Проклятый лай. Я тоже в щенячьем возрасте лаял на каждого, кто проходил мимо дома, где жили мы с хозяином. Но получив несколько раз по морде, желание обругивать всё что движется отпало, да и рука Феди, как его называли друзья, была слишком тяжела. Фёдор Николаевич был конвоиром в тюрьме. Меня он к себе взял в пятимесячном возрасте и сразу начал обучать различным командам. Занятия мне давались легко, были случаи, когда он мог хлопнуть меня по носу или дать пинка, но это случалось редко. При большом росте и могучей силе в моём воспитании он использовал только свой волевой и подчиняющий голос.
Вскоре Фёдор Николаевич взял меня с собой на службу. Мы обходили периметр, проверяли машины, въезжающие на зону, сопровождали заключённых, учили новые команды или просто отдыхали, играя с мячом или палкой. Служба нравилась, так как вся работа для меня была не более чем игрой.
Хозяин любил со мной общаться. Он открывал свои сердечные тайны, рассказывал о проблемах на работе, я его всегда прекрасно понимал и старался помочь жалобным поскуливанием или радостным лаем. Однажды придя домой в подавленном состоянии, он завёл очень туманную речь:
- Когда-нибудь и тебя вышвырнут из этой тюрьмы, как выжатую поломойную тряпку. Сколько ты не работай им всё равно кто ты: пенсионер, отслуживший здесь 30 лет или старый породистый пёс, который не может перемахнуть через метровый барьер. Пустота. Я больше ничего не умею делать, ни-че-го.
Вскоре он умер от непонятной болезни. Меня, как служебную собаку, отдали молодому конвоиру. Тот невзлюбил, как он выражался мой «лохматый вид» и оставлял меня после смены в вольерах при зоне.
И сейчас, вспоминая всё это, я слышу проклятый неугомонный лай. Каждый вечер, когда здесь оставляют какого-нибудь пса, тот сразу заводит жалобный вой, в надежде что его хозяин вдруг повернётся и возьмёт к себе домой. И тут вся хвостатая публика заводит заунывный плач на двадцать голосов. И каждый старается, чтобы услышали именно его. Работают здесь посменно и поэтому каждые два дня состав меняется, но визгливый лай слышен постоянно.
Егор - конвоир с которым я работаю, всегда являлся по часам. Он был скрупулёзен и точен. Но главной его чертой было равнодушие. Равнодушно он относился к службе, считая что попав сюда, был наказан судьбою, надменно относился к сослуживцам, которые по его мнению были глупы и не заслуживали, чтобы даже с ними здороваться. И ко мне он был равнодушен. Я видел любовь ко мне Фёдора Николаевича, видел злобу соседей, живших по соседству с нами, но всё это было так свойственно и обыденно поведению любого живого существа. Мне всегда было понятно за что меня любят, за что ненавидят, за что ласкают, а за что бьют. Но становится так по-собачьи обидно, когда я не вызываю у человека никаких эмоций и чувств, словно меня и нет вовсе. Чувство вызывает ответную реакцию, а бездушье рождает тоску и смертельную апатию. Даже я- служебный пёс могу понять подобные человеческие эмоции.
Сегодня нам поручено проверять партии, с вновь прибывшими заключёнными.
-Искать,- скомандовал Егор, указывая на машину с тремя осужденными.
Я принялся обыскивать машину. Обычно в автомобилях, для конвоирования заключённых, находится не более двух осужденных, но в этот раз их было трое. Такое бывало и не раз, так как даже трое заключённых в наручниках и без оружия редко, что могут противопоставить, трём вооружённым охранникам, находящимся в машине, только в этот раз я почуял что-то подозрительное и подал голос, предупреждая об опасности.
-Что такое?- Егор подошёл и всмотрелся в мои глаза, будто пытаясь понять, о чём я думаю.
Вдруг в кузове послышалась суматоха и прозвучали выстрелы. Выскочил человек и бросился к водителю, я тут же ринулся в его сторону. Водитель, всегда носивший с собой оружие, охладил пыл нападавшего пистолетным выстрелом, тот с пробитым плечом ринулся бежать, но быстро успокоился, услышав выстрелы охранника с вышки. За секунду до этого из кузова вылетел ещё один заключённый и кинулся на Егора, завязалась драка. Егор в панике окрикнул меня. В мгновение я оказался рядом с ним и уже держал нападавшего мёртвой хваткой чуть ниже шеи.
