Каждый раз, обедая с Ашером Пирсом, я скатывался на второе место. Ашер - один из наиболее неординарных отцовых друзей, первый торговец лесом в северном Онтарио. Когда мне было семнадцать, мы как-то рыбачили с ним там, на Мартин ривер. Это была замечательная поездка. По дороге туда отец дал мне порулить нашим семейным "Франклином" с воздушным охлаждением. На реке мы прекрасно провели время: преодолевали пороги, плыли против течения, наловили много щук, из которых наш хозяин приготовил густую уху. Наработавшись, я проголодался и начал есть изо всех сил, ожидая, как обычно, съесть больше остальных. Однако, Ашер Пирс оказался достойным конкурентом. На моих изумленных глазах он медленно поглотил двенадцать больших картофелин.
Двумя годами позже, летом 1932 года, прожив год в Израиле, я получил неожиданное приглашение. Мистер и миссис Ашер Пирс остановились в иерусалимском отеле «Царь Давид» и звали меня на обед. С радостью приняв приглашение, я был обеспокоен лишь отсутствием подходящей для такой торжественной обстановки одежды. Предвкушая встречу, я отправился в Иерусалим, еще не зная, что меня ожидает.
За обедом, пока я осваивался с ослепительно белой скатертью, столовым серебром и звучанием оркестра, пригласивший приступил к делу и начал уговаривать меня вернуться вместе с ним в Канаду. Он был и красноречив, и настойчив, я с трудом сопротивлялся. Еще более осложнял сопротивление его значительный вклад в колонизацию Палестины. Им основаны Ган-Хаим и «мой», названный в его честь, Тель-Ашер. Я сопротивлялся изо всех сил, но возражения просто не принимались. Это продолжалось до тех пор, пока мои силы не иссякли, и настойчивый собеседник не вытянул из меня согласие. Я думаю даже, что он снова ухитрился съесть больше меня.
Атака, конечно, не была совсем уж неподготовленной. Это было лишь продолжением кампании моих родителей уговорить блудного сына вернуться домой. Узнав о поездке Пирсов в Палестину, папа воспользовался возможностью и попросил старого друга привезти меня обратно. Это был умный ход: за едой Ашера Пирса трудно было переспорить. Зная о странностях, происходивших с моими деньгами на обратный билет, он настоял на том, что сам купит билет и лично посадит меня на корабль.
Я вернулся в Торонто после годового отсутствия заметно изменившимся. Уезжал рыхлым, избалованным мальчиком, а вернулся крепким молодым мужчиной, повидавшим мир. Я работал голыми руками, переносил тяготы и трудности, каких не видывал раньше. Я пустил корни в незнакомой земле и успешно выиграл войну за выживание, в которой иногда требовалось в буквальном смысле биться за собственную жизнь.
После столь долгой разлуки я был счастлив снова увидеться с семьей, стать центром внимания, ощутить глубокий интерес к моим приключениям. Я оказался самым большим знатоком Палестины. Все с большим вниманием слушали мои рассказы, неподдельно интересовались жизнью еврейских поселений. Но в то же время ощущалось какое-то недопонимание, чувствовались непреодолимые расхождения взглядов. При всем интересе к Палестине, она не рассматривалась как земля лично моей семьи и друзей. Для них эта поездка была замечательным приключением, их потрясали мои рассказы. Вероятно, они гордились моей романтической миссией пионера и охранника в далекой Палестине. Вот и все. Палестина - всего лишь захватывающий эпизод, ничего больше. Они не могли понять моей привязанности к этой стране, а намерение вернуться туда встречало полное непонимание.
Это была и позиция моей матери, что более всего удивляло и ставило меня в тупик. Как я уже говорил, мама была привязана душой и сердцем к Палестине. Кроме того, что там жили многие ее родственники, она большую часть жизни посвящала организации помощи поселенцам. Все, происходящее там, интересовало ее. Если был когда-либо полностью убежденный и преданный сионист, то это была моя мама. И еще, когда я уехал жить в Палестину, прилагая все усилия, чтобы пустить там корни, мама и папа, видные сионисты, делали все возможное, чтобы вернуть меня в Канаду. Позже, когда бы я ни собирался уехать в Палестину, я всегда сталкивался с противодействием родителей, причем мама возражала не меньше папы. Я не мог этого понять.
