Котёнок вовсю исследовал мой подвал – совал нос и лапки во все щели, вцеплялся коготками в свисающие с кресла плед и шмотки, обнюхивал своё отражение в лакированной дверце шкафа, наконец, умаявшись, игрался со своим хвостиком, катаясь по ковру. Сколько жизни в таком маленьком смешном и неуклюжем комочке… Даже завидно! И от созерцания кипучей энергии малыша, я захотел курить…
1.
Было уже почти одиннадцать, и я лежал. Рядом в кресле находилось всё необходимое для приятного времяубивания до полуночи, когда я выключал свет и плавно погружался в сон; лежала обложкой вверх раскрытая книга, тетрадка и ручка (на всякий случай – вдруг озарение в лоб засветит!), журнал мод, початая пачка «Spring water», консервная банка-пепельница и зажигалка.
Телевизор уже дня три пребывал в полной отключки, и приходилось довольствоваться радио версией первого канала. Вот уж действительно «будем радио смотреть, телевизор слушать».
Курил, глядел в потолок, массировал фаллос… А что? Ну да, рукоблуд… Делать же нечего.
А в районе двенадцати со мной начало твориться что-то необъяснимое… Стало жарко, очень жарко и душно; сквозь зной проклёвывались бледные голодные запахи, они впивались в шею, живот, руки, ноги, кровь рвалась из вен на свободу, я взлетал, не отрываясь от раскладушки, и устремлялся в неведомые и от этого дивные края королей развороченных сознаний…
2.
Как же его звали?.. Что-то такое… Ужас или страх… Деймос… Фобос… О, Фобос! Точно – Фориос!
Вообще-то, Форбеос…
Да? Ну-ка… Сорок пятая страница… Правильно, однако!
Я ещё раз перечитал мятую записку. Выкурить две сигареты… Шутник, этот Форбеос! Две сигареты!.. Хотя, можно попробовать, не сломаю же я себе ничего…
Взял пресловутую красную пачку, извлёк два серых патрона, вышел под навес и расслабленно задымил.
Хорош был вечер. Тихо сопел ветер, юркая между ясными песчинками звёзд, над заливом ещё желтели волны усталых облаков, тянущихся за горизонт вместе с последними лучами солнца. Прохладно, черно, свободно… Где-то залаяла собака, лес поддержал её гулким эхом.
Дым покорно уходил в небо, сливаясь с тенью, ровной ниточкой. На этот раз законы физики и логики восторжествовали: сигарета таяла. Вслед за пеплом, распыляемым над не успевшим остыть от летнего жара двориком, сбегали и лишние мысли, оставляя единственное: то, что хочет сообщить мне Форбеос, имеет для меня глобальное значение…
Между первой и второй, если вспомнить банальное правило, перерывчик не большой; я переждал минуты три и сунул в зубы второй снаряд…
Я не шёл по дороге, я плыл над ней, размахивая руками, кивая головой приветливым листьям и мошкам. Луна заливалась, фальшивя, глуповатой песенкой – «ла-ла-ла, ла, ла, ла, ла!», звёзды играли в салки и прятки. Мимо пропрыгал высокий забор и мрачный домище, прямо лежала серебряная равнина. Далеко-далеко раскинулось безмолвное лунное поле, ни деревца, ни холмика. Только одна дорога перепахивала его. Я летел между таинственных шорохов в густой ровной траве, достающей мне до пупка (если бы я шёл). Кто-то угукал и ухал там, в самой гуще, пищали на расстроенных скрипках сверчки. Впереди трава подбежала к ленточке спокойной реки. Я перелетел её и остановился на другом берегу. Справа на чёрном пузатом холме, который не пойми откуда взялся, рос косолапый сруб, сердито навалившись на тощую пристройку, окунувшую в глянец речушки бесшумно вертящееся гребное колесо.
-- Откуда он тут взялся?..
Окна в доме были зашторены, они светились малиновой складчатой тканью.
-- Меня ждут или как?..
Распахнулась дверь, в ярком жёлтом свете возник стройный силуэт, его тень в рыхлой золотой трапеции коснулась моих ботинок.
-- Ждём, - низким голосом уверил силуэт и пригласил войти, освобождая дверной проём.
Миновав прихожую (сени, предбанник, тамбур?..), юркнув под тяжёлое покрывало вместо двери, оказался я в комнате большой, но тесной из-за громоздкого стола, закрывающих брёвна стен расшитых тряпок, габаритной печи, режущей глаз свежей побелкой.
