Евгений Онегин том 2-й

 
Краткое изложение.
Пособие для университетов.

Глава I. 14 декабря 1825 года Онегин сидел в своем кабинете, окнами на Сенатскую площадь, и полировал ногти. «Захар! – крикнул он лакею Смердякову. – Принеси-ка, mon cher, кусок сыра да бутылку мадеры.» Когда за окном ухнули пушки и запищали пули, Евгений бросил взгляд в сторону Медного Всадника  и, поморщившись, покачал головой: «Какие мы, русские, все-таки еще дети! Сейчас мы заварим бузу лет на сто, наломаем дров как французы, вылупим своего Наполеона, который нам же и оттяпает башку, а мы назовем все это демократией. Нет, с меня хватит!»
Глава II. И поехал в Индию кататься на слонах.
Глава III. По дороге он завернул в Орловскую губернию, к своему дальнему родственнику князю Л. Князь был еще не стар, но уже настолько одичал, что начал проповедовать. Дошло до того, что он выбросил из дома иконы и вместо них поставил по углам березовые чурки. Когда взволновавшиеся этим фактом мужики устроили сход и попросили барина объясниться, он  им растолковал, обратив их внимание на недавние события. Соседняя барыня, говорил князь, помирала прошлым летом с таким шумом, что ее мужики проворонили сенокос, и трава погорела, а некоторые даже подались в бега, и деревня пришла в упадок. Вышел из барыниной смерти чистый минус. А почему? Потому что от бога далека была. А возьмите кучера Степана, в прошлом месяце, – отошел как младенец, тихо, безропотно. Никаких волнений, ноль. Значит, уже ближе к богу был. А третьего дня в Волчьем овраге свалило ветром березу, молча упала. И где она? Вы же как мураши ее и растащили, ни опилок, ни коры не осталось, все в дело пошло, хоронить не надо. Чистый плюс. «Вот и смекайте, где бог!» - заключил князь. Мужики смущенно и задумчиво разбрелись, денёк подумали и хотели написать царю, но потом бросили это дело, решив, что барин перебесится, дурь из него выйдет, и все пойдет путем.      
Глава IV. Проезжая Персию, он повстречал арбу, влекомую волами, которой правил бандитского вида чечен. Телега под рогожей сильно бугрилась грузом. «Заложников везет, что ли?» – мелькнуло в голове Евгения, и он полез за пистолетом. «Что там у тебя?» «Пасматри», – меланхолично ответил чечен и отдернул рогожу. Под ней лежали трупы Лермонтова, Грибоедова и Печорина. «Фью!» – свистнул Онегин, подумав про себя: «Эк нашего брата! Штабелями косят.» «У тебя, может, и Афанасий здесь?» – злобно спросил Евгений. «Какуй Аф’насий?» – «Никитин» – «Нэ нашли ыщо».   
Глава V.  В Индии Онегин некоторое время провалялся в лихорадке, потом, подобно владетелю Баллантрэ, увлекся курением опиума, и наконец подцепил  какую-то редкую нехорошую болезнь. “И чего здесь нашли эти англы?” – думал он с невыразимой тоской, вспоминая чистых румяных девушек Тверской губернии, сладких как леденцы на фоне приторного тающего шоколада местных красавиц. Нет, Индия ему решительно не нравилась: и вечная духота, и храмы, и эзотерика – все смахивало на джунгли. Евгению стало ясно, что именно здесь, в обстановке катящегося на человека душного бесконечного клубка природы и богов, только и могла родиться идея нирваны как спасения от назойливого мира.  Иногда он посматривал на белоснежные  вершины Гималаев и думал, а не подняться ли туда, но тут до него доносилось жуткое пение тибетских монахов, а глаз его обнаруживал торчащие из горной котловины, как из тарелки, объеденные богами скелеты аборигенов. Нет, здесь ему не нравилось все.            
Глава VI.  И Онегин поехал дальше.
Глава VII.  Он спустился вниз по священному Гангу, объехал стороной Индокитай с его сверкающими как золотые шахматные фигуры ступами, внушившими ему какой-то потусторонний страх, и прямиком направился в Тихий  океан, по пути заехав на остров Мактан. «Мир праху твоему, коллега!» – проникновенно молвил он, глядя на предполагаемое место гибели Магеллана. «И чего ты, сумасброд, полез с дикарями драться? Расслабился, старина, явно расслабился! Острова-то в кармане уже были, хозяином себя почувствовал, тут тебя сатана и поймал.»
