Жизнь как она есть... кн. 1, кн. 2

Яков ГОЛОДЕЦ-
КРАСИЛЬЩИКОВ

 
ЖИЗНЬ,
КАК ОНА ЕСТЬ…

Биографическая повесть

«ЧЕТЫРЕ ЖИЗНИ»

Издание четвертое, дополненное

Жизнь первая «УТРО»

«Альма-матер»

Москва 2009

Голодец-Красильщиков  Я.С. Жизнь как она есть... «Четыре жизни». Биографическая повесть-хроника.  Жизнь первая «Утро». М.: Издательство «Альма-матер», 4-е дополненное издание  –2009 -  486 стр., прил., илл. 




 


1935 г.

   © Компьютерное редактирование и корректура выполнены автором
  © Издательство РОО ИВТ «Альма-матер», 2009      
  © Я.С. Голодец-Красильщиков, 2009, издано за счет автора
        Все права принадлежат автору


         Светлой памяти всех моих родных, погибших
 в период сталинских  репрессий или от фашистских извергов, а также скончавшихся по старости или по болезни в разные годы. 
 Пусть упокоятся их души с миром на ложе своем!Амен!

СЛОВО К ЧИТАТЕЛЮ

Дорогой читатель! В этом издании много дополнений и иллюстраций к сказанному ранее, что и позволило задуматься о еще одном варианте моей повести. Вообще говоря, дополнять можно бесконечно, ведь известно, что «лучшее,  враг хоро-шего». Все-таки я решил не отказывать моему читателю   в удо-вольствии, увидеть фотоизображения мест, о которых здесь идет речь. Не все они одинаково хороши в исполнении, но у меня просто не поднялась рука, чтобы выкинуть их из книги, или не включить их в нее. Надеюсь, что вы поймете меня. Включил я свои стихи, более или менее подходящие к месту. Впрочем, если вам надоело читать мою книгу, то можете с легкой совестью отложить ее в сторону, довольствуясь предыдущим изданием. Ничего особенного не случится!
Дорогие читатели! Мне бы хотелось напомнить Вам, что я литературного института не кончал, ни на каких «авторских» курсах не учился. Поэтому мои фразы порой корявые, неук-люжие, и  могут быть, несогласованны между собой. Но я хочу сохранить в целости все так, как я говорю, пишу. Это мое «Я», мой голос.
Я прожил большую жизнь. В моей памяти сохранились события далеких двадцатых и тридцатых годов ХХ столетия. Живут во мне воспоминания о дорогих для меня родственниках, окружавших меня заботой, оказывавших мне всяческое вни-мание. Через всю жизнь прошло чувство любви к маленькому еврейскому местечку Озаричи в Белоруссии. В нем жили: дед Гилер и бабушка Хая-Неся Голодец.  У них протекли первые три года моей жизни. Туда привозили меня на лето почти ежегодно до самого 1940 года.
Эти воспоминания,  своеобразный  дар  памяти дорогим для меня людям, о которых я и буду рассказывать. Об одних более подробно, о других менее. Это мои личные воспоминания,  в них могут быть, по вполне объективным причинам, опреде-ленные неточности.  Прошу не судить меня строго. Пишу, как знаю и умею. Пишу что помню. Мой рассказ может быть хро-нологически последователен, но может отойти от изложения событий во временном интервале. Все может быть. В любом случае это хроника семьи Голодец и моей личной жизни,  а они,  в определенной степени, поучительны.
Не исключено, что я не успею дописать при жизни свои воспоминания. Что ж, все в руках Г-да. Как говорится, что вышло, то вышло. Надеюсь, что в случае чего, мои наследники сумеют распечатать из компьютера написанное мною, прочитать и опубликовать.
В моей жизни случилось невероятное,  вдруг получаю Интернет-сообщение из США. Оказывается, что Миша (Майкл) Бельфенбейн мой племянник: он внук моего дяди Миши! Вот это да! Завязалась переписка и, что из этого вышло, читайте сами.     Кроме того, я счел необходимым ввести в повесть рассказы о тех или иных моментах, проходивших в то время в стране: «Челюскинская эпопея», «Дело врачей», преследование евреев («Космополиты»), «Хрущевская оттепель» и др. Это полезно знать новому поколению не только РФ, но и других стран. В тоже время это вписывает повесть в реальные исто-рические рамки. Этим, в сущности, вызвано именно это, четвертое по счету издание.
В любом случае, я уже сейчас хочу сказать: читайте, мои дорогие, все написанное мною, правда, такая, как я вспоминаю ее сейчас!
      
Яков КРАСИЛЬЩИКОВ   
Хайфа-Москва, 2004-2009 гг.


Спешите делать людям добро
Хоть немного, пусть самую-самую малость
Вам это не стоит совсем ничего.
Зато от  сделанного
Чувство счастья осталось!   

Март 2003 г 
                Хайфа









Часть 1. ОКНО В ЖИЗНЬ





Я все познал:
И счастье, и печаль,
И ревность, и тоску
И горечь униженья,
Когда тебе плюют, плюют в глаза,
А ты молчишь и только кулаки
Сжимаешь в исступлении.

Но через годы горького ненастья
Я шел вперед, наперекор судьбе,
Не покорился
И безмерно счастлив,
Что сохранил себя
    в себе!

              17 мая 1962 г.



Сейчас я это горько сознаю
Мой возраст, возрастной предел,
Как будто бы стою я на краю,
Перешагнув земной водораздел.
Как будто бы в даль прошлую ушли
Мои желанья и мои мечты.

Но не окончен разговор с судьбой,
Не кончен бал, не сведены счета,
Открыта мне сияющей звездой
Вся суета земного бытия.
И, все-таки, живут в моей мечте
Несбывшиеся страсти, как во сне.

 Ничто не вечно на земле родной,
Со временем приходит к нам покой.

         12 мая 2003 г.
                Хайфа

   





     УТРО

Я родился в Москве, в 6-й градской больнице (Новая Басманная улица) 14 ноября 1922 года. Отец Мой Соломон Кра-сильщик, умер от скоротечной чахотки, простудившись в редак-ции во время подготовки к выпуску очередного номера газеты «Гудок», вскоре после моего рождения. Я его совсем не знаю. Малюткой меня отвезли к моей бабушке Хае-Несе в Озаричи (Белоруссия), где проживала в то время многочисленная семья моего деда Гилера Голодец. У них я пробыл до трех лет, а потом мама Сима Голодец увезла меня в Москву.
Из самых ранних детских впечатлений врезалось в память солнечное утро. Я в короткой рубашонке, босиком выбегаю на двор нашего дома в Озаричах. На руке у меня красная шерстяная ниточка – от сглазу. Теплый, прогретый летним солн-цем песок, охватывает мои ноги.  Я смеюсь, я радуюсь насту-пающему дню.  Во дворе кудахчут куры и грозный петух «стоит на страже» своего гарема. Петух кукарекает, куры квохчут. Красота!
Другое впечатление. Мы едем в Озаричи! С утра в доме начинается суета. Собираются корзины, пакуются чемоданы. Отчим, дядя Миша, бежит договариваться с извозчиком.  Но вот
приезжает Дядя Миша, мы грузимся в пролетку и едем на вокзал. Приезжаем загодя и долго томимся в зале ожидания. Уезжаем с огромного Брянского (ныне Киевского) вокзала под вечер. Обычная посадочная суета. Вот мы в вагоне, заняли ниж-нюю полку, рассовали вещи, проходит проводник, внимательно осматривая пассажиров. Потом он зажигает в межтамбурном пролете свечу. Вагон погружается в полумрак. Неспешно бесе-дуют пассажиры, стучат колеса, мелькают станции и полустанки, я засыпаю под стук колес. Сквозь сон слышу названия проезжаемых станций: Почеп, Сухиничи… Просыпаюсь среди ночи оттого, что поезд стоит. Спрашиваю: - Это Гомель? Отве-чают: - Нет, это Брянск, спи, спи. И я засыпаю. Наутро,  в окно я вижу много вагонов и радостно восклицаю «Гомель!».  Да это Гомель.

           ГОМЕЛЬ - город в Белоруссии, центр Гомельской обл., порт на р. Сож. Железнодорожный узел. 503,3 тыс. жителей (1991). 5 вузов (в т. ч. Университет), 2 театра. Краеведческий музей. Известен с 1142.        Интернет               

Сидим несколько часов на вокзале и ждем поезда в Калинковичи, который будет только вечером. Иногда выходим в
город, прогуляться, подышать свежим воздухом. Когда стал старше, то ходили гулять по главной улице и доходили до дворца Паскевича. Иногда спускались к реке Сож. Почти рядом с вокзалом большое серое здание Железнодорожного института.
Приезжаем в Калинковичи часов в 10 вечера.
 
КАЛИНКОВИЧИ, город (с 1926) в Белоруссии, Гомельской обл. Железнодорожный узел. 40,6 тыс. жителей (1991). Интернет               

В Калинковичах сидим в зале ожидания старого дере-вянного вокзала  и ждем поезда на Жлобин, который доставит нас на станцию Холодники. Наконец приходит поезд «максим», так звали его в народе, ибо он останавливался у каждого семафора. Вагоны старые, «допотопные», если опустить обе вторые полки, то образуется «крыша» над нижним ярусом!
В Холодники приезжаем поздно вечером. У вагона нас встречает дед Гилер. Мы грузимся в фуру и балагула  Лейзер, покрикивая на запряженных лошадей, везет нас в Озаричи, до которых, аж целых 18 верст! Я до сих пор помню эту дорогу.   Мы  проезжаем села  Домановичи,  Тидов, Тидовскую греблю  и через густой сосняк въезжаем в местечко. Проезжаем мимо окраинной улицы Андреевки, мимо каменной церкви, свора-чиваем налево и мимо аптеки, почты подъезжаем к дому. На дворе глубокая ночь. Вокруг нас радостно хлопочут Шмулик (Самуил), Гинда, Соня, Рахиль – брат и сестры моей мамы. Меня укладывают на кровать, и я крепко засыпаю…

Озаричи – еврейское местечко  в Калинковичском  р-не Гомельской области
               
У деда большой дом. У Сони, Гинды, Рахили свои ком-натки. Только Шмулик спит в «зале» на топчане около печки. Есть еще одна комната, которую дед ежегодно сдает в аренду райвоенкомату. Нужны деньги для прожитья и уплаты разных налогов. Там летом хозяйничают два командира, приезжающие в местечко для оформления допризывников.  Она называется «Мишина комната». В ней жил до отъезда в Москву старший сын Моисей Голодец, коммунист троцкистского разлива. Что же такое ТРОЦКИЗМ?  Сколько себя помню, это было позорное клеймо, от которого невозможно было отмыться.

Троцкизм, идейно-политическое мелкобуржуазное течение, враж-дебное марксизму-ленинизму и международному коммунистическому движению, прикрывающее свою оппортунистическую сущность леворадикальными фразами. Возник в начале 20 в. как разновидность меньшевизма в РСДРП. Название получил по имени идеолога и лидера Л. Д. Троцкого (Бронштейна, 1879—1940). Теоретические истоки Т. — механистический  материализм в философии, волюнтаризм, схема-тизм в социологии. Субъективизм, характерный для мелкобур-жуазного мировоззрения в целом, составляет методологическую основу Т. Являясь отражением антипролетарских взглядов мелко-буржуазных слоев населения, Т. характерен антикоммунистическою направленностью политических позиций, резкими переходами от ультрареволюционности к капитулянтству перед буржуазией, непониманием диалектики общественного развития, догматизмом в оценках событий и явлений общественной жизни. Взгляды и установки Т. были противопоставлены ленинизму по всем основным вопросам стратегии и тактики рабочего движения. Отправной точкой Т. является непризнание ленинского учения о партии нового типа. На 2-м съезде РСДРП (1903) Троцкий выступил в поддержку формулировки Л. Мартова по § 1 Устава, которая открывала путь в партию неустойчивым элементам. В вопросе о диктатуре проле-тариата — важнейшем положении Программы партии, он утвер-ждал, как и лидеры 2-го Интернационала, что диктатура станет возможной лишь тогда, когда социал-демократическая партия и рабочий класс будут наиболее близки к отождествлению, а рабочий класс составит большинство нации. В годы Революции 1905—1907 троцкисты, извратив идею К. Маркса о перманентной революции, выдвинули свою «теорию перманентной революции», противопос-тавив её ленинскому учению о гегемонии пролетариата в буржуазно-демократической революции, о перерастании этой революции в социа-листическую. Троцкисты отрицали революционность крестьянских масс, способность пролетариата установить прочный союз с кресть-янством, игнорировали буржуазно-демократические задачи первой русской революции и предлагали волюнтаристическую идею уста-новления диктатуры пролетариата в результате буржуазно-демократической революции (их тезис — «без царя, а правительство рабочее»).

   ЭТО «КЛАССИЧЕСКАЯ» ОЦЕНКА ТРОЦКИЗМА с позиций Сталинизма. А теперь посмотрим, как известный политолог В. Терещук представляет эту диалектическую проблему с учетом «подвижек» в наше время..
Троцкизм и диалектика         В.Терещук            

Восстановление капитализма на постсоветском пространстве вновь привело к обострению всех классовых противоречий. Усиливается классовая поляризация общества, громадные массы новых поколений выталкиваются в ряды пролетариата. Мировой характер современного капитализма не только не устранил возможность социально-экономических кризисов, но сделал эти кризисы международными и еще более разрушительными, что наглядно подтвердил кризис 1998 года, начавшийся в Юго-Восточной Азии, ударивший по России и Латинской Америке, после которого на латиноамериканском континенте с Венесуэлы началась новая волна социалистических революций. Эти кризисы вновь будут ставить поколения пролетариев перед необ-ходимостью включаться в революционную борьбу и изучать революционную теорию марксизма.
Любой человек, открывающий для себя революционную мощь теории марксизма и связанной с ним истории коммунистического и рабочего движения ХХ века, неизбежно "спотыкается о камень" троцкизма. Л. Троцкий, выступивший одним из руководителей Октябрьской социа-листической революции в России, стал одним из самых сильных критиков СССР, породившим целое международное движение – троцкизм, и созданный этим движением в 1938 году IV Интернационал.
Оценка троцкистского анализа истории революционного движения в ХХ столетии первоначально создает впечатление, что этот анализ история подтверждает, что он правилен:
- во-первых, сам Л. Троцкий и все течение троцкизма претендует на то, что именно оно есть последовательный революционный марксизм как про-должение революционной линии В.И. Ленина и противопоставляет себя бюрократически извращенному "сталинизму", что само по себе требует особого анализа;
- во-вторых, троцкизм обвинил "сталинизм" в извращении диктатуры пролетариата и формировании диктатуры бюрократии, что, вроде бы, нашло свое подтверждение в выступлении Н. Хрущева на ХХ съезде КПСС, обвинившем И. Сталина в "культе личности";
- в-третьих, троцкизм, начиная с работ Л. Троцкого, обосновывает невозможность построения социализма в одной стране, что, в конце концов, подтвердилось разрушением СССР (хотя потерпел поражение социализм не в отдельной стране, а целый "социалистический лагерь");
- в-четвертых, кажется вполне логичным, что понимание мирового характера современного капитализма предполагает необходимость его уничтожения в мировом масштабе, значит, это задача мирового проле-тариата, для решения которой нужна мировая революционная партия (Интернационал), которая во всем мире поднимет революционное восстание. Учитывая, что именно рабочий класс составляет самый организованный отряд пролетариата, такая партия должна быть партией рабочего класса, и революция должна осуществляться революционным авангардом рабочих, вооруженных революционной теорией марксизма, на воплощение которой сам троцкизм и претендует, и диктатура пролетариата должна быть властью рабочих советов по всему миру;
- в-пятых, ссылаясь на В. Ленина, Л.Троцкий выдвигает положение, разделяемое троцкизмом, что в эпоху империализма возможность всемирной пролетарской революции не только дозрела, но и перезрела, и капитализм продолжает существовать лишь потому, что в пролетарской среде господствует извращенное классовое сознание "сталинизма" и доминируют извращенные партии, которые отказываются вести пролетариат на всемирную революцию, - в троцкизме это называется "кризис революционного руководства".
Это не все, но наиболее "яркие" идеи троцкизма, определяющие избранную этим течением тактику, которую в сжатом виде можно выразить так: борьба против мирового капитализма - борьба мирового рабочего класса - борьба за осуществление мировой революции  - борьба за создание мировой революционной партии (Интернационала) - борьба в защиту революционной теории марксизма, воплощенной после К. Маркса и В. Ленина в работах Л. Троцкого (троцкизм) как важнейшее условие: создание оппозиционной партии, и дальше, в обратном порядке по указанной цепочке.
Таким образом, получается, что все дело в "правильности" теории марксизма: чтобы она была революционной, она должна быть троцкист-ской. ("Не существует ни одного другого движения, кроме троцкизма, которое представляло бы исторические интересы пролетариата как революционного класса" - утверждает Д. Норт в "Наследии, которое мы защищаем" - Гл.2), поэтому главное поле борьбы троцкизма - это теория марксизма и только потом революционная практика. Поэтому троцкизм есть непрерывная борьба внутри коммунистического и рабочего движения против всех иных претензий на революционный марксизм, которая неизбежно превращается в постоянную внутреннюю борьбу троцкистов за право "теоретического первородства".
ИНТЕРНЕТ

А ведь я очень любил моего старшего дядю и не мог представить себе, что он идет против советской власти.
У Миши в Москве жена Аня Мантель и две дочери Бетти и Женни. Имена,  как и полагается  правоверным большевикам, такие  же,  как  у  дочерей  Маркса.  Они  мои ровесницы, но Бетька старше меня на полгода, а Женька – младше на год. Когда Женьке исполнилось три года, ее тоже привезли в Озаричи, на поправку. Это  была  плаксивая  и  очень больная  девочка. Любовь стариков выходила ее. Она поправилась и хвостиком бегала за мной.
Еще  о  доме. Он стоял почти в центре местечка, и окна выходили на главную базарную площадь. Когда-то, во времена НЭПа  дед, которого я по примеру его детей, называл «папой», решил заняться москательной  торговлей. Но НЭП прошел, и  в помещении магазина разместилась промтоварная лавочка, а потом канцелярский магазин, который уже в 30-х годах прек-ратил свое существование. Как памятник НЭПу в огороде была выстроена кожевня, закуплены чаны и прочая необходимая мелочь. Папа и Самуил какое-то время работали в кожевне, обрабатывали кожи, вымачивали их в чанах. Но ничто не вечно, особенно в эпоху строительства коммунизма. НЭП кончился, и кожевенное производство заглохло на корню.  Папу, как вла-дельца предприятия и торговца, объявили «лишенцем», т.е. лишили прав выбирать и быть избранным. Были и другие мел-кие неприятности.
В доме, из главной «залы», была дверь в небольшой коридорчик, который выходил на террасу. С этой террасы можно было через крытое крыльцо сойти на центральную площадь или  же спуститься в огород. В более поздние годы я любил с этого крыльца любоваться августовскими грозами. Гром гремел над самой головой, а молнии сверкали прямо перед глазами. Я часа-ми мог смотреть на это буйство природы.
Огород казался мне в те годы огромным. 8-10 грядок, на которых росли огурцы, помидоры, морковь. По краю грядок были высажены кеяхи (кукуруза). Кое-где над грядками поднимали голову сонечники (подсолнухи). Это была вотчина бабушки, или как я называл ее, «мамы». Она как пчелка неутомимо трудилась над грядками и, надо сказать, труды ее окупались сторицей. Огурцы были вкусны, помидоры сладки, а морковь просилась в рот прямо с грядки. Утром, едва умывшись, я выбегал в огород и смотрел, не появились ли огурчики, и срывал прямо с ветки созревшие плоды. Со стороны огорода, под окном росла огром-ная вишня. Когда поспевали ягоды, то большие и сладкие плоды смотрели прямо на нас в окно. Откроешь окошко и с удоволь-ствием лопаешь, сколько хочешь.
И снова о доме. Обычно мы заходили в дом со стороны  двора через сени, слева от которых был вход в кладовку, а направо вход в кухню. Здесь стояла большая русская печь, на лежанку которой в ненастные дни мы забирались с Женькой и там я ее пугал «страшными» рассказами о русалках и домовых. Женька пугалась, жмурилась и прижималась ко мне, как бы ища защиты от нечистой силы. С кухни же был вход в спальню и в еще одну комнатку. Спали мы в одной кровати со стариками. Я на половине деда, а Женька с бабой Хаей. За кроватью была
наглухо забитая дверь в бывший магазин.
 
 
Семья Гилера Голодец в 1917 г. На руках у мамы годовалая Рахиль, а рядом Соня, у папы на руках Самуил, а рядом стоит Гиндочка. Стоят справа-налево: Боня (Вениамин), Миша, Яша, Сима (из архива Гинды).   Мне передал ее внук Максим).

Иногда  Женька  устраивала  мне на дворе  «концерт самодеятельности». Лихо, подбоченившись, выступая и припля-сывая, она пела свои любимые «куплеты»:

«Из колодца вода льется,
Вода мутная, вода.
Муж напьется, придерется-
Жинка виноватая».
Или -
           «Поезд мчится,
Рельсы гнутся,
У цыганки
Слезы льются».
Иногда пела нечто подобное вроде: «мил уехал меня не взял»…Я хлопал в ладоши, и Женька довольная своим дивер-тисментом убегала в дом или к подружкам. Когда началась радиофикация Озаричей, в репертуаре Женьки появился мест-ный фольклор:
«Мой дедушка Явхим
Радиолюбитель-
Ночью ставит под кровать
Громкоговоритель».
Во дворе громко квохтали куры, на Женьку недоуменно поглядывал хранитель дворового спокойствия петух, а она напе-вала и приплясывала. До сего дня помню эту незабываемую картину. Иногда, даже напеваю ее немудреные песенки.
Честно говоря, я не помню периодов, когда в Озаричах бывала Бетти, хотя она утверждает, что часто.
По пятницам с утра мама пекла блины и подавала их на стол с блюдечком растопленного сливочного масла. Вкуснота! До сих пор люблю блины со сметаной или медом. Потом мама начинала колдовать над взошедшим тестом и пекла хлеб. Хлеб пекли на всю неделю и хранили его в большом деревянном ларе. Мама также пекла и субботние халы из белой муки. До сих пор отчетливо помню вкус корочки только что испеченного бабушкиного хлеба. Теплый, почти горячий хлеб, было очень приятно запивать холодным молоком.

               
                Папа Гилер и мама Хая-Неся

Часто мама просила меня слазить в катух (подпечь), где обычно куры сносили яйца. Я забирал яйца и ползком назад выносил несколько яиц. За это я получал право полакомиться свежим яичком. По четвергам мама готовила сыр. Сцеживая через марлевый мешок топленое молоко, получала творог, большая часть которого помещалась под пресс (большой округлый камень) и через пару часов появлялся домашний вкуснейший сыр. Я очень любил пить стекающую из сырного мешка  сыворотку.
Мама была большая мастерица на всякие кулинарные вкусности. Ее фаршированная рыба славилась в местечке. Она готовила «гомулкес», «цимес» , «кугель» , «эссык-флейш»  и другие блюда с таким старанием, что ей мог бы позавидовать столичный кулинар. Вообще, в пятницу готовилась еда на два дня, не только на сегодняшний вечерний седер (ужин), но и на субботний обед.
  Обедали всей семьей обычно в «зале» за большим круг-
лым столом. Во главе стола восседал папа. Рядом с ним по заведенному порядку с левой стороны я, затем Шмулик и кто-нибудь из гостей. Справа – Женька, Рахиль, Соня, Гинда. Напротив папы Гилера было место мамы. Когда в пятницу вечером они приходили из синагоги, на столе горели две свечи в праздничных канделябрах, а перед папой лежали, прикрытые чистой салфеткой, две благоухающие халы. В «зале» на правой от входа стене, висели часы с боем, и ровно в восемь вечера начиналась субботняя трапеза. Под часами стояло высокое зеркало, украшенное  резной  рамой. Папа  читал кидуш , раз-ламывал халу и каждому давал по кусочку, выпивал крошечную (мельхиоровую) стопочку домашней вишневки и начиналось торжество бабушкиной еды. Папа Гилер и мама Хая люди рели-гиозные. Они соблюдают законы Кашрута, не едят трефного. Каждую пятницу вечером и в субботу утром они ходят в сина-гогу, которая была недалеко от нашего дома. В определенные дни они ходили на кладбище, чтобы поклониться родным могилам. В субботу летом папа, как правило, надевал чесучовый костюм, а мама красивое черное шелковое платье с кружевным воротником. Это был их праздничный наряд. Любо было смот-реть, как они медленно под руку возвращались домой с клад-бища. В такие дни я выбегал им навстречу, за мной увязывалась Женька, и мы не спеша, шли по улице домой.
В субботу утром обязательно пили «кофе», напиток из цикория с молоком. Жизнь протекала неспешно. Вечерами молодежь убегала на улицу, где, степенно парами, прогу-ливались по деревянным мосткам нарядные кавалеры в наки-нутых на плечи пиджаках, с выпущенным воротником белой рубашки, обутые в начищенные сапоги с калошами (в любую погоду) и длинноногие барышни в накинутых на плечи косынках. Шли, обмениваясь ленивыми фразами, обсуждая местные новости, сплевывая семечковую шелуху. Пришло время, и я стал прогуливаться «по мосткам тесовым вдоль деревни».
Мне уже было 16 лет, я тоже гулял с девочками вдоль местечка. Как-то, поджидая своих постоянных спутниц, я увидел Надю, хорошенькую девчушку, которая, как я знал, жила в бело-русской части местечка за мостом. В ней все было хорошо: маленькие ножки, обутые в белые сандалеты с белыми же носочками, юбочка клеш, белая кофточка, под которой уга-дывались бугорки девичьих грудей. Круглое миловидное личико венчали скромные карие глазки,  маленький красивый ротик.
   Мне 16 лет

Она запросто приняла мое предложение прогуляться по мост-кам. Мы ходили с ней долго, до позднего вечера, а когда я про-вожал ее домой, то набрался смелости и поцеловал. Она тоже ответила  мне поцелуем. Мы стали встречаться каждый вечер и прогуливаться  по мосткам.  Обычно  мы  шли до церкви, а по-том обратно  до конца  местечка,  то  есть до моста,  затем об-ратно и так далее. Я был интересным рассказчиком: говорил о строящейся Москве, о ее новых улицах и проспектах, о метро-политене и его подземных станциях,  рассказывал  о  том,  что  на  месте взорванного Храма Христа Спасителя будет сооружен грандиозный Дворец Советов, на вершине которого будет установлена сорокаметровая статуя Ленина. В общем, я мог говорить очень долго и увлекательно. Мы ходили с нею каждый вечер, и это продолжалось около двух недель. Однажды я уви-дел, что она шла вдоль местечка под руку с другим парнем. Я не решился к ней подойти,  хотя,  увидев  меня,  она  лишь  покрас-нела и потупила глаза. Вот такой конфуз.
Иногда  молодые люди собирались на крыльце сосед-него с Буниным домом дома Либерманов, и молодые люди с надрывом читали стихи разных поэтов, пели еврейские (на идиш) и модные песни. Помню один, довольно заносчивый юноша, трагическим голосом, театрально закинув на голову руку и слегка подвывая, читал  «Сумасшедшего» Апухтина. При словах: «Все васильки, васильки…», некоторые девицы пускали слезу. Иногда он же пел романсы и чаще других «Скажите девушки подружке вашей…». Пел, надо признаться, неплохо.
Но вернемся к нашему дому. За огородом шел неболь-шой луг, скошенная трава которого, в основном, составляла зимний рацион нашей коровы «Маньки». Далее было карто-фельное поле. Здесь мама по краям поля сажала бобы, иногда репку и неизменные сонечники. Еще я забыл упомянуть сарай, стоявший в конце огорода. В нем главными обитателями были куры и корова  Манька.

1. ДЕД АБРАМ ЛИБЕРМАН   

Почти впритык к нашему дому (со стороны главной улицы) прилегал домишко моего прадеда с бабушкиной стороны Абрама Либермана, колоритнейшего человека своего времени. Очень хорошо помню его. Вот он  стоит  во весь рост в комнате своего дома, головой упираясь в притолоку. Мы, маленькие, я и Женька, (Бетька утверждает, что она тоже принимала участие в этой возне, но ее я не помню) возимся возле его ног, пытаемся взобраться к нему на руки, он заливисто смеется и подхваты-вает нас на свои могучие руки. Мы счастливы, мы знаем, что сейчас дед Абрам начнет доставать из бездонных карманов брюк яблоки, сливы и другие «угощения». На нашу возню с улыбкой смотрят его жена баба Сейне-Двойре, а попросту баба Двойра и их единственная дочь Буня (сводная сестра  моей  бабушки  Хаи). В комнате  прохладно  из-за  низких окошек, рас-положенных чуть выше завалинки.
       Так выглядит семейное древо деда Абрама:

АБРАМ ЛИБЕРМАН (1837-1927) + ?
Хая-Неся Абрамовна 1882-1943
АБРАМ ЛИБЕРМАН + СЕНЕ-ДВОЙРЕ 1882-1933
                Буня  Абрамовна 1910-1992

Справа от входа печь, а за ней маленькая клетушка Буни,  куда я любил забегать. Она меня баловала, всегда ласкала и рассказывала разные истории, показывала письма, пришедшие из далекой Палестины, куда уехали еще до революции их родственники. Давала отклеивать марки с конвертов, на которых была изображена английская королева. В комнатке на стенах висели ее вышивки по трафарету: «смешной
паровозик с вагончиками», «домик с окошками»,  «цветочки».
Дед Абрам был весьма уважаемым человеком. В сложные моменты к нему обращались за советом жители месс-течка: евреи, белорусы, поляки и даже местный священник не брезговал его советом. Рассказывали, что до революции  уряд-ник  часто  советовался  с  дедом Абрамом по  сложным вопро-сам местечкового бытия. Дед был силен. Он мог остановить любую драку. Его чуть сгорбившийся силуэт излучал  силу, уве-ренность в себе, мудрость. Он никогда не болел и дожил до 90 лет.  Мне было уже 5 лет, и по какому-то поводу дед Абрам на-казал меня. Мне стало обидно до слез. Плача я вышел во двор, взял лопату и стал около его дома копать ямку. Мой папа Гилер спросил меня, что я делаю. Весь в слезах я ему сказал, что дед Абрам меня обидел вот я и я копаю ему могилку. Папуля страш-но на меня рассердился, отобрал лопату и дал пару шлепков. А через несколько дней дед Абрам умер.
Дело было так. Никогда не болевший дед Абрам, вдруг почувствовал себя плохо, у него поднялась температура, начал-ся понос. Среди ночи прибежала баба Двойра и попросила папу Гилера отвезти Абрама в больницу. Папа  запряг телегу, на нее с плачем и причитаниями водрузили деда Абрама. Дело было ночью, и в нашей местечковой  больнице  все  спали. Тогда  па-па повез его прямо в Бобруйск. По дороге дед Абрам попросил сделать остановку, слез с телеги, чтобы оправиться, а когда к нему подошел папа Гилер,  он был уже мертв. Горе мое было беспредельно. Огромное тело деда Абрама лежало на полу, его обмывали. Тут же сидели плакальщицы.            
            Я вышел из дома и присел на завалинке. Но вот пришел Раввин и прочитал молитву. Появились мощные парни. Они уло-жили деда на носилки, вышли из дома и понесли на кладбище. Я, было, пристроился к процессии, но меня прогнали в дом. Я вылез через окно и горько плача пошел по улице вслед уда-лявшейся процессии.
После смерти деда Абрама семья его жила бедно и очень нуждалась. Буня,  дочь  деда  Абрама,  была красивой и скромной девушкой,  многие пытались посвататься к ней. Но она выбрала Матуса Сурпина, обыкновенного с виду человека. Тот быстро вошел в семью,  и уже через  год принялся строить новый дом вместо старой хибары. Не  припомню,  удалось  ли бабе Двойре пожить в этом доме, но дом вырос быстро.





Матус и Буня в день свадьбы.
Единственная сохранившаяся фотография
Добротный, на высоком фундаменте, с просторной кух-ней дом. Матус и Буня очень любили друг друга и у них  пошли  дети: в  1933 – Фрида,  в 1935 – Абрам, в 1937 – Сема,  в 1939 – Давид  и в эвакуации, в 1942  – Соня.
Как сейчас помню, бегает по двору в короткой рубашонке и без штанов с тонким прутиком в руке двух-трехлетний Абрашка. Пристает ко мне, ему очень хочется со мной играть, а мне не до малышни. Подбегает пятилетняя Фрида, что-то ему говорит и уводит от меня. Абрашка идет за сестрой, оглядывается и грозит мне прутиком.
Муж моей тети Буни Абрамовны Либерман – Сурпин Матус Абрамович, житель местечка Озаричи Домановичского района Полесской области был серьезным деловым человеком. Многое было ему по плечу. Он  прекрасно  работал и руководил Райпотребсоюзом. Сколько помню, его он был добрым и отзыв-чивым. Среднего роста, с густой рыжей шевелюрой, рассказчик анекдотов, внимательный к нуждам других. Он пользовался авторитетом у жителей местечка, да и всей округи. Его рыжую голову можно было увидеть в любом местечке или деревушке нашего Домановичского района. Бывал он и в Гомеле, в Калинковичах, Мозыре и всегда его встречали приветливо. Еще бы, слово его было «железно», если что обещал – выполнял точно и в срок.
Однажды, в середине мая 1945 года, я получил письмо от Рахили, в котором она описывала бедственное положение, эвакуированной в Казахстан семьи Буни Сурпиной с детьми. Та слезно молила помочь ей выбраться из ада, в котором они жили. Рахиль просила меня взять отпуск и вывезти их в Белоруссию. Иосиф Ильич добился для них пропуск на проезд в Озаричи. Начальство пошло мне навстречу. Я получил  отпуск  на  две  недели  и, на всякий случай, вооружившись, наганом (мне его вписали в отпускной билет), выехал в Москву, а затем в Кзыл-Ординскую область на станцию Чиили. Там в колхозе нахо-дилась Буня  с детьми. Довольно легко я разыскал их и ужас-нулся. Они жили в сарае вместе со скотиной. Одетые в рубище, голодали страшно. На детей нельзя было смотреть без слез. Маленькая Соня, родившаяся уже в эвакуации, буквально све-тилась насквозь. Тоненькие ручки и ножки вызывали сострада-ние. Сейчас не рассказать, как обрадовались они все моему приезду. Старшие дети Фрида, Абрам и Сема не отходили от меня ни на шаг. Маленький Додик, тоже ползал около меня. У меня буквально разрывалось сердце. Увидев их состояние, я сказал Буне, чтобы она шла в Правление колхоза и оформляла увольнение. Завтра же мы уедем. Прибежали еще некоторые эвакуированные из Озаричей и стали просить меня, чтобы я взял их с собой. Но у меня были проездные документы только на Буню с семьей. Пришлось им отказать. Буня договорилась с соседкой, которая пустила меня переночевать в доме.
Трудно передать мое ощущение от увиденного. Поло-вину ночи я ворочался и не спал. Рано утром я на ногах. Смотрю, Буня  и дети уже сидят на узлах. Взяв в руки вещи, мы пошли на станцию. Примерно через час пришел поезд Алма-Ата – Москва. Пока я бегал за билетами, поезд ушел.  В отчаянии я решил действовать напористо и обязательно увезти Буню сле-дующим поездом. Ведь поезд стоит на станции только две мину-ты. Прошло несколько часов, и подошел еще один такой же поезд до Москвы. Здесь я не терял  времени  и,  подбежав  к  пассажирскому  вагону, стал грузить узлы и детей. Раздался свисток дежурного по станции. Тут я вынул револьвер и, высоко подняв его над головой, крикнул, что поезд не уйдет, пока я не посажу всех в вагон. На мой крик выбежали несколько матросов, ехавших в этом вагоне, я ведь был во флотской форме, в одну минуту они  погрузили нас всех  и мы  поехали. Рассовав всех по полкам, я вздохнул  облегченно. Но не тут-то было. Появился военный патруль и потребовал меня к коменданту поезда.
Дети заплакали, но я как мог, их успокоил. Комендант был в первом вагоне. Он сначала строго спросил меня, по какому праву я размахиваю оружием в мирном районе. Немного пожурив меня, он строго наказал оружия больше из кобуры без военной надобности не доставать и отпустил. Все были очень рады. Во время пути до Москвы,  а  ехали мы пять суток, пас-сажиры вагона и особенно матросы подкармливали Буню, чем могли. Прибыв в Москву, я первым делом позвонил Рахили. Она велела мне везти всех на Брянский (Киевский) вокзал и ждать их. Примерно через  час  приехали  Рахиль  с  Гиндочкой,  принесли еду, какую-то одежду. Я сходил в кассу и заком-постировал билеты до Гомеля. После этого меня отпустили. Я торопился увидеться с Любушкой. Приехал к ней в госпиталь, чтобы рассказать о своем путешествии. Когда она, выходя из своей коморки с грудой тарелок в руках, увидела меня, то на мгновение застыла,  затем раздался грохот падающих тарелок, и она бросилась ко мне. Потом засуетилась, покормила меня, дала материал Буне на платье и несколько полотенец. Все это она заботливо завернула в узелок   и, сунув его мне под мышку, проводила до трамвая. Примерно в 3 часа дня я вернулся на вокзал. Все уже успокоились и были готовы в дальнейшую дорогу. Куда денешься, ведь приходилось возвращаться в неиз-вестное, кто там их ждет, как встретят, и будет ли крыша над го-ловой. Вполне понятно такое волнение, ведь война прошлась по местечку железным катком. Естественно было предположить, что от их дома ничего не осталось – полная неизвестность. И все-таки они ехали ДОМОЙ, туда, где родились и выросли, и их волнение было вполне объяснимо. Они возвращались в свое прошлое, а какое будет будущее не знал никто.
Поезд Москва-Гомель отправлялся примерно в 17 часов. Началась посадка, мы спокойно погрузились в вагон. Рахиль с Гиндочкой стояли на перроне, пока не тронулся поезд. У Буни в глазах стояли слезы.  Я обнял ее за плечи и постарался успоко-ить. Поехали.
В Гомель приехали утром следующего дня, часов в 10. Вышли из вагона и ужаснулись: вместо красивого белого вокзала лежала большая груда кирпичей, которую разбирали военнопленные. Насколько хватал глаз, все дома вокруг были в развалинах. А у меня в глазах стояла картина сплошь зеленной привокзальной площади и привокзальной улицы (Комсомоль-ская?). Вот оно наследие войны. Сходил в кассу и заком-постировал билеты в Калинковичи. Поезд в 17 часов.

 

Мама и Буня. Москва, 1975 г.

Сидели на перроне и ждали посадки. Сема и Абрам не отходят от меня ни на шаг. Приближался вечер. Кругом было тихо и уютно, только эти развалины наводили на мрачные мысли. Но вот подают состав. Старые вагоны, все  трясется и скрипит. Но это уже пустяки. Несколько часов и мы в Калин-ковичах.
По сравнению с Гомелем это был уже восстановленный    городок, что сделать было несложно, так все дома были дере-вянные, одноэтажные. Буня сразу же повела нас к родст-венникам, которые были очень обрадованы ее возвращению. За долгими разговорами наступила ночь. Утром я распрощался с  моими  «подопечными» и, провожаемый причитаниями Буни, убежал на станцию. Назавтра был в Москве. Так завершилось эта необычная для меня эпопея. Буня написала, что они благополучно добрались до Озаричей. Из ее рассказа мы узнали, что во всем местечке в войну сохранились только два дома: их и папы Гилера. Наш дом разобрали для укрепления блиндажей и окопов. Все вещи из дома, после ухода бабушки Хаи-Неси в партизанский отряд разграбили соседи белоруссы, жители местечка. Я полагаю, что среди них были и те, кого в довоенное время подкармливала моя добрая  бабушка, Хая-Неся, они  за это благодарили и желали ей долгих лет счаст-ливой жизни! Вот и так бывает.
В начале 90-х годов Бунина семья репатриировалась в Израиль. Через полгода после приезда в Израиль Буня умерла и похоронена в Кирьят-Гате. Ее дети – Фрида с мужем Пинским Михаилом, с тремя дочерьми и их мужьями, поселились в Кирьят-Гате. Там же обосновались и Абрам с женой Бертой и детьми, Семен с женой Броней и дочерьми, Соня с мужем Володей Ритенбанд, дочерью Маринкой и внучкой Алиной, а их сын Олег с семей жены живет в Ашдоде. Давид с женой Фирой и детьми поселились в Бней Браке . У меня сохранилась фотография Давида времен его службы на Балтике (1961 г.).
Во всех семьях старшие дети отслужили в Армии Обороны Израиля, а Максим остался на сверхсрочную службу. Это хорошее и достойное пополнение еврейского населения Изра-иля. В их семьях помнят родителей и в памятные дни соби-раются вместе, чтобы помянуть их.
Дети  Буни  выросли  в Озаричах. Все они нашли свое достойное место в жизни.
  Немного о Матусе.  8  января 1942 г.  Матус  Абрамович
был призван Чилийским райвоенкоматом и направлен в распо-
ряжение Чимкентского облвоенкомата (дело инв. № 1, стр. 71-
72).  Его дальнейшая судьба неизвестна, и на многолетние сис-тематические запросы Буни Калинковичский Городской воен-комат только 28 февраля 1990 года впервые сообщил, что Сурпин Матус Абрамович пропал без вести в 1944 году! Так Матус Абрамович Сурпин стал еще одной безвестной потерей в Великой Отечественной войне. Иногда, когда я навещаю их в Кирьят-Гате, они расспрашивают меня об отце Матусе, ведь я его знал. Я подробно рассказываю все, что помню о нем. Хороший был человек.

 Вечная ему память. Да упокоится душа его на ложе    своем с миром!

 

     Буня с дочерьми Соней, Фридой и внучками Нелей и Лилей.

В моей памяти живут добрые и дружные Сурпины – все, все до единого. Порой нам удается вырваться из Хайфы, где мы живем после переезда в Израиль к ним на пару-тройку дней. Как правило мы останавливаемся у Сони, которая всегда балует меня фаршированной рыбой, таким любимым мною еврейским деликатесом. Готовит и другие блюда традиционной еврейской кухни. Мы обязательно посещаем Сурпиных, живущих в Кирьят-Гате, радуемся тому, что они устроены и сравнительно хорошо.
Видимо до конца своих дней я буду помнить и могучую фигуру деда Абрама, и скрюченную радикулитом фигуру бабы Двойры, и её руки, по которым прошлась подагра. Никогда мне не забыть Буню – гордую красавицу еврейского местечка, её доброту и теплоту, с которой она относилась ко мне. Дороги мне и все дети, которых они родили с рыжеволосым Матусом, а теперь уже и их дети и даже внуки. Не забуду мужей сестер и жен братьев СУРПИНЫХ! Помню, помню, помню…
 

Сурпины в Кирьят Гате (Израиль), 2002 г.
Когда мы с Людмилой переехали жить в Израиль, то при очередном посещении Сурпиных я попросил Абрама, чтобы он нас подвез к могиле Буни.

 

Абрам и Людмила у могилы Буни. Кирьят Гат. 1998 г.
 
В интернете я нашел интересный рассказ о Сурпиных:
Дина Сурпина: СУРПИНЫ - Что я знаю и помню Первые два десятка лет XX века в России были годами всенародного горя и несчастья. с 1904 по 1920 год народ перенес три войны и три революции. Страна утопала в крови. Это принесло народу смертельный голод, ужасные эпидемии и жуткие разрушения. Все это касалось каждого, кто проживал на земле России, от самого царя до последнего нищего. Евреи ко всем этим ужасам еще подверглись систематическим погромам и грабежам от внутренних банд и внешних врагов только за то, что они евреи. Люди были доведены до такого состояния, когда живые завидовали мертвым.   В 1921 году завершилась гражданская война, к тому времени массы людей покинули страну. Оставались, в основном, люди не состо-ятельные, осиротевшие семьи, старики и больные. Кто не покинул страну и не погиб на войне вернулись к свои семьям. Вернулся с войны и мой отец - Сурпин Соломон. Жили мы тогда в белорусском неболь-шом городе на Днепре - Речице, в семье дедушки Шапиро (родителей моей мамы). Родители папы жили в еврейском местечке Паричи на Березине. Там же жили два старших брата Соломона со своими семьями. Домой он приехал вскоре после смерти дедушки Семена Шапиро. Дом был разорен, семья жила в нищете, голодала и болела. Родные в Паричах жили еще хуже.   Все население еврейских местечек Белоруссии находилось на грани исчезновения. Было ясно, что для спасения евреев требовались срочные и кардинальные меры. Следо-вало улучшить экономическое положение евреев. Они голодали больше всех остальных потому, что не имели никакого отношения к земле.   Молодое советское правительство решило ликвидировать эту несправедливость. Было принято решение обеспечить часть евреев наделами земли в степном Крыму и в Северном Причерноморье и создать там еврейские сельскохозяйственные поселения. Но не так дело делается, как сказка сказывается. Чтобы реализовать решение правительства, нужны были толковые люди и много денег. А не было ни того, ни другого. За организацию переселения и устройство евреев на земле взялись сами евреи. Соломон поехал в Москву. Там он встре-тился с людьми, которым судьба евреев также была небезразлична. Создалась группа толковых инициативных людей, которые безот-лагательно взялись за дело.  Начали с того, что некоторые из них направились в те места, где проживают потенциальные переселенцы. Из тех, кто изъявил желание переехать в новые края и заняться там сельским хозяйством, комплектовались группы из 45-50 семейств, которые будут жить в одном поселке.  Соломон направился в местеч-ки знакомые ему с детства: Паричи, Щедрин, Азаричи, Горваль. После встречи на местах, люди из этих местечек приезжали к нам в дом. Было старым евреям, о чем поговорить, да и молодые не отставали от них. Разговоры были больше грустные: о тяжелой жизни, о нищете, о неразрешимых проблемах, о том, что страшно без гроша в кармане пуститься с семьей чужие края. Больно бросать землю, на которой отцы, деды и прадеды прожили не одну сотню лет. Уже много-много лет евреи не знают вкус своей земли. Где бы не жили, там земля не добрая мать, а злая мачеха. Но в ней старые и свежие могилы родных и близких, поэтому и больно оставлять. Так потол-ковали обо все и решили, что лучше ехать. Пионеров-переселенцев у Соломона набралось 45 семейств. Много родственников. Только одних Сапожниковых было девять семейств.
      Когда все вопросы, связанные с отъездом были решены, тогда ответственные представители от каждой семьи вместе с Соло-моном выехали в Крым, чтобы приступить к делу на месте. Было это уже в 1924 году. Определили общий надел земли на всех. Выделили пахотные земли, пастбище, место, где будет сам жилой поселок. Это было в 20-ти км от Джанкоя, в 10 км от железнодорожной станции Курман-Кемельчи (ныне Красногвардейск) и 15-ти км от жедезнодорожной станции Колай ( ныне Азовское). Недалеко от будущего поселка были размещены три немецких села Покровск, Кулюба и Най-Кулюба. Немного в стороне было татарское село - большое с красивым названием (не могу его вспомнить) село, окруженное садами. Там же недалеко образовались новые еврейские поселки. Первый участок, Второй участок, Четвертый участок и Пятый участок. Наш поселок стали называть "Третий учас-ток.      Тогда же спланировали общими усилиями, как построить поселение,  какие будут усадьбы, кто будет жить в какой усадьбе и кто с кем соседями будут. Вся организационная работа шла толково и быстро. Что касается денег, нужно было чудо, а внутри страны чудес не было. Оно пришло из-за океана. Евреи США узнали о бедст-венном положении евреев в Белоруссии и серьезно стали оказывать нам всемерную помощь. Приехали представители "Агроджойнт" и мы сразу почувствовали, что нас спасают. Оставшиеся в Белоруссии семьи стали получать продукты питания, медикаменты, теплые вещи и деньги. Такую помощь трудно забыть, ведь нас спасли от смерти. Помощь семьям была не одноразовая. Все трудоспособные члены семьи уехали строить новую жизнь. Остались на старом месте старики, женщины и дети. Вот их и поддерживал "Агро-джойнт", пока они не переселились на новое место жительства. Параллельно с заботой о семьях "Агроджойнт" активно включился в процесс строительства третьего участка. Он взял на себя все финансовое обеспечение создания нового поселения. Проекты домов, строительный инструмент и машины для артезианского колодца прислали из Америки.  Строительство велось силами переселенцев. Среди них оказались специалисты всех нужных строительных профессий. Прежде всего, построили артезианский колодец. Дело в том, что воды поблизости не было. Предстояло качать воду из приличной глубины. Обслуживали машинное отделение колодца двое мотористов тоже из своих. Из переселенцев были созданы строи-тельные бригады. Помогали и соседи из немецких сел. Когда заработал колодец и пошла вода, бригады приступили к стро-ительству домов. Люди работали по 24 часа в сутки не покладая рук. Будущие хозяева выбирали проекты домов по своему вкусу и исходя их состава семьи. Получилось так , что на Третьем участке были пост-роены первые сорок домов по трем разным проектам.   Я хорошо помню планировку нашего дома. Дом был рассчитан на семью и на домашних животных. Таких домов было семь, их строили для средних семей. Шесть больших домов построили для многодетных. Осталь-ные 27 домов были меньше нашего. Там была одна спальня и маленькая гостиная. Планировку больших домов я не помню. Помню только, что большие дома построили из настоящего кирпича. Все остальные дома строились из глины, которая лежала прямо под ногами. Глину размешивали с половой на воде. Получался крутой замес, из которого формовали калыб (большие глиняные кирпичи). Его высушивали на солнце, а затем укладывали стены. Применялся и другой метод строительства. Делались дома "мазанки". Для мазанок использовался тот же замес. В начале из реек составлялся "скелет" дома, затем деревянная рейка обмазывалась замесом. Когда стены просыхали их штукатурили и покрывали известковой побелкой. Крыши крыли красной черепицей. Полы, потолки, основы крыш, двери и оконные рамы делались из дерева. За один год выстроили все сорок домов. Летом 1935 года приехали женщины с детьми, бабушки и дедушки. Заселили все дома. Шло активное обустройство. Во многом помогали женщины из соседних сел. Особенно важно было запастись топливом. Для печи нужен был кизяк, а для плиты - курай.   В это лето был получен первый урожай пшеницы. Это значит, что хлеб уже был свой и голода не будет. Однако "Агроджойнт" еще не снял свою опеку. Вскоре во дворах появились лошади, быки, сельхоз-инвентарь, а у некоторых даже домашняя птица. Наша мама познакомилась с очень милой женщиной из Кулябы - тетей Мартой. Она помогала маме подобрать лучшие породы кур и индюков. Очень скоро наш дом стал птичником. Друзья из Америки привезли маме книги по разведению домашней птицы. Помню, как из Америки потом приехали фотографировать маму в окружении массы красивых кур и серых индюков. Но это было спустя несколько лет. А в 1925 все начиналось с нуля.  Вот как запомнилось первое впечатление о новом месте жительства. 40 домиков выстроились в две двойные шеренги - это были улицы. Одна улица Речицкая, на ней было 22 домика. Параллельно ей шла улица Горвальская. На ней было 18 домиков. На обеих улицах было оставлено место для постройки магазинов и домов для тех, кто по разным причинам не смогли приехать вместе со всеми. Между улицами было приличное расстояние. Там разместились огороды близлежащих дворов. В центре поселка стояло красивое помещение - артезианский колодец. В том же ряду планировалось строительство школы и клуба. Для школы уже был завезен кирпич, но строить еще не начали. Весь Третий участок смотрелся как остров в пустыне, Нигде ни дерева, ни кустарника: "степь да степь кругом". Это было необыкновенно интересно. Мне было семь лет, когда мы приехали на участок. Не откладывая в долгий ящик, я пошла искать себе друзей, и нашла 6 девочек и одного мальчика моих ровесников. У взрослых было много хлопот помимо нас, но это нас не смущало. Степь приносила нам каждый день новые радости. Все, что нам пришлось пережить до переселения, мы скоро забыли. Новая жизнь принесла нам сытость, друзей, много разных открытий и бесконечных восторгов. Все, с чем мы встречались, было впервые в жизни. Белый хлеб, арбузы, дыни, виноград - никогда мы раньше не видели. Птичьи гнезда на земле с птенцами, суслики и зайчишки, убегающие от нас, музыка, работающего артезианского колодца, все было ново и очень интересно.  Когда пришло время учиться, школа еще не была построена. Бабушка Хаша Цирюльникова, которая жила в доме № 2 по Горвальской улице, согласилась сдать в аренду для школы большую комнату своего дома. Соломон поехал в Симферополь и привез парты и учебные пособия. Вместе с ним приехала наша первая учительница Раиса Белая. В одной комнате занимались одновременно три класса: первый, третий и четвертый. В первом классе было восемь учеников. Пять с Речицкой улицы (Фрейда Кага-нова, Фаня Комм, Песя Кофман, Буня Перцовская и я - Дина Сурпина) и трое с Горвальской улицы (Двойра Сапожникова, Соня Сапож-никова и Юда Сапожников). Второго класса не было, в третье и четвертом классах было по четыре мальчика.
       При постоянной помощи "Агроджойнта" жизнь налаживалась. Люди забыли о нищете. Открылись школа и детский садик. Кроме материального обеспечения появился интерес к культурной жизни. Открыли драмкружок, музыкально-танцевальную школу, библиотеку, проводились вечера самодеятельности и литературные диспуты. В усадьбах появились молодые сады и виноградники, на которых работали пожилые и дети. Все "от мала до велика" много трудились. Стали жить хорошо и весело. Однако это продолжалось не долго. В 1929 году началась коллетивизация. В поселке соорудили колхозный двор, согнали туда со всех дворов лошадей, коров и быков, перенесли кролей, кур и индюков, перевезли сельхозинвентарь. Соломон тогда был председателем участкового совета. Он вместе с односельчанами, как могли, сопротивлялись этому безумию властей, но силы были не равны. Партийно-комсомольская ячейка осудила Соломона за связь с Л.Д. Троцким, с которым он познакомился на фронте, куда Троцкий прибыл и выступал перед русскими и немецкими солдатами. В протоколе Соломона Сурпина назвали "троцкистом" и "противником Советской власти". Через некоторое время двое активистов – комму-нист Ошер Цирюльников и комсомолка Стера Пасова получили ука-зание арестовать ночью Соломона и доставить его в райцентр. Когда за Соломоном пришли он был уже далеко от поселка. Вскоре мы с мамой тоже уехали.  В поселке остались дедушка Элье-Лейб Сурпин, старший брат отца Йешие-Михл и его дети: Рувим, Сара и Марьяша с семьями. После статьи Сталина "Головокружение от успехов" обвинение с Солмона сняли и просили, чтобы мы вернулись в Крым, предлагая Соломону работу в поселке, в райцентре или в Симфе-рополе. Но мы не вернулись и остались в Речице.    Мы часто приез-жали к родным на Третий участок и были в курсе жизни и событий, которые там происходили. Поселок переименовали во Фрайдорф а колхоз назвали им. Смидовича. Приехали новые переселенцы. Кое-кто из старых поселенцев покинули колхоз. В 1937 году сталинские репрессии не обошли и бывший Третий участок. Нашему дедушке тогда было 95 лет. Он изучал кабалу, молился по утрам и вечерам, соблюдал еврейские традиции, субботу и другие праздники. Деду приписали "религиозную пропаганду", что расценивалось как анти-советская деятельность. Когда пришли с ордером на его арест, чекисты смутились. Приняли это за ошибку и решили исправить ее. Вместо старенького слабого старичка забрали здорового, энергичного, средних лет лет дядю, ярого атеиста. Когда Соломон узнал о случившемся, поехал в Симферополь выручать брата. Во всех инстанциях его приняли как старого хорошего знакомого, обещали разобраться. Ответ был такой - заседание уже состоялось, приговор "тройки" обжалованию не подлежит и приведен в исполнение. После гибели дяди его дочери с семьями обосновались сначала в Джанкое, а затем в Симферополе. В колхозе остались сын дяди Рувим, его жена Эстер, их пятеро детей и наш любимый дедушка.  В 1942 году фашис-ты пришли в Фрайдорф, где оставались только женщины, дети и старики. Все без разбора были уничтожены. Когда освободили Крым от фашисткой нечисти, Соломон поехал узнать о судьбе наших родных. В нашем поселке ни одного человека не было. Пусто было в немецких селах. Встретился он только с жителями татарского села, которые его узнали. От них Соломон узнал, что Рувим погиб на фронте. Эстер и детей расстреляли фашисты. Дедушку, которому исполнилось сто лет, заставили облачиться в талес и тфилин и в таком виде его повесили над открытой дверью его дома.
2. ГДЕ ЭТА УЛИЦА, ГДЕ ЭТОТ ДОМ?