Возможно, надо было как-то изменить сущность ее собственных сионистских убеждений. Видимо, ее сионизм был не более, чем филантропией, частью активной заботы о несчастных евреях, пожертвованием на еврейское национальное убежище для бездомных, тогда как она не будучи ни гонимой, ни бездомной, не чувствовала себя обязанной поселиться в Палестине.
Но тогда обязан ли сионист переезжать в Палестину? Испытывая глубочайшее уважение к Давиду Бен-Гуриону и его вкладу во благо еврейского народа, я думаю, что он ошибся, отрицая роль сионизма диаспоры, считая, что сионисты обязаны ехать в Израиль. Основание Израиля и, как показала история, его существование, были бы невозможны без активной поддержки и одобрения сионистов диаспоры. Если принять взгляды Бен-Гуриона, то сионистские активисты и спонсоры, вроде моей мамы, стали бы исчезающим видом. К счастью, данная теория не нашла поддержки в еврейских общинах вне Израиля, в результате чего и по сию пору бесчисленные тысячи евреев диаспоры посвящают свое время, энергию, энтузиазм делу сионизма.
Будучи молодым человеком, который только что вернулся "домой" в Торонто и еще скучал по "дому" в Палестине, я был глубоко озадачен очевидной непоследовательностью маминой позиции. Теперь, когда я стал старше, у меня собственные дети, наверное, ее нежелание отпустить меня стало понятнее. Сам же я не потерял ни желания жить в Израиле, ни надежды однажды его исполнить. Так в 1975 году я сгоряча купил виллу под Натанией. Но из-за нынешней опасной и напряженой тамошней обстановки я испытываю смешанные чувства по поводу переселения туда моих детей.
Что бы она ни думала о переселении в Палестину, не могло быть сомнений в том, что привязанность к этой стране сохранилась до последних ее дней. На смертном одре она взяла с меня обещание похоронить ее в воссозданном уже государстве Израиль. Я сдержал слово, ее могила находится в Дегании, первом киббуце. Я решил последовать ее примеру. Где бы я ни жил, я тоже надеюсь найти последнее пристанище в земле Израиля.
Но все это о будущем. Однако, многое поняв сейчас, в то время я не сильно задумывался о чувствах других. Было достаточно положительных моментов, чтобы пережить огорчения связанные с возвращением в Канаду. Родители успешно добились моего возвращения в Торонто, к радости отца я начал заниматься бизнесом. Но не было желания остаться и даже малейшего интереса к Tip Top Tailors как к постоянному занятию. Повторюсь, я наслаждался роскошью и комфортом прежней жизни. Но этого было мало, чтобы подсластить пилюлю. Как я не раз говорил отцу, я чувствовал себя как зверь в клетке.
Оглядываясь назад, я вижу, что следующие десять лет, до того, как я попал на войну, были худшими в моей жизни. Они могли быть много хуже, и определенно были для моего поколения в Канаде. Тысячи молодых людей, выброшенных с работы Депрессией, провели десять "потерянных лет", скитаясь по стране в товарных поездах, ночуя в бродяжьих притонах, живя на то, что можно выпросить, одолжить или украсть, постоянно в поисках несуществующей работы. Это были страшные времена.
Моя жизнь, по сравнению с этим, была невероятно комфортна. Как было принято, мой отец верил, что его сыновья должны постигать бизнес снизу вверх. Поэтому сначала я провел длительное время на трудных, грязных работах на складе и на фабрике прежде, чем достиг уровня «белого воротничка». Но у меня была работа с весьма очевидными перспективами и почти все, что можно было купить за деньги.
Однако я был обделен. Я мог скрывать это в течение рабочего дня, поскольку знал, что бизнес сильно страдает от Депрессии и моя помощь необходима. Но вне работы я давал себе волю. Я дичал, я все время кутил, носился на машине по дорогам как по гоночному треку. Стал много пить. По большей части самогон, поскольку Канада официально соблюдала сухой закон. Мне повезло, что я не заработал какую-нибудь болезнь из тех, что настигали людей, пьющих суррогаты, не ослеп и не умер. Мне повезло, что я не попал ни в тюрьму, ни в гроб.
