Это просто заговор какой-то.
Ты о чём?
Никак не могу поймать молнию. Гремит, мелькает, но стоит мне голову поднять, как всё стихает. Пять минут жду, десять – ничего. Только отвлекусь – раз! – и упустил! И как я в детстве их ловил?
В детстве ты их поздними вечерами выслеживал. И везло. А ещё, скажи мне, много ли у тебя целых молний?
Две…
Вот. Так что не надо здесь убиваться, нагло врать – сколько я их переловил, да я самый-самый!..
Ну не хватало сил удержать их… Отламывал веточки.
Бедные молнии… А вообще, зачем они тебе? Что, коллекцию решил собрать?
Да ну, фигня какая. Я бы поймал самую красивую и подарил бы ей.
Кому – ей?
Ну, моей девушке.
Той, воскресной? Твоей девушке? Да какая она, к чёрту, твоя? Не смеши! Виделись всего раза два, и то, даже не разговаривали…
Разговаривали!
Жестами? Это полная хрень! Надо языком говорить, а не руками кренделя вырисовывать на стекле. Ты подожди влюбляться…
Вот-вот, Вован то же самое говорит… Всё типа:
-- Подожди влюбляться. А вдруг у неё голос как у алкашки? Или вообще немая.
-- Ага, немая. И позвонить просит, да?
-- Ну ладно, не немая. Но ты с ней даже рядом не стоял. Между вами то окно, то двери. Какие чувства?
-- Я не знаю. Нравиться она мне. Знаешь, кажется мне…
-- Кажется? Ну-ну, смотри, напокажется всякое, оглянуться не успеешь – ребёночек уж орать на руках будет.
-- Дядьки, хорош вам, - старшему прапорщику Исаченкову надоело слушать наш спор. – Володь, что «Алёше»-то вдалбливать?
-- Друган всё-таки, - вздохнул Вован.
Белая шестёрка Исаченкова неслась за город, к дачному участку прапора. Недавно приобретённый, он содержал на своей территории хороший дом после ремонта, небольшой садик с яблоньками и грушами, огород с пятачок да старый, но ещё крепкий сарай. Вот этим-то сараем нам с Вованом и предстояло заняться.
Сам процесс не стоит траты на него драгоценных страничек в тетради, более ценным будет упоминание людей, что населяли дачу.
Первым номером идёт жена Исаченкова – Валентина. Улыбчивая, приятная женщина, что говориться «в теле»; приготовленный её рукой борщ был просто умопомрачительным, а второе блюдо – картошка с котлетами да салатиком нас с Вованом добило в конец. Так же присутствовал отец нашего взводного, высокий, широкий, мощный мужчина. Одна его ладошка могла уместить на себе всю мою морду. Однако явная сила гармонировала с хорошим чувством юмора, свидетельствующая о наличии ума, да и сам по-себе Вячеслав Григорьевич оказался большим добряком.
Я чую, тебе что-то не нравится.
Да… Что-то не уютно. Не пишется. Не умею выстраивать все эти описания, подступы к главной части… Хочу сразу!
Ну и переходи сразу к основной теме главы…..
После обеда полагается передохнуть и поспать, но если поспать не получается, можно перекурить, пусть и говорит прапорщик Мутилов, что вредно после обеда курить. Вован прикурил, затянулся, сладко выпустил дым вместе с протяжным «пху-у-у…» и, протянув мне пачку «LD», вопросительно промычал:
-- В ****у! – отмахнулся я. – Раз уж бросил – то ни сигареты в рот не возьму!
-- Ну и член с тобой! – он убрал пачку в китель.
Исаченыч ещё утром вернулся в часть, Валентина куда-то испарилась, и с нами остался один Вячеслав Григорьевич. Володя откинулся на траву, надвинул на глаза кепку; я же пристал к отцу взводного с вопросом:
-- Вячеслав Григорьевич, вы когда-нибудь молнии ловили?
Исаченков-старший неторопливо втянул тяжёлый аромат «Беломора», выпустил несколько колечек дыма и, подняв глаза к яркому солнцу, прижмурился.
-- Молнии, говоришь?
Он так аппетитно смотрел на небо, что я сам невольно глянул вверх. По нежно-голубой скатерти ползли пушистые паучки, старательно огибая жёлтую корону.
-- Обещали грозу сегодня, после обеда, - протянул Вячеслав Григорьевич. – Но здесь гроза ни к чёрту. Вот где она хороша, так это на море. Или заливе. Такую стрелу поймать можно!.. Помню, первые свои пять молний я поймал на Чёрном море… За четыре месяца. Когда в рейсы выходили.