Глава VIII.  В южных морях Онегин испытал сильное искушение поселиться, как Стивенсон, где-нибудь на атолле и до конца дней, забыв про календарь, баюкать на груди червонную деву. Однако и тут вскоре заскучал, наблюдая нестерпимое однообразие воды и неба. Впрочем, раздражение его слегка смягчилось, когда, проплывая мимо острова Пасхи, он невольно задумался. Поглядывая на серийных тупорылых истуканов, он размышлял: «Если посмотреть на то, куда все это катится, и учесть пар и электричество в руках демократии, а также слабоумное изумление человечества перед фактами естественной истории, то в следующем веке эти уроды станут, пожалуй, эталоном красоты». Эта мысль его так развеселила, что Онегин доплыл до Америки в превосходном состоянии духа.
Глава IX.  Он начал с Мексики, где немного позагорал в Акапулько, а потом двинулся на север, плюнув – «с меня и Индии довольно!» – в сторону зловещих джунглей Юкатана с его храмами, этими квадратными каменными горшками, наполненными доверху человеческой кровью. Онегин вовсе не был жестоким. Убить по запарке и глупости, как некогда он укокошил беднягу Ленского и как обычно убивают в войнах, это еще понятно, хотя достойного тут ничего нет, а есть унизительное подчинение страстям. Но холодные, расчетливо организованные ритуальные убийства казались ему неизмеримо более гадкими, чем какая-нибудь простая пещерная взаимопожираловка. Вспомнив еще раз камни острова Пасхи, он подумал, что если это боги, то вряд ли от подобных рож можно ожидать чего-нибудь хорошего, сыт по горло такими богами.
Глава X. И Онегин двинулся на север.   
Глава XI.  Как гуманист и романтик Евгений был отчасти не чужд соответствующим предрассудкам и все еще верил, что в каждом народе должны быть старики, носители древней мудрости, содержащей особый взгляд племени на жизнь и тайну его выживания. Его немного мучил вопрос, почему люди, накопив в памяти достаточно всякой дряни, не уничтожают себя, а продолжают на что-то надеяться. Все еще разделяя  подогреваемое наукой всеобщее суеверие «тысячелетней мудрости», хранимой в преданиях и практиках племен, он хотел найти живое подтверждение этой мудрости, которое расширило бы его представление о мире, как бы указав ему вариант выхода из жизненной ситуации и излечив от тоски и скуки. Он искал запасной смысл жизни.
Глава XII.  Поэтому, когда ему рассказали про знахаря и колдуна дона Хуана,  про невероятную силу и глубину его учения, Онегин как истинный интеллигент подумал: “Черт его знает! Может, в этом что-то и есть”. И решил с ним познакомиться.
Глава XIII. Подталкивал его к этому и шум, который пошел после публикации трудов американского профессора-этнографа. Профессор был беспутный холостяк и добрый малый и, как все американцы, дик и простодушен. Он соединял в себе все мыслимые суеверия, связанные с наукой, религией и природой, образовавшие в нем чудовищный клубок, который он продолжал наматывать, не в силах отрефлектировать хотя бы один виток. Голова его, неприспособленная к мышлению,  была напихана фактами, как сумасшедший чердак рухлядью. Он был жертвой, как сказали бы психологи, безудержной перцепции – извиняюсь, восприятия. Онегин встречал таких «американских профессоров» среди наших мужиков, отбившихся от церкви и возомнивших себя работниками духа. Поэтому когда дон Хуан полил презрением все, что находилось в «чердаке» профессора, тот опешил и как Пятница, потрясенный выстрелом Робинзона, тут же признал над собой власть «стрелявшего».