За мной вошёл силуэт. Шепнул в ухо жарким и всё таким же нейтрально низким голосом:
-- Не стесняйся, садись.
Вместе со словами, меня ощупал сильный уверенный взгляд и ядовитый шипастый аромат, принадлежащие чернобровой, черноокой и гордогрудой женщине, медленно обогнувшей меня, оценивая.
Длинная свободная юбка, белоснежная воздушная рубашка с закатанными по локоть рукавами и широким воротом, красиво обнажавший загорелую кожу под шеей.
Женщина прошла через всю комнату к одному из вышитых полотен, сверкнула солнечным снегом в улыбке и скрылась за занавесом.
Секунду спустя появился хозяин. То, что он не гость, видно сразу; он был толстый, с оспинками на кровавой роже, картофелиной – варёной и рыхлой – вместо носа, большими мокрыми губами, на выкате и, на удивление, весёлыми добрыми приятными глазками. Такие красавцы по гостям не ходят.
Хозяин кое-как добрался до стола, обессилевшим китом рухнул на лавку, потратил минуты две на принятие идеального положения (полулёжа на левом боку, как какой-нибудь древнегреческий богатей); рожа стала глянцево-вишнёвой, но в глазках ни капли утомления или мучений от давления собственного веса, наоборот, они светились какой-скукой, переходящей в радость от сегодняшнего разнообразия – у него, наконец-то, гость.
-- Ну, здравствуй, - сыто, протяжно прожурчал хозяин. Он дышал хрипло, с обманчивым усилием; да ничуть ему не тяжело! – Давненько хотел с тобой встретиться, Зиатдинов Тимур Рашитович! Или ZTD (зэ-тэ-дэ)? Или Зиатдиныч… Или… - и, искренне веселясь, перечислил все-все-все мои кликухи, даже те, что я сам выбирал в компьютерных клубах (Tipo Togo, TIMMER, BarmagoN…)
Пока в душный объём помещения вываливались обслюнявленные смеющимися мясистыми колбасками губ оскорбительные и вполне сносные прозвища, стол, разделявший нас, потихоньку утяжелялся: встретившая меня черноглазка с жадной, лукавой улыбкой, проворно юркая из загадочной комнатки обратно к нам, накрывала его парящими кушаньями, сочными салатами, бутылками, героических видов бокалами (размерами, наверное, с пяток моих кулачков); тарелки всё громоздились, влезали между широкими и глубокими блюдами, толкались, чуть ли не падая.
-- Ну а я – Форбеос…
Он, вероятно, хотел ещё что-то сказать, но я опередил:
-- Знаете, хозяин дорогой, я за последний месяц чего только не повидал – и рожи всякие уродливые, и трупы, парящие в небе, меня и делили, и из города в город кидали… Так что ваши фокусы не произвели того впечатления, на которое вы рассчитывали!
Даже женщина остановилась, застыла, как и её приятель, в недоумении.
-- Ну, это ты нздря! – хрюкнул, опомнившись, жирдяй. – Никто и не думал чем-то там тебя удивлять! Зачем? Мы и в простой, дружеской беседе общий язык найдём. Верно? – в пухлой ручке утонул широкий бокал, в него хлынула краснуха из высокой бутыли-торпеды. Хозяин залпом выжрал, утёр губища рукавом цветастого халата и вдруг с небывалой проворностью накинул руки на крутые бёдра черноглазки. Бутылка выпала, женщина громко, как-то злобно истерично захохотала, показушно выпутываясь; жирдяй Форбеос, захлёбываясь шипящей слюной, притянул к своей морде добычу, прижался к упругим формам. – Ха-ха-ха! У-тю-тю, кнопочка моя! – резко отпустил, кнопочка, всё ещё заливаясь смехом, скрылась за занавеской. – Извини, забылся… Ну, что ты, как не родной? Садись, ешь, пей!.. Да ты не хмурься, мне ж о тебе всё известно. Когда родился, кто родители, что с братом случилось… У тебя, кстати, меньше, чем через месяц, двадцатый день рождения? Ну, заранее не поздравляют…
-- Вы хотели о чём-то поговорить?
