Много лет назад я обнаружила у себя способность видеть внутри людей скрытые вещи. До сих пор я так и не знаю, что это такое, то ли мое собственное восприятие каких-то человеческих особенностей, то ли обыкновенные ассоциации, то ли что-то еще. Поделиться своим открытием мне было не с кем, друзья меня бы не поняли, в худшем случае посоветовав обратиться к психиатру, а с экстрасенсами я близко не общалась, да и не доверяла. Оставалось просто принять это как данность, что я и сделала.
Далеко не всегда я пользовалась своей способностью, потому что для нее нужен был особый настрой. Но уж когда таковой случался, я не отказывала себе в удовольствии разглядывать людей, как витрины магазинов. Чего только у них внутри не скрывалось – и чашки, и пепельницы, и ночные горшки, были даже велосипед и магнитофон. Но чаще всего люди носили в себе какую-либо посуду, причем это совершенно не зависело от пола. Например, моя лучшая подруга носила в груди изящную чайную пару из дорогого сине-белого гжельского сервиза, а начальница моя была старинным блюдом, возможно мейсенского фарфора. Один добрый мой приятель был металлическим кофейником, возможно именно поэтому мы с ним и оставались не более чем приятелями. К кофе я отношусь равнодушно, предпочитаю зеленый чай. А его отец был серебряной ложечкой для кофе.
Я не вдавалась глубоко в изучение тождества предметов и личностных особенностей людей, но кое-какие наблюдения накапливались. Интересно было также смотреть, какие предметы образуют пары и как складываются их отношения. Вот тут связь прослеживалась вполне определенная. Согласитесь, заварочному чайнику легко понять сахарницу, чашку, да и салатницу, на худой конец, особенно если рисунок на них близкий и относятся они к одному стилю. И пепельница найдет много общего с трубкой или мундштуком. И зеркальце образует неплохой союз со свечой, не то, что с молотком. А ведь встречалось и такое. Все знакомые мне пары подтверждали сходство или противоречие внутренних предметов протяженностью своих отношений во времени. Пара очков и салатника продержалась два месяца, а союз двух пиал длится до сих пор.
А у Него внутри была старинная китайская ваза из тончайшего фарфора нежно-розового цвета с жемчужным отливом. Я не большой знаток древнего гончарного искусства, но почему-то сразу определила эту вазу, как китайскую. Несколько раз доводилось мне видеть внутри людей вазы, украшенные иероглифами или рисунками, возможно эпохи Тан или Мин, но, как я уже говорила, не очень-то я в этом разбираюсь. Но Его ваза была особенной. Как только я поняла, что именно у него внутри, у меня дыхание перехватило. Потому что ваза была настолько хрупкой и тонкой, что и прикасаться-то к ней было страшно. Хотелось немедленно убрать ее под стекло музейной витрины, поставить вокруг световые лучи охранной сигнализации, и, отойдя на три метра положенного до ценного экспоната расстояния, любоваться ей издали.
Не знаю, как Ему жилось с такой вазой внутри. Но, наверное, не очень хорошо. Было заметно, что в этом мире Ему не комфортно. Был Он человеком стеснительным, замкнутым, считал себя малозначительным и некрасивым. Внешность, действительно, у Него была ничем не примечательная. Зато профессия вполне уважаемая – скрипач симфонического оркестра. На моих глазах Он сделал значительные успехи, став первой скрипкой. Хобби у Него тоже было вполне достойное, на досуге он рисовал иконы и просто картины из жизни святых особ. Церковь Его искусство принимала и одобряла, кое в каких часовнях города и области висели иконы Им написанные.
Какое отношение к музыке и православию имела хрупкая китайская ваза, я не понимала. Возможно, когда-то Он и увлекался китайской философией, но, поскольку близко с Ним не общалась, этого я знать не могла. Но чувствовалось некоторое противоречие между вазой и тем, что Он делает. Противоречие это усиливало также и то, что жена Его была не более чем свечой. Не красивой праздничной свечой, а обыкновенной парафиновой, цвета кулинарного жира. Такие свечи люди обычно держат в кладовке на случай внезапного отключения света. Но я никогда не видела, чтобы эта свеча горела. По-моему, у нее даже фитиль был не тронут нагаром. Что общего могло быть у китайской вазы и парафиновой свечи оставалось загадкой. Как и то, каким образом заштатная хористка, которую и на сцену-то не всегда выпускали ввиду отсутствия наличия приличного голоса, смогла довести подающего надежды скрипача до загса.
Теперь много лет она не работала (всем говорила, что ушла в декрет, да так оттуда и не вышла, хотя на самом деле ее отчислили из хора за профнепригодность), сидела на шее мужа, воспитывала детей и нисколько не занималась собой. Но, кажется, их браку ничто не угрожало. Никто не слышал, чтобы у Него были какие-либо романы на стороне, несмотря на частые гастроли и большое количество симпатичных женщин в оркестре и в филармонии. Хотя женщины на Него внимание обращали, особенно после того, как он приобрел статус первой скрипки. Он каким-то образом умудрялся ускальзывать от контактов и от поклонниц. А ведь и таковые были. На скрипке-то своей играл Он, если не сказать божественно, то завораживающе. И цветы после концерта Ему всегда дарили, а то и за кулисы норовили проникнуть. Но тут уже путь преграждала свеча, то есть супруга. Она и оркестрантов умудрялась распугать, чтоб лишний раз не предлагали мужу причаститься коньяком или чем похуже.
