-- Где Ваучер? – заговорческим шёпотом прохрипел я в открытую дверь дежурки.
-- Не знаю… Внизу где-то, - Юсуп, как всегда, был не возмутим, даже аморфен.
-- А телефон где? У комбата нет…
-- Тут… - он протянул чёрную трубку радиотелефона, но как только моя рука готова была схватить аппарат, Игорёк телефон вернул на место, аргументировав: - Но Ваучер не разрешает никому звонить. Кульпин спрашивал, Князь тоже…
-- Да и хер с ним. Я быстро.
-- Тогда ты сам его взял. Скажу, что ворвался сюда злой «черпак», начал мне угрожать. А я кто? Я же сло-о-оник…
-- Юсупыч, ты – падла, - убеждённо изрёк я, сжимая заветную коробочку, в которой всего через несколько минут услышу долгожданный голос…
-- Как ты там говорил?.. Ну меня…
-- Ну меня на ***, товарищ прапорщик!
-- Во-во, ну меня на ***, товарищ рядовой! Пингвин…
-- Сам такой… - сказал я, выходя из «аквариума» (дежурка на нашем жаргоне).
Странный человек – Юсупов. Не курит, не пьёт, кикбоксингом занимался, а выглядит как вечно обдолбленный. Тупит, на ручник падает… Говорит медленно, тихо, без выражения, словно уснёт сейчас… И способностей у него не больше, чем у ведра с грязной водой.
Да и Бог с ним, сейчас меня интересует… Вот блин Всемогущий, а как мне к ней обратиться? Я ведь имени не знаю!.. Вот тупизень – не мог прочитать при первой встрече, телепат-***пат! И как теперь? Через телефон? Или напрямую спросить: «У вас там есть дочка шестнадцати-восемнадцати лет? Если есть, позовите, пожалуйста!..» Ладно, если сама возьмёт, и даже с мамой можно будет через ха-ха дочку выпросить, но если папа?.. Ой, обматюгает!..
Смелее, Тимур, смелее! Ты солдат или кто?! Тебе уже девятнадцать, через пару месяцев исполниться двадцать, а ты всё кого-то стесняешься. Ну и что – обматерил, послал… Ещё раз звони, извиняйся, добивайся, уговаривай!.. Она же этого стоит!.. Тем более, никто тебе за это ногу не оторвёт.
-- Точно!
Навечно заученные цифры разбросались по соответствующим кнопкам, из мембраны послышался тихий треск морзянки набираемого номера, пауза, первый гудок… Второй…
На часах – двадцать минут одиннадцатого. Как она и «говорила» – после десяти… Третий… Сердце отчаянно заколотилось, дыхание съела дрожь, руки тряслись… Четвёртый… А если все спят?.. А я тут названиваю… Да нет, она же чётко ска… показала – после десяти… Пятый… А может у них тоже радиотелефон – естественно! – и случилась неприятность – звонок отключился. У нас дома такое было: упал однажды на пол, а поднимая, мама переключатель тронула и звонок отключила… Нам два дня люди звонили, а мы не знали. Потом, когда я догадался-таки в чём дело, нас донимали: где вы были? почему трубку никто не поднимал? вы что, куда-то уезжали?.. Сестрёнка вообще испугалась; так кричала, так кричала…
-- Аллё… - донеслось откуда-то издалека; словно коснувшись моего уха теплом и нежностью, голос в секунду своего звучания показался мне необычайно красивым, но грустным.
-- Да… Здравствуйте… - дёргано выдавил я, чувствуя, как начинаю намокать везде…
-- Добрый вечер… - выжидающе отозвалась женщина. Или девушка? Это она?..
Что сказать?! Что сказать?! Ё-моё, во попал! Ой, дурак!.. Идиотище! ***ло тупое… Мутант!..
-- Вам кого? – терпеливо поинтересовался красивый голос.
-- Мне?.. Девушку…
-- Что, простите?.. – на том конце провода загадочная женщина почти засмеялась.
-- Это вы простите… - я уже весь мокрый, но высыхаю, благодаря нагревающемуся смущению. – Такая глупая ситуация!.. Вы, наверное, мама… Ну, её мама, конечно же… А я тот, который в окне… В воскресенье… - о, Боже, что я несу?!
