…Я увидел её и просто прилип к стеклу.
Она улыбнулась, тихонько помахала ручкой.
-- Что ты там нашел? – прикуривая, поинтересовался Саня.
-- Она… - с интонацией дебила (ошарашенного счастьем) ответил я.
-- Кто?
-- Аня…
-- Что за Аня? – Саня пристроился справа и тоже всмотрелся во внутреннее пространство кафешки.
Тут же к нам присоединился Вован.
-- Кого увидели, мужики?
В помещении три приникших к окну морды вызвали лёгкое недоумение, и лишь она ласково улыбалась. Но вести беседу втроём я вовсе не собирался, поэтому отогнал любопытных сослуживцев.
Я приветственно моргнул.
Она поспешно закивала.
Я обречёно вздохнул, печально, тоскливо лыбясь (это много что означало: и какая же ты красивая, и извини, что не позвонил, точнее, позвонил, но не поговорил, и был бы я сейчас на гражданке!.. Не знаю, поняла ли она что-нибудь.).
Она смущённо потупила взор, взглянула лукаво, исподлобья. Дёрнула бровью. (Допускаю такую трактовку: ты тоже не плохо выглядишь. Хотя, наверняка, она имела ввиду нечто иное).
Я указал на неё пальцем, а потом установил его вертикально. (Ты одна?).
И тут улыбка растаяла. Аня опустила глазки, левой рукой коснулась шеи.
Не одна…
И сердце рассвирепело! Захотелось вдребезги разнести это гадское окно, ворваться в вонючую кафешку и набить рожу вражине… Только вот существовали две проблемы. Первая: этой вражины на горизонте не наблюдалось. Вторая: ничего подобного я, конечно же, никогда не сделаю; не тот я человек.
Сделав усилие, ободряюще и одобряюще сжал кулаки, как можно веселее улыбаясь, поднял большой палец…
… Я осмотрелось, никто не шёл к нашему столику. Если эта вражина в туалете, то что у него, запор, что ли? Аня сидит одна при мне уже пол часа… Но вот мимо меня на улице пронеслось что-то со свёртком; хлопнула глухо дверь в тамбуре, и вошёл высокий красавец с букетом ядовито красных роз… Как с обложки журнала мод спрыгнул – стройный белозубый брюнет в шикарном костюме цвета кофе с молоком… Пижон!
Аня, увидев его, еле заметно дрогнула уголками губ, силясь улыбнуться, но я сидело рядом, и от меня ничего не могло ускользнуть – всяческие попытки грозили увенчаться горькими слезами…
… Я стоял у окна и смотрел, как к вцепившейся в моё сердце девушке подходит высокий парень, дарит ей дорогущий букет (с такой на физиономии уверенностью в том, что Аня должна быть просто раздавлена и убита свалившимся ей на голову счастьещем в его обличии), садится рядом, что-то говорит (вероятно, нечто смешное), сам же смеётся, бросает на меня косой насмешливый взгляд, снова обращается к Ане и вновь смеётся… Только теперь Аня осилила глянуть на меня. А я даже не стал всматриваться в её глаза; ну, что бы я там увидел? Жалость? На черта она мне нужна?! А может и вообще гнев: мол, чего ты тут стоишь, не видишь – пришли ко мне, убирайся на хрен!..
… Моё бестелесное сознание не могло без боли смотреть на неё. Всем своим бесплотным существом я чувствовало разрывающие Аню противоречия, растерянность; для её крохотного, нежного сердечка это было невыносимо, оно билось в груди, умоляя выпустить его и растоптать, что бы не стало больше, разъедавших бурую плоть, сомнений и никому не нужных переживаний…
…-- Зэд, докурил? – нудно монотонно протянул Пьяный. – Пошли, опаздываем. Опять без ужина останемся.
-- Да-да, пошли.
Последний взгляд, нечто сродни прощальному взмаху рукой, и дальше уже знакомые дворы, мусорные баки, магазинчики…
Я был спокоен, ни о чём не думал. Шагал вслед за шуршащим квартетом армейских товарищей и вылепливал в голове в слова то, что попадалось по дороге. Вот канализационный люк, яма в асфальте, наполненная мутной, грязно-зелёной жижей, чьи-то следы на сырой земле, дохлая кошка под тополем… А чего мне, собственно, злиться? Разве у нас случился бурный роман? Да ничего же не было, а значит и не должно быть никаких переживаний. Но почему же мне кажется, что нужно что-то делать, с кем-то советоваться, реагировать в конце концов хоть как-то?..