Особый рассказ о местечке Озаричи. До сего времени я помню и очень люблю местечко моего детства. Ведь там было все: небольшая речушка, сосновый бор, сады, огород, друзья – мои ровесники и многие другие прелести.
Тогда Озаричи мне казались очень большими, и я не всегда осмеливался пройти их из конца в конец. Обычно мои маршруты были из дома на речку по главной улице, затем через мост (раньше там была водяная мельница и сохранилась глубокая заводь). С моста направо по тропинке метров 100 и вот отличное место для купания. Этот, правый берег реки был обры-вистый. С него мы, разбежавшись, прыгали в речку, «лас-точкой». С него, можно было просто окунуться в речку, которая в этом месте едва покрывала меня с головой. Противоположный берег песчаный и пологий. Здесь всегда много детворы моего возраста. Немного подальше русло реки расширялось, и там купались взрослые парни и девушки. Я обычно удирал на речку с утра и купался «до посинения». Прибегал домой после того, как уже отобедали. Папа Гилер хмурил брови и грозился отхлестать меня ремнем, но за меня тут же  вступалась мама Хая и, конечно, Женька, которая начинала  голосить на весь дом «Ой, не бейте Яшу!» Папа Гилер отходил от меня и ворчал, что они портят мальчишку.
Если пойти по нашей улице в сторону церкви, то подойдем к почте, откуда можно было свободно позвонить в Москву по межгороду. Это было  большое одноэтажное здание в одном крыле которого, жил начальник милиции. Далее за почтой была аптека, а сын провизора Фимка Райхлин  входил в число моих ближайших друзей. Широкоплечий, скорее коренастый, с мощными руками он просто был необходим во время вояжей по садам. Однажды в Ленинграде я случайно встретил его сестру с мужем. От них я узнал, что Фима где-то служит и еще не демобилизован. Сразу за аптекой был дом Гинзбургов, дочь которых Нехама училась вместе с нашей Рахилью и была ее подругой. Сын Гинсбургов Хаимка тоже входил в круг моих друзей. О его судьбе я расскажу ниже. А дальше был дом Лифшицев, у которых было два сына  старший Борис (учился с нашей Рахилью и души в ней не чаял) и Давид (он учился в Гомеле на машиниста). Напротив аптеки, через дорогу жил местечковый резник, к которому я по пятницам приносил курицу, которую чтобы зарезать на субботний обед. Резник, старик с ермолкой на голове, выходил, бормоча молитву, брал курицу, аккуратно ощипывал ее горлышко и быстрым движением острой бритвы перерезал его. Держа птицу за ноги, он давал крови стечь на землю и отбрасывал в сторону. Она еще некоторое время барахталась на земле и только после того, как она затихала, я подходил, забирал ее и относил к маме Несе.
Другой мой маршрут простирался в сторону местечковой больницы, размещавшейся на краю местечка  по Бобруйской до-роге. Больница располагалась в двух или трех зданиях обитых снаружи «вагонкой», покрашенной в коричневый цвет.  Во дворе больницы стоял колодец с «колесным» насосом. Колесо насоса было большое и все же мы, пацаны, умудрялись его крутить до тех пор,  пока  из носика   не побежит струйка холодной воды. Наша больница славилась по всей округе и немудрено, что в альманахе «Калинковичская летопись» № 1 появилась статья:
100 лет Озаричской горпоселковой больнице
В будний день, вторник 2 мая (по новому стилю – 14-го) 1906 года, с раннего утра в центре Полесского местечка Озаричи было необычайно оживленно и многолюдно. У новопостроенного здания земской волостной больницы, добротной деревянной постройки 15,5 х 5,5 метров, собралась, наверное, половина здешнего двухтысячного населения. Несколько городовых и члены местной добровольной пожарной команды, руководимые приставом Семеном Миткевичем, сдерживали толпу по краям главной улицы. У входа в больницу, в тщательно отутюженном мундире коллежского асессора медицин-ского ведомства, стоял Генрих Брониславович Завадский, 34-летний врач открываемого в этот день Озаричского врачебного участка. Ожидая появления высокого начальства, он заметно волновался, хотя подготовил, кажется, все: больница сияла чистотой, 10 штатных коек были тщательно заправлены новым постельным бельем, необ-ходимый мединструмент и медикаменты были разложены по местам. В числе встречающих были также старшина Озаричского волостного правления Николай Бондарев, староста, он же председатель здешней мещанской управы Арон Либман, аптекарь Иосиф Пинский и учитель Озаричского однокласного училища Антон Мороз со своими учениками, державшими в руках листки с привет-ственными виршами. Группа певчих окружала настоятеля местного православного храма Владимира Обермана, прибывшего освятить здание. Все ожидали появления почетных гостей, которые накануне вечером приехали из Бобруйска и заночевали в Карпиловке, на окраине местечка, в господском доме помещика Григория Александровича Лошкарева. В десять часов звонарь, выполнявший на колокольне роль наблюдателя, начал колокольный перезвон. По улице промчался и остановился у больничного крыльца конный экипаж. Из него вышли начальник врачебного отделения Минского губернского управления врачебный инспектор, коллежский советник Федор Александрович Василевский, бобруйский уездный врач коллежский советник Георгий Иванович Омельченко и уездный исправник коллежский асессор Дмитрий Иванович Бураков. На расшитом рушнике им поднесли хлеб-соль и церемония открытия Озаричского врачебного участка началась… Возможно, все так и происходило сто лет назад, хотя с уверенностью утверждать этого нельзя: участники события уже отошли в мир иной, а волостной архив, где мог хранится соответствующий отчет, сгорел в 1920 году. Разумеется, врачебная помощь в Озаричах оказывалась и до открытия больницы. Есть сведения, что летом 1812 года в местечке на некоторое время останавливались эвакуируемые в Мозырь лазареты 2-й Западной русской армии генерала П.И. Багратиона. Селение, стоявшее на бойком почтовом тракте, жестоко страдало как от «своих» болезней (тиф, туберкулез, скарлатина, малярия), так и от привезенных из разных мест поэтому же тракту (холера, оспа). Первый постоянный лекарь при Озаричской почтовой станции появился в середине 19 века. В списке фельдшеров Бобруйского уезда за 1866 год указано, что там уже несколько лет в этой должности состоит «…Мордух Лейбов Ровман. Получает в год содержания с общественной казны: деньгами – 38 рублей, хлеба озимого и ярового 16 четвертей, вероисповедание – старозаветное. Воспитывался в Могилевской врачебной управе, что видно из свидетельства, выданного ему Бобруйским уездным врачом». Лечение тогда оплачивали сами пациенты. В 1887 году в российской империи было принято «Положение о сельской медицине», утверждавшее ее новую структуру и формально отменявшее плату за лечение. В Бобруйском уезде был создан врачебный участок, а в Озаричской волости – сельская лечебница с амбулаторным приемом.    Она располагалась в наемном помещении и обслуживалась фельдшерами. В 1896 году в Озаричах была открыта первая частная аптека, принадлежавшая Мейеру Райхлину (в 1937 г. он был репрессирован и расстрелян). В 1903 году в лечебницу был назначен врач – только что закончивший медицинский факультет Варшавского университета хирург Г.Б.Завадский. Наследство ему досталось незавидное: умирал каждый второй из заболевших заразными болезнями и немногим менее – по другим показаниям. После блестящей Варшавы грязное, наполовину выгоревшее в грандиозном пожаре 1899 года местечко, производило, конечно, тягостное впечатление на молодого медика. У него был только один помощник – фельдшер Александр Клементьевич Тарашкевич. И они деятельно взялись за улучшение здравоохранения на порученном участке. Дойдя до Минского губернского правления, Г.Б.Завадский добился выделения средств на строительство в Озари-
Первое здание Озаричской волостной  (районной, горпоселковой больницы  было построено в 1906, снесено в 1994 году
 новой  больницы. Оказал финансовую поддержку и владелец имения Г.А.Лошкарев, полковник лейб-гвардии Преображенского полка. Строительство начали в 1904 году, планировали завершить его через год и тогда же открыть здесь новый врачебный участок. Но, как гласит отчет Минского губернского управления “...Оставшийся неоткрытым в 1905 году врачебный участок в м. Озаричах Бобруйского уезда открыт 2 мая 1906 года”. На содержание больницы в год отпускалось 2 402 рубля. За этот же год на излечении в стационаре находилось 313 пациентов. Смертность от болезней снизилась в несколько раз. Вклад хирурга Завадского в сохранение здоровья и жизней жителей местечка и окрестных селений огромен, до сих пор не изучен и не получил должной оценки. Сухие строки медицинских отчетов того времени раскрывают огромный объем работы, проделанной этим подвижником от медицины. В 1909 году количество коек в больнице увеличилось до 15, а штат медработников пополнился двумя фельдшерами и акушеркой. Смета Озаричской больницы в этом году составляла уже 4 773 рубля, из которых на содержание медперсонала полагалось 1 973 рубля, прислуге – 408 рублей, за отопление – 432 рубля, освещение – 100 рублей, на стирку белья – 267 рублей и на питание больных – 964 рубля. В 1912 году здесь в стационаре лечилось уже 800 человек, еще 8 864 были приняты амбулаторно при больнице и 12 961 человек – фельдшерами на выезде. Однако в годы гражданской войны сложившаяся система здраво-охранения была разрушена, а сам Г.Б.Завадский был, очевидно, мобилизован в одну из противоборствующих армий или покинул местечко вместе с отступающими польскими войсками. В 1924 году Озаричи стали центром одноименного сельсовета Домановичского района. В больнице, получившей статус районной, было 9 человек медперсонала, в том числе главный врач Канцельсон, врачи Гутман и Шахраев.   В докладной районному начальству главврач жаловался, что “...этот штат совершенно недостаточен, сиделке приходится быть и прачкой, нет сторожа, зимой некому пилить      и колоть дрова, фельдшер работает и за статиста, и за фармацевта и за канцеляриста». В условиях полуголодного существования и разрухи 20-х годов население косили эпидемии тифа, скарлатины, дифтерии и малярии. Правительством БССР были выделены значительные средства на их ликвидацию и укрепление материальной базы здраво-охранения. В предвоенные годы Озаричскую больницу возглавлял врач В.И.Шахраев, которого старшее поколение местных жителей запомнило как грамотного специалиста и чуткого, отзывчивого человека. Вторым врачом больницы был Е.Б.Кулис, имелось также 19 человек среднего и младшего медперсонала и один зубной техник. В начале Великой Отечественной войны Озаричи были оккупированы фашистами, которые устроили в здании больницы свой госпиталь. После освобождения поселка советскими войсками там тоже некоторое время находился фронтовой госпиталь, затем здание вновь передали под больницу. С 1946 года на протяжении 15 лет ее воз-главлял врач Лазарь Гиршевич Гатов. В послевоенный период структура районной системы здравоохранения была полностью восстановлена и получила дальнейшее развитие. В больнице в то время работали опытные медики Нина Евгеньевна Дьяконова, Людмила Петровна Селицкая, еще 8 врачей и 107 человек техни-ческого, среднего и младшего медперсонала. В 1956 году больница была расширена до 100 коек, к ней было приписано несколько деревень и поселков. В 50-х годах ведущим специалистом здесь работала Гликина Берта Исааковна.  В 1959 году Озаричи получили статус городского поселка, а через год вошли в состав Калинковичского района. Больница стала горпоселковой.  С 1961 года на протяжении пяти лет ее главным врачом был Анатолий Павлович Лебедев. 30 июня 1964 года районная газета «За коммунизм» напечатала большую передовую статью «Часовые здоровья», в которой пропагандировался передовой опыт этого учреждения здравоохранения. С 1966 по 1978 год больницей руководил Виктор Михайлович Карась, приложивший много сил для переоснащения ее новым оборудованием и повышения Новое здание Озаричской горпоселковай больницы. Введено в эксплуатацию в 1994 году.
профессионального мастерства медперсонала. И сейчас местные жители вспоминают добрым словом этого врача и работавших вместе с ним педиатра Надежду Федоровну Денисенко и терапевта Фому Петровича Луговича. В 1969 году в поликлинике был создан рентгенкабинет. Все приписные сельские ФАПы были переведены из наемных в специально построенные для них помещения. В 1978-1979 годах медучреждение возглавлял Чеслав Иванович Залога, который и ныне является одним из ведущих специалистов Калинковичской ЦРБ. После него на протяжении четверти века должность Озаричского главврача исполнял Алексей Александрович Ильяш. К этому времени возможности старого больничного здания были полностью исчерпаны, и оно перестало соответствовать предъявляемым к медучреждениям такого типа требованиям. Было принято решение о возведении нового больничного корпуса, выделены необходимые финансовые средства. Новое здание больницы было построено рядом со старым, которое, прослужив почти 90 лет, было разобрано. В просторных помещениях красивого двухэтажного кирпичного здания разместились клинические лаборатории, врачебные кабинеты, лечебные палаты и вспомогательные службы. Чернобыльская катастрофа наложила свой отпечаток на деятельность и этого учреждения здравоохранения. С одной стороны, привлеченные для ликвидации ее последствий средства позволили значительно укрепить материальную базу больницы. С другой стороны, в связи с оттоком населения в другие регионы и общим уменьшением рождаемости, население Озаричей сейчас на четверть меньше, чем век назад. В связи с этим шло постоянное уменьшение коек и штата больницы. Сейчас здесь 30 коек стационара и амбулаторию на 50 посещений в смену обслуживает коллектив из 5 врачей и 62 человек другого медицинского и технического персонала. С 2005 года его возглавляет врач Татьяна Михайловна Боденко. Здесь работают уважаемые земляками грамотные специалисты здравоохранения и отзывчивые люди Раиса Семеновна Назаренко, Людмила Николаевна Бигар, Нина Николаевна Ефимова и другие. Коллектив Озаричской больницы достойно продолжает традиции заботы о здоровье людей, заложенные здесь сто лет назад Г. Б. Завадским.
Дальше за больницей был лес, на краю которого располагалось  старое  еврейское  кладбище. Оно огорожено забором из уложенных друг на друге бревен и закрыто от излишне любопытных глаз воротами.  Иногда   мы  перелезали через забор и проходили мимо могил, прикрытых «скрынями» . Скрыни подпирали стоящие вертикально могильные плиты с именами умерших (на иврите). Где-то в середине 30-х годов на обширной площадке за больницей  построили  школу девя-тилетку,  которая уже на следующий год стала десятилеткой. Еврейскую школу закрыли.
Перед больницей, если идти  по главной  улице, справа был довольно большой коллективный сад. Одно лето папа Гилер арендовал его, а урожай продавал на большой летней ярмарке. В садике стоял шалаш, в нем спал папа Гилер и Шмулик, часто и я с ними. Шмулик был большой любитель собак, и в сторожах с нами всегда была какая-нибудь собака. В этом саду была отменная слива, чудесные яблоки, и груши «сапожанки». Никогда впоследствии я не ел таких вкусных груш.
В  центре  сада  размещалась (до  постройки новой  школы) еврейская семилетка. Бетька говорит, что ее маленькую Шмулик часто брал с собой в школу,  она сидела у него под пар-той, пока одна из учительниц не раскрыла эти проказы Шмулика.
Эта улочка от больницы и до церкви была обустроена небольшими и очень аккуратными домиками с палисадниками, в которых бурно росли розы, большие ромашки, золотые шары, гладиолусы, георгины и другая цветочная прелесть. Улочка доходила до большого дома старого РИК`а , с выбитыми дверьми и окнами. Позади него был пустырь, в котором росли огромные чертополохи. Если повернуть направо за РИК, то увидишь  уходящую  вдаль аллею, обсаженную  с обеих сторон тополями. Она приводит к старому панскому особняку, тоже  пустующему  двухэтажному деревянному дому, в котором когда-то жил «пан» (Г. А. Лошкарев), а позже помещалась какая-то местная власть. В доме на втором этаже даже сохранился телефон. Мы иногда забегали наверх, чтобы покрутить ручку телефона и в ответ «алло, станция» немного поболтать с телефонисткой. За домом был небольшой пруд, в нем свободно плавали небольшие островки с растущими на них молодыми березками. Мы вспрыгивали на такой островок и подолгу плавали по прудку, отталкиваясь от дна длинными шестами.  Рядом с домом был большой колхозный сад. Мы часто воровали в нем зеленые, еще не созревшие яблоки. Напротив сада, через дорогу,  был скотный  двор нашего колхоза, а также кузня, в которой лихо работал кузнец Лейба и его могучий молотобоец Хаим. Было интересно наблюдать, как они ковали лошадей.
Сразу же за скотным двором был устроен «панский» пруд, где местные женщины стирали белье. Вокруг  пруда  стояли  высоченные тополя и липы. Однажды я посадил Женьку в корыто и запустил в свободное плавание по этому пруду. Сначала ей было весело, она пела и смеялась,  а  потом испу-галась и заголосила так, что проходивший мимо мужчина бросился  в воду и вытащил  «морячку» на берег. Ох, и влетело мне от папы Гилера.
Напротив пруда жил Лучков. Это была уже улица Сажевка. Я всегда вспоминал его, когда читал про гоголевских персонажей Афанасия  Ивановича и Пульхерию Ивановну – гоголевских персонажей (кажется, я ничего  не напутал). Такие же кругленькие, сдобненькие, с  маленькими, смеющимися глаз-ками, излучающими тепло, они всегда радушно встречали меня. Угощали яблочком или блюдечком меда. Они расспрашивали  про Москву,  про жизнь,  про родителей. Удивлялись строяще-муся метрополитену и Дворцу Советов.
С базарной площади между домом дяди Нохима и его соседом слева,  был  проезд,  который  переходил  в  широкую улицу (кажется Сажевку), по краям которой росли высоченные  липы. С обеих сторон  улицы  стояли ухоженные домики, в кото-рых жили часовщик, раввин папиной синагоги, а в последнем в левом краю улицы амбаре была устроена маслобойня. Там на месте топталась  лошадь и вращала огромные колеса мас-ляного пресса, из-под которого выливалось вкусно пахнувшее подсолнечное масло. Мы любили сосать кусочки теплого жмыха. После этого амбара влево уходила улица Карпиловка, считав-шаяся тогда окраиной местечка.
Когда мне было 5 лет, здесь на Карпиловке жил мой  самый близкий друг Рахмеел. Именно с ним мы совершали многочисленные вояжи в сады к соседям. Когда я приехал на следующий год и прибежал к нему домой, меня ждала грустная весть: Рахмеел умер этой зимой от скарлатины. Посидев, какое-то время у них дома, я  с горя пошел к другому моему товарищу, жившему через два дома дальше по улице. Это был сын священника Ясинского Сашка. С ним и его сестрой мы часто играли в прятки. Отец Василий ничего не имел против дружбы своих детей с еврейским мальчишкой. Вообще в местечке все относились весьма уважительно к Ясинским. Позже, в 1929 году, по решению местных властей церковь закрыли, а семью их выселили. Когда их везли по дороге через местечко, то многие женщины выбегали из дома и совали им в руки узелки с едой. Сашка сидел на телеге и угрюмо смотрел в землю. Он даже не обернулся на мой призыв.
Церковь стояла  на въезде в местечко, окруженная забо-
ром,  который   был   выкрашен  в  зеленый   цвет. Воспитанный 
атеистом  я иногда заходил в этот деревенский храм и разгля-дывал лики святых. После того, как церковь закрыли, там сде-лали приемный пункт «Заготовощ». Одно время мой папа Гилер был его заведующим. После войны жители местечка церковь разобрали на кирпичи, надо было восстанавливать разру-шенные дома.
Справа, если смотреть на паперть, за забором была пробурена скважина, как тогда говорили «на нефть».  Однако нефть не нашлась, зато появилась чудесная артезианская вода. Иногда мы ходили с ведрами набирать эту воду. К слову ска-зать, нефть все-таки нашли, но не около Озаричей, а недалеко от местечка (Припятская нефтеносная структура) и хорошую нефть. Но об этом я узнал через десятилетия, будучи «мас-титым» геологом.
Стоит припомнить еще одну примечательную фигуру местечка - фельдшер Марин. Типично чеховский персонаж дере-венского лекаря «доктора Дымова». Так же носил очки в метал-лической оправе, расправлял густые седые усы, внимательно всматривался в глаза и, поглядывая из подлобья, спрашивал: «Ну-с, что тут у нас?». Ощупывал животик, смотрел в горлышко, прижимая язык специальной палочкой.  После этого обычно прописывал микстуру или капли, особенно в ходу была валериана. Если ушиб, то мазал йодом и также, поглядывая из подлобья, уходил. Он знал всех до единого жителей местечка, многих с рождения.
Около моста через речку была еще одна кузница, хозяин которой Берл, ковал лошадей, окантовывал колеса, делал серпы «краще, которых не було», а так же обручи на кадки. Иногда мне дозволялось потянуть за ручку горна. До чего же мелодичен был перестук молота и молоточка по наковальне. Вот Берл выхватывает из горна огнедышащую заготовку, с маху бросает ее на наковальню и бьет маленьким молоточком, указывая место удара молотобойцу. Отбив изделие, сбрасывает его в стоящую рядом кадку с водой. Она шипит, пускает пар. Лихо! Но коллективизация смела и это гнездышко частного предпринимательства.
Сразу   за   мостом   начиналась  белорусская часть мес-
течка «Выселки». Здесь жили семьи, преимущественно с фами-лией Шаблинский. В одном из домов (втором или третьем от моста) жил мой приятель Сашка Шаблинский с сестрой. Он прошел Великую Отечественную войну и дослужился до генерала.
Где-то в начале 30 годов в период активной борьбы с религией закрыли сначала старую синагогу и  организовали  в ней  сапожную  артель. Именно туда и ушел  сын  Малки - Янкель (пасынок дяди Иосифа). Другая,  новая синагога,  куда ходил  папа,  просуществовала  еще немного и тоже была закрыта. Местные власти превратили ее в клуб.  В  клубе  был  драмкружок,  и, мой кумир,  Шмулик  записался в этот кружок.  С ним на занятия кружка бегал и я. Где-то году в 1928 решили разыграть пьесу доморощенного сочинителя «Убийство Столы-пина». В это время у деда квартировал начальник милиции Соловчук. Для этой пьесы Шмулик выпросил у него неза-ряженный наган, а если по ходу пьесы требовались винтовки, то их тоже давал Соловчук. Настоящие винтовки и наган, всегда вызывали восторг у публики. Вернемся к «Убийству Столы-пина». Шмулик играл одну из ведущих ролей в спектакле, главного революционера. По ходу действия на сцену выка-тывали настоящую пролетку, в ней сидел «сатрап Столыпин» и выбегавший из-за боковой кулисы артист, «стрелял» в него. Делать «выстрелы» поручили мне. Я очень «насобачился» в этом деле и страшно гордился своей ролью. Для «выстрелов» я подобрал сухую метровую доску, наклонял ее градусов под 40-45  к полу и сильным ударом ноги бил доской по полу сцены. Получалось правдоподобно. Зрители вздрагивали, а молодень-кие барышни вскрикивали от неожиданности. Однажды случился непредвиденный казус. После того, как Шмулик воскликнул «Смерть сатрапу» и из-за кулисы выбегает убийца, я нажал на доску для «выстрела». Падая, доска зацепила кулису. Она пова-лилась и артист, игравший убийцу, падает на колени, закрывает обеими руками голову и истошно вопит: «Ай-я-яй, боже мой, боже мой!». Зал грохочет от смеха, я получаю подзатыльник от Шмулика, а публика во всю смеется и требует продолжения спектакля.
В клубе часто показывали немые фильмы. Приезжавший на подводе киномеханик вносил на верхнюю (бывшую женскую) часть клуба (синагоги) кинопередвижку. Устанавливал на лавке «динамо», ручку которого двое или трое мальчишек крутили по очереди. Когда рвалась лента, из зрительного  зала  неслись  крики «сапожник». До сих пор помню фильм  «Тихий Дон» по ро-ману М. Шолохова, в   котором  главные  роли   исполняли Анд-рей Абрикосов (старший) и Эмма Цесарская.
Соловчук жил в нашем доме довольно долго. Он очень уважительно относился к родителям и не раз обращался к деду за советом,  для разрешения сложных местечковых дрязг. В рай-оне иногда пошаливали воришки  и Шмулик, вместе с другими комсомольцами, выходил по вечерам на патрулирование улиц. Их самым  серьезным  образом  инструктировал  Солов-чук,  выдавал  им настоящие винтовки, и они горделиво шагали из края в край местечка.
В середине 30-х годов на окраине местечка по дороге на
Житковичи построили мебельную фабрику. Здесь делали «вен-ские стулья». Лесу было много, кругом сосновые леса, так отчего же не делать деревянные стулья. Фабрика дала рабочие места доброму десятку жителей местечка. Папа Гилер тоже поступил туда на работу и вел нехитрую бухгалтерию этого производства. Я довольно часто забегал на фабрику и восторженно смотрел, как  на токарных станках вытачивали ножки к стульям. Ходил в «парной» цех, где под действие пара гнулись ножки и спинки стульев.
Возле фабрики были настоящие песчаные дюны. В них, мы с друзьями, разыгрывали сражения. Естественно, что темой наших баталий были столкновения «белых» и «красных», реже «казаки-разбойники». Так как никто  не хотел быть «белым», приходилось бросать жребий, монетку. Кому выпадал «орел» тот и был в команде «белых». Все наши баталии были бес-кровны и обычно после очередного сражения  мы всей ватагой мчались через местечко к речке и самозабвенно купались в теплой воде.
В конце тридцатых годов в местечке появилась семья, переехавшая в Озаричи из Западной Белоруссии. В семье были два парня, немногим старше меня – Франек и Болик. Они посе-лились на правой стороне улицы идущей к речке в свободном доме. Болик великолепно играл на аккордеоне, невиданной нами заморской штучке, он был хорошо сложен, широк в плечах и сразу привлек к себе внимание всей девичьей половины местечка. Франек был рыжеват, худощав, немного  сутулился,  но  всегда  со смеющимися глазами. Обычно братья были неразлучны.
Примерно в это же время или чуть раньше, в местечко переехали жить из Минска Шульманы. В их семье было трое детей – два парня и сестра. Старшего звали, кажется, Фима, его брата Пиня, а сестру – Белла. Это была дружная семья и хорошие физкультурники. У нас сразу появилась волейбольная площадка, и я целыми днями стал пропадать на ней, наблюдая игру Бэлки. Она на год-полтора была старше меня, отлично сложена, великолепно играла в волейбол. Все лето я вздыхал по ней, но она игнорировала меня полностью. Я для нее был ма-
лек, а вот Болик…      
Озаричи – небольшое местечко в Белоруссии, место моего детства и юности на всю жизнь оставили у меня нос-тальгические воспоминания.  Все  от  начала – поездка  из  Мос-квы в Озаричи, и до конца – посещение Озаричей после войны прочно осело в моем сердце. Понятно, что я определенным образом, идеализирую картины моего детства  и  этого  дивного деревенского уголка. Однако  стоит мне увидеть село, хоть отда-ленно напоминающее наши Озаричи,  как в сердце поднимается волна грусти.
Все-таки хорошо, что человек наделен таким замеча-тельным свойством как память. Именно ей я обязан тем, что пишу эти воспоминания через десятки лет, прошедшие с тех пор. Даже сейчас я легко нарисую план нашего местечка и укажу, где жили мы и наши родственники, где жили мои товарищи и друзья детства.
Как дар памяти, как дар воспоминаниям детства, напол-ненным такими яркими впечатлениями, я написал стихотворе- ние «Мамэ-лошн», своеобразный гимн еврейскому местечку, которых  в настоящее время, пожалуй, нигде не встретишь ни  в Белоруссии, ни на Украине. Даже Озаричи после войны стали совсем другими. Вместо полностью сгоревшего и разрушенного местечка вырос современный поселок городского типа с асфальтированными дорогами, чайной, гостиницей, с теле-фоном и электричеством, телевидением! От старого и такого уютного местечка, не осталось и следа. Да евреев жителей местечка можно перечесть по пальцам.

     МАМЭ-ЛОШН
 
Аф ун припечек брент а фаерул
  Ун ин штуб ис гейс.
Мит дем ребеню але киндерлах
        Лернен алеф-бейс
Песенка из детства
                Автор - Марк ВАРШАВСКИЙ

         Рэд оф идиш мит мир майн ребе
Чтоб я вспомнил озаричский хедер,
Унд идише шулэ ин клейне штетеле,
Там, где фашист ершиссен майн зейделе.

Гишторбен майн бобе мит майне  швестер,
Развеян их прах неизвестно то место,
Лишь горькую память хранит мое сердце
И от того никуда мне не деться.

Когда я слышу говор на идиш,
Лишь только услышу песни на идиш,
Я вновь окунаюсь в свое малолетство,
Где в нашем местечке прошло мое детство.

Живет моя юность, живет моя память,
Она на всю жизнь, она не увянет.
Ей  неподвластны времени ветры.
Он будет вечен идиш из детства!

Рэд оф идиш мит мир майн ребе…
6-7 ноября 2002 г. Хайфа

Прислушаемся к словам этого немудреного стихотворе-ния, проникнутого ностальгией по ушедшему «в ничто» миру еврейской глубинки.

                3.  РОДСТВЕННИКИ

Теперь настала очередь рассказать историю семьи Голодец. Приведу по памяти основное древо семьи Голодец. Я перечислю в нем только членов семьи Голодец, а более под-робный рассказ о каждом по мере возможности и в пределах моей памяти будет ниже. В основном, я опираюсь на те рас-сказы, освещавшие жизнь семьи, которые рассказывали мне дед Гилер, баба Хая и Буня, что позволило в определенной степени реставрировать последовательность поколений Голодцов.
Так выглядит родовое древо Голодцов:
   ГОЛОДЕЦ ЮДА

       Голодец Иосиф   
                Голодец Гилер
  Голодец Рахиль
Голодец Нохим

Мой дед, Гилер Юдкович ГОЛОДЕЦ (1870? – 1941), которого, вслед за его детьми,  я называл папой, по моему, предположению,  вышел из семьи Голодцов, пустивших свои корни в Бобруйске. В настоящее время там проживает несколько семей с такой же фамилией. У его отца Юды ГОЛОДЕЦ было три сына: Иосиф, Гилер, Нохим и дочь Рахиль. Рахиль в 1910 году эмигрировала в Америку и о ней я практически ничего не знаю, кроме того, что в конце 70-х годов, в то время когда моя  мама лежала в больнице, я неожиданно обнаружил в почтовом ящике записку с предложением встречи от внучки Рахиль Голодец. Она приехала в Россию из США на несколько дней и хотела бы встретиться с мамой. Она оставила свой телефон в гостинице «Берлин» и сообщила, что уезжает с экскурсией в Ленинград, а через неделю  вернется в Москву, снова оста-новится в гостинице «Берлин» куда ей можно позвонить. Я показал маме эту записку, но она только горестно махнула рукой. Когда я через неделю позвонил в гостиницу, мне отве-тили, что такая не проживает. Я поехал в гостиницу,  но  ее сле-дов не  обнаружил.  Вот такая  история.  Попытки  разыскать   ее  результатов не дали, хотя  я  просил знакомых,  уезжавших   в  Америку  полюбопытствовать  в  общине Нью-Йорка  о Голод-цах. Увы! Никаких сообщений я не получил. Обращение к СМИ тоже не помогло.
Все три брата – Иосиф, Гилер и Нохим переселились из Бобруйска почти одновременно, но как я полагаю, лишь после того как Гилер женился в Озаричах на дочери Абрама Либермана, красавице Хае-Несе (1882–1943), бывшей намного моложе его.
Но если рассказывать, то по порядку.
Старший брат, дядя Иосиф, родился предположительно в 1868 году, переехал в Озаричи и занимался сапожным ре-меслом. Переехав в Озаричи, он вскоре овдовел, но вдов-ствовал недолго, его «окрутили» на молодой вдове Малке, у которой был сын Янкель. Иосиф любил своего пасынка и забо-тился о нем. Сапожник он был отменный и никогда не чув-ствовал недостатка в заказах. Работу его любили и ценили за тот особый «скрип», который издавали его сапоги при ходьбе. Дядя Иосиф спрашивал  у заказчика, сколько ему положить скрипу «на грош», а может быть «на два». Получив ответ, он закладывал под стельку  скрепленные деревянными гвоздиками две берестянки, которые при ходьбе терлись между собой и издавали скрип. Особенно он пользовался авторитетом у бело-русов, которые говорили, получая готовые сапоги «от, це добре». Я удивлялся, тому, что они не обувались в новую кра-соту, а, связав сапоги за ушки веревочкой, перекидывали через плечо и с поклоном босые уходили из дома. Дядя Иосиф довольно крякал и прятал заработанные «гроши» (с ударением на «о») в карман кожаного фартука. Через минуту приходила его жена Малка, и деньги перекочевывали в ее распоряжение.
Сын Малки  от  первого  брака  Янкель,  когда подрос,   стал осваивать ремесло отчима.  Я помню,   что  он был доволь-но хорошим подмастерьем и даже сам тачал сапоги. Я часто забегал к ним и дядя Иосиф позволял мне забить пару деревянных гвоздиков в подошву сапога и подолгу расспраши-вал  меня  о  жизни  в  Москве,  о родных и вообще «что ново-го?» Малка иногда угощала меня какой-нибудь вкусностью или наливала стакан молока. У них был небольшой хорошо ухо-женный домик весь в занавесочках, в картиночках, на стенке ви-сели фотографии в большой  застекленной раме. Других детей помимо Янкеля у них не было.
Дядя Иосиф очень любил своего племянника, сына своего брата Гилера Боньку (Вениамина). Тот отвечал ему взаимностью  и,  после смерти дяди в 1937 году, назвал своего сына его именем. Когда в Озаричах возник кооператив сапож-ников Янкель  перешел  на работу туда. В 1939 году его приз-вали в Красную Армию. Его дальнейшая судьба мне не из-вестна.  Не известна мне и судьба Малки.
Мой дед Гилер родился в 1870 году и был лет на десять-двенадцать старше бабушки Хаи-Неси Либерман, родившейся по моим расчетам в 1882 году. Уже в 1897 году они родили первенца – Моисея (Мишу), затем в 1900 году родилась моя мама – Сима, затем в 1902 году - Янкель (Яша), в 1904 году – Боня (Веньямин), в 1908 году - Гинда, в 1910 году - Соня (Сара), в 1914 году - Шмулик (Самуил) и в 1916 году – Рохеле (Рахиль).
Надо было вести дом, вести хозяйство, растить детей и т.д. Удивительно, как только бабушка управлялась со всем этим.
Папа  Гилер  был  очень  уважаемым человеком в нашем
местечке. Он окончил йешиву , был знатоком Талмуда , Торы , всех законов Кашрута, Галахи . Он знал и любил еврейских писателей. В «зале» стоял книжный шкаф, в котором помимо Талмуда и других еврейских книг, было полное собрание сочинений Шолом-Алейхема в зеленном переплете, изданное на идиш. Он выписывал, выходящие на идиш газеты «ДЕР ЭМЕС» («Правда») и «ОКТОБЕР» («Октябрь»). Иногда в свободные вечера дед водружал на нос очки, доставал томик Шолом-Алейхема и очень выразительно читал рассказы на «идиш». Особенно он любил читать отрывки  из  повести «Тевье дер милхикер» («Тевье – молочник»). Читал он выразительно, со вкусом, с тем необычайным колоритом «идиш», который вносит еврейское местечко.  Часто при  таких чтениях присут-ствовали соседи, они любили его слушать. Любому, обра-щавшемуся к нему с просьбой, папа советовал как поступить, какую и кому написать бумагу или жалобу и часто их сам и писал.
Позже я узнал историю, согласно которой к папе  пришел  бывший  урядник,  а дело было в 30-х годах, и стал умолять спасти его младшую дочь. У тебя, говорил он папе, дети в Москве. Пусть возьмут ее к себе. Она девочка работящая, будет делать всё, и готовить, и стирать и прибираться в доме. А здесь она пропадет, ее погубят, и он заплакал.  Моя  мама  взяла  де-вочку с собой в Москву и вскоре выдала ее замуж за крас-ноармейца. Та сменила фамилию и выжила в страшной «ежов-ской»  бойне. Помню, что она раз или два приходила к маме и благодарила ее.
Я уже упоминал о том, что папа был религиозным чело-веком. Иногда он брал меня с собой в нашу синагогу. Вообще в местечке были две синагоги. Одна из них новая, куда ходил папа, недалеко от нашего дома, а другая в конце местечка бли-же к речке – старая. Место папы было у почетной восточной стены, рядом с киотом. Когда доставали свиток торы и про-носили на бима , папу обязательно приглашали взойти к чтению очередной главы. Отчетливо помню его черный лапсердак, старенький и изрядно потертый талит , ермолку. Я обычно, вертелся рядом. Однажды он пытался отдать меня в хедер, но из этой затеи ничего не вышло, так как я жил в Озаричах всего 2 – 2,5 месяца.
Мама  молилась  на  балконе   (женской части синагоги).
Там, через маленькие окошки в стене она следила за ходом службы и по ее окончанию, они с папой встречались на выходе. Все вместе, не торопясь, шли домой, где нас ожидала вкус-нейшая еда.
В начале нашего двора (с улицы) стоял большой сарай, где папа вместе с семьей деда Абрама, хранили запасы сена. Ночами его стерег Шмулик, вооружившись винтовкой, полу-ченной от жившего в нашем доме начальника милиции Соловчука. Иногда  и  я спал с ним в  этом «защищенном от  гра-бителей» сарае. Но Соловчук переехал в здание милиции, к нему приехала семья, и на этом винтовочные эпопеи  закончились.
Младший брат папы – Нохим, жил недалеко от нас и его дом стоял так, что замыкал каре главной площади. Сразу за ним был дом, но стоящий уже поперек, в котором жил «фуражечный» мастер. Его фамилия была Черток. Однажды папа Гилер сшил мне у него фуражку «шестиклинку» с маленьким козырьком оче-
нь модным тогда.
За ними, если идти по улице, стоял большой дом, в котором жили Рабиновичи. У них была девчонка Ривка примерно моя ровесница. В середине 30 годов в Минске был Всебелорус-ский смотр сельской самодеятельности. Ривка участвовала в этом смотре и спела популярную в то время песню о гибели парохода «Челюскин». Помню, как на мою просьбу спеть, она не жеманясь, подогнув тоненькие ножки, выводила красивым и чистым голоском:

В просторах, где вьются за бортом
Косматые комья пурги,
Дрейфующей льдиной затертый,
Отважный Челюскин погиб…
Спев песенку и получив от меня порцию одобрения, она, улыбаясь, убегала в дом, а я отправлялся по своим мальчише-чьим делам.
В наше время поход через Северный ледовитый океан казался верхом героизма, а в итоге это оказалась обычная авантюра Сталина, это не следует забывать. Я был в 3 классе, когда вышла богато иллюстрированная книга о «героическом» лагере О.Ю. Шмидта. Книга была у Уриновских и я ее выпросил почитать. Картинки суровой арктики увлекли меня и я взял книгу в школу. На уроке потихоньку просматривал ее под партой. Учи-тельница заметила, что я отвлекаюсь, подошла и забрала её у меня. Я страшно огорчился, нагрубил ей и еле дождавшись перемены убежал домой. Вот так было. А теперь о самой «эпо-пее»
                Челюскинская эппопея
Начиная с 30-х годов прошлого столетия в Советском Союзе развернулись большие работы по освоению Северного Морского Пути как транспортной магистрали. Была поставлена задача обеспечить надежное происхождение торговых судов от Ленинграда или Мурманска до Владивостока Северным Морским Путем за одну навигацию, т.е. за летне-осенний период.  В 1932 году ледокол «Сибиряков» смог выполнить эту задачу. Начальником экспедиции был профессор Отто Юльевич Шмидт, а капитаном ледокола – Владимир Иванович Воронин. Сразу по окончании экспедиции было создано Главное Управление Северного Морского пути (Главсевморпуть), которому было поручено освоить этот путь, обеспечить его техническим оборудованием, построить поселки и многое другое. Начальником Главсевморпути был назначен О.Ю. Шмидт.
В 1933 году по Северному Морскому пути был направлен уже транспортный корабль – только что построенный, приспособленный к плаванию во льдах пароход «Челюскин» водоизмещением 7500 тонн. «Челюскин» должен был пройти за одну навигацию от Ленинграда в порт приписки Владивосток. Предполагалось, что пароход будут сопровождать ледоколы. Но этого не произошло. Экспедицию на «Челюскине» возглавил О.Ю. Шмидт, а капитаном был назначен В.И. Воронин. На «Челюскине» плыло много людей: команда корабля, научные работники, журналисты, смена зимовщиков и строителей для острова Врангеля – всего более ста человек. На рассвете 16 июля 1933 года «Челюскин» вышел из Ленинграда во Владивосток. Впереди – Балтийское море. Северный Ледовитый океан, Берингов пролив, Тихий океан. Путь от Ленинграда до восточного района Чукотского моря в сложной ледовой обстановке «Челюскин» прошел за четыре месяца. Однако преодолеть льды Чукотского моря он не смог. Далее четыре месяца пароход дрейфовал во льдах в непосредственной близости от Берингова пролива. 13 февраля 1934 года напором льда у «Челюскина» был разорван корпус. Корабль затонул.
Благодаря прекрасной организации спасательных работ на лед успели перенести много необходимых грузов. Спаслись 104 человека. Один капитан Борис Могилевич не успел сойти на лед и погиб вместе с кораблем. Был создан большой лагерь, который назвали «Лагерем Шмидта». Сразу же развернулись широкомасштабные работы по спасению челюскинцев. Предполагалось использовать разные технические средства: ледоколы, дирижабли, аэросани. Но основная ставка была сделана на авиацию. Надежды оправдались. 13 апреля 1934 года все челюскинцы, включая даже ездовых собак, были вывезены самолетами из Лагеря Шмидта на материк. В чрезвычайно сложных погодных условиях, на не очень надежных самолетах того времени это осуществляли летчики М.В. Водопьянов, И.В. Доронин, Н.П. Каманин, С.А. Левановский, А.В. Ляпидевский, В.С. Молоков, М.Т. Слепнев. Решающую роль в поддержании самолетов в рабочем состоянии сыграли бортмеханики. 19 июня 1934 года Москва торжественно встретила челюскинцев и летчиков. На Красной площади состоялись торжественный митинг и праздничная демонстрация. Так завершилась длившаяся целый год драматическая и героическая страница в истории Северного морского Пути – челюскинская эпопея. 1935 год

Прямо напротив дома дяди Нохима был сельсовет, рядом с которым стояло пожарное депо. Именно на этой площа-ди на «Николу» проходила большая ярмарка. С раннего утра на площадь съезжался окрестный люд. Везли свиней, кур, гусей, домашнего тканья полотенца, кадки и прочая, прочая, прочая. Иногда был даже Ярмарочный балаган. Мы бегали между подвод и рассматривали все выставленные на продажу товары. Суетились и торговались евреи и белорусы. Шлепали по рукам в знак заключения сделки. Белорусы швыряли на землю свои шапки или соломенные шляпы, если не удалось добиться под-ходящей цены, а, договорившись, били по рукам и лезли цело-ваться. Все это  пело,  кричало,  ссорилось, мирилось с хло-паньем по рукам, со швырянием шапки на землю…  Мы шны-ряли между подводами.   Было весело и интересно.
Дом у дяди Нохима был большой, на две половины.
Сейчас я уже не помню ничего о второй половине дома. В первой, которая, как и наша, начиналась с кухни, были такая же большая печь, стол для готовки пищи, разные шкафы и шкафчики. Дед Нохим был хорошим столяром и всегда имел полную корзину заказов. Я иногда приходил в его мастерскую и с любопытством смотрел на различные рубанки, фуганки, шер-хебели и прочую рабочую «нечисть». Стружки пахли свежим лесом. Дед упоенно строгал. Я восхищался,  глядя на его работу.
Дед Нохим был невысок, широк в плечах, носил длинную роскошную бороду. Сейчас я примерно назову имена его жены – Нехамы (Ноймы) и старших детей – сына Левы и дочери – Леи. Они жили в Баку, изредка приезжали к родителям. Младшего их сына, моего ровесника, звали Юда , с ним мы часто бегали на речку. Как и все еврейские женщины местечка, тетя Нехама хорошо готовила, и мне часто перепадали вкусные вещи.
Все три брата Голодец жили дружно. Помогали друг
дружке в меру возможностей. Но все же еврейские праздники справляли в своих семьях.
Кроме уже указанных мною братьев Голодец, в местечке жили многие родственники. Из них помню Файкла Горелика,  который  был  женат  на  Гинде,  двоюродной сестре мамы Хаи-Неси. У них была очень красивая  дочь Лея (Лиза) . По дороге на  речку,  а они жили почти  у моста через речку, я всегда забегал к ним, чтобы увидеться с Леей и хоть немного поиграть у них во дворе. Меня встречали добрые ласковые люди, всегда с большим интересом расспрашивавшие о родных, о жизни в Москве, о разном. Нередко меня угощали куском пирога или стаканом молока. После Великой Отечественной войны, когда я служил в Ленинграде, мне удалось разыскать Лею. Она была замужем и очень сердечно встретила меня. Рассказала, что они самыми последними выбрались из Озаричей перед приходом фашистов. Файкл и Гинда очень просили деда Гилера  и  Хаю-Несю с  Аллочкой присоединиться к ним, но папа был слаб, болен и категорически отказался эвакуироваться с ними. Неизвестно каким чудом они выбрались  буквально  под   носом у  фашистов из уже горевшего местечка. Они были последними, кто видел еще живыми моих родных деда Гилера, бабушку Хаю-
Несю и сестру Аллочку.
Плохо помню еще одного родственника – Пиню Центера, который жил в Москве и иногда перезванивался с моей мамой.
Кстати, есть еще одна версия истории рода Голодец, о которой мне сообщил Миша Гельфенбейн, но имеет ли она от-ношение к нам утверждать не могу:
История семьи Golodetz - Версия  Д-р Лазарь Голодец
 Некоторое время назад мне пришло в голову написать воспоминания о местечке Shtchedrin (Щедрин) и семьи Golodetz (Голодец), так как я никогда раньше не имел возможности сделать это.  Тем не менее, осенью 1946 года, когда я плыл из Нью-Йорка в Палестину на грузовом судне у меня появилось время для написания воспоминаний о моем Щедрине.  Поездка продолжалась четыре недели.  Это дало мне время для того, чтобы написать эту тсторию. Таким образом, следующие записки появилась на свет.  Я потому захотел написать историю семьи Golodetz, что в моей юности я был свидетелем "расцвета" этого семейства (1860-1904), и потому, что эти воспоминания имеют большое значение сами по себе. Они всегда были со мной и Я пронес их через всю свою жизнь. Это должно быть интересно, в первую очередь, для моих родственников, которые, как и я провели свою молодость в Shtchedrin.  Кроме того, эти записи должны также представлять интерес для посторонних, так как история жизни семьи Голодец была типичной для еврейской семьи в России.  Многие тысячи российских и польских евреев были унич-тожены в ходе войны, и многие места их проживания были раз-рушены. На нас лежит отвественность, написания истории возникновения целых еврейских семей, и тем самым сохранить их от забвения.  История Golodetz семьи включает четыре поколения, и представляет их рост, расцвет и упадок.  Это интересные истории, возможно, не столь увлекательные, что и Buddenbrooks семьи в версии Томаса Манна, но в достаточной степени привлекательны для сохранения.  Что я могу вам предложить, так это верное описание среды и того времени, как они сами запечатлелись в моей памяти.  Мои заметки не имеют претензий на какие-либо лите-ратурно-художественные достоинства.  Они могут заинтересовать лишь ограниченный круг людей.
 Место, где проживала семья Голодец называется Щедрин.  Он находится в районе Минска, в шести милях от реки Березина, и тринадцати милях от Днепра.  Однако вы напрасно будете искать в обычной карте это место.  Тем не менее, в крупномасштабных картах оно зарегистрировано, однако, ошибочно Щедрино.  В окрестностях Щедрина происходили многие сражения, как ут-верждается, они имели место во время отступления наполеоновской армии в 1812 году, и многие квадратные «стэлы» указывают на массовые захоронения французских солдат.  В детстве я много слышал об этом, однако, это не исторические доказательства.  Насколько я знаю, местечко Щедрин было закуплено около 1830 г.[1] в качестве недвижимости на имя Любавичского "Ребе" Менделя Шнеерсона, с тем, чтобы известные раввины имели право на наследственный титул почетного гражданина, который в то время пользовался определенными привилегиями. На самом деле земля принадлежала большой группе еврейских колонистов, которые в дополнение к тому же, кроме ремесленников, занимались обширными сельскохозяйственными операциями. Щедрин считался еврейской колонией.  Значительная часть земель, несколько сотен акров земли, принадлежала Хаиму Голодец, основателю семьи.  Эта земля была на холме, примерно в трех милях от местечка Щедрин, и, как сообщается, была недвижимостью предыдущего владельца, бога-того дворянина.  Был здесь, просторный парк с фруктовыми деревь-ями и великолепные дорожки для прогулки, что свидетельствует о богатом поместье. Официальная передача части назначенного в качестве "Комби" для Голодец состоялась в 1865 году.  В моем распоряжении имеется ряд документов.  По их мнению, Мишне, как агенту раввина Менделя Шнеерсона [так в оригинале], передано 325 акров земли в собственность Хаима Голодец.  Прадед Хаим Голодец погиб около 1876, незадолго до моего рождения.  В его завещании указано, что каждому внуку и правнуку завещалась большая сумма.  Я не был получателем наследства.  Его репутация была безупречной, впечатляет необыкновенно умное лицо, он был хорошим бизнесменом и уделял время для благотворительности.  Я мало знаю о его происхождении. Ранее он жил в Азаричах (Озаричи), около 27 миль за Паричами, и вместе с ним в Щедрин пришли тридцать родственников, после того как это место было приобретено для раввина Любавича, последователем которого он был.  Хаим – был имя первого Голода, которое впоследствии было изменено на Голодец. Поэтому история рода начинается с его учредителя, Хаима.  Он жил в большом доме на "Комби" с рядом с синагогой, и имел большое домашнее хозяйство.  Его сыновья, а затем их потомки построили дома неподалеку, и поселились в них. В «Комби» была Т-образная постройка, состоявшая   примерно двадцать больших деревянных домов. Они  построены на трех улицах, с населением до нескольких сотен человек, все это члены семьи Голодец. [2] Это было настоящее «село», которое располагалось над местечком Щедрин, сопоставимое с династиическим образом жизни.  Такая группировка семьи в то время представляла собой редкое явление среди российских евреев.  Немногие семьи могут указывать на такие родственные концентрации, разве только в семьях Сельдович Березина и семьи Хорштейн в Радомичах.  Основатель семьи, Хаим Голодец, участвовал в операциях по резке древесины и разбогател.  Он приобрел леса в разных частях страны, которые вырубались в зимнее время и буксировал древесину по реке весной на юг и продавались владельцам лесопилок.  Бизнес пиломатериалами в то время был интересным и сложным предприятием. Хаим Голодец был первым поставщиком древесины на юг в больших масштабах.  Это объяснялось не только его собственной компетентностью, но и сотрудничеством с очень умными и почетными сотрудниками. Я хорошо помню старого Иосифа Рохлина, высокого, плечистого человека с его патриархальной бородой, который умел очень умно дискуссировать. Он был чрезвычайно популярен среди землевла-дельцев.  Он был советником видных дворян, и пользовался их полным доверием.  Другие высшие работники были Наум Шкловский и Исаак Бер-Шевич, очень интересные люди. Производство и большие личные способности, создали хорошие отношения с местными земле-владельцами, а его честность и правдивость сделали Хаима Голодец богачом, и дали ему репутацию видного дельца. 
 Его потомки: у Хаима было трое сыновей, которые продолжали бизнес и довели его до значительных высот: Лейба (мой дед), Берл и Залман.  Они были весьма плодовиты.  У Лейбы было два сына (один из них мой отец) и три дочери.  У Берла было четверо сыновей и четыре дочери, А у Залмана было пять сыновей и шесть дочерей.  [3] Все сыновья были женаты и дочери замужем.  Аутсайдеры пришли в семью.  Семья росла.  Противозачаточные средства были неизвес-тны.  Таким образом, поселок вырос до нескольких сотен человек.  Чтобы подтвердить славу семьи Голодец, достаточно сказать, что при заключении брачных контрактов  о деньгах не договаривались. Наоборот, респектабельные семьи предпочитали те богатства, которые имела «семья».  Таким образом, приток хорошей и свежей крови был добавлен в семью со стороны.  Через браки, появились такие имена, как Елиаш, Бернштейн, Фридман, Гринберг, Ландау, Moносох, Лурье, Аберман, Гринберг, Кадинский и другие – это все имена с высокой репутацией пришли в семью.           ИНТЕРНЕТ
Война в Озаричи пришла 20 августа. Начались расст-релы оставшихся в местечке евреев. Вскоре после  оккупации местечка фашисты, скорее всего полицаи, убили на пороге своего дома моего друга детства Хаимку Гинзбурга, который вырвался из окружения и надеялся некоторое время отсидеться у родителей. Потом убили еще несколько человек, а 24 августа 1941 года фашистский солдат (или полицай) застрелил моего деда (справку о гибели деда выдал Озаричский сельсовет). Дед вышел из дому к колодцу, чтобы набрать воды, фашист шел по улице и увидел, что у деда из кармашка жилетки торчит цепочка от часов, выстрелил в него и забрал часы. По рассказам уцелевших жителей местечка, через несколько дней после гибели деда, бабушка, Хая-Неся вместе с Аллочкой, убежали на окраинную улицу местечка – Карпиловку, где они скрывались от фашистов, переходя из дома в дом. В начале зимы 1942 года их переправили в партизанский отряд, который действовал на тер-ритории района. Надо отметить, что этот район всю войну оставался под контролем партизан, и там сохранялась Совет-ская власть, действовал колхоз и сельсовет. Фашисты сви-репствовали в местечке и уничтожили всех еврейских жителей, которые не смогли эвакуироваться – это более 250 человек!

    Вот список тех, кого рассиреляли фашисты в Озаричах
год рождения                Ф.И.О. № №
1910    Боровинская Таня Гиршевна             1
1935    Боровинская Лина Дмитриевна 2
1940    Боровинский Борис Дмитриевич 3
1870    Портной Гирш Борухович 4
1876    Портная Сара Лейбовна 5
1912    Портной Хаим Гиршевич 6
1917    Портная Рая Гиршевна    7
1937    Портной Женя Хаимович  8
1939    Портной Сема Хаимович  9
1941    Портная Аня Хаимовна 10
1880    Матлюк Бенца Хацкелевна 11
1882    Матлюк Рахиль Гиршевна 12
1931    Матлюк Хацкель Бенцевич 13
1935    Матлюк Яша Бенцевич  14
1937    Матлюк Сима Бенцевна  15
1939    Матлюк Вова Бенцевич 16
1941    Матлюк Муля Бенцевич    17
1915    Голод Сара Ицковна 18
1936    Голод Соня Хаимовна 19
1939    Голод Лиза Хаимовна  20
1941    Голод Веля Хаимовна 21
1881    Голод Ципа Львовна  22
1903    Голод Беба Гиршевич  ( муж. ) 23
1890    Голод Ида Янкелевна 24
1896    Фердман Люба Янкелевна 25
1920    Фердман Зося Гиршевна 26
1923    Фердман Сара Гиршевна 27
1937    Фердман Яша Гиршевич 28
1940    Фердман Ида Гиршевна 29
1870    Фрумкин Абрам Борухович    30
1890    Фрумкина Фрида Берковна 31
1934    Фрумкина Броня Абрамовна  32
1936    Фрумкина Фрида Абрамовна 33
1938    Фрумкина Сара Абрамовна 34
1941    Фрумкина Аня Абрамовна 35
1893    Шульман Мовша Лейбович 36
1900    Хайкин Ицка Гершевич  37
1903    Хайкина Соня Бебовна 38
1938    Хайкина Лена Ицковна 39
     Хайкина Лейба Ицкович 40
1889    Гримберг Левик Абрамович 41
1891    Гримберг Циля Шмерковна 42
1927    Гримберг Рива Левиковна 43
1929    Гримберг Хася Левиковна    44
1931    Гримберг Маня Левиковна 45
1935    Гримберг Лейзер Левикович 46
1898    Лившиц Двося Юдковна 47
1926    Лившиц Маня Файковна       48
1929    Лившиц Арон Файкович  49
1937    Лившиц Сима Файковна 50
1937    Лившиц Рува Беркович 51
1879    Шехман Лея Файковна 52
1917    Шехман Неся Семеновна 53
1880    Френклах Арон Беркович    54
1890    Френклах Бейля Гиршевна 55
1869    Паперная Юдаша Абрамовна 56
1896    Голод Шмойла Юдкович 57
1919    Голод Волька Шмойлович 58
1927    Голод Ливса Шмойлович 59
1934    Голод Сема Шмойлович 60
1937    Голод Кива Шмойлович 61
1901    Шульман Бадана Берковна 62
1937    Шульман Соня Хаимовна 63
1939    Шульман Лева Хаимович 64
1894    Лившиц Беня Кагосович  65
1895    Лившиц Ципа Ароновна 66
     дети: дочери - 1917 и 1940; сыновья -   1936 и 1939 гг 67 - 70
1899    Френклах Зяма Шмойлович 71
1901    Френклах Тамара 72
1877    Френклах 73
1879    Френклах 74
1936 и 1939    дети: сыновья - 75 - 76
1899    Центер Ирина Кагосовна 77
1934 и 1937    дети:  дочки  78 - 79
1898    Лившиц Рахиль Израилевна 80
     дети: дочери - 1934, 1936, 1940; сын -   1938 81 - 84
1879    Горовой 85
1909    Горовая Зелда Берковна 86
     дети: дочь - 1934; сыновья -     1937 и 1939 87 89
1907    Горовая Бася Берковна 90
     дети: Хаим, 1935; Борис - 1939 91 92
1870    Горовая Марьяся Берковна 93
1899    Лившиц Гирш Лейбович 94
1902    Лившиц Циля Мотелевна 95 
     дети: сыновья - 1931 и 1935; дочь -   1939 96 - 98
1891    Рубинштейн Мотель Хаимович    99
1893    Рубинштейн Хава Лейбовна 100
     дети: дочь - 1929; сыновья - 1934 и  1937 101 - 103
1902    Рубин Рахиль Фировна ( ? ) 104
1936    Рубин Леня Бенцианович 105
1939    Рубин Надя Бенциановна 106
1899    Френклах Мира Абрамовна 107
1931    Френклах Рися Гиршевна 108
1934    Френклах Фира Борисовна 109
1854    Спевак Лейзер Хацкелевич 110
1859    Френклах Эстер Хаимовна  111
1896    Лившиц Матус Абрамович 112
1900    Лившиц Сима Гилеровна  113
1879     Альшанский Гилер Шлемович 114
1877    Альшанская Соня Матусовна 115
1901    Голод Шлема Ицкович 116
1903    Голод Хана Мовшовна 117
     дети: Сара - 1926, 2-я дочь - 1935 и   сын - 1939 118 - 120
1854    Вольфсон Янкель Шимшелевич 121
1894    Голод Бенца Маркович  122
1896    Голод Зиса Беркович  123
1936    Голод Доба Бенцевич 124
1880    Рабинович Эля    125
1882    Рабинович Нойма 126
1917    Рабинович Фаня Элевна 127
 1919    Рабинович Рива Элевна  128
1939    Мебель Фима Беньяминович    129
1906    Лившиц Злата Боруховна 130
     дети: дочери - 1934, 1939, 1940; сын - 1936 131 134
1908    Дикштейн Тамара Сролевна 135
1937    Дикштейн Лея Гиршевна 137
1896    Фуксон Сара Янкелевна 138
1936    Фуксон Роза Хлав*** (непон. запись) 139
1907    Дыня Центер Залманович 140
     дети: дочки - 1936 и 1938 141 - 142
1898    Горелик Берка Шлемович 143
1899    Горелик 144
     дети: дочки - 1916 и 1940; сын - 1937 145 - 147
1905    Голод Ицка Шмойлович 148
  1907    Голод Сима Шлемовна  149
     дети: дочки - 1937 и 1939; сын - 1940 150 - 152
1904    Хайкман Дора Матусовна  153
1870    Хайкман Лейзер 154
1869    Голодец Гилер Ицкович * 155
1906    Голодец Неся Гилеровна*    156
1933    Голодец Найма Борисовна* 157
1937    Голодец Нохим Борисович*    158
1927    Шнейдер Мера Парт**(непон.  запись) 159
  1901    Голод *одя Гиршевна (непон. запись) 160
1933    Голод Вова Лейзерович    161
 1937    Голод Хая Лейзеровна  162
1939    Голод Маня Лейзеровна 163
1909    Горелик Зяма Хаимович 164
1894    Горелик Сирин**ца Хаимовна  165
1900    Горелик Хаим Хаимович    166
1915    Горелик Изя Хаимович     167
1936    Хапман Ицка Самуилович 168
1896    Дворкин Абрам    169
1897    Дворкина Хана  170
     дети: дочка - 1934; сыновья - 1936 и 1939 171 - 173
1899    Гершман Этя 174
1933    Гершман Соня    175
1935    Гершман Бася          176
1940    Гершман Мотя 177
1874    Кирпичникова Бейля    178
1879    Гимельштейн Хацкель 179
1882    Гимельштейн Сара       180
1932    Гимельштейн Люба    181
1890    Левина Хана 182
1894    Голод Давид Шимшелович 183
1896    Голод Рахиль 184
     дети: сыновья - 1931 и 1939; дочка - 1935 185 - 187
1901    Матлюк Хаим Хацкелевич 188
1906    Матлюк Бейля    189
     дети: сыновья - 1936 и 1939 190 - 191
1932    Каценельсон Дора  192
1937    Каценельсон Пиня 193
1922    Гинзбург Хаим        194
 1879    Голод Ицка Мордухович    195
1904    Леокумович Юда 196
1907    Леокумович Гима-Рива  197
1940    Леокумович - сын    198
1921    Лившиц Хаим          199
1923    Лившиц - жена 200
1939    Лившиц - сын  201
1908    Голод Хана 202
1901    Махтин Гирш 203
1902    Махтина Гита 204
  Лившиц, сын - 1934; дочки - 1937, 1940 205 207
1891    Тулин Галя    208
     Тулин, сыновья -  1929 и 1937 209 210
1907    Горелик Хана  211
1939    Горелик, дочь - 212
1896    Атлас Ёсель 213
1898    Атлас - жена    214
1941    Атлас - сын 215
1906    Шульман Ёсель Рувимович 216
1907    Шульман - жена  217
1881    Лившиц Шлёма  218
1892    Лившиц Хана 219
1898    Голод Ицка  220
1929    Голод Эля Ицкович    221
1932    Голод Рива Ицковна 222
1877    Фуксон Хаим  223
1869    Резник -  ( мужчина ) 224
1870    Френклах Зяма 225
1936    Хайкман Мовша  226
1930    Хайкман Элька 227
1928    Хайкман Рива Мовшовна  228
1926    Хайкман Гима Мовшовна  229
1911    Хайкман Двейра Мовшовна  230
1910    Плоткин Ицка 231
1912    Плоткин Броня  232
1937    Плоткин - сын 233
1914    Френклах Пейша    234
1912    Френклах Хана 235
1869    Лившиц Лейзер  236
1871    Лившиц Хася 237
1910    Матлюк Мера Моневна  238
1930    Несвижская Алла*     239
1908    Лившиц Меер Янкелевич  240
1928    Лившиц Яша Меерович  241
1930    Лившиц Фаня Мееровна 242
1933    Лившиц Марк Меерович 243
     Лившиц Хава Мееровна        ( год   рождения написан неясно ) 244
1928    Лившиц Мовша Меерович 245
1928    Лившиц Яша Меерович  246
1927    Лившиц Маня Янкелевна  247
1935    Лившиц Аня 248
1939    Лившиц Вова 249
1941    Лившиц Володя 250
1915    Лившиц Сима  251
1927    Сурпина Рахиль 252
1930    Сурпин Абраша  253
1935    Сурпин Сема    254
1937    Сурпин Феликс 255
1939    Сурпина Мая  256
1937    Голод Хаим  257
1935    Голод Лиля 258
1865    Голод Сара 259
1907    Функ Арон  260
1937    Функ Яша    261
1915    Фарбер Соня 262
     Фарбер - сыновья  1938 и 1940 263 - 264
• - Искажено имя, отчество и годы рождения
• Выделения – лица,  упомянутые в книге
   Да будут вечно покоится с миром их души на ложе своем. Амен!

В партизанском отряде бабушка стала кашеварить (она отлично готовила). Вместе с Аллочкой они иногда ходили в деревни за продуктами. Немцы безуспешно пытались покончить с партизанами. И только в конце 1943 года им удалось окружить лесную базу отряда. Командир отряда решил прорываться сквозь кольцо окружения, но мешал обоз. Он собрал стариков и попросил их постараться пробраться в свои деревни и переждать там до освобождения,  ведь  Крассная Армия уже бы-ла  недалеко.  Шли  бои  за город Мозырь, что в 80 километрах от нашего  района.  Бабушку  с  Аллочкой,  ей  было  около  10 лет, схватили фашисты и расстреляли недожив всего нескольких недель до освобождения Озаричей от фашистов. Справку об их гибели выдал Озаричский сельсовет. Самуил со слезами на глазах неоднократно мне говорил, что когда их захватили, то Аллочка просила: - Дядя, не убивай мою бабушку, прошу тебя. Она хорошая. Очень хорошая… Не знаю, откуда у него такие сведения, ведь свидетелей не осталось. Может быть от Рахили, которая в 1946 г. была в Озаричах.
В семье сохранились их фотографии. Ежегодно в день гибели деда я читаю поминальную молитву в память обо всех погибших в этой жестокой войне. В Московской Хоральной сина-гоге есть табличка с именами погибших папы, мамы и Аллочки, а на Востряковском кладбище в Москве, рядом с памятником моей матери я установил символический памятник с именами и фотографиями деда, бабушки и сестры. Именем деда Самуил назвал своего сына – Григорием. Когда семья собиралась вмес-те, всегда вспоминали погибших. Ежегодно я посещаю клад-бище и возлагаю цветы к подножию памятника. Так же делают и живущие в Москве родственники и мои дети. Когда я стою возле их символической могилы, и смотрю на обелиск, меня угнетает чувство вины перед ними. Ведь если бы я в то лето 1941 года был в Озаричах, то, может быть, сумел бы их уберечь от гибели. Не знаю. Возможно, меня тоже ждала гибель от рук фашистов, возможно, вся моя жизнь сложилась бы иначе. Но я по-прежнему глубоко переживаю, их гибель и часто задумываюсь над неисповедимыми путями человеческих судеб.

