…Струна лопнула, издав похожий на сдавленный стон звук. Все в этот день не ладилось, вместо запланированного шутливого блюза, получалось что-то невыносимо тоскливое и нескладное. Со вздохом отложив теперь уже пятиструнную подругу, Александр встал и потянулся. «Серые дни, мрачные звенья бетонных цепей, оковы свободы, тепло лагерей, ла-ла,-ла, мир в дерьме и все мы здесь подохнем. Как-то так…» -- мрачно усмехнулся он. Менять струну сейчас не хотелось. Собственно, вообще ничего не хотелось, но что-то надо было делать, и лучшее, что он смог придумать – пойти прогуляться.
Безрадостный серый осенний день швырнул в него холодной моросью и сырыми опавшими листьями. Александр повыше поднял ворот пальто, тщетно пытаясь спрятаться от холодного ветра. «Еще одна осень… В последнюю осень ни строчки, ни вздоха…» -- пронеслось у него в голове. Он шагал по улице, вглядываясь в лица прохожих. Все спешили, все были заняты своими делами. В пустых глазах ни тени эмоций, ни проблеска мысли – лишь озабоченность какими-то насущными делами. Кто-то опаздывает на деловую встречу. Кто-то спешит в магазин. Кто-то тащит домой продукты.
Одинокий парень стоит возле фонаря напротив кафе, зажав в руке выглядящий неестественно на фоне серости осеннего города букет роз. Он курит сигарету и, хмурясь, глядит на часы. «Она не придет», почему-то решил Александр.
Три милиционера обступили щупленького мужичка в потрепанной куртке, явно приезжего. Мужичок заискивающе переводил взгляд с одного на другого, ища если не поддержки, то хотя бы сочувствия. Но на лицах блюстителей закона были лишь смесь неприступности с решимостью получить барыши.
Старушка в грязном плаще дрожащей рукой тянула перед собой пластиковый стаканчик с мелочью, прося подаяния. По ее морщинистым щекам катились слезы, она что-то бормотала. От нее ощутимо и неприятно пахло, и люди, проходящие мимо, морщились и отворачивались. «Конечно, если уж подавать – так красиво, и так чтобы все видели и восхищались. И нищего лучше найти поопрятнее» -- зло подумал Александр. Проходя мимо, он сунул старушке в стакан полтинник, но так же не удержался и сморщился от запах давно не мытого тела.
На проезжей части ругались два водителя. Их автомобили стояли рядом. Так рядом, что у одного была смята дверь, а у другого – крыло. Один захотел немедленно перестроиться, другой не захотел его пропустить. И оба считали, что были правы.
Какая-то красотка в дорогой шубке громко разговаривала по сотовому:
-- Ну уж нет! Я ему сказала «Что я, дешевка что ли?». Хочу новую, и все тут. Пускай покупает, зря я, что ли, с ним сплю? А еще, представляешь, я такую штучку видела в салоне….
Александр покачал головой. Сегодня ему определенно никто не нравился, и лучше бы этот день было тихо и безобидно проспать. Что-то сегодня было не так, у него было ощущение, что что-то в мире неуловимо изменилось. «А, все-таки, стоило заменить струну…» -- невпопад пронеслось у него в голове.
***********
Предчувствие беды не оставляло Аллу с самого утра. День начался как всегда – ненавистный будильник, растворимый кофе, сигарета, час на автобусе, полчаса на метро, десять минут пешком, офис, какие-то дела. Но весь день она не могла ни на чем сосредоточиться, и где-то в глубине сознания мерцал тусклый, и от того пугающий огонек тревоги. «Сегодня что-то случится… Что-то плохое» -- снова и снова думала она.
-- Алла! – рявкнули почти над ухом. Девушка вздрогнула, и едва удержалась от того, чтобы не съежится в страхе. Шеф явно был не в духе.
-- Где этот чертов отчет за последнее мероприятие?! Если ты не в курсе, мы должны были его сдать неделю назад.