-- А-а… Вы тот молодой человек… - приятно звякнули нотки заинтересованности. – Я о вас наслышана… Аня просто… - но женщина себя оборвала, в трубке пробежал лишь выдох, остудивший желание выплеснуть все переживания дочки. – Она немного обиделась на вас… - тихо-тихо проговорила мембрана, сливаясь с шорохом тока в проводах. – Всё ждала звонка… Я её сейчас позову…
… Когда я уходил в армию, мне было всё по барабану – куда, в какие войска, с кем… Происходящее казалось сном, а во сне нет никаких мыслей, только чувства: и любовь, и страх, и грусть, и радость, и лёгкость… Но у меня, пожалуй, сон был пустотой, бесцветным безвоздушным пространством, в котором не существует ни звуков, ни боли, ничего хорошего, ничего плохого… Сон, сожравший меня, проглотивший, даже не пережёвывая – раз и готово, и я плавал в мешке его безразмерного желудка, ядовитый сок дразнил, игрался, покусывая и ускользая вялым туманом. А потом кто-то распорол брюхо, и я вывалился голым, затянутым утробной жижей, меня колотило от холода и непонимания… Что случилось? Зачем меня вытащили? По какому праву?.. Это моя жизнь, и никто не может в неё влезать! Нельзя! Я человек… Смешно – человек. Да я уже полгода человеком не был. То, что шаталось под пасмурным небом, глотая капли дождя и дорожную тяжёлую пыль, то, что молчало, глядя в пол, когда его расспрашивали родные, взволнованные странным состоянием, то, что харкало на свою жизнь с моста, что никого не слушало и не желало думать, - это не человек, это даже не существо, это пустое место… Это ошибка в алгоритме, которую надо удалить, заменить на верную формулу, что бы совершить правильное действие… А не бессмысленное… Я – ничто… Ну и что? Меня это устраивало. Внимание со стороны родителей, сестрёнка не отстаёт с единственным вопросом: «Что с тобой, малыш?»…
Замолчи…
Не понял…
Ну к чему всё это? Опять и снова… Всё равно ничего не намыслишь, ничего не решишь.
Почему?
В подобных ситуациях может разобраться лишь психотерапевт… Сам посуди. Окружающие – и родные, и друзья, и просто знакомые – могут твердить что угодно, они не найдут верного ответа – ведь не знают, что там в твоей башке копошиться. Будут считать, что ты просто всё выдумываешь, привлекая к себе внимание, будут пугаться и нервничать, ругаться, срываться, но бес толку… Да и сам ты уже никогда не догадаешься. Ты в те дни на столько запутался, что не различал, где самонакручивание, а где и серьёзные проблемы… Слушай, мы сейчас такой бред разводим.
Согласен… Но мы его даже не разводим – сухо, плоско, лексикон бедный… Убожество, одним словом… Но к чему я это всё выше сказанное привёл?
К чему?
К тому (пропущу кое-что), что благодаря этой чёртовой армии я получил возможность измениться. И я изменился. Открыл в себе силу, о которой и мечтать не мог. Смешно, но за это надо благодарить Васю и остальных офицеров… У меня же один из самых широких спектров способностей… Как сейчас, когда этот красивый голос произнёс «позову»…
Ты что-то почувствовал?
Почувствовал. А ещё увидел и услышал…
… -- Вера, в жизни каждого человека наступает момент, когда всё – друзья, устоявшийся порядок, близкие, - всё начинает его раздражать… - говорил мужчина с такой интонацией, будто он сам не верил в свои слова.
-- Я не поняла… - вздохнул уже знакомый голос, но ни откуда-то издалека, ни справа и ни слева, а из глубины МЕНЯ, эхом расплескав тёплые покалывания по телу…
-- Ну, что здесь непонятного!..
… В ленинскую забрёл дневальный, размазанный силуэт его тонул в толще поглотившего меня безвременья. Бумкнула глухо швабра, мокро шлёпнулась на неё тряпка, и свет погас, вместе с ним ушла и реальность со звуками, движениями, своими мыслями.