Уже потом я от кого-то слышала, что любви Он был не чужд, ее тайно желал и по ней томился, но все это оставалось даже и не на платонически-романтическом уровне, а на уровне бесплотной, почти неосознанной мечты, к которой тянутся, но увидеть ее, не то уж, что поймать, совершенно невозможно. Вероятно, поэтому игра Его была такой страстной и манящей. Особенно, когда в зале отсутствовала законная супруга.
Как-то раз, глядя на одну известную пару, прожившую в счастливом союзе лет двадцать и до сих пор не сводящую друг с друга счастливых глаз, обнаружила я внутри у них две абсолютно идентичные вазы. Не исключено, что и китайские, во всяком случае, очень красивые, изящные, горящие ровным янтарным светом изнутри. Позднее такой свет я видела во многих людях и поняла, что бывает это только тогда, когда человек любит по-настоящему, глубокой беззаветной любовью. А если уж предметы идентичные, то, что тут скажешь – повезло людям встретить свою половинку.
И вспомнила я, что некоторые китайские вазы создавались именно парными, не знаю уж по какой причине. Может быть, просто для украшения интерьера, а, может, и с какой глубокой философской целью, типа ин-янского единства. И я подумала, а нет ли пары у той вазы, которую Он носит внутри себя?
Очень скоро довелось мне попасть на Его сольный концерт. Когда Он играл вариации Паганини на тему Россини «Пляски Ведьм», я увидела за Его вазой далеко позади легкий контур. Музыка меня увлекла, вознесла на недосягаемые высоты, восприятие, соответственно, обострилось, и легкий контур превратился в идентичную парную вазу, которая парила в воздухе на некотором расстоянии от первой. Поскольку никогда раньше не видела я, чтобы внутренние предметы двоились, то посчитала, что это и есть вторая ваза. Вернее, ее видение, тень или намек на нее. Значит, природа создавала Его как парную вазу. А если есть вторая, то где она, в каком городе, в каких землях? Почему-то показалось мне, что не в нашем. Иначе каким-то непостижимым образом они бы уже встретились. А иначе – где же справедливость и счастливый конец? Если уж в мире существуют две одинаковых вазы, то, конечно, не для того, чтобы существовать отдельно друг от друга в вечной тоске. Это мне так казалось в тот момент, романтическая часть души моей под влиянием Паганини одержала временную победу над частью скептической. И очень мне захотелось, чтобы две эти вазы встретились.
А потом я обнаружила, что Его внутреннее устройство было несколько сложнее. Кроме хрупкой розовой вазы, как раз под ней, располагалась какая-то чертовщина. Совершенно неприглядный грязный серый сосуд, то ли бурдюк, то ли что-то наподобие старого кувшина. Я почему-то определила это, как «прорву». «Прорва» проявлялась не всегда, а только тогда, когда Ему было плохо, в депрессию ли Он впадал, как многие творческие личности, или еще что, но в такие времена становился Он, по словам очевидцев, совершенно несносным, требовал к себе внимания, и был всем недоволен. На игре Его такие состояния особо не отражались, но оркестр и дирижера напрягали.
Я задумалась над тем, есть ли такая «прорва» у второй вазы или нет. Если, действительно, это Его вторая половина, то теоретически, должна она соответствовать Ему полностью и «прорву» иметь. С другой стороны, не исключено, что эта «прорва» - часть нажитая, в связи с отсутствием природной половины рядом, и тогда вторая ваза ее иметь не должна. Но как тогда будет это нежное создание существовать с таковой «прорвой» рядом? Не убьет ли ее это? И так этот вопрос меня озадачил, что запереживала я не на шутку, как будто это стало моей личной проблемой. Будто больше мне в этой жизни и заняться нечем. Но видение мое далеко не распространялось, и я не могла визуализировать ни внешность второй вазы, ни ее место жительства. А иначе бы не совладала с собой и попыталась сообщить Ему свою информацию, что, конечно, было бы с моей стороны великой глупостью и ни в коем случае не воспринято серьезно. А то и свечка, то есть жена, вмешалась бы.
Как-то раз наш симфонический оркестр ездил на гастроли в город N. Надо отметить, что оркестр наш довольно известен в музыкальных кругах, даже за границу выезжает, и записи приличные имеет. Поэтому эти гастроли чем-то исключительным не являлись. Да и гастролями-то называли по старой привычке, потому, что выступали всего два дня. Но и этого хватило.
Когда он вернулся, я увидела, что что-то случилось. Ваза внутри Него изменила цвет и сияла янтарным светом. А на заднем плане так же светилась вторая ваза. Кстати, «прорва» куда-то делась.