-- Ну, куда ты торопишься? – капризно и смазливо выдавил жирдяй. – У тебя вся жизнь впереди! Хе… Да это я так… - он махнул лапкой, мол, не бери в голову, и, метаясь взглядом по богатому столу, облизывая мясистые губы: - Ну, да ладно, хочешь поскорее – пожаста, нама ничё не жалко! Курочку хочешь? – он аристократически, оттопырив мизинец, взял в лапу жирную куриную голень.
Появилась черноглазка с двумя лопухами подушек.
-- Наконец-то! – прочавкало чудище, приподнялось, что бы под него пропихнули подушки, развалился с отчаянным блаженством, продолжил терзать упитанную, подрагивающую золотистыми капельками, птичью конечность. Вот некоторые люди едят крайне заразительно – с аппетитом, расковано, но в допустимых пределах, весело почавкивая с довольным видом… Но смотреть на то, как жрал жирдяй, как размазывал по морде жир и облизывал, обсасывал короткие пальцы, я без рвотных позывов не мог. – Почему ты ничего не кушаешь?
-- Я поел… Спасибо… Я бы лучше…
-- Покурил? Ой, будь другом – насри кругом! Ха!.. Я говорю – кури, кури скока хочешь. И, эта, дым в меня пускай… Мне-то курить незя, но очень хоца!..
Я достал пачку, в ней оставалось три штуки. Как-нибудь протянем… Прикурив от издыхающей зажигалки и выпустив тяжёлое косматое облако в хозяина, сказал несколько насмешливо:
-- Пассивное курение ещё опаснее активного… Вы разве не знаете?
Жадно втягивая синьку, Форбеос нетерпимо поморщился:
-- Да знаю я, чё ты, Зиатдиныч? Ну, дело просто в том, что меня с сигаретой видеть не должны! А у НИХ, сам понимаешь, всё по высшему разряду: только я суну в пасть – повяжут, осудят, разжалуют и сошлют куда-нибудь в Пятое Царство!
-- У кого – у НИХ?
-- Э-э-э, да? – Форбеос попытался изобразить кавказский говор, но вышло что-то сиплое и фальшивое. – Ну, блин, чё ты такой любопытный?!
-- Я люблю, когда мне всё «разжёвывают»! – припомнив беседу с моим не бритым дружбаном, я ухмыльнулся.
-- А, тут и разжёвывать нечего. ОНИ – это ОНИ. – он поднял вверх масляный палец, указывая в потолок. – Чё тебе о НИХ слушать, если ты ИХ всё равно никогда не увидишь!
-- В смысле, не увижу? Я что, увижу ТЕХ? – и указал на пол.
-- Ну, Бармагон, чё ты несёшь! – жирдяй даже кусок рыбины швырнул обратно на родное её блюдо, расстроено корчась. – Типун тебе на язык. И не вспоминай ИХ при мне. не люблю.
-- Кто ты такой? – прямо в лоб решил спросить я.
-- Во-от! Это уже ближе к телу, как говорил ги де Мо… - «поссан» он не произнёс, а выплюнул слепленным с крошками пресной лепёшки и слюной. – Пряничек мой, Лавтюша! – позвал он кого-то.
Появилась черноглазка.
-- Лавтюша, детка, дай-ка гостю нашему мою визитку.
Крутобёдрая презрительно фыркнула, запустила руку промеж грудей через ворот рубахи и извлекла на уютный домашний свет заламинированую карточку. Вручила мне, мигнула глазками и удалилась.
«Разнолик Форбеос Второй. Исполнительский отдел наказаний и проклятий.» - было написано на прямоугольничке красивыми размашистыми буквами; а жирдяй, пока я читал, тихо бубнил:
-- Ох, баба! Жаррр!! Крепко сбитая, упругая, а характер!.. Ведьма просто. Ну, в принципе, разжалованная и покаявшаяся ведьма и есть… Эх, дрянные у нас порядки – курить нельзя, другое нельзя! А страсть, как хоца!.. – в конец восхищённый помощницей, Форбеос опечалился, поблёкла потная рожа, даже жир на ней как-то менее веселее стал блестеть.
-- Ничего не понял, - переварив прочитанное и услышанное краем уха, подытожил я.
-- Допускаю! – хрюкнул Форбеос, возвращаясь к еде, и настроение его скоро восстановилось. – Я и сам много чего не понимаю… Эх-хе! – и вдруг мрачно оборвал смешок: - Вру, конечно, - вновь веселее: - Ну, хрен с ним, у НАС к тебе маленькое дельце, ты, главное, в него вникни, а что тама… - палец снова ткнул в потолок. – Не забивай головень.
