Она умирала в последний день лета, её тело пропахло затхлостью, а ставшие шершавыми щёки, больше не привлекали мужского внимания. Глаза потускнели, пропитавшись очерствевшим воздухом наступающей ночи. Она попросила называть её по имени, чтобы вдруг случайно не забыть его. И я называл. «И-и-инга…» - тягуче-жалостливо, зная, что моя жалость не стоит её.
Год назад.
Три человека сидели спина к спине на жидкой поверхности морского песка у самого прибоя. Двое мужчин и женщина. Мужчины не отличались ничем особенным, разве что льдистыми разводами вокруг зрачков и строгими костюмами явно дизайнерского происхождения. Про женщину можно сказать куда больше: всю правую сторону её лица рассекал дерзко-отчётливый шрам, придавая её образу элемент мрачной готической красоты, контрастирующей, тем не менее, с соломенными прядями волос. На её губах застыла морская соль, въевшись в естественный запах тела, и будто бы специально смешав взгляд женщины со взглядом какой-нибудь девы из океанских пучин.
Все трое ждали чего-то. Напряжение вокруг них сгущалось, пробивая тонкие струи воздуха. Неожиданно женщина встала и подошла совсем близко к воде. Её спутники тревожно переглянулись, но не сдвинулись с места. Женщина смотрела в волны и улыбалась чему-то, известному ей одной. Мне кажется, я полюбил её в эту самую секунду. Секунду, до краёв заполненную морем и её отражением, следами на размякшем песке и ветром, начинающимся штормом и её именем - Инга. И именно в эту секунду она обернулась. В эту секунду она впервые увидела меня.
После того вечера на берегу, мы часто встречались и подолгу разговаривали. Но она никогда не говорила мне, что привело её тогда к морю, и кем были те двое мужчин с ней. В наших беседах это была закрытая тема, на которую было наложено железное и неоспариваемое табу.
Однажды я попросил её прийти на берег и ждать. Она не знала, чего именно. Но вскоре на горизонте появился корабль с разорванными парусами цвета крови. Она расхохоталась и начала танцевать, безумно, исступленно, по щиколотку утопая в густом песке. Она танцевала, и Ассоль в ней рыдала слезами цвета алых парусов на моём корабле. Она танцевала, и Грей во мне всё больше чувствовал вкус этих слёз. Я полюбил её так, как любили Лауру и Беатриче, Джульетту и Изольду. Она полюбила меня в тысячу раз сильнее.
Мне казалось, мы были счастливы. Да мы и были счастливы, только всё чаще я становился невольным свидетелем её приступов: ей не хватало воздуха, она начинала задыхаться, всё её тело охватывала дрожь, начинался жар и лихорадка, температура поднималась так, что на моих губах оставались ожоги после того, как я прикасался к её несдержанно-горячей коже в попытках хоть ненадолго унять болезнь. Она избивала меня своими взглядами, в которых переплетались боль и страх, кошмары и надежды, неспокойное ощущение чего-то неизбежного и невероятная, безграничная любовь ко мне. Она избивала меня своими взглядами, но я стойко сносил эти удары и находил в себе силы бороться за неё.
Случился день, когда очередной приступ чуть не убил её. Тогда на пороге моего дома появились двое мужчин. Они не отличались ничем особенным, разве что льдистыми разводами вокруг зрачков и строгими костюмами явно дизайнерского происхождения. Я впустил их, и они заговорили. Они рассказали мне о причинах странного недуга и о происхождении шрама на её лице. Инга была больна с самого детства. У неё была аллергия на любовь, чисто физическая непереносимость мечты и другого человека. Сами мужчины были её братьями, своеобразными ангелами-телохранителями. Тела хранителями. Они всегда были рядом, стоило привычным симптомам проявиться. И они всегда спасали её, успевая подчас в самую последнюю минуту.
Шрам появился на её щеке семь лет назад, когда она впервые полюбила. Во время одного из её приступов, тот мужчина провёл рукой по её обжигающе-расплавленной коже. Его руки оставили незаживающий след, как от прикосновения раскалённым металлом.
Инга не возненавидела его, как сделали бы некоторые. Напротив, ей нравилось смотреть на себя в зеркало и едва ощутимо повторять рисунок его пальцев. А потом этот мужчина ушёл. Он поднялся на палубу, догадавшись обо всём. Он оставил ей на прощание одно-единственное воспоминание и забрал все остальные, спрятав у самого сердца…Этим воспоминанием стал корабль с опущенными как во время траура алыми парусами…
Здоровье Инги заметно улучшилось, но улыбалась она всё реже. Ореол вокруг её зрачков становился всё более льдистым, а глаза цвета моря бороздили чуть заметные разводы растаявших чувств. Если бы мне предложили охарактеризовать её состояние в тот момент, я бы сказал: «Кома».
Спустя время: дни, месяцы, годы, - произошла встреча, которую нельзя было предсказать. И которую, к сожалению, нельзя было изменить. Ингу остановила на улице старая, ссутулившаяся цыганка. Она не просила денег, не предлагала погадать на картах. Она молча смотрела на шрам, буравя правую щёку Инги колючим горбатым взглядом, поняв природу возникновения странного рубца в первое же мгновение. И тогда цыганка сказала Инге, чтобы в день, когда ей исполнится двадцать девять лет, она пришла к морю. И что в час её рождения она найдёт своё спасение, другая сторона которого погубит её. Это был выбор, который не давал выбора. Через два года Инга пришла на песчаный берег. Она пришла, и в секунду, когда ей исполнилось двадцать девять лет, она обернулась и увидела меня.
Инга не сказала мне ничего. Сейчас, оглянувшись назад, я понимаю, что она решила пойти до конца. Пусть и ценой своей жизни. Она разбила все зеркала, отражающие её безрассудство, оставив лишь одно – сохранившее отражение алых парусов на фоне мёртвого серого неба.
Эпилог.
Я смотрю на её закрытые холодные веки. На ресницах застыли льдинки. Когда я дотрагиваюсь до них губами, они тают, и вместе с последним поцелуем, я забираю всю соль её слёз, смешанных с морским прибоем. Я смотрю на её руки, которыми она ввела меня в свою жизнь, сжав однажды мои пальцы в своей ладони. Однажды и навсегда. Её ноги уже никогда не коснутся песка. Только в глубине моих обезумевших снов она будет танцевать. До последнего луча солнца. Вечность.
Я знаю: Ассоль жива. Умер Грей. Одновременно с прощальным вздохом, вырвавшимся из её измученной груди.
Она оставила мне гораздо больше, чем может показаться: улыбки, живущие в каждой волне, спешащей к моим ногам…Море на закате, коронованное её именем…И любовь…Самую красивую на свете…цвета алых парусов…