Вечером я был вознаграждён сытной едой и похвалой всех тюремных охранников и конвоиров.
Что подстегнуло осужденных сбежать именно на территории зоны мне неизвестно. Быть может в страхе перед заключением они решили совершить столь странный и глупый поступок, но за свою собачью жизнь я понял, что люди часто поступают подобным образом.
Следующие две недели Егор постоянно таскал меня на полосу препятствий, мы репетировали задержание, и повторяли множество команд. Всё это походило на какой-то тест, словно по его итогам решалась моя судьба. И что страннее всего, это то с каким рвением Егор заставлял меня проходить снова и снова эти препятствия, появлялось чувство, что он готов выполнить всё сам, на глазах у комиссионной группы пристально наблюдавшей за нами. Тринадцать лет для собаки это не мало и здоровья моего не хватало, чтобы преодолеть все эти мучительные испытания.
По окончании одной такой тренировки к Егору подошёл, один из членов комиссии и спросил.
-Сколько лет ему?
-Одиннадцать,- соврал Егор
-Не стоит заступаться за этого пса, он здесь проработал больше этих одиннадцати лет и если я не ошибаюсь, Фёдор Николаевич, ныне покойный, привёл его на подготовку к службе двенадцать лет назад.
-Но всё же за всё это время, он заслужил участь лучше, чем вы отводите остальным своим собакам,- в голосе Егора прозвучала жалость и обида.
-Поверь я сам был бы рад уберечь этого старого пса от подобных вещей, но по другому, ты знаешь, никто из нас поступить не в праве. Так сказать, дорогу молодым,- с холодной и презрительной улыбкой член комиссии посмотрел мне в глаза. Я тут же понял, что решать собачьи судьбы ему не впервой. Да, быть может, я старый и никчёмный пёс, хотя этот человек, решивший меня судить, больше похож на облезлую дворнягу, на ту дворнягу, которым даже кличек не дают.
-Может за оставшееся время я смогу что-нибудь придумать,- с надеждой взглянул Егор, на человека, чьи вид и надменность породили в нём дикий приступ ярости и гнева. Он словно увидел своё отражение.
-Нет. Сегодня. Всё решите с этим псом сегодня. Вы, конечно, можете попросить кого-нибудь другого. С подобной задачей справится любой охранник.
-Нет уж, я сам…
Меня отвели в вольер и досыта накормили. За годы службы я видел, как старые и негодные к службе псы пропадали, после неудачных смотров перед комиссией. И сейчас мне придётся также сгинуть. Я был прислугой, средством, той поломойной тряпкой, которую упоминал Фёдор Николаевич.
Через час Егор вместе с одним из охранников вывел меня в лес, находившийся недалеко от тюрьмы.
-Сидеть,- скомандовал Егор.
Я сел возле высокого и могучего дерева, выделявшегося среди всех, своей пышной и раскидистой листвой.
-Сань, подержи его аккуратно за голову, а то я боюсь промахнуться,- Егор не смотрел на пса, он был спокоен и, казалось, что равнодушен как никогда.
Собака пыталась вырваться из рук охранника.
-Держи крепче, не хватало ещё тебя подстрелю!- крикнул Егор, пытаясь не поднимать глаза на неугомонного пса.
-Стреляй скорее!,- сказал охранник и отвернул голову, боясь быть забрызганным кровью.
Звук выстрела вырвался из мелкокалиберной винтовки и взлетел в небо вместе со стаей птиц, сидевших высоко в кроне деревьев. Двух людей напугал оглушительный визг окровавленного пса. Пуля пробила ему шею. Собака судорожно носилась вокруг своей оси, пытаясь зализать кровоточащую рану. Егор громко выругался на охранника и бросился к псу, пытаясь остановить рукой кровотечение, через секунду он пришёл в себя, повалил собаку на землю, прижал её шею коленом и выстрелил прямо в голову. В лесу стало очень тихо, все застыли и только лапы мёртвой собаки дёргались в последних конвульсиях, словно пытаясь сбросить что-то невидимое и бесформенное.
Егор взглянул на пса и зарыдал навзрыд, прикрыв лицо красными от крови ладонями.