Памяти отца
Это было месяца через два после того, как ты в то утро ушел от нас на работу, приехал на Рижскую, мимо церкви – под ярчайшим солнцем того палящего мая – добрался до приземистого здания своего института – чтобы уже не выйти живым из той знакомой двери и никогда уже не вернуться домой. Никогда.
В тот день – двадцать третий по счету майский день семьдесят девятого года – ты добирался до места службы не на машине, а наш "жигуленок" цвета соленого огурца так и остался в гараже, чтобы ждать тебя, твоих умных, умелых, твоих незабвенных рук.
Не дождался. А ты так любил его. И, наверно, он – тебя. И вот минуло два месяца после тех мучительных солнечных дней, когда весь мир словно был залит тягучей смолой нашего горя по тебе и без тебя, а я всё не мог пойти в гараж, отпереть замки, потянуть и распахнуть его тяжелые ворота.
Но пришел день, когда я пересилил себя и пошел один в тот гаражный "шанхай", где среди прочих был и наш домик для "жигуля". И я отпер ворота, распахнул – и увидел в полумраке знакомый оливковый багажник. И вдруг – ударило по глазам.
...В тот последний день ты ездил на дачу – дня за четыре до смерти – ты сажал картошку под солнцем, когда мама – после страшной операции лежала в экстренной хирургии 1–ой Градской, а я был далеко, под Ленинградом, в бывшем Царском Селе.
Ты ездил сажать картошку и, наверняка, перетрудился, перегрелся под тем жгучим "активным" солнцем... И это, и мамина болезнь, и еще многое, многое, вся твоя недолгая, и такая огромная событиями тягостная жизнь – разорвали твое большое сильное сердце.
Ты возвращался вечером – из нашего любимого Тупиково, небыстро ехал по пыльному проселку – и пыль тупиковской дороги плотным светлым налетом покрыла багажник машины.
И на этом припорошенном пылью багажнике – была твоя рука, остался отпечаток твоей ладони – отчетливый след – как если б ты машинально коснулся пыльной поверхности – вот только что.
Рука.
Твоя все умевшая честная большая рука.
Она была передо мной. А тебя не было. Только след – твой последний, случайно сохранившийся след.
И я стоял и смотрел на твою родную руку. Смотрел и думал. И не стоит говорить о том, что чувствовал я в те нескончаемые мгновения – когда, оцепенев, не мигая смотрел на этот болотно–зеленый отпечаток.
И я был рад, что вижу его – один, без всех, что никто больше его не видит. Это было... нелегко.
А постояв, я вздохнул, взял тряпку – и... стер твою руку. Смахнул пыль... Началась наша новая жизнь.
А осенью мы ели ту картошку – и думали о тебе.
Октябрь 1993
Этот рассказик вошел в мой сборник "Мгновения", вышедший в Ганновере в 2000 году