Слабые крепления

               
 За нашей улицей - широкий и глубокий овраг. Тянется он далеко за поселок, в поле. Зимой к нему собирается почти вся ребятня. Кто приходит на лыжах, кто тянет за собой санки, а самые нетерпеливые прибегают прямо из школы и, пока не появятся с хворостиной или ремешком рассерженные родители, успевают без счета скатиться с излюбленных горок на своих потертых ранцах, в новых куртках.
  Вжик, вжик, вжик! - проносятся в стороне от меня лыжники. Ух, ух, ух! - поочередно слетают они с трамплинчика. Весело им, жарко! А я в сугробе сижу, посередине склона. Левая лыжа рядом торчит, правая вниз укатилась. Столько снегу набилось в валенки, под полы и воротник пальто - без слез не выгребу. В лицо и руки будто кто-то иголками шпыгает. Зябко. А обида еще больше -  с самой что ни есть пологой горочки упала!
   Завидую мальчишкам, в том числе однокласснику Ваське Трунову, хоть и он всякий раз кубыряется вверх тормашками и ныряет головой в сугробы. Зато Васька настырный: без задержки взбирается наверх и смело ставит лыжи на край пропасти. Ничуть не боится. Выбирает довольно крутые склоны, лезет туда, куда иной взрослый не решится.
   - Не  дури, не   возьмешь, - кричат  ему  ребята. - Только лыжню  портишь.  Уходи  к  малышатам.
   - Еще  чего! Скажете тоже, - упрямится Трунов. - Я   круче  откосы   брал... Вот   только  крепления   подводят.   Слабые очень.
   Сочувствуют ему мальчишки. Но свои лыжи никто не предлагает. Каждый боится, что сломает невзначай. Не я одна удивляюсь: из какого же материала слеплены его лыжи, и как это ни одна из них до сих пор даже не треснула? Ведь носится, как неугомонный.
   Вот опять -  ч-ч-ирк! - как при взрыве подхватывается столбом снежная пыль. Сначала выскальзывают оттуда лыжи, затем комком выкатывается - не понять, где руки, где ноги - Васька! Словно ежик, разворачивается неподалеку от меня… Весь облеплен. Что дед Мороз. И обряжать не надо. Прямо бери и ставь под ёлку.
   - Ты что? Плачешь? - спрашивает Трунов удивленно.
   Мальчишки ругают его за исковерканную лыжню, - не слышит. Ему и самому не рай, а торопится мне на помощь. Помогает подняться, отряхнуться, бежит вниз  за моей  правой лыжей. На ходу сбивает с себя снег - с шапки, с ватной курточки, со штанов. Поднимаясь обратно, подбирает свои лыжи. Васька поселился на нашей улице летом. Приехал с родителями с севера. Много такого рассказал - дух захватывает. И на белых медведей охотился с отцом. И на льдине как-то ночь провел. И была у него однажды температура сорок два градуса. А что, может, и  впрямь ему наши горки, что семечки?  Вот раздобудет новые крепления... Скорее бы!
   - Держи, - протягивает  Трунов   лыжу. -  Главное,   страх в себе   побори.     И    тогда  любой склон  осилишь.   Если,  конечно, - он  тяжело  вздыхает и почему-то отводит глаза, - если,  конечно, крепления не   будут душу выматывать.
   Он отходит, карабкаясь по склону наверх. Бреду по следу за ним. В овраге многолюдно, и мы ничем не выделяемся в шумной, беспорядочной ораве мальчишек и девчонок. Все одинаково вывалены в снегу, у каждого ноги давно мокрые и холодные, кончики пальцев одеревенели. Хорошо!
   ...Вечером я отогреваюсь у раскаленной плиты. Одежда и обувка сушатся. Мама ушла в спальню, дает лекарство больному дедушке. Папа читает за столом журнал и одновременно слушает меня.
   - А, врет он все, ваш Трунов, - отмахивается папа. - Какие с ним в его годы приключения? Книжек  начитался и теперь вас дурачит. А вы уши, как лопухи, поразвесили… И с креплениями он мудрит. Ты вот завтра не поспи до обеда. Каникулы каникулами, но долгий сон не в пользу. Выйди утром раненько в овраг. Увидишь и убедишься…
   - Что я увижу? Что,  пап?
   - Э, нет, Сама, сама...
   Мне ночью снится наш поселковый магазин. Я пробиваюсь в толпе к прилавку и через головы покупателей тяну продавщице деньги. Я нигде не вижу Трунова, и мне боязно, что ему не достанется отличных лыжных креплений. Уже не так много их остается на стеллажах... Ура! Мы гурьбой бежим к оврагу. Васька напяливает очки мотоциклиста, поправляет шапку и резво срывается на лыжах в пропасть. Через мгновение он птицей вспархивает с трамплина, разворачивается над улицей. Чудно! Проплывает над нами. Счастливый! Не замечаю, как и я сама оказываюсь высоко над домами, над лугом. На ногах лыжи,   а снега  нет.  Пестреют  цветы,   порхают  мотыльки,   жужжат  шмели.   Мне     очень   тепло. Странно.
   -  Пора, Надюша. Поднимайся, - толкает   меня   папа. - Надюша!
   Я мычу спросонок, отворачиваюсь лицом к стене, натягиваю одеяло на голову.