Сигарета и на этот раз выкурилась. Я затушил окурок в пустом мутном блюдце, куда стряхивал пепел, и чётко, уверено произнёс:
-- Я вас слушаю.
-- Вне маточно? – прогремел вдруг не своим голосом Форбеос и заржал, но тут же поперхнулся, закашлялся, прослезился. Побулькав минуту, он севшим скрипучим писком выдавил: - Ну, чекист прям какой-то! Ке-Ге-Бе-э-э! – последнюю букву легендарной аббревиатуры он противно проблеял. Вошла Лавтюша, принесла ещё один кувшин. Когда в бокал полилась насыщенная бурая жидкость, по комнате, перебивая все ароматы, разлился пресный запах хлеба…
«Квасок…» – сглотнул я горячую слюну.
Ироничный взгляд, кривая усмешка; она словно прочитала мои мысли, и, бойко покачивая бёдрами, как пёстрым мягким колоколом, Лавтюша поднесла кувшин, наполнила деревянную чарку и протянула мне.
-- А то сам себя проглотишь, - пропел её огненный душный рокот.
Я жадно пил, роняя нос в прохладный напиток, а Форбеос уже говорил:
-- Ну, значица, так-с… Конторка наша занимается поимкой беглых, нарушивших Закон Единый, ну, «плохих», в общем.
-- А вы, стало быть, хорошие?
-- Яссен пень, хорошие. И заметь, - Форбеос сейчас преобразился, он стал как будто серьёзней, немного приличнее, даже сдулся и пот уже не так сильно искрился на лысине и буграх физиономии. – Я говорю чётко, одним словом – хорошие. Поверь моему опыту – кто так говорит, на самом деле ХОРОШИЕ, – в который раз палец поднялся, указывая направление. – А плохие начинают разглагольствовать вместо ответа: ну, у каждого, мол, понятия разные о хорошем, для кого-то мы – и черти, для кого-то – ангелы… Если они прямо не могут ответить, значит… Э-э… - жиртрес даже расстроился немного. Схватил облюбованный бокал, убедился, что он пуст, поставил, наполнил бесцветной влагой и вновь поднял ёмкость свободной рукой – на другой он лежал. Форбеос всмотрелся в тяжёлую воду, произнёс задумчиво: - Ты не смотри на внешность… Не имеет она значения. Да и постоянства тоже. Всё находится в бесконечном движении, всё. Кроме того, что перешагнуло порог, покинуло этот трамвай суеты… Ха, Тимка, я бы столько всего тебе рассказал! Ты даже не представляешь, как вы запутались, люди… Как вы ошибаетесь. И ошибаетесь во всём. Абсолютно! Жаль правда, что виноваты в этом давно истлевшие… Да-а… А разбираться вам, ведь всё в Вашем мире подчиняется одному: деды творят – расхлёбывают внуки… Ну, что ты так на меня смотришь? Да – ВАШ мир. Он уже всецело ВАШ. Людской. ВЫ от НАС отказались… А зачем МЫ ВАМ? Ведь человек – вершина естества, наивысшее современнейшее творение ВАШЕЙ же Вселенной. ВЫ полностью погрузились в придуманный мир…
Придуманный мир! Ещё один говорун нашёлся – человеческий мир плох, люди совсем зарвались… Человеческий мир – придумка. Интересно, у кого это интеллект такой – придумать, продумать молекулы, атомы, нейтроны; собрать это в леса, планеты, бесконечные дали космоса?.. У кого это в черепной коробке столько места?
-- А с чего ты взял, что ЭТО ВСЁ существует? ТЫ был в этом космосе? ТЫ видел эту бесконечность? Да ТЫ не знаешь, что происходит сейчас за дверью! ТЕБЯ же там нет!.. Откуда ТЫ знаешь – может, я тоже вымысел? Тоже кем-то сочинён специально для тебя?
-- А как же другие люди? Или я один во всей Вселенной?