Глава XIV. Увидев дон Хуана, Онегин сразу понял, что перед ним хитрый шарлатан, хотя и спец в своем роде. Старик был самоуверен как гасконец, а это значило, что доверчивому как дитя этнографу неизбежно выходила крышка.  Евгений помирал со смеху, глядя, как бедняга профессор собирал жалкие остатки ума и воли, желая допытаться от наставника, что делало его американское тело в тот миг, когда он, накурившись травки, парил над пустыней соколом. Но безжалостный шаман, смеясь и издеваясь, –  а чего не издеваться, подмигивал он Онегину, если парень не знает куда себя деть и из человека превратился в мешок тряпок? – так задурил ученика дымками, кореньями и спецэффектами, сопровождаемыми темным мифическим дискурсом, что тот просто отключился, как солдат-первогодок, задолбанный черпаками, и покорно обитал в параллельном мире, изредка ошалело выныривая, чтобы отоспаться. Индеец-то уважать себя умел, несмотря на  первобытный образ жизни. Но на Онегина его независимость впечатления не произвела.
Глава XV. Наблюдая эту  –  не вечную ли? – комедию глупца и хитреца, Евгений далеко не сразу понял, в чем тут дело. Ну ладно, балбес приперся к старику сам, но тому-то что с него? Добро бы речь шла о деньгах, но ими вроде не пахло. Старик на этнографе не зарабатывал. Более того, он держался с достоинством и в своих лохмотьях гляделся нищим денди и даже с оттенком высокомерия, всем видом своим показывая, что и их встреча и вся жизнь для него лишь фрагмент чего-то вроде чистого искусства.
Глава XVI. Онегина дендизмом, конечно, не обморочишь. Но при всем при том, смешно сказать, ведун-таки достал его. Рядом со спесью этого индейского Сократа черт знает из какой глуши Евгений почувствовал себя белым человеком, носителем  цивилизации, и американец  с глазами осоловелого от наркоты подростка, глядящего по-собачьи преданно в медную рожу этого надменного дикаря, стал вызывать у него брезгливо-злобное чувство, смешанное с обидой за белого, за европейцев, за Лувр и библиотеку Британского музея. “Куда бы ты делся со своей гордой философией, – думал он о доне Хуане, – если б эту землю не держало штыками какое ни есть, а государство? Да твоя босяцкая шкура давно бы гремела натянутой на барабан соседнего племени – вот где была бы твоя независимость.» Онегин не верил в чистое художество, оторванное от общечеловеческой жизни. Тот же Робинзон, говорил он обкурившемуся профессору, только потому и остался человеком, что не стал писать картины для своих коз, а думал о возвращении. Но американец лупал глазами и не понимал связи между кайфом, который он только что испытал, и  словами скучного русского о  знаменитом моряке.
Глава XVII.  В конце концов Онегин разобрался и понял, что сам  изрядно романтизировал старика-индейца. Все как всегда было и проще и сложнее. Дон Хуан вполне прагматично был связан с сотнями людей и функционировал подобно важному подпольному партийному работнику, так как этот старинный бизнес, основанный на ненаучных традициях, официально не признавался. Дело было безусловно коллективное, и главным было равновесие системы отношений, а не рост материального благополучия отдельных  лиц. И мягкотелый американец был всего лишь подходящим материалом для демонстрации навыков такого заслуженного работника, как дон Хуан. С другой стороны, число адептов древней игры грозило сузиться под давлением окружающей жизни, так что не важно было, что он не индеец, пусть и бледнолицый, теперь уже было не до того, чтобы беречь чистоту цвета кожи.
Глава XVIII.  Попрощавшись с чудаками, Онегин долго смеялся: “Черт возьми,   американец глуп-глуп, а ведь по-своему, по-американски, очень даже умен: книгу за книгой, как блины, печет, деньгу гребет, и кто из них двоих кого больше доит, это вопрос, который бы и Адама Смита озадачил!” 
Глава XIX. Потом резко помрачнел. “Странно и глупо устроена эта жизнь! – сетовал Евгений – Дикая Америка с пустой душой и мозгами младенца озирается кругом и, стремясь развлечься, цапает у окрестных народов что ни попадя, полупережевывает и называет это своей “калче”. Ну и пусть бы сидели они со своими “калче” или хоть “мультикалче”, кого это волнует! Но беда в том, что у дикого американца косяки лучше выкрашены и штукатурка с потолка не падает, что для нашего брата россиянина  – от глупоты, конечно, – уже целый идеал! И вот из любви к идеалу мы берем у американца жвачку его «калчей» и начинаем жевать, чтобы отупеть по его дикому образу и подобию.» Окончательно раздражившись, Онегин плюнул в-сердцах в сухую раскаленную пыль Аризоны, которую он как раз в это время проезжал, от злобы не замечая марсианских красот ее потрясающей пустыни.       