-- Вера, человек не может жить без перемен. Понимаешь, когда ничего не происходит, когда сегодняшний день точное повторение вчерашнего, и позавчерашнего, и позапозавчерашнего, тогда он начинает тупеть. Просто тупеть. Мозг так устроен, что ему необходимо постоянно быть в работе, обрабатывать новую информацию… А что здесь может быть нового, если я встаю в одно и то же время, умываюсь, завтракаю, в девять ноль пять выхожу из дома, задыхаюсь в переполненном вагоне метро, потом на автобусе десять минут… В шесть часов закончу, пропущу с ребятами по кружечке пивка – и домой. Дома – ужин, телевизор и спать… Замкнутый круг… Понимаешь? Это же свихнуться можно: день за днём одно и то же… И что – так до конца жизни? Да если ничего не изменить, то уж и до конца не далеко… Я устал от пустоты и обыденности моей жизни, от тех людей, что окружают…
-- То есть… Ты устал от нас с Анечкой?..
-- Да… Ну… Нет, не так… Ты говоришь так резко, грубо… Нет… Говоришь, будто я просто хочу от вас избавиться…
-- А как мне ещё тебя понимать? Ты от нас устал и хочешь нас бросить. Не так, разве?
-- Вера, тьфу ты!.. Ну что ты… Не преувеличивай… Это… - Что-то замямлил, закряхтел и наконец закричал: - Вера, так нельзя! Это не справедливо! Я работаю, обеспечиваю вас!..
-- Я тоже работаю…
-- Но… Ты не сравнивай, не сравнивай! Это не одно и то же!..
-- Почему?
Пауза. Возможно, от того, что крикливый пытается закипеть, взорваться, наорать, победить в словесной битве, но её спокойный, даже незаинтересованный тон тушил слабый огонёк прохладной – не ледяной – водицей…
-- Вера… Вера… - заныл он скрипуче, противно не по-мужски. – Вера, ну почему ты не можешь на меня накричать? Почему ты всегда такая спокойная? Невозмутимая… Тебе всё равно? Да? Я ухожу, а ты такая… Такая…
-- Просто ты, похоже, уже принял решение… А раз ты так решил – значит, это правильно…
Вновь пауза… Вот бы увидеть его лицо, что там с ним сейчас происходит. Но вокруг лишь шорохи смутного движения свинца и рыхлой дряни…
-- Вера, я тебя люблю… - нерешительно прошипел он.
-- Я знаю…
-- Я не навсегда ухожу… Мне нужно просто отдохнуть, подумать, набраться новых эмоций… Понять, в конце концов, что мне нужно.
-- Или кто.
-- Что? Вера, ты что же, думаешь, я ухожу к другой женщине? И бросаю тебя? Аню? Ты так обо мне думаешь?!. – жалкие попытки очередного захода кипучей разъярённости и эгоизма, и снова озеро невозмутимости:
-- Да…
-- Да… И ты так спокойна… Так спокойна… Тебе не важно, кто она?.. Даже, если ты права, конечно… Но ты ошибаешься.
-- Наверное, она лучше меня… Моложе, красивее, умнее… И деньги есть, наверное.
-- Вот… Вот ты вся такая… Да… - плаксиво, брезгливо заговорил он, стараясь вылепливать фразы как можно обиднее. – Ты никогда не считала меня человеком… Ты всегда видела во мне кого угодно, но не человека и не мужчину! Деньги, говоришь? Да! Деньги!.. Деньги, ёлки-палки! Конечно!.. А ещё и грудь у неё большая, и ноги стройные! И ей двадцать пять, это не ты, старуха-а-а-а………
Как давно это было?.. Чёрт его знает. Но его нет, и не ясно – хорошо это или плохо. И не понятно – прошла любовь, или всё ещё где-то сидит и хнычет в платочек… Жизнь не остановилась, часы так и тикают, отсчитывая минуты серых дней… На работе проблем нет, наоборот, начальник собирается прибавить жалование. и у Ани кто-то появился… Всё хорошо… Всё прекрасно, просто мы остались вдвоём… Откатились облака жующей мути, всплыло зеркало, в нём отразилось усталое женское лицо. Облетевшие краски, разнаглевшие морщины, пустота во взгляде… Как банально и грустно, хочется заплакать, но непонятно, отчего и зачем. Вроде, так полагается, когда тебя бросают… Как я постарела…
-- Аллё!..
