к нам хорошей стороной. Квартира наша в центре Магадана. На противоположной стороне улицы: ателье, парк имени Горького, Дворец пионеров, кинотеатр Октябрь. Плохо, что детсадов нет и я не работаю. Сыночек растет, появились товарищи, жившие по соседству: Миша и два Юрика.
318
Один Юрик – Демич. Он часто ходил с папой в театр, где Александр Демич работал артистом. Мама Юры работала инженером-синоптиком на метеорологической станции. Пройдет 30 лет, и мы увидим среди молодых артистов кино заслуженного артиста РСФСР Юрия Демича. Много будет по телевизору и в кинотеатрах демонстрироваться фильмов с его участием. Мы с мужем будем восхищаться Юрочкой: каких он достиг высот своим упорством и талантом. Он всегда будет нам напоминать нашего сыночка, которого мы потеряли.
Квартира у нас на 3 семьи: мы, бухгалтер драмтеатра Галина Анатольевна Петерсон с мужем геологом Андреем, еще сосед майор Михайленко Василий Матвеевич.
Муж работал по режиму военного времени, существовавшему до 1953 года: с 9 часов до 6 вечера, с 9 вечера до 12 ночи и позже. В перерыве с 6 до 9 вечера учился в Университете марксизма-ленинизма, одновременно был пропагандистом, потом учился в партийной школе повышенного типа. Времени заняться сыном не было. На танцы в Магадане не ходили. Ходили в кино, на оперетту, на драму и на вечера. Я сшила на материке вечернее крепсатиновое платье и в нем ходила на вечера. Сосед Михайленко говорил Галине Анатольевне: «Лучше всех выглядела наша соседка Белоногова. Сам генерал Жуков глаз с нее не сводил». Генерал Жуков сменил на посту генерала Деревянко.
Мы с сыном, начиная с теплых дней, все время проводили на улице. Сидели на скамейке около дома. В выходные и праздничные дни тысячи горожан шли в парк имени Горького, который был напротив нашего дома, и мы с соседками будто побываем на выставке моделей. Все пальто женщин по последней моде: с воротниками «Медичи», собранные под поясом, или с веером складок на спине от талии. Зимой в кино «Октябрь» шли в котиковых, норковых, каракулевых шубах, в лисьих и песцовых шапках. И все это богатство было куплено на «материке», когда уезжали в отпуск. Увозили десятки тысяч, а приезжали с долгами и пустыми кошельками.
Моей собеседницей часто была жена офицера Виктория Карамышева. Это была очень красивая эффектная женщина, похожая на цыганку. Она красиво танцевала, хорошо пела. Участвовала в самодеятельности,
319
которой руководил Вадим Козин, отбывавший срок заключения, когда-то знаменитый тенор в Москве. Виктория пережила блокаду Ленинграда.
Еще одна ленинградка Мария приходила к нам посидеть, поговорить. Когда заходил разговор о блокаде, Мария рассказывала, что она ребенка сохранила благодаря тому, что работала в буфете на заводе. Когда изголодавшимся людям резала по спичечному коробку хлеба – по 20 грамм, маленькие крошки падали в щели прилавка, а ребеночек собирал их. Детей дома оставлять одних было нельзя, их воровали и ели. Таких людоедов расстреливали. Ужасное было время.
Однажды я с сыном шла мимо кинотеатра, вдруг один мужчина остановился и поздоровался. Узнаю Осадчего – ленинградца, заключенного, отбывавшего срок 7 лет на Колыме. Последнее время он отбывал в Индигирке, работал художником в политотделе, там и познакомились. Молодой, высокий, крепкий парень, пережил блокаду. Вся семья умерла от голода, остался он один еле живой. И вот открылась дорога жизни по Ладожскому озеру. В Ленинград привезли хлеб.
- Идем за хлебом в очередь, - тихо проговорила соседка, тихо, потому что была очень слаба.
Очередь длинная. В нос ударил давно забытый запах хлеба. Этот запах до того был дорогим и опьяняющим, что мальчик, раздув ноздри, стал вдыхать и вдыхать его. Сильно закружилась голова, закачалась очередь и прилавок, и он потерял сознание. Кто-то заботливо дотащил его до дома, положил на кровать. Когда он очнулся, перед ним на табуретке хлеб. Настоящий хлеб. Буханка хлеба! Он рвал ее зубами, как зверь, и глотал, не разжевывая, не запивая, потом стал жевать, но булки уже не было. Потом удивлялся, как у него не произошел заворот кишок. Как он был благодарен, что ему пожертвовали хлеб голодные ленинградцы, они хотели, чтобы он выжил, пережил блокаду.
Когда мальчик поправился, был призван в военкомат и направлен служить во флот. И там, за свою глупость и легкомыслие, он получил 7 лет. Рассказывал мне Осадчий: « Выждал я момент и ушел в самоволку, подумал, что не спохватятся. А меня искали. Когда вернулся, меня посадили на гауптвахту, потом судили. Так я оказался на Колыме. Беда в
320
том, что нет у меня никаких родственников. Дурак я! Зеленый был, некому было поучить меня» - сожалел он.
Много хороших парней по глупости, по безответственности, или под влиянием других, совершали проступки или преступления, за которые отбывали большой срок на Колыме. Хорошо, если они выживали.
Вспоминаешь многих людей, с которыми сводила судьба, и думаешь: где они? Как они? И сам себе отвечаешь: да также, как и мы, и как весь народ живут, трудятся, любят, растят детей, также вспоминают трудные годы, проведенные на Колыме.
Мария рассказывала, как они на заводе из уст в уста передавали друг другу: «Скоро конец блокаде. Сибиряки идут нас спасать». И представлялось им, что это бородатые великаны в шубах, шапках и валенках необыкновенной силы. Сибиряки действительно пришли и открыли «дорогу жизни» по Ладоге, но ленинградцы удивились, что сибиряки такие же обыкновенные люди, только необыкновенного характера.
Большую надежду и веру вселяли в людей слова «сибирские дивизии», «сибиряки». Эта слава укрепилась за сибиряками со времен гражданской войны. Сибиряки мужественно сражались за Родину на фронтах Отечественной войны. Мой брат Толя говорил: «Сибиряк – это человек, закаленный самой природой. Нас не надо было долго готовить к фронту - все были меткие стрелки и лыжники. Всю зиму спали на снегу и никто из нас не заболел простудными болезнями. Сибиряк твердый характером, умирали, но не сдавались врагу».
Исполняя обязанности заместителя начальника отдела главного управления, муж, со свойственным ему трудолюбием, весь ушел в работу. Встречались мы только в обед, и то он просматривал многочисленную прессу. Ночью же нужно было отдыхать. Бесконечные командировки во все уголки Колымы, на Чукотку, в Верхоянск, в Якутию, в тундру и на материк в Хабаровск, в бухту Ванино - Советскую гавань, казалось, совсем не отягощали его. По месяцу, по три месяца продолжались эти командировки каждую зиму и лето.
321
Многие годы Саша в чине капитана руководил крупным отделом, и ему подчинялась вся периферия: полковники и подполковники. И мы даже не догадались поинтересоваться, почему ему не дают звание подполковника. Чрезмерная скромность мешала ему похлопотать о себе, зато он за хороших товарищей-офицеров ходил к самому генералу Деревянко.
Вася Радченко – службист, как и все украинцы, Саша знал его еще с армейской службы на границе. Обладая добрым характером, он допустил слабинку, которой воспользовались подчиненные, и не выполнили возложенные на них функции. Приехав с отпуска, израсходовав все деньги, Вася получает увольнение. Помимо этого у него было 10 тысяч долга. Саша пошел к генералу и отстоял Радченко. Его направили на Яну в Верхоянск. Саша туда ездил в командировку и был у Радченко. Дела его шли хорошо. Потом Вася уволился по выслуге лет, получив пенсию.
Магаданский климат приморский, он хуже влиял на наш организм, чем морозы на периферии. Мы с сыном часто болели простудными заболеваниями, хотя жизнь в плане снабжения продуктами по сравнению с периферией была, можно сказать, отличная. Советское правительство заключило договор о торговле с Китаем, в основном обеспечивалась продуктами Колыма. Жирные китайские утки, яблоки, джемы, лимоны продавались во всех магазинах – сколько угодно. Появилось много свежей рыбы, такая, как муксун, тунец и другие. В управлении было подсобное хозяйство и мужу давали талоны на свежее молоко и мясо. Многие офицеры-холостяки не выкупали молоко и отдавали их молоденькой уборщице, заключенной Вере.
Вера шестнадцатилетней девушкой работала на материке в магазине продавцом. Папа, 70-летний старичок, был председателем сельского совета. Когда отменили карточную систему, оставшиеся карточки у председателя отец с Верой отоварили. Это было преступлением. Вера, выгородив отца, так как тот был старый, взяла всю вину на себя. Суд приговорил ее к 7 годам.
У меня сын часто болел, я не могла оставить его одного и договорилась с Верой в обмен на хорошие вещи, чтобы она отоваривала нам наши талоны на молоко. Она же не только отоваривала наши талоны, но и
322
отданные ей офицерами. Все делала с улыбкой и с душой. Веру любили все, и заключенные. Вскоре Вера освободилась, устроилась на работу в одну из организаций и часто приходила к нам.
Пять лет мы жили в Магадане, несмотря на то, что росло чувство любви к моему зайчику сынулечке Сашеньке, моя любовь к мужу не гасла. Он вызывал ежедневное восхищение своим трудолюбием и заботой о нас с сыном. С каждой командировки он привозил нам подарки. Часто в теплое время года мы с сыном встречали его на улице, когда он легкой походкой шел на обед, бегом поднимался по деревянным ступенькам тротуара около нашего дома, и я любовалась его подтянутостью, аккуратностью, военной выправкой. До чего же он был красив, опрятен, представителен в военной форме! Надо сказать, что он любил красиво одеться, берег свои вещи, во всем у него был исключительный порядок.
Встречаясь с одной женщиной, женой офицера, я слышала от нее: «Из одиннадцати детей, которых я родила, жив только один – служит на Курилах. Всех мне было жаль: схоронить десятерых в разном возрасте… Это ли не горе? Но что бы делала я без мужа? Счастье иметь детей, но двойное счастье, если имеешь еще хорошего мужа. Детей можно нарожать и от плохого, но вот найти хорошего мужа – это действительно счастье.
Я поддержала ее в ее рассуждениях. И злой рок наказал нас за эти мысли и слова. На Курилах произошло извержение, и остров, на котором служил ее единственный сын, погрузился в пучину моря. Муж ей об этом не сообщил, так как она в это время лежала в роддоме, ждала очередного ребенка. И меня бог наказал за то, что я ценила больше мужа, хотя любила обоих, и сына, и мужа.
323
Глава 22
1953 год. Отпуск. Смерть сыночка
Самые страшные, самые горькие страницы нашей жизни. Не хватает слов, чтобы описать всю глубину горя, постигшего нас, при следовании в отпуск на материк. Это смерть нашего любимого первенца сыночка, которому было почти 6 лет. Пишу, а сама не знаю, смогу ли я все снова пережить, описывая, но вечная любовь и вечная память заставляет меня взять в руки перо, и без конца звучат во мне слова Хайяма:
Торопись! Ибо жизнь –
Это сущность творенья,
Как ее проживешь –
Так она и пройдет.
Сыночек становился все взрослее, все интересней. Включал репродуктор и в такт музыке танцевал со щитом и шпагой, которые сделал сам. Или, бросив шпагу, дирижировал и приседал, поворачивая головку в ту или другую сторону, как лисичка в картине «Тихая поляна».
- Мамочка, намажь мне носик вареньем, как у лисички, и хвостик пришей.
Я мазала. Он продолжал изображать из себя лисичку. Обнаруживал способности к рисованию. Любил машины, самолеты, рисовал их и подписывал «Саша».
Своему другу Юрочке Демич говорил:
- Моя мамочка учительница. Она будет детей учить.
У соседки, Галины Анатольевны, стояла на окне банка с капустой. Саша очень хотел ее попробовать, а я внушала:
- Нельзя. Она чужая.
324
- А как она увидит, ее же нет?
- Зато видишь ты, что берешь чужое. А этого делать нельзя.
Однажды, вышла я на кухню, сына не было, и подумала: «Интересно, хорошая эта капуста или плохая, надо попробовать». Только открыла банку, а сзади сын подошел:
- Пробуй, мамочка, я ведь не скажу.
Мне ничего не оставалось, как сказать, что я попросила разрешения. Мы попробовали капусту и поставили банку на место.
Когда были в отпуске в Кокориной, Саше было три годика, моя сестра Варя говорит:
- Саша, поцелуй меня.
- Ты невкусная,- отвечает он.
- А кто вкусный?
- Папочка вкусный и мамочка вкусная.
У бабушки Ольги, моей мамы, решил тесто в глиняной кадке помесить и уронил. Видит, что сотворил плохое дело, лезет под стол прятаться, а там лежала собака Бобка. Саша говорит Бобке:
- А ну-ка, Бобка, уйди, я сяду.
Когда мы были на курорте, мама моя с племянниками Сашей и Геной Назаровыми ходили садить картошку, Сашенька никак не хотел идти без горшка. Несли и его, и горшок с собой.
Однажды, бабушка нечаянно пукнула, а Саша услышал и спрашивает:
- Бабушка, что там у тебя?
325
- Поросенок, - отвечает бабушка.
- Покажи мне поросенка, - долго бегал Сашенька за бабушкой. Все смеялись.
Пуговицы называл «застегнушки», кнопки он «закнопывал».
Сынок взрослел, стал называть нас на вы:
- Папочка, разрешите, я на улицу пойду.
- Мамочка, разрешите, я на улицу пойду.
Я, бывало, чихну, а он:
- Мамочка, будь здорова.
Я молчу, а он спрашивает:
- Мамочка, почему ты мне спасибо не сказала?
Папа приходил домой поздно вечером. Мы ложились спать, сыночка клали посередине. Он прижмется ко мне и говорит:
- Мамулечка, ты моя хорошенькая, любимая.
И я, как мать, чувствую такое умиротворение, такое блаженство от ощущения кровиночки моей. Чую особый нежный аромат его душистой детской головки и личика. Только мать может ощутить неведомое никому, кроме нее, чувство по нежности и силе к своему дитя. По-детски ревновал меня к мужу. Когда отец ложился со мной, он маленькой ладошкой закрывал от него мое лицо. Хотя всем отвечал на вопрос: «Кого ты, Саша, любишь больше?» - «Мамочку больше люблю и папочку больше люблю».
В Магадане иногда по нашему проспекту везли хоронить. Саша, однажды, перед нашей поездкой в отпуск спрашивает:
- Мамочка, а что это за кремль? Почему играет музыка?
- Это памятник, а не кремль. Это дядю хоронят, он умер.
- Мамочка, а люди все умирать будут? И ты? И папа? И я?
326
- Да, все люди умирают. Только сначала долго живут, пока не состарятся, а потом умирают.
А Сашенька как заплачет и закричит:
- А я не хочу умирать! Мамочка, я не хочу умирать!
- Нет-нет, ты не будешь умирать, - прижала я его к себе.
Как быстротечна жизнь, попробуй задержи ее, хоть на миг! Жизнь мгновенна, смерть – навечно. Два года после последнего отпуска пролетели, словно птицы, эти годы были для нас трудовыми и тяжелыми. Нам надо было отдохнуть на материке.
Но, что такое, что происходит со мной, когда я начинаю думать или говорить об отпуске? Словно преданная хозяину собака, почуявшая надвигающуюся беду, мое сердце начинает жалобно ныть, будто кусок сердца начинает в груди отваливаться, обрываться, и слезы ручьем текут из глаз. Я говорю мужу:
- Какая-то беда грозит нам. Вдруг наш самолет разобьется? Вдруг что с тобой случится? Недавно сыночек бегал играл по комнате, и зеркало от сотрясения, стоявшее на тумбочке, упало и разбилось на мелкие кусочки. Ведь, говорят же люди, что это не к добру. Не поеду я, Саша, в отпуск.
Посмотрела на Сашу, а он со слезами на глазах говорит:
- Рая, надо быстрее ехать. Меня что-то толкает: надо ехать быстрей. Ты совсем не берешь во внимание, что я устал от работы за два года. Ведь работаем на износ. Ты угробить меня хочешь на Колыме? – вдруг закричал он.
- Наоборот, когда я перебираю в уме, что может с нами случиться, то больше всех я боюсь за тебя. Я здорова, сыночек здоров.
Перед отъездом, находясь в кухне, сосед, майор Михальченко от души завидовал нам:
- Какие вы счастливые, вы едите на материк, съездите на юг, отдохнете, повидаетесь с родственниками. За 6 месяцев так можно хорошо отдохнуть. Да чего вы плачете? – спрашивает он меня, - надо радоваться!
327
- Василий Михайлович! У нас что-то случится. Беда какая-то, но что не знаю.