Глава XX.  Но вот кончились испанские названия, вот собственно Америка. Онегина в ней, в общем-то, ничто не интересовало, кроме одного факта: прошли слухи, что даже и у этих твердокожих появился свой поэт и написал один хороший стих, не то про воробья, не то про ворону, помнилось, что там каким-то вором пахнет. Евгений не мешкая разыскал поэта. Он подошел к его дому в тот миг, когда из квартиры знаменитости кто-то вылетел на площадку, держась за голову и ребра, и тут же, охая, привалился к стене. Ба! Да ведь это старый приятель Бодлер! “Месье, – весело закричал Онегин, – вы, как я вижу, с Эдгаром не поладили? Посидите секунду, я попробую с ним столковаться, а потом мы с вами все это обсудим в кафе.” Евгений застучал в дверь, громко заорав: “Мистер По, именем закона, откройте! Федеральная полиция!” Изнутри раздалась смесь рычания с визгом, дверь резко приоткрылась, и над ухом русского денди просвистела бутылка из-под рома. Выдержав паузу, Онегин повторил маневр в ином варианте, прокричав в скважину замка: «Дорогой Эдгар, это была шутка, никакой полиции, я ваш коллега,  русский поэт.» На этот раз послышался хриплый скрежет, похожий на карканье ворона: «Убирайтесь к дьяволу в свою снеговую уродину!» Затем дверь опять приоткрылась и макушку Евгения пробороздила бутылка из-под русской водки. Интервью окончилось.
Глава XXI.  В кафе печальный Бодлер, с перевязанной головой и скособоченный на левый бок, рассказал, как было дело. Он приехал в Америку  к любимому поэту показать тому переводы его стихов и новелл. Бодлеру не повезло: он попал к По в паузе между запоями, когда тот был особенно злобным. Он нашел переводы подслащенными на французский манер и страшно разозлился. Кончилось тем, что он тут же на глазах напился и начал, как сказал грустный Шарль, выпендриваться. То нацепит черную деревянную маску ворона и давай лезть целоваться с криком «Карр-Шарль! Карр-Шарль!»,  то двинет на тебя тяжелющим медным маятником, который у него висит в большой комнате, то кричит «в колодец сброшу!» и начинает угрожать пистолетом. И наконец это – француз показал на голову и ребра, умолчав о подробностях. «Вы сами убедились, какая это свинья! – заключил Бодлер – спился и свихнулся, труба!»
Глава XXII.  “Ладно, черт с ним, - молвил Онегин, – поедем в Европу, вы мне поможете отыскать другого подонка. Он убил моего лучшего друга.”
Глава XXIII.  В Париже они разыскали Дантеса, и Онегин отстрелил ему правое ухо. С тех пор до конца своих дней пэр Франции стыдился снимать шляпу перед дамами.
Глава XXIV.  Евгений и Шарль еще разок посидели в кафе на Монмартре, выпили бордоского, помянув при этом достославного мэтра Монтеня, жителя мест, давших название этому напитку. И Онегин, которому не давали покоя подвиги лорда Байрона, двинулся к Гибралтару, намереваясь его переплыть.
Глава XXV.  Он переплыл из Европы в Африку, одолев Геракловы Столбы и побив рекорд хромоногого британца. Арабы словно ждали его и тут же, связав русского бездельника, продали его в рабство, куда-то в глубь континента.
Глава XXVI и последняя.  Далее сведения о нем становятся редкими, отрывочными и сомнительными. В центральной Африке ходили слухи о том, что некий русский маркиз некоторое время жил на вершине Килиманджаро, а потом был переводчиком у знаменитого мистера Ливингстона, путешественника и географа, и даже спас ученого от смерти, вытащив его из пасти льва.. В Габоне, на берегу океана, кто-то видел старинный обомшелый камень, на котором большими буквами было грубо высечено по-английски:

«ЮДЖИН ВАНДЖАЙН РАШЕН ХИРОУ»

8 – 11 января 2000