Да упокоятся их души на ложе своем с миром!
Сейчас, более 60 лет прошедших с тех страшных дней, меня часто навещают образы моих родных, такими, какими я их видел в последний раз летом 1939 года. Папа Гилер в сером  домашнем пиджаке, обязательно в жилетке,  в рубашке с галсту-
ком и черных брюках. Он бесконечно озабочен и обстановкой в мире – война на носу и полная неопределенность обстановки.  Правда  он  помнит немцев по той империалистической войне. Тогда они были вполне приличные люди. Никаких эксцессов по отношению к евреям они не производили. Вот и сейчас он говорит мне:
             - Немцы цивилизованный народ, а это много значит.
Мама, Хая-Неся, ни о чем не думает, ей только бы накор-
мить нас,  да чтобы папа Гилер был спокоен. Все ее заботы  о папе и о нас внуках. Вот она стоит в своей обычной черной кофте и черной юбке. Рядом, держась за нее, стоит Аллочка…
Такими они остались в моей памяти!
В Интернете я нашел следующие строки:

       Никто не забыт, ничто не забыто. Реквием памяти узников Озаричского концлагеря звучал сегодня (19 марта 2004) в Минске.
     Концентрационный лагерь в Озаричах на Гомельщине – одна из трагических вех в летописи Великой Отечественной войны. Под видом эвакуации в 1944 году сюда были доставлены более 50 тысяч человек. В основном женщины, дети и старики. Узники находились на открытых болотистых площадках, обнесенных колючей проволокой. Вокруг лагеря были установлены пулеметные вышки, а подходы заминированы. Узников морили голодом, вынуждали пить болотную воду, запрещали жечь костры. Кроме того, гитлеровцы помещали к ним больных сыпным тифом. За 10 дней в Озаричах погибли около 20 тысяч человек. 19 марта 1944 года советские войска освободили лагерь смерти. И сегодня, спустя 60 лет, оставшиеся в живых узники фашизма, в том числе из Бреста, Жлобина и Рогачева, собрались на вечер-реквием.
«Светлана  Григорьевна  Дробат до сих пор не может без слез вспоминать страшные дни, проведенные в фашистском концлагере "Озаричи". "Специальный лагерь смерти и уничтожения", по жестокости обращения с заключенными, относящийся  ко второй категории, следующей за Бухенвальдом, находился в белорусском Полесье, в трех километрах от поселка Озаричи. Четырехлетнюю Свету вместе с мамой и годовалым братиком Женей фашисты пригнали из деревни Лебедевка Гомельской   области.   Отец   успел  уйти   к   партизанам в леса».

В память о погибших от рук фашистов родных я написал
стихотворение дистих ( сборник «Еврейские мотивы»).
            1.  ПРОСТИ МЕНЯ…

Светлой памяти моего деда Гилера ГОЛОДЕЦ,
     убитого фашистом в Озаричах  24 августа 1941 г.
 Да покоится он с миром на ложе своем. Амен!

Деда моего убил фашист.
Дед вышел из дому к колодцу,
Чтобы набрать воды.
Фашист шел  мимо,
И увидев, что часы
Торчат у деда из жилетки.
Указывая пальцем, произнес
«Das Uhr». И выстрелил.
Старик упал …
Фашист  нагнулся, вытащил часы.
Ведь все-таки трофей!

Проклятая война!
Без правил, без пощады,
Без разделения
Солдат ты или нет.
Будь трижды проклят тот
Кто развязал ее.
Как много горя
Народам принесла она.

А ты мой дед. Ты был 
 Добрее всех в своем местечке.
Ты был так мудр,
И твердо был уверен,
Что немцы не допустят Погромов
И не принесут евреям горя.
         Они не станут убивать цивильных.
         О, как  жестоко ты ошибся,
                Мой мудрый дед.
И как же я скорблю
Что в этот страшный миг
Не мог я защитить тебя.
Не мог быть рядом, быть с тобой -
Работал в Джезказгане.
Хоть это не моя вина,
Прошу:  - Прости, прости меня, мой дед!
* * *
Прошло полвека. Интифаду
Нам навязали палестинцы.
Представь себе такое:
Я защититься не могу
От этих злыдней.
Хотя я прожил дольше деда моего
На целых 10 лет, но, так же как и он,
Я беззащитен перед террористом.
И армия могучая моя
Не может защитить меня!
Вот так… 27 апреля 2002 г., Хайфа

           2.  БАБУШКА ХАЯ-НЕСЯ

После того, как фашист убил деда,
Бабушка с внучкой  скрылась из дому.
Долго скитались они по соседям
И  перебрались в отряд  партизанский.
Этот отряд был в лесах белорусских,
Бабушка с внучкой  работу    нашла –
Кормила евреев, украинцев, русских
Кашу варили им на кострах.
Храбро ходили в деревни за мясом,
За хлебом, картошкой, луком  и  медом –
После того как расправились с дедом,
Страх,  как и трусость, был им неведом.
Долго фашисты боролись с отрядом,
Ставили мины, заслоны,  ловушки,
Но  партизаны шли своим следом,
           Не  пропадая в такой заварушке.
                Однажды фашисты  отряд окружили
                И командир попросил тех, кто сможет
                Самим пробираться в родные деревни,
Случится  их  счастье: Бог им поможет.
И  все же фашисты старуху схватили,
Девочку с нею. Затем в лагерь смерти
На  верную  гибель их поместили…
Все это правда. Так было, поверьте!
Всего три недели не дотянули
До освобожденья и не от пули
Погибли они, а от истощенья!
Проклятые фрицы, нет им прощенья!
*   *   *
Вечная память вам, наши родные
Мы не забудем гибели вашей.
Хоть  неизвестно, где ваши могилы -
Вечно живые вы в памяти нашей.

9 мая 2002 г., Хайфа

В Интернете я нашел информацию об Озаричском «лагере смерти». Эта статья подробно рассказывает о лагере смерти, так и о том какие условия создали в нем  фашисты. Надо было совсем озвереть и потерять разум, чтобы так издеваться над живыми людьми. Кровь стынет в жилах!

           Об Озаричском лагере смерти

     ...В 1944 году после февральских боев на участке Озаричи — Паричи немецкое командование было обеспокоено ненадежностью обороны в болотистых местах Полесья. Хотя на этом направлении наши войска не предпринимали активных действий, командование 9-й армии вермахта (групппа армий «Центр») не исключало возможность наступления частей 65-й армии генерала П.И. Батова. В то же время разведка доложила командарму, что немцы создают в прифронтовой зоне концлагеря. Оказалось, чтобы обезопасить отвод своих войск, сохранить технику и живую силу, оккупационное командование распорядилось устроить лагеря «Озаричи», «Дерть», «Подосинники» - по названиям  населенных пунктов.  Эти  объекты составляли единую систему концлагерей под общим названием «Озаричи».  А  их  узникам  генералы  вермахта  уготовили   участь живого щита в случае нашего наступления.
     Ко  второй  декаде  февраля  1944  года  лагеря   в ближнем тылу немецкой линии обороны были готовы. Первыми сюда бросили принимавших участие в строительстве. По замыслу гитлеровских генералов в лагерях должно было содержаться гражданское население, согнанное из зон партизанских действий в прифронтовой полосе. Но так как узников оказалось значительно меньше, чем предполагалось, оккупанты пригнали туда жителей Жлобина, Рогачева, Красного Берега и других населенных пунктов, удаленных от зоны. Большинство узников прошло через концлагерь у деревни Порослище, что в 20 километрах от Озаричей. При этом солдаты и полицаи отбирали у людей последние теплые вещи и продукты питания. Из общего потока узников,  ходивших  через  узкий   коридор  из колючей проволоки, фашисты отбирали женщин для работ на оборонительных рубежах или для отправки в Германию. Их остав-ляли на территории лагеря. Из рук молодых матерей вырывали малых детей и заталкивали в армейские машины. Вместе с детьми немцы загоняли в грузовики стариков и больных, в том числе и тифозных. Нетрудоспособных женщин, стариков и  детей  постарше  согнали  в  отдельную  колонну за Территорией   лагеря.   
Большая часть малышей, брошенных  в  автомашины,   умерла от  давки  во  время  движения  по  ухабистой  дороге  из  деревни Порослище  в  Озаричи.  Остальные, насильственно оторванные от матерей, в первые  же дни  нахождения  в  лагере  погибли   от голода и холода. Никаких построек, где можно было бы укрыться от ледяного ветра и снега, на территории концлагеря «Озаричи» не было. Матери вместе с детьми, как правило, из одной деревни, собирали их  на ночь  в  группки  по  15 - 20 человек,  укры-вали, чем могли.   Питались же узники, если это можно так   назвать,   тем, что женщины (матери) сумели припрятать и держать при себе - семена ржи, пшеницы и проса. Только дважды за все время немцы привозили хлеб.
     Утром  18  марта  со  стороны  поселка  Озаричи  дети  и взрос-лые узники увидели троих красноармейцев парламентеров с белыми флагами. Они передали ультиматум немецкому командованию  об отводе германских частей из зоны  расположения концлагеря.  Сре-ди   наших   бойцов был и разведчик Владимир Гарбар, родом из тех мест. Случилось чудо:  он узнал  среди  узников  свою  мать, младших братьев и сестер.   Под  покровом  ночи с 18 на 19  марта  оккупанты  оставили  свои  позиции  у  Озаричей  и   отошли  на   рубеж  обороны вдоль   реки Тремпля. Но те  из узников,   кто     попытался уйти из  лагеря, погибли   –  территория  вокруг  оказалась   заминированной.   На рассвете 19 марта в концлагере   появилось несколько крас-ноармейцев 65-й армии, среди них и Владимир Гарбар. Те, кто еще мог ходить,  в сопровождении    красноармейцев   начали   покидать лагерь. Уходили по разминированной оттаявшей тропке. Вплоть до самого поселка Озаричи на снегу лежали тела убитых красно-армейцев и немецких солдат – свидетельство недавних боев. В  течение  двух дней по разминированным проходам красноармейцы вывели из концлагеря 33.480 человек. Из них – 15.960 детей в  возрасте  до  13 лет,  в том  числе  517 сирот. 
    … Контрразведка и прокуратура 65-й армии по горячим следам установили, что к числу непосредственных виновников создания лагерей смерти относятся генералы вермахта: командующий 9-й армией генерал танковых войск Гарпе, командиры 35-го армейского корпуса пехоты Визе, 41-го танкового корпуса генерал-лейтенант Вейндлинг, 46-го танкового корпуса генерал-лейтенант Гроссбах. Как выявило следствие, именно они подготовили, организовали и совершили чудовищные преступления против человечности, против основ человеческой морали и международного права. Реализация генералами вермахта бесчеловечных установок главарей третьего рейха только    в Полесье унесла жизни 12.523 человек.    
Одним из обвиняемых был и командир 35-й пехотной дивизии вермахта генерал-лейтенант Рихерт (в архивных документах имя не указано). Части его соединения дисло-цировались в районе Озаричей. На судебном процессе по деду о военных преступления в Минске генерал Рихерт 15 января 1946 г. признал, что условия содержания мирного населения в концлагере «Озаричи» «в правилах ведения войны не предусмотрены Конвенцией, которая подписана германским правительством» и что  «такое  отношение  к  мирному населению  является величайшим преступлением».
      Сегодня там, где когда-то был лагерь смерти, высится мемориал памяти его жертв. Он сооружен по проекту скульптора Д.А. Попова и архитектора Ф.У. Хайрулина. Судьбе было угодно распорядиться так, что эти места, оставленные немецкими войсками в ночь с 18 на 19 марта 1944 года стали одним из плац-дармов летней насту-пательной операции «Багратион» («КРАСНАЯ ЗВЕЗДА» 8 мая 2004 г. В Ропщук «Седые дети войны»).
Из документов «Нюрбергский процесс, т. 5»
        «Я представляю Суду документ под номером СССР-4 - Сообщение Чрезвычайной Государственной Комиссии об истреблении гитлеровцами советских  людей  путем заражения их сыпным тифом:
     "19 марта 1944 г. наступающие части Красной  Армии  в  районе  местечка Озаричи Полесской  области  Белорусской  ССР  обнару-жили  на  переднем  крае немецкой обороны три концентрационных лагеря, в которых находилось свыше  33 тысяч детей, нетрудо-способных женщин и стариков... Лагеря  представляли собой откры-тую  площадь,   обнесенную   колючей   проволокой.   Подступы  к  ним   были заминированы. Никаких построек, даже легкого типа, на территории лагерей не было".
      Я обращаю внимание уважаемых судей на  то,  что  это  было  в  марте  в Белоруссии, в полосу очень больших морозов. "Заключенные размещались прямо на  земле.  Многие  из  них,  потерявшие способ-ность двигаться, без памяти лежали в грязи. Заключенным было запрещено разводить костры,  собирать  хворост  для  подстилки.  За  малейшую  попытку нарушения этого режима гитлеровцы рас-стреливали советских людей».
Желающих ознакомиться еще с одним документом, отсылаю книге:  КУРСКАЯ БИТВА. Мемуары – Батов П.И. В походах и боях.                ИНТЕРНЕТ      
               
Собственно говоря, с Бобруйского плацдарма начался один из важнейших этапов освобождения Беларуссии – «Опера-ция Багратион»,
               О Белорусской освободительной операции: 
Дата 23июня -29 августа 1944 г.
Место Белоруссия, Литва, восточные районы Польши
Итог Победа Краснолй Армии. Освобождение Белоруссии и Литвы, Вступлние советских войск в Польшу
                Противники
СССР Германия
                Командующие
Иван Баграмян
Иван Черняховский
Георгий Захаров
Константин Рокосовский Эрнст Буш
Вальтер Модель
                Силы сторон
2 331 700 человек к началу операции
5200 танков и САУ
??? самолетов 800 000 участников
900 танков
13050 самолетов
                Военные потери
178507 убито/пропало без вести
587308 ранено/заболело
Всего 765815 человек,
2957 танков и САУ,
2447 орудий и минометов
822 боевых самолетов 409,4 Солдат и офицеров, в том числе 255,4 безвозвратно (убитые и пленные

Белорусская наступательная операция (1944) (операция Багратион) – крупнейшее советское наступление 23 июня-29 августа 1944 г. во время Великой Отечественной войны, названное в честь россйского полководца Отечественной войны 1812 года Петра Багратиона. Одна из крупейших военных операций за всю историю человечества.
Значимость операции. В ходе этого обширного наступления была освобождена Белоруссия и почти полностью разгромлена германская группа армий «Центр». Предварительный этап операции символически начался в третью годовщину германского нападения на СССР — 22 июня 1944 года. Вермахт понёс тяжёлые потери, отчасти из-за того, что Гитлер запрещал любое отступление. Восполнить эти потери Германия была не в состоянии. Описание операции. Тактика  К июню 1944 года линия фронта на востоке подошла к рубежу Витебск - Орша - Могилев - Жлобин, образовав огромный выступ - клин, обращеннный вглубь СССР. Здесь, на территории Белоруссии, располагалась глубоко эшелонированная оборона немецкой группы армий "Центр". Красная Армия не могла продолжать наступления южнее и севернее выступа - возникла реальная угроза фланговых ударов. В этой связи была поставлена задача ликвидации выступа, разгрома группы армий "Центр" и освобождения Белоруссии.   
Последующие события В брешь протяженностью в 400 км, открывшуюся в немецких оборонных линиях между группами армий «Север» и «Юг», влились советские войска и быстро дошли до Восточной Пруссии, форпоста Третьего рейха. Группа армий «Север» оказалась отрезанной от всех наземных связующих путей (хотя свободно снабжалась по морю и могла быть эвакуирована в любой момент) и с большими потерями удерживала так называемый Курляндский котел (это не был котел в полном смысле этого слова) вплоть до капитуляции Германии в 1945.  Как и в Отечественную войну 1812 года, одним из наиболее значимых мест сражений оказалась река Березина. Основным пунктом содержания пленных немцев стал город Бобруйск.
Подготовка операции Первоначально советское командование представляло себе операцию «Багратион» как повторение курской мясорубки, нечто вроде нового "Кутузова" или "Румянцева", с огромным расходом боеприпасов при последующем относительно скромным продвижении на 150—200 км. Поскольку операции такого типа — без прорыва в оперативную глубину, с длительными, упорными боями в ТЗО на истощение — требовали большого числа боеприпасов и относительно малого количества топлива для механизированных частей и скромных мощностей по восстановлению железных дорог, то фактическое развитие операции застало советское командование врасплох. «Считалось необхо-димым выложить на огневые позиции от двух до двух с половиной боевых комплектов,… большое количество боеприпасов оставалось неизрас-ходованным. …главная причина такого рода несоответствий и неожи-данностей — шаблон в планировании. …разница между запланированным и фактическим расходом достигала в среднем по всем калибрам за первый день более половины, а за последующие девять дней было израсходовано менее 30 % запланированного количества боеприпасов. Сама по себе такая солидная экономия — факт отрадный. Но образовалась эта экономия не на складах, а в районе огневых позиций, оставленных войсками через несколько часов после начала наступления. В условиях Белоруссии огневые позиции артиллерии располагались чаще всего вдали от дорог, в лесах, на песчано-болотистом грунте. Сюда завозили боеприпасы в течение многих дней, нередко с помощью артиллерийских частей, их тягачей и личного состава. Когда же войска уходили вперед, этой помощи уже не было, а боеприпасы оставались в местах, куда подойти машинам было очень трудно; таких „островков“ в полосе правого крыла 1-го Белорусского фрон-та насчитывалось около 100. В результате создалось такое странное положение, когда боеприпасы быстрее и удобнее было подавать со складов ГАУ (Главного артиллерийского управления) за 1500—2000 километров, нежели собирать их в исходных районах. Но просить у ГАУ боеприпасы не было формального основания, поскольку за фронтом их значилось в наличии более двух боевых комплектов, и центр справедливо требовал, чтобы мы приложили все усилия для сбора и вывоза оставшихся боепри-пасов. Бесспорно, что при подготовке Белорусской операции в исходном положении на огневых позициях артиллерии были выложены лишние боеприпасы, и отсюда возникли потом большие дополнительные трудности».
Ход боевых действий
Советские войска 1-го Прибалтийского, 3-го, 2-го и 1-го Белорусского фронтов (генерал армии И. Х. Баграмян, генерал-полковник И. Д. Черняховский, генерал армии Г. Ф. Захаров, генерал армии К. К. Рокоссовский) при поддержке партизан прорвали на многих участках оборону немецкой группы армий «Центр» (генерал-фельдмаршал Эрнст Буш, затем Вальтер Модель), окружили и ликвидировали крупные группировки противника в районах Витебска, Бобруйска, Вильнюса, Бреста и восточнее Минска, освободили территорию Белоруссии и её столицу Минск (3 июля), значительную часть Литвы и её столицу Вильнюс (13 июля), восточные районы Польши и вышли на рр. Нарев, Висла и к границам Вост. Пруссии.    ИНТЕРНЕТ
 
Выше приведенными сугубо личными стихотворениями, включенными в сборник «Еврейские мотивы», я отдал дань светлой памяти моих родных. Кстати, сведения об их гибели впервые были собраны в 1946 году моей тетей Рахиль Голодец, которая была в командировке в Калинковичах и сумела при-ехать в Озаричи и расспросить оставшихся в живых очевидцев происходившего в местечке во время немецкой оккупации. К сожалению, почти ничего не запомнил из ее рассказа. Обидно!
Как это было важно в моем повествовании, а вообще Рахиль очень неохотно возвращалась к этой теме – слишком велика была горечь от гибели родителей.
Мой дядя Самуил в 1951 году сделал запрос в Озаричский сельсовет с просьбой выяснить судьбу родителей. Он получил коротенький ответ, по существу отписку. Моя мама в 1960 году  тоже решила сделать   запрос о судьбе своих роди-телей и ее дочери  Аллочки. Она получила довольно полную справку об их гибели. Ниже я поместил подлинники ответов на сделанные запросы.
После того, как в 1962 году я защитил  дипломный про-ект и тем самым завершил обучение в  Московском геолого-разведочном институте  им. С. Орджоникидзе я на пару недель поехал в Озаричи. Там жила тетя Буня с детьми. Мне показали место, где фашисты организовали «Лагерь смерти». Я с печалью смотрел на хилые сосенки, росшие на месте лагеря. Мне было горько, я с трудом сдерживал слезы. Обидно, но ведь прошлого не вернешь, не воскресишь моих таких родных и дорогих бабу Хаю-Несю  и Аллочку… Жива во мне эта боль, эта память о безвременно ушедших из жизни по воле фашистских извергов моих родных и близких, друзей детства и юности, товарищей детских игр…
 

Подлинники ответов на запросы Самуила и мамы
После смерти мамы в 1980 году я еще раз побывал в Мозыре, где обосновалась семья Буни. Мы с ее сыном Семей съездили в Озаричи, где я взял на месте бывшего лагеря смерти небольшой мешочек с землей, которую я потом рассыпал у подножья беломраморного обелиска, символического памятника папе Гилеру, маме Хае-Несе и сестре Аллочке, установленном мною на месте захоронения моей мамы на Востряковском клад-бище  в  Москве.  Ведь  Озаричское  еврейское  кладбище  было
стерто с лица земли…

 

       Мемориал «Озаричский лагерь смерти.
         
       ОЗАРИЧСКИЙ ЛЕС...

Горит под ногами земля:
я стою на опушке леса
ведь фашисты согнали сюда
жителей из Полесья.

Здесь деревья почти не растут,
стоят чахлые бледные сосны.
Здесь на каждом шагу кусты
словно память душе усопшей.

Нет, фашисты в людей не стреляли
просто люди от голода умирали,
просто люди от холода замерзали,
от тифозной вошки в аду сгорали.

Каждый шаг подо мной могила,
не ступить на чистую землю.
Мое сердце от боли застыло
Я такого никак не приемлю.

А живут ведь еще ублюдки,
те, кто знал и творил такое,
что наделали эти нелюди,
издеваясь над плотью людскою.
А Озаричский лес стал могилой
белорусов, евреев, русских -
всех кого фрицы схватили,
партизанов страшась белорусских.

  Горит под ногами земля:
я стою на опушке леса
ведь фашисты согнали сюда
тысячи жителей из Полесья.
                23-26 ноября 2005 г.

Вот, что написано в «Книге памяти воинов евреев павших в боях с нацизмом 1941-1945»:
Голодец Хая-Неся Абрамовна, 1882(?) - ? Урож.: Белоруссия. Партизанка. Погибла. Захоронена в м. Озаричи, Калинко-вичский р-н, Гомельская область (СЕИВВ) , стр. 157, т. VII
Несколькими страницами далее читаем:

Несвижская Алла (Александра) Моисеевна, 1932 - ?. Урож.: г. Москва. Партизанка. Погибла. Захоронена в м. Озаричи, Калинковичский р-н, Гомельская область (СЕИВВ), стр. 306.т.VII
   
 Эти записи появились в «Книге памяти…» на основании справок сельсовета, которые я выслал в адрес редакции этого поминального сборника.

Навеки остался след в памяти народной!

;;;
               
                4. МОИ  ГОЛОДЦЫ
Семья – один из шедевров природы.
Философ Дж. Сантаяна
В нашей семье сохранилось несколько разных фото-графий. Но особенно мне дорога одна, где были сфотографиро-ваны все члены нашего семейства. У меня есть только любите-льская фотокопия этого снимка. Я ею дорожу, как реликвией нашей семьи. Вот она  передо  мной эта любительская репро-дукция семейного снимка примерно 1921 года. Это очень дорогая для меня фотография и глядя на нее, я вижу любимые мною лица.
 
За круглым столом в окружении детей сидят папа Гилер и мама Хая-Неся. Перед мамой стоит фотография Яши в рамоч-ке. Слева от папы, скрестив руки на столе, в решительной позе сидит Миша. Он в военном кителе.  Густая шевелюра охватыва-ет голову, на подбородке явно выделяется волевая ямочка. Он сосредоченно смотрит прямо в объектив. За ним примостился Бонька. Он в светлой косоворотке, задумчиво смотрит, куда то в сторону. Слева от мамы сидит Сима – моя мама. Она тоже в темном платье, правая рука подпирает подбородок. Она вни-мательно и, пожалуй, вопросительно, смотрит в объектив аппа-рата. Во втором ряду между папой и мамой стоит Гиндочка, а правее ее – Соня. Обе серьезны, хотя на лице Гиндочки про-глядывает полуулыбка. За спиной моей мамы к стене прис-лонился неизвестный. Младших детей, Шмулика (Самуила) и Рахильки, нет. Они, скорее всего, бегают во дворе. Судя по напряженным лицам, эта фотография была сделана вскоре после гибели Яши, когда  все взрослые дети собрались на похороны трагически  погибшего  брата. Мне кажется,  что фото-графировали  в большой комнате («зале»), все  сидят за круг-лым обеденным столом, накрытым тяжелой праздничной ска-тертью. Это единственная  фотография  всей семьи. Больше никогда семья не собиралась вместе.
Сейчас настало время рассказать обо всех членах этой семьи и, особенно, о старших – Мише, Симе и Боне, которые особенно пострадали в годы сталинских репрессий. Удивляюсь: кажется «ежовские прихвостни» старались уничтожить на корню  всех старших Голодцов, будто бы какая-то звериная ненависть была у них против этих вернейших сынов и дочерей революции, как и ко всем другим старейшим членам партии.

МОИСЕЙ ГОЛОДЕЦ























ГОЛОДЕЦ МОИСЕЙ ГИЛЯРДОВИЧ
Номер в БД  :4773
Род.: 1897, БЕЛОРУССКАЯ ССР, ПОЛЕССКАЯ обл.
Дата смерти: 11.04.1938, ПО СВИД. О СМЕРТИ
Активный участник революции и гражданской войны. Инструктор в аппарате ЦК ВКП/б/. В декабре 1928 арестован, сослан в Ачинск как троцкист. ССЫЛКА - 1933, УЗБЕКСКАЯ ССР, САМАРКАНДСКАЯ обл., САМАРКАНД, Работа: ШВЕЙНАЯ ФАБРИКА "8 МАРТА" ЭКОНОМИСТ АРЕСТ - 29.04.35, Приговор: ИТЛ. Приговор 2: 05.09.37,? (расстрел).
      А вот запись  из ИНТЕРНЕТА!
Голодец Моисей Гилярдович (Михаил Григорьевич), 1897 г. р., уроженец м. Озаричи Бобруйского у. Минской губ., еврей, в 1917-1919 гг. студент Петроградского политехнического института, в 1928 г. проживал: г. Москва. Арестован 10 февраля 1928 г. и осужден на 3 года ссылки. Вновь арестован в г. Самарканд 29 апреля 1935 г. Особым совещанием при НКВД СССР 4 ноября 1935 г. осужден за "контрреволюционную дея-тельность" на 3 года ИТЛ. Отбывал наказание в Севвостлаге (Колыма). Тройкой УНКВД по Дальстрою 5 сентября 1937 г. приговорен за "контрреволюционную троцкистскую дея-тельность" к высшей мере наказания. Расстрелян 22 сен-тября 1937 г.            

Самый старший сын Моисей (Миша) был авторитетом в семье.  С пяти лет учился в хедере, изучая традиционные пред-меты – Танах, Тору, Талмуд. В 9 лет он был отвезен в город Гомель, где занимался русским языком.  Поступил в гимназию доктора А.Е. Ратнера. Со второго класса подрабатывал репе-титорством, зарабатывая при этом до 2 рублей в месяц, чтобы иметь возможность оплачивать угол, питаться и делать необ-ходимые покупки.
В это время он сочувственно относился к народничеству. В конце 1916 года он примыкает к эсерам, а в 1917 году всту-пает в РСДРП(б). О сложной системе политического противо-стояния в России читайте далее.

Политическое противостояние в России   
Участие России в Первой мировой войне 1914–1918 до крайности обострило внутриполитическую ситуацию в стране, поставило ее перед экономической катастрофой: усилиивалась хозяйственная разруха, надвигался голод. Воен-ные поражения на фронте революционизировали армию и флот, солдаты отказывались выполнять приказы командования, в тылу участились анти-правительственные рабочие выступления и крестьянские восстания, разва-ливалась власть правительства. В конце 1916 года страна оказалась перед революционным кризисом, в который втянулись все классы и социальные слои, требовавшие политических и социально-экономических реформ. Император же, его правительство и дворянско-помещичьи правящие круги обещали приступить к выполнению этих требований после войны, хотя приблизив-шиеся революционные потрясения требовали неотложного их решения. В противостоянии власти и общества боролись три политических лагеря, представлявшие противоположные классовые интересы:
– правительственный лагерь, состоявший из наиболее реакционных буржуаз-ных и помещичьих сил, отстаивавший незыблемость монархического строя и интересы господствовавших дворян;
– либеральный, оппозиционно настроенный к царской власти, который был представлен крупными партиями октябристов (лидер А.И.Гучков) и кадетов (лидер П.Н.Милюков). Легальным центром этого лагеря оппозиции была Государственная Дума IV созыва, образованная в августе 1915;
– третий политический лагерь, революционно-демократический, состоял из основных социалистических партий: социал-демократов (меньшевиков), народных социалистов, социал-демократов (большевиков), а также эсеров разных политических направлений (левые, центр, правые). Эти партии, стоявшие ближе к народным массам, завоевывали их доверие.
 В августе 1917 года он организует в Озаричах большевистскую ячейку. В ноябре 1917 года он уезжает в Петроград, где занимается на юридическом факультете универ-ситета. Немецкое наступление на Петроград вынудило его уехать на фронт. Он назначается Комиссаром Петроградского Совета народных депутатов на Псковско-Лужком направлении. Позже,  он активно работает в белорусском подполье в среде еврейского населения, организует большевистские ячейки, а с началом Гражданской войны возглавляет большой партизанский отряд. Привлекает к большевистской работе мою маму Симу и брата Яшу, и они в 1918 - году вступают в партию большевиков.
Миша смел, инициативен, бесстрашно ходит в разведку. Позже его нарекают «белорусским Чапаевым». Его роль в осво-бождении Белоруссии и особенно Мозырщины от Польских жол- неров  огромна. Он настоящий народный герой. Его друг по пар-тизанскому отряду Гальпер (партизанская кличка «Сожев»), как-то рассказывал, что Миша, переодевшись в женскую одежду, ходил в глубокую разведку в Мозырь, занятый поляками. В своей автобиографии он пишет об этом времени и своей работе так: «Примерно в ноябре-декабре 1919 года он член одной из комиссий Комиссариата оккупиророванных областей Запада, работает  по созданию на местах органов Советской власти. В это же время он ведет активную борьбу против Петлюры, был захвачен в плен, бежит и продолжает революционную борьбу сначала в Калинковичах, а затем и в Мозыре» .  В краевом музее города Мозырь (Белоруссия) хранятся документы о партизанской деятельности Моисея Голодец.
Мозырь. Город основан в 1155 году. Мозырь - город областного подчинения, центр Мозырского района Гомельской области. Расположен на холмистой местности в пределах Мозырской гряды. Город находится на расстоянии 133 км северо-западнее Гомеля и на 320 км южнее Минска. На территории населенного пункта размещается крупнейший в Беларуси порт Пхов на реке Припять. Мозырь - один из старейших городов Беларуси. В письменных источниках впервые упоминается в 1155 году. В декабре 1917 года в Мозыре была установлена Советская власть. С февраля по декабрь 1918 года город был оккупирован войсками кайзеровской Германии. С 5 марта по 29 июня 1920 года Мозырь был подвергнут оккупации войсками белополяков. Во Вторую Мировую Войну Мозырь подвергся гитлеровской оккупации с 22 августа 1941 года по 14 января 1944 года. С 1924 года Мозырь центр района, в 1926-1930, 1935-1938 годах центр Мозырского округа, с 1938 по 1954 - центр Полесской области. В 1954 году Мозырь и Мозырский район вошли в состав Гомельской области.                Интернет

В семье особенно помнили, как однажды на Песах (Пасху)  в Озаричи приехала автомашина, в которой рядом  с  Червяковым  (тогдашним  Председателем ЦК ВКП(б) Белорус-сии) сидел Миша. Оба в кожаных тужурках, с маузерами на боку.
Они приехали, специально, чтобы  справить пасхальный  седер в доме Мишиного папы! Это было событие! 
Праздничный стол был уставлен мамиными явствами: фарши-рованной рыбой и другой вкуснятиной, маленькие рюмочки…

Александр Григорьевич ЧЕРВЯКОВ, 25 февраля [8 марта] 1892, дер. Дукорки Игуменского уезда Минской губернии. Проживал в г. Минске. Должность: Председатель Центрального Исполнительного Коми-тета СССР. Срок: 30 декабря 1922 - 16 июня 1937. Хронология: 30 декабря 1922, избран 1 сессией ЦИК СССР I созыва (1 сессия ЦИК СССР I созыва). Александр Червяков вступил в ряды РКП(б) в мае 1917 г. и принимал активное участие в большевистском восстании в Петрограде. 1 января 1919 г. Червяков вместе с другими пятью чле-нами Временного революционного рабоче-крестьянского правитель-ства Белоруссии  подписал Манифест о провозглашении Белорус-ской ССР. В качестве Председателя Центрального Исполнитель-ного Комитета (ЦИК) БССР (18 декабря 1920 - 16 июня 1937) Червяков представлял белорусских коммунистов на семи партийных съездах, проходивших в Москве. На XVI съезде КП(б) Белоруссии (июнь 1937) Червяков был подвергнут резкой критике за недостаточную работу по уничтожению "врагов народа". 16 июня 1937 г., во время перерыва на заседании съезда, Червяков, осознавая угрозу ареста, покончил жизнь самоубийством.  Большая советская энциклопедия, 3 изд., т. 29.                Интернет               

В дальнейшем судьба Миши, развивалась не так благо-получно. Он переезжает в Москву. Поступает учиться в МВТУ, избирается в Бауманский Райком партии и исполняет обязан-ности Зав. Агитотделом.  Ему  выделяют две комнаты в 78-й квартире в 6 подъезде дома № 10 по Ново-Басманной улице. Это на первом этаже огромного дома. Переехавшей вслед за ним в Москву моей маме, он помогает получить комнату в 36 квадратных метров в  квартире № 46/60 этого же дома, но на 3 этаже в 4 подъезде. Таким образом, мы живем почти рядом. Я часто забегаю к ним. В его же 6 подъезде, но на 3 этаже получил комнату и его соратник по партизанской борьбе А. Гальпер, которого мы все звали по его партизанской кличке «Сожев». В 1937 году эта дружба роковым образом сказалась  на  судьбе Сожева.  Его арестовали, он 10 лет отсидел в лагерях, был в ссылке и лишь после смерти Сталина, в период Хрущевской оттепели, реабилитирован и восстановлен в партии. В середине 80-х годов он скоропостижно скончался от обширного инфаркта сердца в санатории старых большевиков в Кратово под Мос-квой. Я был на его похоронах. Ведь это был боевой товарищ, друг и сподвижник моего дяди Миши!
У Миши поселяется сначала Бонька, затем и Рахиль с Самуилом по мере переезда их в Москву. Комната перего-рожена поперек фанерной перегородкой точно посередине. Над перегородкой висит превосходная алебастровая люстра, выпол-ненная в виде овальной чаши и подвешенная к потолку на  четырех бронзовых подвесках в виде львиных  головок. Вернув-шись из эвакуации в 1943 году Рахиль забрала её к  себе.  Полу-чив  в  60-х  годах  трехкомнатную квартиру, она не взяла с собой люстру. Я жалею об этой утрате.
Рабочий стол Миши стоит у окна. На столе лампа под зеленым абажуром. Именно за  ним  он работает, когда изредка бывает дома. Вдоль правой стенки высится высоченный деревянный стеллаж, на котором книги. Книги страсть моя! Я люблю бывать в 78 квартире. Частенько сажусь в кресло-качалку возле  книжного  стеллажа  и  беру из него книгу. Но беру всегда из нижнего ряда.  На верхних  полках  в желтых картонных переплетах стоит полное собрание сочинений Плеханова. На следующей полке алеют корешки полного соб-рания сочинения В.И. Ленина, если не ошибаюсь, издания 1925-26 года под редакцией Каменева и Зиновьева. Далее следуют: Прудон, Карл Маркс с его «Капиталом», Энгельс с «Анти Дюрингом» и прочая партийная литература. Здесь же несколько тоненьких книжек самого Миши. Как сейчас помню небольшую брошюрку «ПОГРОМ», о Гомельском погроме 1903 года. Есть и еще несколько его книжек (Бетти называет такие работы: «1905 год в Армии и Флоте», «Революционное движение в Егорьевске», «Прохоровская   мануфактура 1905-1917 года»). На нижних полках художественная литература: «Севастополь» Малышкина, «Железный поток» Серафимовича, стихи Михаила Светлова, Иосифа Уткина, Эдуарда Багрицкого и все с дарст-венными надписями. Чаще всего я хватаю томик стихов Светлова и читаю его  «Гренаду», но особенно мне запомнилось его стихотворение «Двое» (привожу по памяти):

«Они улеглись у костра своего
 бессильно раскинув тела
и пуля, пройдя сквозь висок одного,
в затылок другого  вошла.
Их руки обнявшие пулемет,
который они стерегли,
ни вьюга, ни снег, превратившийся в лёд,
никак оторвать не могли.
Тогда к мертвецам подошел офицер
и молча их за руки взял,
он взглядом своим, проверяя прицел,
«Отдать!» пулемет приказал,
но мертвее лица не сводит испуг –
радость уснула на них
и холодно стало третьему вдруг
от жуткого счастья двоих.

Я отчетливо представлял себе двух мертвых красноар-мейцев, смерзшимися, неживыми руками, ухватившими пуле-мет, «который они стерегли» и подошедшего к ним белогвар-дейского офицера. Да, героика Гражданской войны была нам в те годы особенно близка.
Миша очень добрый человек. Он всегда отзывался на чужую беду, на чужое горе. В нашей семье бытовал рассказ о том, как в середине 20-х годов Миша шел домой с работы. Зима.  Сильный  мороз.  Около  дома  заметил   замерзающего нищего. Не задумываясь, он снял с себя новое зимнее пальто и закутал в него несчастного. Потом побежал домой. Но сначала забежал к нам. Мама отпоила его крепким чаем, после, когда он сог-релся,  укутала его в какоето пальто и проводила в 78-ю квартиру.
Последним местом работы дяди Миши в Москве, кажется, был партийный архив при институте Марксизма-Ленинизма. Однажды он даже показывал мне этот дом, стоящий напротив Моссовета. Оттуда его и забрали органы ГПУ в ноябре 1927 года и отправили в ссылку в Сибирь, в  Колпашево около Ачинска. Было это  при  первых   попытках разгромить троцкист-скую оппозицию. Я думаю, что нужно кое-что вспомнить об этом явлении.
ТРОЦКИСТСКАЯ ОППОЗИЦИЯ (по И.В. Сталину)
Что же останется тогда от железной дисциплины в нашей партии, которую Ленин считал основой диктатуры пролетариата? Возмож-на ли такая дисциплина без единого и единственного руководящего центра? Понимает ли Троцкий, в какое болото он попадает, защи-щая право оппозиционных группировок на организацию нелегальных антипартийных типографий?
Вопрос о бонапартизме. В этом вопросе оппозиция проявляет полное невежество. Обвиняя громадное большинство нашей партии в попытках бонапартизма, Троцкий тем самым демонстрирует полное своё невежество и непонимание корней бонапартизма.
Что такое бонапартизм? Бонапартизм есть попытка навязать большинству волю меньшинства путём насилия. Бонапартизм есть захват власти в партии или в стране меньшинством против большинства путём насилия. Но если сторонники линии ЦК ВКП(б) представляют огромное большинство и в партии и в Советах, то как можно говорить такую глупость, что большинство старается будто бы навязать самому себе свою же собственную волю путём насилия? Где это бывало в истории, чтобы большинство навязывало себе свою же собственную волю путём насилия? Кто же, кроме сошедших с ума, может поверить в возможность такой непред-ставимой вещи?
Разве это не факт, что сторонники линии ЦК ВКП(б) представляют громадное большинство и в партии и в стране? Разве это не факт, что оппозиция представляет ничтожную кучку? Можно предста-вить, что большинство нашей партии навязывает свою волю меньшинству, т.е. оппозиции это вполне законно в партийном смысле этого словаНо как можно представить, чтобы большинство навязало себе свою же собственную волю, да еще путём насилий? О каком бонапартизме может быть тут речь? Не вернее ли будет сказать, что среди меньшинства, тесреди оппозиции, могут поя-виться тенденции навязать свою волю большинству? Если бы такие тенденции появились, в этом не было бы ничего удивительного, ибо у меньшинства, т.е.  у троцкистской оппозиции, нет теперь других возможностей для овладения руководством, кроме насилия над боль-шинством. Так что, уж если говорить о бонапартизме, пусть Троц-кий поищет кандидатов в Бонапарты в своей группе.
Два слова о перерождении и термидорианстве. Я не буду заниматься здесь анализом тех глупых и невежественных обвинений насчёт перерождения и термидорианства, которые иногда выдвигаются против партии оппозиционерами. Не буду заниматься, так как они не стоят анализа. Я хотел бы поставить вопрос с чисто практической точки зрения.
Допустим на минутку, что троцкистская оппозиция представляет действительно революционную политику, а не социал-демокра-тический уклон, - чем объяснить в таком случае, что все переро-дившиеся и изгнанные из партии и Коминтерна оппортунистические элементы группируются вокруг троцкистской оппозиции, находя там себе приют и защиту?
Чем объяснить, что Рут Фишер и Маслов, Шолем и Урбанс, изгнан-ные из Коминтерна и германской компартии, как переродившиеся и ренегатские элементы, находят себе защиту и радушный приём именно у троцкистской оппозиции?
Чем объяснить, что такие оппортунистические и действительно переродившиеся люди, как Суварин и Росмер во Франции, Оссовский и Дашковский в СССР, находят себе приют именно у троцкистской оппозиции?
Можно ли назвать случайностью тот факт, что Коминтерн в ВКП(б) исключают из своей среды этих переродившихся и действительно термидориански настроенных людей, а Троцкий и Зиновьев прини-мают их в объятия, давая им приют и защиту?
Не говорят ли эти факты о том, что "революционные" фразы троц-кистской оппозиции остаются фразами, а на деле оппозиция явля-ется сборным пунктом переродившихся элементов?
Не говорит ли всё это о том, что троцкистская оппозиция является гнездом и рассадником перерожденчества и термидорианства?
Во всяком случае, у нас, в ВКП(б), имеется одна единственная группа, собирающая вокруг себя всех и всяких пройдох, вроде Маслова и Рут Фишер, вроде Суварина и Оссовского. Эта группа есть группа Троц-кого.
Такова, в общем, товарищи, политическая физиономия оппозиции
А каков вывод, спросите вы?
Вывод один - Оппозиция до того запуталась, так ловко загнала себя в тупик, из которого нет выхода, что она очутилась перед выбором: либо Коминтерн и ВКП(б), либо Маслов, Рут Фишер и ренегаты ив нелегальной антипартийной типографии.
Нельзя болтаться вечно между этими двумя лагерями. Пора сделать выбор либо с Коминтерном и ВКП(б), и тогда - война против Маслова и Рут Фишер, против всех я всяких ренегатов, либо против ВКП(б) и Коминтерна, и тогда - скатертью дорога к группе Маслова и Рут Фишер, ко всем ренегатам и перерожденцам, ко всяким Щербаковым и прочей дряни(Аплодисменты.)     Интернет

Вот, что это такое! Сейчас и читать то смешно! А из-за этого гибли люди, их расстреливали, гноили в лагерях, навеши-вали ярлык на всю жизнь.
В 1929 году его возвращают из ссылки, он восста-навливается в партии. Однако в 1933 году его вновь аресто-вывают, помещают в Бутырскую тюрьму и разрешают свидание с моей мамой.  Я увязался за нею.
Хорошо  помню темную комнату, разделенную  высокой решеткой. За столом в первой комнате сидят дядя Миша и моя мама и долго беседуют. Мама изредка плачет. Я, от нечего делать, то подхожу к ним, то, понимая, что нельзя мешать их разговору, ухожу в угол и оттуда молча наблюдаю за ними.  Мама ласково проводит по его голове рукой. Мне становится жалко дядю Мишу, я начинаю плакать. Он меня успокаивает – «ты же большой, взрослый» и целует меня в голову. Мы прощаемся. Дядя Миша крепко жмет мою руку и говорит, что я молодец. Я поднимаю заплаканное лицо и отвечаю –  «Как Голодец!» Он  улыбается. Мы выходим из камеры, и за нами захлопывается тяжелая дверь. Таким он остался в моей памяти. Скоро мы узнаем, что его по этапу отправили в ссылку в Среднюю Азию. Примерно через год, мы получили от Миши письмо и две фотографии. На одной,  он в белом костюме полу-лежит на каком-то мостике. Надпись на фотографии «Привет из Самарканда». На другой фотографии,  он снят с женщиной, а на обороте написано: «Это мой самый дорогой друг Татьяна».  У меня фотографии не сохранились. Хочу добавить, что после развода с Анной Марковной, дядя Миша связи с ней  не  под-держивал.  На  службе  у него была секретарь Таня, которая и поехала за ним в ссылку. Правду говорят: «Есть женщины в русских селеньях…». Когда же его в 1935 году перевели в Магадан, она последовала за ним.   Её судьба мне неизвестна. Скорее всего, погибла после того, как дядю Мишу расстреляли в 1937(8) году.
Я написал небольшое стихотворение, которое посвятил злодейски расстрелянным и таким мне дорогим дяде Мише и Дяде Боне, абсолютно невинным. Это были кристально честные коммунисты, большевики, верившие до последней минуты жизни в рабочее дело, которому они и посвятили свою жизнь.
               
Памяти дяди Миши и дяди Бони,             
                безвинно расстрелянных НКВД

Работящих прекрасных людей
Породили мои старики.
Люди самых высоких идей
Были, словно из стали, крепки.

Но прошелся по ним бурелом
Что над всею страной загремел,
Мало тех, кто в 37-м
От репрессий тогда  уцелел.

Всем известно, что утром рассвет,
А за ним день, вечер и ночь…
Лишь остался на память конверт
Со справкой: вины на них нет.

Пожирало свое же семя
Проклятое  злое племя.

Вот некоторые любопытные документы, хранящиеся у его дочери Бетти Букчиной (публикуются мною с ее разре-шения). Все воспроизводится с сохранением формы и стиля написания этих документов.
М.Г. Голодец         член РКП/Б/п.б. № 136036

БИОГРАФИЯ

Родился в 1897 г. В м. Озаричи, Бобр.уезда.
Семья в которой рос до 9 лет состояла из еврейских ремесленников-собственников /сапожников, печников, плотни-ков/. Мой отец. Как наиболее интеллигентный в своей семье, занимался мелкой торговлей.
С 5-ти лет я начал изучать еврейские религиозные /библия, талмуд/ предметы, а к 9 годам, я был отвезен в г. Гомель, где занимался русскому языку. Поступив в гимназию д-ра А.Е. Ратнера, я в виду тяжелых условий, со второго класса был вынужден давать уроки. Заработная плата до 2-х рублей в месяц. Я принужден был за эти деньги питаться, платить за угол и иметь сбережения для покупки учебных пособий.
Тяжелая материальная жизнь, живые впечатления 5 года, в котором активно участвовали мои эмигрировавшие заграницу двоюродные братья, все это побуждало и застав-ляло и побуждало меня относиться скептически к сущест-вующим порядкам, их проводникам и охранителям.
Не будучи знаком, еще с революционной литературой, я в 14 году, в июне месяце, во время разгона в Озаричах июньской ярмарки, схватился с полицейской стражей и был ими жестоко избит. Однако побои не помешали мне еще уси-лить агитацию среди приезжих крестьян.
С этого времени начинается мое знакомство с социалистической-революционной литературой, в различных кружках саморазвития.
Я сочувствовал в это время народничеству. В конце 1916 года, я примкнул к с.р , вступил официально в партию в начале 1917 г.  Я к этому времени был уже достаточно теоре-тически подготовлен, так что в начале революции 1917 г. Мог принять ближайшее участие в организованной в Гомеле Революционной газете «Голос Народа».
Ход развития революционных событий, постоянное общение с солдатской и рабоче-крестьянской массой все это относило меня в фарватер революционного водоворота. И сам не замечая того, отходил от партии в сторону.
В августе 1917 г. Я уехал к себе на родину, где прово-дились выборы в демократическое земство.
На волостном сходе я выступил с речью револю-ционного раздела помещичьих земель. В тот же день к вечеру была прислана волостная кулаческая милиция /некий Манько и др./, по распоряжению уездного эмиссара проводившего выбо-ры, чтобы меня арестовать, но это им не удалось сделать, после угрозы с моей стороны и боязни негодования населения.
В августе 1917 г. при озаричском Профбюро была орга-низована мною  большевистская ячейка.
В ноябре я уехал в Петроград в Университет, где занимался на юридическом факультете.
Октябрьские события, тактика меньшевитско-с-р-ской партий меня ошеломили.
Я был настолько наивен, что не понимал, как это социалисты могут друг против друга бороться с оружием, да еще стремясь натравить буржуазию. Все это делало меня пассивным, больше рассуждающим, нежели делающим.
Однако немецкое наступление меня раскачало. Я уехал на фронт, где был назначен Комиссаром Петроградского Сов-депа , сначала на Псковско-Лужском направлении, а затем на Ямбургско-медикосанитрарных отрядов.
В апреле я был назначен Уполномоченным Петро-градского Окружного Санитарного Управления, продолжая заниматься в У-те. К концу летних вакаций /в августе/ 19 г., я опять уехал к себе на родину, чтобы запастись одеждой и продовольствием, ибо к этому времени голод начал давать себя чувствовать.
Однако тяжелое материальное положение в котором находилась оккупированная Белоруссия меня опять активно подняла на работу в борьбу за ее освобождение.
Вскоре, приблизительно в ноябре-декабре, я состоял членом одной из комиссий Комиссариата оккупированных областей Запада, работая активно по организации Соввлас-ти и парторганизаций под руководством т.т. Раковского, Мануильского, Петара(?)  и др.
В декабре 19 г. Я выехал в г. Мозырь, как член русско-немецк. Комиссии, для переговоров с немцами относительно освобождения местности в районе Полесск. и Подольск. Ж.д.  В Мозыре я задержался до мая 19 г., где состоял председателем Военревкома и членом УКОМА.
Здесь приходилось вести активную борьбу против Петлюры был захвачен в плен, приговорен к смерти бежал и опять развернул работу в Калинковичах, а со взятием г. Мозыря, в самом Мозыре.
В мае я был ЦК.КПУ  направлен в Крым, где в качестве Уполномоченного Областного Комитета развернул работу в Феодосии, редактировал Феодосийскую газету «Южную Ком-муну», а затем вместе с т. Добрицким руководил боевыми операциями отступления Красных частей на Феодосийско-Керченском участке.
С июля 19 г. До 20 г. Я состоял уполномоченным НКСО УССР и РСФСР, Уполномоченным СТО УССР и Особо-уполномоченным наркомаца  по оказанию помощи жертвам контрреволюции в линии фронта в полосе ХУ! И Х!! армий, а затем состоял Уполномоченным РВС  ХII армии по орга-низации Соввласти.
Все это время я имел полномочия Орг. Отдела ЦК РКП/б/ в Ев.Комиссии ЦК КПУ , по организации и инст-рук.парт. организаций.
В 20 г. был  направлен в Борисов, где состоял Предсе-дателем и Горсовета, а в 21 г.  выехал из Белоруссии в Москву, разойдясь с руководителями ЦК КПБ  по вопросам строительства  Советской Белоруссии.
Здесь в Москве я поступил в МВТУ, продолжал активно работать в партии, Зав. Агитотдеделом Бауман. РКП . Участвовал в Гудке  и отделе «Коммунист на транспорте», и состоял ответственным партийным докладчиком. С 1922 г. я работал в НКПС , где выполнял различные работы, от выпускающего журнала и Зам. Нач. Ред. Изд. Отдела, до редактора журнала.
В настоящее время продолжая оставаться в МВТУ , я намерен изучать в институте Карла Марса, экономические науки, чтобы во всеоружии науки опять вступить на путь Советской и Партийной работы, как профессиональный рево-люционер, живущий этой работой и интересами той партии, которая эту работу направляла на благо трудящихся.
     Москва, 4Х!-23 г.      прав /20.Х1   подпись М . Голодец.

Эта автобиография была получена Беттей из Партархива.

ИНСТИТУТ
МАРКСИЗМА-ЛЕНИНИЗМА т. Букчиной Б. М.
         При ЦК  КПСС                117415, г. Москва, ул. Удальцова,
  ЦЕНТРАЛЬНЫЙ ПАРТИЙНЫЙ АРХИВ                д. 4, кв. 203   
103821 г. Москва, Пушкинская ул., д. 15
       тел. 292-47-91УШ – 89  № 487       В ответ на Ваше письмо о Голодце М.Г. направляем копию его автобиографии, написанной в 1923 г. Дополнительно сообщаем, что по данным Центрального пар-тийного архива Института марксизма-ленинизма при ЦК КПСС Голо-дец Моисей Гильярдович с 1924 по 1926 г. Был заведующим агитот-делом Егорьевского укома партии Московской области, а с мая 1927 г. Член ревизионной комиссии акционерного общества «Советская энциклопедия», зам. Ответственного редактора  «Производственного журнала». Голодец М.Г. состоял в ВКП(б) с 1917 г., перерыв в парт-стаже с 16 ноября 1927 г. по 19 августа 1930 г. В 1933 г. Голодец М.Г. исключен из партии. По вопросу его партийной реабилитации рекомендуем обратиться непосредственно в Комитет партийного контроля при ЦК КПСС.

Зам. Зав. Центральным партархивом Института
марксизма-ленинизма при ЦК КПСС     Ю. Амиантов
научный сотрудник       Н. Матвеева               

Еще в годы революции Миша женился на боевой подруге Анне Мантель, члене РСДРП(б) с 1916 года. В  семье сох-ранилась фотография, на которой он снят вместе с Аней. На нем высокая меховая шапка, зимнее пальто. Аня, тоже в меховой шапке и зимней шубке. Я полагаю, что они сфото-графировались в начале 20-х годов. 

      

Где-то в середине 20-х годов Миша и Аня из-за пар-тийных разногласий разводятся и разбегаются по отдельным комнатам. Так как их комнаты были смежными и соединялись между собой большой дверью – эту дверь запирают и прик-рывают громадным шкафом.  Летом 1930-31 года Анна Мар-ковна приехала с Беттей в Озаричи, чтобы забрать в Москву Женьку, ей пора было идти в школу. Остановилась она у зна-комых, чем страшно обидела папу Гилера и Маму Хаю. Папа был вынужден придти к ней и унижаясь уговорил перейти к ним. Пробыв с неделю в Озаричах, она с Беттей и Женей, прихватив меня за компанию, уехала в Холодники. Помню, что папа бежал за фурой и со слезами просил ее не забирать Женю. Но та сидела как каменная, не обращая никакого внимания на деда. Папа ей этого не простил. Не простила и Рахиль, которая контактировала с девочками, а ее игнорировала.               
После многочисленных и многолетних поисков, обра-щений в различные инстанции Бетти удалось получить еще один весьма любопытный документ. То, что было написано  в  нем красноречиво свидетельствуюет о том реабилитационном времени, которое многие, и по сей день, называют Хрущевской оттепелью. Я привожу все эти документы с Беттиного раз-решения, чтобы показать тот произвол, который организовал Сталин, чтобы расправиться со старой гвардией, стоявшей у него на пути к единоличной и неограниченной власти. Все они ярко иллюстрируют тот режим, который установил «Великий вождь и учитель,  друг  всех  детей» на  огромной территории Советского союза – режим тюрьмы и жестоких репрессий.
Несчастная страна – сколько горя обрушилось на тебя!

                Пролетарии всех стран, соединяйтесь!
КОММУНИСТИЧЕСКАЯ ПАРТИЯ СОВЕТСКОГО СОЮЗА
Гагаринский районный комитет г. Москвы
117454, ул. Лобачевского, 66-А                № 200
тел. 432-97-85                «21»   июня  1990 г.
Комитет партийного контроля при ЦК КПСС принял решение о партийной реабилитации Голодца Моисея Гилярдовича (состоял членом партии с 1917 го, партбилет № 1709451 образца 1926 г.) (протокол № 25 от 16 мая 1990 года). М.Г. Голодец исключен из партии 16 января 1933 г. Замоскворецкой районной контрольной ко-миссией ВКП(б) г. Москвы, «как обманувший доверие партии, сгруп-пировавший вокруг себя контрреволюционную группу».
          По постановлению Особого совещания при Коллегии ОГПУ от 4  апреля 1933 г. Он был выслан в Среднюю Азию на 3 года.
        В соответствии с Указом Президиума Верховного Совета СССР от 16 января 1989 г. Он реабилитирован. Учитывая, что обвинения, на основании которых  М.Г. Голодец был исключен из партии, отпали, реабилитировать его в партийном отношении (посмертно).
СЕКРЕТАРЬ РК КПСС И. Филипчук
000437*

Дела по реабилитации незаслуженно репрессированных функционеров Коммунистической партии постоянно рассмат-риваются в высших партийных инстанциях. В газетах появля-ются официальные  сообщения о посмертной реабилитации очередной группы расстрелянных. Такое сообщение было и по поводу сфабрикованного дела группы, в число которых входил и дядя Миша. Эта газета сохранилась у его дочери Бетти Букчиной. Вот, что написано в газете «Известия» № 152 от 31 мая 1990 года (привожу выдержку из сообщения).

В КОМИССИИ ПОЛИТБЮРО ЦК КПСС
по дополнительному изучению материалов, связанных с репрессиями, имевшими место в период 30-40-х и начала 50-х годов
«… Проходившие по делу «контрреволюционной троцкистской группы Смирнова И.Н., Тер-Ваганяна В.А., Преображенского Е.А. и др.… М. Г. Голодец… реабилитированы в партийном отношении».

Страшные документы кровавого времени. Как их воспри-нимать теперь? Время показало, что это все звенья одного порядка - хорошо организованного террора, кровавых прес-туплений Сталинского режима...
Сестра Бетти не успокоилась и  продолжала  настойчиво
писать в разные инстанции, так как она хотела получить глав-ные документы о его реабилитации. Однажды она написала в канцелярию Военного суда Краснознаменного Дальневосточ-ного округа. И, наконец, получила,  еще  один  весьма  красно-речивый  и  страшный документ. Привожу и его.

      ВОЕННЫЙ СУД исп. вх. 02162
КРАСНОЗНАМЕННОГО
ДАЛЬНЕВОСТОЧНОГО ДУБЛИКАТ
  ВОЕННОГО ОКРУГА
   ---==---
  « 6 »      октября  1992 г. С П Р А В К А
№  4/829
       680030, город Хабаровск,
            ул. Шеронова, 55         Дело по обвинению ГОЛОДЦА Моисея
Гильярдовича, военным трибуналом     Дальневосточного военного округа 30 июля 1956 года пересмотрено.
Постановление Тройки УНКВД от 5 сентября 1937 года в отношении ГОЛОДЦА Моисея Гильярдовича отменено и дело прекращено за отсутствием состава преступления. ГОЛОДЕЦ М.Г. по данному делу реабилитирован.  Был осужден за контрреволюционную деятельность, т.е. по политическим мотивам, по ст. 58-10 УК РСФСР  к    высшей мере наказания – расстрелу.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ ВОЕННОГО СУДА
ДАЛЬНЕВОСТОЧНОГО ВОЕННОГО ОКРУГА          Б. БЕРЕСТЕНЕВ

В детстве и юности я больше дружил с Женькой, чем с Бетей. Помню такой эпизод из детства. Я был во втором или в третьем классе. К нам в школу с концертом школьной самодея-тельности пришли дети из другой школы. И вот в дирижере я  вдруг узнал  мою  Бетьку!  Она  стояла  на   стуле перед оркест-ром и воодушевленно водила дирижерской палочкой; я был страшно  горд,  и  ходил   между   рядами, не уставая повторять:
- А дирижер-то моя сестра, Бетька!
Женька окончила какое-то кулинарное учебное заве-дение и работала в ресторане «Прага». Как она рассказывает,  ее в числе нескольких сотрудников, часто приглашали на обслу-живание правительственных приемов. 
Анна  Марковна  значилась  старейшим  коммунистом   в
Октябрьском РК КПСС г. Москвы. Она тихо скончалась в своей постели  в  1991 году.  Ее похоронили на  Востряковском клад-бище  в Москве.
Женни так и осталась «вековушей», не найдя себе пары. Бетти долгое время была одна. В войну ее мобилизовали в вой-
ска противовоздушной обороны. Однажды в 1946 году я встре-тил  Бетю  на  станции  метро  Красные  ворота. Она еще была в военной форме, но без погон. В короткой беседе Бетти рас-сказала о Женьке и маме. После войны Бетти окончила техникум и работала в Мосэнерго.
Все эти годы она в душе хранила привязанность к това-рищу довоенных лет  бравому Саше Букчину. Только в 60-е годы, когда у Саши распалась первая семья, они поженились. Спустя три года родился мальчик, которого они назвали Миша.
Недавно Бетти мне рассказала такую историю. Алек-сандр был в частях, которые подошли вплотную к городу Полоц-ку. Саша пошел к командиру части и сказал, что  это его родной город, он здесь жил, учился в школе. Командир сказал:
- Ну что ж, если это твой город, ты его и бери.
Александр Моисеевич Букчин первым вошел в Полоцк. В городском музее есть рассказ об этом и его фотография.