В слезах я вошла в комнату, посмотрела на кровать, где спал сын. Недели 1,5 назад я пломбировала ему зуб во взрослой поликлинике. Десно кровоточило. Принимала врач, жена офицера, по фамилии Синица, фронтовичка. А сестры и санитарки, как и во всех поликлиниках, заключенные.
Сынок был худенький, шейка тоненькая, трудно было уложить его спать после обеда, а после пломбирования он стал сам засыпать после обеда и стал поправляться. Личико округлялось, шейка полнела, но признаков болезни не было.
В дни надвигающегося горя я не могла слышать звон, подобный звону тарелок в оркестре, я спрашиваю сына:
- Саша, что это, похороны?
- Да, мамочка!
Я пулей вылетала в кухню, плотно закрыв за собой все двери. Через несколько минут я входила в комнату и спрашивала:
- Сыночек, похороны прошли?
А Саша смеялся и говорил:
- Мамочка, не было никаких похорон, я тебя обманул.
- Ну, зачем ты так шутишь сынок? – обнимала я его и целовала.
- Мамочка, пусть не будет никогда никаких похорон. Не убегай, мне с тобой так хорошо. Я тебя так люблю, мамулечка моя.
На улице Сашенька отгонял от меня всех мальчишек:
- Юрик, уйди от моей мамочки, это моя мама. Иди к своей.
И Юрик Демич отходил и говорил:
- А я тебя тоже к своей мамочке не пущу.
328
Пришел домой муж и сообщил, что с большим трудом купил два билета, заказаны они были для двух выздоравливающих магаданцев, а их не выписали и Саша купил их.
Мы всю ночь до утра собирались, упаковывали все вещи, посыпая нафталином, чтоб успеть отвезти их знакомым на хранение. У нас совершенно не оставалось времени «обмыть» с приятелями дорогу. В 4 часа утра должна была прийти за нами машина. Февраль месяц. Летим на Николаевск-на-Амуре. Поднялась пурга, самолеты садились, пассажиры скапливались. Народу было так много, что на кроватях спали только дети, а взрослые, измученные болтанкой, спали сидя или днем по очереди.
Прилетели в Охотск, урвав у погоды несколько летных часов. Такая же обстановка. Нас определили на квартиру, где мы еще с одной пассажиркой ночевали еще три ночи. Сыну все было интересно. У хозяйки в кухне в клетке жили куры, Саша не отходил от них.
- Мамочка, цыплятки! Иди посмотри.
- Саша, это куры, - объясняла я.
И вспомнила, как в Магадане, увидев травку около дома, также удивлялся и радовался:
- Мамочка, цветочки! Иди посмотри!
- Сашенька, это трава. Поедем на материк – все ты увидишь: настоящие цветы, куры, коров, лошадей.
Мне было грустно и больно за сына, что он неполноценно развивался. Какова жизнь родителей, такова и жизнь детей, пока они не выпорхнут из родительского гнезда. Дороги и чемоданы, и снова чемоданы и дороги, гостиницы и транзитные городки, вечно переполненные приезжающими людьми. Многие завидовали, глядя на офицерских жен: какие мы были красивые и нарядные. Наши наряды помещались в чемоданах, а любовь к мужу мы везли в своем сердце на край света, и она же заставляла терпеть дискомфорт дорожной и всегда временной жизни. Мебели у нас не было, были только чехлы и чемоданы, в руках наши любимые дети. И дороги из одного конца России в другой через всю страну.
329
Прилетели в Хабаровск. Остановились в гостинице Дальстроя МВД 13 марта. Обедали в ресторане. Сынок есть не стал:
- Мамочка, у меня горлышко болит.
А сам играл с купленным игрушечным экскаватором. Я подумала, что он придумал насчет горлышка, чтобы побольше поиграть с экскаватором. Больше он не жаловался на горло. Муж купил билеты на поезд и дал родственникам телеграмму: «19 марта будем дома».
- А будем ли мы дома 19-го? – спросила я.
- Ну что может случиться за 7 суток? Ты стала такая суеверная.
Поехали мы на вокзал на такси. Я на руках держала сына и сама себе завидовала: какая я счастливая, со мной два любимых человека: два Саши, муж и сын. А у сына говор московский, и такой он ласковый, вежливый мальчик. От всей души я радовалась, что привезу его к бабе и деду, и они будут радоваться и удивляться, глядя на него, сердце мое радовалось и торжествовало.
Но злой рок судьбы, словно злая колдунья, свирепо надругался над нашим счастьем, налетев на нас черным смерчем, жестокой болезнью – токсической дифтерией, навечно отнял от нас нашего дорогого малютку. И мы вместо сыночка привезли из Красноярска в Шадринск гроб, в котором лежал его трупик. И отпуск наш начался с похорон. Нет таких мер, чтобы измерить глубину этой скорби, нет мер, чтоб сосчитать количество выплаканных слез.
В нашем купе мягкого вагона скорого поезда ехал с нами летчик майор. Он задавал Саше многочисленные вопросы и ребенок рассказал ему всю обстановку:
- Как зовут Сталина, Саша?
- Иосиф Виссарионович – вождь народа. Советский Союз дружит с Кореей и Китаем. В Корее идет война, там американцы воюют, их скоро выгонят корейцы, а Советский Союз за мир. В Америке богатые за
330
войну, а бедные за мир, в Англии тоже, во Франции, в Турции, - говорил Саша.
- Ну, Саша, ты настоящий политик.
По радио играла грустная мелодия.
- Мамочка, это похороны Сталина, когда мы с тобой и папочкой были на митинге, я чуть не заплакал.
На станции летчик вышел, его место занял полковник-танкист. У него была изумительная форма, особенно фуражка. Саша надел эту фуражку, спросив разрешения, и долго смотрел на себя в зеркало, и говорил:
- Мамочка, я танкистом буду.
Полковник вышел, и вдруг, на второй день Саша заболел. Порошки, что давала медсестра, не помогали. Стало ему плохо. В Красноярске нас сняли с поезда и положили в инфекционную больницу. Муж жил в гостинице и каждый день ходил к нам. Врач-доцент осмотрела сына и на наш вопрос:
« Скоро ли выздоровеет наш сын?» ответила: «Мало надежд на спасение».
Мы никак не могли допустить, что наш сынок, который сидит на моих коленях и разговаривает, может умереть и его не будет. Сашу положили в палату, а меня минут 15 не пускали, чтоб пройти санобработку. Мы с мужем горько-горько плакали, а там в палате ждал меня мой любимый сыночек, сердечко мое.
Поставили ему укол сыворотки, и он находился в бессознательном состоянии. На второй день он пришел в себя и попросил пить. Ему поставили 2-ой укол и принесли на кровать, положили личиком книзу, он от всего сердца сказал: «Ой, как тяжело! Мамочка, приляг ко мне, мне с тобой легче». Я плакала. «Мамочка, не плачь, а то я заплачу».
Муж принес крошечную игрушечную машинку «Победу». Сынок все время держал ее в ручке. Заснет и выронит. Проснется, ищет ручкой: «Где папина Победка?»
331
Когда врач приходил, он кричал: «Мамочка, дай свои ручки, мамулечка, моя хорошенькая, не оставляй меня. Где папочка мой миленький? Я хочу его посмотреть». И я показала Сашеньке папу через окно.
8 апреля сыночек проснулся, веселенький такой, и просит: «Мамулечка, ты хоть бы меня поцеловала". Я прилегла, поцеловала его, обняла крепко за шею. Я хотела подняться, он сжал свои слабые ручки, не отпускал. Я целовала его личико, губки, а потом он отпустил ручки и говорит:
- Мамочка, ты знаешь, какой я сон сегодня видел? Я на небе кувыркался.
Я испугалась: неужели сын умрет. И, несмотря на то, что сын стремился рассказать, сердце мое наполнилось невыразимой болью, и я не дала ему рассказывать: «Не надо, Сашенька, не надо, не рассказывай».
9 апреля сыну стало очень плохо. Он метался, не мог найти места, его рвало, личико обострилось, вытянулось. Весь он был восковой. Я плакала.
- Мамочка, не плачь, ты бы меня обняла, да головку почесала.
Муж вызвал профессора, профессор осмотрел сына и сказал:
- Ваш сын безнадежен.
Муж плакал. А сынок лежал и спрашивал:
- Скоро ли папочка придет? Скоро ли к бабушке поедем? Скоро или нет? Скоро или нет?
При подходе к его кровати медсестры, он протягивал худенькую ручку для укола, хотя он перестала уколы ставить. Ручки и ножки остывали, я грела их грелками, своим дыханием, а они становились все холоднее и холоднее.
Пришел папа к окну. Мы с сестрой повернули и поставили поближе кровать, чтобы лучше было видно сыну.
332
- Саша, сыночек, поцелуй папу, как ты раньше его через окно целовал.
Сынок сделал усилие, несколько раз поднес к губам свою ручку, поцеловал и показал ручку папе. Сыну было очень тяжело, он хотел заплакать, но вместо рыдания у него вырвалось три раза: и-и-и. Я успокаивала его, как могла, наклонялась, целовала, гладила по головке.
Вдруг, по стене, где лежал сынок, выполз откуда-то из-под пола огромный черный паук с большим крестом на спине. Рядом стояла медсестра. Она хотела убить его, но он скрылся под кроватью, потом снова выполз, поднялся до потолка, потом пополз куда-то за дверь. Я в жизни не видела такого паука. Все говорят, что паук к вести, и вот она, весть: сын умер в 6 часов вечера. Я плакала и целовала все его изболевшее тельце.
Все чувства мне, как матери, дано было испить до дна, глубина этого горя неизмерима. На ум приходили слова Некрасова, которые отражали мое состояние в тот момент:
И погас ты, словно, свеченька,
Восковая, предыконная.
Мало слов, а горя реченька,
Горя реченька бездонная.
В эти тяжелые дни в Красноярске произошло крушение 2-х поездов на железной дороге. Погибло 12 человек. Каждый день несли по всему Красноярску венки, шли заплаканные люди в похоронных процессиях. Гудели протяжно в 2 часа гудки паровозов.
Сына решили хоронить в Шадринске. Управление дороги дало телеграмму заместителю министра, чтобы разрешили офицеру, находящемуся проездом в Красноярске, предоставить вагон для отправки умершего сына в Шадринск.
Утром следующего дня пришло разрешение на 2-х-остный вагон, который прицепили к пассажирскому поезду. Трупик сына обработала санэпидстанция, положили в гробик, обтянутый красным материалом, сделали памятник, мраморную плитку с насечкой, много венков. Погрузили вечером все в вагон, опломбировали и трое суток ехали до Шадринска.
333
За семь суток до похорон мы не ели и не пили. Как только мы смогли это пережить? Дорогой у меня заболело горло. Мы с Сашей, напуганные этой болезнью, приготовились к худшему. Саша дал мне деньги, паспорт и билет, а я ему наказала, чтобы в случае второго несчастья, он ехал один хоронить сына, а меня оставил в Омске. «Потом за мной приедешь»,- сказала я ему. В Омске вызвали врача, описали все. Врач нашла ангину. Опасность миновала. В Шадринске нас ждали все родственники. Встреча была, не дай бог никому, какая нерадостная. И только тогда вспомнили, что сын умер 9 апреля, в день рождения мужа. Я похудела, как спичка, плохо елось, проснувшись, я ощущала, что тело мое неживое. Где бы я ни была, я думала и плакала о моем сыночке. Как хотелось ощутить его и подержать на руках. Завистница-судьба вырвала из рук мое счастье, которому я так радовалась.
Я завидовала всем, у кого есть дети, и много детей:
- Какие счастливые родители! Как много у них детей, как много у них любви.
334
Глава 23
Демобилизация
Похоронив сына в Шадринске, мы не думали ни о веселье, ни об одежде. Мне был 31 год, Саше 34 года. Нас удручало наше состояние и то, что мы не могли жить без детей. Чужие жилища и все временные. Хорошо тем офицерам, которые имели на материке квартиры и забронировали их, уезжая на Север. А мы же ехали с войны, везде жили на квартирах и решили вить свое гнездо, находясь в отпуске. Строительства не велось, льгот офицерам не было. Сдав государственную квартиру в Магадане, мы имели право лишь встать на общую очередь. Деньги у нас были и мы купили за 75 километров в Шабурах деревянный дом. Поставили его за 2 месяца, сдали квартирантам и в август поехали в Москву, в Центросоюз, где получили путевки в Хосту в санаторий МПС.
Черноморское побережье Кавказа произвело на нас такое впечатление, словно мы побывали в красивой сказочной стране. Напротив нашего санатория, высоко на горе, заросшей тропической растительностью, цветущими магнолиями, пальмами, кипарисами, величественно возвышался другой санаторий «Энергетик». Если б не наше горе, этот отдых можно было бы назвать чудесной сказкой. Были в санатории семейные комнаты, но, чтобы отвлечься от горя, мы с мужем жили отдельно. Он – с мужчинами, я – с женщинами. И никому о нашем горе не говорили.
Санаторий МПС расположен на живописнейшей горе – 150 лесенок с многочисленными площадками нужно преодолеть. Прямо перед корпусом росла огромная финиковая пальма. Это было просто чудо природы. А вокруг корпуса цветущие магнолии, настолько высокие и благоухающие, что эти места напоминают рай, который только мы представляем, и то, не увидев такой красоты в жизни, рай невозможно представить. С грустью прощаемся с райскими местами, кидаем в море монеты, чтобы еще сюда когда-нибудь вернуться, и выезжаем через Москву в Шадринск.
335
Шестнадцать раз за свою жизнь я была в Москве. Наши знакомые по Колыме живут в районе вокзалов, где так многолюдно всегда. Приехав из провинции, я выходила на балкон и восклицала: «Вот жизнь, так жизнь!» Я любила это движение моря вечно спешащих людей, пестроту красок и разнообразие. Прозябание в тиши и одиночество, располагающее к раздумью, к забытью от мелких житейских забот, я любила только в куще лесов, на лоне природы.
Но горе, пережитое нами, никогда не забудется. Беспокоили и заботы о строительстве дома: кого нанять, где достать стройматериал, железо, гвозди, цемент, обеспечение питанием строителей…
Все это так надоело до чертиков, что у меня уже не было сил продолжать такую жизнь. Нервы мои не выдержали, когда муж перед отъездом из Шадринска в Магадан снова затеял собрать всех родственников, знакомых и квартирантов, чтобы сделать что-то вроде вечера.
- Саша, знаю, что нужно, но сил уж больше нет. Снова ехать покупать продукты, возиться с чужими кастрюлями. Своего у нас здесь абсолютно ничего нет. Нервничать. Делать, как попало я не могу. Я устала, не могу я! И вообще мне осточертела эта бесконечная маята по дорогам и чужим квартирам. Мне страшно ехать в Магадан, где все напоминает о сыночке. Я не поеду на Север, останусь в Шадринске. И никаких я вечеров собирать не буду! Я не в состоянии! – ответила я Саше и уехала ночевать к своей двоюродной сестре Асе.
Всю ночь я не спала, маялась, переживала: « Нет, только не это, -думала я,- потеряла сына, а теперь потерять мужа… Нет, мне жизни без него не будет. Одна у нас судьба и другой не будет».
Рано утром оделась, попрощалась и пошла на автобус. Смотрю, навстречу мне идет мой племянник Саша Назаров:
- Тетя Рая, я ведь уже до Маслянки доехал, вспомнил о тебе и вернулся. Не годится семью разрушать. Ничего тебя хорошего здесь не ждет. Поедем к дяде Саше.
336
- Я ведь семью разрушать не собираюсь. Я собиралась остаться, но чувствую, что остаться не могу.
- Вот и молодец. А прощальный вечер мы все-таки организовали. Продукты мы с дядей Сашей купили, а квартирантка помогла приготовить.
Муж был очень рад моему возвращению. Приехал мой папа, побыл с нами, и мы пошли его провожать. Долго ждали попутную машину, потом посадили его в кабину и забыли попрощаться, потом он открыл дверцу, и мы попрощались.
- До свидания, папа!
Плохая это примета: забыть попрощаться. Мы видели папу в последний раз. Через два с половиной месяца, в 63 года, папа, простудившись, умер.
Не доезжая до Кокорино, есть большая поляна, «чистена». Это всегда был наш покос. Кругом бор и березовый лес, а небольшая поляна чистая, чистая. И на ней стоит улыбающийся папа с литовкой:
- Что, Рая, поесть принесла?
- Да, папа.
Эту картину я настолько запомнила, что, всякий раз, подъезжая к чистене, мне казалось, вот-вот появится папа. Останавливаем машину и я кричу:
- Папа! Папа! Я кушать принесла!
И до чего грустно и скорбно, что папа не вышел и никогда не выйдет. Любил он нас, детей. Перед смертью говорил маме: «Мать, ты Раи держись». Так и получилось, что Саша был ей лучшим сыном, а не зятем. Отец не ошибся. 9 лет жила с нами мама.