Позволяя себе криминальный алкоголь, я все же старался быть в форме. Я гордился крепким телосложением, приобретенным в Палестине. Худой и сильный, шести футов двух дюймов росту и двухсот фунтов веса, я не хотел вновь превратиться в того, рыхлого и тучного, каким я приплыл из Европы. Тяжело работая днем, напиваясь разгульными вечерами, я сделал привычкой ежедневное посещение спортзала. Боксировал три раунда, прыгал, бил грушу, поднимал тяжести, боролся с профессионалами. Это была хорошая профессиональная тренировка, держащая меня в форме.
С телом я управлялся, но душа была в упадке. Депрессия безусловно сильно ударила по Торонто, но и в лучшие времена этот город не заставлял сердце петь. Ханжеским ледником называл его в свое время Уиндем Льюис и не совсем был неправ. К счастью, сегодня он не узнал бы города. Ничто не давало мне там ощущение дома: ни мои гулянки, ни материальная роскошь, ни спортивные тренировки. Я был несчастен от невозможности вернуться в Палестину и напряженно выискивал любой шанс, который позволил бы сбыться этой мечте. Когда три года спустя после возвращения в Торонто такой шанс представился, я ухватился за него.
Журнал «Стандарт», принадлежащий матери, спонсировал поездку в Палестину для членов сионистской организации. Это был первый такой тур из Канады. Как я быстро выяснил, организаторы плохо знали страну. Было бы правильным, доказывал я, использовать мой опыт и отправить меня туда заранее. Кроме того, я обещал помочь в проведении тура и показать интересные места.
Доводы были неопровержимы и родители вынуждены были признать их справедливость. Радостный, я собрал вещи и двинулся в путь. В этот раз путешествие было великолепным. Как будущего руководителя тура, меня обслужили по-королевски. Я пересекал Средиземное море в первом классе «Графини Савойя» - флагмана итальянской Трансатлантической компании*. Второй раз я прибыл в Палестину 20 января 1935 года.
Теперь я все же планировал остаться.
Перед отъездом из Торонто я пришел к отцу и объяснил, что очень хочу поселиться в Палестине. К моему удивлению и удовольствию он неохотно пообещал помочь мне деньгами на первое время.
После того, как моя очень приятная работа гидом закончилась, я подыскал несколько человек в качестве соисполнителей моего проекта. Один из них был Бенни Адельман, земляк из Канады. Остальные - Гарри Джаффе из Южной Африки, Джошуа Гурвиц из Нью-Йорка и Сэмми Шапиро из Чикаго. Все они - мои старые друзья с предыдущей поездки, говорящие по-английски, молодые, энергичные, вероятно, достаточно романтичные, чтобы поддержать мою сумасшедшую идею покупки земли для основания нового поселка на враждебной территории.
Во время бунта 1929 года еврейский поселок Беер-Тува был атакован арабскими соседями. Жители вынуждены были уйти, оставив поселок напавшим, которые полностью его разрушили. После этого южная часть прибрежной долины осталась без единого еврейского поселения. Я предложил купить землю в этом месте и основать новую колонию.
С учетом судьбы Беер-Тувы решение было достаточно глупым. Но изложив свою мысль Бенни и остальным, я был обрадован, обнаружив, что они, как и я, вдохновились авантюрным духом и не боятся рисковать. Они были готовы вместе со мной покупать землю для создания сельского кооператива типа «мошав»**, и Джошуа, следуя моему примеру, уговорил своего отца финансово поддержать нас.
Я ощутил подъем, в этот раз все шло хорошо. Более того, я почти стал одним из основателей нового поселения.
Хотя у нас были хорошие контакты, покупка земли оказалась намного более тяжелой задачей, чем мы могли представить. Например, один скромный надел площадью 112 дунамов (28 акров) надо было покупать частями не меньше, чем у шестнадцати арабов. Некоторые продавали нам полоски, едва занимающие два дунама. Каждая сделка проводилась отдельно и требовала серьезных дипломатических усилий в долгих переговорах и многочасовой торговле. Сэмми Зейгер, друг моего двоюродного брата Элияшива Кахане, осуществлял большую часть переговоров, сидя с деньгами, засунутыми в сапог, чтобы вынуть их точно в нужный для завершения сделки момент.
Кроме пользы бизнесу это был интереснейший опыт. Рожденные и выросшие в Палестине Эльяшив и Сэмми хорошо знали арабские обычаи, и я внимательно наблюдал за процессом, жадно вникая в атмосферу утонченной восточной вежливости, изучая местные традиции гостеприимства и общения.