-- Пять? Ничего себе.
-- Это не всё. Пять – это только на Чёрном море. А я был ещё на Дальнем Востоке, и в Индии побывал. Да к тому же я и на суше ловил. В Сибири. Например. Есть малюсенький городок – Сургут, вот там я поймал семь штук!
-- Семь… Сколько же вы всего их поймали?
-- Восемьдесят девять.
-- Во.. девять? – моя челюсть буквально отвисла от изумления; я глянул на Вована, тот задремал. Между пальцами лежащей на груди руки торчал фильтр от сигареты с высоким дрожащим столбиком пепла. Я с силой выдохнул, столбик рассыпался, усеяв китель Вована серой пылью.
-- Да, - пожал плечами дядька.
-- В чём секрет вашего мастерства?
Вячеслав Григорьевич перевёл на меня взгляд. Наверное, в этот момент моя физиономия выглядела крайне нелепо.
-- Ну… - он затушил беломорину о крышку консервной банки, косолапо зашевелил руками и ногами, подтягивая своё могучее тело ближе и зашипел зловеще, словно раскрывал великую страшную тайну; но это и была великая страшная тайна! – Во-первых, перед грозой надо отбросить все посторонние мысли, забыть все важные дела и мелочи. Полная концентрация. – глубокий вдох, несколько секунд мертвенного окаменения, ровный медленный выдох. – Первые две-три молнии пропускай… Бог с ними. Отсутствие к ним внимания лишь расслабит их, они осмелеют. Готовься схватить самую наглую, самую распущенную. Она будет сиять дольше остальных, целую секунду, а то и полторы. Вот к ней-то и надо быть готовым. Готовым, что бы вонзить руку прямо в её шею, не хвост, а именно в единственную веточку, соединяющую всю гроздь стрел с тучей! И выдернуть её с корнем, что бы она зашипела, загремела от страха и ужаса, от силы твоих рук!..
Вячеслав Григорьевич остановился, энергично размахивающие кувалды лап замерли; он лукаво глянул на моё обескураженное лицо и вдруг громко рассмеялся:
-- Ты что, малой, я шучу!.. – смех. – Какой секрет!.. – смех. – Просто ловишь – и всё тут!
Спасибо, дядя.
Для приличия я поддержал веселье, отчего Вован недовольно хрюкнул и повернулся на правый бок, отворачиваясь.
-- Значит, на заливе? – уточнил я, поднимая довольную рожу к снисходящему солнечному теплу.
-- Или море.
Нет, залив лучше, уверяю вас, Вячеслав Григорьевич…
Гроза, к слову, была, но ночью и на юго-западе Москвы.
Я уж думал, они никогда не уедут!
Слава Богу, они не бездельники и завтра им всем на работы. А я хочу курить.
Ты бросил!
Да и хрен с ним!
______________________
Курить я хотел ещё с субботы, когда в первый раз за уик-энд увидел пачку «Муратти». В последующие часы меня терзали доносящиеся споры о вреде курения, просьбы подать зажигалку и т. д. Ладно Марк, он курил как-то не заметно и так не аппетитно, а вот… Как её зовут?
По-моему, Саша. Хотя не уверен. Мужа зовут Женя, это точно, а вот её… Саша.
Так вот эта Саша курила страстно, жадно, я просто слюнки сглатывал. И наконец, в семь вечера они съе… уехали. Нагромоздили кучи мусора, наследили, цветы поободрали… Да и хер с ним. Главное, теперь я вновь один, холодильник набит жратвой, есть чай, так что всё путём. И целая гора окурков!..
Чёрт, как же интересна эта жизнь. Вот так вот смотришь на старика и видишь лишь морщины, сгорбленное тощее тельце, тонкие руки, печальный взгляд… А ведь его жизнь это не просто две цифры возраста – она состоит из (примерно) 29 тысячи 200 дней, т. е. из стольких тысяч событий и мелочей! Вот как говорят – линия жизни… Но она совсем не линейна. Она – это следующие друг за другом векторы, парящие в безграничном трёхмерном пространстве! Вот человек родился – пополз первый вектор; он сказал первое слово – рванул другой куда-нибудь влево или вверх… И так шаг за шагом наша жизнь выстраивается в причудливую ломаную веточку интересных, скучных, обыденных дел, бед и радостей, поступков и ошибок…
У меня сегодня тоже маленькая радость: мой новый вектор предпринял очередную попытку вернуть меня к сигаретам. Я собрал все окурки, порывшись в пакетах и вёдрах с мусором, выскреб драгоценные граммы табака, ссыпал в единую чёрно-каштановую кучку и отнёс на газетке к себе в подвал. Из трёх бычков извлёк двойные (обычные и угольные) фильтры, вставил их с одной стороны газетных трубочек, затем всыпал, утрамбовывая стержнем от авторучки, табачок.