Умер папа 2 декабря 1953 года, в один год с нашим сыночком Сашенькой.
Колыма, Колыма…, далекая планета. Вся молодость связана с ней.
337
Восемь лет сблизили нас с нашими друзьями, как с родственниками. Помогали друг другу деньгами, когда наши друзья Радченко и Пахомовы приобретали квартиры в Киеве.
Встретились с соседями по квартире. Мы давали им телеграмму, что умер сынок. Все были поражены таким горем. Я ждала ребенка, который должен был заполнить пустоту нашей жизни.
Приехав в Магадан, мной овладели чувства тоски по сыну, я брала его вещи, целовала те места, где они касались его тельца, крепко прижимала к груди, целовала волосики, обстриженные, когда ему был 1 год. Чувства тоски и горя не давали мне покоя, и я рыдала, упав головой на разложенные на столе его вещи и фотокарточки.
В Магадане работала в детской поликлинике врач Зеркальцева. Муж ее был председателем обкома профсоюза. Когда мы с ними встретились, то узнали, что у них горе было не меньше нашего. Родители отдыхали в Сочи, а сын Вадим сдавал экзамены за 11 класс, получил золотую медаль. Потом поехал в Москву, поступил в Институт международных отношений. Затем приехал к родителям в Сочи. Побыв немного с родителями, порадовав их своими успехами, он пошел к морю подышать воздухом свободы от пережитых экзаменационных треволнений и бессонных ночей. Накупавшись, Вадим облюбовал большой камень на берегу, прилег и уснул. Огромная волна смыла его, облизав берег моря, наводя ужас на окружающих. Крики и спешка к спасению привели в движение весь пляж. Вадим спал и был один. Он раньше всех был смыт набегающей волной и погиб. Через 2 часа, море, наигравшись своей жертвой, выбросила его на берег. Схоронили Вадима в Сочи. Мать без сознания увозили с могилы.
Хороший лекарь время, но лечение это длится всю жизнь.
Муж питал надежду, что появившийся ребенок не только заполнит пустоту в семейной жизни, но и поможет быстрей залечить душевную травму. Мой организм, нервы мои были совершенно не готовы к этому. Я старалась не спешить, повременить, но, как и с отпуском, в этом вопросе у нас с мужем тоже были разногласия, но, считая его главой семьи, прислушивалась и подчинялась ему. С самого начала нашей семейной жизни я была им так воспитана. Несмотря на то, что мне часто не хватало
338
выдержки, я всегда делала так, как он хотел. Он не поступал опрометчиво, всегда решал все с умом, я взвешивала все за и против, и мы приходили к обоюдному пониманию.
Наступили тяжелые роды. Трое суток схваток ставили под угрозу жизнь ребенка. Не обошлось без вмешательства врачей. Родилась дочь. Сынок часто просил: «Мамочка, купи мне Леночку, такую, как у соседки. Я ее любить буду». В память о сыночке я назвала дочь Леночкой.
Очень трудный был послеродовый период. Начался мастит: уколы, компрессы, массажи, сцеживания. Появившийся ребенок еще больше напоминал мне о сыне. Я доставала фото и плакала, и плакала. Приходивший на дом детский врач запрещала мне: «Уберите подальше фото и все вещи. Думайте о родившемся ребенке». Но и о родившемся ребенке я думать не могла без страха за ее жизнь. Однажды, когда Саша был в командировке, я долго возилась с Леночкой, присматриваясь к ней, мне стало казаться, что ребенок вот-вот умрет. Вызвала Скорую помощь. Приехал врач и улыбающуюся девочку нашел совершенно здоровой. Но я упросила увезти нас в больницу, я не могла оставаться дома, могла сойти с ума.
- Полечите, мамаша, свои нервы. Ребенок здоровый, но он заболеет, если вы будете таскать его по больницам, - говорил врач.
Я только благодаря мужу, его внушениям, постепенно стала приходить в себя. Дочь была нашим кумиром. Все для нее: не знали, чем еще накормить, куда посадить, куда поцеловать.
Жизнь шла своим чередом. Управленческий аппарат стал работать по мирному графику, без ночных часов. Это был уже 1954-ый год. Муж часто находился дома и нянчился с Леночкой. Хотя всегда нес общественную нагрузку: был членом офицерского суда и пропагандистом. Работал он начальником спецотдела главного управления УСВИТЛ МВД СССР. Мужу шел 37-ой год, а у него была огромная выслуга лет со льготными – 34 года. В войсках проходило сокращение, а полковники, всю войну просидевшие в штабах и министерствах, не имели выслуги и, чтобы ее быстрей получить, ехали в Магадан.
339
Муж подал рапорт. Генерал Волков, прочитав его, сказал: «Молод еще, мог бы послужить, но за хорошую службу Отечеству просьбу твою удовлетворяю». В 38 лет муж уволился в запас по выслуге лет, получив пенсию 244 рубля. Спустя два года при Хрущеве всех дальстроевских пенсионеров приравняли к войсковым и стали пенсию платить от имеющегося звания, а звание мужа было капитан, пенсия была уменьшена до 135 рублей. В более поздние годы было издано новое постановление по пенсиям, принималась во внимание выслуга лет, тогда бы пенсия мужа была бы 175 рублей, но он демобилизовался до выхода этого постановления, по новому закону это постановление на него не распространялось, пенсия его осталась 135 рублей. (8 лет, проведенных на Крайнем Севере, бывало, полуголодная жизнь, морозы под 70 градусов, выпавшие зубы и волосы, смерть сына - и 135 рублей пенсии, прим. редактора).
Муж был молод, энергичен и любил труд. Он не мог жить без труда, а пенсия была хорошей прибавкой к зарплате. Собрав чемоданы и пеленки, мы отправились с Колымы. Это был наш последний рейс с Колымы в 1956 году. Мощь нашего государства росла, и мы уже летели с Магадана через Хабаровск и Красноярск и прямо на Свердловск. Лететь мы должны были и день, и ночь. Но надо же было такому случиться: перед Красноярском отказал мотор нашего самолета, но судьба на этот раз была к нам милостива. Самолет благополучно посадили. Мы переночевали в гостинице, а нам прислали с Хабаровска другой самолет.
Леночке был год и три месяца. Ступив на материк, в Хабаровске, она побежала по летному полю, упала и поцарапала себе нос. Долетев до Свердловска, мы доехали и до Шадринска.
В Магадане свои комнаты на общей кухне на трех хозяев мы сдали управлению, но муж мой ходатайствовал, чтобы они достались сотруднику его отдела Журавлеву с женой и двумя детьми. Это был человек исключительных черт характера. Высокий, красивый брюнет, от всей его внешности исходило располагающее обаяние, чистота и искренность души, скромность, дисциплинированность. Он был гражданский.
Бывший начальник главного управления, генерал Деревянко, до ухода
340
на пенсию, вызвав его однажды, по работе, внимательно к нему присмотревшись, нашел в нем очень знакомые черты своего сослуживца по армии полковника Журавлева.
- Ваше лицо, товарищ Журавлев, напомнило бывшего сослуживца по Дальнему Востоку полковника Журавлева. Воевал он с интервентами после гражданской войны. Хороший был человек. Бывал я у него в семье. Были у него сын и дочь. Дочери года 4 и сыну лет 16, он учился в техникуме. И вдруг, в 37-ом его ночью увезли на черном воронке и сказали, что он враг народа.Я этому не поверил, думал, что разберутся и отпустят. Но меня перевели служить на запад в другой полк и я не знаю, как сложилась его судьба.
- Этот полковник Журавлев – мой отец. Мне было 15 лет. Я его очень любил, он для меня был примером в жизни, и вдруг такое… Мать внушала, что никакой он не враг, что разберутся и отпустят папу. Добивалась встречи, а о нем не было никаких вестей, как в воду канул. Однажды ей резко сказали: «Подумайте о себе и детях. Он враг народа, а вы встречи ищите». Увезли его, что с ним случилось – мы не знаем.
- Я думал, что вам что-нибудь известно о нем.
Этот диалог состоялся в 1953 году. Я познакомилась с семьей Журавлевых, когда они переезжали в нашу квартиру. По прибытии в Шадринск муж дал им телеграмму, что прибыли благополучно. Начинаем новую жизнь.
341
Книга 3
И жизнь хороша, и жить хорошо!
1. Шадринск
2. Суд над Гитлером в Предеиной
3. Курган – Крым – Курган
4. Встреча с юностью
5. И жизнь хороша! И жить хорошо!
6. Пора звездопада
7. В строю до последнего дыхания
8. Революционная перестройка –
новая эпоха социализма
Глава 1
Шадринск
Приехав через 1,5 года в Шадринск, мы не узнали того места, где строили свой дом. Вместо высохшего болота, на берегу которого стоял на сваях наш дом, мы обнаружили огромную свалку мусора, не засыпанную ни шлаком, ни песком. На проезжей части улицы глубокие выбоины и колеи от тяжелых грузовых машин. И вокруг этой свалки стояло множество новых домов.
Наши квартиранты Брагины за это время выстроили через дом от нас свой дом. Работы у нас было непочатый край. Требовалась вывалка всей территории высотой 2,5 метра, провести внутреннюю и внешнюю отделку дома, построить сарай для дров, баню, зацементировать яму для хранения овощей, выкопать колодец, построить гараж для автомашины, муж купил в одном из колхозов подержанную Победу за 25 тысяч рублей.
Эта частная жизнь, как тина болотная, засасывала нас, выжимая из кармана чуть ли не до последней копейки. Нанимать кого-то со стороны мы были уже не в состоянии. Вдвоем с Сашей лазили на срубах бани и гаража. Выстроили ворота и забор. Пришлось отказаться от отпуска, боялись оставить Леночку, потеряв сына. Да и деньги все таяли и таяли.
Муж, занятый благоустройством нашей усадьбы, целый год не работал. Но, поскольку мы, приехав с севера, купили легковую машину, все считали, что у нас денег немеряно. Масса завистников была, среди которых были больше всего алкоголики, которых муж ненавидел и всегда отказывал им, когда те приходили просить на бутылку:
- Если б на хлеб, я бы тебе дал без разговоров, но на бутылку я не даю. Я и сам не пью и тебе не советую.
Соседи-мужики сердились. Едем, бывало, в машине по улице, а какой-нибудь пьянчужка встанет перед машиной, как столб, и руки вытянет в стороны. Муж кричит:
342
- Ну что, стоишь? Пить тебе надоело? Уходи, иначе тебя в милицию сдам!
Был случай, что такого нарушителя правил дородного движения мой племянник побил, выскочив из машины. А алкаш орал:
- Толстой карман! Толстой карман!
- Вербуйся на Колыму и набивай карман, - кричал ему Саша.
Было обидно: не так уж много можно было скопить за полтора года жизни в Магадане перед увольнением. Оставшиеся 2 тысячи мы берегли, как зеницу ока, на черный день. Муж меня успокаивал, чтобы я не расстраивалась: «На каждый роток не накинешь платок». Деньги были нажиты честным трудом в тяжелых послевоенных годах, в суровых климатических условиях.
С чего начать жить? Как приспособиться к гражданским оседлым условиям? Год жизни показал, что мы плохо приспособлены к обывательской жизни.
Уезжая из Магадана, мы продали за бесценок или просто оставили мебель и другие вещи, которые мы не смогли взять с собой на самолет. Приехав в пустой дом, нам надо было все покупать заново. Мебели в магазинах не было. Люди годами стояли в очереди за ней. Мы не могли ждать. Муж поехал на лесосклад и купил там все бракованное. Из дивана каждый день сыпались стружки, шифоньер не закрывался, письменный стол расклеился, и все-таки эта мебель прослужила нам 15 лет.
Недалеко от нас был спиртзавод, с которого соседи возили на тележках барду для своих коров и свиней, так как с мясом было плохо, а с молоком еще хуже. Молоко мы покупали у соседей, а мясо только на рынке. Нам посоветовали купить поросят и кур. Начали мы жизнь со свинства, как я потом шутила. Муж принес двух поросят. Пришлось строить для них конюшню. Договорились с соседом, чтоб он за деньги возил нам барду. Сорок цыплят подрастали, а осенью, оставив 10 курочек, мы порезали остальных на мясо.
343
Всю зиму возились с поросятами. Наступила весна, а они у нас почти не выросли. Обратились к ветеринару. Оказалось, свежий сухой опил, который муж и я меняли каждый день, впивался в пористую кожу поросят, раздражал ее, вызывал беспокойство, и они болели. Летом мы их помыли, и на воле они еле-еле к осени набрали вес, чтобы можно было заколоть их на мясо.
Куры были помещены в подвал, где сделан был лаз, чтобы покормить их. Но не так просто было достать корм. Кормить было нечем, а до весны далеко. Спустившись, однажды, в подвал, я просунула голову в курятник, куры бросились на меня, принимая мои глаза за годы, наверное, и одна больно клюнула меня в веко. Хорошо, что не выклюнула глаз, а то оставила бы меня слепой. Весной, когда они вот-вот должны были нестись, мы их зарезали.
Мужа горком партии устроил директором рыбзавода. Завод занимал арендуемое здание. Муж прикинул, во что обходится плата за аренду, и предложил тресту строить настоящий рыбзавод на эти средства. Трест одобрил предложение Саши и развернулась работа: построили контору, цех разделочный для вяления рыбы, огромный ледник, обнесли территорию. Муж ездил с бригадами в командировки и дело шло неплохо.
Мы продолжали благоустраивать нашу усадьбу, засыпая территорию болота шлаком, песком, черноземом, платив левым шоферам по 3 с половиной рубля, по 5, по 10 рублей за машину. Мы посадили сад из 19 яблонь. Засыпка территории стоила больших затрат, зато мы с Сашей, сидя у колодца, смотрели на посаженные, как карандашики деревья, и представляли наш будущий сад большим и цветущим.
Меня мучил геморрой, так как тяжелый труд по разгребанию шлака ложился на меня - муж был на работе, а нанятые машины приходили одна за другой.
В 1956 году у нас родилась вторая дочь, Тамара.
По приказу облисполкома все маленькие местные заводы объединили. Рыбзавод влили в мельзавод, где был директором Марамыгин. Мужу,
344
управляющий Рыбтрестом Петров предложил принять Курганский рыбзавод. В Кургане нам обещали государственную квартиру в строящемся пятиэтажном доме.
Около нашего дома в Шадринске цвел и плодоносил сад. Семьдесят пять георгинов украшали аллею до гаража. И из окон веранды открывался цветущий прекрасный вид. Побывав в Киеве в 1959 году у Радченко, мы много полезного взяли для себя. Отнесли все постройки в дальний угол двора, а дом окружили садом и цветами. Асфальтировали дорожку к дому. Открыв ворота, соседи восклицали: «Какая красивая у вас усадьба!»
Когда начальник Рыбтреста предложил переехать в Курган, мы испугались переезда: в Шадринске муж наладил работу рыбзавода, а как будет в Кургане? Как-то ненадежно было надеяться на рыбку, сбиться с места, бросить с таким трудом обустроенную усадьбу. Мы не решились. Муж отказался от приглашения и расстался навсегда с рыбтрестом.
Мой брат Саша жил в Шадринске, он женился на симпатичной девушке Клаве. Приятелями нашими были также Федор и Алла Фроловы, Федор также был демобилизованный офицер; Офицер Белокопытов Михаил Иосифович и его жена Полина Федоровна, Геннадий Игнатьевич и Катя Каращук. Гена и Катя – оба работали у Саши в рыбзаводе, только в разное время. Муж был требовательный в работе, но они ценили его за честность и трудолюбие.
Был такой случай. Уехав, однажды, в командировку на озеро Таволжанное, Геннадий Игнатьевич руководил и помогал рыбакам тащить сети. Лов был подледный. Три тонны рыбы привезли в рыбзавод. Гена взял за работу себе 2 мешка крупной рыбы. Муж велел рыбу снять с машины и оприходовать. Гена кричал:
- Я заработал!
- За работу отпускаю тебе 10 килограммов. Ты мог и не помогать рыбакам - это твое дело.
Геннадий Игнатьевич рассердился, но потом согласился, что 2 мешка он отгрузил себе незаконно. За справедливость и любили мужа.
345
После ухода мужа с рыбзавода Каращуки переехали в город Жданов на Азовское море к брату, переписывались мы с ними всю жизнь.
Мужа назначили директором строящегося пивзавода. Послали учиться в Москву в Институт пищевой промышленности. Саша слал из Москвы полные любви ко мне и детям письма. Я устроилась на работу в 15-ю школу, где директором был Петров Фока Михайлович, с которым потом нас будет связывать многолетняя дружба.