Я стала по своим каналам и связям в филармонии осторожно выяснять, что же такого произошло в городе N? Внятно никто ничего объяснить не мог. Вроде бы ничего и не происходило. Ни с кем Он не встречался, в гостиницу и за кулисы никто подозрительный не заходил. Разве что интервью давал, так и то – журналисту-мужчине. Может, и сидел кто в зале, да никто этого не увидел. Мало ли кто там сидеть может. Но играл Он два дня, как бог. Скрипка Его, пусть и не Страдивари, звучала волшебно. Про это и дирижер говорил, и рецензии были, и все ценители музыки отмечали. Конечно, поклонники классической музыки – люди особые, не рок-фанаты какие, не будут кричать, что кто-нибудь лажал на десятом такте. Но и не все обладают тонким слухом. Но тут почти все заметили, что первая скрипка звучала необычно. Народ из зала выходил просветленный и, не стыдясь, утирал слезы.
Внешне в Нем никаких изменений не произошло. Никто рядом с ним не возник. На домашних концертах по-прежнему присутствовала жена и разгоняла особо рьяных поклонниц. А вот играть Он стал определенно лучше, по каким-то меценатски-губернаторским каналам Ему даже выделили особо ценную скрипку, не Амати, но все же. Пригласили оркестр в Германию и выделили студию для записи диска. Кстати, и на иконы обратили внимание. И в Германии интересовались, и у нас в городе выставка была и в известный подмосковный монастырь епархия приобрела икону.
Целый год ваза внутри Него сияла янтарным светом, напрочь потеряв свой изначальный нежно-розовый цвет. А потом оркестр снова поехал в город N.
И опять скрипка, теперь уже ценная, старинная, звучала феерически. Говорят, что после этого, некоторые уверовали в Бога, кто-то излечился чуть ли не от рака, кто-то полностью изменил жизнь, бросив все и вернувшись к давно забытым мечтам. Не знаю, не проверяла. Но в Его жизни опять ничего не изменилось.
Только через месяц вторая ваза исчезла. Совсем. Даже и тени от нее не осталось. Когда я увидела это, мне стало не по себе, сердце похолодело. А Его ваза потускнела, потеряла янтарный свет и стала какой-то пепельно-серой, как будто сгоревшей. И никогда больше не вернулась к первоначальному нежно-розовому. И вторая ваза больше не появлялась. А внутри Него снова нарисовалась «прорва».
Страшно подумать, что могло произойти со второй вазой. Случилось ли с ней что-то физически или психологически, или ее, действительно, больше нет в этом мире.
И что произошло в городе N, остается только догадываться. Скорее всего, ничего и не было. Я думаю, что по натуре вторая ваза была женщиной тонкой и нежной, не может быть другим человек, носящий в себе хрупкую вазу. И, полагаю, никакой «прорвы» внутри нее не имелось. А такая женщина вряд ли бы решилась подойти к Нему близко, тем более, что с Его стороны никаких намеков и быть не могло, не такой Он человек, чтобы демонстрировать открыто, что там у Него в душе творится. Лучше сидеть себе и мечтать тихонько, и не дай Бог, чтобы мечта осуществилась, иначе это и не мечта вовсе и вдохновить ни что не может и вести за собой не способна. И даже если бы она, преодолев свою природную скромность, и решилась бы каким-то образом проникнуть за кулисы, я думаю, Он бы сбежал от нее в окно, как Подколесин из гоголевской «Женитьбы». Чтобы мечту не разрушать или по каким другим, более земным, причинам.
Но я все-таки думаю, что она этого не сделала. Потому что нет ничего более оскорбительного для женщины, чем найти свою вторую вазу (или половинку, кому что нравится) и оказаться ему не нужной. Хорошо, конечно, виртуозно исполнять прекрасную музыку на скрипке или на гитаре, или еще на каком инструменте, для любимой, пусть даже и платонически, женщины. Но ведь женщин в зале сидело много, а музыка – она не открытка, на ней не написано, кому она предназначена. И совсем другое – хоть что-то для этой самой женщины сделать. Хотя бы заметить ее как-то, что ли. Не знаю, честно говоря, тут мне ничего конкретного в голову не приходит. Но ведь Он – мужчина, мог бы и сообразить что-нибудь. Другого случая могло бы и не представиться.
Поэтому, полагаю я, пошла она себе спокойно, вернее не спокойно, не до спокойствия тут, домой после концерта к своим детям и мужу. Если таковой имелся. Да уж лучше бы имелся, потому что в данном случае для здоровья и душевного равновесия полезней синица в руках, чем такой журавль, которого с неба все равно никакими способами не сманишь. И что с ней дальше произошло, мне не ведомо. Или смирилась она, наотрез отказавшись, от природой созданной для нее второй вазы, или затосковала и…
Во всей этой истории меня утешает одно. То, что сама я – предмет абсолютно непарный, нефритовый ритуальный сосуд из пирамид Мачу-Пикчу или Куско. Хотя… Кто его знает. Это ведь только мое представление. Себя-то я со стороны не вижу.