-- Сегодня будет готов, Алексей Иванович, – робко сказала Алла, подумав про себя, что если и сегодня, то не раньше полуночи.
-- Угу. Но только уже без тебя. Ты уволена.
В мозгу сразу замелькали цифры – плата за квартиру, долг по кредиту на машину, скудная «заначка» на депозитном счете – баланс явно не сходился. Дело было дрянь, и день выдался явно не самый лучший. Господи, ну за что?!
*******
Джон смотрел на нераскрытую карту, словно пытаясь ее загипнотизировать. «Я всегда считал, что у меня есть дар: если я буду сосредоточено думать о какой-нибудь карте, то она обязательно выпадет из колоды. Честно говоря, получалось не всегда. Точнее, никогда не получалось» -- вспомнился ему монолог из «Маверика». Для флэш-рояла ему не хватало всего лишь жалкого валета. Если на столе лежит валет – он победил. Если нет… Что ж, на кону уже гораздо больше, чем он мог заплатить. Гораздо больше, чем он смог бы заплатить, продав машину и заложив дом. Наверное, идея играть с этими ребятами была не самой лучшей. Он влез не в свою лигу, и расплата за это бывает весьма жестокой. Но если он выиграет… Этого бы хватило, чтобы сделать Мэри операцию и увезти ее из этой дыры. Куда-нибудь на побережье, где тепло и хорошо.
Он был хороший игрок, и его лицо не выражало ни тени эмоций. Джон несколько раз медленно глубоко вздохнул, обводя внешне спокойным взглядом соперников. Сытые, толстые, уверенные в себе бизнесмены. Они достигли вершин, потому что пожирали тех, кто слабее, тех кто не уверен, тех кто не карабкается изо всех сил наверх, неосторожных, неумных, нехитрых, честных, простых -- всяких неудачников вроде него. Для них такие ставки в порядке вещей, и проиграй они сейчас – их счет не слишком пострадает. Но для Джона это была вся его жизнь. Ровным четким голосом он произнес:
-- Ставлю все.
Джон внимательно наблюдал исподлобья за соперниками. Один едва заметно дернул бровью. Смесь удивления и неуверенности в собственных картах. Другой… Впрочем, это уже все неважно. Последний круг, и теперь либо они поддержат и вскроют последнюю карту, либо спасуют.
-- Поддерживаю.
-- Поддерживаю.
Джону показалось, что он завис на краю пропасти. Удары сердца отдавались прямо в мозгу. «Господи, если ты существуешь, если ты слышишь меня, умоляю тебя… Пожалуйста! Пусть это будет валет, я сделаю все, что ты скажешь!»
Как в тумане, Джон видел чью-то руку, перевернувшую карту. Бубновая девятка.
*******
Элизабет замерла в кресле, почти не шевелясь, и не спускала глаз с телефона. Она не могла решить, чего она больше боится: того, что он зазвонит, или наоборот, тревожного молчания, когда не знаешь чего ждать и что предполагать. Хорошего ведь никогда не думаешь, если от сына, обещавшего вернуться к ужину, нет никаких вестей уже почти двое суток. «Господи, ну пожалуйста, умоляю тебя! Он ведь ничего никогда плохого не сделал! Пожалуйста, Господи, пусть он вернется домой, пожалуйста…», не выдержав, застонала она сквозь зубы. По щеке покатилась очередная бессильная слеза.
Будто услышав ее мольбы, телефон зазвонил. От резкой трели, Элизабет вздрогнула, замерла на миг, потом схватила трубку:
-- Алло? Да-да, алло, я слушаю!
-- Элизабет Уоррингтон? – уточнил мягкий женский голос на том конце провода.
-- Да-да, это я, кто это?
-- Меня зовут Джейн Браун, Больница «Нью-Йорк Мерси». Ваш сын…
-- Господи, с ним все в порядке, он жив?!