Заканчивалось строительство пивоваренного завода. Строительство производили подрядчики из Кургана. Руководство строительством осуществляла Феоктистова, молодая женщина лет 35. Часто ее видели в ресторане «Исеть» вместе с бригадиром монтажников из управления сантехмонтажа из Кургана. Монтаж оборудования на пивзаводе подходил к концу. Дата сдачи и окончания строительства отмечалась обильной пьянкой с монтажниками, которой руководила Феоктистова.
Приехав из Москвы, муж стал принимать завод. При передаче документации бухгалтеру выявилась приписка в монтаже на вымышленный увеличенный в несколько раз объем работы. Вместо 12 танков (емкости для созревания пива) по документам проведено 20 танков. Муж потребовал провести ревизию. Бригадира судили и дали срок 15 лет. Исполняющую обязанности директора Феоктистову тоже судили и дали ей год с вычетом 20% из зарплаты.
Муж принял завод, но допущенные нарушения в строительстве и монтаже оборудования мешали выпуску качественного пива. Обнаружились они в пусковой период завода, который был очень трудным. Люди работали по 2 смены: уходили к 7 часам, приходили домой в 3 часа ночи. Промывали, пускали, опробовали, отрабатывали всю систему изготовления, созревания пива, поточную импортную линию, агрегаты мойки, разлива и укупорки бутылок, систему охлаждения. Не ладилось с монтажом оборудования, не ладилось с технологией изготовления. Не было опытных кадров. Должность главного пивовара занимала молодой неопытный специалист Гоголева, которую после института направили на Шадринский пивзавод. Механики, в первый раз видевшие оборудование, гадали, что куда присоединить, чтоб система работала.
346
Пивзавод, как травмированное дитя во время родов, не заработал в полную силу, а болел и чах. Качество пива не соответствовало марке. Выявились отступления от проекта при строительстве завода.
Муж направил письмо и акты управляющему трестом Курганстрой Синдлеру с копиями на 5 адресов: одна из них первому секретарю горкома партии Кругликову. В актах перечислены нарушения в установке кольцевого водопровода и его аварийности, о нарушении изоляции стен бродильного помещения, не создающего нужную температуру, некачественно выполненных работ по канализации, строительстве полов, пропускающих стоки воды, промерзание подвала и проникание туда стоков воды, что грозит разрушению всего здания. Таким образом, были зафиксированы отступления от проекта.
Муж ходатайствовал о выделении средств на незаконченное капитальное строительство. Решался вопрос о временном закрытии завода и исправлении допущенных отступлений от проекта. Ко всем неурядицам прибавилось еще одно: Гоголева вывела из строя систему охлаждения пива, пустив, при промывании системы после горячей воды холодную.
Муж был снят с работы за неудовлетворительное руководство. Он очень переживал. (Это был единственный в его жизни случай, когда он не оправдал ожиданий начальства).
Этот год явился для нашей семьи очень трудным. 22 ноября 1960 года я, возвращаясь из вечерней музыкальной школы, где училась, чтобы впоследствии помогать своим детям, я упала на лед головой во время гололеда и получила сотрясение мозга. Я встала на ноги лишь 10 марта 1961 года. 4 месяца, всю зиму я лежала без движения с сильным головокружением. Девочки - Лене 6 лет, Томе 4 года - сами стирали, а ночью, придя с работы, папа полоскал белье. И в довершении всего они заболели коклюшем. Из соседей никто к нам не приходил, боясь перенести инфекцию, ухода за ними не было. Рано утром муж готовил еду: суп, молоко, а ночью в 2-3 часа приходил с работы. Пуск завода был тяжелейшим испытанием для нашей семьи.
Муж временно не работал, а у меня заболело сердце после 4-х-месячного лежания и болезни. С работы я ушла, девочки не были пристроены в детский сад.
347
Глава 2
Суд над Гитлером в Предеиной
Село Кокорино стало как бы родным селом для моего мужа. Частые поездки на своей Победе к сестре Варе, лекции и доклады в клубе сделали его своим и близким для односельчан человеком. Забота обо мне, моих родителях, о сестре Варе, которая всю жизнь прожила солдатской вдовой, говорили о порядочности мужа. Главная его помощь Варе была в заготовке дров. С 1956 года и до самой смерти в 1984 году он выписывал ей дрова в лесничестве. Их не нужно было ехать пилить в деляну, их, спиленные двухполенки, привозили к дому. А она нанимала их распилить и расколоть. В 80-е годы помогали ей садить и убирать картофель.
Все родственники уважали мужа за то, что он никогда не забывал их навестить. В этом помогал нам наш транспорт. За один день мы могли побывать у всех братьев и сестер. От этих встреч получаешь радость, тепло и удовлетворение. Особенно тянуло нас посетить уголки, где прошло наше детство. Эти детские и юношеские годы яркой радугой светятся на фоне всей нашей жизни.
Однажды, мы приехали в Предеину к двоюродной сестре моей Шуре Предеиной, по мужу Хохловой. Первый ее муж погиб в первые годы войны, вышла она замуж за его брата, вернувшегося с фронта. От нее мы узнали о небольшом событии личной жизни одной из колхозниц, которое приняло общественный характер и взбудоражило Предеину и близлежащие деревни. Деревенские бабы судачили и перемывали косточки, сидя на лавочках и завалинках, своей односельчанке Валентине П.
Прошло 10 лет со дня Победы, а с первого дня войны – 14 лет. Почти все, кто ушел на фронт в первые годы войны, погибли. Их жены остались солдатскими вдовами на всю жизнь. И было этих вдов по 200-300 в каждом селе. Все они, верно и терпеливо, надеясь на чудо, ждали год, два и десятки лет, вспоминая горячо любимых мужей. Мужчин было мало, очень
348
мало вернулось с фронта. Вдовами женщины остались молодыми, в 30 и чуть более лет. И немногим улыбнулось счастье встретить друга, выйти замуж, любить и быть любимой. Иногда красивые и молодые женщины, уставшие от войны, еще пытались ухватиться хоть за одно перо улетающую жар-птицу, от которой все серое и обыденное вдруг засверкает, запереливается всеми цветами радугами, сердце заполнится теплотой и любовью ко всему – это воскресала любовь.
На одной из сельских гулянок, единственному целоможному гармонисту Василию приглянулась вдовушка Валентина. Поет и пляшет красиво, и не похожа на других баб. Все другие словно воду в ступе толкут. И такая складная на фигуру и пригожая на лицо, словно не мать ее родила, а слепил ее художник-скульптор. Чем больше смотрел он на ее лицо, тем больше она его притягивала: такое волшебство и колдовские чары исходили от нее. А глаза… Их никогда не обманешь. Их взгляд расскажет человеку обо всем. Не нужно лишних слов, за человека говорят его глаза. А там, где таится и плещется через край любовь, эти глаза особенно понятны влюбленным. Валентина догадывалась, что понравилась Василию, но не думала, что он днем и ночью думает о ней, лишившись покоя.
Однажды, встретив Валентину вечером на улице, озираясь, чтобы никто не увидел, он не выдержал, подбежал сзади и крепко схватил ее за талию руками, прижал к себе и с жаром заговорил: «Валюша, люблю я тебя, сил моих нет».
О боже! Сколько лет ее никто не обнимал, все тело затрепетало, стали подкашиваться ноги, закружилась голова, ведь ее молодое крепкое тело так истосковалось по ласке, так нуждалось в ответном чувстве, но она испугалась своего состояния: «Вдруг кто-нибудь увидит», но улица была пустынна, было темно, а рядом такой жаркий и страстный мужчина. Валентина не устояла: «Ах, будь что будет. Один раз живем. Васенька, дочки мои у бабушки ночуют, немного спустя приходи ко мне. 3 раза в кухонное окошко тихо постучи, я тебе так же отвечу, если дома никого не будет».
Василий был человек семейный, отец двоих детей. Работал механизатором, жена Анна учетчицей. Она днем и ночью, дома и на
349
работе, надоела ему своим брюзжанием, что он из дома убегал к мужикам в Конюховку, чтобы меньше ее видеть. Сыновей своих любил, только в них и находил отраду.
«Надо же было так случиться, попала на глаза мне эта совершенная во всем Валентина», думал он по дороге к ней. Бегом бежал он по поскотине к своей возлюбленной, как семнадцатилетний мальчишка. Условный стук, и открылась дверь. В сенях темно, и он в объятьях жарких и сладких. Словно утомленный от жары путник, жаждущий пить, добравшись до источника, пьет и пьет и не может напиться, так и Василий с Валентиной с жаром лобзались, обжигая друг друга огнем своей любви.
Дома все ему опостылело. Анна стала замечать в нем перемену: муж не стал ее замечать. Она стала делиться с соседками, те делали ей намеки на Валентину. Три года продолжалась тайная любовь. Влюбленные привыкли друг к другу и перестали осторожничать. Однажды, Анна выследили мужа и подала на Валентину в товарищеский суд заявление о моральном разложении Валентины.
Прошли годы и в деревне многое изменилось. Выбирались и действовали товарищеские суды, в колхозе, как в городах на заводах работал народный контроль. Председателем товарищеского суда была избрана семейная, всеми уважаемая женщина. Речи ее были немногословны, но справедливы.
Клуб был полон народа. До отказа набилось деревенских жителей. Повестка дня была известна заранее. «Срам-то какой, позор-то какой, до чего я дошла. И девчонок моих замуж никто не возьмет, подумают, что распутные по матушке. Воровка я , украла чужую любовь. И все это из-за жарких Васильевых признаний вскружилась головушка», - думала Валентина, ожидая суда, словно казни на лобном месте.
Заплаканная, с поникшей головой, не глядя на людей, проходила она, тяжело ступая, как преступница, мимо рядов. Василий также присутствовал на суде и отвечал вместе с Валей. Зал замер. Эта необыкновенно жуткая тишина, как перед казнью, ужасно угнетала Валентину. Она была бледна, как полотно, и не поднимала красивых с длинными ресницами глаз. Брови, похожие на развернувшиеся ласточкины
350
крылья при полете, сомкнулись в переносье, и между ними пролегла глубокая складка. Она была, словно на похоронах. Да, она сегодня хоронила свою любовь, хоронила навсегда. И ненароком надела она черное платье. В голове загудело, зажужжал шмель тонко и нудно в ушах.
На скамью она села прямо, как статуя, но такая женственная и красивая. Члены суда невольно залюбовались на нее. Кругом сидели вдовы, как они будут реагировать на ее поведение – было для Вали загадкой. Председатель открыла суд. Строгим голосом, как государственный обвинитель, зачитывала она заявление жены Василия. Строгим голосом говорила о конституции, о семье, как ячейке государства. «Насколько крепка наша семья, настолько крепко наше государство», - закончила председатель суда.
«Вот оно что, я подорвала устои государства. А разве не было у меня семьи хорошей и дружной, а теперь я – вдова»,- думала Валентина. Председатель суда предоставил ей слово. Все ждали ее объяснения, нельзя было молчать. Она собралась с мыслями и сначала тихо, понурив глаза, а потом громче и горячо заговорила. Она рассказала, какая счастливая была у нее с Ванюшей жизнь, но напал Гитлер, и она, как и все присутствовавшие вдовы, отдала своего любимого на защиту Отечества. Погибшие мужья защитили жен и детей от порабощения фашистами. «Много лет я ждала мужа, думала, объявится, пусть инвалид, без ноги или без руки, но живой, а он так и не объявился, пропал без вести, а годы ушли на ожидание. Вдовой я осталась в 30 лет. Ваня был лучший механизатор. Села я на его трактор. Разутые и раздетые, днем и ночью, в жару и холод мы не сходили с машин. Работали, чуть не погибали в поле. Мужики бы такого не выдержали. Ведь делали все для победы». И вдруг со слезами на глазах закричала: « Гитлер во всем виноват! Судите его, проклятого вражину! Из-за него я позор на свою голову принимаю, Гитлера судите и его свору!» и, зарыдав, упала на скамью с подкосившимися ногами.
Вдовы зашмыгали носами, заморгали мокрыми от слез ресницами, и все заплакали, утирая загоревшие огрубевшие от ветров и непогоды лица, еще более загрубевшими натруженными, с мозолями, ладонями своих трудолюбивых рук. И вдруг все в один голос закричали: «Гитлера судите! Фашистов судите! Поджигателей войны судите!».
351
Предоставили слово Василию. Он ни слова не сказал в свое оправдание. «Весь позор и ответственность я беру на себя. Успокойтесь, бабы. Я виноват, я и понесу ответ. Наказывайте меня»,- говорил Василий. Анна зло смотрела на него, ненавидя Василия всеми силами души за измену, за защиту своей возлюбленной. Вдовы не дали ей распалять свой злобный пыл и глумиться над Валентиной. Одна вдова взяла слово: «Вы, мужнины жены, не на смерть, а на ночь к другой бабе боитесь отпустить мужей. А мы навеки-вечные разлучились со своими. А ведь и вас они тоже защищали…»
Председатель суда встала и произнесла речь:
- Мы, товарищи, в основном здесь солдатские вдовы, не ставили целью предать всеобщему позору нашу лучшую колхозницу, красивую женщину, трудолюбивую и мужественную. Считайте, что сегодня был не товарищеский суд, а суд всего народа над Гитлером и фашистами. Наш колхоз в основном состоит и держится за счет вдов, потерявших мужей и сыновей на фронте. Они выполняют тяжелый мужской труд. Все сельское хозяйство держится на женщинах, похоронивших свою молодость, счастье, радость, любовь вместе со своими мужьями в Великую Отечественную войну. Считайте, что это суд над Гитлером. Пусть наши дети никогда не увидят войны. Семья – это крепкая ячейка нашего общества и мы будем бороться за мир, чтобы не рушились больше семьи советских людей. Суд закрыт.
Все в зале зааплодировали. Выходили молча, потом, выйдя на улицу, зашумели и группами пошли по селу, расходясь по родным теплым избам, где их ждали подросшие дети. Помирились Василий с Анной. И Валентина сохранила свой авторитет среди односельчан.
- Как живется тебе, Шура? – спрашиваю я.
- Ниче, нормально живу. Тятя помог мне вырастить детей. С мужем Виктором я разошлась. Помните, в 50-ом году вы в отпуске были, а я с малыми детьми приехала? Нельзя с ним жить было. Работал в литейке, а пил и дрался. Но я ему благодарна, что алиментами помогал. В колхозе мы совсем ничего не получали. Я всегда детям наказывала: «Вы отца не бросайте, он помог вас воспитывать». Женился он на другой, а детей у них нет. Он часто ездил детей проведовать, - говорила она.
352
- Шура, а не пытался он ухаживать за тобой по старой памяти? - спрашивала я.
- Я хотя женщина простая, деревенская, но есть у меня женское достоинство, гордость и самолюбие. Я до этого не опускалась. Есть у него жена, и пусть он второй семьей дорожит. Я сама от него уехала, царство ему небесное.
- Что ты о нем, как об усопшем говоришь?
- А разве я вам не писала, что он умер?
- Нет, Шура.
- Ездили мы все на похороны, и жена его отдала нам всю обстановку, кроме холодильника и телевизора. Всю его одежду: костюмы, пальто, рубашки Витьке. Брат его просил продать ему костюм, но она сказала: «Спрашивайте у Шуры. Ее детям все принадлежит. Подогнали мы машину с контейнерами и два контейнера нагрузили. У меня же не было мебели, а теперь вся комната заполнена. Умер он от высокого давления., - рассказывала Шура.
Я дивилась чистоте, душевной красоте этих, раньше времени состарившихся женщин, их великодушию, пониманию создавшейся ситуации, умению сопереживать, мириться со своей нелегкой судьбой. И это как- то положительно влияло на окружающую жизнь, она становилась добрее и чище от пребывания на свете таких женщин.
353
Глава 3
Курган - Крым - Курган
В 60-е и 70-е годы наша страна крепко встала на ноги, кончилось послевоенное голодное время. Колхозы и колхозники стали продавать излишки своей сельхозпродукции на рынках городскому населению. В Крыму- яблоки, фрукты, сухофрукты, грецкие орехи, на Дальнем Востоке – мед, кедровые орехи, целебные корни, в Ленинградской области – клюква, брусника, в Узбекистане – помидоры, арахис, хурма, в Абхазии – мандарины, в Зауралье – мясо и так по всему Советскому Союзу. Назрела необходимость открыть торговые организации, которые бы принимали излишки сельхозпродукции от колхозов и колхозников, тем самым частично освободить их от заботы по реализации своего товара, иногда скоропортящегося. Так возникли кооперативные торги и заготбазы областных и районных потребительских союзов. Эти организации сами занимались закупкой сельхозпродукции. В городской кооперативный торг входили склады, магазины, ларьки, столовые. В штате были заготовители, товароведы, бухгалтера, продавцы, повара, экспедиторы и другие работники.
Мужа вызвали в Шадринский горком партии и предложили возглавить горкоопторг города Шадринска. Задача его была: организовать работу вновь созданного предприятия. Сфера этой деятельности – торговля – противоречила его натуре. Юрист, офицер органов МВД, человек с неподкупной совестью, противник мошенничества, жульничества, блата… и вдруг такая область народного хозяйства, где больше, чем где бы то ни было имелась почва для процветания самых неприглядных пороков человеческой натуры. Но коллектив торга оказался нравственно здоровым.