Как клещи вытаскивают гвоздь из доски, так меня вырвали из чужого путаного мира и приковали к телефонной трубке, через которую в меня залились юные счастье предвкушения и отчаянное воодушевление случившегося долгожданного праздника.
Но только я хотел, поборов окаменение языка, ответить «Привет, Аня», вошёл, ворвался, влетел в ленинскую сегодняшний дежурный по батальону – старший прапорщик Выучейский.
-- Так, ты что тут делаешь? Кто разрешил? Почему не спишь? – забалаболил скороговоркой Ваучер, не обращая внимания на мои трусливо вываливающиеся оправдывания.
-- Мне, товарищ прапорщик, позвонили… Я давно… Ну, товарищ прапорщик!..
Товарищ прапорщик был неумолим, он вырвал трубку и со смачным удовольствием от того, что вновь представился случай, изрёк свою наилюбимейшую фразу (буквально крылатую в нашем батальоне):
-- Лишаешься очередного увольнения!
И с горьким чувством обиды, с тугим, скоблящим по живой агонии сердца, обломом, я отправился курить. В располаге я оказался лишь в пять минут первого.
-- Ну, Зидчик? Поговорил? – захрипел правый край кубрика.
-- Да ****ец, у меня аж ухо пылает! Обговорился, теперь всю неделю молчать буду! – с едким причавком ухнул я в ответ. – Какой там поговорил, с Ваучером поговоришь… Таракан!..
-- Таракан – это Штаф, - буркнул Дулыч, сладко чмокнув, и отвернулся.
-- Спи, бля… - кинул я ему с досадой.
-- Сплю, Оленька, сплю… - промямлил Ромка; любил он балаболить во сне, но что бы вот так чётко – крайне редко. Обычно из его дремлющих уст вылетало нечто не членораздельное, как лопотание младенца. Жук (да будет ему тепло и сыто на гражданке) за это назвал лучшего своего «друга по металлу» сыном инопланетянина…
-- Что, даже словом не перекинулись? – не унималась темнота справа.
Я уже улёгся, но понял сразу, что не усну. Под боком мирно похрапывал Пьяный, мурлыкая и постанывая.
-- Зиатдиныч! – хриплой угрозой рявкнул Вован. – Ну что, я спрашиваю?!
-- Нет! – громким шёпотом отбрыкнулся я.
Вспыхнул свет и кубрик окатил торопливый басок Ваучера привычным насмехающимся тоном (он, казалось, всегда говорил не серьёзно, даже когда матерился и конкретно матерился):
-- Кому не спиться? Ща подниму!
Но в тот же миг, как стихла «у», свет вновь растаял, задержавшись лишь на мгновение зайчиком в зрачках. Ага, поднимет!... Там, по телеку, наверное, порнушка идёт!..
-- Кончайте ****еть, а-то я подниму! – прогремел слева Гогулан, обращаясь к шипящему краю кубрика.
В ответ презрительный гогот.
Кто-то захрапел с особым усердием, и какой-то благородный охотник исполнил свой долг, припечатав «тигра» подушкой, о чём свидетельствовал содрогнувший стены пушечный выстрел.
Справа захохотали.
-- Придурки, - обречено вздохнул Гога. В сумраке наступившей ночи в нескольких койках слева от меня выросла гора, отсвечивая белой гражданской футболкой, медленно сжала лапищей подушку и вперевалочку направилась к приговорённым. – Я что сказал?! – ба-бах! хлобысь! хрум! тресь! нась! – Молчать!
С отчаянными подушкиными перешлёпами смешивались нечеловеческие вопли Вована и Кольки Копыта, состоящие в основном из «ай», «ой», «ёб», «уф» и сдавленных не подконтрольных ухахатываний.
Толик вовремя остановился – вновь проснулся свет.
-- Гогулан! Ты чего там делаешь? – Ваучер искренне удивился, нелепо округлив глазки.