Везде, где мы побывали, арабы принимали нас с щедрым радушием. Однажды в нашу честь специально приготовили гуся и угостили особым деликатесом – супом, покрытым толстым слоем снятого гусиного жира. Не догадавшись, что из-за этого суп должен быть очень горячим, я сразу отхлебнул. Кожа почти слезла с языка, боль была мучительной, но я не издал ни звука, боясь обидеть хозяев. Ожог во рту держался неделю, но тест на восточную вежливость был пройден.
Поиски и переговоры шли месяцами и в конце концов все рухнуло, горько разочаровав меня. Я был поглощен мечтами о поселке, который мы бы построили, представлял нас пашущими землю, сажающими деревья, превращая его в цветущее поселение, подобное уже существующим деревням.
Но мое разочарование вскоре было вытеснено сильной болью, ненамеренно причиненной мне из-за неправильно истолкованного чувства юмора. Последствия были почти фатальны – они полностью изменили мою жизнь.
Был Пурим, веселый карнавал, что, вероятно, как-то объясняет, почему Элияшив позволил себе столь грубую шутку. Мы зашли в слесарную мастерскую, где он устроил мне западню, показав как работает гильотина с длинной рукоятью, установленная на высокой платформе. Устроив настоящее шоу, налегая всем телом на рукоять, он отошел и предложил померяться силой, незаметно вставив чеку, блокирующую механизм. Не имея обыкновения пасовать перед вызовом, я схватил рукоять и приложил всю силу, чтобы опустить ее. Но, конечно же, она не поддалась. Пока я давил все сильнее, Элияшив выдернул чеку и рукоять внезапно освободилась. Я потерял равновесие и свалился с платформы, глубоко ранив ногу торчащим железным прутом.
Железо было ржавым и я поспешил к врачу за противостолбнячным уколом. К несчастью, у меня оказалась аллергия на серу, вызвавшая сильную реакцию организма. Я распухал как надувной шар. Опухоль возникла и внутри, забивая дыхательное горло. Я чувствовал себя закупоренным. Было страшное ощущение приближающейся мучительной смерти.
Спасло меня виски. Под кроватью стояла полная бутылка (торонтовские привычки не скоро отпускают). Как только я чувствовал, что задыхаюсь, я доставал ее и делал глоток. То ли алкоголь уменьшал опухоль, то ли просто улучшал самочувствие, и я начинал бороться за жизнь, не знаю. Знаю только, что, когда я, наконец, сел, получив возможность дышать снова, бутылка пустая валялась на полу.
Это случилось вскоре после прибытия моих родителей в Палестину с туристической группой. Вот тут они использовали все возможное. Лежа в постели, беспомощный и измученный, я не имел душевных сил на привычное противостояние. Когда мама и папа заверили, что возьмут меня в Торонто всего на несколько месяцев для восстановления сил и здоровья, я был слишком слаб, чтобы оказать более, чем символическое сопротивление.
По возвращении я снова начал работать в Tip Top Tailors. Теперь, в 1935 году, в разгар Депрессии, дела стали еще хуже. Мало у кого были деньги на новую одежду, и торговля продолжала падать. Компания терпела убытки, резервы были израсходованы. Вскоре отец вынужден был продать усадьбу Солнечный ручей, чтобы выплатить долги, но с деньгами было еще туго. Не то, чтобы семья испытывала настоящие трудности, - на текущие нужды нам хватало. Пришлось избавиться от некоторых излишков роскоши и экономить везде, где можно. Новый городской дом, сменивший Солнечный ручей, не имел таких садов, как его предшественник, так что мы экономили на их содержании и прислуге. Но в мире безработицы и тягот у нас не было причин для жалоб. Значительных усилий требовало поддержание семейного бизнеса, единственной серьезной ценности, оставшейся у нас.
Последующие четыре года я тяжело трудился, чтобы не потерять этот бизнес. Естественно, по мере накопления опыта, возрастал мой авторитет. Я мог предлагать новые идеи, такие, как децентрализация, создание отдела женской одежды, отдела спортивной одежды. Поскольку это приносило плоды, мое влияние возрастало.
Я тяжело работал и тяжело отдыхал. Я много общался, ходил на вечеринки, скандалил. У меня были на это силы, были вечера, когда я выпивал много подпольного спиртного, закутывался в одеяло и к утру был готов к тяжелому рабочему дню.