Проработав 6 лет директором Шадринского коопторга, муж своей деятельностью доказал, что именно такой честный человек должен возглавлять торговую организацию. Он организовал широкую закупку сельхозпродуктов со всех областей и республик Советского Союза, расширил торговую сеть и каждый год добивался перевыполнения плана.
354
Жизнь менялась. Народ избавлялся от переживаний за кусок хлеба, за одежду. Люди, наконец, вспомнили об отдыхе. Власти шли им навстречу: весной и летом организовывали выезд за город на водоемы, в лес с буфетами. В летнее время, имея только один выходной день в воскресенье, мы с субботы готовились к маевкам: делали салаты, окрошку, покупали бутылку водки и ехали за город. Муж не пил больше 50 грамм, а люди пили, купались, загорали, играли в волейбол, в футбол. Торготделы города привозили пива и вина на маевки – пей сколько хочешь. Масса пьяных водителей было за рулем. Спасало то, что машин было мало. В городе стали появляться частные машины, но не густо, на маевки ездили на автобусах. Не было большого штата автоинспекторов.
Муж любил водить машину, он за воскресенье успевал свозить нас по всем маевкам за городом. Мы выбирали место у водоемов и там отдыхали. Вечером, приехав домой, муж спрашивал:
- Раечка, может, съездим в кино?
- Саша, ты в машине глаза нам вытряс, и еще ехать на автобусе в центр в кино надо… Я устала от поездок. Хочу дома побыть, не поедем, как ты не устал, - уговаривала я его.
- Я за рулем отдыхаю, - отвечал муж.
Была осень 1967 года. Муж приходит домой и говорит:
- Рая, есть возможность, наконец, уехать из этой срамоты, где мы живем. Мне предлагают принять горкоопторг в Кургане. Как ты на это смотришь?
- Справишься ли ты с работой?
- Я же капитально подготовился для работы в этой области. Для чего я закончил торгово-кооперативный техникум?
- Так там тоже грамотные люди работали. За 6 лет, говоришь, сменилось 11 человек директоров! А как с домом?
- Обещали дать квартиру в строящемся доме облпотребсоюза. А временно дают комнату и кухню в неблагоустроенном доме. Поживем, пока строится дом.
355
Забегая вперед, скажу, что обещанную председателем облпотребсоюза квартиру нам не дали. Так, мы оказались в кооперативе, выплачивая ссуду в течение 15 лет.
Едем с мужем в Курган. Он принимает коопторг и живет пока один в неблагоустроенной квартире, состоящей из огромной комнаты и маленькой кухни.
Я живу в Шадринске и работаю. Девочки учатся в 2-х школах. В марте 1968 года я продаю дом, оформляем продажу и летом уезжаем на жительство в Курган. Лена идет учиться в 8 класс, а Тома – в 6-ой. Учатся девочки хорошо.
Муж был 12-ым директором Курганского горкоопторга. План товарооборота до него ни разу не выполнялся. Контора находилась в центре города, была без пола и туалета. Штрафы за простой вагонов от железной дороги, за антисанитарное состояние от санэпидстанции, долги за аренду торговых помещений, зарплата работникам не выплачивалась. Приняв коопторг, муж начал с ликвидации штрафов, которые выплатил за три месяца, и ремонта конторы. В 1968 году он добился выполнения плана и даже небольшого перевыполнения.
В его кабинете в углу на сейфе стоял бюст Ленина. Я, бывая у него в конторе, говорила:
- Ленин-то все видит, что ты делаешь.
- Я, честно говоря, глядя на него, часто думаю, а по-ленински ли я работаю?
Он жил и работал по-ленински. План товарооборота коопторгу увеличили, но коллектив продолжал его перевыполнять каждый месяц и каждый год. Были выстроены хозспособом 2 огромных склада с автоматическими разгрузочными линиями, расширялась торговая сеть: кроме магазина Нива, Сельхозпродукты, Урожай открылись Кооператор, Дары природы, Раздолье, магазины №1 и №2, на окраинах открывались магазины, несколько десятков ларьков и торговых точек. Красиво оформлена большая столовая, контора была отремонтирована и стала уютной.
356
В праздники и в будни круглые сутки беспрерывно шли со всех концов Советского Союза в адрес Курганского горкоопторга мехсекции по 5 и 10 вагонов с продукцией. На высокий уровень была поставлена работа по выполнению продовольственной программы. Не баснословным пропагандистом и агитатором был муж, а своей практической деятельностью претворял политику КПСС в жизнь. Курганский горкоопторг был занесен в Книгу почета ВДНХ СССР, в Книгу почета обкома профсоюза и облпотребсоюза, его директор, мой муж, получил два знака Отличник торговли, медаль За доблестный труд и, наконец, орден Трудового Красного Знамени.
Председатель Курганского облпотребсоюза Бухтияров Петр Алексеевич написал книгу «Зауральские кооператоры», в которой одна глава посвящена моему мужу, Белоногову Александру Архиповичу. Вот что он пишет: « Всемерно повышать культуру обслуживания населения, проявлять больше заботы об удовлетворении запросов трудящихся, обмениваться передовым опытом, шире внедрять прогрессивные и более экономичные формы торговли, предъявлять больше требовательности к промышленным предприятиям, добиваяь от них выпуска товаров хорошего качества, отвечающих запросам советского народа, - таковы государственные задачи работников торговли, определенные в постановлении Центрального Комитета КПСС и Совета Министров СССР «О мерах по дальнейшему улучшению торговли» от 8 августа 1960 года. Но есть еще у каждого работника торговли …еще и моральные обязательства перед временем и перед народом…
Когда Александр Архипович Белоногов, скромный, неприметный человек, никогда не подчеркивающий свои заслуги, осенью 1967 года принявший Курганский горкоопторг, некоторые высказывали сомнение: «Трудно ему будут. Вряд ли сможет вытянуть это убыточное торговое предприятие».
А сейчас трудно поверить: план товарооборота горкоопторга в 1967 году составлял 1 миллион рублей, ни разу не был выполнен; с приходом нового директора на тех же торговых площадях товарооборот составил 3,5 миллиона рублей». Далее Бухтияров, рассказывав о жизненном пути Белоногова А.А. до его прихода в торговлю, продолжает:
357
« А какой нравственной перестройки потребовала жизнь от Александра Архиповича, когда он, 38-летний офицер, демобилизовавшись в 1956 году из Советской Армии, начал работу в потребкооперации. Надо было учиться, потому что без специальных знаний в наше время невозможны успехи в работе. Раз надо – пошел учиться. В 1962 году экстерном заочно окончил Шадринский торгово-кооперативный техникум.
Надо было найти подход к новому, не военному коллективу, с каким приходилось работать ранее, а коллективу торговых работников: продавцов, товароведов, заготовителей. И коммунист Белоногов, изучая характеры людей, нашел этот подход, занял свое место в коллективе, повел его за собой…
Александр Архипович прост в обращении с людьми, доброжелателен и всегда готов прийти на помощь ошибающемуся или неопытному человеку. К нему приходят не только решать производственные вопросы, но и посоветоваться о делах личных. Люди доверяют своему руководителю. В этом залог успеха.
И еще один, не менее важный фактор… Без экономических связей с селом, без широкой и меняющейся географии этих связей вряд ли можно добиться серьезного успеха. Это хорошо понимает Александр Архипович. Загляните в горкоопторг утром… Телефон директора постоянно занят междугородной станцией…своевременные расчеты с поставщиками, выполнение договорных обязательств без проволочек и накладок – таков стиль работы Курганского горкоопторга.
Александр Архипович сам лично побывал во многих хозяйствах – поставщиках сельскохозяйственной продукции: в Крыму, на Кубани, в Средней Азии, на Дальнем Востоке. Его знают руководители хозяйств, знают, как человека делового, принципиального и поэтому относятся с уважением. Звонят старые и новые знакомые – руководители хозяйств. Из Белоруссии и Украины шлют в Курган яблоки, из Тайшета и Иркутска – мед и орехи, из Южного Казахстана – маринады и моленья…
За безупречный и долголетний труд, систематическое переыполнение принятых обязательств Александр Архипович Белоногов награжден орденом Трудового Красного Знамени».
358
Продавцы торга получали хорошую зарплату, заведующие магазинов в среднем 300 рублей в месяц, в то время, как зарплата директора оставалась 130 рублей плюс премии и прогрессивки за перевыполнение плана.
Председатели колхозов Крыма и Узбекистана настолько уважали моего мужа, что приглашали в гости вместе с женой.
И вот в 1974 году, поехав отдыхать к брату Александру Семеновичу Мошнину, проживающему в Ялте, муж попутно, как он обычно и делал, решил поехать в колхозы заключить договора на поставку яблок.
Мой брат Саша был самым младшим из детей. Воевать ему по возрасту не пришлось, но военного лиха хватил досыта. Мама часто называла его заскребышем. Этому заскребышу уже не осталось ни лоскута от папиного царских времен френча и от маминой шубы девичьей поры. В заплатанных штанах он пошел учиться в 16 лет на шофера. Но неудача на каждом шагу подстерегала его. Пробелы в школьных знаниях мешали учиться хорошо. Пришлось учиться дважды: первый раз за счет колхоза, второй раз – за свой счет. Не успел набраться опыта – взяли в армию. Служил Саша в Полоцке, и там получил полноценную армейскую закалку и опыт работы на автомашине.
После демобилизации работал кочегаром на железной дороге. Работа была трудная и требовала дисциплины, но работы он никогда не боялся.
В 1953 году, когда мы с мужем приехали в Шадринск с умершим сыночком, в то лето брат Саша женился. После похорон мы часто ходили на кладбище. Однажды, приходит к нам брат и приглашает нас в сваты, мы с мужем согласились и пошли. Дорога вела нас мимо кладбища, мы решили попутно зайти к нашему сыночку на могилку. Брату Саше это не понравилось:
- Как-то нехорошо. Пошли сватать и начнем с кладбища, - говорил он, - не повезет.
- Мы не суеверные. Что тут особенного... Ведь сынок-то наш к тебе не имеет отношения, - отвечаем мы.
359
Брат соглашается, и мы заходим на кладбище. Потом пошли высватали Клаву. Свадьбу играли уже без нас. Тесть пристроил к своему дому на деньги Саши для них комнату, но впоследствии расстроил их жизнь. После развода Саша купил половину дома в Шадринске, где жил с нашей мамой, потом он уехал на жительство в Крым, а маму мы взяли к себе в Курган.
Живет сейчас он в одном из прекраснейших городов Советского Союза, жемчужине Крыма, городе Ялте. Женился на Екатерине Кирилловне, очень доброй и хозяйственной женщине. Все родственники, кроме Толи и Васи, не однажды пользовались гостеприимством Саши и Кати. Нет слов, чтобы отблагодарить их за щедрость и великодушие.
Работал брат водителем в Ялттурсовете. Сильный, крепкий, высокий мужчина, он уверенно водил большие комфортабельные автобусы с отдыхающими, советскими и иностранными, по историческим местам . Мы восхищались его мастерством и ловкостью, с какими он водил автобус по горным дорогам Крыма.
В 1974 году он нас с мужем взял с собой показать Турецкий вал, Перекоп и другие места Крыма, связанные с гражданской войной. Так мы проехали маршрутом нашего папы. Затем мы отправились по работе мужа в колхоз Дружба, который расположен в 300 километрах от Ялты к председателю Пиронко Константину Константиновичу и его жене Нине Ивановне. Неизгладимое впечатление произвел на меня эта поездка. Пиронко – кандидат экономических наук. Хозяйство у него многоотраслевое: яблоки, виноград, арбузы, рис, вино, консервы. Тогда в колхозе работало свыше 50 специалистов с высшим образованием, и число их увеличивалось.
Не дом председателя из 7 комнат поразили меня, а архитектура села. Дома такие же большие, как у председателя, поставленные как по линейке, оштукатуренные, побеленные и утопающие в садах. Газ, водопровод и все удобства были в этих домах. Все это говорило о достатке и трудолюбии колхозников. Улицы были пусты – все от мала до велика были на работе _ кто в колхозе, кто в своем хозяйстве.
Нина Ивановна учила меня готовить вареники с вишнями, чебуреки. Поздно вечером ложились спать хозяева, а наутро чуть свет были на ногах.
360
Муж заключил с председателем колхоза договор на поставку 500 тонн яблок.
Едем в колхоз «Черноморец» на берегу Черного моря. В доме директора совхоза никого не было, мы оставили свои вещи во дворе и пошли на пляж. Когда мы вернулись, то удивились тому, что дверь дома была не заперта, на крыльце под бутылью с вином лежала записка, в которой хозяева писали, что уехали к родителям, вернутся завтра утром, что ужин на плите, вино в бутыли. Мы удивились тому, что люди даже дом не закрыли, видимо, воровства в совхозе на было. Мы с мужем выпили по фужеру вина, покушали и решили осмотреть дом. Когда мы вошли в комнаты, мы поразились их убранству, если у Пиронко были обыкновенные ковры и паласы, то здесь были произведения искусства, как в музее. Потом выяснилось, что отец и брат жены директора совхоза художники.
Мы легли спать в детскую. Хозяева уехали за дочкой в соседнюю деревню. Ночью поднялся сильный порывистый ветер, шумело море, деревья затрещали, форточки и двери застучали. Мы пошли все закрыли, привязали форточки. Но с новым порывом ветра снова все загрохотало, заходило, затрещало. Мне было жутко, да еще в чужом доме. Уснули только под утро. Хозяева приехали рано. Мы погостили еще сутки и уехали в Ялту, заключив договор еще на 400 тонн яблок, сухофруктов, виноградного вина, разнообразных консервированных продуктов.
Вернувшись в Ялту, мы снова попали в теплую атмосферу дома Кати и Саши Мошниных. Катя спрашивала нас за вечерним чаем:
- Ну что, дорогие курганцы, трудно было расставаться со своим домом в Шадринске?
- Да как сказать… Трудно было жить в нем: 13 лет жили и 13 лет ремонтировали. Каждый год лазил под домом, промазывал окладники, чтобы дом не гнил. По 15-20 кубометров дров заготовляли, нанимали пилить и колоть.
- Жаль было расставаться с садом. У нас было 19 яблонь. Когда мы уезжали, они были, как невесты, все в цвету. Я хожу по саду, обнимаю яблони, прощаюсь с ними, как живые они были для меня. Пугала неизвестность, - добавила я.
361
Глава 4
Встреча с юностью
Время…время…Его быстротечные мгновения, которые хочется продлить в минуты счастья или ощущения радости, являются целебным источником в горе, утрате или другом несчастье. Они постепенно уносят с собой частицы печали, и душевные раны затягиваются. Эта неповторимость, безвозвратность мгновений, из которых соткана вся наша жизнь, и является той живительной силой, которая лечит душу человеческую.
Жизнь, как река, возвращалась в прежнее русло, образуя пороги и водопады. Муж снова стал внимателен ко мне, к дочерям и внукам. На смену безразличию – щедрость души, воскресли прежние заботы о моем гардеробе. Как в прежние молодые годы мы шли в ателье и заказывали мне красивые костюмы, покупали ночные рубашки, которые муж выбирал мне сам, как самой любимой на свете женщине, называя меня Раечкой и миленькой.
Я взяла на июль месяц семейные путевки в дом отдыха Лесники. С нами поехали Тамара с Анжеликой. Жили мы в соседних комнатах с общим балконом, на котором мы любили проводить время с дочерью и внучкой. Это было незабываемое время.
Приехало много знакомых из Кургана, и мы очень весело проводили время. Днем – на пляже, вечером – в кино, на концертах, на танцах.
Все мы работали. Работа ладилась. В свободные выходные ходили на пляж Бабьи пески, сидели в тени деревьев и любовались на чудесный естественный парк в центре города. Пляж уносил нас мысленно на берег Черного моря. Как это здорово смотреть на бронзовые тела, сплошь усеявшие огромный широкий пляж. Это был праздник для души.
Снова, как в первые годы приезда в Курган, ходили мы на площадь Ленина – любимое место горожан, где справлялись все праздники. Я часто
362
говорила: «Я в Курган приехала из-за площади и городского парка на островке Тобола».
Мои мысли сливались в рифму и просились на бумагу. Так, написала «Курганский вальс».
Этот вальс посвятим мы Кургану,
И его танцевать не устанут.
Всюду будут его напевать
И наш город родной прославлять.
Припев:
Все улицы зеленые,
С березками и кленами,
И манит свежестью река Тобол.
Мы в парках отдыхаем,
На пляжах загораем,
Не забываем книги и футбол.
Мы в Кургане с тобой повстречались,
Полюбили, с тех пор не расстались.