-- Во! Вот ты это правильно сказал – один во всей Вселенной. В ТВОЕЙ Вселенной!.. Что тебе до других? Думаешь, они такие же как ты? И мыслят, как ты, и устроены, как ты?.. Я имею ввиду не кишки там всякие, а именно характер, внутренний мир и т. п. … Лажа всё! Реальность – это что? Ну, по мнению человека?.. Не знаешь? Реальность – это коллективное сознание…
Разгорячился Форбеос не на шутку, начал плеваться, багровые пятна перемешались с оспинками. Но появилась Лавтюша и мягкими, но визуально сильными руками утихомирила бунтовщика; она, как мать оплакивающего ссадину сынишку, нежно его поглаживала, тихо, строго, тепло, обволакивающе наговаривала:
-- Всё… Всё, Фео, хватит, успокойся. Вот разошёлся.
Пыхтящая лысая головень прижалась к груди бывшей ведьмы, жар пошёл на убыль.
-- Ну, ладно… Что эта я, ваще, тута раз… раз… Ну, ты понял! – Форбеос сдулся, рожа пожелтела, сладкое блаженство распластало его по лавке и подушкам. – Давай, чё ли, ближе к нашим баранам! Ну, значица, та-а-ак… Жил-был у нас там ангелок, обычный такой ангелок, ни выделялся, ни отставал. Но вдруг решил этот наш ангелок, что нет, так не пойдёть! – и на своих чудненьких беленьких крылышках как сиганул к вам, сюда, стащив при этом одну махонькую, но осень-осень волшебную стучку…
-- Слушайте, вы прямо как будто мне задание даёте. Я что, агент что ли?
-- Ну, какой ты агент, Тима, о чём ты лопочешь?! – всплеснул тяжко ручками жирдяй; черноглазка устроилась на краешке лавки, навалившись шарами грудей на пористую лысину хозяина. Она ласкала мягкий подбородок и не спускала с меня голодных, ненасытных глаз. – Зачем агент? Агенты – это мы с Лавтюшкой, а ты… Ну, просто этот ангелочек могёт с тобой сдружиться.
-- Почему именно со мной?
Форбеос поморщился; никчёмнейшие вопросы, ответы на которые валяются под носом (по крайней мере под его картофелиной) мучили его терпение и добродетель.
-- Почему, почему… Тим, мы, ваще, кто? – он в который уже раз запустил указующий перст в потолок. – Мы ж мно-ого чего знаем. Даже о ВАШЕМ мирке, так сказать.
-- Ладно… А как я его распознаю?
-- Почувствуешь… - прошипела Лавтюша, глубоко вздохнула и дёрнула головой, засыпая себя чёрными кудрями; спелые горящие губы сияли жадной улыбкой.
-- Лллладно… - с трудом оторвав взгляд от сладкой мякоти, поинтересовался: - Ну (блин, тоже «занукал»!), и что же мне делать, если ваш ангелочек действительно ко мне придёт?
-- Не бойся, усё будет у порядке! – Форбеос многозначительно моргнул помощнице, та возбудилась радостью. Она соскользнула с лавки и, ступая бесшумно, с каждым шагом посылая на меня волны дурманящего терпкого аромата, приблизилась, опустилась на колени. Долгий взгляд; я пал жертвой его гипнотического блеска и глубины. Хищная улыбка, беспокойное дыхание. Сейчас кинется на меня и либо сожрёт, либо лишит меня… Оу! Меня только что торкнуло… Да ещё как!
Пока Лавтюша что-то делала с коленями и обвивала жаром непонятного желания, я вырвался прочь из тесного домика, ринулся по ночной россыпи удивлённых звёзд. Уже ползли по мне чёрные лапки, сплетали тугую клетку колкие запахи… И сладость на губах, тепло и нежность женского тела…
-- О, да он с кем-то того… - облизнулся Форбеос и звонко хлопнул в ладоши.
Я с треском прорвал крышу и пристулился на прежнее место. Лавтюша поднялась; рука её на секунду скрылась в рубахе и, появившись вновь на тусклый лампадный свет, протянула мне чёрную трубочку.
-- Сигарета?!
-- Конечно. и советую не бросать курить.
Дорога домой (в смысле, на дачу Марка) не отняла у меня много времени. Если точнее, то она не отняла ни секунды. Ну (чёрт, зае… меня эти «ну»!)… А если совсем совсем точно, то время развернуло стремление своих стрелок на 180 градусов и отсчитало в мою копилку потраченные на разговор с жирдяем и его Лавтюшей мгновения.
Так что стоял я под навесом подвала, курил (осталась последняя… ), а на часах было без малого двенадцать…