Боже, что я испытал, затянувшись в первый раз!.. У меня случился такой стояк! Такие ощущения полезли, будто я нагнул раком эту Сашу и отодрал её в задницу, а потом ещё и напихал ей в прокуренный ротик! И, что самое главное, она была от этого в экстазе!..
Да… Докатился! По вёдрам с мусором лазает, собирает обслюнявленные жирными сучками бычки!
Ну, не груби.
Первый начал.
А ты не поддерживай!
Возвращаясь к твоим векторам… Это сколько же их у нас? У тебя и меня – одна; у меня в Мадриде – вторая; у москвича – третья… Чёрт, да меня ещё штуки три!..
Да… Расплодился я что-то.
Лечить такое надо!
А что, разве чем-то мешает? По-моему мои Я помогают мне набраться впечатлений, приобрести различного полезного опыта… Да и просто прикольно – хрен кто этим может похвастаться! Даже Раблюд живёт всего лишь в двух Я!
А ты знаешь, что, в данный момент, ты вообще отвлёкся от книги?
Не знаю! Точнее, так не считаю. Эта книга бредовая, поэтому ничего страшного в бредовых отступлениях от сомнительного сюжета нет!
Но всё-таки…
Ладно, возвращаемся.
Уже был вторник, когда я наконец-то решился пойти на залив. Конечно, подожду сперва до восьми – грозу обещали именно на это время, да и Марк мог приехать.
Накрапывал дождик, «Друзья» на СТС только что кончились; глухая кошка беспрерывно тёрлась о ногу и сдавленно мурлыкала, умоляя её накормить. Я устал отбрыкиваться, мне надоело носом тыкать её в коричневое блюдечко под навесом, в которое я навалил рыжей кильки и салаки. Кошка от того, что ем даже я сам, отказывалась и донимала корыстью ласк.
-- Пошла ты… - выдохнул я глухому созданию, стоя у подножия лесенки в свой подвал.
Котяра ещё минуту поскользила белой шёрсткой и, перемахнув через порожек, захрустела расчленённым трупиком шершня.
Расчленённым?
Ну… Ты ещё спал, когда я его нашёл. Понимаешь, он был такой беззащитный, ползал и жужжал… Ну как тут устоять?
Это уже старческий маразм, когда в детство впадаешь.
Не преувеличивай.
Так вот, заинтересовалась кошка трупиком, да как начала его с весёлым хрустом пожирать!.. Она, чавкая, вертела головой и фыркала, отплёвываясь, словно ела колючку. В конце концов съела всё. Мне стало обидно и муторно: кошка предпочла свежей рыбке из только что вскрытой банки дохлое насекомое. Какая мерзость!
Марк так и не приехал, зато без двадцати минут восемь явился дядя Женя со своей пассией – губастой и носатой Нинкой – и принёс кило клубники, которую предложил всего за чирик. Ягоды я взял, и Нина, приняв десятку, тут же убежала к соседке Гале за бутылкой.
-- Чего жалеть-то? – затараторил дядя Женя. – У НИХ, богатеньких, вон какие плантации! Что, мало что ли? У сеструхи-то совсем чуток осталось, я к ней уже не хожу. А у них… - он махнул рукой в направлении углубляющейся в лес дороги. От этого движения из выкуренной на половину примины вывалился дымящийся уголёк. – Бляха-муха… Тим, дай спички, есть?
-- Конечно…
Я сходил за зажигалкой.
-- Вот… А я что? Я-то аккуратно собирал. Не так, что начал с краю и пошёл! Нет. Я здесь возьму, там сорву…
-- Ну, понятно, что б не заметно.
-- Да-да!.. Вот. Мы-то сначала к Пашке хотели зайти, он конечно же самогонкой отдаст, но потом решили к тебе. Ну, что ему одно ведёрко? У них там ребятишек орава целая. Ам-ам – и всё. А ты так поел, потом штучек пять взял, с песочком помял… Мы ж ещё сегодня с Нинкой чернику утром собирали. Шесть… Семь стаканов набрали. Это, значит, по двадцать рублей за стакан в Ладушкино. Так он, Пашка, какие-то пол-литра дал. Ну, что это такое – бутылка? Я ему – хоть 0,7. Не-е-ет, - дядя Женя махнул рукой; в этот момент показалась Нинка. – Ну, ладно, Тим, мы пойдём пьянствовать.
-- Ой, дядь Жень, у тебя сигаретки не будет?