Этот город числе ветеранов,
И для нас нет роднее Кургана.
Припев.
Мы о прошлом его не забыли,
Еще больше Курган полюбили.
Здесь герои за власть погибали,
Чтобы люди счастливее стали.
Припев.
Путь тернистый к свободе и знаниям
С декабристов идет в Кургане.
И наш маленький город этот
Знают люди большой планеты.
363
Припев.
На суровой сибирской земле
Закалялись герои в труде.
Это люди талантливых рук
И светила советских наук.
Припев.
Громкой славой трудовой
Украшаем мы город свой.
Отдыхать и работать умеем ,
В Сибири живем – не жалеем.
Припев.
Прошел год, близился отпуск. Я иду в завком КЗКТ, где работаю, и снова достаю семейные путевки в Лесники. Готовимся с Тамарой и Анжеликой. Муж с Томой пошли в магазин кое-что купить. Вдруг, он возвращается обратно и говорит, что у него горит все в груди, ноет и жжет.
- Сашулечка, если желудок, то выпей столовой соды от изжоги.
- Я уже выпил, не помогает, - ответил он, а сам быстро стал все снимать с себя и ложиться на кровать.
Боль усиливалась. Мгновенно меня поразила мысль: сердце! Я быстро достала таблетку валидола и дала ему под язык, а сама бросилась к телефону. С испугом кричала в трубку скорой помощи, чтобы срочно ехали, мужу очень плохо. Приехала молодой фельдшер. Долго искала вену, чтобы поставить укол.
- Завтра, - говорит, - сходите к участковому.
- Какое же завтра, - говорила я, - немедленно вызовите бригаду.
Приехала бригада. Сделали электрокардиограмму. Опытный врач в один момент сделал внутривенную инъекцию. Я позвонила главному
364
терапевту области Давиду Яковлевичу Спектору. Молодой врач Седяев мигом по телефону расшифровал кардиограмму и нас обоих увезли в больницу, мужа носилках с диагнозом «обширный инфаркт».
В палате на 2 койки я и врачи с медсестрами спасали Сашу от смерти. Желудочно-брюшной пресс был парализован. Высокая температура вызывала жажду, а все выпитое даже с ложку вызывало рвоту. Всю ночь я сидела возле постели мужа и периодически давала ему по 2 столовых ложки воды, но все выливалось на меня. Сутками я сидела в мокрой одежде.
Утром при обходе врачи Давид Яковлевич и Раиса Ивановна ввели через нос трубку в пищевод, а мне дали огромный толстый шприц. Через каждые 15 минут я поила его через этот шприц, а когда начинало рвать – выкачивала воду через трубку этим шприцом. Трубку убрали только в 11 часов утра на следующий день, когда прекратилась рвота. По 18 таблеток в сутки я выпаивала мужу. Состояние его было ужасное.
Я не спала третью ночь. Под утро уснула минут на двадцать, но что это был за сон? В немыслимом нервном напряжении, в страхе за жизнь мужа, я просыпалась, не чувствуя ни рук, ни ног. Все отключилось и стало неощутимо. Я шевелила ногами и руками, стараясь почувствовать их.
Боже мой, какие смертельные пороги, какие оглушительные водопады ожидают нас на жизненном пути. И чаще подстерегают на остатке жизни, своей разрушительной силой загоняя в небытие. Спасти… спасти… спасти - было моей единственной мыслью в это тяжелое время.
Прошел у постели мужа мой отпуск, затем взяла за свой счет. Клизмы и обтирания, поворачивание на бок, очень осторожное приручение его сидеть и двигаться по палате. Два месяца я была сиделкой. Все ночи я спала по 30-40 минут с перерывами. Варила и носила питательные и аппетитные куриные супы, кормила по диете. Готовила винегреты, салаты, поражающие своими необыкновенными вкусовыми качествами, по совершенно новой рецептуре, открывая новое сочетание овощей, фруктов и других продуктов.
Муж знал и видел, насколько трудно было его спасти. Выполняя
365
указания врачей, я помогла ему выжить. Как смогла я все пережить? Где
черпала я живительную силу? Чем поднимала я настроение? В такое убийственно трудное время мои глаза натолкнулись на томик Михаила Зощенко. Библиотека у нас была хорошая, но времени не хватало все перечитать. Зощенко я раньше не читала. Он меня исцелил.
Полгода муж был на бюллетене. Потом вышел на работу. Еще через полгода уволился по состоянию здоровья. Как он переживал этот период. Но забота о дочерях отвлекала его от своих проблем.
Прошел год, муж отдохнул, набрался сил. И вдруг Елене, дочери, приходит в голову идея построить дачу. И совпала эта высказанная мысль с периодом, когда облпотребсоюз получил землю под садовые участки в лесу, в зарослях черемухи на реке Ик недалеко от станции Просвет .
- Не нужна нам никакая дача. В пенсионные годы, да еще при плохом здоровье люди продают дачи, а не строят, - упиралась я. – Притом ты не работаешь, для перевозки стойматериала потребуются машины, которые нелегко нанять, да и достать стройматериал тоже. Нужна здоровая рабочая сила.
- Два зятя помогут в трудоемкой работе, - отвечал Саша.
Муж подал три заявления: от себя и двух дочерей. Нам досталось прекрасное место: островок на три участка, окруженный речкой, ручьем и деревьями. Живописная поляна манила к себе.
Елена составляла и чертила проект дачи, а папа с зятьями возил всю зиму стройматериал. Все строительство прошло через руки мужа. Дача с гаражом, кухней и столовой на первом этаже, большой общей комнатой (которая являлась и спальной, и гостиной) и балконом на втором этаже. Проект был удачный.
Я была на пенсии, но пенсия была маленькой, и я еще 7 лет проработала. Выстроив дачу, Елена родила сына Митеньку, и они с мужем не стали помогать. Муж ее был занят работой на заводе и помогал Елене. Тамара с Сашей строили свою дачу, причем своими силами, никого не нанимая. Я снова разрывалась на несколько фронтов: работа на заводе, работа на даче, муж с диетическим питанием, помощь Елене.
366
Муж ездил на дачу ежедневно. Может быть, он и был прав, утверждая, что ему очень полезно быть на свежем воздухе, но он так увлекся, что мы не посещали ни парк, ни пляж, не ходили на праздники города. Делал он все отлично, как всякую работу, за какую ни брался. По окончании строительства его не замедлили вызвать в ОБХСС (отдел борьбы с хищением социалистической собственности – кто не знает). Муж показал все документы на стройматериал, и работникам ничего не оставалось, как принести извинения за беспокойство. Саша чтил законы и соблюдал их.
- На ком же будет держаться Советская власть, если мы ей не будем опорой? – говорил он.
И он был прав: партия во всех начинаниях опиралась на народ, и он выносил все тяготы жизни и побеждал.
Муж забыл об инфаркте. Возил всех на дачу на Жигулях, копал целину, пилил, строгал, вез нас обратно в город, высаживал нас у дома, ехал в гараж ставить машину, часто мыл ее один.
Однажды, нам пришла мысль посетить село Соровское, Исеть, наши любимые места детства и юности и показать их дочерям. Прошло 45 лет с тех пор, как мы уехали из села. Ни я, ни муж там больше не бывали. Это путешествие было настолько волнительным, как путешествие в нашу юность, в 1938 год.
Ехали мы со стороны Шадринска. Проехали Барневку, Качесово, где жили родители Саши. Остановились около их домика, зашли к соседям. Из всех старичков осталась одна жена Оплетаева. Она была на нашей свадьбе. Друг моего папы, Косовских Даниил Степанович, умер, и супруга его тоже.
Доехали мы до того места, где прощались с Сашей в 1938 году. Остановились и вспоминали, какими мы были в 1938 году.
Ехали по Соровскому. Наша машина легко катилась по асфальтированной дороге. Старые дома будто не тронуло время, они выглядели добротно, ухоженно: с хорошими заборами, палисадниками, крашеными крышами и ставнями, кирпичными аккуратными
367
гаражами. Новые легковые машины всех марок, начиная с Волги, кончая инвалидными колясками, бережно хранимые хозяевами, поблескивали заводской краской.
Старее всех выглядел наш дом, бывший поповский. Больницы в нем уже не было, просто был жилой дом. Нам он показался отживавшим свой век согбенным старичком, с лицом в морщинах. Не было у него любимой нами веранды, не было и сада вокруг дома.
Мы долго стояли на площади и смотрели, как все изменилось: новый клуб, новая средняя кирпичная школа, 2-хэтажное кирпичное правление колхоза имени Куйбышева, а за площадью сохранилась наша старая кирпичная начальная школа.
Я смотрела на бездонное синее небо и представляла себя девочкой, раскинувшей в стороны руки и бежавшей по этой площади. Я закрыла глаза и упивалась воспоминаниями детства.
Площадь была обсажена деревьями, как цветущий сад. Рядом с памятником партизанам гражданской войны стоит обелиск погибшим в Великую Отечественную войну. Их больше, чем полторы сотни. Есть среди них и фамилии моих одноклассников. Так и остались они в памяти состарившихся односельчан молодыми и красивыми, как в последний свой день и час гибели, ушедшими в вечность.
Вот дом Жихаревых и Лидии Русаковой, ее родителей. Нет около них любимых скамеек. Лидия живет в Шадринске. Алексей – в Свердловске, заведующий облоно, глава большого семейства, отец шестерых детей. Нет его любимой и моей подруги Маши Велижанцевой. Война разбросала всех, разбила судьбы, перепутала дороги жизни.
- Саша, самое дорогое и главное, что сохранилось от нашей юности – это ты и я, - наша любовь выстояла во всех ураганах жизни.
- Стало быть, верно ты меня ждала, раз судьба привела меня к тебе.
- Я написала стихи о нас: Когда пришла любви весна
Две в одну жизнь соединились.
368
Казалось, счастью нет конца.
Как жаль, ценить не научились.
«Успеется, все впереди,
Любовь, немного подожди...»
И знали ль мы, что будем впредь
Об этом горестно жалеть.
Среди житейской суеты,
Ее бесчисленных забот,
Забудешь, что любимый ты,
И что в тебе любовь живет.
В конце ты жизни лишь поймешь,
Как мало молодость ценил.
С любимым жизнь ты проживешь,
Как мало ты его любил.
Былых годов ты не вернешь.
Любовь жива, а жизнь прошла,
Все заново не проживешь.
Остались жалость, боль, тоска,
И стон души не исцелит.
Рыдай! Пусть горе слезы льет!
Утешься! Раз душа болит.
Ведь скоро все с тобой умрет.
Крепко живут куйбышевцы. Посетили мы Галю Назарову, которая после выхода на пенсию приехала в дом своих родителей. Дом стал неузнаваем. Гостиная (в деревнях ее называют зал), комната для сына, кухня. В доме электричество, телевизор, полированная мебель, газовая плита, водопровод, ковры, паласы. В других домах, где мы были у знакомых, еще лучше: автомобили, мотоциклы, радиолы, лодки моторные - и все за счет своего труда приобретено. Хозяйство, огороды в 50 соток, работа в колхозе. Народ всегда приспосабливался, чтобы нажить копейку, и крестьяне, люди далекие от коммерции, стали сдавать излишки своей продукции государству и продавать на рынках.
Вместе с достатком люди искали веселье. Воспрянули от тягот и лишений военных и послевоенных лет, часто стали справлять праздники с водкой. Молодежь, духовно неокрепшая, не привыкшая к культурному отдыху, организовать который было некому, часто прикладывалась к
369
стакану водки и шла искать приключений. До революции пили с горя, а в послевоенные годы пьют для веселья. Пьянство, с которым решительно никто не боролся, стало бедой России.
370
Глава 5
И жизнь хороша! И жить хорошо!
Ах, батюшки, жизнь-то как изменилась! Не стало неурожайных лет, потому что весь народ, вся техника, вся страна были в движении. Хлеб, фрукты, овощи везут туда, где их нет. Если засуха на Украине – украинцы едут со своей техникой помогать убирать богатые урожаи уральцам и сибирякам. Если не уродились корма в Сибири – едут их заготовлять в другие области. А сколько техники! Сеют быстро. А если время уборки придет, то по дорогам проехать невозможно: комбайны, эти огромные степные корабли, караваном плывут в Сибирь на уборку хлеба. И творят на них механизаторы чудеса: миллионы пудов зерна ссыпают в закрома государству. Это в наши закрома, чтобы народ был сыт.
И как же все вокруг изменилось! Не узнаю я дорог, что были в 40-х годах. Вернее, их не было – была топкая, засасывающая грязь. Приехав с Севера, мы купили «Победу». И не зря же она носила такое громкое имя. Как танк побеждала она все преграды бездорожья: рыла носом грязь, захлебывалась, рычала, маялась, как женщина при родах, но выезжала.
Только наша радость – машина – приносила людям огорчение. Ведь было в то время в Шадринске всего 4 личных автомобиля и несколько десятков мотоциклов. Бывало, муж откроет гараж, как, словно из-под земли, вырастает перед ним пьяный сосед, помятый, обросший щетиной от длительного запоя, и орет страшным голосом на всю улицу:
- Ну, что, толстокарманник, разбуржуился, вывел свою железную кобылу?!
У пьяного на языке, что у трезвого на уме. А другой пьяный сосед однажды лег посреди пыльной дороги прямо перед машиной. Пришлось стаскивать его с дороги.
А нынче едешь преспокойно в любую сторону, и ГАИ тебя стережет,
371
безопасность обеспечивает. Едешь ли на север, едешь ли на юг или в другие стороны от Кургана и глаз не отводишь от зеркальной глади асфальта после дождя. А бывало, в довоенные и военные годы от Шадринска до Кургана 120 километров тащились полуторки и трехтонки по непролазным рытвинам трое суток. Бедные водители, их тяжкий труд никогда не забудется, даже и при хороших дорогах.
Едешь зимой на «Жигулях», пурга метет, вокруг машины снежные завихрения, а тебе в ней так тепло, так уютно: сидишь в костюме и без шапки. Или летом в грозу попадешь… Гром грохочет, молниями стреляет Илья-пророк туда-сюда, полощет по машине, словно из брандспойта, а тебе тепло, сухо и так приятно, будто вместе с машиной под душем искупался. Одним словом, романтика! Летом в хорошую погоду разовьешь скорость 120 километров в час… Ух, какой русский не любит быстрой езды?! Но… стоп! Пост ГАИ. И слышишь голос:
- Здравствуйте, ваши права. Вы превысили скорость.
А однажды, нам пришлось болеть за нашу область на авторалли трех областей и ехать домой в потоке нескольких тысяч разноцветных автомашин: КАМазов, ВАЗов, Волг, Москвичей, Запорожцев… Захватывающее зрелище. Эта огромная колонна была похожа на живой металлический змей, извивающийся до поздней ночи.
Хорошо стали жить советские люди! Это восхищение рождалось во мне из сравнения сегодняшней жизни с тяжелыми военными и послевоенными годами. Наконец-то, наши люди дожили до сытой и благополучной жизни.
Вспоминаю Курган довоенный и вижу Курган сегодня. И будто передо мной два снимка. Один с древними деревянными домишками по самые оконца утонувшими в грязи болот. Лошади с телегами на неасфальтированных дорогах. За последние 40 лет осталась лишь часть не снесенных старых домишек. Курган – центр не только сельскохозяйственной, но и промышленной области, с 9-этажнымидомами, красивой центральной площадью, дворцами, институтами, всемирно известной клиникой Илизарова, не менее знаменитыми доктором Витебским и агрономом Терентием Мальцевым. Город ссылки декабристов – одной из самых романтичных страниц русской истории.
372
Достаток пришел в дома. Никого не удивишь стенками, импортными или отечественными, уголками отдыха, цветными телевизорами, хрусталем, коврами, паласами, золотыми украшениями. Все у всех, что нужно, есть, а если еще нет, то будет.
Вокруг Кургана выросло царство личных загородных дач разнообразной архитектуры. По их внешнему облику можно определить, в какое время они строились. Ближе к городу: скворечники или курятники – эпоха убогой отсталости, отсутствия достатка и стройматериалов. А , углубившись километров за 10-18, открывается перед тобой страница зажиточной жизни, довольства, утонченного эстетического вкуса, стремление к роскоши и творческому размаху. Там и резьба по дереву, и керамика, и чеканка, и вагонка.
Все наши приятели обзавелись дачами. С одной стороны, неплохо для здоровья и полезного времяпровождения, но, с другой стороны, разобщился народ: дачи, да телевизоры. В выходные по вечерам гулять на центральной площади не стали, только в праздники. На пляжах одна молодежь осталась.
Муж мой взвалил на себя непомерный груз со строительством дачи. Нам было уже не до украшений, не до отдыха. Большая затрата сил и средств, чтобы достроить дачу, принуждала нас найти какое-то решение. Я, уйдя на пенсию, продолжала работать, но этого было недостаточно, и на работу временно решил пойти муж. 12 октября 1982 года он устроился простым контролером в цех по приемке станков на завод колесных тягачей, где я работала. Через полгода работы коммунисты цеха единогласно избрали его секретарем партбюро цеха.