-- Мне очень жаль, -- помолчав, грустно ответила девушка.
Элизабет зарыдала, повторяя сквозь слезы «Господи, за что?! Что он тебе сделал, Господи?!»
*******
-- Слышь, Толян, кажись, мы пацана того… кокнули… -- немного растеряно пробормотал Кривой.
-- Б….ть! Ну х…й с ним, хватай лопатник и ноги делаем отсюда!
-- Дык ты чо, так ж нельзя!
-- А чо, лохов на мобилы опускать можно? Давай, валим пока мусора не приехали.
Василий Канночкин, по прозвищу Кривой еще какое-то время посмотрел на лежащего перед ними в снегу мужчину. Из-под его разбитой головы медленно растекалась лужица крови. Шмыгнув носом, Кривой нагнулся над телом, быстро пошарил по карманам, вынимая бумажник и мобильник.
-- Ну чо, двинули?
-- Ага. – ответил Толян. Подумав, решил сказать что-нибудь подобающее: -- Спаси, Господь его душу…
*******
Всеволод оглянулся. Вокруг никого. Наверное, на несколько километров ни одно живой души, и это прекрасно. Быстрым шагом он подошел к рельсам. Снова оглянулся, больше по привычке. Нашел глазами урчащую мотором старенькую волгу, угнанную несколько часов назад в ближайшем городке. Его напарник за рулем внимательно наблюдает за его действиями. И заодно контролирует, что он не заартачится в последний момент. Всеволод не сомневался, что на этот счет у того имеются особые инструкции. Он глубоко вздохнул, понимая, что назад дороги уже не будет. Но таких денег ему никогда не заработать другим способом. Он нагнулся над полотном, быстро приладил устройство к одному из рельсов. Прикрыл пучком травы, протянул провод, присыпал мелкой щебенкой и закрепил приемник чуть в стороне. Щелкнул кнопкой, зеленая лампочка показала устойчивый сигнал от передатчика, установленного на рельсах километром раннее. Другой кнопкой перевел детонатор в режим готовности, последний раз окинул взглядом свою работу. «Прости, Господи!» -- пробормотал он.
*******
Отец Алексий с сожалением покачал головой, пробормотал себе что-то под нос. Потом глубоко вздохнув, развернулся, прошагал через зал, и за алтарем едва не столкнулся с отцом Тихоном.
-- Сын мой, почему службу не начинаешь? – с мягким укором спросил Тихон.
-- А сегодня в церковь никто не пришел… -- растерянно пробормотал Алексий.
-- Как это?
Отец Тихон окинул взглядом пустой храм.
-- Действительно… Господи спаси и сохрани…
********
-- Ой! – растерянно воскликнул Олег. До него смысл случившегося только начал доходить. Его шеф, глава лаборатории Эрик Рэндалф, не зря занимал эту должность – благодаря скорости мышления, он уже в красках представлял себе последствия.
-- Ой?! – гневно переспросил его Рэндалф. Его лицо побелело и сейчас по цвету соперничало с его белым халатом: -- «Ой» было у вас в Чернобыле двадцать лет назад, от «ой-ой» вымерли динозавры, а то что будет сейчас – это, мать его, конец света!
-- Мы еще можем… можем… попробовать все исправить, запустить обратный процесс -- пробормотал Олег: -- во-первых, ускоритель надо остановить…
-- Да? А я думал пускай себе работает, -- со злым сарказмом перебил его шеф. Потом, вздохнув, размял враз постаревшее лицо: -- Ладно, как думаешь, сколько у нас времени?
-- Часа два, не больше. Через два часа реакция точно станет необратимой.
-- Тогда работаем. Красный код АА. Собрать комитет по чрезвычайным ситуациям… хотя нет, эти старперы еще неделю будет собираться. Пусть Анне позвонит всем, кто нам может понадобиться... И моли Бога, чтобы он нам помог, потому что больше некому.