По пятницам, сразу после работы, я прыгал в машину и ехал за 90 миль в Мидланд на заливе Джорджиан Бей, расслабиться на любимой шхуне «Динни».
Шхуну построил одержимый моряк по имени Сесил Шрам, назвав ее в честь жены. Своими руками с помощью строителей из Порт Довера на озере Эри, он годами отделывал ее, вкладывая бесконечный труд и любовь. Спроектировал шхуну Ханд, знаменитый флотский конструктор. Сесил Шрам варил ее стальные листы двусторонним швом, что было необычно для тех лет. Он собирался жить на ней, но его ждало горькое разочарование. Когда он взял жену в круиз на ее тезке, у жены началась морская болезнь, после чего она недвусмысленно заявила, что больше ноги ее не будет на корабле. Не имея другого выбора, муж с разбитым сердцем выставил шхуну на продажу. Я, не будучи обременен женой, смог ее купить.
Я подготовил шхуну для круиза по Джорджиан бей, установил старомодную дровяную печь, обеденный стол, за которым свободно могли сидеть восемь человек. После этого летом я каждую свободную минуту проводил на ней. С помощью местных франкоговорящих канадцев я подробно изучил ту часть залива, которая называется «30 000 островов», узнав все проливы этой уникальной акватории, что было хорошим отдыхом после рабочей недели в городе.
Но не только это удовольствие доставляла мне "Динни". Благодаря хорошо оформленному интерьеру она стала идеальным местом для частых пирушек. Друзья с соседних кораблей заходили ко мне, и я вносил свою долю в общее веселье. Кто-то приносил банджо или гитару, мы играли и пели. Холодным октябрьским вечером, когда температура была хорошо ниже точки замерзания, а снаружи ревел ветер, в каюте шхуны с пламенем в печи, стаканом горячего рома в руке и хорошими приятелями рядом становилась очень уютно.
«Динни» во многом помогала мне преодолеть тоску по Палестине, но не была моей единственной отдушиной. Поскольку я не мог быть там и участвовать в становлении поселений, я сделал лучшее, что мог – впрягся в сионистскую работу, главным образом, содействуя сбору денег и занимаясь общественными связями.
Сейчас почти все еврейские лидеры и организации называют себя сионистскими, понимая под этим все, что угодно. Сионистское движение пользуется поддержкой всех слоев еврейской общины, бедных и богатых. По-другому было в тридцатых годах, когда сионизм сталкивался с оппозицией многих еврейских групп и индивидуумов, чаще всего богатых, а также наиболее ассимилированных, как в Канаде, так и в других местах. В то время большая поддержка шла от бедных евреев: рабочих, клерков, офисных работников и так далее, что создавало главную моральную дилемму в работе по сбору денег. Большинство моих слушателей были рабочими и именно их вклады я должен был принимать. Больно брать двух-трехнедельный заработок у фабричного рабочего или стенографистки, другого же выбора нет. Только много позже, после создания государства Израиль, более состоятельные слои общины начали вкладывать свою долю, давая такие суммы, о которых можно было только мечтать в тридцатые годы.
В то время, когда нацисты продолжали разжигать антисемитизм, и положение европейского еврейства становилось все опаснее, возникла большая проблема с детьми, растущими в столь враждебном окружении. Хотя большинство евреев оставалось в Европе до последнего момента, когда бежать стало уже поздно, многие из них хотели избавить своих детей от этого опасного пути, для чего организовывалась молодежная алия***. Детей из европейских стран хотели собрать и отправить в Палестину жить в киббуцах и школах-интернатах. Поскольку с каждым днем над Европой сгущались тучи, я бросился в работу с молодежной алией, выступая по три-четыре раза в неделю, организуя сбор средств и т.д. Возможно, эта была самая важная работа, какую я когда-либо делал. Когда началась война, принесшая кошмар Холокоста, тысячи детей были в безопасном убежище.
___________________________
* В оригинале - Italian Line - итальянская компания, осуществлявшая перевозки в США и Южную Америку. Прим.перев.
** Мошав - кооперативное сельскохозяйственное поселение, сочетающее элементы коллективного и частного хозяйства. Например, потребление, в отличие от киббуца, осуществляется индивидуально. Прим.перев.
***Алия (восхождение) - репатриация евреев в Израиль. Прим.перев.
Глава 7. Попытка поступления http://www.proza.ru/2009/12/26/250