 

Бетти, Миша и Саша БУКЧИНЫ

 Бетти с Мишиной семьей репатриировались в Израиль в феврале 1995 года. Обосновались в Хайфе. Их встретила дочь Александра  Моисеевича  Букчина  от  первого брака  Юлия и помогла устроиться на новом месте. Репатриировалась в Изра-иль вместе с ними и Женни. Бетти и Женни продали  в Москве свои квартиры и смогли купить в Хайфе в районе Шаар-Алия трехкомнатную квартиру. Здесь же, в Хайфе живут и дочери Юлии от первого брака – Аня и Валерия. Отслужив в Армии Обороны Израиля, Лерочка вышла замуж за  сослуживца по армии   симпатичного парня Игаля. Их дети, теперь уже внуки Юлии и правнуки Бетти, рожденные в Израиле -  очарователь-ная Николь (сентябрь 2000 г.) и Еав (сентябрь 2003 г.),  начали свою жизнь на земле обетованной. Надо отметить, что муж Юлии, Анатолий Вульфович, после репатриации в Израиль, из-за стечения  обстоятельств  вынужден  был  развестись с Юлией. Он живет с чудесной женщиной Наташей.
Стоит добавить, что Миша Букчин прекрасный специа-лист компьютерщик. Он довольно быстро нашел себе работу, потом сменил фирму, в которой  возглавлял отдел. Он успешно трудится  в своей области, и достиг немалой популярности в среде деловых партнеров по бизнесу. Светлана, его жена, тоже не сидит без дела. Еще в Москве освоив начала иврита, она тоже нашла себе работу. Но ей было много сложнее,  так как надо было вести хозяйство и воспитывать детей. Я рад, что у них все хорошо.

 

                Бетти и Жени в Хайфе

Где-то в 2002(3) году в Хайфу приезжали родители Светланы – отец Валерий и мать Мила. Они пробыли месяц и много занимались  с внуками. Особенно с Борькой, который от души привязался к деду и старался не отходить от него ни на шаг.  Мы свозили их на интересную экскурсию в Иерусалим. Здесь посетили «Церковь Рождества» в Вифлееме, побывали в «Храме тела Господня» и на «Голгофе», в «Церкви всех святых»  в Гефсиманском саду - там происходила «Тайная вечеря», в «Церкви Успения Богородицы» и в других памятных местах. Они были переполнены впечатлениями. Повидимому Валерий знал или догадывался о той страшной болезни, которая подтачивала его силы. Вскоре после возвращения на Украину из Израиля он скончался. Это был добрый и хороший человек.
Вечная ему память!
Вот, пожалуй,  пока и все о  семье Моисея Голодец, хотя, расспрашивая его дочерей можно до бесконечности продолжить этот рассказ, добавляя в него РАЗЛИЧНЫЕ подробности. Слово остается за ними и, если они пожелают дополнить мой рассказ своими деталями, то я с удовольствием восполню недостаточ-ность моей памяти о дяде Мише и его семье.
Теперь совершенно неожиданное!
В октябре 2008 г. я получил по Интернету письмо из США от Миши (Майкла) Гельфенбейна. Это было сногшибающе. Кассалось оно моего любимого дяди Миши. Вот что с ним про-изошло. Что из этого получилось читайте сами. В добрый час!

Уважаемый Яков Соломонович! Мой дедушка – Голодец
 

Это Миша и Циля  и  Фрагмент письма от Миши
   
О моем деде, мамином отце, Михаиле Григорьевиче  Голодце, я знаю от моей бабушки Цили Михайловны  Шнеерсон. В конце 1928 г. она ездила к нему в ссылку в Сибирь.
(говорила она о Нарыме, других названий я не помню). Хорошо помню, как она рассказывала о переправе через Обь на лошадях по льду. Во время этой поездки она забеременела, а моя мама родилась 30 сентября 1929 г. в  Москве в роддоме им. Грауэрмана на Арбате.
Мамино имя Нарина произведено от Нарыма, но кто его придумал, я не знаю. Дедушка из ссылки не вернулся, дальнейшая судьба его неизвестна, хотя предположить ее нетрудно. (Но теперь многое выглядит по-другому, особенно после разговора с Яковом Красильщиковым-Голодцом, см. ниже).
Бабушка была его гражданской женой, официально они не были зарегистрированы. Но мама в девичестве носила фамилию Голодец. У дедушки была официальная жена и дети (двое?), с которой он вроде бы разошелся по «идейным соображениям», что было вполне возможно по тем временам, хотя я не исключаю, что это был только способ сохранить им жизнь. Их судьба мне тоже неизвестна. Мама никогда не пыталась установить с ними контакты.

 

Свидетельство о рождении Нарины

Когда я консультировал в Институте психиатрии, мне удалось один раз встретиться с рабо-тавшей там зав. отд., проф. Рахилью Григорьевной Голодец. Это было примерно в 1998 г. Она оказалась родной сестрой М.Г., потрясающе похожа на мою маму. Она была намного моложе брата, и вроде бы вообще его не знала. Я сказал, что у меня есть фотографии и письма М.Г. из ссылки. Встреча была недолгой, не произвела на нее особого впечатления. Последствий она не имела. О себе она рассказала, что была замужем за проф. Лукомским и что у нее есть сын Михаил Лукомский, врач-анестезиолог в военном госпитале им. Бурденко. С ним мне, к сожалению, встретиться пока не удалось. Мама не проявила никакого желания знакомиться с ней (а ведь это ее родная тетя, а мне – двоюродная бабушка). К сожалению, она уже умерла.

Дорогой Михаил! Вот и наладилась наша связь. Я к Вашим услугам. Яков.
Уважаемый Яков Соломонович! Спасибо за письмо. Все, что вы говорите, совершенно правильно. Спасибо за ваше внимание. Но и презединтура была бы кстати. Удачи в Москве. Миша

31 марта 2009 г.
Здравствуйте Михаил!
Я должен попросить у вас прощения за невольную описку в "резидентуре", бывает. Теперь насчет печати вашей книги. Я ведь посчитал плату за две книги, а не за одну поэтому 100 экз. в 250 стр. обошлись мне всего 1000 шек., т.е. 250 $! Вот и подумайте. Михаил, адрес Марины я послал вам для того, чтобы вы знали, что в Париже у вас есть кто-то. Пути нашей жизни непредсказуемы. Вот вас привело в штаты, а что дальше будет, когда весь мир пошел кувырком? Этот адрес вам для сведения, если занесет вас судьба в Париж, да еще и в Сорбонну. Очень вам благодарен за подробный рассказ о вашей генеалогической линии. Спасибо. Если не будете возражать, то его частично, или целиком помещу в очередном издании книги.  Всего вам доб-рого. Дядя Яша.

Уважаемый Яков Соломонович! Спасибо за ваше письмо и ваше предложение.Я напишу вам о маме и нашей семье. Вы мне польстили - я закончил не "президентуру", а резидентуру - так в Америке называют последипломную программу медицинской специализации, которая требуется для получения лицензии. К сожелению, мне остается сдать еще один экзамен, и это пока у меня не получается. Уже пытался несколько раз и все неудачно. Через месяц буду сдавать его снова. Пока план остаться в Сиэтле. Но в любом случае email остается тот же.
Папин телефон в Москве 495-683-8515. Он будет, конечно, рад, если вы позвоните. Будьте здоровы, удачной поездки. Миша
24 марта 2009 г.
Здравствуйте Михаил!
Давненько с вами не переписывался. Как ваши дела? Пишу вам с просьбой: я решил не писать новую книгу, а переиздать "Жизнь..." в новом издании, включив нее и нашу переписку и то, что мне удалось узнать с вашей помощью. Не могли бы вы написать мне о вашей ветви семьи Михаила Голодец от Нарины и т.д., не забывая и вас. Если есть возможность припомнить их годы жизни и всех детей до ваших включительно. Ведь это генеалогия семьи и вы являетесь ее достойным членом. Как ваша президентура и куда вы намерены перебраться? В этом случае сообщите мне ваши новые координаты. Большой привет вашей семье. 1 апреля я на 10 дней улетаю в Москву и буду рад звонку вашего папы, чтобы хоть переброситься с ним нес-колькими словами. Большой привет всем вашим (о которых вы мне ничего не писали) и самые добрые пожелания. Дядя Яша.

21 апреля 2009 г.
Здравствуйте Миша!
Спасибо вам за присланную автобиографию и за сведения о вашей семье. Этот материал я использую в своем очередном издании книги "Жизнь, как она есть..." 4 жизни. Вы не возра-жаете?

Уважаемый Яков Соломонович! У нас пока без изменений. Резидентуру я закончил, 20 июня будет "выпускной вечер", но работать не могу, пока не сдам еще один экзамен. А это у меня никак не выходит. Буду снова сдавать в конце июля. Пока в основном сижу дома, занимаюсь, и помогаю на работе, когда в этом есть необходимость. 4-го был года со дня смерти мамы. Спасибо за ваши теплые письма. Если когда-нибудь начну работать (и получать нормальные деньги), то первая поездка будет в Израиль, так что надеюсь увидеться. Миша
6 июня 2009 г.
Здравствуйте Михаил! Что-то давно от вас не приходили пись-ма. Как ваши дела, окончили ли свою резидентуру и каковы перспективы? Я кажется вам писал о том, что моя Людмила подхватила Лимфому. Прошла 11 химиотерапий и 10 сеансов облучения. Сейчас чувствует себя, слава Богу, более или менее прилично, уже начала потихоньку ходить с "ползунками". Наде-юсь в июле слетать вместе с нею в Москву - пусть подышит родным воздухом, побывает в своей деревне. Не даром говорят, что "дома и стены лечат". Вот такие у меня дела. Что нового у вас? Напишите, буду рад письму. Привет вашим домашним. Всего самого лучшего. Дядя Яша.

 

Фрагмент автобиографии Цили Шеерсон
Сегодня день Холокоста. Пригласили в Бейт-Оле на церемонию зажигания памятной свечи о 6 мил. погибших в Холосте евреев. Пока наше поколение и наши дети живы они не смогут забыть этой страшной трагедии. А в штатах отмечают этот печальный день? Наши старики постепенно уходят из жизни. Кто же нас сменит? Видите, сколько возникает вопросов, а они мне напра-шиваются в связи с тем, что я являюсь членом Хайфского Окружного комитета ветеранов ВОВ. Пока ноги ходят - буду в нем. Как ваши успехи, напишите мне. Желаю вам и вашей семье всего самого доброго, что можно пожелать в наши непростые времена. Дядя Яша. 

 Уважаемый Яков Соломонович! Получил Ваши книги и прочел их. Стихи комментировать не буду - я сам иногда кое-что сочи-няю, мой папа всю жизнь пишет, правда пока еще не издавал их. Это дело личное, обычно для  узкого круга близких людей, а по большей части просто для себя. Но Ваша биография, конечно, очень не ординарная: репрессированные родствен-ники, тюрьма, война, ранения, скитания по всей стране, институт, диссертация, книги - этого хватило бы на несколько человек. Мне очень хочется, если Вы сможете, получить те старые фото, которые Вы приводите в книге, на которых изображены Гилер и Хая и вся их семья. Вы упоминаете рукописную автобиографию Михаила – можно ли получить ее копию? Вы наверно знаете, что очень большая группа Голодцов происходит из Щедрина, это недалеко от Озаричей. О них есть довольно много в интернете - они даже владели какое-то время перед революцией дворцом Екатерины в Ляличах. Знаете ли Вы что-нибудь о том, откуда Гилер и как он попал в Озаричи или что-то об Юде Голодце. Кроме того, Вам может быть интересно посмотреть страничку на которой перечислены фамилии жителей Озаричей на конец 19 века (естественно не всех). Теперь практический вопрос - можно ли оставить эти книги или Вы хотите, чтобы я Вам их прислал обратно ("Утро" подписано Бетти и Женни). Мой папа и тетя, которая живет в Хайфе, собираются быть там в начале декабря (вылетают 7-го из Москвы) и, если Вы не возражаете, то они постараются повидаться с Вами. Моего папу зовут Семен Павлович, тетю Илона Мееровна. Я им дал Ваши телефоны, а какой Ваш домашний адрес? Я желаю Вам и всем Вашим близким  здоровья и благополучия. Михаил
Наша переписка продолжается и каждый раз я узнаю все новые и новые подробности жизни такого дорогого мне дяди Миши. Михаил очень добр и каждый раз присылает мне всё новые материалы о жизни моего дяди. Присылает и фрагменты переписки между ним и Цилей Шнеерсон, а ведь это документы того времени и каждый раз перед моими глазами встает светлый образ моего старшего дяди Миши. Вот и сейчас прис-лал фрагмент письма Миши к Циле. Меня трогает отзывчивость Михала, который, как я понимаю, просто рад обретению истории своей семьи. Мой рассказ помогает ему в поисках «корней» своего рода-племени. Всё это дорого и потому, что время бежит быстро, возможно, со мной уйдут в небытие факты их жизни.

 

Фрагмент письма Миши к Циле
 Здравствуйте Михаил!
Ночью прилетел из Москвы. Очень рад, что ваш отец сейчас в Хайфе и в ближайшие мы всей семьей с ним встретимся. Вы знаете, Миша, я прочел те сайты, которые вы назвали в последнем письме. У меня возникло особое чувство к этому материалу. Не исключаю, что отец моего деда Гилера был родственно связан с Голодцами из Щедрина. Ведь дед Гилер был высокообразованным и очень культурным человеком своего времени. Это ведь не с потолка берется, это воспитывается с детства. Кроме того, надо иметь ввиду, что у деда Гилера был большой дом в Озаричах – в нем было 5 комнат, кроме того, лавка москательных товаров. Вот, что пришло мне в голову, видимо прадед Юда (Иуда) был из Шедрина. Хотелось бы узнать ваше мнение о таком варианте истории семьи. Конечно, нужны документы, но я пока не в силах этим заниматься, все таки 86! Я хотел просить вас о том, чтобы вы дали мне согласие поместить в третьей книге документальной хроники ("Еще не вечер") нашу с вами переписку. Эту главу я хочу назвать "P.S.", то есть - Постскриптум. У меня все время крутится эта мысль. Всего доброго. Не теряю надежды встретиться с вами. Всего вам доброго. Дядя Яша.
Уважаемый Яков Соломонович! Хочу поздравить вас, а также Бетти и Женни с праздником Победы. Вы единственный среди наших знакомых и родственников прямой участник войны. От всей нашей семьи желаем вам здоровья, радости, хорошего настроения.Михаил
Уважаемый Яков Соломонович!Посылаю вам информацию онас. Кроме того, у меня у самого есть маленькая книжка биографических рассказов типа вашей. В ней много фото. Я так понимаю, что вы имеете отношение к издательству, которое издает ваши книги. Можно  ли издать мою и сколько это будет стоить? Объем, наверно, как одна ваша книжка. Миша
Уважаемый Яков Соломонович! Спасибо за письмо. Как я вам уже говорил, вы можете все эти материалы использовать так, каксочтете нужным.В отношении дня Холокоста, то по-русским каналам об этом были сообщения, показывали, как этот день отмечают в Израиле. Вы знаете какой был скандал на кон-ференции в Женеве, где выступал президент Ирана.На американских я не видел, но думаю, что тожебыло. В отно-шении памяти вопрос сложный, многое зависит от того, что сами люди при этом чувствуют. Миша
Я решил поместить здесь сведения о семье Михаила Гельфенбейна - ведь это наши родственники!

Вот как выглядит  Цилина ветвь нашей, т.е. Мишиной жизни на сегодняшний день.

Наша семья.
Моисей (Михаил) Гилярдович (Григорьевич) Голодец + Цецилия (Циля) Михайловна Шнеерсон
Семен Павлович Гельфенбейн + Нарина Михайловна Голодец
Михаил Семенович Гельфенбейн + Мая Львовна Мягкова
Борис Михайлович Гельфенбейн
Кирилл Михайлович Гельфенбейн

Моисей (Михаил) Гилярдович (Григорьевич) Голодец. До последнего времени мы о нем  знали только из кратких реплик Цили Михайловны – его второй жены и редких упоминаний его дочери Нарины – возлюбленной жены Семёна Павловича. Правда, Семёну Павловичу  о Голодце рассказал главный редактор журнала Вестник сельскохозяйственной науки, у сестры которого Иды Марковны, Семён снимал комнату, будучи студентом Московского института. Так вот этот Адольф Маркович уверял, что Михаил Григорьевич Голодец в молодости был активным революционером и даже избирался секретарём комсомольской организации Крыма. Затем был арестован как троцкист, сослан в Сибирь и на реке Нарым (отсюда имя Нарина) Циля Михайловна вместе с женой Троцкого стирала бельё.
 
Цецилия (Циля) Михайловна Шнеерсон родилась в .дек.1895 в Двинске в той его части, которая называлась Грива (Гривка). Тогда Двинск входил в состав Витебской губернии, а позже под названием Даугавпилс стал латвийским городом. Бабушка была из купеческой (раввинской?) семьи. Имели ли они отношение к любавическим Шнеерсонам неизвестно. Перед I мировой войной она с младшим братом Борисом (Бенчиком) приехала в Россию к каким-то родственникам. Позже практически все остальные члены семьи погибли в оккупированной фашистами Латвии в Погулянском гетто в 1941. Во время I мирвой войны Циля работала сестрой милосердия в Астрахани. Потом каким-то образом перебралась в Москву, где прожила всю жизнь. Она закончила леч.фак. Моск. Университета, стала врачом-педиатром. Работала в детской поликлинике №ской площади рядом с Военной академией им.Фрунзе (теперь на этом месте огромное здание Счетной палаты). Она родила и воспитала свою и Михаила Григорьевича Голодца дочь Нарину одна, без мужа. Во время ВОВ они были в эвакуации в пос. Кислотном под Пермью. После возвращения в Москву бабушка продолжала работать в той же поликлинике. Во время одного из выходов из поликлиники она попала под трамвай, ей ампутировали правую ногу ниже колена. Ей было, наверно, около 50 лет. Всю остальную жизнь она была вынуждена пользоваться протезом, при этом продолжала работать, правда переквалифицировалась на врача функциональной диагностики (детский врач-кардиолог). Она обладала очень сильным характером, единственной серьезной поддержкой в жизни для нее был брат Борис Михайлович Якобинец (Шнеерсон). Бабушка умерла 2 янв.1983 в полном рассудке от сердечной недостаточности. Она похоронена на Донском кладбище в Москве.

Семен Павлович Гельфенбейн р.9 нояб.1931, рудник Голубовка, Луганская обл. Доктор технич. наук, профессор. В течение многих (более 40) лет работает в объединении «Агроприбор» (зав. Лабораторией, зав. Отделом, учёным секретарём,  зам. Генерального директора по научной работе-Главным метрологом). Папа из большой семьи, происходящей из Умани: его отец Гельфенбейн Павел Борисович и мама Гельфенбейн (урождённая Рутавицкая) Геня Менделевна, младший брат которой и племянник погибли на фронтах Великой отечественной войны между Россией и Германией. Подробнее о них ничего не известно, и хотя удалось разыскать некоторых Гельфенбейнов из Умани, но установить их родство пока не получилось. В 1925(?) папины родители Павел (Фавл) Борисович (Борухович) и Геня Менделевна с несколькими детьми уехали из Умани на Голубовку, где его отец работал на шахте коногоном. Там родился мой папа Семён Павлович Гельфенбейн. Родители были неграмотными. Во время ВОВ перед наступающими фашистами семья эвакуировалась и, пройдя через Сталинград, оказалась сначала в узбекском кишлаке Урта Сарае, затем Беговате, а потом в Ташкенте. Папа был единственным сыном (среди шести сестёр) и младшим в семье. Он мечтал стать летчиком, занимался в аэроклубе и после окончания школы в 1950 году уехал в Москву поступать в авиационный институт. Туда его не приняли, но он сумел поступить в институт механизации и электрификации сельского хозяйства (МИМЭСХ). Он стал снимать угол у одной из соседок (Иды Марковны), живших в нашей большой коммунальной квартире в Староконюшенном пер. Здесь он познакомился с мамой – Нариной, они поженились 15 авг.1952. После окончания института папа проработал несколько лет в МТС под Москвой (село Теряево, Волоколамского района Московской обл.), мне было от двух месяцев до трёх лет. Потом ему удалось (при расформировании Н.С. Хрущёвым машинно-тракторных станций - МТС) вернуться в Москву, он начал научную карьеру, закончил аспиран-туру и работал в ВИМе, а затем много лет и до настоящего времени (недавно отмечали 40-летие) во вновь созданном им тогда объединении «Агроприбор». Он автор нескольких монографий и изобретений в области автоматизации и приборов для сельского хозяйства. Последние годы он много занимается также проблемами информациометрии, стал академиком Академии информациологии. Помимо этого он всю жизнь сочиняет стихи, которые грозится когда-нибудь напечатать.

Нарина Михайловна Гельфенбейн (Голодец–Шнеерсон) р.30 сент.1929, Москва, ум. 4 июня 2008, Москва. Мама училась в 59 школе в Староконюшенном пер. недалеко от нашего дома. В юности она очень увлекалась театром, потом поэзией. После окончания мединского училища она несколько раз пыталась поступить в мед. институт, но так и не смогла. Мама проработала всю жизнь мед.сестрой в двух детских поликлиниках, сначала в той же, где работала бабушка, а затем, когда мы переехали на Речкой вокзал, то в .№130. Мама унаследовала бабушкин характер, была очень постоянна (консервативна) в своих взглядах, привязанностях. Ни за что не хотела поменять место работы (через несколько лет, после того как мы переехали открылась новая детская поликлиника рядом с нашим домом и ее туда очень звали, но она в течение 35 лет продолжала ездить на свою работу на двух транспортах: автобусе и троллейбусе. Так же, когда стал вопрос об эмиграции, она была всячески против и в конце концов осталась в Москве, не поехав с папой на ПМЖ ни в Аме-рику, ни в Израиль, и папа остался при ней. Она работал до последних дней, никогда не жаловалась на здоровье, да и вообще не жаловалась и внезапно умерла от рака у папы на руках. Она похоронена на Донском кладбище.
   Это Миша Гельфенбейн
Михаил Семенович Гельфенбейн р.6 сент.1955, Москва. Живя с родителями в Теряевской МТС до трёх лет, очень любил лошадей, на которых мне разрешал кататься местный конюх. Я закончил 29 школу с английским уклоном на Кропоткинской (Пречистенке), затем ММСИ, работал сначала хирургом в 81 больнице, а затем с 1980 нейрохирур-гом в НИИ скорой помощи им. Склифосовского. К.м.н. В конце 2000 мы переехали в Америку, сейчас живем в Сиэтле, я закончил резидентуру по нейрохирургии, если смогу сдать еще один экзамен, то буду работать здесь врачом.
Мая Львовна Мягкова р.10 мая 1954, Львов. Маины родители: Лев Александрович Мягков (р.2 июня 1924, ум.6 дек.1995) и Генриетта Абрамовна Хайкина (р.12 дек.1927). Мая родилась во Львове, где ее папа продолжал военную службу после войны. В конце 50-х ему удалось демобилизоваться и вернуться в Москву. Он стал работать на метрополитене водителем поезда. Маина мама проработала всю жизнь в телеателье при заводе «Рубин». Она сейчас с нами в Сиэтле. Мая много лет проработала в проектном инстуте на Филях (сейчас его уже нет). У нее в Москве младший брат Александр.
Борис Михайлович Гельфенбейн р.6 апр.1980, Москва. Борис учился в еврейской школе. В 10 классе почти год провел в Америке, но должен был вернуться для оформления эмиграционных документов. Потом закончил 11 класс в школе на Молодежной. До нашего отъезда он успел проучиться 3 года во 2-ом Мед.институте на МБФ. В Америке он работал сначала в биотехе, а сейчас занимается менед-жментом в медицинской компании.

Кирилл Михайлович Гельфенбейн р.31 мая 1986, Москва. Приехал в Америку в 14 лет. После очень тяжелого периода адаптации через 2 месяца он должен успешно заканчить Университет штата Вашингтон по специальности психология, а после этого собирается поступать в медицинский институт.

В  августе пришло новое сообщение от Миши: письма бабушки Цили в которых несколько приоткрываются обстоя-тельства их жизни.

Уважаемый Яков Соломонович и Миша! (Букчин).Как Вы поживаете? Хочу поделиться с Вами интересными находками.

Сегодня 31 августа 2009 г. я вновь просматривал бабушкины бумаги, которые привез из Москвы более года назад, когда был там на маминых похоронах. К моему изумлению я обнаружил два бабушкиных письма из Ачинска (9 и 20 августа 1928 г., недаром на фотографии написано «помни 11-12 августа») к ее брату Якобинцу и еще одно ее письмо по возвращении уже из Москвы в Ачинск Голодцу (18 октября 1928 г., хотя год на нем не указан). Одно замечание перед тем, как вы их прочтете. Получается, что бабушка ездила туда еще раз зимой 1928-29 г., т.к. она родила маму в конце сентября 1929 г. И я хорошо помню, как она рассказывала о зимней переправе на лошадях через замерзшую Обь, но об этой поездке подробнее пока ничего неиз-вестно. Вот несколько фрагментов, которые могут Вас заин-тересовать.

№1 Б.М.Якобинцу
Ачинск, 9-го августа 1 час дня.
Итак я в Ачинске. Мечта осуществилась... Все волнения и тревоги последних дней ликвидированы, колоссальное расстояние преодолено – и я здесь. Не буду заниматься описанием внешней обстановки как то: местностью, климатом и т.д. – в общем в это время годы осо-бенной разницы с Москвой я не замечаю, пожалуй несколько теплее и, как в каждом небольшом городке, воздух чистый, в особенности возле речки, которая окаймляет весь город. Михаил занимает очень приличную квартиру, состоящую из двух комнат с корридором! (москвичи, не завидуйте!), чувствует себя в смысле здоровья очень хорошо, по-моему даже поздоровел. Удачно справляется со всякими житейскими премудростями, вроде стирки белья, обедов и других видов самообслуживания, в общем акклиматизировался на все 100%. Я сразу почувствовала себя очень неплохо в этих условиях. М<ихаил> кормит меня как говорится «на убой» всякой зеленью, все-возможными молочными продуктами, которые, к слову сказать, здесь довольно доступны, для сна уступил обе комнаты сразу, сам ушел куда-то в корридор, все время укрывает меня своим осенним пальто, и кроме того еще сибирские полушубки предлагает. Одним словом, мне как видите, тепло, сытно, казалось, что еще надо такому нетребовательному человеку как я?.. Вот тут-то и начинается самая трагедия или комедия, называйте как хотите, я сразу по приезде почувствовала всю фальшь положения, в которое я попала. Когда М<ихаил> знакомил меня со своими товарищами, с квартир. хозяйкой – он никак меня не называл – я себя от этого чувствовала довольно нелепо и не знала как себя держать? Его друзья при первом знакомстве сделали понимающие лица и от этого первая неловкость как бы прошла. Когда же соседняя крестьянка, случайно зашедшая за использованной газетой (там это еще водится) увидав меня спросила: кто же это ... не сестра ли это? Михаил очень обрадовался ее определению и тут же добавил, что понятие жена для него очень неприятно и т.д. Ну а дальше что? А потом было раньше как это говорится в известном анекдоте, и мне кажется не только было, но и будет всегда, если я не оборву раз навсегда эти неоформленные отношения – что-то среднее между сестрой, женой, подругой, приятельницей и т.д. – от всех этих обязанностей я чувствую себя довольно погано. Между нами уже был серьезный разговор – который ясно показал мне, что положение без перемен.

№2 Б.М.Якобинцу
Здравствуй дорогой Якобинец!
Это письмо расскажет тебе нечто другое по сравнению с моим первым письмом. Уже по моей телеграмме ты должен был понять, что настроение резко измененилось к лучшему. Одной из причин было то обстоятельство – что я очень резко и открыто поставила вопрос о дальнейшей совместной жизни. Михаил предложил мне взять его маленькую дочку Женю и наезжать к нему сюда время от времени. Я это отвергла и только в том случае согласилась ее взять, когда он сумеет быть со мной. Я думаю, со слов Михаила, что пожалуй через месяцев шесть выяснится положение. Если же его не вернут в Москву, я перееду в Ачинск. Живу я здесь как у Христа за пазухой. Как бы там не сложилось в дальнейшем, это будут самые яркие дни моей жизни.

№3 М.Голодцу
18/Х 1928 (?)
Твои мне звонили – беспокоились, что от тебя писем не было и кроме того вышло недоразумение с ... Ты об этом ведь уже знаешь. Боня собирается к тебе на каникулы.

 Экзамен сдал, жду начала работы.
С уважением, Михаил

Вот как выглядит, по-моему, родовое древо Миши
Моисей (Миша) ГОЛОДЕЦ (1897-1937(38?)
+ Анна Марковна МАНТЕЛЬ (1899-1991)
Бетти Мантель (1922)  - Жени Мантель (1924)
Бетти МАНТЕЛЬ (Букчина) (1922) + Александр Моисеевич БУКЧИН,  (1916-1987)
Михаил Александрович    +   Светлана Валериевна
БУКЧИН (1982)          НИКОНОВА
Александра - 1988
Анна – 1990
 Борис -1996
          
Моисей Голодец + Цецилия Михайловна Шнеерсон (1895-1983)
Нарина Михайловна Голодец-Шнеерсон (Гельфенбейн)  (1929-2008) + Семен Павлович Гельфенбейн (1931) д.т.н., проф.
Михаил Семенович Гельфенбейн (1955) + Мая Львовна Мягкова (1954)
Борис Михайлович Гельфенбейн (1980)
Кирилл Михайлович Гельфенбейн 1986

Моисей ГОЛОДЕЦ  + Татьяна (?)

Вот, что можно было отметить еще, что, что Миша был очень любим не только женщинами, но и друзьями. Недаром в течении многих лет Сожев (Гальпер) бережно хранил память о нем, другие тоже, что видно по некоторым заметкам в Интернете.

СИМА ГОЛОДЕЦ

Как мне писать  о маме,  самом дорогом для  меня чело-веке, рассказывать, объективно вспоминая ее нелегкую долю, ее непростую женскую участь?
Как и все старшие девочки в семье она росла помощ-ницей в доме. Смотрела за меньшими братьями и сестрами,  помогала по дому, по хозяйству. Вместе с мамой Хаей-Несей возделывала огород,  кормила птицу, доила корову, готовила еду. Так  с  детства  на  всю жизнь осталась у нее тяга к огород-ничеству, к хозяйствованию. Не знаю какое начальное обра-зование она получила, но она была образована и начитана изначально.

         Мама, декабрь 1921 г.,
Номер в БД:4774 Род.: 1900, БЕЛОРУССКАЯ ССР, ПОЛЕССКАЯ обл. Дата смерти:26.07.1980, МОСКВА
Работа: КУСКОВСКИЙ ХИМКОМБИНАТ ИНЖЕНЕР
АРЕСТ - 24.11.37, РСФСР, МОСКВА
Приговор: 29.12.37, 10 ИТЛ
Работа: З-Д ПЛАСМАСС СМЕННЫЙ ИНЖЕНЕР
АРЕСТ - 29.12.49, РСФСР, СВЕРДЛОВСКАЯ обл., Н.ТАГИЛ Приговор: 08.04.50, ПОЖИЗНЕННАЯ ССЫЛКА, Атаманово Сухобузимского р-на КК в 1950-1954.
В восемнадцатилетнем  возрасте вступила в партию  большевиков и вела пропагандистскую работу среди польских солдат, оккупировавших Белоруссию. За эту агитацию маму,  вместе с папой  Гилером арестовали Польские оккупационные власти и отправили в тюрьму в Мозырь. Мама, Хая-Неся, почти через день носила им передачи это за 40 верст! По тем вре-менам им грозило строгое наказание. Но помощь пришла неожиданно. Польский врач доложил начальству, что  у  заклю-ченной Симы Голодец  начинается сыпной тиф. Маму вместе с папой Гилером освободили и отпустили домой в Озаричи. Через много лет маме отрыгнулось это освобождение. Следователь НКВД  требовал от нее признания  в сотрудничестве с польской контрразведкой – Дефензивой:
 - Как тебя могли освободить? – кричал он маме. - Дефензива всех расстреливала. Ты работала на них!
Позже мама рассказала, что в ее следственном деле лежит грязная бумажка  с  запиской о  том,  что  она посещала троцкистские собрания брата и работала на Польскую разведку (дефензиву) в годы гражданской войны.    
По-видимому, с тех времен мама запомнила и изредка напевала мне тюремные песни: «Помню, помню, помню я, как меня мать любила…» и некоторые другие. Помню и песню «Расстрел коммунаров», которую мама пела с выражением:

Под частым разрывом гремучих гранат
Отряд коммунаров сражался,
Под натиском белых наёмных солдат,
В расправу жестоку попался.
Навстречу им вышел седой генерал.
Он суд объявил беспощадный,
И всех коммунаров он сам присуждал
К смертельной мучительной казни.
Мы сами копали могилу свою,
Готова глубокая яма.
Пред нею стоим мы на самом краю:
Стреляйте вернее и прямо!
А вы что стоите, сомкнувши ряды,
к убийству готовые братья?!
Пускай мы погибнем от вашей руки,
но мы не пошлем вам проклятья!
В ответ усмехнулся палач-генерал:
«Спасибо за вашу работу.
Вы землю просили - я землю вам дал,
А волю на небе найдёте».
Не смейся над нами, коварный старик!
Нам выпала тяжкая доля.
На выстрелы ваши ответит наш клик:
- Земля! И рабочая воля!
Стреляйте ж быстрее, готовься, не трусь!
Пусть кончится наша неволя!
Да здравствуй, свободная Советская Русь!
Да здравствуй, рабочая воля! 

Эта песня, которую так трогательно пела мама, всегда вызывала у меня особые чувства. Я ненавидел всей душой палача-генерала, а при словах «мы сами копали могилу себе…»  я заливался слезами. Мне было жаль погибающих коммунаров.
Вскоре после изгнания поляков (в 1921 г.) мама пере-езжает в Москву, где к тому времени обосновался Миша. Там она встречает такого же идейного большевика Соломона Кра-сильщика (родом из Екатеринослава)  и мама в 22 года выходит за него замуж.
Привожу родовое древо мамы:
Сима Голодец – Соломон Красильщик – Яша Красильщиков
Сима Голодец – Моисей Несвижский – Александра (Аллочка)   Несвижская
Сима Голодец – Натан Свинкин

Время было суровое, надо было срочно строить коммунизм и мой отец, дневал и ночевал в редакции газеты «Гудок» наиболее пробольше-вистской газете того времени. Я говорил выше, что он прос-тудился  на работе, заболел скоротечной чахоткой и умер. Его похоронили на Дорогоми-ловском кладбище (около Брянского вокзала).

  Мне 4 года

Во время прокладки Новодорогомиловского шоссе его могилу  перенесли  на   Востряковское кладбище. Я  пытался ее разыскать, но в архивных книгах, за те 30-е годы, никакой записи не обнаружил. После того, как маму захоронили на этом же кладбище, я буквально обошел  все еврейские захоронения,  тщательно вглядывался  в  полустертые надписи на могильных плитах, но, увы!   
           Мама была активисткой. Работала женорганизатором на парфюмерной фабрике «Свобода». Это было очень далеко – за Савеловским вокзалом. Ходила в черной юбке, белой кофточке, а голову покрывала красной косынкой. Такой она мне запом-нилась по тогдашним временам.
Помню, она взяла меня с собой на фабрику, где прово-дила собрание женщин. Я ходил по цеху и смотрел, как ловко  машина наполняет тюбики зубной пастой, зажимает им хвостик и сбрасывает в приемник.
Запомнился такой эпизод. Мне было  лет шесть. В Оза-ричах   проходила очередная ярмарка, на которую съехались крестьяне с соседних деревень и хуторов.  Мы, мальчишки, бегали между возов, прислушиваясь к ярмарочному гомону. Но вот около избы деда Абрама пробежала старая «урядничиха»,  которую  мы  дразнили.  Она  бегала за нами и забежала на наш двор.  И тут вышла мама. Строго посмотрела на «урядничиху» и тихо сказала: «Вон с нашего двора». Та съежилась, сгорбилась, стала какой-то маленькой  и  как побитая собачонка, пошла про-чь. А я гордый оттого, что моя мама всего несколькими словами защитила меня, смотрел во все глаза на нее. Она  стояла  высокая,  гордая,  в черной юбке  и белой блузке. Она была ве-
великолепна!
Такое не забывается!
       Мне 6 лет
Эти фотографии, как я помню, делались в фотоателье «Рембрандт», что на углу Кузнецкого моста и Петровки. Помню, что я долго рассматривал в витрине ателье фотографии Сергея Есенина, Владимира Маяковского и др.
Честно говоря, я не помню, когда у нас появился дядя Миша Несвижский. Скорее всего, это произошло летом 1925 или 1926 года, когда я был в Озаричах. Высокого роста, худощавый, всегда аккуратно выбритый, опрятно одетый. Он работал в газете «Экономическая жизнь»? Не всегда его экономические прогнозы совпадали с  генеральной  линией партии и его не печатали. Он сердился, говорил, что при такой экономической политике страну ждет разруха и голод. Дядя Миша совершенно не воспринимал плановую экономику. На этой  почве  между  ним  и  мамой  часто вспыхивали громкие ссоры. Однако он истово любил маму и вскоре между ними устанавливался мир. Позже, когда отгремели бои первой пятилетки, дядя Миша понял, что с коммунистами ссориться опасно, и решил пере-квалифицироваться в педагоги. Это был очень грамотный  и  широко  образованный  человек, который прекрасно знал Все-общую историю, любил и понимал трагедию еврейского народа. Именно ему я обязан той тягой к познанию иудаизма, о котором он мне много  рассказывал.
       Однажды  дядя  Миша  принес  великолепно изданную книгу  Генриха  Греца «История евреев». Замечательно отпеча-танная и  иллюстрированная она вызывала у меня живой инте-рес к событиям многовековой давности. Также он принес чудес-ное издание «ин фолио» Хаима Нахмана Бялика  Я зачитывался его стихами, а одно из них «Приюти меня под крылышком…» запомнил на всю жизнь.

Приюти меня под крылышком,
Будь мне мамой и сестрой,
На груди твоей  разбитые,
Сны-мечты мои укрой.
Наклонись тихонько в сумерки,
Буду жаловаться я;
Говорят, есть в мире молодость –
Где же молодость моя?
И еще поверю шепотом:
И во мне горела кровь;
Говорят, любовь нам велена –
Где и что она, любовь?
Звезды лгали; сон пригрезился
И не стало и его;
Ничего мне не осталося,
Ничего.
Приюти меня под крылышком.
Будь мне мамой и сестрой,
На груди твоей разбитые,
Сны-мечты мои укрой…

   Хаим-Нахман БЯЛИК (1873 - 1934)
               
Родился Х.-Н. Бялик в Волынской губернии в семье надсмотрщика на лесоучастке. Воспитывал его дед, который привил ему любовь к родному языку и дал возможность получить религиозное образо-вание. Тайком от деда и религиозных учителей мальчик изучает светские книги, русский и немецкий языки. Жажда знаний, стрем-ление к самовыражению приводят его к литературному творчеству, и в семнадцать лет он уже автор вполне профессиональных стихов. Его тянет в большой мир, и он уезжает в Одессу - город, бывший в то время крупным центром еврейской культуры. Кажется, все скла-дывается хорошо - публикуется стихотворение "К птице" ("Эл аципойр") появляются друзья и наставники, однако смерть деда заставляет поэта все это оставить. Только через четыре года Х.-Н.Бялик вновь возвращается в Одессу, но к этому времени он уже другой - у него есть жизненный опыт, он уже вполне зрелый человек.
В 1902 г. выходит его первый сборник стихов, в 1903 г. после Кишиневского погрома, всколыхнувшего всю Россию, он пишет зна-менитое стихотворение "Над бойней" ("Ал хашхита") а затем "Сказание о погроме". В 1908 г. выходит полное собрание его стихов, в котором он выступает как реформатор иврита, поэт-публицист и поэт-лирик. Его жизнь - как ураган. Он гневно обличает евреев за их пассивность и рабскую психологию, восторгается красотами приро-ды, пишет статьи о еврейском языке и его значении, работает над сборниками рассказов и народных легенд, переводит на иврит Сер-вантеса и Шиллера, как будто нет ни революции, ни гражданской войны. Но в 1921 г. он осознает реальность, понимает, что в Совет-ской России ивритской культуре не жить, и уезжает в Берлин. Через четыре года Х.-Н.Бялик переселяется в Тель-Авив, где занимается издательской деятельностью, пишет стихи для детей. День его смерти стал днем национального траура.
                Я. Либерман      Интернет
Дядя Миша знал много еврейских песен на «идиш» и часто их мне напевал. Именно с его голоса я запомнил детскую песенку  Варшавского  «Аф  ун   припечек брент а фаерул…»  и др. Спасибо ему. Его рассказы о жизни и страданиях еврейского народа я запомнил. Он очень многое знал, но никогда не хвастал этим. Порой, без всякого напоминания он рассказывал интересные моменты жизни и быта древних евреев. Учитывая сложившуюся обстановку и необходимость зарабатывать на жизнь он пошел на педагогические курсы и уже через полгода поступил учителем истории в среднюю школу. Я думаю, что  он был отличным педагогом, ведь он так много знал!
27 августа 1933 года у меня родилась сестренка, которую в честь отца дяди Миши назвали Александрой, или как мы называли ее по-семейному Аллочка. С этого же времени я начал называть дядю Мишу ПАПОЙ. Вот как это случилось. Однажды вечером,  когда маму отвезли в роддом мы сидели с дядей Мишей в пустой комнате и ни о чем  не  думали, кроме того, как там мама? Я смотрел на его напряженное суровое лицо и вдруг спросил:
- Дядя Миша, а можно я буду называть тебя папой?
Он с минуту недоуменно смотрел на меня, потом на его лице появилась добрая светлая улыбка, он притянул меня к себе, поцелоловал в голову и сказал:
- Конечно можно!
В этот момент слезинка скатилась по его щеке.
Разве можно не запомнить этот момент!  Ведь он  был  мне настоящим отцом. Я не могу сказать,  каким он  был  вос-питателем, но ко мне относился трогательно, заботливо. Он никогда меня не наказывал, следил за мной, помогал делать уроки, ходил на классные собрания, просматривал мой школь-ный дневник. Бранил меня за шалости, но никогда его рука не поднялась, чтобы отшлепать меня. Часто он заступался за меня, защищая от казавшихся ему несправедливых нападок на меня.  В общем,   это был настоящий ОТЕЦ.
Когда мы привезли из роддома маму с Аллочкой, то устроили настоящий пир. На стол была выставлена   масленка с маслом, кусок колбасы, шпроты и булка белого хлеба.  Мы  пили  чай, наслаждаясь обществом  друг  друга и никогда  еще в  нашей  темной комнате не было так светло. Приходили соседи, поздравляли маму и папу Мишу, говорили какая красивая девочка. Папа Миша буквально расцвел.
Я не оговорился, у нас действительно была темная комната, так как оба ее окна выходили на внутренний «круглый» двор. Дом, в котором мы жили, в плане напоминал зеркально отраженную цифру «9». У нас была большая комната площадью в 36 квадратных метров. Когда-то, до революции всю эту огромную сдвоенную между двумя подъездами (4 и 5) квартиру номер 46/60 занимала дочь министра внутренних дел Протопопова, а теперь это была коммуналка. Входили к нам из четвертого подъезда в 46 квартиру. Это был парадный вход. Затем шел длинный коридор, в конце которого был прорублен проход в квартиру 60 и через кухню, выход на черную лестницу, по кото торой спускались на «круглый» двор. В квартире были две ванные, два туалета и две кухни, одна из кухонь исполь-зовалась по своему прямому назначению, вторую ликви-дировали. В ней дверь, выходящую на черную лестницу 4 подъезда, заделали, получилась жилая комната. Именно в ней мы и жили.  От дореволюционной  хозяйки  нам достался великолепный стол в стиле ампир, такое же великолепное кресло с гнутой спинкой и подлокотниками с позолотой по краям, роскошный диван. Кроме того, был большой двутумбовый дубовый  письменный  стол и красивое трюмо, инкрустиро-ванное карельской березой. За этим трюмо  папа Миша ежедневно брился по утрам. Где-то он умудрялся доставать  лезвия   «Жилет»  и   брился  одним  лезвием очень долго, за-тачивая его о внутренний круг  стакана.  Оказывается,  он иде-ально подходил для точки бритвы.
 

     Аллочка  -  2 года  и  7 лет
У нас еще были два платяных шкафа и один книжный шкаф. Они стояли так, что отгораживали от комнаты спальню, в которой на одной кровати спали мама и папа, на другой, стоящей рядом - я. Возле входной двери была отгорожена высокой занавеской кровать, на которой спали то жившая у нас некоторое время Гинда, то Соня, то домработница, а потом я, но уже взрослый. Около двери стоял раскладной  обеденный стол  (бывший ломберный стол под зеленным сукном), столешница которого складывалась пополам. Было  4 стула с кожаными сиденьями и высокими спинками. В комнате был еще буфет, в котором стояла посуда,  хранились  продукты.  В спальне  на стене висела цветная репродукция картины Доре (?) «Библейский мир». На ней были изображены различные животные, как хищные, так не хищные, окружающие светловолосого отрока в белой хламиде с пальмовой ветвью в руке. Другая  картина,  висевшая над  креслом, тоже литография  с  изображением  пус-той  детской колыбельки,  с разбросанными вокруг нее цветами и сидящей рядом печальной собакой. Третью картину мама купила по случаю на Сухаревском рынке. На ней был изображен пруд в лесу, в середине пруда одинокая остроносая лодка. Эту картину   поместили над диваном.
За  письменным столом вечерами сидела  и  занималась
мама, студентка «Менделеевки».  Я забирался к  ней за  спину и
грелся об ее теплую спину.  Часто около стула  мы ставили на табуретку керосинку со сковородкой, на которой разогревался горох. Теплый горох был мягким и вкусным. Так мы убивали чув-ство голода. Мама занималась упорно и хорошо училась. Иногда она просила меня вычертить на ватманском листе какую-либо схему, и я делал! Чертил в 10-11 лет! Вот откуда у меня воз-никла тяга к черчению.
Тогда была «бригадная» форма обучения, по которой бригада из 7 человек занималась вместе и кто-то один (наи-более подготовленный) сдавал зачет за всех. Несколько раз бригада собиралась у нас.
Где-то, году в 1932-м мама была взволнована пред-стоящей «чисткой». В то время была линия на очистку  пар-тийных рядов от случайных элементов. Каждого коммуниста разбирали  на  собрании  и  открытым  голосованием  решали, достоин ли он, дальше быть в партии. Маме ставили в вину то, что ее старший брат троцкист. Ей вынесли строгий выговор, а  позже исключили из партии. Спустя   некоторое время (месяцев через 9) дело было пересмотрено, ее восстановили в партии. Однако перерыв  в партстаже остался. Мама тогда взяла меня на это собрание. Я сидел на верхних рядах аудиторного амфитеатра.  Все происходящее в зале казалось мне каким-то абсурдом, надуманным спектаклем. Мне так и хотелось встать и крикнуть, какая моя мама справедливая и хорошая…
Время было грозное – начинались репрессии. При этом имеются в виду именно репрессии по политическим мотивам.

         Этим термином определяют репрессии 30-х годов, особенно в 1937-1938 гг., (и их слабый рецидив в 1948 г.) - в отличие от "красного террора" и репрессий "досталинского периода".               Интернет               
 
Этот переод можно охарактеризовать как репрессивный. Неожиданно мы узнавали, что был арестован то один, то   другой знакомый, хотя знали, что они вполне лояльны Совет-ской власти и вполне честные люди. Но… люди и даже целые семьи исчезали.
Сталинские репрессии. Материал из Википедии — свободной энциклопедии
Ста;линские репре;ссии — массовые репрессии, осуществлявшиеся в СССР в 1930-е — 1950-е годы и обычно связываемые с именем И. В. Сталина, фактического руководителя государ-ства в этот период. Многие исследователи относят к жертвам сталинских репрессий осуждённых по ст. 58 УК РСФСР 1926 года («контр-революционные преступления»), а также жертв таких масс-совых акций сталинского режима, как раскулачивание (начало 1930-х гг.) и депортации по национальному признаку (1930-е — 1940-е).
Многие историки рассматривают сталинские репрессии как продолжение политических репрессий со стороны большевиков в Советской России, которые начались сразу после Октябрьской революции 1917 года (см. Красный террор 1918—  1922 годов, раска-зачивание). При этом жертвами репрессий становились не только активные политические противники большевиков, но и люди, просто выражавшие несогласие с их политикой. Репрессии проводились также по социальному признаку (против бывших полицейских, жандармов, чиновников царского правительства, священников, а также бывших помещиков и предпринимателей). Однако ряд исследователей в основном придерживающихся левых политических взглядов, в том числе марксистов, считающих себя противниками сталинизма, например, троцкисты, считают сталинские репрессии отходом советского руководства от политики большевиков. При этом подчеркивается, что значительная часть жертв сталинских репрессий была членами Коммунистической партии, партийными, советскими, военными и прочими руководящими деятелями. Ряд историков считает, что красный террор большевиков, в отличие от сталинских репрессий, происходил в объективных исторических условиях Гражданской войны, способствовавших ожесточению всех политических сил, что привело также и к белому террору. При этом ответственность за политические репрессии со стороны красных и белых в период Гражданской войны и за последующее установление сталинской диктатуры возлагается на обе стороны, участвовавшие в Гражданской войне.
 

Памятник жертвам политических репрессий в СССР: камень с территории Соловецкого лагеря особого назначения, уста-новленный на Лубянской площади в День памяти жертв поли-тических репрессий, 30 октября 1990 г. Фото 2006 г.
Политические репрессии продолжились и после окончания граж-данской войны (см. Политические репрессии 1920-х годов в СССР). Уже тогда, как стало известно впоследствии, ряд дел о политических преступлениях был в действительности построен на фальсифицированных обвинениях («Дело лицеистов», «Дело фокст-ротистов», Шахтинское дело). С началом принудительной коллек-тивизации сельского хозяйства и ускоренной индустриализации в конце 1920-х — начале 1930-х годов, а также укреплением личной власти Сталина репрессии приобрели массовый характер. Особен-ного размаха они достигли в 1937—1938 годы (см. «Ежовщина»), когда только органами НКВД (без милиции) было арестовано 1,58 млн. человек и приговорено к расстрелу 682 тыс. человек.
С разной степенью интенсивности политические репрессии продолжались до самой смерти Сталина в марте 1953 г.
Напротив наших окон, выходивших на круглый двор, почти на том же этаже, жил известный журналист Семён Александрович Ляндрес, работавший в «Известиях» вместе с Н. И. Бухариным, а впоследствии занимавшим такие должности, как уполномоченный Госкомитета обороны и заместитель Объединения государственных издательств РСФСР. Его реп-рессировали в 1948 году за совместную работу с Н. И. Буха-риным. К счастью, он дожил до реабилитации.  Его  похоронили  на  Ново-Девичьем  кладбище  в Москве. Семен Ляндрес был отец известного писателя  Юлиана  Семенова.  Семен  дружил с дядей Мишей Голодец и Несвижским. Я иногда забегал к Ляндресам, хотя Юлька был намного моложе меня.
Потом аресты в нашем доме пошли один за другим, а 24 ноября 1937 года арестовали маму. Это было в день  ее рождения.  Она не пришла домой после ночной смены. Часов в 10 утра, когда нам стало понятно, что с мамой случилось что-то страшное, я позвонил на завод в отдел кадров. Работник отдела кадров на мой вопрос, где мама, помолчал, а потом сказал, что мне нужно приехать на завод. Я  приехал. В проходной мне был оставлен пропуск к директору завода. В приемной меня не зас-тавили долго ждать – секретарь сразу пустила меня в кабинет. Директор, уже немолодой мужчина, с угрюмым и усталым лицом предложил мне сесть. Немного помолчав, он сказал:
- Яша, ты уже большой мальчик. Твою маму временно задержали до выяснения каких-то обстоятельств. Мы уверены, что она скоро будет дома. Она очень хороший работник и инженер.
Затем он направил меня в какую-то комнату к уполно-моченному НКВД. Тот принял меня довольно приветливо. Рас-спросил,  как и с кем,  я живу,  в каком классе учусь, а потом заверил меня, что мама скоро будет дома. Затем он велел мне зайти в отдел кадров и забрать трудовую книжку мамы, затем заглянуть в бухгалтерию и получить зарплату. Так мы остались без мамы.
Папа Миша очень боялся, что арестуют и его, поэтому все труды по розыску мамы легли на мои плечи. Уже на следующий день я был в справочном бюро НКВД на Кузнецком мосту.  Отстояв многочасовую очередь, я подал в окошко дежур-ного запрос о маме и просил сказать, где она. Через минуту получил ответ, что «такая» у них не значится. На следующий день с утра  я  то же был  у  того  же окошечка  и  так несколько дней, пока мне не сказали, что она находится во внутренней тюрьме НКВД. Я нашел и эту тюрьму, у меня взяли булку хлеба и короткую записку, что у нас все здоровы. Я приходил туда  несколько дней,  пока мне не сказали,  что маму перевели в другое место. Куда? Нет ответа. В те дни люди в очереди к справочному окошку давали друг другу советы, где им искать своих близких. Мне рекомендовали поехать в Бутырскую тюрь-му и просто передать для мамы буханку хлеба и тридцать рублей. Если примут – она там. Что я с успехом проделал и в течение двух недель ездил через день в Бутырку. Однажды я получил от мамы записку,  что  ее осудили на 10 лет лагерей, ей нужна телогрейка, валенки, теплые носки, шерстяной платок и немного денег. Все это нужно привезти в Краснопресненскую пересыльную тюрьму. Так мама ушла в этап. Это  было сразу после  Нового  1938 года. По  решению  семьи  Аллочку летом 1939 года я отвез в Озаричи.
Сейчас на склоне лет не перестаю удивляться как это я, тогда шестьнадцатилетний мальчишка все это выдержал.
Дома было мрачно и глухо. Разговаривали вполголоса. Только молчаливая поддержка соседей, принявших на себя некоторую заботу об Аллочке, как-то поддерживала нас. Папа Миша решил, что в учителях оставаться опасно, пошел на завод учеником токаря! Затем он работал у станка все последующие годы. Отец считал профессию токаря самой интеллигентной среди рабочих профессий.
В  школе  учителя стали  относиться ко мне более вни- мательно, да и сам я притих и уже меньше шалил. Из нашего класса арестовали отца Верочки Васильевой, железнодо-рожника, которая мне страшно нравилась из-за огромных карих глаз и задумчивой улыбки. Из класса как-то незаметно исчез мой сосед по парте Борька Бронштейн, который по слухам, прихо-дился каким то родственником Троцкого. А так школа жила своей обычной жизнью. Висевший в рекреационном зале большой портрет наркома просвещения Бубнова сняли. Сняли еще какие-то  портреты,  кого  уже  и  не  помню,  не до того мне было.  В группе стало скучно. Многие мальчики после 7 класса разошлись кто куда. Некоторые поступили в артиллерийские или авиационные спецшколы, подался на Каспийское море Мишка Сыров. Мне было тошно, тоскливо и однажды, в минуты отчаяния, я написал письмо Нарковоенмору Н.Г. Кузнецову, в котором рассказал о том, что остался один и просил его взять меня юнгой на любой корабль. Ответа не было.  В эти дни мне особое внимание стала уделять Верочка Синайская, тоненькая  сероглазая  девочка  с двумя  косичками по плечам. Она жила в соседнем со мной доме № 12 и мы часто после уроков шли домой вместе, ведя оживленную беседу обо всем на свете.  Однажды я даже побывал у нее дома. Как-то в 1944 году я встретил ее у входа в метро Красные ворота, она узнала меня во флотской форме, и кто знает, как бы сложилась моя судьба, если бы в это время я не был увлечен  Любой.
Скоро в нашей квартире арестовали соседа Уриновского Лазаря Самойловича, работавшего главным бухгалтером. Его  выслали на 5 лет в  г. Вичуга. Арестовали и другого соседа, жив-шего в нашей квартире, которого я плохо помню, так как очень редко видел его. Но факт, остается фактом – он тоже был безвинно уничтожен.

Кампан Аркадий Антонович, род. 1896, Белорусская ССР, г. Климовичи, русский, член ВКП(б), начальник штаба войск НКВД Приволжского окр., полковник. Адрес: ул. Новая Басманная, д.10, кв. 46. Рассстрелян 22.08.1938. Место захоронения: Коммунарка.                Интернет

Что  можно  сказать о годах маминого заключения. Она рассказывала,  что из  пересылки   их  повезли  в  холодных  и  битком набитых «теплушках» на север в Архангельскую область. От станции до лагеря Усть-Пинега они шли пешком под завывание  метели.  Шли  по  пять  человек  в  ряд, крепко дер-жась, друг за друга. В  пути, чтобы не слабеть пели револю-ционные песни: «Варшавянку», «Замучен тяжелой неволей», «Вы жертвою пали…» и др.  В  лагере маму  направили на лесоповал учетчицей. С трудом могу себе представить, как она уживалась одна среди десятков уголовников. Но ее не обижали. Даже конвоиры относились к ней дружелюбно. Она расска-зывала, что у них в бараке заключеными систематически про-водились политинформации, отмечались революционные празд-ники, дни рождения Ленина и Сталина.
Кажется, в конце февраля мы получили от нее открытку. С этого времени у нас наладилась регулярная переписка. Писал, конечно, я, так как папа Миша боялся за себя. В мои письма он вкладывал листок бумажки, на котором был обведен контур руки Аллочки и сам приписывал «А вот это Аллочка».  У меня сохранился один такой листок. Тем самым он давал маме понять, что он не арестован. Когда Аллочке исполнилось два года, мы послали маме фотографию, на обороте которой Мама сделала соответствующую подпись. Потом эта карточка попала в мои руки и уж её всячески берег.
Маму ждала тяжелая лагерная жизнь на лесоповале. В начале войны ее перевели в Пермскую (Молотовскую) область, где на заводе изготавливали боеприпасы для фронта, а у мамы была военная специальность «пороховщица», то есть специи-алист по взрывчатым веществам.

 

       На обороте карточки мама написала «На память от  Яши и Аллочки. Яше – 13 лет, Аллочке 2 года. Карточка адресована Боньке.