*******
-- Знаешь, я очень устал… -- старик, откинулся на спинку кресла, стараясь не скривиться от вновь прокатившейся по телу волны боли. Он потер усталое, испещеренное морщинами лицо, глубоко вздохнул, взъерошив по привычке свои редеющие седые волосы, и повторил: -- устал. Надоели они мне!
Девушка, сидевшая в кресле неподалеку оторвалась от книги. Она задумчиво покусывала кончик карандаша, которым делала какие-то пометки в блокноте. Ее серые глаза были еще чуть-чуть затуманены увлекшей ее книгой, и ей потребовалось несколько мгновений, чтобы сфокусироваться и вернуться к реальности. Наконец, она осознала кто она и где, ее глаза потеплели, и, улыбнувшись, она укоризненно сказала:
-- Папа, папа! Ты редкостный лентяй, ты знаешь это?
-- Знаю! – ухмыльнувшись, ответил старик.
-- Сколько раз я уже слышала эти твои «я устал», «они мне надоели», «это моя последняя книга» и даже «все, не буду дописывать, катись это все к черту!». И каждый раз, ты возвращаешься и дописываешь очередной шедевр.
-- Ну… На этот раз, я и правда устал, – задумчиво проговорил старик. В его чистых, нестареющих голубых глазах застыла грусть: -- ничего не получается. Я искренне, от всей души, хочу вдохнуть в них хоть немного любви и добра, но… они меня не слушаются и творят что хотят. Какой я, к черту, писатель, если не могу управлять своей книгой?!
Девушка встала, подошла к нему и обняла за плечи, присев на подлокотник его кресла, как любила делать с самого детства.
-- Папа! Ну, ты же сам говорил, что ты только проводник, обеспечивающий контакт между бумагой и каким-то другим миром, что не ты создаешь книгу – она уже давно написана, а ты просто проецируешь ее в нашу реальность.
-- Возможно… По крайней мере, как только я пытаюсь что-то изменить в людях, о которых пишу, повествование стопорится, и пока я не позволю действовать как им вздумается, ничего не получается. А когда позволяю – они начинают убивать друг друга, ввязываются в войны, крадут, предают и совершают прочие непотребства. И я вот думаю, может быть, это мое подсознание, мое альтер эго удовлетворяет таким образом свою потребность в насилии и жестокости? Может быть, на самом деле, в глубине души, я такой же жестокий садист, подлец и сволочь, как и они?
-- Ты как маленький! Зачем писать, если и у них и так все прекрасно? Но они ведь учатся. На своих ошибках, через боль и кровь, но учатся, и кто-то действительно становится капельку добрее. Не только герои твоих книг, но и те, кто их читает. И ты не сволочь, ты прекрасно это знаешь.
Старик невесело улыбнулся:
-- Может быть, ты и права. Может быть, я даже действительно знаю это. Но я устал, очень устал. Я уже не молод, и не уверен, что успею закончить эту книгу. Лучше бы им становиться добрее поскорее, а не то могут такими и остаться.
Девушка прижалась к его щеке:
-- Папочка, милый, ну перестань. Ляг, подремли. Отдохнешь, и, вот увидишь, тебе уже не будет все казаться таким плохим. А, если хочешь – забудь на недельку про книгу, езжай порыбачить на озеро. Я даже с тобой поеду, как в детстве. Но сейчас иди наверх, и поспи пару часов. Это медицинский приказ.
Отец рассмеялся:
-- Какое же ты у меня чудо. Ты права, дочка, пойду вздремну.
Он чмокнул дочь в щеку, встал. Замер на миг, бросив взгляд на недописанную страницу, выглядывающую из печатной машинки, потом вздохнул и направился к лестнице.
-- Папа! – окликнула его девушка.
Старик обернулся, вопросительно изогнув бровь.
-- Я люблю тебя.
-- Я тоже тебя люблю, дочка. Я отдохну часа два, не больше, и, пожалуй, начну сначала эту главу.