   - Ну, вот-те на... - огорчается папа.
   Вспоминаю: пообещала ему подхватиться чуть свет. Так то вчера! Не зря же говорят, утро вечера мудренее. Хочется, чтобы папин голос оказался продолжением сна, а лучше, если бы у мамы был выходной, и она не ушла бы так рано на ферму доить коров. Мама за меня заступилась бы.
   - Потом   доспишь, -   не   отстает   папа.  - Надюша,   пожалеешь. Поторапливайся.
   - А уже началось? - шевелю я губами, но папа слышит.
   - Что?
   -  Ну,  в  овраге. То, о чем ты говорил...
   - Да,  да!  Смотри, опоздаешь.
   - А   там   один   только   Васька? - бормочу я.
   - Конечно. Он  скрытничает.
   Хм... Интересно     все-таки. И  что Трунов выдумывает такое, что никому не открывается? Ну, ладно. Так и быть. Добегу до оврага на несколько минут и обратно в постель. Сейчас вот отгоню дремоту.  Раз! - медленно   спихиваю  с  себя одеяло и сворачиваюсь невольно калачиком от холодка. Два! - не размыкая ресниц, усаживаюсь на кровати, опускаю ноги на пол. Три! - становлюсь в полный рост, потягиваюсь сладко-сладко и ныряю к отцу под полы пиджака.
   - Теперь зарядочку, умойся с мылом, почисти зубы - сон как рукой снимет, и согреешься сразу, - советует он, прижимая меня к себе и ероша мои волосы.
   - Потом, папа. Хорошо?  - хватаюсь  я одеваться. - Не поспею   вдруг!  - продираю   кулаками   глаза   и   смеюсь.   - Да   за день я сто раз выкупаться сумею в   сугробах,  не  то, что  лицо   помыть.
   - Не сомневаюсь, - разводит руками    папа. - Задаст тебе мама. Мы уголь  и  дрова в  основном   на что   тратим? Да на просушку твоих валенок и пальто.
   Укутываюсь потеплее. Ежась, выбираюсь из дому на свежий, морозный воздух. На улице начинает светлеть. В темно-синем небе над  горизонтом мерцает звездочка. Гремят ведрами женщины у колодца. На ферме за околицей  заводят трактор. У меня изо рта валит пар, как из самого настоящего паровоза. Громко хрустит под ногами упругий наст.
   Трунова я обнаруживаю в овраге за третьим от поселка крутым поворотом. Прячусь за трансформаторной будкой и наблюдаю, как он «елочкой» взбирается на лыжах по склону, а затем, отдышавшись, становится на край горки... Ой и чудак! Да разве не видит, что она почти пологая и к тому же без трамплинчика? С нее слететь любому мальчишке с нашей улицы - раз плюнуть. Он что, близорукий? Очки бы надевал. Кого стесняется?
   Не   выдаю  себя,   а   Васька   то потопчется  у  спуска,  то   оттолкнется   палками  назад.   Оглядится   вокруг  и  снова  те  же движения  повторяет.     Специально   что     ли  лыжню   на   старте   раскатывает? Наконец  срывается вниз.  Молодцом!   Но   на   середине   горки - не верю глазам  и цепенею - теряет  равновесие     и    дальше   едет   по снегу     на     спине.  Моментально подхватывается и, поспешно отряхиваясь, стреляет взглядом по сторонам. Смешной. Когда днем  при всем поселке барахтается в сугробе, - не краснеет даже, а тут,  в полном одиночестве, -  конфузится. С чего бы так?
   Через   несколько  минут стаскиваю рукавицы и щиплю себе пальцы, щеки. Не сон ли? Нет. Наяву Васька никак не осилит  злополучную горку. В четвертый раз уже пытается, и вот - опять неудача! Я в недоумении: сворачивает он к другому склону, потом пробует одолеть третий и удачно спускается лишь с того, который по силам и мне... И что он,   в  самом  деле,  все озирается  вокруг?  Как трусишка какой.
   Ой!..  Кажется, я догадываюсь… Неужели? Да неужели мне Васька вчера о себе говорил?! Как это он?.. Главное - страх побороть, и тогда любой склон осилить можно. Васька боится, что его кто-нибудь увидит сейчас! Ну и открытие! Днем при ребятах он не идет к малышевским горочкам. Знает, шмякнется с   них   раз-другой,   быстро   раскусим, что он хваста, и засмеем. А с крутых склонов можно бухаться  сколько  угодно,   ссылаясь  на   слабые   крепления.   Никто   не попрекнет  в  трусости.
   Что-то   сдерживает     меня. Не, выбегаю из укрытия, чтобы запрыгать от злорадства и вдоволь посмеяться над Васькой. Выжидаю, когда тот спустится вниз, медленно и задумчиво бреду домой. Над заснеженными   крышами   струится   из   труб   белесый   дым.  Хлопают    калитки. Мальчишки  и  девчонки   уже,   наверное,   пробуждаются. Нет,   я  никому  ничего не   расскажу. Кроме   папы, конечно.  Мне почему-то верится:   не пройдут   для  Васьки даром   тренировки.   Не  завтра, так  через   неделю он  перещелкает,  как орешки,   все склоны  в  овраге, непременно откровенно   признается  нам    в  сегодняшней  своей  слабости.