Старик похлопал по измятым карманам.
-- Тут осталось в пачке… - он извлёк на свет рваную пачку «Примы» – штуки три. – и сунул её между прутьями калитки.
-- Ну, спасибо!
-- Да ладно, свои же люди, Тим!
-- Точно. Давай, дядя Жень.
Я полюбовался пузатыми ягодами, заглянув в пакет. Давненько клубнички не ел. В Москве её за червонец не купишь! Даже у бабулек каких-нибудь, а уж о монстрах-супермаркетах и говорить
нечего.
Бросив пакет и пачку сигарет на холодильник в подвале, я направился к люку у туалета, под которым на глубине метров четырёх гудел насос откачки, выхлёбывающий грунтовые воды, опустошил мочевой пузырь. Уже восемь, пора идти на залив. Вон уже и тучка ползёт. Чёрная, как мазут. Блеск! Напялил узкие джинсы (ноги в них выглядят тощими, зато попка просто ягодка!), оставил не сменную весёленькую кофту и вышел к калитке. Только вставил ключ в замочную скважину, как пришла сладкая мысль – надо курнуть перед важным делом! И я вернулся в подвал.
На холодильнике лежала открытая пачка, красная, ровненькая, со странной надписью «Балтийские РЕДкие», и в ней было штук пятнадцать серых с фильтром сигарет. Сунул одну сигаретину в пасть, прикурил, выпустил струйку дыма под козырёк над лестницей и окном моего жилища и тут же в голове что-то звякнуло, зашипело, кто-то чётко проговорил:
-- На хрена на залив переться? Ты там даже не был, *** знает, где он там…
-- И то верно, - медленно кивнул я.
Лёгкий ветерок скользнул по щекам, вспыхнувшим бурым блеском, остужая их, проникая сквозь поры в каждую клеточку моей головы, затем груди, плеч, рук и всё ниже и ниже до больших палиц ног. Я уже не чувствовал тела, словно покинул его…
-- Посмотри на себя, стоишь, как мутант!
И я посмотрел. Действительно, ну и поза! Скрюченный, зажатый, немой и бессмысленный. Я осмотрел себя со всех сторон и пришёл к выводу, что безумно уродлив.
-- Да ладно, не преувеличивай! Не всё так плохо.
-- Точно.
Я распрямился, улыбнулся, посветлел; затянулся и сладко выдохнул дымок.
Дождь хлынул глянцевой волной, заливая сосны и берёзы, дороги и крыши домиков за забором. Я промок насквозь, до желудка; мои внутренности просочились через все дыры – из ушей, из носа и рта, из задницы и вместе с мочой. Дом Марка и Лены начал таять, как сахар в кипятке, на его месте вырастал колючий радужный холм. Я и моя оболочка, прозрачная и невесомая, рванули к его вершине наперегонки. Кто будет первым – тот и достанет до мякоти неба… Вон оно, как вата; пенится и дышит в ожидании подходящего момента, что бы упасть и слепить всё – тонущий лес, плавящиеся камни, плачущий металл – в одну безразмерную жвачку, оставить там, где висело миллионы лет, пропасть в свет и холод… Скорее, скорее, ну же!.. И вот, когда я уже тянул руку к набухшей мякоти, вспыхнули они… Повсюду, разрывая мягкое полотно, пронизывая иглами шпаг, вырывались молнии. Десятки, сотни, тысячи!.. Они переливались золотом, распускались в могучие грозди острых пик, чесали грохочущие водовороты и взбесившиеся моря. Их лизали языками километровые волны, взмывая в бездонные гнёзда и падая в пучину бессильными слезами. Их резали осколки человеческой суеты своими детящимя из стали и бетона… Но они сияли, побеждая всё и всех. Они победоносно гремели в пузатые барабаны грома., калеча слух. Они вонзались всё глубже и глубже в планету и, наверное, были сейчас где-нибудь в Нью-Йорке или Бостоне…
Но одна, самая тихая и боязливая, слегка отдающая оттенком поспевающей сливы, застыла прямо над вершиной надувшегося холма. Она распахнула свои крылья, правое чуть свисало, а левое колыхалось в чаше урагана; молния ждала. Ждала мою руку… Эта секунда её смирения и покорности тянулась веками. Я любовался перьями стрел, срывая её тонкий стан осторожно и бережно… Я боялся вздохнуть, что бы выдохом не обрушить хрупкие струны крыльев.
Она у меня…
Мой бестолковый словарь (банально, конечно…):
Молнехват – 1) ловец молний; 2) армейский термин, который иными словами можно перефразировать в: «дескать, вечно голодный слон».