-- Да подушку уронил, - промямлил Толик сердито, поднял с головы Белокопытова свою подушку и потопал обратно к койке.
Прапор ещё секунд пять постоял, размышляя о дальнейших действиях, затем махнул рукой и щёлкнул выключателем, осмотрительно предупредив:
-- Всё, что б тихо. Подниму.
Гога сидел на шконяре, тяжело, уныло вздыхая, почёсываясь в разных местах. Шлёпнул ладошкой по макушке Дулыча.
-- Ствол… Дулов… - тихо сказал он. Рома не отзывался, слюняво гоняя воздух открытой пастью. – Тимур, дай сигарету.
-- «LD»…
-- А я чё, «мальборо» у тебя прошу?! – мрачно пробасил Толик. Гора мышц прочавкала резиновыми тапками ко мне, села на свободную койку между моей и Дуловской, пока я вытаскивал из пачки сигарету.
-- Пошли курить, - предложил Толян с таким выражением, что было ясно – выбора он не предоставляет.
Я влез в холодные шлёпки, извлёк ещё одну «элдешку», зажигалку, поёживаясь, затрусил за великаном.
Ночь перевалила за час, дневальные, отдраив казарму, улеглись спать; дружный сон не сбивал, а даже поддерживал хор храпов, стонов и мычаний. Милая вещь – мучиться бессонницей в армейском кубаре. Здесь, наверное, перед отбоем, когда ребята выплёскивают осадок дневной энергии затравленной офицерами и прапорщиками свободы и переработанное в своеобразно-добрые подшучивания отвращение к армейскому существованию по расписаниям и уставам, жизнь не бьёт таким кипучим бойким ключом, каким заливается в разгар ночи. Особую пикантность ночным забвенным разговорам и хрюканью придавал и обалденный колоритный душок сотни ног, сапог, портянок, носков, а так же аромат переваренного ужина… Но на подобный дискомфорт, если честно, внимания обращаешь лишь в тёплое время года, ибо зимой даже при горячих батареях на взлётке уши инеем покрываются, и когда входишь в кубрик и лицо омывает добрый мужской запах, ловишь самый настоящий кайф!
Иногда я радовался, что уснуть не получается. В таких случаях в моём распоряжении оказывались несколько часов ночи, отделяющие сейчас от шести утра – от подъёма. И в этом сейчас я фантазировал…
Я – командир засекреченного отряда инопланетян, которые человечнее любого землянина. Мы оберегаем население этой прекрасной планеты от грозных и могущественных захватчиков, хотя люди не в силах, да и не горят особым желанием, оценить нашу борьбу, срываясь на нас, обзывая и посылая. А самым шиком, самым сладким было представление себя этаким мучеником, уставшим, разуверившимся в смысле своих деяний миротворцем, и что бы окружающие обязательно волновались за меня, что бы возникали красивые нежные женщины…
О, эти фантазии дилетанта, девственника… Герой-любовник в неописуемо-страстных мечтах… Он – самый желанный и самый жаркий, он – не доступный и загадочный, он – ценитель настоящей созревшей красоты, он – обольститель молоденьких, полных надежд и радости за прекрасную, ещё не наступившую, но уже показавшуюся на горизонте, жизнь, он – благородный выявитель чёрствости, глупости и жадности… он вообще самый великий человек на Земле и самый горячий любовник… Ох уж эти фантазии дилетанта… Какое счастье, что никто не видит, не слышит томных стонов и вздохов, не читает, как жёлтую газетёнку. Это всецело мой мир, я в нём и царь, и Бог, и дворник…
И вот я сижу в кухне моей Ани, спокоен, уверен в себе, неотразим, одним словом. Аня слушает меня внимательно, смеётся, когда нужно, переспрашивает, если осмелится… А я всё больше в ней разочаровываюсь. Обычная, шаблонная, стандартно красивая. Зато её мама… Не вдаваясь в подробности обольщения, я полностью овладел милым созданием, забывшим, что такое ласка и любовь…
В общем, нежный, страстный, безбашенный, огненный, волшебный секс венчает пылкую фантазию.