Алкаш на ступеньках сосёт заляпанную бутылку, раскачиваясь из стороны в сторону, как тощая рябинка на ветру; дырявый мячик; снова засуетились круги по лужам; а мне всё равно, я и так уже насквозь мокрый…
Да и вообще, радоваться должен, а то подобное завязывание отношений несколько бредово выглядит… Да так оно и есть – идиотизм! Вот уволюсь – тогда другое дело. И время будет, и возможность, и всё-всё-всё… И Аня к тому моменту может освободиться.
Нет! К чёрту эту Аню! Хватит с меня этого театра мимики и жеста! Блин, ну почему я не могу познакомиться с девушкой обычным способом? Как все? Подойти, завязать разговор, ля-ля-тополя, телефончик-смехуёнчик…
-- Вован, дай сигарету…
-- Покурим, - буркнул он.
Покурим… Затягиваясь, я прятал сигарету в кулак, оставляя на улице только уголёк, что бы дождь не намочил табак. До чего же противный этот «Дукат»! что хорошего в курении? Запускаешь в себя целый набор гадостей и мерзостей, а выпускаешь серый воздух… И с каждой затяжкой в лёгких остаётся всё больше и больше тяжёлой дряни!..
-- Всё! – громко сказал я.
Сбавив шаг, ребята затихли, устремили на меня удивлённые взгляды.
-- Что всё, Зиатдиныч? – прогундосил Малина. – Терпеть больше не можешь? Полуян, он тебя хочет, больше не может терпеть. Всё, говорит, не могу!..
Что-то скортавил Дима, поддерживая закадычного друга, и, так и не разобравшись, что собственно «всё!», вернули прежнюю скорость.
Всё! – бросаю курить! – повторил я мысленно, и бросил под ноги почти целую сигарету…
… Солнце палило беспощадно, ветер где-то спал, и я подыхал от жары, схоронившись в своём подвале. Последнюю «балтийскую» я выкурил утром и сидел уже шестой час без курева…
-- Всё! – вяло шевеля языком. Промямлил я себе под нос. – На фиг, бросаю курить!..
… Мама София отбыла на работу (А вы что думали – домохозяйка она? Как бы не так! «Софи-декор» слышали? Во, это её компания.), и мы с Мэй остались вдвоём.
-- Я должна приготовить обед! – повторяла она, отбиваясь от моих атак.
-- Ничего подобного! Я не голоден! – шипел я, зверея от возбуждения, подогреваемого игривыми отбрыкиваниями.
Мэй, отступая, упёрлась в холодильник, и мои руки как турникеты возникли по бокам, заключив китаянку в плен. И она сдалась; юркие маленькие ручки скользнули по моему животу, пробежали к пояснице, забрались к плечам, и Мэй подтянула меня к себе неожиданно сильно. Выдержав упоительный, раскалывающий волю на миллион покорных осколков, взгляд, я поклялся близкому белоснежному личику:
-- С этого дня я больше не курю…
… Сигареты у нас закончились, и Раблюд с Наградсу перешли на нечто коричневое из мешочков. Они ловко варганили самокрутки и, пуская тяжёлые хмурые облака дыма, долго кашляли. Я же стрелял сигареты у прохожих, но в этом маленьком городишке курили в основном горькие жгучие папиросы…
-- Ну на хрен, - со злостью прошипел я, принимая из руки очередного прохожего помятую трубочку. – Надоело. Не курю больше!..
… Я сидело на плече Ани. Тёплый запах духов казался мне печальным и несчастным, хотя носительница этого аромата весьма охотно поддерживала банальные шуточки говоруна Алексея. Он курил уже четвёртую сигарету за последний час, и Аня иногда незаметно – когда Алекс отворачивался – морщилась и разгоняла ладошкой сгустившийся дым… А он продолжал себе попыхивать и говорить, говорить, говорить…
Нет, не так уж она охотно ему внимает; изумляется, если он рассказывает что-то интересное, или смеётся над пошлыми анекдотами, а всё равно возьмёт да и глянет в окошко… А там – вода. Вода, одна вода, капаются машины, тонут дома.
И сказало я тогда себе:
-- Вернусь в себя, брошу курить!..
… Может, и мне бросить курить, раз все Я бросили?
Да ты и так не куришь уже сколько!
Ах, да, точно!..
… -- А где?.. – упавшим голосом спросил, обернувшись, Вован.
-- Где что? – не сразу сообразил я, о чём он, так как ещё не выплыл из глубин глобальных раздумий; но вид его недоуменной физиономии подбросил ответ: - Ах, курить… Так, она там… Я её того… - глупо улыбаясь, поведал я.
-- Ну ты ****ец! – обиженно выдохнул Вован, доставая из пачки целую.