В Молотове изготавливались танковые моторы. В порш-невой группе  моторного  цеха  не  хватало натуральной  кожи для поршневых манжет. Мама изобрела  какой-то особый тепло-стойкий пластмассовый материал, который с успехом заменил натуральную кожу. За это ей была объявлена благодарность.  Ее перевели в Москву в тюрьму–завод  «Матросская тишина». Там  она  работала по своей прямой специальности сменным инженером цеха пластмасс. У меня сохранился ее рисованный портрет с доски ударника в Матросской тишине. Там в этой тюрьме мы впервые после долгого перерыва с ней увиделись.
Вот как это произошло. В конце декабря 1943 - начале 1944 года я служил в 12-й гвардейской воздушно-десантной дивизии, которую формировал генерал Колпакчи под Москвой в городе Киржач. Отпросившись в увольнение, я приехал в Москву. Было около 7 часов утра. С вокзала я сразу побежал на нашу квартиру. Дверь мне открыл Лев Никитич Четвериков сосед по квартире. Изумленно воскликнув: «Яша!», он пропустил меня и стал торопливо расспрашивать. Несмотря на раннее время слух о том, что появился Яша, моментально распрост-ранился по квартире. Подошла Зинаида Павловна Оптопцева и сказала, что в 78 квартиру вернулся Самуил. Я зашел в нашу комнату. Там   временно  проживала семья из разбомбленного дома у Красных ворот. Они засуетились, но я сказал им, что, сколько война продлится неизвестно, я в армии, так что пусть живут, а там будет видно. После этого я пошел в 78 квартиру. Дверь мне открыла Нина Тренина (первая жена Самуила) и сразу закричала:
- Самуилка, Яша пришел!
Едва я вошел в комнату с кровати вскочил Самуил и крепко обнял меня. Начались расспросы. Нина всегда тепло относилась ко мне, и не успел я оглядеться, как на столе появился чай, хлеб, масло. С началом войны, Самуил, студент медик, вместе с институтом был эвакуирован в тыл. Там он сошелся с девочкой студенткой – Светланой Федоровой. Время было очень голодное, он с ребятами ходил по ночам разгружать вагоны. На заработанные деньги  покупал продукты и подкарм-ливал Светлану. Через некоторое время Светлана стала получать посылки от отца Ивана Федоровича Федорова, кото-рый служил начальником тыла  в какой-то воздушной армии. Теперь был ее черед подкармливать Самуила. Ко времени моего приезда в Москву институт вернулся из эвакуации.
       Нина Васильевна Тренина (первая жена Самуила) все время оставалась в Москве. Здесь, в отсутствии вестей от Самуила, она сошлась с каким-то майором и родила сына Юру. Тандем Самуил-Нина распался. Но сейчас они все жили в одной комнате, только для Нины был отгорожен уголок, в котором стояла ее кровать, а также кроватки Борьки и Юры. Именно от Самуила я узнал, что из эвакуации вернулись Гиндочка с семьей и Рахиль с сыном Мишей. Рассказал мне Самуил и о маме. Мы договорились, что в ближайший выходной я снова приеду в Москву и пойду на свидание с мамой. Так и сделали. Я с трудом получил, увольнение. Рано утром приехал в Москву. Затем к 10 часам утра поехал на Матросскую тишину, где уже выстроилась очередь людей ожидавших свидания с заключенными. Нас было человек 30-40. Открыли дверь и часовой, проверяя документы,  впускал  нас в комнату свиданий. Все быстро расселись на стульях. Через несколько минут окрыли внутреннюю дверь, и вошли заключенные.  Я услышал крик «Яша!» и  ко  мне  подбе-жала  мама, постаревшая, худая, в телогрейке, но все такая же красивая. Она сразу выделила меня из толпы пришедших на свидание. 
- Мой сын нашелся! Мой сын нашелся! – несколько раз вскрикивала она и плача обнимала меня. Я тоже плакал.
Разговор у нас получился хаотичный. Мама расспра-шивала меня, а ее. Час свидания пролетел быстро. На проща-ние мама сказала: - Я знала, что Мишу и Аллочку я потеряю, но ты будешь жить!
Прощаясь, мама подарила мне алюминиевый портсигар, шедевр «лагерного творчества». Он у меня сохранился до сих пор – это вещественная память о маме в трудные годы её заключения.


 
         
Мама в Тагильской ссылке, 1949 г.  и  её подарок - портсигар
 Через некоторое время маму из Матросской тишины  перевели на завод на Шаболовке, где тоже работали заключенные. Позже его назвали Московский завод резинотехнических изделий (РТИ № 15). Там мама проработала до конца 1947 года, когда закончился ее срок заключения. «Органы» отправили ее в ссылку в город Нижний Тагил Свердловской области работать на заводе «Пластмасс». В апреле 1949 года я демобилизовался из училища и с семьей: женой Любой, трехлетней дочерью Аллочкой и двухмесячным сыном Геннадием приехал жить к маме в Нижний Тагил. Передо мной не стояло дилеммы – ехать или не ехать к маме!  У меня есть мама и я должен жить с нею. Меня полностью поддержала Люба.               
В первых числах мая мы приехали в Тагил. Подошел трамвай на «Вагонку» («Уралвагзавод») и мы с детьми, узлами и чемоданами втиснулись в него.  Доехали до остановки Цем-завод и вылезли из трамвая. Был поздний вечер. Только что прошел дождь. А мы, перебросив через плечи узлы и чемоданы, пошли по пустынной дороге к поселку «Пять домиков»  (другое название поселка «Красный Бор»). Путь в 7 километров мы проделали за пару часов. Шли по щиколотку в грязи мимо поселка «ТЭЦ», мимо самого завода «Пластмасс»… Всю дорогу Аллочка сидела у меня на руках. Она никак не хотела идти к бабушке.
Наконец подошли к поселку. Это действительно было  пять  деревянных двухэтажных домов, в которых жили рабочие и ИТР завода «Пластмасс». Домики  стояли  на  отшибе,  что  и определило название поселка. У мамы 12-15-метровая комната в коммунальной трехкомнатной квартире. На дворе ночь. Мы расположились на топчане, Аллочка  с мамой, а Генка в корыте на табуретке.
Жить было трудно, голодно. Я пошел работать в инстру-ментальный цех токарем. В цех я приходил в фирменном флот-ском кителе и флотской фуражке  с  крабом, ботиночки сверка-ли. В цехе мне достался станок ДИП-200 , моим  сменщиком   был  Витька Дузкрядченко.
Я станок любил, а токарное дело мне нравилось с самого начала. Я тщательно следил за станком, аккуратно прибирал его после смены и всегда добрый десяток глаз при-дирчиво присматривался к моей работе. Особо заглядывались девчата, которых было много среди станочников. Узнав, что я женат и что у  меня двое детей, они успокоились и ни каких планов на мой счет не строили.
Однако зарплата  моя  была  на  уровне   «прожиточного минимума». Первый месяц я заработал 890 рублей, второй месяц я поднажал и перевыполнил норму в полтора раза, но зарплата осталась той же – 895 рублей. На третий месяц я «пахал» изо всех сил. Однако результат был неутешителен. Возмущенный  я  обратился  к  мастеру Вахрушеву, который ответил, что он может платить лишь в пределах выделенного фонда зарплаты! Вот так и никаких гвоздей.
В  Нижнем  Тагиле  был  известный    Горнометаллурги-ческий техникум, основанный еще Демидовыми в 1807? году в виде «Цифирьной школы» для детей мастеровых. Это было первое учебное заведение в тогдашней России. Мама нас-таивала на том, чтобы я поступил туда учиться. Люба не спо-рила и с 1 сентября 1949 года я начал учиться в техникуме. Меня заметили сразу и выбрали в профком. Техникум в это время строил жилой дом для сотрудников. На профкоме было решено, что одну комнату выделят мне. Согласен был и директор техникума Борис Александрович Горновой. Любимец всех учащихся преподаватель Обществоведения Павел Карпо-вич Шиленко во время урока подходил к окну и говорил:
- Вот в этом доме (он был виден из окна кабинета) будет жить Яша Красильщиков.
Действительность оказалась куда прозаичнее всех пред- положений. Под Новый 1950 год маму снова арестовали. Арес-товали  днем,  когда  нас  с  Любой  не  было  дома.  Комната моя «улыбнулась».  Павел Карпович только вздыхал, глядя на строящийся дом, и ничего не говорил. Надо было освобождать мамину «служебную» жилплощадь. Куда деваться? В моей группе училась Люся  Седышева, которая весьма симпатизи-ро-вала мне. Она предложила  переехать к ним в 10-метровую комнатушку. Переехали.
Потом пришлось уйти и из техникума. Надо было искать работу. В  здании Горсовета, бывшем Демидовском особняке, на втором этаже находился «Горпроект». Не  знаю, по какому наи-тию я пошел туда. Начальник «Горпроекта» Павел Георгиевич Шаров сразу же взял меня чертежником, взял, ни о чем не спрашивая. А когда я пытался рассказать об аресте мамы, он меня  резко  оборвал  и  сказал,  что  на  работу  он  принимает меня, а не маму.
Павел Георгиевич поместил мой чертежный стол в комнате изыскательского сектора. Начальником сектора был демобилизованный офицер артиллерист Яков Иосифович Посконин. В этой  же комнате сидел и геолог Федор Ильич  Калягин, с которым мы быстро нашли общий язык.
Через некоторое время Люба поссорилась с хозяйкой квартиры, что было немудрено в этой тесноте. Ведь для ухода за детьми мы вызвали к себе тещу.  Кроме того, Люба заметила, как, однажды возвращаясь из техникума, Люся взяла меня под руку!  Мы начали лихорадочно искать съемную квартиру. Федор Ильич жил на Вые, где в то время еще стояли дома бывших демидовских мастеровых. Он посоветовал временно поселиться в бане у его соседей. Так мы и сделали. Люба продолжала работать телефонисткой в техникуме и одновременно орга-низовала группу преподавателей, которым преподавала основы кройки и шитья.
Несколько слов о Горсовете. Он размещался  в  бывшем
Демидовском  особняке,  построенном  где-то в 18 веке.  К парадному входу вели двусторонние пандусы, по которым кареты с хозяевами или гостями могли подъехать к высоченным дверям, где их встречал мажордом. Прихожая была просторная, но темноватая. Пол устлан литыми  чугунными плитами. На второй этаж вела парадная лестница тоже из чугунных ступенек. Перила лестницы были из витого железа и очень красивые. Балкон второго этажа поддерживали 4 (или 6) витых железных колонн. Второй  этаж  составляла  парадная  «зала»  к моему времени разделенная на комнатушки, в которых помещались службы Горсовета. Вправо от парадной залы уходил ряд комнат, первую из которых занимало Управление главного архитектора города. Далее шло несколько комнат (3-4) непосредственно «Горпроекта». Во флигеле размещался краеведческий музей, которым заведовала жена известного уральского писателя Бондина. Второй боковой флигель в годы Демидова был заводской тюрьмой, а сейчас там располагался архив горсовета.
Снова начал искать маму. Прежде всего, иду в Управление НКВД. Меня принял следователь и сказал, что по постановлению органов мою маму задержали и после разбора ее дела все будет ясно. Он разрешил мне носить маме передачи. Я приходил и приносил маме то, что мне было по силам купить для нее. Однажды, охранник следственного изо-лятора Шиков сказал мне, что мама объявила голодовку и ничего не принимает из казенной пищи. Он стал приносить из дому ей бульон, кое-какую еду. Он рассказал  мне,  что называл ее «доченькой» и   уговаривал поесть, чтобы у нее были силы держаться на этапе. От него пищу, она принимала.
Низкий поклон и огромное спасибо этому прос-тому, но сердечному человеку!
Через две недели маму перевели в тюрьму в Сверд-ловск.  Она прислала открытку, что ее пожизненно ссылают в Красноярский край,  просила передать  ей денег и что-нибудь из еды. Мы наскребли небольшую сумму, купили несколько банок сгущенного молока,  сахар,  пару буханок хлеба и передали ей. Мама потом говорила, что охранники вспороли все банки с молоком и вылили его в миску! Они всей камерой его пили. Мама ушла в этап. Письмо от нее пришло с обратным адресом: село Атаманово, Красноярский край, Сухобузимский район,   совхоз  «Норильский». Снова, как  в детстве, ей  пришлось зани-маться сельским хозяйством. Когда определилось место жительства мамы, Люба предложила и нам с детьми ехать к ней, чтобы она не была одна. Но подниматься со всей семьей (Аллочке – 4 годика, Гене – 1 год) было неразумно. Мы остались в Нижнем Тагиле. 
В Атаманове ссыльных расселили по баракам, и мама сдружилась с семьей Трубецких. Особенно с Александрой Федо-ровной, которую после расстрела главы семейства, личного дру-га Ворошилова, генерала Трубецкого, тоже сослали в Сибирь. Мама мне не рассказала о том, что вместе с Александрой Федоровной были все ее дети – старшие Марк с Наташей и младшие Клим и Люда.
Читайте рассказ о трагедии Трубецких.
Хождение по мукам
Жертвы политических репрессий... Сколько их было в России? Декабрист, гвардии полковник князь С.П.Трубецкой, начавший свой крестный ход в Сибири. Командующий службой ВОСО, начальник управления Генштаба, генерал-лейтенант техни-ческих войск Н.И.Трубецкой, повторивший судьбу своего дальнего родственника почти полтора века спустя. Оба дворяне, оба блестящие офицеры своего времени. Оба приговорены к смерти. Но князю С.П.Трубецкому смерть заменили вечной каторгой в Сибирь. Н.И.Трубецкой без суда и следствия был расстрелян 23 февраля 1942 года.
                князь С.П.Трубецкой
Каким он был, мой дед Н.И.Трубецкой? Высокий, могучего телосложения с открытым мужест-венным лицом, живыми карими гла-зами и врожденным достоинством. Все в нем указывало, как говорят, происхождение и черты его пред-ков - русских князей и княгинь. Ему шел пятидесятый год, и более тридцати из них было отдано армии. Участник первой мировой и гражданской войн, он сделал для армии очень много, не жалел себя и благодаря непреклонной воле и незаурядному уму поднимался по служебной лестнице все выше и выше. Николай Иустинович возглавлял важное направление в оперативном отделе Генерального штаба РККА, параллельно читал лекции в Академии Генштаба. Среди  его  слушателей  были будущие маршалы и министры обороны страны Г.К.Жуков, Р.А.Ма-линовский, А.В.Василевский. Он никогда никому не жаловался и всегда работал на износ. В самом начале войны семья генерала была эвакуирована под Новосибирск. Сам Николай Иустинович, как теоретик военного дела, был в Генштабе, решал планы перевозок войск и техники. 7 июля 41-го в числе других коман-диров его арестовали, как участника военного антисоветского заговора. Вечером в ВОСО позвонил Берия: "Пусть все про-должают работать, как работали, дальнейшие  указания полу-чите с нарочным".  Обе семьи Трубецких прошли все круги ада на поселении. Даже число детей в семьях было одинаково - четверо. Но если Николай I пытался отговорить жен декаб-ристов следовать за мужьями в ссылку, то в семье Н.И.Трубецкого были репрессированы все: отец, мать и дети. Семья декабриста Трубецкого 30 лет отбыла на посе-лении, вернулась в столицу. Прах Сергея Петровича покоится на Новодевичьем кладбище. А где захоронен Николай Иустинович, неизвестно до сих пор. Ведь только 50 лет спустя детям сооб-щили, что расстрелян он в Саратове.
И.Трубецкой
Семья Трубецкого начала свое хождение по мукам. Вот как об этом рассказывает мой отец, Марк Николаевич. В то время ему исполнилось 14 лет. "Ночью пришли милиционеры и начальник НКВД. Все перерыли, увели маму. Людмиле было два, а Климу - семь лет. Нам с сестрой Наташей надо было ежедневно ходить к шести утра на работу, малыши неделю оставались дома одни. Потом пришел начальник НКВД, распорядился: "Младших отдать в детдом!" Через месяц вернулась мама. Худая, обстри-женная. Еле добралась до нас. Выпустили ее из тюрьмы в Новосибирске. Денег нет. Бродила по зимним улицам, пока случайно не встретила знакомую - жену офицера из комсос-тава. Та дала ей денег на дорогу. На другой день мама забрала Люду и Клима из детдома. В детском доме жили дети со всего Союза. Люда из жизнерадостной девочки превратилась в изможденного ребенка. Ничего не ела, плакала, звала маму. (Она и умерла молодой, сказались травмы, нанесенные в раннем детстве). Вскоре опять пришел начальник НКВД. Сообщил: "Как члены семьи изменника Родины вы приговорены к ссылке с конфискацией имущества". В то время мы уже купили корову. Увели ее и забрали все, что было в доме. Когда мы уезжали на поселение, жители деревни вздыхали вслед:  - "Людей по миру пустили!" Семью доставили в Красноярск. На распределительный пункт приезжали председатели совхозов, забирали на работу семьи репрессированных. Трубецких выб-рал председатель совхоза "Таежный" Норильского комбината. Посадили их в открытый кузов грузовика, и 100 км с ветерком по зимней тайге. Привезли в длинный барак, бывшую овчарню. Земляной пол, двухэтажные нары, крысы, клопы. Жили все вместе: мужчины, женщины, дети. Умирали на глазах и рабо-тали вместе на общественных работах. У А.Ф. Трубецкой, жены генерала, актрисы, после работы на лесозаготовках страшно опухли ноги. Она не вышла на работу, и у нее отобрали хлебную карточку. Все держалось на 18-летней Наташе и 15-летнем Марке - моем отце. Прожили Трубецкие в ссылке 15 лет. В 1956 году генерала Трубецкого реабилитировали, семье выделили квартиру в Москве. Дети Трубецкого не пропали. Клим - доктор наук, профессор, член-корреспондент Академии наук, директор Института проблем комплексного освоения недр России. Марк с семьей перебрался в Серпухов. Он доцент, кандидат физико-математических наук, много лет руководил кафедрой высшей математики СВВКИУ, сейчас на пенсии. Русский человек не любит плакаться. И хотя ранена целая жизнь, люди устояли. Что получат следующие поколения Трубецких от власть имущих?
Ольга Трубецкая  «Серпуховские вести) № 131 от 30 октября 2001 г.
После реабилитации  и  возвращения в Москву,  Клим  поступил  на геологический факультет Московского института цветных металлов и золота, окончил его,  защитил кандидат-скую и  докторскую  диссертации. Сейчас он  академик РАН, про-фессор и доктор наук. Наши пути негде не пересекались, но его фамилию я часто встречал в научных сборниках. О Наташе я знаю только то, что она в Атаманове вышла замуж, но, скорее всего после реабилитации они расстались. Довольно часто она или Александра Федоровна звонили маме. А после  смерти  мамы контакт  с этой семьей  я не поддерживал, так как мама не познакомила меня с ними. Не рассказала и том, что  с  Алексан-дрой  Федоровной  были и другие ее дети – Марк и Людочка.
Там на работе  в  Атаманове,  мама сошлась   с  глав-ным агрономом Натаном Свинкиным таким же ссыльным, как и она. Некоторое время они жили одной семьей, но однажды, Натан утром ушел на работу и ,сразу же, за дверью его поразил инфаркт. Спустя несколько минут он умер. Мама опять осталась одна. Больше мама не пыталась создать семью. Иногда она спрашивала меня, выходить ли ей замуж за человека, который делал ей предложение. Я всегда отвечал, что она должна действовать только так, чтобы ей было лучше. Ни разрешать, ни запрещать я не имею никакого права. Мама все же на предложения отвечала отказом. Сейчас я понимаю, что она жила надеждой соединить свою жизнь с нашей, то есть с моей семьей. Она очень любила детей и особенно младших Генку и Ирочку. Она привязалась к ним всей душой.
В  1953  году умер Сталин.  Началась Хрущевская «Отте-пель.
Материал из Википедии — свободной энциклопедии
Хрущёвская оттепель — период в истории СССР после смерти И. В. Сталина (конец 1950-х — начало 1960-х гг.), характеризовавшийся ослаблением тоталитарной власти, относительной свободой слова, относительной демократизацией политической и общественной жизни, большей свободой творческой деятельности. Выражение «хрущёвская оттепель» связано с названием повести Ильи Эренбурга «Оттепель». История. Начальной точкой «хрущёвской оттепели» послужила смерть Сталина в 1953 году. К «оттепели» относят также недолгий период, когда у руководства страны находился Георгий Маленков и были закрыты крупные уголовные дела («Ленинградское дело», «Дело врачей»), прошла амнистия осуждённых за незначительные преступления.  С укреплением у власти Хрущёва «оттепель» стала ассоциироваться с осуждением культа личности Сталина. На XX съезде КПСС в 1956 году Никита Хрущёв произнёс речь, в которой были подвергнуты критике культ личности Сталина и сталинские репрессии, а во внешней политике СССР был провозглашён курс на «мирное сосуществование» с капиталистическим миром. Хрущёв также начал сближение с Югославией, отношения с которой были испорчены при Сталине. В целом, новый курс был поддержан в верхах партии и соответствовал её интересам, так как ранее даже самым видным партийным деятелям, попавшим в опалу, приходилось бояться за свою жизнь. Другим мотивом были огромные административные и военные издержки, которых требовал тоталитарный контроль сталинского типа над странами социалисти-ческого лагеря. Во время периода десталинизации заметно ослабла цензура, прежде всего в литературе, кино и других видах искусства, где стало возможным более открытое освещение действительности. Главной платформой сторонников «оттепели» стал литературный журнал «Новый мир». Некоторые произведения этого периода получили известность и на Западе, в том числе роман Владимира Дудинцева «Не хлебом единым» и повесть Александра Солженицына «Один день Ивана Денисовича». Другими значимыми представителями периода оттепели были писатели и поэты Виктор Астафьев, Владимир Тендряков, Белла Ахмадулина, Роберт Рождественский, Андрей Вознесенский, Евгений Евтушенко.Основные кинорежиссеры оттепели - Марлен Хуциев, Геннадий Шпаликов, Георгий Данелия, Эльдар Рязанов. Основные фильмы - "Карнавальная ночь", "Застава Ильича", "Я шагаю по Москве", "Человек-амфибия", "Добро пожаловать, или Посторонним вход воспрещён".
Многие политические заключённые в СССР и странах социалистического лагеря были выпущены на свободу и реабилитированы. Было разрешено возвращение на родину большинству народов, депортированных в 1930-е — 1940-е гг. Домой были отправлены десятки тысяч немецких и японских военнопленных. В некоторых странах к власти пришли относительно либеральные руководители, такие как Имре Надь в Венгрии. Была достигнута договорённость с западными державами о государственном нейтралитете Австрии и выводе всех оккупационных войск. В 1955 г. Хрущёв встретился в Женеве с президентом США Дуайтом Эйзенхауэром и главами правительств Великобритании и Франции. Тем не менее, период оттепели продлился недолго. Уже с подавлением Венгерского восстания 1956 года проявились чёткие границы политики открытости. Хрущёвская травля Бориса Пастер-нака, которому в 1958 была присуждена Нобелевская премия по литературе, очертила границы в сфере искусства и культуры. Произошли массовые антикоммунистические выступления в Польше и ГДР. В 1958 г. были подавлены массовые волнения в Грозном. В 1960-е годы николаевские докеры во время перебоев со снабжением хлебом отказались отгружать зерно на Кубу. Летом 1962 года с прямой санкции Хрущёва было подавлено выступ-ление рабочих в Новочеркасске. Окончательным завершением «оттепели» считается отстранение Хрущёва и приход к руководству Леонида Брежнева в 1964. Десталинизация была остановлена, а в связи с празднованием 20-й годовщины победы в Великой Отечественной войне начался процесс возвеличивания роли Сталина как организатора и вдохновителя победы советского народа в войне.
Массовые политические репрессии, однако, не были возобновлены, а лишённый власти Хрущёв ушёл на пенсию и даже оставался членом партии (как и остальные представители высшего партийного руководства, лишившиеся своих постов при Хрущёве). По словам самого Хрущёва, одна из его главных заслуг состоит в том, что он смог уйти на пенсию (при этом забывая, что при нём имевший большое влияние Берия был расстрелян, а Маленков, фактически возглавлявший государство, — смещён). С завершением «отте-пели» критика советской действительности стала распространяться лишь по нео-фициальным каналам, таким как Самиздат.
Историк Игорь Чубайс так охарактеризовал то время (См. Интервью. Российско-украинская демплатформа, радио Свобода):
Вот до сих пор существует миф о ХХ съезде, о либеральном Никите Сергеевиче, о хрущевской оттепели. Это ложь, потому что на самом деле причина слома тоталитарного сталинского режима вовсе не ХХ съезд. Партия единодушно поддерживала товарища Сталина, а потом в один прекрасный день единодушно стала осуждать - так не бывает, это миф. На самом деле, причиной этих перемен стали три мощных восстания, особенно два восстания - в Воркуте и в Норильске. Воркутинским восстанием руководил Игорь Михайлович Доброштан, я с ним, слава богу, пообщался, разговаривал. А восстание в Норильске - им руководил Евгений Семенович Грицак - это украинский, как его называют традиционно, националист. Но вот восставшие в Воркуте, там были власовцы, хотя не только, конечно, власовцы, они шли на Воркуту. Их бомбили с воздуха, все партийное и государственное руководство из города было срочно эвакуировано, власть в панике бежала. По словам Доброштана, его и часть штаба повстанцев возили в Москву на переговоры. И Хрущев, очевидно, понял, что дальше держать людей в лагерях невозможно, потому что они дойдут до Москвы, дойдут до Кремля. И после этого и началась оттепель.
После  ХХ  съезда  компартии  начали пересмотр дел, и одной из первых из Атаманова была реабилитирована мама.  Она получила справку об освобождении, но ей запретили проживать в Москве, Ленинграде и ряде крупных городов. Мама поселилась у нас и начала хлопотать о снятии с  нее  судимости. Мы  вместе сочиняли  очередное прошение, отсылали его и с нетерпением ожидали ответа. Тогда пересматривали многие дела и восстанавливали доброе имя осужденных.   У меня  есть ответ из Военной Коллегии Верховного Суда Союза ССР от 11 мая 1955 года.

        МВД СССР          Вх. № _Видам на жительство не служит
           =====        При утере не возобновляется.
УПРАВЛЕНИЕ МВД
   по
КРАСНОЯРСКОМУ КРАЮ
--------- С П Р А В К А
«  16  »        февраля      1954  г.
отдел ______
№ 18461 Выдана ГОЛОДЕЦ Симе
          г. Красноярск Гельярдовне,    1900 года рождения, урож. Полесской области, гр-ке СССР, по  национальности еврейка, в том, что она по Постановлению Особого  совещания при НКВД СССР от 29 декабря 1937 года была осуждена по ст. 58-6 ч. 1 УК РСФСР на десять лет ИТЛ. После отбытия  наказания по постановлению Особого Совещания при МГБ СССР от 8 апреля 1950 г. направлена в ссылку в Красс-ноярский Край. Определением Военной Коллегии Верховного Суда СССР от 30 января 1954  года, постановление Особого Совещания при МГБ СССР от 8 апреля 1950 г. в отношении ГОЛОДЕЦ отменено, в связи с чем, из ссылки освобождена  «26» февраля 1954 г. и следует к избранному месту жительства  в г. Нижний Тагил  ул. Всеобуча д. 4 кв. 7.
НАЧАЛЬНИК ОТДЕЛА УМВД -

На справке штамп «ПАСПОРТ  ВЫДАН»  вр. Уд. № 0196 27.02.54 г.

11 июня 1955 года пришел ответ и из Главной Военной Проку-ратуры, в котором написано:   
               
 

    Мама после реабилитации (1955 г. Н.Тагил)

                ГОЛОДЕЦ Симе Гелярдовне           Свердловская область, г. Нижний-Тагил 9,
                ул.   Всеобуч, д. 4, кв. 7.
          Сообщаю, что проверка Вашей жалобы о перес-мотре дела окончена. По протесту Генерального Прокурора СССР определением Военной Коллегии  Верховного суда СССР от 7 мая 1955 года дело в отношении Вас прекращено за отсутствием состава преступления.

И.О. ВОЕННОГО ПРОКУРОРА ОТДЕЛА ГВП
                ПОДПОЛКОВНИК ЮСТИЦИИ            (ОГНЕВ)

Итак, одно было сделано – с  судимостью  покончено    и   доброе имя восстановлено. Теперь надо было восстанав-ливаться в партии. И мама поехала в Москву. На  нее  еще   рас-пространялось положение, по которому жить в столице она не имела права. Тогда  мама  прописалась  в г. Александрове в 101 километре  от  Москвы.  Рано  утром  приезжала  в  город  и на-чинала ходить по инстанциям. Какими же  огромными  жизнен-ными  силами надо было обладать, чтобы преодолеть инерцию партийной бюрократии. Но она смогла пробиться к члену ЦК партии Егорычеву. Он очень внимательно ее выслушал, пригла-сил референта и поручил ему немедленно разобраться в ее деле. Маме он посоветовал вернуться в Тагил и ждать решения, так как сразу ничего не делается. Спустя месяц-полтора маму вызвали в Тагильский горком партии и торжест-венно вручили партийный билет, по которому ее партийный стаж исчис-лялся с 1918 года, за исключением 9-месячного перерыва в 1932 году, когда она проходила чистку. Справедливость восторжествовала.

Мама в санатории «Кратово» 1978 г.

С тех пор она числилась в активе Горкома КПСС, как старейший член партии. У меня сохранилась газета «Тагильский рабочий» от 22 марта 1969 г., где на первой полосе в статье «Большой совет»  рассказыва-ется о встрече в Горкоме КПСС со старейшими коммунистами. В конце статьи фотография, на которой запечатлена мама в кругу своих «стариков».
           Несмотря  на то,  что она была восстановлена в правах, мама задумала вернуть жилплощадь в Москве, так как до ареста проживала в столице. Теперь она вернулась в Москву, как полноправный гражданин и ходила по улицам, не боясь встречи с милиционерами. После длительных и изнурительных хлопот, хождений в Моссовет и райсоветы. Ей  выделили 11-метровую комнату в двухкомнатной квартире по  адресу: Ленинский проспект дом 72 квартира 169. Это был дом новостройка и сам район только застраивался. Но мама сразу согласилась с этой комнатой. Поселившись в Москве,  мама  встала  на партийный  учет в заводской организации (Завод РТИ № 15 – бывший лагерь, где она сидела до освобождения), там ее знали, помнили и хорошо к ней относились.  Проработала она там до выхода на пенсию.  Она активно участвовала во всех избира-тельных кампаниях  и  обычно  возглавляла  коллектив  агита-торов. В день выборов она надевала свое лучшее платье и шла на избирательный участок, где отмечала на разграфленном листе бумаги, как идет голосование. Все агитаторы должны  были ей сообщать о явке своих избирателей на участок. Поздно вечером мама приходила домой усталая, но довольная: на их участке голосование прошло отлично!   
В 1957 году по настоянию мамы и с одобрения жены Любы я поступил учиться в Московский геологоразведочный институт.   Жил у нее. Мама спала на диван-кровати, а я на рас-кладушке, при этом ноги мои помещались под обеденным столом, а плечи голова были снаружи. В двухкомнатной квартире, где туалет и ванна на две семьи не могло не возникнуть столкновений. Примерно через  два-два  с половиной
года начались придирки соседей к маме, которая будто бы заняла  слишком много места на кухне, держит какие-то вещи в коридоре, и вообще. Мама страшно обиделась на соседей, их фамилия Васины, и тоже стала им выговаривать. Ссоры слу-чались все чаще, мама решила искать вариант обмена. Нашла в доме № 68 по Ленинскому проспекту. Комната в 14 метров, тоже в двухкомнатной квартире. Переехали. Комната больше, но зато цокольный этаж.  Окна комнаты лишь на полметра поднимались выше уровня земли. Окно закрыто прочной решеткой. Прошло еще пару лет и случилось то,  что  мама  опять рассорилась с соседями. Это была семья бывшего начальника одного из северных лагерей. Сам он, довольно спокойный мужчина, боль-ше помалкивал, но провоцировал ссоры, а его супруга и их дочери стали постоянно придираться к маме. Мама стала хлопотать. Она писала, что живет в одной квартире с бывшим начальником  лагеря, что она на свет смотрит сквозь решетку. Дошла до высшего районного партийного начальства секретаря Ленинского райкома партии  Татьяничевой, и ей была выделена однокомнатная квартира в новом доме возле Черемушкинского рынка (Ломоносовский проспект, дом 3, корпус 1, квартира 104).
Здесь необходимо сделать маленькое отступление. Я, как студент  Московского  вуза,  был  временно прописан у мамы. Каждый год надо было прописываться вновь. На третьем курсе мы решили узаконить мое проживание в Москве. Ведь я родился и  до войны жил в этом городе. Мы пришли на прием к начальнику паспортного стола г. Москвы. Нас встретил очень импозантный на вид полковник милиции. Внимательно выслу-шал и пообещал удовлетворить наше ходатайство. Мы отдали заявление и стали ожидать результатов. Прошло  два   месяца, и в коридоре  у деканата меня остановила секретарь факультета Хая Наумовна. Она попросила меня зайти к ней. Когда мы  вошли в кабинет, она достала мое личное дело и показала документ. Это было письмо Начальника паспортного стола города Москвы, того самого полковника. В нем говорилось, что в паспортный стол обратился с просьбой о постоянной прописке студент вашего института Красильщиков. Управление милиции Москвы настоятельно рекомендует руководству института по окончании ВУЗа ни в коем случае его в Москве не оставлять. Вот так! На  документе  резолюция  ректора   МГРИ   профес-сора   Александра Андреевича Якжина: «Деканату, к испол-нению». У меня потемнело в глазах. Я решил, что это ошибка. Но Хая Наумовна меня успокоила: «Не волнуйся, Яша, время все расставит по своим местам». Она оказалась права. Через полгода умирает ректор Якжин. А еще через пару месяцев мама получает ордер на вселение в квартиру на Ломоносовском проспекте. В ордере написано, что право на проживание в квартире имеет не только мама, но и ее сын, то есть я. Так просто решилась эта проблема.
В квартире на Ломоносовском проспекте мама прожила до 1979 года.  Она  тосковала  по   партийной  работе,   турис-тической группе старых большевиков, с которой она часто ездила на экскурсии, по своим «девочкам» и подружкам, кото-рые  почти  все  переселились  в  пансионат  старых больше-виков в Переделкине. Она уже не надеялась на объединение под одной крышей с моей семьей,  бесполезно! Мама в тайне от меня стала оформлять свои документы на переезд в пансионат. Осенью 1979 года она получила туда путевку и сказала мне об этом. Я был ошеломлен, пытался ее отговорить, но безуспешно. Правда,  с 1970 года  я  жил у моей жены  Галины в Зелено-граде. Однако каждый четверг ночевал у мамы, а по вторникам приезжал к ней и закупал нужные продукты. Каждый рабочий день  начинался у меня с телефонного звонка маме. Но ей не хватало семьи, моих детей. А я ничего не мог ей дать.
Ты прости, дорогая мать,
Что к тебе я бывал суров,
Что не смог я в душе понять,
Как был нужен тебе мой кров.

Я не смог тебе дать покой,
Уберечь от земных забот.
Ты прости меня, моя мать,
Что порой я бывал суров.

А сейчас вот на склоне лет,
Все тоскую я по тебе,
И винюсь пред тобой и во сне,
О прощенье моем молю.

К сожаленью не смог понять,
Я тебя, дорогая мать.
25 июня 2003 г.
Итак, мама переехала в пансионат. По воскресеньям, а иногда субботам, я приезжал к ней. Мы выходили на часовую прогулку по аллеям. Она расхваливала жизнь в пансионате. Познакомила с несколькими интересными подругами. Через три месяца ей выделили отдельную комнату, и мама расцвела.
19 июля 1980 года, в субботу, как обычно я приехал к ней в пансионат.  Когда  я  вошел в вестибюль, то дежурная по корпусу сказала мне, что маме ночью стало плохо, дежурная медсестра нашла ее на полу в своей комнате. Полчаса назад  ее,   вместе   с  приехавшими навестить ее сестрами Рахилью и Соней, на скорой помощи увезли в 60-ю больницу. Я ринулся в больницу. Через пару часов я стоял у ее кровати. Мама  была  без сознания.  Дежурный  врач сказала, что у нее инфаркт. Я провел у постели мамы несколько часов,  совершенно  не  соз-навая,  что   случилось нечто страшное.
Рахиль и Соня ушли домой, а я все сидел у постели мамы, держал ее за руку и не понимал,  как  это  могло слу-читься с моей мамой. С моей мамой! На протяжении недели я приезжал в больницу, сидел у ее кровати и держал ее пышущую жаром руку в своей руке. Я говорил ей: «Мама, если ты меня слышишь, пожми мне руку», «Мама не умирай, не уходи…». 26 июля 1980 года утром позвонил Самуил и сказал, что, звонит из больницы, мама умерла. Я не мог придти в себя от факта смер-ти мамы. Она больше не заговорит со мной. Она не будет вы-говаривать мне, за то, что я  пропустил очередной вторник. Мне казалось, что мама обиделась на меня за невнимание и умерла.
Восемьдесят лет семь месяцев и два дня
                Прожила на свете мама моя.
                Из них восемнадцать на  лагеря
                И ссылку – уж такая ее судьба!
Потеряла мужа и дочь,
                Потеряла работу, жилье.
                От былого совсем ничего
                Не осталось, совсем ничего…
Только я, ее грешный сын,
                Устоял в этих лет кутерьме,
                Только я  остался  один,
                Хоть и сам побывал в тюрьме
Я не смог тебе счастья дать,
                Ты прости меня, дорогая мать.

24 июня 2003 г., Москва

               Я не поехал в Зеленоград, а остался ночевать на Ломо-носовском проспекте. Позвонил Галине   (моей тогдашней жене), что мама умерла. Я послал телеграммы в  Тагил  своим  детям  Аллочке  и  Геннадию.  Через день они приехали. Всю ночь я не спал, припоминал разные моменты трудной жизни мамы.  Забылся лишь на рассвете. Надо было хлопотать о похоронах. Эти дни я провел в  оформлении  документов. Должен   отме-тить,  что  пансионат оказал действенную помощь. Ко мне прик-репили сотрудницу пансионата, она все дни пока я хлопотал, была рядом.  Ходила со мной  в  Моссовет. Надо было получить специальное разрешение от Моссовета на захоронение в пределах Москвы.
Маму хоронили 29 июля. Гражданскую панихиду провели  в Донском крематории. К великому своему огорчению я в то время еще не знал, что по еврейской традиции кремировать покойников  категорически запрещено. Это моя большая ошиб-ка,  я до сих пор переживаю свою промашку (по еврейскому закону Галахе умерших нельзя кремировать). Ведь я в то время я еще не знал основ иудаистики. Прости меня, мама!
Было много людей, много цветов. Я стоял около гроба и никак не мог воспринять происходящее. Деятельное участие в похоронах принял коллектив завода. Они опубликовали некро-лог в газете «Московская Правда» от  30 июля 1980 г. На поминках было человек 25 от завода. Как всегда в этих случаях говорили много хорошего о маме, обещали ее не забывать, а она стояла у меня в глазах строгая и как будто спрашивала: все ли я сделал как надо. Через месяц я выбрал место для захоронения урны. Помог в этом опять же пансионат, так как у них были  «забронированы»  места для захоронения умерших старых большевиков на Востряковском кладбище.
 

Памятники Маме и деду Гилеру, бабушке Хае-Несе с Аллочкой на Востряковском кладбище

Почему на Востряковском, хотя предлагали и Ново-девичье? Дело в том, что на Востряковском кладбище немного ранее был похоронен муж Сони – Федор Митрофанович Ведев. Я просил, чтобы место в земле было выделено там. Место  нашлось  буквально в  десятке  метров  от могилы дяди Феди. Сразу же я установил цветник и оградку. Спустя полгода заказал из белого мрамора обелиск с фотографией, а рядом с ним установил еще один для символической могилы погибшим от рук фашистов в Озаричах.
На памятнике мамы я написал:

ГОЛОДЕЦ
Сима  Гелярдовна
24.11.1900 – 26.07.1980
член КПСС с 1918 г.

А на памятнике погибшим родителям написано:

ГОЛОДЕЦ
Г.Ю.                Х.А.
их внучка АЛЛОЧКА
Погибли в период фашистской оккупации

   «Да упокоются все ваши души на ложе своем с миром»!

На следующий день после похорон Аллочка и Геннадий уехали в Тагил. Я отдал им почти все постельные при-надлежности, которые скопились за эти годы у мамы: простыни, наволочки, пододеяльники, полотенца, скатерти. Я хотел, чтобы у них осталась вещественная память о бабушке, которая их очень любила и всегда их баловала, когда им удавалось при-езжать на побывку в Москву. Они всей семьей ежегодно в день смерти поминают ее. Так же и я, ежегодно в годовщину смерти, зажигаю поминальную свечу и горячо молюсь Всевышнему. У меня сохранилось много фотографий мамы разных лет. Я берегу их. Над моим рабочим столом в Хайфе висит мамина фотография 1955 года, которую я сфотографировал в Нижнем Тагиле, когда она жила у нас, возвратившись из Красноярского
края.
Как-то, разбирая бумаги мамы, я нашел несколько пожелтевших от времени тетрадных листков, на которых мама записала отрывок из поэмы Маргариты Алигер «Моя Победа» - «Мы – евреи», а так же ответ на её стихи. Помещаю этот материал, который необходимо знать нашим потомкам. Я решил поместить полностью всю главу, так как это потрясающий своей высокой человечностью материал. См. Приложение.
Теперь  об отце.  Он все  время оставался  в Москве  и жил один в  нашей комнате. Он очень бедствовал и иногда вече-рами заходил в 78 квартиру к Самуилу выпить чашку чая и подкрепиться  бутербродом. Я только сейчас осознал, насколько это был глубоко несчастный и одинокий человек! Прозрение приходит совсем неожиданно и, конечно, поздно, когда уже ничем нельзя помочь, ничего не исправить. Увы!

                СВЕЧА ОТЦА

Я в эти дни скорблю об участи отца:
Несчастный человек: остался без семьи.
В свои неполных  45 он жил как сирота.
Жизнь потеряла смысл, рассыпалась семья:
Жену упрятали на годы в лагеря,
Дочь вынужден в село отправить к деду,
Не усмотрел за пасынком своим
И тот попал в тюрьму.
Да как же, как же  жить ему?
А тут еще война. Работать негде.
Где средства взять, чтоб выкупить паек?
О, мой отец!
Как горек жребий твой и как ты одинок!
А  я всем сердцем ощущаю скорбь твою,
Поэтому твой образ бережно храню
И зажигаю в честь твою и память
На Йом Кипур и скорбную свечу
И тихо про себя Изкор читаю.

О, если б мог я знать, где похоронен ты
К могиле я бы возлагал цветы!   

                12 октября 2004 г. Хайфа

Хоть нечасто, но он писал мне скупые мужские письма в Джезказганский лагерь.  Летом  1942  года, когда вместо Ждано-ва начальником нашего отдела стал инженер Соколик, я попросил того при очередной командировке в Москву разыскать отца и передать ему привет и маленькое письмо. Он выполнил мое поручение и привез письмо от отца. Вскоре связь с отцом прервалась, и я ничего не могу  рассказать о его жизни в этот период. Правда, когда в 1944 году я посетил родителей Славки Кривошеина, они мне рассказали, что отец иногда вечерами заходил к ним на чашку чая. От них же я узнал, что Славка по окончании срока был призван в армию. Его направили в конную армию генерала Белова. Вскоре он стал любимцем солдат и командования. В одном из рейдов по тылам фашистов он погиб.
Как рассказала мне позже Мери Минаевна Уриновская, что когда началась война и особенно после бомбежки Москвы немцами, ужесточились правила светомаскировки.  Однажды,  это  случилось  в 1942 году, отец не достаточно плотно прикрыл защитные шторы, свет просочился из окна. Пришла милиция и арестовала его за нарушение правил светомаскировки. Даль-нейшее мне неизвестно, но… 22 октября 1943 года на Ходоров-ском плацдарме (село Ходоров), под Киевом я был тяжело ранен (слепое пулевое проникающее ранение грудной клетки слева), однако нашел в себе силы самостоятельно идти в медсанбат. Я  шел  весь в крови, которая текла, почти не переставая, изо рта. Уже на подходе к Днепру, на окраине села Ходоров я увидел пятерых убитых солдат. Один из них был мой отец – НЕСВИЖСКИЙ Моисей Александрович. Он лежал на спине и широко раскрытыми мертвыми глазами смотрел в ясное осеннее небо. От боли в груди я не смог даже наклониться к нему  и  закрыть глаза. Мысленно попрощавшись с ним,  я  спус-тился к Днепру и потерял сознание.
У меня есть все основания полагать, что он был захоронен в братской могиле возле села Ходоров. После войны я не бывал в тех краях, но память о нем храню в своем сердце. Ежегодно при чтении поминальной молитвы Изкор я поминаю и отца. К сожалению, ни  одной фотографии его не сохранилось ни в моем домашнем альбоме, ни у родных.
Вечная память дорогому для меня человеку, да упокоится он с миром на ложе своем! Аминь!
ОТЕЦ 
Светлой  памяти  моего отца (отчима)    
Несвижского  Моисея  Александровича.
                Да упокоится его душа в мире!

Я отчима назвал своим «отцом».
Он, помню, даже заморгал
И на глаза его внезапно
Туман слезинок набежал.
И как он радовался слову,
                Что произнес я от души,
И облик весь его суровый
Вмиг просветлел.  Так хороши
И нежны для него казались,
Слова простые «Ты, отец».
А я, внезапно повзрослевший,
Опору ощутил. Творец!
Ты во время ко мне пришел,
И дал мне нужные слова,
Когда от счастья осмелев,
  Я рядом ощутил отца!

В боях, на берегу Днепра,
                Среди бойцов, среди убитых
Внезапно увидал тебя
Еще в могиле не зарытым,
Но кровью залитый своей,
Не смог остановится рядом
Твои глаза прикрыть, отец,
И попрощался только взглядом.
Прости меня, ты, мой отец,
Войны проклятой лихолетье,
Не дало схоронить тебя –
Мне  в этот день осиротевшем.

21 декабря 2002 г., Хайфа
       
Я попытался через Центральный архив Министерства обороны получить какие-либо сведение об отце. Они запросили данные о том, в какой части и когда он служил. Но у меня нет этих сведений. Без них они не могли мне помочь. Поэтому, в день, когда я увидел его мертвым,  мы  с  женой поминаем его добрым бокалом вина и молитвой о погибших родителях. Я берегу память его, хотя где он похоронен, могу указать только предположительно. Вот что написано в «Книге памяти…»:
НЕСВИЖСКИЙ Моисей Александрович, 1895(?)-1943. Урож.: г. Нежин, Черниговская обл., Украина. Рядовой. Стрелок. Умер от ран. Захоронен: с. Ходоров, Киевский район (правый берег р. Днепр). Украина /СЕИВВ/  т. VIII, стр. 376
Жизнь, как бы сложна она ни была, приносит не только радости, но и потери, после которых остается лишь горько сожалеть о том, как мало внимания мы уделяли нашим близким при их жизни. Только теперь, с возрастом, мы понимаем, какие потери мы понесли! Наши родные и близкие, по-прежнему стоят перед нашими глазами. Мы своей совестью отвечаем перед ними за свои дела, поступки. Стараемся ровняться на них, быть такими же принципиальными, последовательными  и добрыми! Все эти качества должны, просто обязаны, передаваться от поколения к поколению, как своеобразная эстафета добра, честности и порядочности.
                СОН

Приснился мне отец…
Вот он прошел в столовую
И сел на стул, молчит.
А я от счастья онемел
И ничего на ту минуту
Сказать не смел.
Приснился мне отец.

Приснился мне отец.
Он смотрит на меня и будто хочет
Спросить, как я живу и помню ли его?
И все он смотрит, ожидая мой ответ,
А я молчу, как будто проглотил язык.

Прости меня отец.
Я не забыл тебя,
Но время всё-таки стирает облик твой
И даже фотографий не осталось,
Чтоб просто глянуть на тебя.
Прости, прости отец меня.

         Приснился мне отец…
Хайфа
     12 мая 2007 г.
Мой следующий рассказ будет об еще одной жертве, но не сталинского произвола», а кулацкого бандитизма, направ-ленного против Советской власти. В начале 20-х годов Савин-ковым был отправлен в Белоруссию специальный агент, у которого было предписание – организация антисоветского тер-рора, путем вовлечения в борьбу наиболее обеспеченного крестьянства, которых в просторечии называли «кулаками». Столкнувшись с безжалостной «продразверсткой», они стали его  активными помощниками и зверски расправлялись с боль-шевиками.
Вот еще одна трагическая судьба одного члена нашей семьи. И хотя он погиб не на фронтах Гражданской войны, но погиб, как солдат, на боевом посту за победу Советской власти!
После прихода к власти коммунистов-большевиков мно-гие антисоветские силы были вынуждены уйти в подполье или иммигрировать. Один из наиболее активных противников боль-шевиков  был эсер Савинков. Он стремился развернуть борьбу против советов с помощью крестьянства. Вот как пишут об этом
в Интернете:
«Летом 1921 года на советскую территорию были переправлены 25 диверсионных ударных отрядов «союзников», которые рейдировали по запад-ным губерниям России, Белоруссии и Украины.
«Отличившись» в диверсиях и убийствах коммунистов, эти отряды не смогли поднять крестьянское восстание. Так, в городе Холм диверсанты-пар-тизаны отряда полковника Павловского убили несколько сот человек, у Полоц-ка был пущен под откос поезд, ограблены пассажиры, расстреляно 15 ком-мунистов. Экспроприировались банки и склады, уничтожались погранзас-тавы.
Но того слоя крестьянства, на который делал главную ставку Савинков, уже не существовало. Уставшие от семилетней войны, запуганные красным террором, изголодавшиеся люди хотели только одного — спокойной жизни. Крестьянское сопротивление к концу 1921 года сошло на нет».

Яша ГОЛОДЕЦ
Еще одна семейная потеря в годы гражданского  противостояния – Яша, кото-рый, несомненно был бы значи-тельной личностью, если бы прожил свою жизнь нормально.
Яша (Янкеле) родился через два года после мамы. Хорошо учился в хедере, йеши-ве. Уже в 16 лет привлекается старшим братом Мишей к про-пагандистской работе  среди польских оккупантов и вступает в партию большевиков. После освобождения Белоруссии от поляков он уезжает в Москву и поступает в Коммунистический университет им. Свердлова. В 1921 году он поехал на каникулы к родителям в Озаричи. По  дороге   домой  в  селе Волосовичи он застал митинг, на  котором  выступил  с  яркой речью в защи-ту советской власти. Через несколько часов, на половине дороги между Волосовичами и Озаричами, его подстерегли  бандиты-савинковцы. Яшу убили. Его тело долго разыскивали, а когда нашли, то привезли в Озаричи к родителям. При большом  стечении  народа  его  похоронили на еврейском кладбище местечка. В конце 20-х годов в Белоруссии вышел альманах «Вы жертвою  пали».  В нем  отдельной  главой  были перечис-лены  все павшие от рук бандитов. На большой фотографии, в овальных портретах вторым в третьем ряду снизу слева, фотография Яши Голодец. В память о нем мои родители и назвали меня. 
Я помню, как папа Гилер читал молитву об убитом сыне. Он станвился лицом к востоку и тихим голосом произносил текст древней молитвы. В доме стояла прозрачная тишина, даже куры не квохтали. Память родителей по погибшим детям свята!
 
Выписка из книги «Памяти борцам, погибшим за освобождение Белоруссии», истпарт Ц.К.Б:
«Голодец Яша. Студент коммунистического университета им. Я. Свердлова. 10 марта 1921 г. В 4 верстах от местечка Озаричи, Бобруйского уезда пал от руки бандитов. Родившись 22 марта 1901 года в маленьком местечке, в средней зажиточной семье, он, в поисках знаний, мальчиком 10 лет, уезжает в г. Бобруйск заниматься в «ешибот». Сухая схоластика и гниль среды, в которую он попал, отталкивает его. Он берется за изучение предметов средне-учебного заведения. Но голодная жизнь вынуждает его бросить учение и поступить на службу. Яша начинает работать в профессиональном движении, организует союзы и ведет револю-ционную работу среди крестьянства. В 1918 году он
вступает в ряды Коммунистической партии и всей душой предается делу партийного и Советского строительства. Организует в 1918 г. Комячейку в Озаричах, работает в Донбассе и в Красной Армии.
На этом пути, на различных ступенях партийного и советского аппарата, от председателя  профсоюза до стросты  Коммунисти-ческого университета, везде он был бесстрашным, преданным и честнейшим революционером.
Вспоминается юго-западный фронт: Казатин, Бердичев и целый ряд пунктов правобережной Украины, где Яша проявлял чудеса храбрости. Имя его стало воплощением беззаветной храбрости. Яша становится жертвой бандитов. По дороге домой из Москвы, после выступления в м. Волосовичах, он был зверски убит из засады бандитами Савинкова,  оперировавшими в Белоруссии. Труп убитого тов. Голодца в течение 10 дней энергично разыскивался частями особого назначения и местным населением. По нахождении, труп, при большом стечении всего населения, - предан земле в м. Озариах, Бобруйского уезда. («Бобруйский Коммунист»)
Эта выписка сделана моей мамой Голодец Симой.

Кажется в 1935 или 1936 году органы НКВД обнаружили бандитов скрывавшимися под видом обычных крестьян, и выхо-дившими по ночам на расправу с представителями Советской власти. Суд над ними состоялся в Волосовичах. Папу Гилера вызвали как свидетеля. Приговор был суровым – почти всех рас-треляли. Так свершилось возмездие.
У меня сохранилась фотография  Яши его студенческих  лет, примерно 1921 года. На ней он серьезно смотрит прямо в объектив, как будто хочет сказать: смотрите на меня, как и я на вас. На нем застегнутая наглухо студенческая куртка, волосы гладко причесаны и хорошо виден большой умный лоб.
Я хорошо помню его могилу на старом Озаричском еврейском кладбище. Она находилась во втором ряду захоро-нений и была прикыта высокой «скрыней» (деревянным ящиком). Перед могилой стоял беломраморный небольшой плоский камень с надписью на иврите. Что там было написано, не знаю, но память сохранила, как папа Гилер и мама Хая-Неся по определенным дням, ходили к этой могиле.  Они не забывали его.
Спи с миром жертва революции!

Следующей жертвой уже сталинского террора был очередной брат Боня. Создается впечатление, что «сталинис-ты», руководимые «беспристрастным судией» Ежовым, стреми-лись истребить всех старших сыновей нашей семьи. Какая-то патологическая ненависть сжигала их души и разум. Ведь все Голодцы, как и другие репрессированные, были стойкими бор-цами за дело Октябрьской революции, за торжество Советской власти, за свободу и равенство всех народов, населявших бывшую Российскую империю. Они были бесстрашными бор-цами, хотя Боня (Вениамин) не был активным членом партии, но его тоже захватила разнузданная и совершенно безответст-венная волна террора 1937-38 годов, уничтожившая миллионы преданнейших рабочему делу людей.
Боня, Бонечка – боль моего сердца, добрая и бескорыст-ная душа, прекрасный работник и молодой ученый, подававший большие надежды. Ах, Бонька! Зачем же ты связал свою судьбу с проклятым НКВД, строившим трассу Хабаровск – Охотск! Здесь ты сложил свою голову. (ВЧК-ОГПУ-НКВД-МВД-КГБ-ФСБ – всё это звенья одной цепи - репрессивные органы, кото-рые вместе с контрразведкой и борьбой с бандитизмом истребляли цвет «ленинской» гвардии.

ВЕНИАМИН ГИЛЯРДОВИЧ ГОЛОДЕЦ
Номер в БД :4770 Род.: 1905, БЕЛОРУССКАЯ ССР, ПОЛЕССКАЯ обл. Дата смерти: 20.03.1939, ПО СВИД. О СМЕРТИ. Работа: ГОРДОРСТРОЙ  ГЛ. ИНЖЕНЕР АРЕСТ - МАРТ 1937, РСФСР, ХАБАРОВСКИЙ край, ХАБАРОВСК
 Приговор: 17.07.37 (расстрел).
Он был четвертым ребен-ком в семье. Живой, любознатель-ный и подвижный рос в  Озаричах на глазах  у родителей. В 16  лет уехал в Москву учиться и поселился в  Мишиной комнате. Я его очень хорошо помню. Высокий с красивой вьющейся шевелюрой, улыбчивый, и доброжелательный он был лю-бимцем семьи. Очень скоро он из Мишиной коматы перебирается жить куда-то. Учился в Московском автодорожном институте и по окончании его  оставлен на кафедре. Через некоторое время он защищает кандидатскую диссертацию и назначается проректором по учебной работе.
       Помню одно из его появлений в 78-й квартире (в комнате Миши). Его радостно встречают Рахиль и Самуил. Он пришел не один. С ним высокая полногрудая и очень красивая брюнетка – Маруся. Она все время,  не отрываясь, смотрит на Боньку и на ее лице сияет счастливая улыбка. Бонька был любимцем и баловнем женщин. Уж и не помню, сколько их было у него.
Однажды,  Бонька позвонил маме и сказал, что хочет всех нас (маму, папу Мишу и меня) покатать на автомобиле. Мы вышли на улицу. Лихо подкатил Бонька в каком-то открытом лимузине, и мы поехали. Поездка продолжалась недолго. Едва мы выехали на Садовое кольцо, как машина заглохла и никак не хотела заводиться. Сконфуженый своей неудачей, Бонька отправил нас домой на извозчике.
Семейное древо Боньки:
 
Боня ГОЛОДЕЦ – Клава КРАСНОВА – Иосиф ГУРЯЧКОВ (Голодец)
Иосиф ГУРЯЧКОВ – Лариса ГУРЯЧКОВА – Екатерина ГУРЯЧКОВА  (Белова) – Вадим
          Иосиф ГУРЯЧКОВ – Лидия ГУРЯЧКОВА

Как-то вечером Бонька привел в 78 квартиру молодую красивую женщину – Клавдию   Васильевну Краснову (? – 1995). 
«Это моя жена, познакомьтесь» - сказал он. Клава была среднего роста, довольно худенькая, с красивыми тонкими паль-цами и очень милая на лицо. Они познакомились в Мосторге (в дальнейшем магазин ЦУМ), где Клава работала продавщицей в одном из отделов. Вскоре она перешла на работу воспитателем в детский сад. Не могла же быть жена у проректора МАДИ про-давщицей! Через год-полтора у них родился сын. Его назвали Иосифом (1938 – 1997) в память об умершем дяде Иосифе. Кажется, в  1936  году  Бонька  согласился поехать Глав-ным инженером на строительство магистрали Охотск – Хабаров- ск.  Он оформился  в «Дальстрое» и  укатил на восток.  Потом к нему приехала Клава и уже там родился Иосиф.
В 1937 году Боньку арестовали, тогда же арестовали и Клаву. За маленьким Иосифом в 1938 году приехала сестра Клавы – Павлина Гурячкова и забрала его в Москву. В это время я довольно часто приходил к Павлине Васильевне, прожи-вавшей на Старо-Басманной улице. У них была маленькая, вытянутая как пенал, комнатка. Я брал на руки Иосифа и раз-говаривал с ним. Этот несмышленыш только улыбался в ответ.
В 1937 году Боньку расстреляли. Клава была осуждена на 10 лет лагерей.
Сразу после своей реабилитации моя мама стала хлопо-
тать и о реабилитации Вениамина. Она довольно долго искала пути в органы прокуратуры, обращалась в различные инстанции. У меня есть нотариальная фотокопия справки из Военной Коллегии Верховного Суда СССР о посмертной реабилитации Вениамина Голодец. Реабилитироровать то реабилитировали, а человека нет, расстреляли. Как говорили в то время: нет человека – нет и проблемы. Вот здесь документ из Интернета – это приговор Боне – 1-я категория расстрел!
Г.ХАБАРОВСК
1-я категория
1. АФАНАСЬЕВ Леонид Георгиевич
2. БЕНЦ Илья Семенович
3. ГОЛОДЕЦ Вениамин Гелярдович…
 
АП РФ, оп.24, дело 410, лист
А вот, что написано в нотариальной справке

    Военная Коллегия форма № 30
    Верховного Суда
      Союза ССР
29 января  1957 г. С  П  Р  А  В  К  А
        № 4н-018381/56
Москва, ул. Воровского, д. 18                Дело по обвинению ГОЛОДЕЦ    Вениамина Гилярдовича 
пересмотрено Военной Коллегией Верховного Суда СССР 16 января
1957 года.  Приговор Военной Коллегии Верховного Суда СССР
от 17 июля1937 года в отношении ГОЛОДЕЦ В.Г. по вновь открыв-
шимся обстоятельствам отменен и дело за отсутствием преступления
прекращено. ГОЛОДЕЦ В.Г. реабилитирован посмертно.
  ПРЕДСЕДАТЕЛЬСТВУЮЩИЙ СУДЕБНОГО СОСТАВА ВОЕННОЙ    КОЛЛЕГИИ ВЕРХОВНОГО СУДА СССР
  ГЕНЕРАЛ-МАЙОР ЮСТИЦИИ                (СТЕПАНОВ)
Первое, что сделала мама, получив справку, разыскала Иосифа и передала ему этот красноречивый документ. Теперь Иосиф знал, что его отец осужден невинно и погиб зря!
Клава после своей реабилитации вернулась в Москву. Иосифа усыновила Паша с мужем Леонидом. Он носил теперь фамилию Гурячков.

                Иосиф Гурячков (Голодец)

В 90-х годах я его разыскал. Иосиф разошелся с первой женой Лари-сой, с которой у него была дочь Катя. Он женился на медицинской сестре Лиде, которая очень внимательно отноилась к его здоровью. Дело в том, что Иосиф «попивал», мягко выражаясь, и Лида его всячески сдерживала. Иосиф долгое время работал в Мос-ковском автодорожном институте, защитил кандидатскую диссертацию. Он был неплохим спортсменом и хорошим товарищем. Иосиф умер в 1997 году. На его поминках были друзья по работе. Поминали его добрым словом. Рассказывали, каким он был добрым и отзывчивым товарищем,  как увлекался футболом, как старался помочь всем, кто в этом нуждался. После смерти Иосифа я  несколько лет, до самого отъезда в Израиль, поддерживал связь с Лидой, старался ей помочь мате-риально. Ведь время было очень сложное. В 1994 году я орга-низовал свою фирму и пригласил на работу Катю. Она проработала у меня несколько месяцев, но канцелярская работа ей была не по душе, и она ушла от меня. Как она сейчас живет, не знаю.
Клава Краснова через некоторое время после реабили-татации вышла замуж. Умерла она в Москве в 1995 году.
У меня есть две фотографии Боньки.   Одна – он снят с тремя друзьями, скорее всего в начале 30-х годов. Вторая обычная формата 9 х 12 см.
Несколько раз  я бывал у  Иосифа дома.  Он жил у  своей
второй жены Лиды, которая была медсестрой в поликлинике. Он
изрядно попивал. Лида старалась удерживать его от этой пагубной страсти. Но, увы… 
Добрую память о Боньке и об  Иосифе я храню в своем сердце. Все, что выпало на долю моей семьи я стараюсь перес-казать своим детям и внукам. Надо, просто необходимо, чтобы они поняли в какое страшное время мы жили, работали, учи-лись и заводили семьи…

          КУЛЬТОВЩИНА

      Светлой памяти моей мамы и ее братьев,
 а также миллионов репрессированных в страшные годы культа Сталина.

