ПИАНИСТКА
Французский язык я учил лет 12, но так и не выучил. Остановила меня мысль о том, что я уже более 40 лет учу родной язык, но и его не знаю толком. И вот это вот незнание, нехватка слов довольно часто играет с нами злую шутку.
В Новгороде я подружился с бывшим москвичом Алексеем. Он до сих пор говорит «булка», «бордюр», «штобы». Собственно, так я его и расколол. Оказалось, что московская семья при помощи переезда решила свои жилищные проблемы. Алексею в Новгороде предложили хорошее место в музее, он стал участником международной программы и ездил на год учиться в Норвегию. В Москве, как он уверяет, таких возможностей у него не было бы.
И вот как-то мы пошли на концерт известной французской пианистки. Не простой, а в рамках культурных связей между странами. В зале филармонии зал не пустовал, администрация не поскупилась на софиты, цветы и официальные речи, а публика не жалела ладони. Потому всё прошло прекрасно. Рядом со мной сидел директор местного музыкального училища. Я слышал, как он похвалил игру, но что-то ему не понравилось во второй части, что-то там с фа-диезом не то получилось.
После концерта была вилка. Так с французского слово «фуршет» переводится. Я тогда так и сказал Алексею: «Пошли на вилку!». Я всегда так говорю. Это только сначала нелепым кажется, а потом привыкаешь к новому значению слова. Коробило же нас тяжелое для произношения «администрация» вместо короткого и привычного «совет». Даже и Санкт-Петербург трудно выговаривается после Ленинграда, чаще говорят Питер.
…Я стоял с бокалом настоящего французского шампанского в руке, и тут вдруг из-за кулис вышла … она! Разгорячённая после игры, с горящими глазами, вся взволнованная, грудь часто дышит, вздымая и выпучивая два дико соблазнительных для мужского глаза холма из-под бардового декольтированного платья с золотыми блестками и глубоким разрезом от талии до полу. Тонкие голые от плеч руки перебирают в искусных пальцах бокал…
Что-то я как раз допытывался у переводчика и сдуру «блеснул» познаниями во французском. И тут вдруг он мне шепнул: «Слушай, мне в туалет надо, поговори, пожалуйста, с ней - ты же, я вижу, знаешь французский язык». Он быстро представил меня мадемуазель, и я остался с всемирно известной пианисткой один на один. Довольные новгородцы кругом пили шампанское, языки их были заняты дегустацией только начавших остывать горячих жульенов и поглощением бутербродов с красной икрой, Леша в другом конце зала весело и свободно по-русски рассказывал что-то двум девушкам. Наверное, потчевал их бородатыми анекдотами и сам громко смеялся. Ну, а мне предстояло упражняться средь общего гама во французском языке. И ведь не обидешься на судьбу – 12 лет изучал – так примени знания!
Она что-то спросила у меня. Как я понял, мадемуазель пианистку интересовало моё мнение насчет только что исполненного, но я настолько растерялся, что даже и по-русски без подготовки не смог бы ничего сказать про бемоли с диезами. А тут ещё шампанское в голове и запах… этот запах настоящих французских духов, и эти крохотные капельки пота на ложбинке груди.
Свободная рука у меня невольно потянулась к темечку, потом зачем-то карман, потом опять к голове… Что я мог бы сказать ей про музыку, если бы не растерялся? «Видите ли, мадемуазель, музыка – это сверхсложная субстанция самой эссенции всего человеческого на Земле, которую выслушать и понять легко, а вот выразить словами, пожалуй, невозможно, - начал бы я. - Потому и существует музыка, что не всю гамму душевных переживаний возможно выразить словами, причем чем дальше гомо сапиенс от каменного века, тем более он близок к божественной возвышенности, а потому вполне возможно, что музыка – это и есть язык Бога. Мне кажется, что, прилетев первый раз на нашу планету, другие разумные существа сначала будут прислушиваться именно к звукам музыкальных эпох барокко и рококо, а потом только научатся понимать, что и зачем болтают наши языки. Музыка не нуждается в переводах, она приходит к нам из глубин нашего сознания, тесно увязанных с самим Космосом. Касательно блестяще сыгранных Вами фортепьянных пассажей могу заметить, что они были исполнены той чувственности, трогательности и аккуратности, какие дарованы только натурам исключительно утонченным, чистым душой и непорочным по самой природе своего происхождения. Техника исполнения была настолько безупречна, что под звуки падающих молоточков внутри царственного инструмента, который в русском языке не случайно обозвали королевским – от французского royal – я смог забыть о том, где я, кто я, с кем я… Равно как и о том, что у меня болит, что свербит в душе, наполненной опасной для здоровья концентрации бытового смрада, и вознёсся к думам о вечности бытия и неминуемости личного счастья, дарованного мне на короткий срок вашими пальцами, к которым, если разрешите, я в знак благодарности прикоснусь губами».
Вот что я сказал бы… Вот что я не сказал!
Глупее я себя никогда не чувствовал. Вот это был пассаж! Я так ничего и не смог изречь по-французски, ведь спрашивать «comment vous appelez-vous?» – как вас зовут – было бы глупо: посмотри на афишу у тебя перед носом и там крупными буквами написано. Так мы и улыбались, пока переводчик не пришёл из туалета.
– Ну, ещё вопросы есть? – спросил он меня.
Вопросов больше не было.