Прежним секретарем воспитательной работы почти не велось, а для мужа это было делом всей жизни. 17 мая 1984 года его снова избрали парторгом. В заводской газете появилась о моем муже статья «Коммунист и его дело», в «Блокноте агитатора» от 9 мая 1984 года большая статья, в газете «Советское Зауралье»… Он всегда в свою работу вкладывал всю душу, поэтому всегда получал признание со стороны окружающих его людей.
Оживилась работа цеховой группы народных контролеров.
373
Председателю этой группы Владимиру Кошелеву муж помог составить план работы на год и поквартально, делая упор на больные места в цехе: культура производства, исполнительная дисциплина. После рейдов обсуждался результат проверки на партсобрании.
В ремонтном цехе, где работал муж, было пять участков: механический, ремонтный, монтажный, тяжелых станков, ремонтно-механическая мастерская. И в каждом раз в неделю проводились политинформации по вопросам внутренней и международной жизни. Всегда было многолюдно, когда их проводил мой муж, секретарь партийной организации цеха. Он всегда располагал данными о текущих производственных делах цеха и использовал это в своих политинформациях. Так, разъясняя решения февральского (1984 года) пленума ЦК КПСС, Саша связал это с фактами из жизни цеха:
- Наша задача работать так, как, например, механический участок, который возглавляет старший мастер Долганов, как ремонтный участок, во главе которого стоит коммунист Зыкин. Шесть рационализаторских предложений выдали ремонтники в минувшем году. Внедрение их дало заводу значительную экономию. Ремонтный цех выполнил производственный план 1983 года на 103,5 %.
Большой интерес у рабочих вызвали политинформации, разъясняющие Закон о трудовых коллективах, беседы о резервах и возможностях коллектива цеха по снижению себестоимости выпускаемой продукции на 0,5 % и повышении производительности труда на 1 %. Любой производственный успех не падает с неба, а добывается упорным трудом коллектива. Создать и поддерживать высокий трудовой настрой помогает идеологическая работа, которой занимался мой муж.
374
Глава 6
Пора звездопада
Вот видишь, приходит пора звездопада,
И, кажется, время на век разлучаться.
А я лишь теперь понимаю, как надо
Любить,и жалеть, и прощать, и прощаться.
Ольга Берггольц.
Яркие картины оживают в моем воспоминании: наша с Сашей встреча через 7 лет разлуки в 1945 году, отъезд в Западную Украину в 1946 году, когда он приехал с Чехословакии. Отдохнувший, красивый, улыбающийся, в новом военном мундире, в блестящих сапогах со шпорами, с медалями и орденами на груди, с пистолетом в кобуре, стоит передо мной начальник 4-ой линейной погранзаставы 335-го погранполка войск ЦГСВ в Вене. Эти кадры жизни, никогда незабываемые, настолько радостные и счастливые, насколько горькие, печальные, убийственно незабываемые для сознания последние: скоропостижная смерть моего мужа.
Полгода лежала эта тетрадь, так как трудно описать эту страшную, трагическую картину жизни. Но раз уж я взялась за эту книгу – надо дописать ее до конца.
Я в Кургане работала на заводе имени Карбышева вот уже 13 лет, когда муж пришел на наш завод. Я работала в отделе Главного механика, а 38-ой ремонтный цех, в котором трудился последние годы жизни мой Саша, был непосредственно связан с нашим отделом. Мне посчастливилось работать с мужем последние два года, и я благодарю случай за то, что он помог, по крайней мере, к концу жизни, моему мужу оценить меня всесторонне.
Я принимала участие во всех общественных делах нашего отдела, в основном, в качестве поэта. Я быстро схватывала сущность темы, которую должна облечь в стихотворную форму, и в короткое время писала стихи
375
для различных юбилеев, проводов на пенсию, к праздникам, на различные темы общественной жизни в стенгазету или в заводскую многотиражку. Куплеты рифмовались молниеносно, брала за основу тот или стихотворный размер, который задавал тональность стихотворения, и сами собой рождались стихи. С заданием я справлялась за 30-40 минут. У меня был уже 12-летний опыт стихосложения.
У меня накопилось 2 толстых тетради стихов к разным датам, праздникам, юбилеям. Моя личная жизнь слилась с жизнью заводского коллектива. Я любила завод, его многотысячное разноликое оживление. Утром, в обед, вечером тысячи людей идут на работу и с работы. На работу люди шли, как на праздник, одевая самую красивую одежду. Снимет вечером станочник спецовку, или конструктор халат и идет домой, словно с праздника.
Ехала я однажды на троллейбусе и посмотрела на водителя – молодую женщину. За рулем сидела королева с маникюром и прической. И, казалось мне, что сидит она не на водительском кресле, а на троне, настолько она выглядела эффектно. Вот уж поистине не место красит человека, а человек место.
На заслуженный отдых я уходила 62 лет, и то по просьбе Елены, так как она родила второго мальчика, Ярославика, и я разрывалась на 4 фронта: работа, муж, которого нужно было кормить по диете, Елена с детьми и дача. Муж присутствовал на моих проводах на пенсию. В память об ОГМехе я прочитала свое стихотворение, женщины размножили его и взяли себе на память. Я горько плакала, навсегда расставаясь с коллективом. Главный механик Державин в своей речи искренне сказал, что весь коллектив очень меня любил, не было ни одного торжества, ни одного праздника, чтобы я не порадовала коллег своих поэзией.
Появление второго внука и мое отсутствие неделями, так как зять часто ездил в командировки, совсем осложнило дело с питанием мужа. Готовил он сам, уставший от работы. С баночкой консервов и бутылкой молока ехал он на дачу работать физически. Однажды, придя с гаража, муж сообщает:
- Раечка, я тебе сообщу новость: 18 июля в Каменске-Уральском умер Николай Петрович Чугай.
376
- Да что ты говоришь?
- Да, пришло письмо в ЖСК.
Чугай и его жена Маша были нашими соседями по дому и приятелями, с которыми мы часто проводили вместе вечера, угощая друг друга кулинарными изысками, беседуя и смотря телевизор. Вечером за ужином мы почтили его память. У меня, как пуля, залетела в голову мысль: «Как бы друг мужа Сашу за собой не увел».
В августе 1984 года муж взял отпуск и весь его провел на даче. Меня не было целый месяц. Он очень похудел, торопился все доделать. Я раза три убегала от Елены домой. Как нам не доставало друг друга. Было такое состояние души, что хотелось видеться и говорить каждый день. Каждый вечер он ждал меня, но я не могла уйти от детей. Однажды, он днем ездил за пенсией в госбанк и зашел к Елене, но дети спали и мы вышли на улицу, и, сидя на скамейке, изливали свои последние чувства.
- Сашулечка, - говорила я, - я так о тебе скучаю и переживаю, как ты без меня питаешься. Приезжай ко мне чаще. Я каждый день хочу тебя видеть.
- Днем я работаю, а вечером стою в очереди за продуктами, потом готовлю, устаю. Я жду тебя каждый день, - отвечал он.
- Бросай работу и отдыхай. Я не хочу тебя хоронить вперед.
В отпуске муж никуда, кроме Шадринска не ездил. Там он поехал с Юлией на кладбище посетить могилы отца своего, мамаши, брата Матвея, сыночка Сашеньки. Когда заехал он за снохой Юлей, в это время дождь лил, как из ведра. Юля говорит:
- Вон какой ливень, приедешь в другой раз.
А муж отвечает:
- Другого раза не будет. Садись, поедем.
377
Попроведовал всех родственников в Шадринске, Погорелке, заехал в Кокорино к Варе и на могилики моих мамы и папы.
В Шадринске он встретился с сыном Вари, моим племянником, Сашей Назаровым. Он с женой Алой приехал из Нижневартовска на свадьбу своего сына Саши – курсанта Рязанского десантного училища. Назаровы пригласили нас на свадьбу своего сына, мы согласились.
Свадьба состоялась в Кургане в кафе «Космос». Приехали родственники из Рязани, друзья из Нижневартовска, внук Вари Анатолий, гости из Шадринска. Мы с мужем ездили на свадьбу на своей машине. Я, нарядная, сидела на заднем сидении и думала: «Много ли мне осталось ездить с мужем, как принцессе…» Свадьба была богатая и веселая. Разве мы могли думать, что это фото будет последним, где мы вместе с мужем и всеми родственниками. Я сделала прическу, надела вечернее длинное платье, украшения. Племянник заметил:
- Ты, тетя Рая, на 10 лет помолодела.
- А я всю ночь химчистку проходила, - отвечала я.
Все засмеялись.
В кафе за свадебным столом сидели друзья жениха, свидетель – курсант Рязанского десантного училища, уже отслуживший в Афганистане и имевший орден Красной Звезды, холостой и очень красивый парень, Романов Алексей.
Первое поздравление слово приветствия было предоставлено моему мужу, как самому старшему на свадьбе и как участнику Великой Отечественной войны.
- Я, как офицер вооруженных сил Советской армии, прошедший через горнило Великой Отечественной войны с первого и до последнего дня, с радостью принял приглашение присутствовать при таком знаменательном событии, как рождение новой семьи своего, можно сказать, внука Саши Назарова, курсанта Рязанского десантного училища. Я рад видеть здесь и других курсантов – завтрашних офицеров, уже побывавших на войне против душманов в Афганистане, соседнего с нами государства. С
378
радостью вижу, что вы, наши внуки, достойно несете службу, переняв эстафету от дедов и отцов, и являетесь надежными защитниками нашей Родины. Я, как солдат, желаю мирного неба, и пусть ваше оружие служит защите мира на земле. Мира, любви и счастья вам, дорогие молодожены!
Все закричали: «Горько! Горько!», пока жених с невестой целовались, гости выпили по рюмочке и закусили многочисленными салатами и закусками. Потом предоставили слово мне.
- Дорогие жених и невеста! Дорогие гости! Сегодня мы являемся свидетелями образования новой офицерской семьи. Только жена офицера знает, что это такое, быть супругой военнослужащего.Я скажу немного о себе. В 1945 году, сразу после нашей регистрации в ЗАГСе муж увез меня в Западную Украину, где шла борьба с бандеровцами. Здесь я узнала, что такое война. Спала с пистолетом под подушкой. После ликвидации бандеровцев мужа направили служить на Крайний Север. Полгода жили в транзитных городках на нарах. Дороги и чемоданы. Сухой паек и столовые. Самолеты и пароходы. Автомашины крытые и открытые. Командировки мужа на 3-6 месяцев в Якутию, на Чукотку. Мужчин на Севере было больше, чем женщин, и были желающие испытать крепость нашей семьи, но я не разменивалась, дорожила своей семьей. Я желаю Саше и Вале такой большой любви, чтобы не сломили ее никакие жизненные неудобства, ни бури, ни ураганы, и помнила бы Валя, что звезд на небе много, а ясный месяц один – это твой муж Саша. Выпьем за это.
- Горько! Горько! – закричали все.
Свадьба была веселой. Музыка, танцы. Мой муж танцевал, как молодой. Обворожительная улыбка не сходила с его лица. Мы кружились в вальсе, забыв о возрасте. Это были последние танцы в нашей жизни.
На второй день гости собрались на квартире свояка Саши Назарова, Юры Агафонова. Юрий Петрович все допытывался у меня:
- Раиса Семеновна, вы до сих пор мужа своего так сильно любите?
- Сейчас я его еще сильней люблю. Кто же может быть дороже его под старость?! – отвечала я.
379
- Ваша речь вчера была самая лучшая на свадьбе после речи Александра Архиповича.
Разъехались гости, начались трудовые будни, а для нас с мужем, разлученных внуками, дни долгожданных свиданий. Когда я приходила домой, ставила самовар, заваривала чай с ароматными травами, мы чаевничали и смотрели телевизор, наслаждаясь отдыхом и покоем.
- Какое счастье в старости быть вместе, рядом! Ради этого счастья стоило отказаться от многих соблазнов жизни, - говорила я.
- Ты права, Раечка.
Как нам хотелось быть вместе, дышать одним воздухом. В отпуске мы мечтали съездить в Свердловск к друзьям Луканиным, к Сереже и Кате Павловым, но не пришлось. По-прежнему довольствовались письмами и открытками. О поездке в Киев нечего было и мечтать. Были мы у Радченко и Пахомовых в 1959 году. Вася Радченко работал, жили они в коттедже, построенном на деньги, заработанные на Колыме. Вася, к великому нашему прискорбию, умер через полгода от рака горла. Не прошла бесследно Колыма. Надю Радченко через несколько лет постигло еще одно несчастье: скоропостижно скончался единственный сын Владимир, который был уже подполковником.
380
Глава 7
В строю до последнего дыхания
Спешно после свадьбы разъехались гости: одни – в Рязань, другие – в Нижневартовск. Всех ждала работа и служба. Толя Назаров, внук Вари, взял за свой счет несколько дней отпуска и решил помочь моему мужу на даче. Они вдвоем поехали копать участок. Когда я пришла домой, муж мой радостно сообщает:
- Раечка, Толя скопал за день 10 гряд, а я 6.
- Сашулечка, что ты делаешь? Я этому совсем не рада. Ты не щадишь себя. Я должна открыть тебе страшную правду, которую сообщил мне Давид Яковлевич: если с тобой случится приступ, то скорая помощь уже не поможет. Это уже будет конец.
А он и не думал о конце. Он спешил, как можно больше сделать. Горел в работе и на заводе, и на даче.
Толя Назаров уехал в Нижневартовск, а муж заболел, не мог уснуть от сильных болей в области поясницы. Только уколы успокаивали боль, и он засыпал. Потом десять уколов сделал в процедурном кабинете и вышел на работу. С трудом возил он нас с Еленой последний раз на дачу. Мы с дочерью делали грядки, а он стоял на балконе и смотрел вниз на нас. Взгляд и весь вид его был печальный-печальный, словно он прощался с природой, с окружающими дачу лесом и речкой, со всем миром. Что он думал? Иногда я пытаюсь понять его мысли и делаю вывод: только о жизни, только о работе – ни о чем другом.
За какую бы работу он ни брался, делал все с душой, добротно, красиво. Выйдешь на балкон дачи и словно в сказку попадешь: с трех сторон речка, по берегам которой цветущая и ароматная черемуха, с южной стороны – ряд высоких деревьев ольхи, стоящих в овраге. А впереди, как на ладони, весь участок с равномерно посаженными
381
яблонями, вдоль границ участка ягодные кустарники. Под балконом кусты пионов. Сидя на балконе в шезлонгах за чайным столиком, мы испытывали чувство умиротворения от тишины, красоты и благодати, завораживающей нас.
Результатом любого труда мужа, самого изнуряющего и черного, были польза, красота и комфорт. Умел красиво работать и красиво отдыхать.
По дороге с дачи домой я просила мужа:
- Сашулечка, ты положи все документы в одну папку, а то вдруг что с тобой случится, я ничего не найду. Ты себя нисколько не жалеешь.
- Если что случится, то внуки будут пользоваться. 6 октября приедет из командировки Давид Яковлевич, я попрошусь на обследование.
Прошли и 7, и 8, и 9 октября, а муж, занятый работой на заводе, забыл обо всем.
12 октября – мой день рождения. Мне исполнилось 63 года. Гостей не собирали. Пригласили лучшего друга Саши, благороднейшего, честнейшего, образованнейшего человека, Макса Львовича Кобринского, без объявления повода для встречи. Он пришел один, жена лежала в больнице. Выпили по 50 граммов, покушали, почаевничали. Очень много говорили.
Это было в пятницу. А в субботу, одевшись, как на праздник, муж пошел во Дворец культуры КЗКТ на комсомольскую молодежную конференцию, после зашел в гараж. В воскресенье работал за письменным столом, готовил доклад для встречи с молодежью цеха. Затем сел на свою кровать, достал из тумбочки документы, разложил по стопочкам, с такой тщательностью он это делал, будто собирался в длительную командировку. Вид его серьезности и сосредоточенности испугал меня. В 5 часов вечера пошел на собрание членов ЖСК, как всегда вносил предложения, высказывал свое мнение тихо, спокойно. В 7-30 вечера был дома. Вместе с Тамарой и Анжеликой смотрели художественный фильм «Там, где целуются зори…». Я, сидя за швейной машинкой, слышала, как муж, кряхтя и надрываясь, хохотал. Я пришла в гостиную и сказала, что выключу телевизор, если он будет так смеяться.