Очень модно сейчас говорить,
Что всему был виновен Сталин…
Разве б мог он такое творить,
Если б культа ему не создали,
Если б втоптанный в грязь закон,
Не молчал палачом заплечным,
Если б все, что ни сделал народ,
           Не дарили ему беспечно.
Говорят…
Говорят…
Говорят,
Что во всем был повинен Сталин,
Словно не было тех, кто подряд
Шельмовал всех его словами.
Сотворили себе кумира
На свою же лихую беду –
Он бы стал властелином мира,
Только к счастью лежит в гробу!

Не забыть этих лет кровавых.
Только мой разговор не к тому:
Помнит тот о лихих расправах,
Кто тогда угодил в тюрьму,
Кто прошел лагеря и ссылку,
Знает «чуни», «развод», «наряд»…
Как им только молчать не стыдно
И крикнуть: - А кто виноват?
Виноват кто в беде народной –
Они живы, к чему скрывать,
Кто судьбой торговал и свободой
Носят каинову печать.
Кто виновен за эти годы
Тюрем ссылок и лагерей?
Эти гады всегда «на свободе»
И довольны судьбой своей.
Тихо, мирно… Виновен Сталин,
А они, так сказать, ни при чем –
Их нельзя называть палачами
И корить пенсионным рублем.
Их судить надо тем же законом,
Что и гитлеровских убийц,
За ущерб, нанесенный народу,
Бандой сталинцев-кровопийц!
Говорят…
Говорят…
                Говорят…
1963 г.
Вот так, никто ни за что не отвечает. Нет человека и «концы в воду». До сего времени живы убийцы и палачи, считаются «ветеранами ВОВ», а некоторые и «инвалидами ВОВ». ПАРАДОКСАЛЬНО!
   
 ГИНДА ГОЛОДЕЦ
Гинда, или как все в семье называли ее Гиндочкой, была веселая и смешливая девочка. На семейной фотографии 1921 г. (?)она стоит за спиной у папы и тихонько улыбается. Задорно зачесан хохолок волос. Ничего не могу сказать о ее детстве, но ее все и всегда любили. Где-то в 16 лет она приехала в Москву и поселилась у нас. Поступила на курсы парикмахеров и на моей шевелюре оттачивала парикмахерское мастерство. Для этого она усаживала меня посередине комнаты на табурет, все вокруг застилала газетами, обматывала мне шею старым полотенцем и приступала к стрижке ножницами! Что из этого получалось, судите сами – сплошная лесенка. Окончив курсы, она немного поработала в парикмахерской и перешла работать в сбере-ательную кассу. Вскоре она выходит замуж за Николая Кононова, работавшего управляющим сберкассой, который ее обожал. Да и нельзя было не любить эту хохотушку. У Николая Конова была комната около Немецкого рынка. Я забегал к ним, чтобы полистать чудесное академическое издание сказок 1001 ночи. Как сейчас помню это красочное издание, кажется  в десяти томах. Гиндочка прожила  с  ним около года, затем она встретила свою судьбу – Николая Васильевича ПУЧКОВА, молодого кандидата наук, доброго и порядочного человека. Гиндочка ушла от Кононова, который после ее ухода пытался застрелиться. Мне было жаль его, и я навестил его в больнице.               
               

      Гинда                Николай Васильевич

             Николай Васильевич Пучков имел дворянские корни.  Высокий,  спокойный  и  рассудительный, с  доброй улыбкой, с серыми ясными глазами,  он сразу вошел в семью и стал своим человеком. Жили они в то время  в  Кузьминках,  где  Николай Васильевич работал  в  Институте ВИЭМ (Всесоюзный институт экспериментальной медицины) научным сотрудником. Занимал-
ся он  генетикой, наукой, которой в те годы, еще можно было заниматься. У них была комнатушка в коммунальной квартире размером метров в 16 в двухэтажном доме с «удобствами» в конце длинного коридора. До революции Кузьминки были роскошной усадьбой Голициных.
 
…Владельцы усадьбы: Строгановы, Голицыны. Строгановы владели Кузьминками до 1757 года, когда дочь А.А.Строганова вышла замуж за М.М.Голицына. С этого времени вплоть до 1917 года усадьба Кузьминки оставалась в роду Голицыных. Архитектор усадьбы: И.П.Жеребцов, И.В.Еготов, Р.Р.Казаков, Д.Жилярди, М.Д.Быковский.                ИНТЕРНЕТ

В старой Москве широко бытовало мнение, что Голи-цинские Кузьминки, это русский Версаль.
В комнате Пучковых было все:  и кровать, и шкаф и кухня, только туалет и уборная были в конце коридора. Однажды мы с Рахилью приехали к ним, Гиндочка только что родила Леву, вот  мы и решили проведать ее.  В тот же день приехал и брат Николая Васильевича – Петр Васильевич. Это был высокий стройный молодой человек с вьющейся шевелю-рой.  У него  правильные черты лица, узкое интеллигентное лицо, красивые задумчивые  глаза,  на дне  которых  таилась  смешинка. В общем, он был не то, чтобы красив, но очень привлекателен. Казалось, что в любую минуту он готов рас-сказать какую-нибудь смешную историю. В те годы он работал профессором химии в каком-то учебном институте. Веселый, разговорчивый, чрезвычайно милый он сразу привлекал к себе всеобщее внимание своими шуточными рассказами. Казалось, он  знал  все  и  надо всем мог посмеяться, пошутить. В Кузьминках, где жили Гиндочка с мужем, был довольно большой пруд с лодочной станцией и Петр Васильевич предложил нам всем покататься на лодке. Оставив  Гиндочку  с  новорожден-ным  Лёвой,  мы пошли на  водную  станцию  взяли  лодку и «поплыли» по пруду. На веслах были Петр и Николай Васильевичи. На корме пристроилась Рахиль, а я «как впередсмотрящий» сидел на самом носу. В разгар нашей прогулки мне вдруг нестерпимо захотелось помочиться. Лодка причалила к берегу, я выскочил из нее и в ближайших кустах сделал свое дело. Вернулся к лодке и лихо вскочил в нее. Тут произошло следующее. Лодка, повинуясь моему толчку, отошла от берега и перевернулась. Все оказались в воде. Я быстро вынырнул и взобрался на киль лодки, а Петр и Николай Васильевичи, дружно подхватив под руки Рахиль, выбрались на берег. У Рахили в то время был жуткий фурункулез, она была вся в бинтах. Примчавшись домой, ее сразу стали пере-вязывать. К счастью, последствий для нее это купание не имело. Меня никто не бранил, только в шутку называли «капитанкиным».
Через пару лет Петр Васильевич на почве неразделе-ной любви покончил с собой. Его похоронили на Новодевичьем.
Где-то в середине 30-х годов, начали громить генетиков-вавиловцев. Николай Васильевич перешел на работу в Рыбный институт на  должность  профессора. Теперь их жилищные усло-вия улучшились. Николаю Васильевичу, как видному ученому, профессору,  дали  крохотную квартирку  на  далекой в то время
окраине Москвы за «Соломенной сторожкой» на 2-й  Астродамс-
кой улице в доме барачного типа. Это была своя квартира с отдельным входом. Гиндочка в 1938 году родила Лену. Я до-вольно часто приезжал к ним, играл с Левой и Леночкой. Меня особенно привлекало «тепло и душевность»  этой  семейной
 пары. Они очень уважительно относились друг к другу.
 
 

Николай Васильевич с Леной и Лёвой в Кашине. 1938 г

Когда началась война, семья Гиндочки вместе с инсти-тутом были эвакуированы в Томск. Там же оказались и Рахиль с сыном Мишей. По их рассказам я знаю, что они жили вместе и вместе переживали трудности эвакуации. В 1943 году все они вернулись в Москву. В 1945 году я часто приезжал в Москву из Ленинграда, где я служил в Центральной школе связи военно-воздушных сил Краснознаменного Балтийского флота (ЦШС ВВС КБФ). Всегда я хоть на пару часов вырывался к ним на Астродамский.
Барак их ветшал. Лева подрос и ему, за счет кухни выделили конурку. Но это не было выходом из положения. Они стали копить деньги на кооператив и в 1950-51 (?) году переехали в кооперативную квартиру у станции метро Сокол. Это была двухкомнатная квартира, переделанная  в трехкомнат-
ную квартиру, но уже в настоящем капитальном доме со всеми
удобствами на 7 этаже по Песчаной улице. Гиндочка защитила кандидатскую диссертацию и работала в рыбном институте. Она пользовалась большой любовью сотрудников и была любима студентами. Шло время. Дети подрастали.
Лева учился в Мос-ковском авиационном институте, увлекался альпинизмом. Окончив школу, Лена пыталась пос-тупить в медицинский институт. Однако из-за разгоревшейся антисемитской кампании «врачи-убийцы» вынуждена была уехать в Архангельск к Иосифу Ильичу Лукомскому, мужу Рахили, который по той же причине оставил работу в Москве и возглавил кафедру психиатрии в Архангельском мединституте. Там она и поступила в мединститут.
ДЕЛО ВРАЧЕЙ   из воспоминаний Н.С. Хрущева
Расскажу о так называемом деле врачей. Однажды Сталин пригласил нас к себе в Кремль и зачитал письмо. Некая Тимашук(1) сообщала, что она работает в медицинской лаборатории и была на Валдае, когда там умер Жданов. Она писала, что Жданов умер потому, что врачи лечили его неправильно: ему назначались такие процедуры, которые неминуемо должны были привести к смерти, и все это делалось преднамеренно. Конечно, если так было на самом деле, то каждый должен возмутиться подобному злодейству. Тем более, речь идет о врачах. Это же совершенно противоестественно: врач должен лечить, оберегать здоровье человека, а не убивать жизнь. Если бы Сталин в ту пору оставался нормальным, то он по-другому отреагировал бы на это письмо. Мало ли какие письма поступают от людей с нарушенной психикой или от тех, которые подходят к оценке того либо другого события или действия того либо другого лица с ложных позиций. Сталин же был чрезвычайно восприимчив к такой "литературе". Думаю, что Тимашук тоже была продуктом сталинской политики, которая внедрила в сознание всех наших граждан ту дикую мысль, что мы не просто окружены врагами, но что едва ли не в каждом человеке, который рядом, нужно видеть неразоблаченного врага. Сталин, призывая к бдительности, говорил, что если в доносе есть 10 процентов правды, то это уже поло-жительный факт. Но ведь только 10 процентов! А поддаются ли вообще учету проценты правды в таких письмах? Как подсчитать эти проценты? Призвать осуществлять подобный подход к людям, с которыми ты работаешь, это значит создать дом сумасшедших, где каждый будет выискивать о своем приятеле несуществующие факты. А ведь именно так и было, и это поощрялось. Натравляли сына против отца, отца против сына, и называлось это классовым подходом. Я понимаю, что классовая борьба нередко разделяет семьи, и очень жестоко. Она ни перед чем не останавливается. Классовая борьба может определить общественную позицию того или другого члена семьи. Я считаю, что это - в порядке вещей, потому что речь идет о лучшем будущем, о построении социализма. А это - не парадное шествие, но кровавая и мучительная борьба. Я-то это знаю, я сам участвовал в острейшей классовой борьбе. С 1917 по 1922 г., когда шла гражданская война в Советской России и на Дальнем Востоке, я понимал необходимость такого подхода. Тем более что и после разгрома белогвардейцев еще долго бушевали недобитые крупные и мелкие банды. Кишел бандитами Северный Кавказ, был буквально насыщен ими…
Но этот этап давно пройден. И вот, пожалуйста: классовые вредители. Их мнимое появление есть продукт неразумной политики. Да, Жданова лечили кремлевские врачи. Надо полагать, что все лучшие светила, какие были известны в медицинском мире СССР, привлекались для работы в Кремлевской больнице. Кто лечил Жданова конкретно, я сейчас не помню. Не в этом дело! И вот начались аресты. Был арестован среди других академик медицины Владимир Никитич Виноградов ,которого, когда он был уже освобожден, я узнал получше, ибо он не раз потом консультировал меня. Арестовали Василенко, крупнейшего терапевта. Я мало знал его лично, но слышал о нем очень хорошую характеристику от академика Стражеско, которого я весьма уважал. Стражеско я знал по Киеву. Это было крупнейшее светило медицины в масштабе не только Советского Союза, но и мирового значения. Это он, когда заканчивалась Великая Отечественная война, попросил меня отозвать Василенко из армии, чтобы тот пришел работать в клинику, которой заведовал Стражеско. Он прямо говорил: "Василенко - мой ученик, и я хотел бы, чтобы он остался после меня, чтобы клиника перешла в надежные руки". Свою клинику Стражеско создавал еще до революции, и она давно пользовалась славой. У него там в свое время лечился, между прочим, видный демократ Михаил Коцюбинский. Вместе с Виноградовым и Василенко арестовали большую группу врачей, кото-рые работали в Кремлевской больнице и имели какое-то касательство к лечению Жданова. Арестовали их, и тут же Сталин послал для публикации письмо Тимашук со своей припиской, в которой он мобилизовывал гнев широких масс против врачей, которые "учинили такое злодеяние" и умертвили Жданова. У Жданова давно было подорвано здоровье. Не знаю точно, какими недугами он страдал. Но одним из недугов был тот, что он утратил силу воли и не мог себя регулировать, когда надо остановиться в питейных делах. На него порою жалко было смотреть… Я ни в какой степени не ставлю на одну доску Щербакова и Жданова, хотя к Жданову наша интеллигенция питала большое недружелюбие за его памятные доклады о литературе и музыке. Конечно, Жданов сыграл тогда отведенную ему роль, но все-таки он выполнял прямые указания Сталина. Думаю, если бы Жданов лично определял политику в этих вопросах, то она не была бы такой жесткой. Ведь нельзя палкой, окриком регулировать развитие литературы, искусства, культуры. Нельзя проложить какую-то борозду и загнать в эту борозду всех, чтобы они шли, не отклоняясь, по проложенной прямой. Тогда не будет борьбы мнений, не будет критики, не появится, следовательно, и истина, а возникнет мрачный трафарет, скучный и никому не нужный. Он не только не станет манить к себе, располагать людей пользоваться достижениями литературы и искусства, но отравит отношение к ним, культура омертвеет. Одним словом, врачи были арестованы. Отовсюду в газету посыпались письма, в которых врачи клеймились как предатели. Я понимаю авторов писем. Письма соот-ветствовали настроению людей, которые верили, что если сам Сталин рассылает такой документ, то, следовательно, преступление доказано. А оно возмущало каждого. Маршал Конев, сам уже больной человек, прислал Сталину длиннющее письмо, в котором сообщал, что врачи его тоже травили, тоже неправильно лечили, применяя те же лекарства и методы лечения, о которых говорилось в письме Тимашук и посредством которых Жданов был сознательно умерщвлен. Просто позор! Видимо, многие члены Президиума ЦК КПСС чувствовали несостоятельность этих обвинений. Но они не обсуждали их, потому что раз про это сказал Сталин, раз он сам "ведет" этот вопрос, то говорить больше не о чем... И вот теперь, в 1952 г., опять поднимают голову темные силы, ведется травля врачей, и даже маршал Конев прилагает к этому руку. Конечно, это произошло в результате болезненного характера человека и некоего "сродства душ". А у Конева и Сталина, действительно, имело место частичное сродство душ. Потому-то Конев посейчас переживает, что XX съезд партии осудил злодеяния Сталина, а XXII съезд партии еще "добавил". Считаю, что мы, члены Президиума ЦК партии, мало сделали в конце 1952 года. В этом я и себя упрекаю. Надо было проявить больше решительности в то время, не позволить развернуться той дикой кампании. Увы, после драки кулаками не машут, и я беру и на себя вину за то, чего тогда не доделал. А нужно было бы доделать в интересах нашего народа, в интересах партии, в интересах нашего государства.
Примечания
ТИМАШУК Л. Ф. (1893 - 1983) - врач Кремлевской больницы, сотрудничавшая с органами госбезопасности. В 1948 г. доносила о "неправильном лечении" А. А. Жданова. Вновь активизировалась летом 1952 г.
ВИНОГРАДОВ В. Н. (1882 - 1964) - терапевт, заслуженный деятель науки РСФСР с 1940 г., академик АМН СССР с 1944 г., Герой Социалистического Труда с 1957 г., председатель Всесоюзного терапевтического общества с 1949 г., редактор журнала "Терапевтический архив".
ВАСИЛЕНКО В. Х. (1897 - 1976) - терапевт, академик АМН СССР с 1957 г., Герой Социалистического Труда с 1967 г., в 1967 - 1974 гг. директор Всесоюзного НИИ гастроэнтерологии.
СТРАЖЕСКО Н. Д. (1876 - 1952) - терапевт, академик АН УССР с 1934 г., академик АН СССР с 1943 г., академик АМН СССР с 1944 г., Герой Социалистического Труда с 1947 г., с 1936 г. директор Украинского института клинической медицины.
КОЦЮБИНСКИЙ М. М. (1864 - 1913) - писатель, общественный деятель, переводчик.
КОНЕВ И. С. (1897 - 1973) - Маршал Советского Союза с 1944 г., в 1952 г. командовал войсками Прикарпатского военного округа.
МЕРЕЦКОВ К. А. (1897 - 1968) - Маршал Советского Союза с 1944 г. "Признание", о котором здесь упоминается, он сделал, будучи зам. наркома обороны СССР, в июле 1941 г., когда находился под следствием и подвергался пыткам.
Постановление Президиума ЦК КПСС от 3 апреля 1953 г. полностью реабилитировало еще не осужденных по делу о "врачах-вредителях" 37 врачей и членов их семей.                ИНТЕРНЕТ
После смерти Сталина Леночка вернулась в Москву и училась во 2 Московском мединституте.
С 1955 года Гиндочка тяжело болела. Врачи не могли ей помочь. Не помню ее болезни, но врачи были беспомощны. Летом 1956 года мы всей семьей были проездом в Москве. Гин-дочка в это время была на даче. Мы приехали к ней, и хоть ей было трудно, она увлечено беседовала с моими  младшими детьми Геной и Ирочкой.  На фотографии, которую я сделал в тот день Гиндочка сидит в глу-боком кресле,  у  нее на коленях моя Ириша, рядом Гена. С дру-гой стороны стоит Алла. Вокруг буйство зелени. Такой мы ее увидели в этот день. Это была наша последняя встреча. На следующий год 18 мая 1957 года ее не стало. Похоронили ее также на Новодевичьем клад-бище, рядом с могилой Петра Васильевича Пучкова.
Я читал некролог в память Гинды. О ней очень теп-ло вспоминали  и  сотрудники и  студенты. Это была настоящая утрата для кафедры, для лаборатории, в которой она трудилась много лет. Смерть хоро-шего человека  безвременно ушедшего из  жизни всегда тяжела для всех знавших, и любивших её.   
      Николай Васильевич прожил до 1982 года. Последние годы у него сильно развился старческий склероз, он уходил из дома и терялся в огромной Москве. Лена с трудом его разыскивала. Мне кажется, что он не понимал своего состояния. Внешне он выглядел хорошо, одевался опрятно, но… Он похоронен вместе с Гиндочкой  верность, которой он сохранил до конца своих дней.
Хотелось бы отметить такой штрих, Николай Васильевич очень любил старые студенческие песни такие как: «Гуадена-мус», «Коперник целый век трудился…», «Быстры как волны дни нашей жизни…», «В гареме пышный жил султан…» и др. Я помню, как на семейных вечеринках немного выпив, он запевал:
Твой поцелуй, душа моя, - Душа моя!
Султаном делает меня, - Да, меня!
Но он несчастный человек, Человек!
Вина не знает целый век, Целый век!
Так запретил ему Коран
Вот почему я не султан.
А в Риме Папа римский жил,
Вино, как воду папа пил…

Когда же водки я напьюсь,
То Римским Папой становлюсь!
Все, смеясь, подпевали ему. Именно он выступал запевалой своей самой любимой песни: «Коперник целый век трудился…» и так далее, а уж припев: «Так наливай сосед соседке, соседки любят пить вино…» дружно подхватывали  все сидящие за столом. Все мы очень уважали и любили Николая Васильевича, охотно общались с ним. Даже папа Гилер очень уважительно относился к зятю. И  Гиндочка и  Николай  Васильевич были очень порядочные и добрые люди.  Это истин-ные интеллигенты и гуманитарии в самом высоком смысле этого слова. Смерть их глубоко огорчила не только семью, но и всех знавших эту пару. В прежние годы мы всей семьей навещали их могилы в годовщину смерти Гиндочки – 18 мая. Сейчас я реже  бываю на Новодевичьем  кладбище, посещаю их могилу, скор-блю у памятника. 
Мир вам хорошие люди! 
               
Теперь об их детях. Лёва – Лев Николаевич ПУЧКОВ и Лена – Елена Николаевна ПУЧКОВА (ВОРОБЬЕВА). Это были брат и сестра, очень тесно привязанные друг к другу.

 

                Лёва и Леночка в детстве
Со временем они завели свои семьи. В какой-то отрезок времени, из-за спора об оставшейся квартире, между ними пробежала «черная кошка». До самой смерти Лёва не мог простить сестре, возникший по этому поводу скандал. Но это детали. Лёва успешно окончил Московский авиационный институт им. Орджоникидзе (МАИ). Был оставлен на работу в институте. Поступил в аспирантуру и защитил диссертацию на степень кандидата технических наук. Он заведовал научно-исследовательской лабораторией и был близок к защите докторской диссертации. Сколько его помню, он был очень скромным юношей. 
Он очень увлекался    альпинизмом: горы привлекали его в те 60-е годы, когда Юрий Визбор пел, что «Лучше гор могут быть только горы». Впрочем, тогда было массовое увлечение этим видом спорта. Если мне не изменяет память, он был мастером спорта по альпинизму и даже имел инструкторские права. Однажды во время восхождения он разбился. Самуил вылетел к нему и доставил в Москву. Здесь он продолжительное время лечился, но колено он разбил основательно. В  память   об этом роисшествии Лёва  на  памятник матери повесил обры-вок  фала, спасшего его жизнь.
 
Слева-направо: Иосиф, Марина, Лева, Соня, Рахиль
На этом снимке я сфотографировал за столом по случаю какого-то праздника у наших родных. По-видимому, это было где-то  в середине 60-х или даже в начале 70-х годов.
Во время болезни к нему в больницу почти ежедневно ходила его подруга Римма. Всячески ухаживала за ним и проявила чисто женское умение обихаживать больного. Естественно, что вскоре, по выписке из больницы Лёва  и Римма справили свадьбу. На первых порах они поселились в  квартире  родителей,  где  кроме Николая Васильевича жили и Лена с мужем. Было тесно. Молодые женщины не могли поделить кухню, холодильник и прочее. Вынуждена была вмешаться семья, собрали деньги и помогли Лёве купить кооперативную квартиру. Лёва продолжал ездить на восхождения. В год 60-летия МАИ группа студентов и сотрудников решила совершить восхождение на пик Орджоникидзе. Выехали с большой помпой. К группе примкнул известный  путешественник и тележурналист Юрий Сенкевич с киногруппой. Все было хорошо. Поднялись к вершине и заночевали в последнем базовом лагере. Утром, когда все вышли из палатки они увидели, как Лёва вышел из своей палатки, потянулся, а затем упал, и странно кувыркаясь, покатился по склону к обрыву. Никто и  не  сообразил,  что происходит, как Лёва свалился в пропасть. Извлечь его не смогли и только на следующий год специально снаряженная экспедиция достала его тело, доставила в Москву.
Так выглядит семейное древо Лёвы:
       Лев Николаевич ПУЧКОВ +   Римма Николаевна КАМАНИНА
                к.т.н., 1932 – 1983                ?  - 1988
          Андрей, 1963      Екатерина,  1976 
          - Светлана
          - Лева
 

Марина, Миша,  Лёва, Римма и моя мама у Лукомских
По-видимому,  он погиб уже во время падения. Его тело застряло в расщелине между двумя вертикально стоящими скалами. Только на следующий год удалось достать тело Левы, и он был захоронен  вместе с матерью на Новодевичьем клад-бище. В годовщину его смерти мы почти всей семьей были у Риммы и помянули Лёву хорошей рюмкой доброго вина.

 Мир памяти твоей, брат мой!

Теперь о Лене. После Архангельска Лена училась в Мос-ковском медицинском институте. Кажется, на четвертом курсе вышла замуж за сына Архангельского областного начальника  своего сокурсника Юрия Седричева. Но брак был недолгим. Родители Юрия рассчитывали, что, женив сына на дочери круп-ного московского ученого, профессора,  они обеспечат ему  без-бедную жизнь. Но вскоре  после  рождения сына Саши они поня-ли, что им ничего «не светит». И тут брак распался.
Окончив институт, она начала работать в НИИ Гемма-тологии и посвятила свою деятельность изучению свойств человеческой крови. Успешно  защитила кандидатскую диссер-тацию. После защиты продолжала работать в своем НИИ. Много и очень внимательно контролировала Рахиль ее работу. Она оказывала ей не только консультативную, но и чисто материн-скую помощь, помогла ей защитить диссертацию.

                Леночка

Вот ее семейное древо:

Елена Николаевна ПУЧКОВА +
к. м. н., 1938 – 2006
Юрий СЕДРИЧЕВ
Александр Седричев (Воробьев), к. э. н., 1961

Елена Николаевна ПУЧКОВА  +  Геннадий Васильевич   
ВОРОБЬЕВ
                Максим Воробьев, 1969

Долгое время Леночка была одна. Потом сошлась, а затем  и  вышла  замуж  за  сотрудника  своего НИИ Геннадия Воробьева. У них родился сын Максим.
Но, как известно, дети вырастают. Саша окончил школу, институт и пошел по экономической линии. Защитил канди-датскую диссертацию, женился, родил дочь, развелся. Погрузил-ся в науку – здесь он весь в деда.  Когда  он  занят  наукой,  то  для  него  ничего  не существует. В первые годы перестройки я пригласил его в свою фирму на должность консультанта по экономике. Сделал это, чтобы поддержать парня, оказавшегося некоторое время  в затруднительном  материальном   положе-нии. Спустя несколько месяцев Саша нашел достойную работу и ушел от меня. С тех пор мы с ним не встречались.
О Максиме знаю мало. Лена говорила,  что он  окончил школу, институт и начал работать в московском предста-вительстве немецкой фирмы. Однако есть Интернет и кое-что я в нем нашел. Все прочие детали его существования обычны. Женат и недавно родил сына. Жена его очаровательная Оля, и Максим познакомил меня со всей ее семьей Дзыбик – с Леной и Мамой.   Я просто был очарован ими и рад, что в мире есть еще такие семьи. Максим доволен, а я дволен судьбой Максима и всей его новой родни. Таковы мои скудные сведения об этой ветви нашей семьи. У меня сохранились фотографии Николая Васильевича, Гиндочки, Лёвы и Лены. Фотографии делались мною в разное время и по разным поводам, то на семейной вечеринке, то других встречах. Сделал я и фотографию памятника, который установили на могиле Гиндочки Голодец, Николая Васильевича Пучкова и их детей Лёвы и Лены, а также и Петра Васильевича Пучкова на Новодевичьем кладбище в Москве. Это особенное кладбище, так там хоронят только выдающихся деятелей политики, искусства, военачальников, докторов и др. Там могилы А.П. Чехова, Собинова, Шаляпина и др. Там же захоронены Л. Утесов, К. Шульженко, В. Шукшин, В. Маяковский, С. Аллилуева, В. Сталин, семья А. Микояна, Н. Хрущева. Такое вот кладбище! Теперь читайте о Максиме.
 

            Памятник Пучковым
     Да  будет им всем Земля пухом!
           Соня  ВЕДЕВА (ГОЛОДЕЦ)
Не могу ничего рассказать о детстве Сони в Озаричах. Но в 16 лет она приехала в Москву и поселилась у нас. Она много занималась мною, хотя училась в медицинском училище. Это был добрый и покладистый человек. Когда она бывала в доме, то никогда не возникали конфликты между мамой и дядей Мишей. Когда она окончила второй курс, ее направили на практику в какой-то городок в Московской области, кажется в Высоковск,  город  ткачей.  Она взяла меня с собой. Как сейчас помню, мы ехали сначала в поезде от Москвы до большой станции, а затем пересели на  узкоколейку и приехали к месту назначения.  Поселились в заводском общежитии. На другой или третий день, Соня пришла из поликлиники и принесла кулек леденцов, которые ей дали в пайке вместо сахара. Когда на следующий день Соня ушла в поликлинику,  я  стал угощать соседских ребятишек нашего  коридора  этими леденцами. При этом сам их нещадно истреблял. К вечеру у меня разболелись зубы. Соня, вернувшись с работы, пыталась помочь мне,  но ни отвар шалфея,  ни полоскания не помогали. Я орал как оглашенный. Не знаю уж как, но ей удалось дозвониться до Москвы. Несколько часов спустя за мной приехал дядя Миша.   Где-то в 1929 году Соня вышла замуж.
         

Соня ГОЛОДЕЦ и Федор Митрофанович ВЕДЕВ
. С замужеством Сони получилось так. Еще занимаясь в медицинском училище, она с подругой пошла в Колонный зал Дома Союзов на концерт. Там они встретили молодых лейте-нантов слушателей военно-инженерной академии. Видимо любовь пришла к ним всем с «первого взгляда». После концерта Соня не пришла домой ночевать. Все страшно переполошились. Как же, исчезла девушка! Особенно был деятелен дядя Миша (мой отчим). Он звонил в милицию, искал по приемным покоям городских больниц, но нигде не обнаружил ее следа. Короче, ночь у нас прошла в тревоге.  На следующий день, это был выходной, я около 4 часов дня играл возле нашего подъезда и вдруг увидел Соню, которая шла под руку с лейтенантом. Я моментально влетел в квартиру и объявил:
- Соня нашлась, она идет под руку с командиром.
Через  несколько  минут вошла Соня  и познакомила нас со своим избранником. Это был Федор Митрофанович Ведев, в семье его стали называть просто Федя. С собой молодая чета принесла бутылку вина и патефон с пластинками. Так я впервые услышал итальянского тенора Карузо. Я крутил патефон, взрос-лые пили чай и беседовали, а в комнате звучали модные в то время песни: «У самовара я и моя Маша», «У окошка» и другие.
Федор Митрофанович с Соней стали жить в общежитии  академии, которое оказалось очень близко от нас. Я несколько раз бывал у них, всегда крутил патефон и, наслушавшись песен, убегал домой. Прошел год, Соня родила Леньку (1930). Вскоре им дали комнатку в Лефортовском  студенческом  городке.  Соня часто просила меня в свободное время приезжать и заниматься с Ленькой.  Я охотно играл с малышом, следил за ним, кормил, менял пеленки, а затем и штанишки. Ленька рос спокойным радостным мальцом.
Примерно в 1935, Федя окончил академию  и  был  нап-равлен в распоряжение Дальневосточной армии. Перед отъез-дом Соня с Леней приехали к родителям в Озаричи. Я их встретил у поезда в Холодниках, привез в местечко, а спустя неделю отвез в Калинковичи и посадил на поезд. На дальнем Востоке (видимо в Хабаровске), Соня закончила мединститут и стала врачом-педиатром. Потом судьба отправила их на Сахалин.  Они поселились в Охе.
Я предполагаю, что у дяди Феди в 1937-38 годах могли быть неприятности связанные с репрессированными братьями Сони. Никто  об  этом  мне  не  говорил, но к началу 1940 года дядя Федя демобилизовался из армии и перешел на инженерную работу. 
Вот так выглядит их семейное древо:
Софья Григорьевна Голодец   +   Федор Митрофанович Ведев
      1912-1985, засл. врач                1900-1979, засл. строитель
Леонид Федорович Ведев         +  Светлана
   1930, капитан 1 ранга
Алексей Ведев
                Дмитрий Ведев
Он был довольно известной личностью, потому что, когда меня призвали в армию и дали справку о том, что моя семья имеет право на льготы, я ее выслал по адресу «Сахалин, Оха, Поликлиика Ведевой». Представьте себе, письмо нашло адресата, а справка сначала была переслана Гиндочке, а от нее спустя годы, вернулась ко мне. Она у меня сохранилась.
После  Охи  Ведевы  жили  в  Хабаровске. Там  вырос Леня, окончил  школу. Были  какие-то сложности  с его учебой, но детали мне не известны. Когда пришло время нести воинскую службу, он поступил в Военно-юридический институт. По окон-чании института его оставили на Тихоокеанском флоте, затем он служил на Северном флоте и, отслужив полный календарный срок, вышел в отставку капитаном 1 ранга.
В пятидесятые годы Федор Митрофанович был пере-веден  в Москву  и  начал  работать  в  Минстрое. Он был чле-ном коллегии Минстроя в ранге заместителя министра. Ему вы-делили  квартиру на Фрунзенской  набережной   Москва – реки.   Хорошая  двухкомнатная квартира в новом доме.
      

Лёня с Иришкой                Лёня и я
Соня начала работать в Русаковской детской больнице. Её труд был оценен довольно высоко и ей,  незадолго  до  ухода  на пенсию, прис-воили звание «Заслуженный врач».
Летом 1956 года мы с детьми были в Москве у мамы. Помню, как всей семьей приехали к Ведевым. Они очень вни-мательно отнеслись к моей «поросли», а гостивший у них в это время Лёня сфотографировался с моей Иришкой. Лёня служил в чине капитан-лейтенанта на Северном флоте. Ходил в дальние походы на подводной лодке, служба его шла отлично.
         В середине 60-х годов Леня женился на Светлане, с которой познакомился и подружился в подмосковном санатории, где обе семьи Лёни и Светланы, отдыхали одновременно. Эта дивная женщина родила ему двух парней – Алексея и Димку, о которых Соня всегда рассказывала с восторгом. Но кое-что я узнал и по Интернету.
 

Дмитрий Ведев родился 2 февраля 1964 года в Москве.
Окончил Географический факультет МГУ (специальность — океанология). Затем учился в аспирантуре Инсти-тута водных проблем АН СССР, в 1992 году стал кандидатом техни-ческих наук.В 1991–1993 гг. Дмитрий Ведев работал в Научно-координаци-онном центре «Каспий» РАН. В 1993 году пришел в компанию «АйТи». Работал на различных должностях: руководитель проекта, руководитель отдела информации и связей с общественностью. С июля 2001 года по настоящее время г-н Ведев является директором по маркетингу компании «АйТи». Дмитрий женат, воспитывает сына. Увлекается литературой, автомо-бильными путешествиями.
Я мало знаю о жизни и работе Лёни, поэтому ограничусь этими строчками.
Зимой 1979-80 года дядя Федя отдыхал в подмосковном  санатории Кратово и там у него случился инфаркт. Похоронили его на Востряковском кладбище. Он первый проторил дорогу на это кладбище.
К концу жизни Соня мучилась с глазами. У нее сильно упало зрение. Она переживала  свое  вдовство очень достойно  и всегда тепло говорила о Феде, о жизни, прожитой с ним, вспо-минала разные моменты и эпизоды богатой событиями жизни. Соня скончалась в 1985 году и похоронена рядом с мужем.
Каждый раз, когда мы с женой  приходим на кладбище, то не забываем посетить их могилу.
Спите спокойно добрые и достойные люди. Мы помним и свято храним память о вас.

     Самуил ГОЛОДЕЦ

Об Озаричском  детстве Самуила (Шмулика) я рассказывал выше. У нас в квартире он появился пред-положительно в 1927 году. Сначала он зашел в 78 квартиру, где квартировали Миша и Бонька, потом к нам в 46. Был вечер, я лежал в кровати, готовясь ко сну. Пришел Самуил и где мой сон… Пока мама и Самуил беседовали за столом, я вскочил с кровати и лихорадочно стал одеваться, но, как назло,  попадал  ногами  в одну штанину. Наконец,  управившись со штанишками, я  подбежал к моему кумиру. Он приехал в Москву навсегда,  и будет жить в 78 квартире. Вот радость! 
Самуил постуил в 13-ю школу и довольно скоро завоевал симпатии  преподавателей своей старательностью и стремле-нием к учебе.
Позже, когда я учился в той же школе, учитель геогра-фии Владимир Петрович Беляев однажды спросил меня:  «Не является ли  Шмулик   Голодец мне родственником?», я гордо ответил, что он мамин брат  (до 16 лет я учился под фамилией Голодец). Владимир Петрович добавил: «Он был прекрасным учеником». С появлением Самуила жизнь моя пошла более спокойно. Он предупредил задир в нашем круглом дворе и самого главного из них, Солю (Соломона), что если кто обидит маленького Яшу, то будет иметь дело с ним. Одевался он скромно по моде тех лет, темные брюки, защитная гимнастерка военного образца (юнгштурмовка), подпоясанная  широким ремнем с портупеей, а на груди кимовский (комсомольский) значок.

 
 
Самуил  и Светлана Федорова 1945 г.

Тогда Самуил казался мне идеалом молодого человека. Долгие годы я в разных ситуациях примерял на себя «одежду» Самуила. Думал, а как бы он поступил в той или иной ситуации. Его авторитет был весом для меня и являлся как бы мерилом всех моих поступков. В 1930? году грянул конфликт на КВЖД, и Самуил по комсомольскому призыву уходит в армию. Его направляют служить в пограничные войска на Дальний Восток. С тех пор сохранилась фотография,  на которой  он сидит на стуле в шинели, в буденовке и держит руку на эфесе сабли.  Он  служит  успешно,  в  1934?  году его переводят в Петропавловск на Камчатке. Он служит в органах ОГПУ. А затем увольняется из органов и работает инструктором обкома комсомола. Там же он женился на Нине Васильевне Трениной, которая тоже работала в обкоме комсомола. Они были вместе, были рядом, а отсюда их брак, ничего другого быть не могло.
Помню их возвращение в Москву из Петропавловска. Сначала Самуила, а через некоторое время Нины. Он в черном кожаном пальто, в военной гимнастерке, в сапогах. Нина в зимнем пальто, в красивом шелковом платье. С ними годовалый  Борька.
   Самуил после войны

  Так смотрится семейное древо Самуила:

Самуил Григорьевич ГОЛОДЕЦ + Нина Васильевна ТРЕНИНА
Борис ГОЛОДЕЦ

Самуил Григорьевич ГОЛОДЕЦ + Светлана Федоровна
ФЕДОРОВА
          Григорий ГОЛОДЕЦ

Самуил Григорьевич ГОЛОДЕЦ + Алла Яковлевна РОТМИСТРОВА
         Яков РОТМИСТРОВ

Пожалуй, самое время остановиться на некоторых деталях его возвращения.
  После ареста его братьев Моисея,  Беньямина и сестры Симы  ему  видимо тоже  «светила»  камера. Сохранившиеся друзья в  органах, и, в частности его большой друг  Балкус, намекнули, что пора, брат, тебе потихоньку смыться. Здесь начинается авантютюра. Под  видом  спецкурьера  его сажают на грузовое судно, запирают одного в каюте, он прибывает в Хабаровск, берет билет и тихо поездом приезжает в Москву.  Его  забыли,  или  сделали  вид,  что о нем забыли!   Вскоре  к нему приезжает Нина с Борькой. Самуил поступает на курсы бухгалтеров и одновременно экстерном  сдает  экзамены за 8-10 классы средней школы. Блестяще сдав вступительные экзамены в медицинский институт, он становится студентом.
Начало войны он встретил студентом 2 курса. Он на обо-ронных работах. Самое трудное время выпало на его долю в октябре 1941 года. Иосиф Ильич Лукомский (муж Рахили) был зачислен врачом в партизанский отряд особого назначения и со дня на день должен уйти за  линию  фронта.  Получив  это  назначение в отряд, в 78-й квартире сидели три друга  и  горевали о  несчастной године,  пришедшей  к нам от  фашис-тов. Выпили, как водится, по рюмочке-другой. Тепло простились друг с другом и разошлись. Скоро Иосиф ушел  в  отряд,  Нико-лай Васильевич  и  Самуил эвакуировались  со своими инсти-тутами в Сибирь.
В эвакуации Самуил  сдружился   со  Светланой  Федо-ровой, студенткой его группы, о  чем я рассказал выше. Вер-нувшись из эвакуации в 1943 году, он продолжал учиться в институте, и по его окончанию в 1944 году был призван в армию. Его направили врачом летного подразделения, дислоциро-вавшегося  в   Румынии.  Я  же  в  это время служил в Ленин-граде и в одном из писем к нему написал следующие строчки:
«Дорогой мой! Ты в далеком крае
На чужой не русской стороне.
Пишешь, письма редко получаю,
А совсем не часто пишешь мне.
В час, когда поют у нас метели
И на стеклах выведен узор
Вам нельзя понежиться в постели:
Вы ведь наш передовой дозор».
После демобилизации он разменял комнату в 78-й квартире на две комнаты в Даевом переулке и переехал в них. Меньшую он уступил Нине, с которой жила ее мать и двое детей – его Борька, и Нинин Юрка. Как они уживались, не знаю, но прожили они в такой «коммуналке» довольно долго. Здесь у него со Светланой родился Гриша, которого он так назвал в память  об  отце – Гилере. Гриша  носит  фамилию Голодец  и на сегод-няшний день является единственным, как и его сыновья, кто сохранил нашу родовую фамилию. Однако Гриша крестился и тем прекратил еврейское продолжение нашего рода. Больше НАШИХ Голодцов нет!

Самуил, Светлана и Гриша в Гуда-утах. 1956 г

Самуил специали-зировался в гине-кологии и был наз-начен главным врачом родильно-го дома. Беспо-койный по натуре, горячий по характеру, он стремился во всем быть лучшим. Скоро роддом, где «командовал» Самуил становится лучшим в районе, а затем одним из лучших Москвы. По совету Рахили он собирает материал и защищает кандидатскую диссертацию.
В последние рабочие  годы  он работал заведующим службой родовспоможения Москвы и на этом поприще проявил себя образцовым работником.


Примерно в 1946 году  он  сближается  с  врачом   своей больницы замечательным хирургом Аллой (Анной) Ротмистровой, возникает не только деловой, но и любовный, альянс и в итоге Самул уходит к Алле, а Светлана остается с сыном  Гришей.

Алла (Анна) Ротмистрова

 В  течение  всей  своей жизни Самуил  очень трепетно относился к  Грише, совершенно игнорируя своего первенца Бори-са, а затем и родившегося у Аллы – Яшу, которому он даже отказался дать свое отчество и фамилию. Только сейчас, под занавес жизни, он стал более тепло  относиться к нему,  так как генетический аннализ подтвердил его отцовство.
Характеризуя Аллу, я бы мог  сказать о ней очень много хорошего. Превосходный хирург-гинеколог, отзывчивый и добрый человек, обязательная и справедливая по натуре, она была добрым моим товарищем до самой своей смерти 18 июня 1889 года. Похоронили ее на кладбище Донского крематория в семейную могилу. Перед смертью Алла очень тяжело болела на протяжении нескольких месяцев. За нею требовался тща-тельный уход, а последние недели она вообще не вставала с постели. Это очень удручало Самуила и он за полгода до ее смерти уехал из Валентиновки, где они жили на даче, в их московскую квартиру.
Когда нам с Люсей удается, мы стараемся навещать ее могилу. Если же нам выпадает свободный воскресный день (в Москве), мы стараемся съездить к Ирине в Валентиновку, где она постоянно живет вместе с мужем Валерием.
После кончины Аллы он остался один, как перст. Гриша же приезжает к отцу только тогда, когда ему нужны деньги, и он бессовестно очищает кошелек Самуила.
От первого мужа у Аллы была еще дочь Ирина, с которой,  в силу разности потенциалов их характеров, у Самуила не сложились отношения. Я не буду здесь вдаваться во все перипетии этой семейной жизни, но скажу, что с Аллой, также как  и с ее детьми, лично у меня были самые дружеские отно-шения, которые я поддерживаю до сих пор.
Самуилу много лет, он  плохо  видит, уже перешагнул  90-летий  рубеж. За ним одно время присматривала нанятая Алиной внучкой Леной женщина, а затем заботы о нем при-нимает на себя Яша. У него изредка бывает Гриша. Порой Гриша на праздники забирает Самуила к себе.  Иногда  Самуил совершает походы в благотворительную столовую, где его потчуют бесплатным обедом. Но это всегда вызывает бурный протест его детей и особенно Иры.
Надо сказать, что Борис Голодец, первенец Самуила, окончил МГУ и аспирантуру, получил звание кандидата наук, заведовал лабораторией. Когда перед его командировкой за рубеж потребовались некоторые сведения об отце, то Самуил довольно грубо ему отказал. Он умер от инфаркта где-то в середине 80-х годов. Также в 90-х годах умер и Юра сын Нины, которого она родила в войну. Пусть земля будет им пухом.
Я  не  буду  описывать  житье – бытье Самуиловых детей Гриши и Яши. Я знаю об этом не достаточно полно, чтобы рассказывать об их жизни в этом повествовании. Знаю только, что Гриша разошелся с первой женой, от которой у него было два сына, женился вторично и крестился.
Про жизнь Яши знаю очень мало, а фантазировать на семейном фронте, не имею ни права, ни желания. Правда, иногда я встречаюсь с Яшей, у его сестры Ирины Ротмистровой на даче в Валентиновке под Москвой. Яша высок ростом, плотного сложения, у него выразительное лицо и красивые глаза. Он окончил Институт нефти и газа им. Губкина. Работает на крупной руководящей работе. Является Генеральным директором одного из поздразделений «Мосэнерго» и ему присвоено звание «Почетный энергетик Москвы». Доволен, ведь у него прекрасные дочери, хотя с первой женой Ириной он разошелся.  Но характер у него жестковат! Пожалуй, можно ска-зать, весь в Самуила! Он часто навещает свою сестру Ирину в Валентиновке, но в свободное время уезжает на свою собст-венную дачу, куда то «к черту на куличики».
30 августа 2006 года я приезжал к Самуилу. Он одряхлел и практически ослеп и почти оглох. Возраст 92 года говорит сам за себя. Мы беседовали более часу. Я читал ему отрывки из этой книги. Расставаясь, он просил не забывать его. Посетил я его в госпитале осенью 2006 года. Приехали мы  втроем – муж Леночки Пучковой, которая которая недавно скончалась -  Геннадий Воробьев скончалась, их сын Максим и я. Самуил совсем одряхлел. Узнав о кончине Лены он заплакал и горько запричитал.
Естественно, что я забыть его не сумею, ведь столько радостного и счастливого было связано с ним, с его судьбой. Всю мою жизнь он был для меня эталоном порядочного человека, тем горше разочарование в нем.

    Рахиль ГОЛОДЕЦ
Рахиль самая младшая и потому наиболее любимая в семье. С самого рождения ее тщательно опекают старшие братья и сестры, она любимица и надежда отца. Кроме того, что я писал выше о ее жизни в Озаричах мне нечего добавить. Она  дружила больше с  Беттей,  когда  та бывала в Озаричах, но я эти моменты помню очень смутно, так как в большинстве случаев они оставляли меня в стороне.

      

Рахиль ГОЛОДЕЦ и Иосиф Ильич ЛУКОМСКИЙ

Помню, как Рахиль пела песни на идиш. Особенно мне нравилась песенка про птичку и про записку от любимого, которую эта птичка ей принесла. В моей памяти сохранилось только несколько строк этой немудреной песенки:
Их гейаруйсет фун ганку
Ди штетеле бакукун.
Кум цуфлиен а клейне фейгеле…
Зи варфт а руйсет а клейне бривеле…
Вот и все об этой песне. Больше я  эту песенку никогда и ни от кого не слышал.
Окончив школу в Озаричах, Рахиль переезжает в Москву и живет в Мишиной квартире.
Мне почему-то кажется, что Рахиль училась в  ФЗУ (надо было наработать рабочий стаж), и однажды ее поставили ста-ночницей на   Промышленной выставке   в  Парке  им. Горького. Я пару раз был в ее павильоне, только для  того,  чтобы пос-мотреть на нее и как ловко она управляет станком. В синем рабочем комбинезоне, в белой блузочке с короткими рукавами, повязанная красной косынкой, она была очаровательна.
В юности Рахиль была царственно красива. Припоминаю такой эпизод. Однажды Рахиль пошла в нашу булочную ото-варивать хлебные карточки. Ей надо было переходить трам-вайные пути. Когда она начала переходить улицу, то вагонно-вожатый шедшего навстречу трамвая остановил вагон и ждал пока Рахиль перейдет на другую сторону улицы. После чего позвонил пару раз и поехал дальше. Неслыханно!
Вообще папа Миша очень волновался за Рахиль. Каждый раз, когда ей надо было задержаться в институте, он выходил на трамвайную остановку, дожидался ее приезда и провожал в 78-ю квартиру.
Рахиль поступает учиться во 2-й Московский медицин-ский институт. На летние каниикулы всегда приезжает в Озаричи. Это служит сигналом к сбору на нашем праздничном крыльце ее подруг и их ухажеров. Пели песни, делились впе-чатлениями, прохаживались по тесовым мосткам главной улицы. Рядом с Рахилью ее верный «чичероне»   Боря Лифшиц.
Шло время. Узнав, что Рахиль поступила во Второй Мос-ковский  медицинский институт, Борис тоже  поступил в Минский  медицинский институт.. С началом войны Борис на фронте, он работает в полевых госпиталях. После демобилизации воз-вращается в Озаричи,  но  скоро переезжает в Калинковичи, где назначается  Главным врачом городской больницы. 
С приездом Рахили жизнь в 78-й квартире забурлила. Вокруг Рахили собирается талантливая еврейская молодежь. Здесь кругленький и веселый Фоля (Рафаил), Сара, Люба  и другие девочки и парни. Они вместе занимаются, делятся впечатлениями о прочитанных книгах, увиденных кинофильмах. Я, конечно,  верчусь около них. Помнится, что они любили читать одно шуточное стихотворение:
Моя дорогая не блещет красою,
Ни милой улыбкой, ни дымной косою,
Невзрачное платье мышиного цвета
Она не снимает от лета до лета.
Неловко признаться, но все  же не скрою,
Я сам дорогую купаю и мою.
Я с милой одежду снимаю несмело,
Чтоб видеть скорей обнаженное тело,
Примкнуть к нему страстно, нежно, ласкаясь,
Прижаться к горячей, порой обжигаясь,
К тебе дорогой и единственной в мире,
Моя дорогая, картошка в мундире!
Кажется, что я ничего не напутал.
Однажды, будучи на последнем курсе и  наслушавшись лекций ассистента Лукомского о гипнозе, вся компания решила провести на мне эксперимент. Меня усадили у стены на стул. Велели закрыть глаза и монотонным голосом стати мне вну-шать, что я засыпаю, засыпаю, засыпаю,… заснул. Затем, как бы, повинуясь воле гипнотизера, я поднимаюсь со стула и по команде начинаю подниматься по лестнице. Я  старательно и высоко поднимаю ноги, сгибая их в колене, и осторожно опускаю на «ступеньку». Еще, еще, стоп! Потом спуск. Затем я открываю свои глаза и говорю «ПРИЕХАЛИ».
У новоявленных гипнотизеров от неожиданности  отва-лились челюсти, широко открылись глаза, а затем раздался такой заливистый хохот, который я, пожалуй, больше никогда не слышал. А потом Рахиль вышла замуж за Иосифа Ильича Лукомского, работавшим врачом в Соловьевской психиат-рической больнице, где  им  выделили маленькую комнатку в коммунальной квартире служащих. Комнатка была крошечной метров 12-16, но там были кровать, стол и стулья, какие-то еще вещи, без которых нельзя было жить. Даже вешалка и старый комод.
Когда пришло время Рахили рожать, в Москву приехал из Озаричей папа Гилер. Из роддома Рахиль привезли на Ново-Басманную в 78 квартиру. Прибежал и я. Тут случился казус. Вскоре после возвращения домой у нее поднялась температура. Положение стало серьезным. Вызвали знакомого врача, он вы-писал ряд лекарств, и я тотчас слетал в аптеку. Потом Рахиль попросила меня съездить к ним на Донскую улицу. Она рас-сказала: где  и  в каком  ящике  лежит лекарство, точно написала его название. Я ринулся исполнять ее просьбу. Было холодно,  зима. Я  влез в валенки и полетел. Сначала на метро до Парка культуры им. Горького, а затем на трамвае до Хавско-Шабо-ловского переулка. Быстро вбежал в дом, пронесся мимо удивленных жильцов прямо в комнату, нашел лекарство и скорей назад. К  счастью,  все  окончилось благополучно. Потом мне показали младенца, которого на семейном совете решили назвать Мишей в честь дяди. 
Вот семейное древо Рахиль ГОЛОДЕЦ:
   Рахиль Григорьевна ГОЛОДЕЦ +  Иосиф Ильич ЛУКОМСКИЙ
д.м.н., профессор д.м.н., профессор
       Миша Лукомский, к.м.н. -
       Марина Лукомская, д. м. (Сорбонна), проф., -  сын Янис
И хотя  я  старше Миши на много лет, у нас всю жизнь сохраняются не просто родственные, а скорее братские связи.
К 70-летию со дня рождения Рахили Журнал невропа-тологии и психиатрии имени С.С. Корсакова опубликовал такое поздравление (том 87, вып. 3, 1987, М.:).
«В апреле 1986 года исполнилось 70 лет со дня рождения и 45 лет врачебной и научно-исследовательской деятельности видного советского психиатра-клинициста профессора Рахили Григорьевны Голодец.   
Р.Г. Голодец окончила 2-й  Московский медицинский инсти-тут. Начатая затем учеба в аспирантуре была прервана Великой Отечественной войной, с первых дней которой Р.Г. Голодец рабо-тала в специализированном госпитале, а затем в соответствующих отделениях, организованных на базе московских психиатрических больниц им. С.П. Кащенко и П.Б. Ганнушкина…
…Обширный материал наблюдений военных лет над последствиями боевой черепно-мозговой травмы получил отражение в ее кандидатской диссертации, успешно защищенной ею в 1944 г. Психопатологическому изучению травматических поражений мозга, соматических, сосудистых и других  заболеваний   экзогенно-органи-ческой   природы   были  посвящены дальнейшие работы Р.Г. Голодец. Много внимания  ею уделялось лечению психозов, особенно острых, резистентных и осложненных форм психической патологии, про-филактике психических расстройств. Особое место в исследованиях Р.Г. Голодец занимают работы, посвященные нервнопсихическим нарушениям вследствие профессиональных вредностей. В этой области была выполнена и защищенная  ею в 1964 г. докторская диссертация.
В последние годы Р.Г. Голодец много времени уделяет изучению нового раздела клинической психиатрии, относящейся к психопатологии клинической смерти и оживления организма. Этот важнейший аспект исследований нашел отражение в  ряде  ее  пуб-ликаций и диссертационных работ, выполненных под ее руко-водством. Необходимо отметить и роль исследований Р.Г. Голодец и ее учеников в углублении представлений и клинике и феноменологии эпилептических психозов, отдаленных последствий черепно-мозго-вой травмы и других заболеваний экзогенно-органической природы на этапах и их течения.
Р.Г. Голодец – автор более 200 работ. Под ее руководством подготовлены и защищены 25 кандидатских и 3   докторских   дис-сертации.  Она постоянно оказывает научно- консультативную и лечебно-диагностическую помощь при выполнении многих разра-боток ряду научных коллективов и руководителям кафедр психи-атрии, а также лечебных учреждений, среди которых немало ее учеников…
Талантливый  педагог  и воспитатель,  блестящий  клиницист,  она пользуется особой  любовью научной моло-дежи и врачей, для которых огромный  интерес представля-
юе  ее  лекции и клинические разборы».
А теперь по порядку о семье Лукомских.
Иосиф был из прославленной и широко известной меди-цинской семьи. В их роду популярные стоматологи и хирурги, терапевты. Иосиф был широко образован, начитан, знал огром-ное количество стихотворений разных поэтов. У него всегда к случаю находился пикантный анекдот или историческая шутка.  Вообще, Иосиф Ильич Лукомский был очень приятный собе-седник и располагающий к  себе  человек. В число его друзей входили известные в те дни люди, такие как  певцы Михаил Алекандрович и Лаут из  Краснознаменного ансамбля Алексан-дрова, известные эстрадные артисты. Он пользовался уваже-нием и в институте на кафедре психиатрии и в больнице им. Соловьева, где он работал.
 

Рахиль, Миша и моя Мама
   С началом войны, в тревожные октябрьские дни 1941 года, он был вызван в Ленинский райком партии, где ему предложили войти в состав партизанского отряда особого назначения. Вот, что я написал о нем в Книге памяти «И помнит мир спасенный» (Хайфа, Израиль, 2003):

«Муж маминой сестры Иосиф Ильич Лукомский, профессор, доктор медицинских наук,  крупнейший специа-лист-психиатр, в 1941 году был главным врачом Соловьевской больницы в Москве. Веселый, начитанный, широко обра-зованный человек, очень общительный по своему характеру, Иосиф Ильич был всеобщим любимцем. С началом войны он был вызван  в  Ленинский  райком  ВКП (б),  где   ему пред-ложили вступить в партизанский отряд особого назначения. Враг приближался к столице, и в сентябре 1941 года положение стало угрожающим, тогда и сформировали этот отряд для борьбы с фашистами в окрестностях столицы. Несколько месяцев Иосиф Ильич провел в партизанском отряде. Было все – и ночные атаки, и подрыв железных дорог, и уничтожение небольших фашистских гарнизонов. Но главной задачей отряда был сбор данных о расположении немецких сил. Иосиф Ильич участвовал в ряде операций, а главным его делом было оказание медицинской помощи раненым и заболевшим бойцам. Он успешно справился с задачей.  По характеру живой и общительный, Иосиф Ильич пользовался уважением и любовью партизан. В редкие минуты отдыха, он читал стихи разных поэтов, рассказывал забавные истории из своей врачебной практики. Это успо-каивало в тревожной  обстановке  в   тылу  врага и   помогало   расслабиться, отдохнуть, набраться сил для дальнейшего похода. После окончания войны многие бывшие партизаны при  необходимости обращались к нему за медицинской помощью. И никогда они не знали отказа. В 1942 году его отозвали из отряда, и он возглавил один из крупнейших военных госпиталей в Москве. Так главным врачом военного госпиталя Иосиф Ильич служил до 1946 года. После  демобилизации  из  армии  он  снова  был главным врачом Соловьевской больницы. Награды его скромны: медаль «За трудовую доблесть» и юбилейные медали. В период печального «дела врачей» он был вынужден уехать из Москвы в Архангельск и возглавить там кафедру психиатрии.
Иосиф был одним из лучших в стране врачей-психиатров, профессор, доктор медицинских наук он неизменно пользовался заслуженным  уважением  коллег  по работе. Его очень любили друзья и знакомые. Вместе с женой Рахиль Григорьевной Голодец,  тоже профессором и доктором медицинских наук, психиатром, они вырастили достойную смену: сын Михаил Иосифович Лукомский, кандидат медицин-ских наук, психотерапевт, работает в неврологическом отделении госпиталя им. Бурденко в Москве, дочь – Марина Иосифовна Лукомская несколько лет живет в Париже. Она тоже врач-психиатр, доктор медицины (защитилась в Сорбонне). Ее сын – Янис, закончил Сорбонну и является менеджером в крупной юридической фирме.
В 1980 году вышла документальная повесть Владимира Набатчикова «…Особого назначения»: М.: ДОСААФ, 1980.- 224 с., ил. В ней среди описания прочих боевых будней Отряда особого назначения есть теплые страницы о докторе Лукомском.
«…от дальних изб к ним бежал красноармеец.
- Кто командир? – кричал он.- Есть сестры, врачи? Надо помочь! У нас раненные в окопах. Помощь нужна срочно!
Лукомский, едва взглянув на Моисеева (командира отряда), без слов поняв приказ, рванулся за бойцом. За ним кинулась медсестра Ольга Соймонова. Иосиф Ильич, перекинув большую сумку через плечо, неловко вскидывая длинные ноги, бежал огородами, за ним, не отставая, следовала Ольга. За несколько метров до окопов они бросились на землю и из насквозь, задернутой дымом полосы тащили на шинелях и палатках раненных и убитых. Потом Порфирий Семенович (Лямин) рассказывал: у самых окопов их оглушил грохот разрывов. Все перемешалось. Пыль и дым застилал глаза. Лямин старался держаться поближе к Лукомскому, помогал ему тащить сумку. Но вот добрались до окопов, перевалили через бруствер. Рядом кто-то застонал. Лукомский бросился к засыпанному землей бойцу, руками разгребая ее. Вскоре подползла и Соймонова. Больше часа провели они в окопах, оказывая помощь раненым. Вернулись, почерневшие от грязи,  усталые»  (стр. 57-58).
Еще один небольшой отрывок:
Иосифу Ильичу приходилось трудно, но «…Именно душевное спокойствие, здоровье, оптимизм выручали доктора. Иосиф Ильич не мог похвастать крепким сложением, быстро уставал, двигаясь, с тяжелой ношей, по глубокому снегу… Но он не любил, когда это замечали. Порой, чувствуя, что силы на исходе, начинал тихонько напевать: «Когда б имел златые горы и реки полные вина…»  казалась нелепой, неуместной. Однажды, услышав, что доктор опять бурчит себе под нос, комиссар удивленно посмотрел на него, а Лукомский подмигнул, улыбнулся и, не прерывая мотивчика, пошел дальше…» (стр. 79).
В годы преследования врачей (дело «врачи-убийцы) Иосиф Ильич уехал в Архангельский медицинский институт и возглавил там кафедру психиатрии. А вот что я прочитал в Вестнике Архангельского мединститута.
«ИСТОРИЯ РАЗВИТИЯ ПСИХИАТРИЧЕСКОЙ СЛУЖБЫ НА СЕВЕРЕ» (из лекции профессора И.Д.Мура-товой)                Интернет
1950 по 1957 годы кафедрой психиатрии АГМИ заведовал д.м.н. профессор Иосиф Ильич Лукомский (1908 - 1981 г.) – представитель московской психиатрической школы, ученик выдающегося советского психиатра В. А. Гиляровского. Лукомский И.И., в 1932 году закончил Московский медицинский институт, до 1934 года работал врачом на новостройке «Уралмашстрой». В 1934 году был зачислен в аспирантуру на кафедру психиатрии 2-го Московского института, воз-главляемую профессором В. А. Гиляровским. По окончании аспирантуры (1937 г.) был оставлен ассистентом этой кафедры.
В первые же месяцы ВОВ (октябрь 1941 г.) И.И. Лукомский в качестве врача Первого Московского парти-занского отряда был заброшен во вражеский тыл. В ноябре 1941 года вступил в ряды КПСС. Этот период жизни И.И. Лукомкого описан в документальной повести В. Набатчикова «Особого назначения» М. 1980 г. С февраля 1942 года был начальником ряда госпиталей, в том числе челюстно-лицевого. После демобилизации в 1946 году стал одним из организаторов института психиатрии АМН СССР, а после его создания - зам. Директора по клинической части. В 1945 году И.И. Лукомский защитил кандидатскую диссертацию: «Психопатология клещевого энцефалита» - в Совете 2-го Московского медицинского института. В 1949 году им защищена докторская диссертация: «Психические изменения при огнестрельных повреждениях лица» в Ученом Совете ОКМ АМН г. Москва. В ученом звании профессора утвержден в июне 1952 года.
В дальнейшем круг научных интересов И.И. Лукомского был довольно широким: психозы органической и инток-сикационной природы, эндогенные психозы, алкоголизм, фармако- и психотерапия, патофизиологические основы пси-хических заболеваний. Имел более 80-ти печатных работ, из них - 2 монографии: «Психические изменения при клещевом энцефалите», издательство АМН, Москва 1948 год и «Маниакально-депрессивный психоз (клиника, патогенез, терапия)» М. 1964 год. Материалы докторской диссертации И.И. Лукомского, посвященные психическим изменениям при челюстно-лицевых ранениях использовались в  руководствах и учебниках для стоматологических факультетов.
И.И. Лукомский оставил заметный и светлый след в истории психиатрической службы в Архангельской области и кафедры психиатрии АГМИ. Прежде всего, в период заведования кафедрой психиатрии АГМИ И.И. Лукомским появилась самостоятельная психиатрическая служба в Архангельской области.

