Примерно в то же время, как я испытал на себе охоту, я опробовал рыбалку. Врач-стоматолог Спарилуп Николай Филиппович, с кем я работал, был очень заядлым удочником. Не проходило недели, как он на своем стареньком мотоцикле «ИЖ» с люлькой отправлялся на какой-либо зарыбленный водоем. Николай Филиппович был местный, Пискуновский, известен, как врач от бога. Отец его погиб в первый год войны, мать поднимала троих детей сама, колхоз ей помогал, как мог. Все дети получили высшее образование. У него была жена Мария, красавица-казачка, учитель-методист химии и биологии, и двое детей, ждали третьего. Его везде знали, как своего, считали за честь, когда он приезжал на какой-нибудь пруд порыбачить. Он всегда много рассказывал о рыбалке, при этом так загорался, что однажды я не устоял и согласился поехать с ним на ночь.
После работы в пятницу вечером мы накопали червей. Филиппович показывал, где копать, каких червей отбирать, я лопатой переворачивал пласты навоза пустого скотного двора. Удочки у меня не было, он взял для меня из своих запасов. Еще до захода солнца мы приехали на один из трех Петровских прудов, размером в два футбольных поля. Вверху били родники, вода сбегала из одного пруда в другой по специальной с запорным краном трубе довольно большим и шумным потоком и далее исчезала вдали, мчась в известный своей чистотой даже в Европе Зеленчук, который через десяток километров впадал в Кубань.
Пруд сторожил один из пенсионеров, благодушный, с прибаутками дед Кузьма, у которого после войны не было ноги, он добирался на пруд «сторожевать» на стареньком горбатом «Запорожце» с ручным управлением. Дед Кузьма как раз ловил рыбу на примитивную, без поплавка, удочку с уродливым удилищем из акации, не вынимая изо рта толстую с палец самодельную сигарету из газеты и домашнего самосада . Уже лежало штук пять сазанов больше килограмма каждый. Когда он в очередной раз сворачивал свою неимоверную сигарету, он приговаривал: «У меня табачок – Самсон, сначала тянет на девок, а потом на сон».
Филиппович забросил обе удочки: свою и «мою». Поплавки стояли на гладкой воде неподвижно, хотя вокруг всплески хвостов рыб возникали различной высоты. Рыбы было много. Дед Кузьма поймал еще двух толстолобов и перестал рыбачить. Довольно!
Прошло минут сорок, как Филиппович дернул свою удочку и вытащил…плотву. Дед Кузьма протянул мне свою сучкастую удочку: «На, моей!» Я насадил крупного белого червя и забросил подальше… Никаких движений. Солнце спряталось за горизонт, сразу стало темнеть, сказывалось наличие кавказских гор. На равнине в средней полосе Рязанщины летом в июле долго светло. Филиппович неожиданно дернул удочку и к всеобщему удовольствию выволок через время толстолоба на кило.
Несколько раз мне казалось, что леску деда повело, и я тут же подсекал, но наживка была не тронутой. Дед Кузьма удивился: «Не клюет? А ну-ка…» Он вынул снасть, осмотрел насадку, трижды плюнул на червя и вновь протянул мне удилище. Я забросил недалеко, куда он показал почти у берега, и почувствовал сильный рывок лески. Я стал тянуть, но мне показалось, что удочка мне не поддается. «Тише, тише. Не тяни так!» - посоветовал дед Кузьма. Филиппович прибежал посмотреть, оставив свою удочку без присмотра. Минуты три я выводил леску из сопротивления неведомой силе, пока наконец показалась голова сазана, который никак не хотел вылезать на берег. Дед Кузьма оглушил его палкой по голове, только тогда он сдался. Сорок два см длиной! Восемь спичечных коробков в длину и еще полкоробка!
Уже было совсем темно, но я намотал леску на указательный палец и вновь забросил, перед тем предложив плюнуть деду Кузьме. Палец тут же затянуло леской до боли и, перехватив леску двумя руками , я снова испытал радость удачи. И в третий раз – плевок три раза, заброс, дерганье леской за палец, вытащил!
Филиппович уже смотал удочку, и мне пришлось прекратить из-за солидарности и пойти спать в домик на лежаках. Рано утром дед Кузьма обещал нас поднять.
...Сразу я не мог понять, почему леска обмоталась за мою ногу, и ногу мою тянет в пруд… Когда я проснулся, Филиппович работал обеими удочками, еле успевая поправлять наживку, иногда меняя ее. Я снова взял дедову удочку, а так как дед делал обход прудов, я сам трижды плюнул на наживку. К радости моей поклевка последовала сразу, и вечерний опыт помог быстро выбросить на берег очередного «крокодила». Филиппович уже не справлялся с двумя и еле успевал выхватывать одной удочкой.
Вдруг бамбуковое удилище разъединилось, и Филиппович закричал, показывая рукой: «Смотри, удочку утянул !» Мы замерли от такого зрелища. Часть удилища, как торпеда, стремительно уплывала в середину огромного пруда, в обе стороны расходились заметные волны, как от игрушечного катера. Через минут десять прямо на середине «катер» остановился. Кусок удилища почти был невидим, но поплавок отчетливо блестел на июльском утреннем солнце. Я мгновенно оказался в воде, успев на ходу разуться и раздеться до трусов. Через пятнадцать минут я затаенно подплывал к все еще неподвижной видимой снасти, боясь, чтобы только рыба не двинулась с места. Зажав тонкий прут бамбука во рту, я медленно на спине поплыл к берегу. Когда я увидел так далеко берег, я подумал, не может быть. Так быстро так далеко я не мог уплыть. Дважды я отдыхал на спине, чтобы не сбить дыхание и равномерно, без волнения, плыть дальше, как ни в чем не бывало. Был страх, что меня рыбина потянет и потянет не туда. Но никто не сопротивлялся, порой казалось, что на крючке и нет никого…
Осторожно встав на ноги у берега и передав конец удилища Филипповичу, я провел ревизию лески. Мои руки в воде коснулись скользкого и холодного, огромного, как поросенок, тела рыбы. Я резко выкинул под живот подводного чудовища на берег. Сазан широко раскрывал рот, глядя непонимающими глазами на белый свет…Такого тут давно не ловили!