382
После окончания фильма Саша еще просмотрел доклад и лег спать. Он уже спал, а я лежала и читала книгу Лескова «Леди Макбет Мценского уезда». Я прочла уже, как купчиха отравила мужа и взялась ради любви к приказчику за новую жертву, решила удушить ребенка, но я не смогла дальше читать. Отложила книгу, потихоньку стала вставать, чтобы не разбудить мужа, дотянулась до выключателя, но не успела выключить свет, как он встрепенулся, с силой быстро повернулся к тумбочке и моментально упал на пол, ничем не владея. Я догадалась, что ему нужны были таблетки и крича: «Сашулечка, Сашулечка!», достала, вытряхивая 5-6 таблеток нитроглицерина, и высыпала ему в рот, полный крови. Взгляд его напряженно открытых глаз молил о помощи.
Я набрала телефон скорой помощи и кричала в трубку: «Быстрей помогите, муж умирает! Пожалуйста, быстрей!». Снова я глянула на его открытые глаза и побежала за Тамарой с Сашей, живущих с нами на одной площадке. В испуге, я, не помня себя, захлопнула дверь, хорошо, что у Тамары был второй ключ. Мы зашли в квартиру и приехала скорая помощь. Очень быстро приехала целая бригада. Врач, измерив давление, сказала, что спасти невозможно, очень сильно пало давление. Мы не могли этому поверить, пали обе на колени перед врачом и кричали: «Спасите, папу, спасите, папу!», плакали, умоляли.
Врачи уехали, а я позвонила Давиду Яковлевичу, он огорчился утратой, хотя предсказывал такой конец.
В кошмарном бреду, в слезах, пришлось начинать приготовления к похоронам. Где брать мужество и силы, чтобы перенести такое горе?! Как смирить душу с таким непоправимым несчастьем?! В один миг все 40 прожитых вместе лет стали сном.
Я посадила Тому с Сашей на телефон, дала им список адресов, и они немедленно дали телеграммы ближайшим родственникам и друзьям. Позвонила на завод, в коопторг и облпотребсоюз. На второй день оба зятя, Саша и Толя, помогли мне выбрать место на кладбище. Умер муж в Покров, 14 октября, 15-го числа, на следующий день, шел большой снег. Белым пухом покрыло всю землю. 16-го, в день похорон, пошла к Тамаре и вижу: поднимается по лестнице мой брат Саша Мошнин, приехавший с Ялты в 12 часов дня. Следом за ним прибыли родственники из
383
Нижневартовска, Павловы из Свердловска, все родственники из Шадринска и Шадринского района – одних родственников и близких друзей более тридцати человек.
Очень помог цех: выделил средства и помог всем, что связано с кладбищем, договорился со столовой, дали два больших автобуса. Коопторг обеспечил музыкой, катафалком, автобусом. С обеда ни ремонтный цех КЗКТ, ни отдел главного механика не работали, все были на похоронах.
На пяти бархатных подушечках несли награды мужа. Траурная музыка разрывала наши сердца, без этого травмированные утратой. На поминках в столовой выступали родственники и друзья: Петров Фока Михайлович, заслуженный учитель РСФСР, друг наш из Шадринска, Павлов Сергей – сослуживец по Колыме, Квашнин – начальник цеха, в котором Саша работал до своей смерти, хорошую речь, восстановив всю биографию мужа, произнес зять Чукомин Александр, а также выступили многие другие родственники, друзья, соседи, коллеги по работе. После поминок все разъехались и разошлись, кроме моего брата Саши Мошнина. Через три дня и он уехал в Ялту. Улетел на учебу в Волгоград зять Саша, и я жила у Тамары два месяца, не в силах зайти в свою квартиру ни днем, ни ночью.
С помощью Тамары я организовала поминки на 9-ый день. В нашей квартире жила его душа и не хотела покидать ее, кажется, воздух был наполнен дыханием мужа, его присутствием. В сорок дней мне помогала Алла Назарова, жена моего племянника Саши. Водки было куплено на похороны 4 ящика. Она осталась и на 9-ый день, и на 40-ой. Пришли товарищи мужа по работе в цехе и принесли его двадцатую награду «Ветеран труда». Я прицепила ее на одну из подушечек, которые лежали на пианино перед его портретов. В вазах стояли живые цветы. В подсвечнике из бронзовой фигурки женщины, стоящей на коленях горела свеча.
Через два месяца приехал зять из Волгограда. Я стала приглашать дочку с зятем спать к себе в квартиру, но зять наотрез отказался, сказал, что не сможет там спать, а в их однокомнатной квартире тесно. И начались
384
мои мытарства по чужим углам. Не дай бог испытать такое огромное горе. Так уж жизнь устроена, что редко умирают супруги вместе, кому-то приходится первому, только этим и успокаивали меня люди.
Увидев одежду мужа, его тапочки, туфли, я ждала, что через минуту появится муж, но, вспомнив о том, что он ушел навсегда, и не вернется, я целовала эти дорогие вещи, гладила и прижимала их к себе, как - будто это был он сам. Старенькая ветхая болоньевая сумка, в которой он возил скудный обед на дачу, 50-копеечный кошелек, дешевая расческа, очки, авторучка – были настолько дороги, и так много говорили мне о нем. Это были самые дорогие реликвии последних дней его жизни.
Люди, пережившие такое же горе, понимали мое состояние, сочувствовали мне и помогали пережить мою трагедию. Раиса Ивановна Дроздова, жившая в Шадринске, недалеко от нас, сына Колю которой я учила в 15-ой школе, и, который погиб в армии на учениях, предоставила мне свой диван, а сама спала в кресле, чтобы я могла забыться. Вместе ездили на могилы в Шадринск, она к своему сыну Коленьке и дочери, утонувшей в Исети в 9-летнем возрасте, а я к сыночку Сашеньке. Вот она, боль наших сердец. Мужа она схоронила в Кургане.
Через полтора года после смерти моего мужа умрет Раиса Ивановна внезапно, совершенно неожиданно, закрывшись в своей квартире. Смерть ее была трагической. 4 мая в Пасху она пригласила меня в гости. Я у нее заночевала. 5 мая напекли пирогов и поехали к ее сестре, старше Раисы Ивановны на 6 лет, та обещала к ней в гости 7 мая. А шестого в 5 часов вечера я пошла к Раисе Ивановне посмотреть телевизор, так как дома я не могла все еще находиться одна. Целый вечер моя шадринская подруга говорила, говорила, говорила, словно хотела выложить все, что есть на душе.
- Я к 8 марта никому не послала открытки, так и подумают, что умерла, - говорила она, а вы умеете отгадывать сны, - спросила Раиса Ивановна.
- Нет, не умею, отвечаю.
- Но все-таки, может быть, слышали, к чему мне приснилось: я на небе летала?
385
- Нет, не могу сказать. Я не верю снам, ведь не всегда они сбываются. Хотя сынок мой перед смертью, часа за два уснул, просыпается и говорит: «Мамочка, я видел во сне, как я на небе кувыркался!» И хотел было рассказать, как ему хорошо там было. Я видела это по улыбке, озарившей исстрадавшееся лицо. Спустя пару часов он умер.
- И я, наверное, умру,- сказала Раиса Ивановна.
- Вы смеетесь, шутите, ничего у вас не болит, А печень полечите – полегчает. А сны – это неправда.
Но оказалось правдой. Я ее живую больше не видела. Я ходила к ней каждый вечер, звонила, стучала, обращалась к соседке, та отвечала: « В Шадринск, наверное, на могилы уехала к детям, сегодня ведь 12 мая, родительский день. Погода холодная, заболела там и осталась».
- Притом сестра, которая обещала к ней прийти 7 мая, наверное, в курсе дела.
Но мы ошиблись. Ни сестра, ни ее многочисленные племянники не подумали даже прийти попроведовать свою ближайшую родственницу, хотя у них у всех были ключи.
Через неделю сестра пришла к Раисе Ивановне, обнаружив ее умершей. Смерть пришла к ней не сразу, как констатировали врачи, четверо суток она была живая, хотя возможно, без сознания.
- Заболей – и никто не придет, вспоминаю я ее слова, а умри, так со всех концов соберутся.
И, действительно, съехались родственники с Москвы, Новосибирска. В родительский день до 4 часов я ждала их на кладбище, но тщетно, им было не до этого, они переписывали ее имущество и искали деньги. Нашли они 300 рублей деньгами и 9 000 рублей на книжке, завещанные сестре.
Мою изболевшую душу поддерживала соседка Галина Ивановна Белева, тоже недавно схоронившая прекрасного мужа. Днем я часто ходила к ним, посторонние разговоры отвлекали мое мышление от горя. Я
386
настолько нуждалась в них, но боялась надоесть и испытывала неловкость, но соседи все понимали. Ночей семь я ночевала у Анны Михайловны Бобовой, а, если мне покажется неудобным к ним идти, выйдя на улицу, глядя на горевшие светом окна, я стояла и думала, к кому же сегодня мне проситься спать? Думаю, что я всем надоела, а от дома совсем отбилась. Тетя Шура посочувствовала мне и десять дней приходила ко мне ночевать. Так я постепенно стала привыкать к своей квартире, убрав все портреты мужа, всю его одежду. Всем своим соседям и друзьям я беспредельно благодарна, только благодаря их бескорыстной поддержке я стала возвращаться к жизни.
Выпал снег, а у меня не были защищены саженцы на даче и я решила поехать на это тяжелое испытание нервов. Кругом белым-бело, и пустынно – ни души. Дача стояла живым памятником мужу. Сил не было сдержать слез. Я плакала навзрыд, обвязывая яблони. Глядя снизу на балкон, кричала: «Саша, выйди хоть на минутку, я посмотрю на тебя! Сашулечка, дорогой! Почему ты рано покинул меня? Выйди ко мне, родной мой!» И представляла его печального-печального, как в последний раз.
Навсегда покинуло меня мое счастье, унес его с собой Саша в сырую землю.
Слезы затуманили глаза,
Сердце в скорби стонет без конца.
Смерть тебя навеки унесла,
Дорогого мужа и отца.
Вспомним, припадая к изголовью:
Путь войны и жизни был непрост.
Не щадя ни возраст, ни здоровья
Вверенный тебе не бросил пост.
Потому и жизнь, как сон, прошла
Песней недопетой до конца.
Вечная любовь к тебе жила,
Навсегда остался ты в сердцах.
Глаз твоих, наполненных мольбою,
Не забыть нам, милый, нас прости!
387
Смерть распорядилась над судьбою,
Не было возможности спасти.
Но ты не ушел – душа в делах живет,
Нужно только лишь ее призвать.
В нужный час поможет и спасет,
Что осталась внуков наставлять.
388
Глава 8
Революционная перестройка –
новая веха социализма
Каждый гражданин, горячо любящий Родину, не может безразлично относиться к событиям в стране и судьбам народов за рубежом. Телевидение и радио – это нерв, соединяющий сознание каждого человека с сердцем и мозгом нашей столицы.
В область предания ушли те времена, когда мой папа, Семен Романович Мошнин, на одноколесной тачке строил железную дорогу в Забайкалье. Ныне проложена новая железная дорога Байкало-Амурская магистраль, БАМ, от Тынды до Нерюнгри, а от Нерюнгри на Север, на Якутск. Строительство БАМа является всесоюзной стройкой, все области, все национальные республики ведут строительство станций и поселков, мостовых переходов, тоннелей. Длина магистрали 3 000 километров. Путь в те места прокладывался первопроходцами на лошадях, оленях, пешком, а нынче в строительстве участвует мощная техника, достижения радио и электронной промышленности. Преодолев многие километры вечной мерзлоты, люди с чистой совестью и горячим сердцем открывают двери богатых кладовых нашей Родины.
Прибыв в эти суровые края, сознавая ответственность и величие своего труда, они будут недоедать, недосыпать, мерзнуть при 45-50-градусных морозах, жить в вагончиках, лишенных удобств, но выполнят возложенную на них Родиной задачу.
Беспокойные черты характера деда Мошнина Семена Романовича унаследовали внуки и правнуки: Мошнины и Назаровы уехали осваивать Тюменский север, где живут и работают в Тюмени, Нижневартовске, Игриме, Уренгое. Все без исключения внуки Семена Романовича получили высшее образование, передалась им по генам тяга его к знаниям, к новому, к неизведанному.
389
История нашего народа, в том числе и нашего рода – это цепь бесконечных переживаний, голода и нужды ради великого будущего наших будущих поколений, это победа над фашизмом, освоение целины, выход в космос. И таких высот страна достигла, благодаря силе народа, вынесшем любую тяжесть на своих плечах.
Наступила новая эпоха - эпоха перестройки нашей жизни по пути ее демократизации. Наша страна переживает второе рождение – возвращение к ленинским принципам гласности и демократии, к уважению прав каждого члена нашего общества, прав простого человека.
Сегодня, 28 июля 1988 года, весь народ приветствует историческое событие – открытие Х1Х партийной конференции в Кремле. Доклад товарища Горбачева был для нас настоящим открытием – это был необычный доклад, выношенные Лениным, но не приведенные в жизнь принципы построения социализма, были его основной мыслью. Он охватил широкий спектр жизни общества, требующий перестройки: экономику, науку, промышленность, управление государством, демократизацию жизни общества, права и свободы человека.
Началась эпоха наступления на устаревшие структуры и застойные явления – последствия культа личности Сталина, когда была свернута традиционная для партии свобода дискуссий, нарушена внутрипартийная коллегиальность, явившаяся причиной порождения культа личности Сталина и приведшая к массовому уничтожению революционных и командных кадров в армии и партии. Это также наступление на период застоя при Брежневе, превратившем страну развитого социализма в страну развитого алкоголизма. Весь народ, затая дыхание, следил за выступлениями на этой партийной конференции, так как впервые он услышал слова правды с высокой трибуны, те слова, которых он ждал много лет.
Был поставлен вопрос об аттестации членов коммунистической партии, как средстве самоочищения партии от случайных людей, от карьеристов. Долго, 60 с лишним лет, народ ждал такой перестройки. Очень жаль, что нет моего дорогого друга Александра Архиповича. Как бы он был рад, так как всегда возмущался злоупотреблениями партийной верхушки. Но что могли сделать рядовые коммунисты?
390
Я приветствую нашего генсека Горбачева, под руководством которого началась борьба против пьянства, за трезвый образ жизни, введена госприемка, за качество советской продукции, за широкое развитие жилищного строительства.
Дорогие потомки, какова политика нашей партии и правительства – такова и жизнь простого народа, поэтому невозможно не интересоваться политикой, которую проводит наша народная власть.
Из моих воспоминаний вы можете сделать вывод, что никто из наших предков не был гением, великим человеком, все были рядовые, обыкновенные люди, каждый выполнял свой долг перед Родиной честно, преданно, а все вместе делали великое дело: строили счастливую жизнь в Советской стране, защитили ее во время войны, пережили сталинское время, время страшных репрессий, когда уничтожали самых преданных коммунистов-ленинцев.
Погибали целые семьи революционеров по сфабрикованным прислужниками Сталина обвинениям. Нельзя без слез читать письма Блюхера, которые донесла до нас его супруга, письма Бухарина. Вот отрывок из письма Бухарина: «Ухожу из жизни. Опускаю голову не перед пролетарской секирой, должной быть беспощадной, но и целомудренной. Чувствую свою беспомощность перед адской машиной, которая, пользуясь методами средневековья, обладает исполинской силой, фабрикует организованную клевету, действует смело и уверенно. В эти, быть может, последние дни своей жизни, я уверен, что фильтр истории рано или поздно смоет грязь с моей головы… Прошу новое молодое и честное поколение руководителей партии зачитать мое письмо на пленуме ЦК, оправдать и восстановить меня в партии. Знайте, товарищи, что на том знамени, которое вы понесете в победоносном шествии к коммунизму, есть и моя капля крови».
Мы выстояли, дожив до революционной перестройки, всегда верили ленинской партии, несмотря на неизбежные ошибки на пути построения первого в мире социалистического государства – государства народной мечты. Сейчас мы верим в то, что революционная перестройка очистит ряды руководящих кадров от бюрократов, карьеристов, взяточников, лицемеров, зажимщиков критики… Эпоха гласности и демократии поможет ликвидировать проявление негативных сторон жизни.
391
Я, пережив радость и горе, счастье и беду, хочу обратиться к молодежи, стремящейся к комфорту. Комфорт – это достижение нашей промышленности, науки, искусства, но нельзя его превращать в смысл и цель своей жизни. Трудитесь, создавайте его, но мысли, сердце и дела ваши пусть всегда будут обращены к чаяниям нашей Родины.
Когда я пишу эти строки, у меня замирает дыхание от радостного волнения, вызванного новой победой генсека Горбачева на международной арене в борьбе за разоружение. Много времени наше правительство добивалось этих переговоров с правительством США. И вот, наконец, на Московской земле происходит встреча президента США Рейгана и генерального секретаря ЦК КПСС Горбачева. 1 июня 1988 года в Кремле состоялся обмен ратификационными грамотами о введении в действие советско-американского договора о ликвидации ракет средней и малой дальности. Это еще одна победа. Путь к безопасному миру.
Г. Курган, 1988 год
392