В  последние  годы жизни Иосиф Ильич очень тяжело бо-
лел, практически  не  выходил из дому. Но он  всегда  радовался  приходу знакомых, всегда рассказывал какую-нибудь интерес-ную историю из своей богатой  наблюдениями  жизни, иногда историисторический анекдот.
Умер Иосиф Ильич Лукомский в 1981 году  и похоронен в Москве на Востряковском кладбище. Когда я бываю на клад-бище, то не забываю посетить его могилу и возложить цветы к надгробью. В принципе все наши старики (ровесники), Федор Митрофанович, моя мама Сима и Иосиф Ильич ушли из жизни друг за другом с перерывом в полгода - год.
После отъезда Марины в Париж на стажировку, а затем на работу Рахиль стала прихварывать. Особенно досаждало сердце. Ей установили кардиостимулятор, который на первое время снял у нее мерцательную аритмию, но через некоторое время ей пришлось его менять. Кажется, беды на закате жизни постоянно преследовали ее. В 2001 году она сломала шейку бедра правой ноги, полтора года спустя – левой ноги. С этого момента она все время находилась в лежачем положении. Миша дважды госпитализировал ее, но потом она возвращалась домой. В последний раз мы виделись с нею в конце августа 2003 года. Она лежала в комнате в полубессознательном состоянии. На наш приход не отреагировала. Больно сжималось сердце, глядя на ее страдания. Однако здесь мы были бессильны. В пятницу 24 октября  2003  года  она  скончалась.  На ее похо-роны пришли почти все знавшие ее психиатры Москвы, были ее ученики: доктора и кандидаты медицинских наук, родные и близкие. На ее смерть откликнулись мои дети, проживающие в Нижнем Тагиле, а также ее племянницы живущие в Израиле. Её похоронили рядом с Иосифом Ильичем.

   Вечная память труженице, великомученице и страда-лице! Светлая им память моим дорогим и любимым!
Я написал стихотворение в память о моей дорогой тете-маме Рахили:
                СВЕЧА  РАХИЛИ
          Мне захотелось вдруг поговорить с Рахилью,
Уже почившей тетушкой моей,
Чтоб рассказать о том, как все мы жили,
С тех пор, когда ушла ты в мир иной.

Когда от нас ушла в тот мир навеки,
Оставив нам на память образ свой…
О, милая Рахиль! Ты всем была примером -
Для всех и матерью, и тетей и сестрой.

Твой подвиг жизни, твой полет орлиный
От девочки местечка до врача -
Для нас для всех пример неотразимый,
Ведь ты всегда во всем была права.
Мы сохраним на веки память сердца
О труженице.  Ты для нас бессмертна!
* * *
                Горит твоя еврейская свеча,
          На все века, прославив твое имя,
          Такое яркое, как ты была сама -
          Такая мудрая, красивая – богиня!
23 января 2005 г., Хайфа

       Все  время  ее болезни  почти неотступно рядом с нею находился Миша. Как он выдержал такую сумасшедшую пси-хическую нагрузку останется тайной. Я уже упоминал, что все годы своей жизни я тесно дружил с Мишей. При  необходимости,  и  такое  случалось нередко, он показывал меня лучшим врачам Главного Клинического госпиталя им. Бурденко, где он служил. Он отзывался на все просьбы о помощи. Миша обладает опре-деленым публицистическим даром. Его заметки на спортивные темы, печатают «Независимая газета», чаще  «Красная звезда».
Приятно знать, что есть у него такая отдушина как литература. Маринка стажировалась в Сорбонне (Париж) и там защитила докторскую диссертацию. Её сын от первого брака Янис тоже учился в Сорбоне и сейчас работает в крупной Фран-цузско-Российской фирме. Больше мне ничего о нем неизвест-но, а выдумывать не для чего. Я очень рад, что хоть у Маринки получилось все хорошо и замечательно. Она продолжает вековую медицинскую традицию врачей Лукомских – Голодцов, врачей психиатров. Хотя сейчас появилось много новых направлений в изучении болезней мозга,  много новейших средств диагностики и профилактики их. Думаю, что Маринка сумеет использовать весь этот арсенал. Удачи ей!






Маринка и Яник


5.  БАСМАННЫЕ УЛИЦЫ –
                УЛИЦЫ МОЕГО ДЕТСТВА
В моей памяти хорошо сохранился облик старой Мос-квы. Я хорошо помню извозчиков, как лихачей проносившихся с диким посвистом по середине мостовых, так и ломовых, в теле-гах которые были впряжены мощнейшие «Першероны». Помню я и старьевщиков, которые с подвыванием пели по дворам «старьем берем». Иногда у нас в круглом дворе появлялась ширма с Петрушкой и тут же из всех подъездов сбегалась дет-вора. Помню отличные бульвары «садового кольца», которые проходили по всем садовым улицам. Помню и знаменитый Сухаревский рынок и его «барахолку». Там можно было купить все. Вот такой феномен человеческой памяти.

 
 План  Новой(вверху) и Старой (диагональ) Басманных  улиц
Басманная слобода Находилась в северо-восточной части Москвы, в районе Старой Басманной улицы, за стенами Земляного города. Возникла в XVII в. По одной версии, была заселена дворцовыми ремесленниками, изготовлявшими бас-мы (оклады икон), по другой — пекарями, выпекавшими особый сорт хлеба — «басман». Жители Басманной слободы участ-вовали в восстании 1648 («Соляном бунте»). В конце XVII в. в северной части Басманной слободы были поселены офицеры петровских полков (так называемая Капитанская слобода). В XVIII в. слободской уклад исчезает, территория застраи-вается домами знати, военных, купцов. Название сохранилось в наименовании Старой Басманной и Новой Басманной улиц, Басманных переулка и тупика.
Новая Басманная улица (Материал из Википедии — свободной энциклопедии)
Новая Басма;нная улица (в XVII веке — Капитанская слобо-да) — улица в Центральном административном округе города Москвы. Разделяет Басманный и Красносельский районы. Проходит от Лермонтовской площади на Садовом кольце до площади Разгуляй. Нумерация домов ведётся от Лермонтовской площади. На Новую Басманную улицу выходят: с чётной стороны Басманный тупик, улица Александра Лукьянова; с нечётной стороны Красноворотский проезд, Басманный переулок, 1-й Басманный переулок.
Происхождение названия
• Историческое Капитанская слобода — по расквар-тированным здесь полкам иноземного строя XVII века
• Басманная — от басман, особого вида хлеба, постав-лявшегося в войска и ко двору. Есть также версия, что «басмили», то есть украшали рельефным штампом, не только хлебы, но и кожи, металические изделия, то есть в Басманной слободе могли жить ремесленники разных цехов.
История
Улица возникла не ранее 1640-х гг. Здесь жили иноземные офицеры организованых Петром I солдатских полков. Пётр ездил в Преображенское именно по Новой, а не по старой царской дороге, что шла по Покровке и Старой Басманной. Именно Петру припи-сывается авторство эскиза Петропавловской церкви, начатой постройкой в 1705 и завершённой вчерне в 1723 (задержка стро-ительства была вызвана петровским же запретом на каменные постройки в Москве, вышедшим в 1714): «в прошлом 1714 году по имянному царского величества указу и по данному собственной его величества руки рисунку, ведено нам нижепоименованным, старосте с приходскими людьми, построить (церковь) за Мясницкими воро-тами, за Земляным городом, что в Капитанской и Ново-Басманной слободе, которая и прежде в том месте была ж, во имя св. ап. Петра и Павла» — Сенату доношение, 1717 года, опубликовано И. Е. Забелиным. После перевода столицы в Петербург офицеры и тяглецы покинули слободу, и земли её были заселены купечеством. К 1739, когда был составлен мичуринский план Москвы, улица уже приобрела свою нынешнюю форму (сетка Басманных переулков сфор-мировалась только перед Первой мировой войной).К концу XVIII века купечество постепенно уступило свои земли высшей знати. Судьба улицы тесно связана с динасиями Куракиных и Демидовых. Князь А. Б. Куракин в 1742 учредил богадельню, а его потомки выстроили обширный дворец на землях между Садовым кольцом и нынешней железнодорожной веткой. Далее к северу, располагались обширные земли Демидовых; кроме них, в бывшую слободу въехали Головины, Голицыны, Трубецкие. В пожар 1812 года улица выгорела, исключая «несгораемый дом» Голицыных (нынешняя Басманная больница), и в течение последующих тридцати лет на место знати вновь пришло купечество — Алексеевы, Прове, Мальцевы, которые развернули застройку Новой Басманной доходными домами и «новорусскими» усадьбами.
Примечание. Авторство М. Ф. Казакова c пометкой (спорно) приводится по официальному реестру объектов культурного наследия Москомнаследия. Доподлинно известно, что эти дома вошли в казаковский альбом образцовых московских построек, но авторство самого Казакова в большинстве случаев не доказано.
Любопытно то, что я отлично помню самые мелкие дета-
ли моего детства и юности, а вот события последнего времени,  в  суматохе ее  событий, помню  не очень отчетливо, а порой и смутно. Вот ведь как. Забавно!
«От  Покровки начинается Садово-Черногрязская улица, приводящая к «Красным воротам». В этой местности стояли некогда ворота Земляного города, служившие в ХVIII столетии центром масленичных гуляний, на которых сам царь Петр качался с офицерами на качелях - угощался за столом под  открытым небом».
Что же такое Новая Басманная улица? Оказывается это
целый историко-культурный заповедник города. Улица начина-лась у «Красных ворот», я их отлично помню. Вот, что написано в энциклопедии «Москва» о «Красных воротах»: «Красные воро-та» были первоначально построены из дерева  в качестве три-умфальной арки к коронации Елизаветы в 1743 г. По другой вер-сии в память о Полтавской победе Петра 1. Декоративные укра-шения ворот неоднократно переделывались, но они  оставались  одним  из ярких  памятников  зодчества в Москве».
Какими я их запомил. Это было трехарочное  строение, в котором центральная арка более широкая венчалась архи-тектурным картушем.  Ворота были выкрашены в Красный цвет,  но  с  белыми колонами.  Вокруг арки был разбит газон, где летом красовались цветы. До  30-х годов  через среднюю арку проходила трамвайная линия Садового кольца. Так как ширина арочного пролета была недостаточна для одновременного проезда трамваев во встречных направлениях, то перед и после арки были сделаны развилки. В середине 30-х годов ворота снесли.

                «Красные ворота»   в 1743 и в 1900 г.г.               
      
На пересечении Новой Басманной и Каланчевской улиц был небольшой скверик, в который мама, а затем няня выво-дили меня гулять. Скверик был невелик, но в нем всегда было полно народу – взрослые, дети… В середине главной аллеи в 30-х годов была установлена скульптура Шадра «Сезонный  ра- ботник».

 

Любопытно, что скверик был тщательно убран, деревья покра-шены на зиму, дорожки тщательно подметапись и мусор убирался. Был даже общественный туалет. Это самый насто-ящий «скверик культуры и отдыха». После войны, при реконструкции площади Красных ворот в начале скверика уста-новили скульптуру М.Ю. Лермонтова, а площадь переиме-новали в Лермонтовскую.
За сквериком, по другую сторону улицы проходила Каланчевская улица в начале которой, на углу с Садово-Спасской улицей, был сравнительно небольшой трехэтажный  дом, принадлежавший когда-то Арсеньевой (бабушке М.Ю. Лермонтова). Там  на 2 этаже помещалась библиотека им. Лермонтова. Над библиотекой на третьем этаже  жила семья моего друга юности Лешки Толчинского, который  обдал несом-ненным сценическим даром.  Он   впоследствии  стал довольно известным эстрадным артистом. В войну дом был разбомблен.
Место расчистили и в 50-х годах возвели один из семи вы-сотных домов Москвы – админист-ративное здание Министерства транспортного Машиностроения. Это очень красивая высотка изряд-но украшенная различными архи-тектурными красотами. Смотреть на нее доставляет удовольствие и коренным москвичам и проезжему люду. В одном из помещений этого гигантского здания ныне разме-щается Московская биржа, данные с торгов которой, ежедневно сообщаются средствами массовой информации. В этом же здании вмонтирован и второй вход в станцию метро «Красные ворота». На первом этаже здания рас-положено много различных торговых точек.
Но вернемся на Новую Басманную улицу. «Во второй половине ХVIII века на Новой Басманной улице жили  предста-вители  самых  знатных  фамилий России: Трубецкие, Голи-цыны, Нарышкины, Лопухины и многие другие.  1-го Басманного переулка до 1910 года не было вообще. От роскошных старин-ных усадеб остался лишь небольшой зеленый уголок – мос-ковский сад им. Н. Э. Баумана. Где-то  в нем  был  дом, в  кото-ром более 25 лет проживал П.Я. Чадаев». 
С правой стороны Новой Басманной улицы, в самом ее начале,  в середине ХVШ века стояло каменное здание Житного (запасного) двора (теперь дом № 2),   где размещалась  Главная
дворцовая канцелярия. Перед революцией здание перестроили и разместили в нем «Институт для благородных девиц имени императора Алекандра III в память императрицы Екатерины II». А  в 1932 году зда-ние так перестро-или, что под совре-менным конструкти-вистским обликом скрывается очень добротное старин-ное здание. Сейчас в нем размещается Министерство путей сообщения  (МПС – НКПС). В ХVIII веке рядом с этим домом стоял замечательный ансамбль  из двух  невысоких  строений  и  башенной церкви, расположенной посе-редине роскошного двора (дом 4-6). Помню, что  на левой  вход-ной  и  очень  нарядной   двери  висела дощечка «Приват-доцент Московского университета и его фамилия». Несколько раз я видел этого приват-доцента, который в любое время года ходил без пиджака, в  рубашке покроя «апаш» и в сандалиях на босу ногу. Венчала  его голову великолепная  грива седоватых волос. Лицо решительное с резкими чертами.

 
В другой части сохранившегося здания, ближе к НКПС, жил мой школьный товарищ, с братом, которого звали Октей, (Октябрь – так назвали его любящие родители) я дружил. В годы Великой Отечественной войны оба брата воевали и   довольно успешно. Октя  дослужился до высокого воинского звания на флоте. После войны я забегал к его родителям поинтере-соваться о жизни моего товарища.  Я  не  забывал о наших с проказах. Детство в любом случае привлекательно.
                Следующим был дом № 8 – собственно дом Куракиных.

Дом Куракиных,
1790 г.

Эти сведения я почерпнул в Интер-нете, в котором вооб-ще много занима-тельных статей и фотографий. Очень, очень многое я почерпнул из этого бездонного источника знаний. Спасибо, ученным и конструкторам создавшим это чудо электроники.
Во время одного из приездов моих из Ленинграда в столицу я разыскал на третьем этаже этого дома бывшую нашу домработницу армянку Садовникову Розу. Она проработала у нас лет пять, а потом вышла замуж и сменила фамилию. Муж ее был военный, участник войны. У них уже были две взрослых дочери, которые учились в МГУ. Она очень обрадовалась моему приходу, долго и подробно расспрашивала о маме, об Аллочке и других. Она благодарно хранила память о нашей семье.
Наш дом № 10 отличался внушительным видом – огром-ное восьмиэтажное здание с живописным фасадом.  Одним  фа-садом  дом   выходил на Ново-Басманную улицу, а боковым  на Курскую линию железной дороги. Шум проходивших по ней поездов доставлял жителям дома немало  неудобств. Именно в эту сторону выходили окна основных комнат нашей  квартиры. От железной  дороги  дом   огражден бетонным забором. Между домом и забором проходил Басманный  тупик, ставший позже проездом,  соединявшим  Новую Басманную  и  Старую  Басман-ную улицы. В начале ХХ века это был самый богатый дом на Новой Басманной улице. Его построили в 1913 году по проекту архитектора Зелингсона для очень состоятельных жильцов, как сейчас говорят – элитных. В подъездах висели дорогие люстры, все квартиры были шикарно отделаны и спланированы под индивидуального заказчика.

 
Дом № 10 на Новой Басманной улице

Сейчас жильцов из дома выселили, и в огромном здании размещается Арбитражный суд и много других более мелких офисов.
Интересно, что если смотреть на дом сверху, то он напо-минает собой перевернутую и зеркально отраженную цифру «9». Центром игр детворы моего возраста  был  «круглый двор», на который, кстати, выходили окна нашей комнаты.
Напротив нашего дома с  левой стороны улицы стоит очень необычная для  Москвы  церковь Петра и Павла. Она как бы составлена из двух частей, принадлежащих  разным эпохам. Колокольня в стиле московского барокко середины ХVIII века, а вот сама церковь здание грубоватое, аскетичное, покрытое гра-
неным куполом  с нерусским строконечным «шпицером». На исходе XVII столетия Ново-Басманная улица называлась, напомним, Капитанской слободой. Тут обитали офицеры потешных и вновь сформированных Петром I солдатских полков. Царь всегда проезжал этой дорогой в Немецкую слободу и Лефортово. Поскольку офицерский состав был хотя и из ино-земцев, однако перешедших в православие, на улице появился деревянный храм во имя святых первоверховных апостолов Петра и Павла. Но уже через несколько лет он был заменен дру-гим, каменным.

 

 Храм ап. Петра и Павла

Петру Великому очень хотелось иметь в Москве посвященную его небесным покровителям церковь, подобную тем, что он видел в Западной Европе — отсюда ее необычные формы. Отсюда и решение даже такой традиционной детали старорусского зодчества — широкого подлета — согласно прин-ципам ордерной архитектуры
А интерьер храма!? Мощные белокаменные своды, поддерживаемые такими же мощными колоннами, "сочная" лепнина вдоль карнизов и над входными проемами, фресковые изображения в нишах — все это яркие примеры переходного стиля в нашей архитектуре и больше характерно для петер-бургских церквей первых десятилетий XVIII века. Аналога такого здания  в  Москве нет, потому что строил ее архитектор по рисункам самого Петра.
          18 апреля 1856 года в церкви Петра и Павла отпевали Петра Яковлевича Чаадаева. Этот человек всегда выделялся в обществе острым, критичным умом, внешностью, вырази-тельным лицом, манерой поведения. Был близким другом А. Пушкина. После опубликования в 1836 году журналом "Теле-скоп" первого "Философического письма", вызвавшего столько толков в обеих столицах, правительство официально объявило Чаадаева сумасшедшим, и он одиноко и безвыездно прожил в одном из флигелей усадьбы своих друзей Левашовых, которая
находилась здесь же на Ново-Басманной улице (№ 20).
В наше время в соборе располагался склад, потом ти-пография. Сейчас собор возвращен православной церкви. Рядом с ним было здание Московского городского аптекоуправ-ления.
Еще два здания под номерами 12 и 14 относятся к памятникам архитектуры.
Дом 12 известен москвичам, как «дом Плещеева». Пост-роенный в 1797 году, считался самым красивым  в Москве. К моему времени дом утратил свою былую красоту, но для меня он дорог тем, что в нем проживал мой товарищ юношеских лет Славка Кривошеин, к которому я частенько забегал.
Во дворе вплотную к этому дому была сделана 5(6)-этажная пристройка, тоже жилой дом на два или три подъезда. Я бывал в этом доме, так как именно там проживал Женька Грозмани, к которому я тоже забегал.

 

Дом С.И.Плещеева на Новой Басманной № 12. 1790-е гг. Пилястровый вариант стиля. Справа возвышается серая громадина нашего дома № 10. Правые три окна во втором этаже – комната Кривошеиных. Слева в глубине – серая пристройка, где в 1 подезде жил Женька Грозмани, а во 2(?) угловом подезде Верочка Синайская.

  В этом же доме, но в его последнем подъезде проживала моя одноклассница Верочка Синайская хороший и преданный друг.  Она всегда как-то выделяла меня среди соклассников, с ней было интересно говорить. Многое в наших размышлениях совпадало. Поэтому я ценю память о моей однокласснице тогдашних лет.
По-правде говоря, мы все ребята того возраста, с некото-рым презрением относились к девчонкам – нашим ровесницам. Ведь они девочки, их нельзя обижать, а надо защищать. От кого и зачем? Вот этого мы не знали и не понимали. Девчонки и есть девчонки и не о чем говорить. Лишь спустя несколько лет мы стали серьезными и настоящими друзьями. Время научило!
Дом № 14, это особняк, который построил для себя сибирский купец Н.Д. Стахеев в конце ХIХ века.
. Дом характерен тем, что передает дух застройки Москвы того времени в стиле типичной эклектики. Во дворе установлен привезенный из Парижа  чугунный  фонтан в виде женской фигу-ры,  держащей  в  вытянутой  вверх  руке  фонарь. Кроме того, богатые интерьеры его внутренних помещений являются цен-нейшим памятником  прикладного искусства, поскольку отде-ланы в мавританском, готическом, барочном стилях десятками видов ценного дерева, естественного камня, мрамора. После революции здание было реквизировано и передано в ведение  НКПС для Дома детей железнодорожников.  Мне однажды дове-лось побывать в нескольких комнатах этого особняка. Слу-чилось это в  середине  30-х  годов.  Там  в  одном   из   залов были уставлены для прощания два гроба с погибшими при крушении машинистами.
 
Дом 14. Золотопромышленников Стахеевых
         В  цокольном этаже дома  14  (боковой вход)  была моя любимая библиотека. Здесь властвовала седая и очень «учен-ная» дама, которая позволяла мне самому рыться на книжных полках. Именно там я взял  и прочел роман Мариотта «Иафет в поисках своего отца», почти всего Флобера, «Трех мушкетеров» и «Граф Монтекристо» А. Дюма, романы Саббатини,  стихи Сергея Есенина и многое другое, чего в обычных библиотеках просто не было.
Во флигеле дома  в  его  центральном  подъезде  на вто-ром этаже жил еще один мой приятель юношеских лет Юрка Вольский с сестренкой Олей. Кажется, я нравился ей, потому что,  будучи гимнасткой, она всегда показывала мне акробати-ческие номера: «шпагат», «мостик», «стойку на руках» и др.  Из восьмого класса Юрка ушел в речное училище. Послевоенная его судьба мне неизвестна.
Часто я забегал на этот двор, где дети моего возраста играли в «12 палочек», «Прятки», «Казаки-разбойники» и др.
Между домом № 14 и домом 16 был вход в сад им. Баумана, куда мы мальчишки пролезали самыми невероятными способами. Приходилось исхитряться, так как  вход был плат-ным, а сам сад был окружен трехметровой кирпичной стеной. Я обычно пробирался в сад через задний двор дома № 14. Там было несколько деревьев, которые росли почти у самой стены. Взобравшись на дерево и перебравшись на стену, внимательно присматривались, не идет ли кто? Убедившись в отсутствии прохожих, спрыгивали со стены в сад.
Сад был хорош. В нем были тир и открытая эстрадная площадка, которую так великолепно показал Михаил Казаков в фильме «Покровские ворота». С этой площадки вещали различ-ные лекторы, а иногда выступали самодеятельные музыкальные коллективы. Помнится, что какое-то время на площадке по  выходным  играл  духовой  оркестр. В саду  был закрытый кино-театр - огромный сарай с земляным полом и деревьяными скамьями. В нем шли новые кинофильмы,  обычно  производ-ства  киностудии  «Мосфильм».  Была  еще одна эстрадная пло-щадка, огороженная высоким плотным забором. Там выступали известные эстрадные артисты, в том числе Изабелла Юрьева, Вадим Козин, Миров и Новицкий, Смирнов-Сокольский и др. Пробираться в него мы не могли, а только  прислонившись  к  забору,  или  найдя узенькую щель между досками, наслажда-лись выступлениями артистов. Кроме того,  в  саду  был   летний театр, где давали  спектакли московские театры. Мне запом-нился театр «Ленсовета» (был в довоенной Москве такой театр). Однажды, когда шел спектакль «Горячее сердце» Ост-ровского я стоял около  служебного  входа. Вышли двое ар-тистов,  чтобы перекурить. Один из них обратил внимание на меня: «Ты что, малец, в театр хочешь?» Я только утвердительно кивнул головой.  «Идем со мной» - сказал он и через служебный вход провел меня в зал.  Я насладился половиной спектакля, а после окончания его подошел к служебному входу, дождался выхода артиста и горячо поблагодарил его.  «Не за что», - ска-зал он.  «Приходи завтра». Так началось мое знакомство с заме-чательным человеком и популярным артистом Николаем Литвиновым.
ЛИТВИНОВ Николай Владимирович (1907-87), российский режиссер, народный артист России (1972). Один из орга-низаторов и ведущих мастеров радиовещания для детей.                Интернет
После того, как  репрессировали  маму,  я  поделился  с  ним   своим горем, и надо отдать должное ему, он не отшатнул-ся от меня, а наоборот, приласкал и старался подбодрить. В 1944 году, находясь в увольнении, я забежал в его театр, теперь он был на Ордынке, Николай очень тепло встретил меня. Но к огорчению наша дружба прекратилась, так как меня замотало по стране, но теплое чувство к этому незаурядному человеку, жи-вет в моем сердце, по сей день.
В саду были еще и развлекательные аттракционы – тир, качели, карусель и др. Мы очень любили этот сад и особенно старались пробираться в него в день открытия летнего сезона, который всегда оканчивался фейерверком.
               
Дом № 16 по Новой Басманной улице, в котором до войны был Детский дом.
Еще один примечательный дом на нашей улице – дом № 16. Замечательный трехэтажный особняк (о нем ниже), но  в мое  время  занимал  детский  дом, ребята из которого учились в нашей 13 школе БОНО. Помню одного парнишку и девочку из детдома, которые учились в нашем классе. Они приходили всегда аккуратно одетые в темные брюки (юбочка) и белые рубашонки с пионерским галстуком. Когда с началом войны детдом эвакуировали, то дом заняли военные под Московскую комендатуру. Дом им так понравился, что после войны они не захотели вернуть его детям. Как только не стыдно взрослым дядям.
Во дворе дома, в глубине, стоял обычный многоэтажный жилой дом серого цвета, ничем особенно не приметный. Но мне он запомнился потому, что там жили мои одноклассники Шурка Губин, Тамара Шерешевская  и часто  к  ней приходившая,   хро-моножка Тамара Козина. Я несколько раз бывал у Губина и он мне показывал превосходно изданные «Мертвые души» Гоголя.  Забегал  я  и к Тамаре, у которой в это время часто бывала и Козина, с нею мы весело пикировались по поводу различных кинофильмов. Но  мне  нравилось спорить с нею, мне был Инте-ресен ее подход к критике того или иного артиста и, кажется, она и сама мне нравилась. Открытое русское лицо, голубые глаза, тугая русая коса… Кто бы мог остаться равнодушным, глядя на нее.
Продолжая путешествие по нашей улице, я хотел бы
остановиться на доме 18а, который своей вытянутой формой уходил вглубь двора, напоминая флигель особняка. Здесь в одном из подъездов жил мой хороший приятель, одноклассник Левушка Першке. Он был сыном профессора, преподававшего в МИХМе.  Я не единожды бывал у Левушки. Это была уютная и   добрая семья, а мне после ареста матери так не хватало дру-жеского участия.
Прекрасно помню всю обстановку в квартире из трех комнат  и  кухни. В  одной, маленькой, была комната и спальня Левы, в другой, большой, столовая с круглым столом и висев-шей над ним лампой с красивым абажуром. По стенам стояли шкафы с книгами. В третьей был рабочий кабинет профессора и спальня супругов. После войны я заглянул к ним на квартиру и с горечью узнал, что Левушка погиб в Сталинграде.
Следующий дом (№ 20) был высокий,  белый дом, в ко-тором тогда размещался  научно-исследовательский институт.
Далее был тоже особняк, стоявший несколько в глубине двора, в котором располагался туберкулезный диспансер. С самого детства у меня были слабые легкие, и я многие годы стоял там на учете. Потом диспансер перевели на Бакунинскую улицу. Сразу за домом был Бабушкин переулок (ныне ул. Лукьянова), соединявший Новую и Старую Басманные улицы.

   6-я Городская больница
Стоит упомянуть еще об одном доме. Кажется его номер 24. Там по сие время размещается 6-я Городская больница, в которой я в свое время появился на свет. Больница памятна еще и тем, что во время  проклятого  «Дела врачей» некоторые  из  ученейших  мужей больницы – М.С. Вовси и др., работали именно в этой больнице Одно время в ней работала и Алла Ротмистрова, жена Самуила.
По левой стороне Ново-Басманной было два  переулка –
Басманный  тупик  и  1-й  Басманный переулок.  На углу  тупика  и улицы была булочная, куда мы бегали отоваривать карточки, а затем и просто покупать хлеб.

Нечетная сторона Новой Басманной, слева Поликлиника МПС

Особенно примечательных зданий, по моему мнению, на левой стороне нашей улицы, кроме уже упомянутой церкви, пожалуй, нет. Правда, в доме 17, через двор которого проходили на фабрику и в клуб им. Чичкина, жил еще один мой  приятель Пастухов, который о себе обычно говаривал в весьма уважи-тельном тоне: «Здесь проживает будущая звезда Московского театра Пастухов».  Мы  смеялись над ним,  но он действительно стал известным артистом театра Советской Армии и кино. А далее был 1-й Басманный переулок, соединявший Новую Бас-манную улицу с Ново-Рязанской. В этом переулке находилась 13 школа, в которой я учился с 5 класса.
За переулком через  два дома сохранился  ничем не примечательный дом под номером 29. Считается, что его построили в конце ХVIII века. С тех пор здание неоднократно перестраивалось. До революции в этом доме помещалась Басманная полицейская часть, памятная тем, что в ней сидели такие известные люди, как В.Г. Короленко, Инесса Арманд и даже  Маяковский.  После  революции  в здании разместилось 28 отделение милиции. В глубине двора милиции находилась пожар-ая часть. Зимой 1940 года в этом отделении милиции (в камере предварительного содержания) сидела вся наша компания, после наканунешнего «пират-ского» налета на квартиру родственников Женьки Грозмани. Таким образом, мы приобщились к «вели-ким мира сего».

Басманный полицейский дом в Москве  на Новой Басманной улице  (28 отд. милиции в мои годы). Архитектор Машков И.П. Фото Павлова П.П.   1910-е гг.

Еще одно воспо-минание. В доме номер 31, во втором подъезде в большущей  квартире  на  3  этаже  помещался  мой детский детский сад. сад. Туда меня на саночках зимой, укутанного в теплое одеяло, возил либо мой отчим, либо кто-нибудь из родных.
В доме под номером 33 помещался Бауманский райсовет, райком партии и комсомола. Я хорошо помню это здание, выделявшееся своим внешним антуражем: стены были выкрашены в светло-коричневый цвет (кофейный), высокие светлые окна, рядом с входной дверью большая мраморная доска «Бауманский райком ВКП/б».
 За ним шли двухэтажные домики, в одном из которых жил мой детсадовский приятель Шурик Янсен. На углу Новой Басманной улицы  несколько лет назад выстроен современный деловой центр с банком и целым рядом коммерческих офисов. Серого цвета 3-4 этажное здание современной формы отлично вписался  в конец Новой Басманной улицы. А далее – площадь Разгуляй.
Для тех, кто хочет более детально ознакомиться с дома-ми Новой Басманной улицы привожу (с несколькими купюрами) статью из Википедии с перечнем всех замечательностей этой удивительной улицы моего детства.
 Материал из Википедии — свободной энциклопедии
Новая Басма;нная улица (в XVII веке — Капитанская слобо-да) — улица в Центральном административном округе города Москвы. Разделяет Басманный и Красносельский районы. Проходит от Лермонтовской площади на Садовом кольце до площади Разгуляй. Нумерация домов ведётся от Лер-монтовской площади. На Новую Басманную улицу выходят: с чётной стороны Басманный тупик, улица Александра Лукь-янова; с нечётной стороны Красново-ротский проезд, Басман-ный переулок, 1-й Басманный переулок. 

По нечётной стороне:
• № 5 — поликлиника МПС (РЖД), 1928, арх. И. А. Фомин (по другим источникам, А. Д. Тарле, — уточнить)
• № 9/2-4 — жилой дом, XVIII век, арх. (спорно) М. Ф. Казаков
• № 11 — храм апостолов Петра и Павла в Басманной слободе, 1704—1723, арх. (вероятно) И. П. Зарудный. Авторство эскизного проекта приписывается Петру I. Колокольня середины XVIII века приписывается Ивану Мичурину или Ивану Коробову. Ограда Петропав-ловской церкви — XVIII века; некогда она украшала Спасскую церковь на Большой Спасской и была пере-несена на Старую Басманную после её сноса в 1930-е.
• № 13 — обычный трёхэтажный дом середины XIX века некогда был одним из красивейших частных дворцов Москвы
• № 19 стр. 1 — деревянный дом XIX века на земле Демидовых
• № 23 к.1, 23-а к.1 — особняки XVIII—XIX веков
• № 25 — доходный дом, 1912, арх. Ф. Н. Кольбе
• № 27 — дом М. М. Перовской (Денисьевой), начало XIX века (до пожара 1812 — дом Н. С. Мордвинова; здесь квартировал Н. М. Карамзин)
• № 29 — Басманная полицейская часть, 1820-е гг., основана в  1782
• № 31 — доходный дом, 1913, арх. Н. Н. Благовещенский
• № 33 — дом XVIII века, надстроенный в 1920-е гг.
• № 35 — доходный дом, 1899, арх. П. А. Виноградов
По чётной стороне:
• № 2 — Здание МПС (РЖД), 1930, арх. И. А. Фомин. Ранее на этом месте стоял Институт для благородных девиц имени императора Александра III в память императрицы Екатерины II, а до его постройки — казённый Житный двор, или Запасной двор.
• № 4-6 — Куракинская богадельня и дворец Куракиных, XVIII век, арх. (спорно) М. Ф. Казаков
• № 10 — доходный дом Московского Басманного Товарищества, 1913, арх. (гражданский инженер) А. Н. Зелигсон, ныне - Арбитражный суд города Москвы (часть здания также используется Инспекцией МНС России №1 по г. Москве).
• № 12 — дом Плещеева, XVIII век, арх. (спорно) М. Ф. Казаков
• № 14 — городская усадьба Н. Д. Стахеева, 1898—1912, арх. М. Ф. Бугровский
• № 16 — городская усадьба И. К. Прове, 1870, арх. Р. А. Гедике. Ныне — военная комендатура.
• № 20 — городская усадьба Е. Г. Левашевой. Здесь в 1833—1856 жил и умер П. Я. Чаадаев (вероятно, что флигель, в котором жил Чаадаев — не сохранился). Отпевали его в Петропавловском храме. В предво-енные годы — Промышленная академия, где учились (среди прочих) Н. С. Хрущёв и Н. С. Аллилуева. Затем — Центральный научно-исследовательский радиотех-нический институт.
• № 22/2 — городская усадьба И. К. Прове, 1892, арх. К. В. Трейман. Инициалы ФП и АК на фронтоне при-надлежат детям домовладельца.
• № 26 — дом Демидовых, 1790, с двумя боковыми фли-гелями. C 1876 — Басманная больница, ныне 6-ая городская больница. Главный дом после 1812 года полу-чил прозвище «несгораемого» — он уцелел посреди пожарища. Дом это был построен Демидовыми до того, как князь М. П. Голицын купил его в 1805.
• № 28 — доходный дом М. М. Мальцева в стиле модерн с масками-уродами, 1905, арх. Н. Н. Жерихов
Улица в произведениях литературы и искусства
На Новой Басманной, в доме общества «Великан» (№ 10, в действительности дом Московского Басманного Товарищества), происходят события повести Бориса Акунина «Любовница Смерти».
Литература
• П. В. Сытин, «Из истории московских улиц», М., 1948, с.304-307
В. А. Любартович, Е. М. Юхименко, «На земле Басманной слободы», М., ОАО Типография Новости, 1999.

«На перекрестке двух Басманных улиц, находится не-большая площадь, которую старые москвичи по привычке называют Разгуляем. Здесь с давних времен размещался зна-менитый кабак (кружало), славившийся своими знаменитыми попойками». Современный Разгуляй.                Интернет

Разгуляй не просто место моих юношеских воспоми-наний. Он помнится мне, как перекресток, где пересекались многие трамвайные маршруты. Трамваи Новой и Старой Басманных улиц здесь встречались и расходились кто куда.
 

Московский трамвай 30-х годов

Одни убегали вверх по Спартаковской улице и мимо Ело-ховского собора на Бакунинскую улицу. Другие, пересекая площадь, углублялись на Доброслободскую улицу, к «Дому строителей» и далее к Аптекарскому переулку и ЦАГИ. Много было маршрутов у трамваев Москвы.
На Разгуляй  выходил своим фасадом – Московский инженерностроительный институт. Он занимал старинный особ-няк, который ранее принадлежал графу Мусину-Пушкину тому самому, кто нашел рукопись свитка «Слово о полку Игореве». МИСИ (МИСУ) прочно его оккупировал и использовал все при-надлежащие имению пристройки. В настоящее время здание сохранило лишь внешние черты художественного замысла архи-тектора, но внутри подверглась многократной перепланировке и перестройке. Так что Мусин-Пушкин не узнал бы своего шедев-ра. А так, зда-ние красиво смотрится на пересечении четырех улиц.    
 
Таким сегодня смотрится МИСИ.

Вверх от Разгу ляя шла Спар-таковская улица,  на которой выдеялся скверик с памятни-ком Э. Бауману, революционеру, который на этом месте был убит дворником, а дальше виднелась махина величественного Собора Бого-явления.
Иногда, возвращаясь после занятий в кружке рисования из Дворца пионеров и школьников Бауманского района, я заходил в это грандиозное и удивительно красивое здание. В те годы я был атеистом, но, войдя в церковь, не мог не удивляться всей роскоши росписи собора. При виде всего множества икон, паникадил, царских ворот и прочего, я немного робел, а вдруг боженька есть на   самом деле, возьмет и накажет меня за любопытство. Ведь я еврей, а не христианин. Я  не был верую-щим, но глубокое уважение к находившимся в храме заставляло меня сдерживать дыхание и осторожно передвигаться по храму.
До сего времени не могу забыть запах горящих восковых свечей и тот особый дух, которым была пропитана вся атмосфера Елоховского  Собора.               

 
Рассказывая о басманных улицах я не могу забыть Старую Басманную, которая полностью входила в круг моих интересов. Она начиналась у Земляного вала.

«До Петра мимо утопающих в зелени домов бас-манников шла главная дорога (нынешняя Старая Басманная улица), по которой цари ездили в свою загородную резиденцию на Яузу».

Если идти от Земляного вала к Разгуляю по Старой Бас-манной улице, то на левой стороне ее обращает на себя внимание дом №15, который несколько выступает на проезжую часть улицы. Считается, что там располагался Путевой дворец царя Василия III, отца Ивана Грозного. За прошедшие пятьсот лет основание дома ушло глубоко под землю, а подоконники первого этажа почти касаются тротуара.

         
Это и есть «Путевой дворец», а левее доходный дом персидского купца Аджи-Мамед Усейн Ага Аминезарба,

На    Старой Басманной, 15, есть небольшой дом, по прав-де говоря, внешним своим обликом не претендующий на особое внимание. Но история его воистину замечательна. Это - Путевой дворец великого князя Василия III (тогда в Московии и царей еще не было!) Дворец был построен в начале XVI века на святом месте: здесь встречали москвичи в 1395 году чудотворную икону Владимирской Божьей Матери, по преданию, спасшей Русь от полчищ Тамерлана. Спустя двес-ти лет здание перестроили, а через полвека - еще. При советской власти здесь размещались разные конторы и коммуналки... В ходе реставрации фасадам дома вернули первоначальные оконные и дверные проемы: поздние заложили кирпичом, а истинные - раскрыли. Восстановили два крыльца. Не удивляйтесь двуцветной окраске двухэтажных палат: таким образом, реставраторы обозначили две исторические эпохи, два возраста этого  замечательного московского ветерана.                Интернет
На этой же стороне улицы за садом Баумана,  когда-то  рас-полагалась роскошная усадьба князя Куракина. Этот шикарный дом в 1834 году был приобретен для Константиновского меже-вого института, в котором короткое время преподавал русский язык В. Белинский, а директорствовал на первых порах будущий писатель  С. Аксаков. В 1888 году здание было перестроено и передано в ведение Александровского коммерческого училища. В этом виде он дошел до наших дней и в нем теперь раз-мещается МИХМ (Московский институт химиического маши-ностроения). Именно в этом институте преподавал отец моего школьного друга профессор Першке.
Сразу  за новым зданием института на углу с   ул. Лукь-янова (Бабушкин  переулок)  стоит  маленький  изящный дом,  отделанный барельефами  на  мифологические  темы.   Вот та-ким  мы видим его сейчас. Это классический особняк с шести-колонным портиком,  арочными  нишами и угловой полуротон-дой принадлежал в начале ХIХ века И.М. Муравьеву-Апостолу, отцу трех декабристов.



              Дом Муравьевых-Апостолов, декабристов, за ним МИХМ
Главным  украшением  Старой Басманной  улицы служит знаменитая церковь Никиты Великомученика. Храм великому-ченика Никиты, что в Старой Басманной слободе ранее именно-вался церковью во имя иконы Владимирской Божьией матери. В церкви придел во имя Святого Никиты великомученика. Пост-роен храм был в 1517 году великим князем Василием Иоан-новичем. По преданию Василий Иоаннович провожал до этого места принесенные из Владимира святые иконы. Потому с этого года и в плоть до 1683 года был сюда крестный ход. Когда старая церковь обветшала, ее перестроили. Было это в 1751 году. Архитектором выступал Д.В. Ухтомский, который строил и церковь святителя Алексия митрополита Московского на Таганке. Связавшая храм и колокольню трапезная включила в себя стены находившегося на этом месте храма, старой пост-
 


Храм Никиты великомученика  (Фот. Иванов  Ю. В.)
ройки. Выполнен в стиле барокко. Большие окна украшены живописными наличниками. Приписан к Богоявленскому собору в Елохове. Был закрыт в 1933 году. Еще недавно церковь имела весьма плачевный вид. В ней размещался склад Министерства культуры и на железных дверях висел огромный амбарный замок. Теперь церковь, построенная в стиле Московского барок-ко, восстановлена и передана Московской патриархии. Когда-то в церковь заходил Пушкин, бывавший у своего дяди Василия Львовича, проживавшего рядом с церковью в маленьком домике № 36. Здесь с1824 по 1826 год жил «парнасский отец» великого русского поэта, его дядя Василий Львович Пушкин. Часто здесь бывал и сам Александр Сергеевич.  Сюда, например, Пушкин приехал сразу после встречи с Николаем 1 в Чудовом дворце Кремля 8 сентября 1826 года.

 

Дом, в котором жил Василий Львович Пушкин

До недавнего времени дом был запущен и заселен коммунальными жильцами. Зимой с тротуара редко убирали снег и скалывали лед. Весной с крыши свисали огромные сосульки. Многочисленные прохожие старались обходить этот дом стороной, опасаясь падения сосульки на голову. И все это несмотря на то, что, на фасаде дома висела табличка о том, что
этот дом «памятник культуры и охраняется государством».

            Этот домик, отреставрировали к 200-летию рождения поэта, сейчас он имеет вполне приличный вид.
На Старой Басманной улице есть еще ряд любопытных построек прошлых времен, но я ограничусь лишь этими примечательными сооружениями, не вдаваясь в детальную историю улицы.
Дальше был Разгуляй! Тому, кто хочет более детально ознакомиться с домами Старой Басманной улицы привожу выписку из Википедии (с небольшими купюрами):
По нечётной стороне:
• № 11 — дом правления Московско-Курской и Ниже-городско-Муромской железных дорог, арх. Н. И. Орлов, инж. М. А. Аладьин, 1898—1899
• № 13 — доходный дом А. П. Половинкина, 1908, арх. С. Ф. Воскресенский
• № 15 — усадьба Голицыных, XVIII век. Сад им. Баумана (c 1920 г.)
• № 15 к. 1 — памятник модерна — доходный дом персид-ского подданного Аджи-Мамед Усейн Ага Аминезарба, 1902, арх. В. В. Шауб
• № 17 — главный дом городской усадьбы И. К. Прове, 1892 г., арх. К. В. Трейман
• № 21 — флигель усадьбы Куракиных, арх. Р. Р. Казаков (1790-е)
• № 21/4 — усадьба Куракиных, арх. Р. Р. Казаков (1790-е), в 1886 перестроена в Александровское коммерческое училище Б. В. Фрейденбергом
• № 23/9 — усадьба Муравьёвых-Апостолов, главный дом начала XIX века
• № 31 — жилой дом производит впечатление доходного дома 1910-х гг., однако свой нынешний вид он приобрел в 1945—1946. До перестройки арх. Н. П. Баратовым это был двухэтажный особняк М. Е. Башкирова 1913 г. постройки (арх. В. С. Масленников). Подобные переест-ойки стали массовыми в первые послевоенные годы.
По чётной стороне:
• № 14/2 — жилой дом XVIII века
• № 16 — Храм Никиты Мученика, 1750—1751, арх. Д. В. Ухтомский (предположительно)
• № 18 — комплекс домов XVIII—XIX веков
• № 20 — дом З. Г. Чернышёва, XVII—XVIII веков. Во дворах между Старой Басманной, 20 и Гороховским переулком сохранилась деревянная старомосковская застройка.
• № 20 к.1 — дом кооператива «Бауманский строитель», начало 1930-х гг. Ранее на этом месте стояла табачно-гильзовая фабрика Бостанжогло, а до неё — шёлковая мануфактура
• № 30 (угол Токмакова переулка) — дом, где жил и работал Ф. С. Рокотов
• № 32 — деревянная усадьба на каменном подклете, 1807—1810, 1819—1821, 1879 гг., арх. Г. П. Пономарёв
• № 34 — усадьба XVIII—XIX веков. В одном из корпусов с 1819 расположена Старобасманная аптека.
• № 36 — деревянный дом В. Л. Пушкина, 1810-е гг. Образец типовой послепожарной застройки Москвы. Существует, однако, мнение, что в действительности В. Л. Пушкин здесь не жил; он бесспорно владел другим домом на Старой Басманной (стоявшим на месте нынешнего № 28).
• № 38 — предположительно, в этом доме былзнаменитый кабак «Разгуляй».
Надо отметить то, что в тридцатые годы развернулась кампания по перестройке города по, так называемому, Генераль-ному плану реконструкции Мос-квы. Так с Садового кольца убрали все бульвары, и улица стала раза в два-три прос-торнее.

Сухарева башня (20-е годы)
 
           Убирали старые здания, невзирая на их историческую ценность. Так разобрали Суха-реву башню. Что стояла на пересечении Сретенки и Мещанской улиц и Садового кольца, а знаменитый рынок загнали во внутренний двор.
В  общем, Москва обретала более цивилизованный вид. На улицах появились троллейбусы, автобусы, а извозчиков заменили такси. Стали появляться первые советские авто-мобили – построенный в Горьком огромный автозавод выпустил легковушку М-1. А завод АМО стал ЗИС (Завод имени Сталина) и появились первые ЗИСы. Время шло…
Один за другим строились новые жилые кварталы, прокладывались  трамвайные магистрали в новые районы, начали строить метрополитен.
    1 мая 1935 года все станции метро были открыты для свободного обозрения. Я с самого утра убежал на нашу станцию «Красные ворота» и бесконечно катался на эскалаторе. Потом перебежал на станцию «Кировскую» («Чистые пруды») бегал там по станции и катался на эскалаторе. Вот красота! А 15 мая Московский метрополитен им. Кагановича заработал во всю силу.
Среди выстроенных станций первой очереди метро-политена обращает на себя особое внимание станция «Красные ворота».
«И действительно, "Красные ворота", как бы оправдывая название, одна из красивейших станций московского метро-политена, которой к тому же удалось сохранить свой облик практически в первозданном виде. Спокойная и величественная она до сих пор продолжает радовать своих гостей, с самого утра до поздней ночи, ежедневно, без выходных и перерывов на обед. Интересна и эволюция названия станции. Изначально она называлась "Красноворотская", а  затем ее переименовали в более удобное для чтения и произнесения - "Красные ворота".
 
               
    Интерьер станции метро «Красные ворота»

Удивительно каким образом, название станция унас-ледовала от разобранных в 1928 году Красных ворот, памятника императорской архитектуры, возведенного на площади в 1709 году в честь победы в Полтавской битве. Побыв до 1962 года "Красными воротами", станция была переименована в "Лермон-товскую", потому что как раз на месте высотного здания когда-то стоял дом, в котором родился поэт. Дом, кстати, снесли в 1949 году, как раз для строительства нового здания. Здесь уже в 1965 году установили памятник М.Ю. Лермонтову работы скульптора И.Д. Бродского.
В 1986 году станция вновь оказалась в авангарде: одной из первых ей было возвращено историческое название.
Туристов сюда не водят. А зря! Хотя бы потому, что "Красные ворота" - одна из немногих титулованных станций московского метрополитена. В 1938 году проект станции был удостоен "Гран-при" на международной выставке в Париже.  И было за что! До момента открытия станции, а вместе с ней и всей первой ветки метро 15 мая 1935 года в мировой практике не было ни одного примера трехсводчатых станций, построенных на такой глубине».
                Автор текста и фотографии  Александр Усольцев
 
Сначала было только две линии: Комсомольская – Парк культуры им. Горького и Коминтерновская (Александровский сад) – Брянский (Киевский)  вокзал. Но вскоре ветки стали рас-ширяться, появлялись новые линии и помпезные станции. Еще бы, наш метрополитен должен быть лучшим в мире! Теперь за пятачок (такая такса была установлена за проезд) можно было, не выходя на улицу ездить по всем станциям и направлениям. Вот раздолье! Можете поверить на слово, что я уж накатался вволю! Действительно, войдя на станцию и спустившись на перрон можно было за те же деньги изучить скульптурные фигуры станции «Площадь Революции» и потрогать револьверы у матросов. Это было любимое занятие почти всей московской ребятни моего возраста. Мы специально, только ради этого, ездили на «Площадь Революции». Там поочереди осмотрев все бронзовые фигуры, мы возвращались к матросу с его наганом. Некоторые мальчишки пытались его вытащить из руки монумента… Увы!
На этом я хотел бы остановиться и не описывать другие улицы и районы моего замечательного города Москвы. Город мне дорогог – ведь в нем я родился и жил!

6. НАША КОММУНАЛКА

Есть смысл несколько подробней рассказать о нашей коммунальной квартире и ее обитателях. С приходом к власти большевиков родилась идея реквизировать квартиры «буржуев» и по комнате  раздавать  пролетариату.  Смысл  заключался   в  том, что в  многокомнатных   квартирах  люди постепенно теря-ют индивидуальность и превращаются в некую полукоммунну. Именно  такой  была  наша  квартира  № 46/60. Двойной номер получился оттого, что прежний владелец квартиры, дочь министра внутренних дел Протопопова, пожелала, чтобы в ней было больше комнат. Таким образом, главный вход в квартиру был по парадной лестнице четвертого подъезда на второй этаж в квартиру 46. А с Круглого двора мы поднимались по черной узкой лестнице пятого подъезда до входа в квартиру номер 60.Стоит сказать, что парадный выход в 5 подъезд, тоже заде-лали и там, где кончался коридор, устроили нечто вроде чулана, куда жильцами выставлялись ненужные вещи.
Я буду знакомить вас с обитателями от хода из квартиры 46 до выхода из квартиры 60, от «Парадного» хода до кухни и «Черного» хода.
Итак, первые с правой стороны проживали Коршуновы. Мария Владимировна с племянником Юркой, который был года на два старше меня. Мария Васильевна была замужем за каким-то высоким армейским чином, который был настолько занят по службе, что за все время я видел его всего пару раз. Мария Владимировна, скорее всего, была из дворян или, по крайней мере, из высокоинтеллигентной семьи. Она редко показывалась на кухне, предпочитая готовить еду на керосинке в своей комнате. Никогда она не ввязывалась в квартирные «разборки», которые   непременно  должны  были возникать в разнородном коллективе. Их комната, окна которой выходили на  ж.-д. пути была, довольно просторной. В ней нашлось место для Юркиного письменного стола,  большого обеденного стола и широкого дивана, на котором, видимо, спал Юрка. За высокой ширмой была отгорожена кровать тетки. В комнате стоял платяной шкаф и небольшой комод. Вот и все, что я запомнил за те несколько раз, когда я забегал к Юрке. В эти минуту он величаво подни-мался из-за письменного стола, лениво протягивал руку и небрежно бросал «Ну чего тебе»?  В наших  ребячьих  играх  в большом коридоре он участия не принимал.  Я  знаю,  что он пошел  по военной линии и достиг в этом деле немалых успехов.
Следующими были Четвериковы  –  Анна Васильевна с двумя дочерьми Ниной и Валей и мужем Львом Никитовичем. Анна Васильевна была живой общительной женщиной, всегда готовой к контакту со всеми жильцами огромной квартиры. Нина моего возраста часто играла в наши мальчишечьи игры, напри-мер, «прятки» благо прятаться в нашей квартире было где. Валя года на 2-3 моложе Нины, была слабой от рождения и часто болела. В узкой и длинной комнате у нее была кровать с пологом. Я иногда забегал к ним и заставал Валю в постели, ей нездоровилось. А так она тоже  иногда  включалась  в  наши  коридорные  забавы. Лев Никитич был солидным мужчиной и сколько помню, всегда носил брюки галифе на подтяжках  и  хромовые  сапоги. На  нос  он  водружал  старомодное пенсне, и в таком виде курил после обеда, расхаживая по небольшой прихожей нашей квартиры.
Дальше жили Уриновские – Лазарь Самойлович и Мери  Минаевна с сыновьями Натаном и Волькой (первый старше меня на год, а второй младше на два года).

       

             Мери Минаевна  и  Лазарь Самойлович УРИНОВСКИЕ

 

                Волька и Натан около 1946 г.
Мы дружили семьями. Мне больше всего нравилось бывать у них, мы играли с детьми, а наши родители делились между собой новостями и обсуждали их. У них первых в нашей квартире появилось радио. Большая черная тарелка вещала обо всем на свете. Однажды была трансляция 17 съезда партии. Я запомнил немного глуховатый с резким грузинским акцентом голос: «Так завэщал нам вэлыкий Лэнин!».  Слышал я у них и выступление Георгия Димитрова, вождя болгарских коммунистов, на процессе по обвинению в поджоге рейхстага коммунистами. Мой отчим дядя Миша сказал – это война. Но до войны было еще несколько лет, но он упорно утверждал, что фашизм несет смерть всем народам. Насколько же проро-ческими были его слова. Я до сих пор помню ту трагическую интонацию, с которой он произнес эти слова. Он много знал и многое понимал, из того, что было нам недоступно!
18 мая 1935 года, опять же у них, мы видели в окно, как пролетал над нашим домом самолет-гигант «Максим Горький». Мне кажется, что мы видели и саму катастрофу. У меня в глазах стоит картина, когда из разваливающегося самолета сыпятся и сыпятся крошечные фигурки людей.
Но предоставим слово СМИ .
«18 мая 1935 г., в 12 ч. 45 м., в Москве, в районе Цен-трального аэродрома, произошла катастрофа с самолетом “Максим Горький”… [который] совершал полет под управле-нием летчика ЦАГИ т. Журова, при втором летчике  из  эскадрильи   им. Максима Горького   т.  Михеев, имея на борту пассажирами ударников ЦАГИ в количестве 36 человек. В этот полет самолет “Максим Горький” сопровождал тренировочный самолет (истребитель И-5 – авт.) ЦАГИ под управлением летчика Благина. Несмотря на категорическое запрещение делать какие-либо фигуры высшего пилотажа во время сопровождения, летчик Благин нарушил этот приказ и стал делать фигуры высшего пилотажа в непосредственной близости от самолета “Максим Горький” на высоте 700 м. При выходе из “мертвой петли” И-5 ударил в крыло самолета “Максим Горький”. Вследствие полученных повреждений последний стал разрушаться в воздухе, перешел в пике и упал на землю в поселке “Сокол”, в районе аэродрома. При катастрофе погибло 11 человек экипажа “Максима Горького” и 36 человек пассажиров-ударников из инженеров, техников и рабочих ЦАГИ, в числе которых было несколько членов семей. При столкновении погиб и летчик Благин”.
                Интернет

Казалось бы, все очевидно: около полусотни невинных людей, в том  числе и шестерых детей, погубил летчик-лихач. Однако достоверных ответов на многочисленные вопросы, свя-занные с катастрофой, нет и по сей день.
С Натаном и Волькой я дружил всегда, хотя по нашим мальчишеским неурядицам мы ссорились, а затем быстро мири-лись. Однажды мы с  Натаном,  под  влиянием  фильма о немецких коммунистах «Фриц Бауэр», начали писать пьесу о немцах-антифашистах. Начиналась она примерно так:

«В комнату входит Франц Иванович.
- Гутен таг, майн камерад!
 Навстречу ему со стула  поднимается Фридрих Петрович:
- Гутен таг. Зеер кальт оф унд дер штрассе? – спрашивает он».

В таком духе мы исписали с ним целую тетрадку.
Еще совсем малышами лет 5-6 мы в порыве игры влетали в их комнату и спрашивали у Лазаря Самойловича:
- Где дядя Миша (мой отчим)?
Неизменно следовал ответ:
- Как где, на кухне, на перегорелой соломе висит.
Мы сломя голову мчались на кухню и, увы,  там  ни соло-мы, ни дяди Миши. Обескураженные таким афронтом, мы снова мчимся к Лазарю Самойловичу.
- А, вы, не разглядели…
И  так несколько раз, все на полном серьезе, без ма-лейшего намека на улыбку.
Вспоминаются мне некоторые школьные друзья Натана, его одноклассники. Ривкин, полноватый и застенчивый парень, заика, но он обладал отличным слухом и голосом, пел вели-колепно и позже служил в хоре Большого театра. Помню еще одного его  товарища – Люську  Солодкова, участника финской кампании 1940 года. Мне он казался героем. Однако после ВОВ он связался со шпаной, стал уголовником и много лет отсидел в лагерях. Были и другие ребята, которые приходили к Натану. Кстати, Натан тоже участник финской кампании.
Лазарь Самойлович работал бухгалтером. Он был инва-лид первой империалистической войны, у него была ампу-тирована правая нога по колено, он ходил на протезе. Протез был австрийский, но Лазарь Самойлович даже ездил на вело-сипеде. Мери Минаевна, невысокая плотная, черноволосая женщина работала  в аптеке на улице Кирова. Это были очень добрые и достойные люди никогда не возражавшие ни на мое, ни отчимовское вторжение в их жизнь.
В 1938 году Лазаря Самойловича арестовали и после непродолжительной отсидки на Лубянке выслали в  г. Вичуга. Через год или два к нему уехал Волька, чтобы скрасить его ссыльную жизнь. Мери Минаевна стойко пережила эту непри-ятность, а на судьбе Натана она не отразилась.
У них были друзья Селивановы. Так вот, Якова Селиванова тоже арестовали. На допросе, когда следователь ему заявил, что он враг народа, Яков схватил со стола массивную пепельницу и ударил следователя по голове. Конечно, его расстреляли, а позже реабилитировали. У них был сын.  Когда  в   1940  году пришло время призываться в армию,  то  ему  отказали  в  исполнении  этого  гражданского долга. Его мать пробилась к Ворошилову, и  его призвали.  Он погиб в конце Великой Отечественной войны.
Когда в декабре 1943 года мне удалось приехать в Моск-
ву и войти в свою квартиру, то первым делом я постучался к Уриновским. Это была единственная еврейская семья в квар-тире и наши большие друзья. Мери Минаевна очень обра-довалась, увидев меня живым в солдатской шинели. Она ска-зала, что Натан служит в армии, а Волька с отцом живут в Вичуге.
В 1956 году, будучи в Москве мы всей семьей с детьми вновь побывали у них. Лазаря Самойловича уже не было в живых, реабилитированный в 1954 году он не вернулся в Москву  и спустя пару лет скончался. Он похоронен на кладбище в Вичуге. Мери Минаевна вместе с Натаном выезжали туда и приняли все меры, чтобы достойно похоронить Лазаря Самойловича.
 

  У гроба Лазаря Самойловича Натан и Мери Минаевна.

До сего времени во мне живет чувство глубокой благо-дарности всем членам этой семьи, которые были нам родными не только по крови, но по всей этой несуразной жизни. Прошли годы, и ушла из жизни Мери Минаевна. Ее кремировали и урну захоронили в Донском крематории.
Братья со своими семьями жили в 46 квартире. Не помню,  где работал Натан, но Волька был руководителем крупной строительной организации.
Натан женился на  замечательной женщине - Рае и у них двое детей – сын Саша (очень похож на Натана)  и дочь Лена. Однажды, после очередной нашей встречи я написал стихотворение, посвященное Натану:         

           УРИНОВСКОМУ

Дивлюсь на то, что не коснулись годы
Ни рук твоих, ни глаз, ни головы
Хоть на висках печатью непогоды
Порой сверкают прядки седины.

С тех школьных лет минуло четверть века…
Ты, как весна, всю жизнь прошел со мной.
Ты для меня не злое бабье лето,
Давнишний друг, товарищ дорогой.

Как видишь, юность слово не пустое.
И дочь твоя, что рядышком стоит,
Своим обличьем время дорогое
И образ твой по-новому творит.

Я рад, мой друг, увидеть твой восход
Не старости, а юности полет.           

.  Рая жена Натана

         
Годы  бегут, воспоминания накатываются одно за другим и в этом море памяти, хочется выделить основное, в какой-то мере отражающее нашу тогдашнюю жизнь.
С Натаном я дружил всю жизнь, вместе мы отмечали некоторые памятные даты, а иногда и праздники. Встречал я его и на ежегодных встречах ветеранов 9 мая в Парке им. Горького. Он был жизнерадостен, пользовался любовью и уважением всех, кто с ним общался. Казался здоровым и сильным. Тем неожиданнее для всех нас была его скоропостижная  кончина.
Он умер внезапно, не дожив  до традиционных веете-ранских 70 лет. Большое горе для всех нас. Его   кремировали и урну установили в колумбарии Донского крематория. Не так  давно мы с Людмилой побывали на Донском кладбище – посе-тили могилу Аллы Яковлевны. Пройдя вдоль одной из стен колумбария, мы увидели нишу, в которой стояли урны Мери Минаевны и Вольки.
Сын Натана Саша несколько  лет  работал  у  меня  в фирме главным бухгалтером. Он старателен, хотя несколько не собран. У него четко выражен математический склад ума. Работая у меня, он умудрился еще окончить механико-матема-тический факультет МГУ (вечернее отделение). Саша внешне очень похож на отца.

   Саша

Несколько более драматично сложилась судьба Вольки.  Он успешно учился в военно-инженерном училище и  однажды, оказавшись в Ленинграде (в 50-х годах), забежал ко мне на квартиру. Я так обрадовался его приходу, что от волнения потерял дар речи и все вопросы, которые я хотел ему задать, просто вылетели из головы.  За год до окончания училища его неожиданно отчисляют (чистка  рядов  доблестной  армии  от  детей  «врагов народа»). Он поступает в МИСИ  и благо-получно его заканчивает. Затем он работает в строительной организации и постепенно в течение ряда лет приходит к руководству ею. Деталей я не знаю. Он женился на  подруге  юности  Мае  и  них  родился  сын.  Все казалось хорошо и безоблачно. Обе семьи жили в одной комнате. Это была очень большая комната, думаю метров в сорок, которую еще Лазарь Самойлович разделил на три. Сразу при входе в комнату, был салон метров в 18-20, затем перегородка отделяла две комнаты – одна спальня родителей, другая,  спальня мальчиков. Жили дружно, по-семейному, тем более что с ними была мудрая  Мери Минаевна. Однажды Волька пришел домой позже обычного. На предприятии было очередное партсобрание. Немного отдохнул, пожаловался на головную боль и ушел в свою комнату спать. Через некоторое время Мая заглянула в комнату – Волька был мертв! Ужас потрясший всех неописуем.

           СУДЬБА ВОЛИ   (А.А. ТИКТИНЕР)
«Удивительная вещь – юность! 1951-ый или скорее уже 1952-ой год.  Я возвращаюсь поздно вечером из академии после комсомольского собрания домой на Красную Пресню, где мы с Ниной жили после свадьбы (мы поженились в 1950-ом, но об этом позже). Собрание было отвратительное, обсуждали исключение из комсомола, а, следовательно, из академии нескольких слушателей евреев. Исключали за «подделку» документов при поступлении в академию.  Подделка, я уже упоминал об этих «делах» ранее, заключалась в русификации еврейских имен или отчеств, значившихся в курсовых списках. Несчастных ожидало полное изгнание из общества, их не принимали ни на какую работу и ни в какое высшее учебное заведение.
В  числе исключенных был старшина Уриновский или «папа Уря», как мы его звали. За все время учебы Уриновский не получил ни единой четверки, был перворазрядник по гимнастике, и, конечно же, по шахматам. Отличался на курсе и статью, и умом Его исключили, не дав защитить дипломный проект - полностью готовый, с блестящей рецензией и рекомендацией продолжить разработку темы в научном институте. Из него безусловно вышел бы выдающийся ученый. Но для идеологов такие причины были не существенны и неубедительны – главное убрать это «отродье» с дороги.
Дальнейшая судьба Ури была и успешной, и трагичной. После увольнения из армии с «белым билетом» он смог устроиться только дворником в ЖЭКе. Но к счастью  скоро умер Сталин и, через некоторое время, Уриновский, написав новый дипломный проект, защитился в МИСИ. Работая на стройке, он за пять-семь лет прошел путь от прораба до управляющего одним из московских строительных трестов, а в 32 года внезапно умер от инфаркта.  Ничто в этой жизни даром не проходит!
Возвращаюсь с собрания. Настроение у меня убий-ственное, я понимал, что изменение имен здесь совершенно ни причем, ведь изменялось имя, может быть и по просьбе его держателя, но не им самим, а, наверное, старшиной роты или командиром, еще в то время, когда мы были в училище, т.е. четыре года назад.  Я понимал, что причина в антисемитизме и в приказе свыше: избавиться от, как можно большего количества евреев из числа слушателей академии. И, тем не менее, я шел и рассуждал: «Конечно, раскрученная в стране компания антисемитизма совершенно отвратительна, противоречит самим основам ленинских приципов интер-национализма, но поскольку орудия и средства производ-ства находятся в руках народа, то дело социализма все равно победит, а развернутая  компания будет прекращена».
Я тогда полагал, возможно со слов моей матушки, знавшей Ленина в детстве, что сейчас власть в стране узур-пировал Сталин - тиран восточного типа, а вот, если бы жив был Ленин, то не было бы этих страшных репрессий, антисемитизма и отрыжки великодержавного шовинизма. Но социализм победит, если сохранятся его экономические основы. Такая, мной самим придуманная «теория», нужна была мне для создания какой-то моральной, жизненной опоры. Но я не был борцом и поэтому молчал. Сказать, что-нибудь подобное вслух, было равносильно самоубийству.
Сайт: http://tiktiner.narod.ru/vosp_tiktiner_3.html
М  
Мир праху вашему, добрые люди!
На этом заканчиваются комнаты квартиры номер 46, расположенные по правой стороне коридора.
Перейдем на левую сторону. Первой комнатой была наша. Она находилась в небольшом коридорчике, который вел в ванную. Там были  две комнаты:  наша  и,  расположенная   на-против, в которой жили муж с женой. Но он тоже попал под жернова репрессий и был расстрелян .
В их комнату вселились приезжие из Прибалтики, не помню их фамилии, кажется Урбан. Детей у них не было. Нашу комнату я описал достаточно подробно, когда рассказывал о судьбе моей мамы. Комната же напротив была небольшая, наверное, метров в 16. Обстановка обычная, стол, шкаф, кро-вать, но у них был балкон, который выходил на круглый двор.
Продолжим «прогулку» по левой стороне коридора и подойдем к комнате, где жили Оптопцевы. Жена генерала царской армии Надежда Андреевна и ее дочь Зинаида Пав-ловна. В квартире все с большим уважением относились к ним. Особенно почитали «бабу» Надю. Эта высокая стройная для своих лет женщина, с величественным русским лицом, всегда строго и несколько старомодно одетая. Волосы она собирала в пучок на голове. Кажется, она носила пенсне. Иногда к ней заходили старички в генеральских шинелях с красными отво-ротами.  Порой бывали дамы старомодно одетые. Случалось что во время наших довольно шумных детских игр, в  коридор  выходила Зинаида  Павловна и, прикладывая пальчик к губам, говорила: «Дети, пожалуйста, не шумите. Баба Надя легла отды-хать». Мы убирались играть на 60-ю половину квартиры.
Особенно  мне  хотелось  бы вспомнить Зинаиду Пав-ловну, которая  видимо была замужем, но рано овдовела. Она очень хорошо относилась к нам, детворе. Она одевалась тоже строго, но ближе к современности. В годы войны, она работала в домоуправлении паспортисткой и сумела сохранить за мной прописку, хотя с 1940 года я в Москве не жил. У них была вытянутая и довольно узкая комната. Я несколько раз забегал к ним. Зинаида Павловна, если была дома, обязательно поила меня чаем с варением. В их комнате висела небольшая икона и горела лампада. Было трюмо и высокая кровать  с  металли-ческими шарами по углам, кровать «бабы» Нади. Её отделяла от комнаты красивая ширма. До сих пор я с большим почтением отношусь к памяти Оптопцевых, а когда скончалась Надежда Андревна, это было в конце 1939 года, я пошел на панихиду в церковь, которая размещалась на Земляном валу.
Светлая память этим замечательным и сердечным людям.
Теперь мы перейдем на половину квартиры 60. Первой по правой стороне квартирного коридора была комната семьи Захаровых, состоявшей  из  четырех  человек: Матери – Алек-сандры, сына Виктора и двух дочерей-погодок. Имен их я не запомнил. Все трое детей  работали  в  каком-то  конструктор-ском бюро чертежниками или чертежниками-конструкторами. В те годы это была очень престижная специальность. Когда моей маме нужно было готовить дипломный проект, Виктор сделал для мамы несколько чертежей и сделал это по собственному почину, безвозмездно. Он просто пришел к нам и сказал: «Тетя Сима, если вам надо начертить схему или любой другой чертеж, я вам сделаю». Это был очень спокойный и выдержанный молодой человек лет 25-30, высокого роста, с аккуратно зачесанной небольшой шевелюрой. Обычно по квартире он ходил в клетчатой рубашке, с закатанными до локтя рукавами. Его сестер я не помню. У них была большая и очень светлая  комната  с  двумя окнами,  выходившими на сторону железной дороги. Из обстановки комнаты запомнился квадратный обеден-ный стол со стоявшей на нем вазой с цветами.
Следующей по ходу была комната, в которой жили Вера Львовна и Женя Мельникова.
Когда у Жени умерли отец и мать, почти одновременно. Я их не помню, и она осталась сиротой в большой комнате, ее удочерила учительница ее школы Вера Львовна. Сначала Женя не воспринимала свою новую «маму» и у них случались ссоры. Потом, со временем, все пришло в норму. Вера Львовна была бездетна и относилась к Жене тепло. Женя была на 3-4 года старше   всех  детей  в квартире и никогда не принимала участия в общих играх. Она некоторое время дружила с нашей Рахилью. Женя красивая девочка, но нас она как-то сторо-нилась. Вера Львовна была классическим экземпляром клас-сной дамы. Плотная, даже полноватая, со следами былой красоты на лице, она величественно восседала в кресле и вопросительно поглядывала на меня, если мне случалось в ходе игры в прятки заскочить к ним.  У них была очень большая комната, красиво и со вкусом обставленная. Высокими  шир-мами  были  отделены  обе  кровати. Большой диван в стиле барокко стоял у левой стены, на которой висел красивый ковер. Входную дверь прикрывали плотные драпри.
Все комнаты по правой стороне коридора от Коршуновых до Мельниковых были соединены в анфиладу. Так что, можно было спокойно пройти по ряду комнат при торжественном приеме в стародавние времена. Позже, когда квартиру передали под коммунальное жилье, все двери между комнатами прочно заделали.   
Сразу за комнатой Мельниковых  коридор  делал колено, а затем выводил на окончание квартиры. Так вот, по правую сторону (придерживаясь выбранного принципа) была комната Николаевских - Обрубиных. Сначала, года до тридцатого, там проживали  только  Николаевские. Отец,  мать  и  сын Шурик, моего возраста. Отец был болен с гражданской войны и лежал все время в кровати, отделенной от остальной комнаты шкафом. Я помню его. Аккуратно причесанный, худой с лица, в чистой сорочке лежал он на высоко взбитой подушке и смотрел в одну точку. Над его головой в углу была икона с лампадкой. Обычно мы стучали в дверь и вызывали Шурика в коридор для наших игр. Жена его худенькая подвижная женщина вечно была в заботах. Надо было зарабатывать, чтобы иметь лекарства для больного мужа и еду для них. В квартире старались помогать им продуктами, кто, чем мог, ведь времена были голодные, карточные. Но если к нам  в посылке из Озаричей иногда присылали сало  (как на это шел папа, не знаю),  его  мама относила Николаевским. Их поддерживали родные, жившие в Подмосковье. Когда умер отец  Шурика,  мы  все  ходили  прощаться с ним.  Он лежал в гробу на обеденном столе, в руке у него горела свечка и лежала маленькая иконка. Вскоре после похорон к ним переехали из деревни Обрубины – мать и сын Колька, года на два младше меня. Через пару лет после этого скончалась и мать Шурика. Теперь в их комнате проживали два двоюродных брата, входивших в нашу компанию Шурик и Колька. В годы войны Шурика сразу призвали в армию, а   Кольку через два года в 1943. Шурик прошел всю войну, был ранен, вернулся в Москву и после демобилизации работал электромонтером в нашем домоуправлении. Я уже упоминал о том, что дом был восьмиэтажным. Однажды осенью Шурик вылез на крышу для проведения каких-то ремонтных работ. Он не подстраховался веревкой, привязанной к перилам и, когда оступился, то упал во двор с 8 этажа! Мне об этом позже рассказывал Натан. Судьба же Кольки Обрубина мне не вспоминается, кроме того, что он иногда любил играть с моей сестренкой Аллочкой.
Завершает правую сторону квартиры комната Соф-роновых. Сам Софронов высокий, полноватый мужчина. Сколько его помню, он ходил в валенных сапогах, в рубашке на выпуск,  подпоясанной, по толстовки  плетеным пояском. Гово-рил он, сильно окая и нарочито средне-деревенским говорком. Всячески подчеркивал свое русское происхождение,  хотя  до  революции  был   камергером   императора Николая II и имел два законченных высших образования. Мне думается, что революция так его напугала, что он напрочь забыл все свои аристократические манеры. Жил он с женой, малоприметной женщиной, а вот работал ли он, не знаю. Их довольно большая комната имела два окна и тоже выходила на сторону железной дороги.
По левой стороне коридора, сразу за «коленом» была комкомната Шлыковых. Он был слесарем, мать домохозяйка, а их дочь Валя, Волькиного возраста, всегда охотно принимала участие в наших забавах. Мне помнится, что сам Шлыков был довольно  спокойным  и  раздумчивым  человеком. Высокий, худой, всегда носил косоворотку, он не возражал против нашей ребячьей возни в коридорах. Говорил он мало, а если произносил какое-то слово, то оно было весомо! Мать их я совсем не помню. Валя и Волька дружили с самого детства, а когда Воля  неожиданно скончался,  Валентина искренне опла-кивала его.
Далее была комната художника, кажется латыша, он всегда  говорил  с  прибалтийским акцентом.  В  комнате  его  висели несколько картин, но я  их  не запомнил. Комната  имела балкон, который выходил на «круглый» двор.  Квадратный  обе-денный  стол под клеенкой, четыре стула с высокими спинками, над столом лампа с абажуром, шкаф и кровать за ширмой. Так жил этот бесспорно одаренный человек. В общем, жили скромно.
За их комнатой был коридор во вторую ванную и туалет. А потом шло главное место нашей квартиры – кухня. Комната метров 30, В правом углу дверь на черный ход, которая обычно бывала открытой. Против двери вдоль стены стояла плита, топившаяся дровами, и когда наступал момент «великой» стирки печь расстапливали дровами, ставили на нее баки с водой, а дальше шел обыкновенный процесс стирки, который постепенно  перемещался с кухни в ванную. На печке стояли три плитки с газовыми конфорками. Справа от двери стоял длинный стол, на котором  помещались несколько керосинок или керогазов для тех, кто не желал довольствоваться газовыми плитами. Здесь же стояли и хозяйственные столики по семьям.
На кухне в маленькой 8 метровой комнатушке жили две ничейные старушки-монашки. В комнате у них было полно икон и пахло ладаном. Я довольно часто из чистого любопытства заг-лядывал к ним. Они говорили тихими голосками и иногда уго-щали меня или пряником или просфорой. Их жалели и часто подкармливали всей квартирой. 
Кухня была сердцем и центром нашей квартиры. Здесь для решения различных коммунальных вопросов проводились квартирные собрания, на стенах вывешивались листки с запи-сями пользователей  газом  с  указанием времени от и  до, для чего на стене кухни висели часы ходики. Здесь же иногда произносились торжественные речи по тому или иному поводу. Мы, малышня,  во всех этих случаях обычно вертелись около родителей, но нас мало кто обращал внимание.
Где-то в середине 30-х годов мама добилась установки  нам телефона. Сначала его поставили у нас в комнате. Потом перенесли   его  в   коридор у  нашей  двери,  так   как  к   нам стали приходить жильцы со всей квартиры, чтобы  позвонить. Иногда же я летел по коридору позвать, кого ни будь к телефону. Но коридор у нашей двери был темный.  Тогда  теле-фон   перенесли  в  большой  коридор и,  хотя  им стали пользо-ваться все жильцы, хотя он по-прежнему числился за мамой. До сих пор помню его номер: Г4-30-47.
Когда я учился в 5 – 7 классах школы, то стал выпускать стенную газету,  посвященную различным квартирным новостям. Часто рисовал карикатуры на своих ребят или кого ни будь из взрослых. «Громил» империалистов, капиталистов, кулаков и буржуев. На меня не обижались, а над газетой посмеивались. Видимо была причина. Газета  вешалась  мною на стене около телефона. Иногда возле рисунков появлялись «критические» заметки. Но, дело шло!
В заключение  этой  главы  надо отметить, что  все семьи  в квартире жили довольно дружно, знали все радости и печали соседей,  помнили дни рождения каждого члена этого самобытного коллектива. Никогда не забывали поздравлять с праздничной датой или по поводу других событий, проис-ходивших в разных семьях. Нужно помнить и том, что практически все члены этой своеобразной коммуны были очень внимательны к нуждам соседей и всегда в трудные минуты приходили на помощь. Великая вещь соучастие в судьбе соседей!
7. ШКОЛЬНЫЕ ГОДЫ

До школы, как упоминал выше, я ходил в детский садик. Там, однажды и проявил я свой «строптивый» нрав. В садике у меня были друзья, «неразлучная тройка», называли нас воспи-тательницы. Я, Шурик Янсен и Витька Любарский.
 Однажды зимой воспитательница, закончив прогуливать нас в дворике дома, позвала всех обедать. Дети, попарно взявшись за руки, пошли. Мне же показалось, что гуляли мы обидно мало, и я категорически заявил: - Не пойду! Вместе со мной в знак солидарности остался и Витька Любарский, а Шурик пошел за всеми. Наигравшись вдоволь, я предложил Витьке пойти к нам домой. Он согласился, и мы побежали к нашему дому, а это целая трамвайная остановка. В квартиру зашли по черной лестнице, то есть прямо через кухню, где бывшие там женщины удивились:
- Яша, а разве ты не в садике?
Не слушая, их я помчался по коридору к нашей комнате.
Достал ключ и вставил в замочную скважину. Ключ не прово-рачивался. Тогда я взял небольшой металлический пруток и вставил его в ушко ключа. Нажал и сорвал ушко. Испугавшись содеянного, я предложил Витьке выйти на улицу сесть в трам-вай  и покататься по городу. Сказано – сделано!  Мы дошли до остановки трамвая, вошли с передней площадки в вагон и уселись друг против друга. Очень довольные своим поступком и проявленной при этом самостоятельностью, мы проехали довольно далеко от дома, когда на нас обратила внимание кондуктор.
– Мальчики, с кем вы едете? – спросила она.
-  Мы сами, одни – гордо ответил я.
В итоге мы оказались в отделении милиции. В садике нас уже хватились и подняли тревогу. Когда им позвонили из  милиции и сказали, что мальчики у них, за нами тут же выехала одна из воспитательниц  и  доставила   в  детский садик.   Нас  не ругали,   мы вкусно пообедали и легли спать на «мертвый» час. Проснулся я оттого, что меня позвали. Открыл глаза и от радости закричал:
- Мама, мамочка!
Мама подхватила меня на руки, а потом дала мне сильного шлепка по заду. Не столько от боли, сколько от обиды я горько заплакал. Это, кажется, были мои последние детские слезы.  После  этого  события,  мы  с Витькой упорно обходили Шурика, но потом, как всегда у детей, помирились и снова вместе играли.
Первая Начальная трудовая железнодорожная школа находилась в Басманном  тупике, совсем недалеко  от нашего дома. Именно из этих соображений мама отдала меня туда. Здесь в старинном двухэтажном здании, напоминающем казарму, была наша школа. Большой двор при входе. На первом этаже первые и вторые классы, на втором – остальные. Была небольшая столовая, где мы перекусывали в большую пере-мену, обычно пирожками с ливером и стаканом сладковатого чая. В  рекреации на  втором этаже была встроена сцена, там стояло пианино, за которым проходило наше музыкальное образование. Заключалось оно в хоровом пении, в основном, революционных песен «Варшавянка», «Замучен тяжелой не-волей», «Колодники», «Слушай!», и обязательно «Интерна-ционал», а также многочисленные русские народные песни: «Санька и Ванька сделали дуду», «Рябина», «Эй ухнем»… Можете быть уверены в том, что ухали мы с огромным удо-вольствием. По-видимому, программа хорового пения, сос-тавленная нашим завучем, должна была способствовать нашему революционному воспитанию, развивать классовое самосознание.   Поэтому  мы  своими  тоненькими  голосками выводили «Жаворонка» и грохотали во все горло, распевая «Попутную песню» Глинки. Эти уроки мы любили, так как во время пения можно было отвлечься от арифметики и грамматики и подергать девчонок за косички, чтобы в нужный момент они «ухнули».
Спортзала у нас не было, и физкультурой мы зани-мались в рекреации – зимой, и во дворе – летом.  Физкуль-турником был молодой комсомолец, который все время бегал. Во время урока он носился как молния из одного конца зала, или двора, смотря по сезону, в другой. Казалось, что его носила какая-то нечистая сила. Но от этой неразберихи всем было весело, и мы играли, кто во что горазд.
Своих товарищей по классу и школе я не запомнил. Со второго класса я уже самостоятельно бегал в школу, меня  переводили через трамвайные линии, а дальше я мчался один.
Помню, как  в один из очень холодных зимних дней я бежал в школу и плакал, что у всех мамы заботятся о своих детях, а у меня мама все время на своей противной партийной работе. Вот и чулочки у меня на коленках рваные, и ножки замерзают. Слезы застывали на моих щеках. Но это было! Вообще то я никогда не был плаксой, всего то несколько раз ревел, и то не от  боли, а от обиды или унижения.
С 5 класса меня перевели в 13 школу БОНО, которая помещалась в 1-м  Басманном переулке. Это было  здание школьного типа, выстроенное еще до революции, и в ней раньше размещалась или гимназия, или коммерческое училище. Оно имело 4 этажа и обширный двор. Этажи были высокими, где-то на 3,5 – 4 метра, классы просторные в три и четыре окна. На 4 этаже был отлично оборудованный спортзал, были две раздевалки и даже душ. Все  классы  были  светлыми,  через  высокие  окна   свободно лился дневной свет. Была и хорошая столовая, библиотека с читальным залом. В общем, это была настоящая школа. В 1943 году школу закрыли и передали здание Министерству профобразования. А жаль!
Все время пока я учился в ней с 1933 по 1938 годы, т.е. с 5 по 8 классы, я обычно сидел на одном и том же месте, иногда подсаживаясь к друзьям. В 5 и 6 классе я сидел с Мишкой Сыро-вым. Этот мальчишка очень увлекался морем, морскими путе-шествиями, носил брюки клеш, настоящие, а не с клинышками, как мы «салажата», знал азбуку Морзе и флажковую сигна-лизацию, брюки подпоясывал настоящим матросским ремнем с якорем. В 6 классе у него появилась тельняшка и настоящий матросский воротничок – гюйсик. Под воздействием Мишки я бегал в клуб Строителей, что на Разгуляе, и занимался в морском кружке. После 7 класса Мишка подался на Каспийское море. В войну воевал на Черноморском флоте. В 1944 году я забежал к его матери, но Мишка был еще на флоте. Он, кажется, имел офицерское звание. Потом я пару лет  сидел с  Борькой  Бронштейном,  серьезным пареньком с красивым  еврейским лицом. Он отлично учился, и я частенько списывал у него домашние задания. О нем я  упоминал выше. Дружил я еще  с  Витькой  Колядой, который жил в нашем доме. Окна их комнаты тоже выходили на «Круглый» двор. Я бывал у него дома. Очень хлебосольная и добрая семья. В годы войны он погиб на фронте. Дружил я и с Юркой Королькевичем, который после седьмого класса ушел  в  артиллерийскую  спецшколу.  Он  отлично  воевал  и  дослужился до генеральского звания.
В 1937 году к нам в класс пришел чистенький, одетый в короткие штанишки, шортики, аккуратно причесанный на пробор, мальчик невысокого росточка – Юлька Шаульский. Вскоре выяс-нилось, что  он  сын  дипломата, его отец  много  лет работал в Берлине, но сейчас отозван в Москву. Там Юлька ходил в русскую школу при посольстве. Они жили в доме, который стоял прямо напротив школы, через дорогу. Несколько раз после школы он зазывал меня  к ним. У них была сравнительно небольшая и очень уютная комнатка. Мама Юльки была рада тому, что у него появился в классе товарищ, и всегда угощала меня чем-нибудь вкусненьким. 
И еще один школьный товарищ, крепыш Витька Дудин, который жил на Ново-Рязанской улице. Я тоже бывал у него. Он ушел на фронт добровольцем сразу после начала войны и погиб под Сталинградом.
В седьмом классе я сдружился с Женькой Грозмани и Славкой Кривошеиным. Мы были почти неразлучны, и все время старались проводить вместе. С ними у меня связана печальная пора моей жизни, но об этом я скажу дальше.  Женька утвер-ждал, что он потомок итальянских графов Грозмани, приехавших в Россию еще в ХVII или ХVIII веке. В  доказательство  этого  он  показывал мне обломок шпаги с каким-то гербом. В последние годы их дворянство подтвердилось официально. Они жили в узенькой вытянутой комнатушке, где слева стоял диван, на кото-ром, спал Женька. Кровать родителей   была   отгорожена  высо-кой  ширмой. Я  помню  его отца, высокого, подтянутого мужчину лет сорока, с узким и чисто выбритым лицом. На  верхней  губе он носил тщательно подстриженные усики. Кажется, он работал главным инженером на кондитерской фабрике «Красный Октя-брь». Сам Женька был худеньким подростком, в меру курносым, очень походившим на отца. Он знал много самых разно-образных стихов, в том числе «Сакья-Муни» Мережковского, стихи Гиппиус, Пушкина, Лермонтова и многих других. От Жень-ки я услышал и поэму Максимилиана Волошина «Стенькин суд», которая поразила меня бунтарским настроем.
Славка жил в доме Плещеева на втором этаже. Жил он с мамой и тетушкой, которые походили на чеховских ста-рорежимных  барышень. У них была большая светлая комната с высокими окнами на Ново-Басманную. Пианино стояло посе-редине комнаты и как бы делило ее на две части. Рядом с пианино стоял высокий платяной шкаф. Таким образом, Славке выделялась почти треть комнаты. Обстановка в комнате была не роскошная, но и не бедная. Большой обеденный стол под красивой расшитой разными узорами скатертью, над столом красивый абажур, в комнате много красивых, под античный стиль, безделушек. Сам Славка был круглолицый, улыбчивый и очень доброжелательный паренек. Утверждал, что он сын известного белогвардейского генерала Кривошеина и потомок Чурило-Плентковича. Про генерала я знал, но кто такой Чурило-Пленткович не имел никакого понятия. Он неплохо играл на пианино. Иногда он по моей просьбе играл какую-то восточную мелодию, он называл ее «Караван», а однажды удивил меня, сыграв еврейскую молитву «Кол  Нидрей».. Играл он и «Умира-ющего лебедя» на слова Бальмонта, Позже я взял в библиотеке томик Бальмонта, перечитал «Умирающего лебедя» и с первого раза запомнил это стихотворение на всю жизнь.

Заводь спит. Молчит вода зеркальная.
Только там, где дремлют камыши,
Чья-то песня слышится, печальная,
   Как последний вздох души.

Это плачет лебедь умирающий,
Он с своим прошедшим говорит,
А на небе вечер догорающий
   И горит и не горит.

Отчего так грустны эти жалобы?
Отчего так бьется эта грудь?
В этот миг душа его желала бы
   Невозвратное вернуть.

Все, чем жил с тревогой, с наслаждением,
Все, на что надеялась любовь,
Проскользнуло быстрым сновидением,
   Никогда не вспыхнет вновь.

Все, на чем печать непоправимого,
Белый лебедь в этой песне слил,
Точно он у озера родимого
   О прощении молил.

И когда блеснули звезды дальние,
И когда туман вставал в глуши,
Лебедь пел все тише, все печальнее,
   И шептались камыши.

Не живой он пел, а умирающий,
Оттого он пел в предсмертный час,
Что пред смертью, вечной, примиряющей,
Видел правду в первый раз.

Кроме ребят я помню наших девчонок. Где-то в 7 классе перед началом уроков отец привел прямо в класс Лору Липчик,  дебильную  девочку. У нее  вечно висели под носом сопли, кото-рые она забывала вытирать. Но занималась она неплохо.  Мне было искренне  жаль  это существо, и я всегда заступался за нее, когда ребята на перемене пытались ее обидеть. После занятий опять появлялся отец и забирал ее домой.
В классе были и другие девочки - Верочка Васильева, типичная русская красавица. Ее большие карие глаза заво-раживали, а на губах всегда играла легкая загадочная полу-улыбка. Она мне очень нравилась, поэтому я старался на перемене каким-либо способом привлечь ее внимание. Потом, когда арестовали ее отца, работавшего важным железно-дорожным чиновником, я взял ее под свою защиту. Но вскоре мама увезла ее из Москвы.
О двух Тамарах – Шерешевской  и  Козиной я уже упоми-
нал выше. Эти девчонки, особенно Шерешевская, считали себя умнее других и очень «задирали нос». Кроме них была Наташка Кошелева, хорошая и добрая душа, с красивым русским лицом и двумя косичками, за которые мы всегда старались ее дернуть. Она не обижалась. Жила она в одном доме с Борькой Брон-штейном. Только Наташа на первом, а Борька на четвертом этаже. Это знаменитый дом! В нем, на углу Орликова переулка и Садово-Спасской улицы, помещалось КБ Королева, но об этом я узнал гораздо позже. Это был первый московский небоскреб (Садово-Спасская, 19), бывший доходный дом. Нам, мальчикам, очень нравилось на  переменке  загонять Натаху Кошелеву, пол-ную и не возрасту сложившуюся девочку,  в угол класса и «жать из нее сало». Несколько мальчишек сгрудившись в кучу,  изо-всех сил  давили на Наташу. Она отбивалась, пищала, иногда плакала, но никогда не жаловалась на нас учителям. Однажды она заболела, и я несколько раз навещал ее дома. Она была «свой парень».  Остальных девчонок не помню.
               
               
Дом где жила Наташа Кошелева. Первый Московский небоскреб
В памяти моей сохранился образ нескольких учителей. Так я с благодарностью и с великим восхищением относился к учителю географии Владимиру Петровичу Беляеву. Это был худой с аскетическим лицом, вечно всклокоченный, чрезвычайно похожий на Дон-Кихота мужчина. Мы его так и звали между собой. Он в юности много  путешествовал, многое повидал и пережил. Его уроки географии представляли собой увлека-тельнейший рассказ, во время которого он приседал, под-прыгивал,  громко  стучал  указкой  по столу. Мы все любили его
уроки.
Кроме того, я был очень расположен к преподавателю истории Александру Георгиевичу (фамилию забыл). Это совсем другой человек. Аккуратно одетый, чисто выбритый, всегда в свежей сорочке, он неторопливо излагал нам очередную  тему. Внимательно слушая его, мы мысленно переносились в Киев-скую Русь, представляли себе, как Ольга отомстила Хазарам за смерть Игоря, мы видели грозного царя убившего своего сына, смутные годы. Он навсегда привил мне любовь к Истории, как величайшей из наук. Когда в 1947 году мне понадобилась справка о моем образовании, я, будучи в Москве, зашел в свою 13-ю школу и узнал, что ее закрыли, а учителей перевели в 610 школу на Разгуляе. Я пошел в эту школу и в канцелярии увидел Александра Георгиевича. Он искренне обрадовался мне, под-робно расспрашивал о моей жизни. Спасибо ему за память обо мне.
Еще я помню нашу классную руководительницу препо-давателя математики Ольгу Кондратьевну Никанорову, круг-ленькую, очень подвижную толстушку, с круглым личиком и улыбкой на лице. Про себя мы называли ее «шарик». Но учи-тельницей она была строгой. Про  нее мы сложили шутливую теорему и однажды на перемене, перед ее уроком я стал писать на классной доске:
- Дано: Шарик лезет в окно. Требуется доказать, как она будет вылезать.
 Ребята дружно смеялись.
Тут входит Ольга Кондратьевна. Я обомлел. Она про-читала написанное мною. Улыбнулась и говорит:
- Ну, хорошо, Яша. Раз ты начал с теоремы, то докажи нам теорему Пифагора.
От смущения я не мог справиться с волнением и, проле-петав, что-то несуразное, попросил разрешения сесть на место.
Еще была история с учительницей немецкого языка. Язык мы не любили и часто безобразничали на уроках. Учи-тельница, маленькая худенькая немка, имени ее не помню, но мы дали ей кличку «крыса», из-за острого носика. Она всячески пыталась заинтересовать нас, но была бессильна преломить общее настроение. Однажды нам было задано учить стихо-творение Гёте «Erkёnig» («Лесной царь»). Вызвала она меня и предложила прочесть стихотворение.
Я встал в позу и громко с выражением начал читать по-немецки:
-Wer reited so Spet durh Naht und Wind?
Das in ein Fater mit sainem Kind.
Затем незаметно перешел на русский язык и продолжил читать:
К отцу, веcь издрогнув, малютка приник,
Прижав его, держит и греет старик. 
Эти строчки я прочел с тем же выражением. Класс обомлел. Но учительница не заметила моей «шкоды» и, сказав Seer Gut, отправила меня на место. Вот такие пироги!
Из моих увлечений этих лет я помню некоторые. Кажется, в 6 классе я стал ходить в Дом пионера и школьника Бауманского района.  Он находился  на  Спартаковской площа-ди, куда надо было добираться на трамвае. Там я записался в кружок живописи, который вел известный художник Игорь Грабарь. Я научился делать подрамники, натягивать холст, грунтовать его, и даже нарисовал масляными красками какой то натюрморт.
Затем я перешел в кружок «Умелые руки» и выучился переплетать книги. У   нас был книжный шкаф, на полках кото-рого стояли приложения к журналу «Огонек» - 30 томов Максима Горького, «Жиль Блаз», «Жерминаль» и другие. Поэтому  я переплел все томики Максима Горького. Затем я ходил в кружок юных моряков. Надоело, я переключился на театральную само-деятельность. Занятия вел довольно известный актер. Мы разыгрывали сценки, «этюды». Репетировали Мольера «Про-делки Скапена». Этим я заболел на всю жизнь. Часто на занятиях по правильному произношению мы учили скоро-говорки. С тех времен помню некоторые: «Пришел Прокоп – кипел укроп, ушел Прокоп – кипел укроп. Как при Прокопе кипел укроп, так без Прокопа кипел укроп», «Корабли лавировали, лавировали, но не вылавировали» и др. Но в кружок ходил всего
несколько месяцев.
Однажды родители подарили мне фотоаппарат. Это была прямоугольная коробка с жестко встроенным объективом на шесть пластинок размером 6х9 см. Камера заряжалась сразу 6 кассетами и  потом,  под  действием пружины при повороте ры-чажка сбрасывала отснятую пластинку. Пластинки я  обрабаты-вал под обеденным столом, который укрывал большой  плотной скатертью, свисавшей до самого пола. Под столом было душно, но я терпел ради искусства. Камера меня не удовлетворяла и родители пошли на колоссальные по тому времени затраты: купили аппарат «Фотокор № 1», под пластинки 9х12 см. Это был уже настоящий аппарат. И хотя все свои фотолабораторные манипуляции я проводил по-прежнему под столом, мне удалось сделать  несколько довольно удачных снимков. С тех пор фото-графия стала для меня хобби, что впоследствии привело к «полупрофессиональному» мастерству. Но об этом позже. Я должен отметить, что до 16 лет, т.е. до момента получения паспорта я ходил под фамилией моей мамы – Голодец. Но паспорт я получал по метрике, и мне написали фамилию Красильщиков, а не Голодец-Красильщиков. Жаль! Очень жаль.
Припоминается еще один момент. У дяди Миши был друг по гражданской войне – Нетецкий. Он с семьей жил в Марьиной роще в собственном домике. В домике было очень уютно, хозяева гостепримны и ездить к ним было одно удовольствие. Правда, в те годы Марьина роща слыла бандитско-хулиганским  районом, но  это меня это не пугало. Его дочь Ира, моя ровес-ница, с детства имела травму правой коленки и ходила с кос-тылем. Но это была очень красивая девочка, строго и опрятно одетая, с открытым лицом и широко расставленными, с любо-пытством глядящими на мир серыми глазами. Я в 1936-37 годах стал довольно часто наезжать к ним, чтобы поговорить с Ирой,  рассказать ей о новом фильме или о прочитанной книге. Огра-ниченная подвижностью  она не могла, как я часто ходить в биб-лиотеку. Я ей рассказывал о прочитанных  мною  «Трех муш-кетерах»,  «Айвенго», читал по памяти «Мцыри» и другие сти-хотворения. Я был весьма начитан, и она всегда внимательно слушала меня. С началом страшного 37 года, отец ее решил уехать из Москвы куда-то на юг, на Кубань к родственникам «от греха подальше». Больше мне сказать о них нечего.
В эти же годы я очень сдружился с моими ровесниками из семьи Гуревич. Жили они в нашем же доме, только в отдаленном корпусе, рядом с домашней лавкой. В этой лавочке мы часто покупали хлеб, сахар, подсолнечное масло, керосин и другие мелочи. Рядом с входом в магазин была дверь в квар-тиру Гуревичей. Отец работал в какой-то промартели, мать была домохозяйкой и всегда хлопотала по дому. В квартире было три комнатки. В одной спали родители, и был «салон», в другой спал Бомка (Абрам), на пару лет младше меня, а третью занимала Зина (Зиша) моя ровесница. Все это были типичные еврейские ребята, с длинными носами и черными волосами. Была еще одна дочь красавица Фрида, которую мы, мальчишки, просто боготворили. Это был веселый жизнерадостный чело-вечек. С ее появлением в квартире начинался безудержный смех. Она была на пару лет старше нас и уже замужем за караимским евреем Сакизчи . Его брат Вовка Сакизчи тоже входил в нашу кампанию. Это был высокий, несколько нес-кладный паренек с пышной шевелюрой иссиня-черных волос,  охотно  включавшийся  в наши забавы. Кроме того, большим нашим другом был часто прибегавший к нам Алексей (Лешка) Толчинский, после войны ставший известным артистом Мосэстрады. Жил он у Красных ворот  прямо  над   библиотекой им. Лермонтова. Его отец был сапожник, старший брат скрипач в симфоническом оркестре, а младший учился в школе.  Я нес-колько раз бывал у них дома. Отец радовался тому, что у Лешки еврейские друзья! Он часто в нашей кампании  разыгрывал сценки из оперетт, без конца «хохмил» и затащил всю нашу команду в драмкружок при доме соцработников на Кировской улице. Он принимал участие в концертах и с успехом расска-зывал со сцены рассказики из 1-й Конной Бабеля и еще один рассказ (не помню автора), который назывался «Каша гурь-евская», а так же рассказ Марк Твена о небольшом амери-канском городке, в котором все жители вдруг запели смешную песенку:
Кондуктор, отправляясь в путь,
Не режь билеты как-нибудь,
А режь заботливой рукой –
Здесь пассажир, здесь спутник твой.
Пачка синих восемь центов,
Пачка желтых шесть центов,
Пачка красненьких лишь три…
Осторожно режь, смотри!
Режьте билеты, режьте билеты,
Режьте осторожней,
Перед вами, перед вами Пассажир дорожный!
Его выступления вызывали аплодисменты, на которые Лешка выходил и забавно раскланивался.  Особенно он вызы-вал восторг публики, когда в рассказе Бабеля после слов, «а мотня то болтается» вдруг делал непристойный жест. Он отлично читал рассказ «Каша гурьевская №…», в котором рассказывалось, как красноармейца назначили поваром, и он учился кашеварить по «Поваренной книге» Елены Молоховец. Однажды со сваренной кашей он по ошибке влетел на бело-гвардейские позиции и т. д. Именно он затащил в нашу кампа-нию «мраморную» красавицу  Риту, которую всегда жеманно представлял: Маргарита Германовна Иванова. Мы смеялись, а Рита сидела с непроницаемым лицом,  равнодушно выслушивая его эскапады. В нашей кампании были еще девочки,  это  Валя Костылева,  отличная спортсменка, конькобежка, это Эмма Барская, которая после войны стала женой Женьки Грозмани. Иногда приходили повеселиться с нами и сестры Жеребович Люба и Маня, впоследствии известные артистки театра «Ромэн». Их отец был прекрасным еврейским портным, и мой папа Миша всегда шил костюмы только у него, всячески под-черкивая:  "костюм от Жеребовича!"  В годы репрессий  аресто-вали его брата. Здесь  же  были  и Славка Кривошеин и Женька Грозмани. Изредка на огонек забегал и живший прямо над лавкой  Толька  Левицкий,  но его  главным  увлечением было радио. Он считался известным  любителем-коротковолновиком и держал связь с доброй сотней корреспондентов по всему миру. В комнате над его столом были наклеены открытки – QSL, которыми обменивались радиолюбители в подтверждении состоявшейся связи. Когда началась финская кампания, косо-глазенький Толька  участвовал в ней в войсках связи. Он был старше нас на пару лет и потому призвался по праву. Даль-нейшая его судьба мне не известна. Здесь уместно вспомнить, что в то время среди еврейской молодежи были очень попу-лярны «одесские» песни Утесова. Обычно мы с удовольствием распевали еврейскую песенку неизвестного автора:

Нигде не сыщет  ид себе участья,
Всегда его стараются все гнать,
Везде его преследуют несчастья,
Не может места он себе сыскать.
В минуты горькой муки,
С тоской, ломая руки,
Он любит себе песню напевать.

А коль не помогает, Он тоже средство знает:
«Эр нейм зайн фидул»
и давай играть:
«Идл мит зайнем фидул
                Эр кост мильонен гелт…
Ай, я  яй,  ай я яй-я-ай
Эр кост мильонен гелт!»

Воспоминания, воспоминания… Как вы толпитесь в моей памяти, как торопитесь скорее, скорее выплеснуться на страни-цы данного повествования. Было много всего и всякого и чем больше вспоминаешь, тем больше хочется вспомнить. В тоже время надо считаться со временем и настроением Читателя: надоест ему это жизнеописание, и он отшвырнет книгу в угол, или пошлет автора «по известному адресу». Так-то вот! Сейчас, когда я пишу эти строчки, проживая в Хайфе на берегу средиземного  моря или в Москве, за  окном  светит солнце, хотя вчера было холодно, лил сплошной противный дождь!
Все в нашей кампании были влюблены друг в друга. Лешка в Маргариту, Зина в меня, Володька в Валю, Вовка в Лену, Женька в Эмму. Но это было наивное юношеское увлечение. Первое серьезное чувство пришло тогда, когда в нашу кампанию пришла Муська (Маша) и с ходу влюбилась в Лешку. Началась военная операция на реке Халхин-Гол и Машка добровольцем поехала туда, чтобы оказывать меди-цинскую помощь красноармейцам. Вернулась через полгода с медалью на груди. Девица была рослая, сдобная и, как говорят, зрелая. Тут-то у них с Лешкой и пошла любовь, в результате которой Машка родила. Вскоре началась Отечественная война, и нас всех разбросало в разные стороны. Но  до этого  про-изошли события, которые надо выделить в  отдельные главы. Это будет совсем другой рассказ.
А вот какую запись о друзьях-товарищах я нашел в своем заброшенном дневнике от 30 января 1944 года:
Лешка Толчинский – воюет. Последние два месяца от него нет писем.
Володька Сакизчи – работает «по особым заданиям»?
Славка Кривошеин призван в Армию.
Женя Грозмани – пропал без вести?
Миша Федоров – убит под Одессой.
Шу Шура Глухов – убит.
Лева Першке – убит.
Натан Уриновский – в училище.
Коля Обрубин – убит.
Шурик Николаевский – воюет.
Воля Уриновский – работает в тылу на заводе.
Юрка Королькевич  танкист, ст. лейтенант.
Юлька Щавельский – учится в МАИ. Был на фронте, ранен.
Зи Зинка Гуревич вышла замуж, теперь она Кабацкая.
Вот такая памятная запись оказалась в старом забытом дневнике о некоторых ребятах из школы или моей домашней кампании на начало 1944 года.
Мое увлечение кинофильмами того времени – особая тема для разговора. Я очень любил смотреть кинофильмы, появлявшиеся в то время на киноэкране. Ведь не было телевивидения, радио появилось у нас дома только в 1934-35 годах. Так что, круг зрелищных мероприятий ограничивался редкими походами в театр.
Итак, мое кино.
Самым близким кинотеатром был клуб Октябрьской железной дороги на Комсомольской площади. Сейчас и дома этого нет, а тогда он завершал собой ряд Таможни. Этот кино-театр имел небольшой зал человек на 200. Цены тогда были доступны – пятачок за билет. Я, выпросив у родителей пятачок, бегал в кино. Там я смотрел «Путевку в жизнь», «Путь корабля» и знаменитый фильм «Чапаев», а также много картин, выхо-дивших на студии «Мосфильм».
Другими моими кинотеатрами были «Спартак» и  «Аврора». Первый из них размещался на втором этаже дома, стоящего на углу Земляного вала и Покровки, второй так же на втором этаже дома у Покровских ворот. В обоих кинотеатрах за 15 минут до начала сеанса играли оркестры, а иногда выступали с двумя-тремя песенками эстрадные певцы. Именно в них я смотрел популярные в те годы фильмы с Кторовым и Игорем Ильинским «Процесс о трех миллионах», «Чудо святого Йор-гена», «Закройщик из Торжка», «Марионетки», «Поручик Киже», «Тупейный художник», «Налим» с Жаровым и др.
Когда я стал постарше то уходил в большие кинотеатры бывшие, сравнительно недалеко от дома. Это были «Колизей» (сейчас театр «Современник») на  Чистых прудах  и  «Форум» на Колхозной площади. Иногда забирался в кинотеатр им. III Интернационала (за Елоховским собором).
Припоминаю, что когда вышел фильм «Веселые ребя-та», я, выпросив у родителей 15 копеек, пошел на 12 часовый сеанс в «Форум». Фильм настолько мне понравился, что я умудрился просмотреть его четыре раза подряд. Достигал я этого тем, что, выходя из зрительного зала, ждал, когда билетер отвернется, и прошмыгивал под протянутый канатик, отгора-живавший фойе от выхода на улицу. Короче, меня потеряли. Я появился дома только около 8 часов вечера, без конца напевая «Легко на сердце от песни веселой…». Мне устроили головомойку, но скоро отошли и стали расспрашивать о кино-фильме и я, взахлеб напевая песни из фильма, рассказывал о приключениях пастуха Кости и домработницы Анюты. Здесь же в «Форуме» я смотрел фильмы Чарли Чаплина «Новые времена» и «Огни большого города», а также великолепно снятый английский фильм «Человек-невидимка» по роману Г. Уэллса, да и многие другие звуковые кинофильмы того времени.
В «Колизее» я смотрел фильмы с Франческой Гааль «Петер» и «Маленькая мама». Здесь же в «Колизее» я впервые услышал выступление в дивертисменте перед фильмом еще молодого, но уже достаточно известного певца Вадима Козина.  Его выступление потрясло весь зал. Ведь тогда не было всех этих усилительных устройств: микрофонов и пр. Певец пел «живым» голосом. Когда он исполнял  песню на слова Беранже «Нищая», то в зале стояла такая тишина, что был слышен каждый звук песни, каждый его вздох. Он трижды бисировал, его голос я не забыл до сих пор.
Кроме этих, находившихся сравнительно недалеко от дома, был еще «Первый кинотеатр» на улице Воровского (сейчас «Театр киноактера»). В нем пели Ляля Черная, Тамара Церетели и другие певцы. В этом кинотеатре я посмотрел «Пышку» с Сергеевой, «Остров сокровищ», «Новый Гулливер» и другие фильмы тех лет. Бывал я и в кинотеатре Ударник. Там перед сеансом пела Клавдия Шульженко. В этом кинотеатре я пересмотрел много фильмов.
Отдельно мне хотелось бы отметить кинотеатр «Пере-коп», находившийся в Грохольском переулке. Он привлекал меня чрезвычайно дружелюбным билетером. Здесь я прос-мотрел «Гибель «Орла», «Сокровища погибших кораблей». В последнем фильме  в роли водолазного старшины великолепно играл Баталов (старший).
Я уже упоминал, что в саду имени Баумана был летний кинотеатр. В нем всегда шли первоэкранные фильмы. Так еще в 1939 году я там смотрел фильм «Моя любовь», который на широкий экран вышел только на следующий год.
Вообще же кино я любил – это было вполне доступное для меня искусство. Десятилетия спустя, будучи студентом Мос-ковского геологоразведочного института, я снял несколько кино-фильмов о геологической практике 1 курса геологов в Михай-лове (1958), о ежегодной Крымской практике студентов 2 курса (1959), о Глубоком бурении нефтяных скважин (Баку, 1962) и ряд кинофрагментов. По моим сценариям в 70-х годах были сняты три учебных кинофильма. Пожалуй, если бы я пошел  по кине-матографической линии, то, скорее всего, достиг бы опреде-ленной известности, создав значимые фильмы о моем времени, о войне,  о мирной жизни. Кино люблю до сих пор, хотя в кино-театры давно не хожу, но новые достойные, с моей точки зрения фильмы, обязательно смотрю по телевидению.
Эту любовь я сохранил до наших дней. В местном клубе им. Фани Каплан (американской миллионерши, подарившей Хайфе этот культурный центр) я в течение нескольких лет пока-зываю видеофильмы в цикле «Кино нашей молодости» - «Серенада Солнечной долины» с Сони Хейни и Гленом Мил-лером, «Багдадский вор», «Мост Ватерлоо» и «Леди Гамильтон» с Вивьен Ли, фильмы с Марио Ланца «Любимец Нового Орлеана», «Великий Карузо» и др., а так же «Тайны Парижа», «Граф Монтекристо», «Горбун» с неповторимым Жаном Маре и многие, многие другие.
Вот к чему приводит детское увлечение кино!
Кроме кино я любил посещать музеи и особенно Треть-ковскую галерею. Даже после войны я мог рассказать обо всех залах Третьяковки: какая и где, картина висит. Мне очень нравился «миниатюрист» граф Федор Толстой, художники Поле-нов, Саврасов, Суриков, Репин, Серов и др. Перед картинами Архипа Куинджи и Шишкина я мог простаивать часами. Это был особый мир искусства, мир интеллекта, красоты и любви. Очень мне нравились картины Исаака Левитана. С трепетом в душе я стоял у скульптур Антокольского скульптурных портретов Шубина и многих других!
Очень часто я ходил в музей изобразительных искусств имени  Пушкина  (почему Пушкина?).   Все там привлекало мое  внимание. Старый Рембрант, Пикассо, Мане и другие. Привле-кали  залы древнегреческого и древнеегипетского искусства. Безумно мне нравился «Итальянский дворик» со статуями кондотьеров и великолепным «Давидом» Микель Анджело Буонаротти. Это чудо искусства вспоминается мне и сейчас.
Любил я театры и особенно цирк с его знаменитыми клоунами Карандашом (М. Румянцевым), Бим и Бомом, Кио, жонглерами, фокусниками, акробатами. Да многое другое.
Жизнь есть жизнь, и требует своего!
После 8 класса я ушел из школы и после того как отвез Алочку в Озаричи и вернулся в Москву я поступил на курсы чертежников в Доме детей железнодорожников. Там преподавал некто Шелковников, высокий стройный человек с показной офи-церской выправкой. Много лет спустя, когда я учился в Мос-ковском геологоразведочном институте, он вместе с другим преподавателем старичком Шиковым учил нас «Техническому черчению». На втором занятии он подошел ко мне и глядя прямо в глаза: спросил не учился ли я на курсах у него в 1938 году. Я подтвердил его слова и перестал мучиться от мысли, а где я его раньше видел. Курсы я не окончил, а так как надо было зарабатывать на «жизнь», то с 1 сентября поступил в ФЗУ Пер-вого государственного подшипникова завода им. Л. Кагановича на специальность токарь-универсал. Проучился полтора года и вышел токарем 5 разряда. В ФЗУ «металловедение» нам пре-подавал молодой невразчный человечек и я его не запомнил, но практике токарного дела учил старый мастеровой – Мастер с большой буквы Михалыч. На носу у него всегда сидели старо-модные очки в металлической оправе, на подбородке кли-нышком бородка, глаза внимательные и очень добрые. Ко мне он относился «по отечески», внимательно следил, что и как я делаю и всегда подправлял мои ошибки. Михалыч почему-то выделял меня среди однокашников. Ему же я обязан и высоким разрядом токаря-универсала, что не раз выручало меня. Спаси-бо ему, да будет благословенна память его!
Вот они «зигзаги судьбы.

Не знаю я,
   когда,
кому,
      зачем
И по какому поводу придется
По жизненным дорогам так пройти,
Как мне,
кому такое «счастье»
                улыбнется!?
Все пережить сполна и до краев,
Все перечувствовать, измерить,
Надеяться на счастье, на любовь
И верить в это,
верить,
верить!

            Загорск 8 июля 1962 г.

* *    *


Невзгоды мне дались сполна,
Все выпало в моей судьбе,
И все же я остался жив,
Наперекор войне.

Назло иронии судьбы
Врагам назло вдвойне -
Я все-таки остался жив
И в сталинской тюрьме.

Все перенес и пережил
Был счастлив, весел, смел
И радовался тем, что жив,
Хоть и осиротел.

Надеюсь через много лет
Свой на земле оставить  след.

 6 мая 2003 г.


















Жизнь вторая: ПО ДОРОГЕ В ЖИЗНЬ



Я   с детских лет мечтал ходить в маршруты,
Брать штурмом неземную высоту,
Но жизнь дарила горькие минуты,
Не трогая заветную мечту.
Но все ж, не став мечтателем бесплодным,
И хоть порой не отогнать тоски:
Я жизнь свою прошел по бездорожью,
Достигнув безымянной высоты!

Якутск, 30 июля 1964 г.



 Что найдешь ты и что потеряешь,
 Не отыщешь дороги вперед,
 И, как будто, слепой спотыкаясь
 Ты по жизни устало бредешь.

Благодарен судьбе и богу,
   Благодарен своим родным,
Благодарен друзьям за подмогу,
И многим, и многим другим.

Не пристало мне быть нахалом
Своего не припомнить родства
И не вспомнить ни деда, ни бабу
Ни сестренки, ни мать, ни отца.

Я горжусь родословной своей,
Работящих, прекрасных людей.

24 мая 2003 г.
    Хайфа
            
8. ВЕТРЫ СТРАНСТВИЙ

Как я упоминал выше, странствовать меня потянуло уже в детсадовские годы. Позже, учась в 6 классе, я подружился с Витькой Дубровским. Он жил  в новом доме, который выстроили на пустыре за нашим домом для железнодорожников. Я забегал к нему, он ко мне. Однажды, когда мы были с ним в комнате вдвоем, он показал револьвер отца, который лежал в верхнем ящике письменного стола. Моментально созрел план. Мы берем наган, садимся в поезд, который идет на юг, а по дороге отстреливаем ворон. Через пару дней, никому из родных не сказав ни словечка, мы взяли наши ранцы, положили в них хлеб, какую-то еще еду, наган и отправились на курский вокзал. В вагон мы прошли беспрепятственно. Разместились на третьей полке и покатили… Где-то после Серпухова мы извлекли наган, вышли в тамбур и по паре раз выстрелили в ворон. Конечно, мы не попали. Не знаю, какими путями, но перед самой Тулой, в наш вагон вошел дяденька в высокой кожаной фуражке, в кожанке и, обращаясь к нам, сказал с явным украинским выго-вором:
- А, ну, слазьте, хлопцы,  прыйхалы.
В Туле он вывел нас из вагона и, погрозив пальцем, сказал, что «тикать» из дому нехорошо. Что нас сейчас же отправляют с нарочным в Москву, и чтобы мы от него не «сбегли. Пымаем!»
Действительно появился милиционер, и встречным поездом нас через три часа доставили в Москву. Пока мы сидели в железнодорожной милиции появились родители. Витька всю дорогу, пока мы возвращались в Москву, шмыгал носом, а когда появился его отец, ударился в рёв и все твердил, что это все Яшка, Яшка. Я молчал и с презрением смотрел на бывшего друга. Через несколько дней отец перевел Витьку в другую школу. Больше мы с ним не встречались. Это был уже второй опыт моих «путешествий».
Надо сказать, что в 1938 году наша тройка Женька, Славка и Я, несколько отдалилась от дружной кампании Гуревичей. Женька жаждал авантюрных приключений. Зимой 1938 года он нас со Славкой увез на стацию Баковка, где решил «пошарить» в дачных домиках. Это приключение не дало ничего, кроме некоторого прилива адреналина.
В это время я учился на курсах чертежников-конст-рукторов в доме 14 по Ново-Басманной при ДК Железно-дорожников, и, не окончив их, поступил в ФЗУ при 1-м ГПЗ (Государственном подшипниковом заводе) им. Кагановича, чтобы выучиться на токаря.
Женька  выработал план,  по которому мы должны были
«прокатиться» в Крым. У Славки в Симферополе жила двоюрод-ная сестра. Мы решили поехать к ней. Не сказав ничего родным, мы купили билеты до Симферополя и уехали. Приехали, устроились у несказанно удивленной родственницы, и гуляли по городу, осваивая южные красоты. Вечером Славка подслушал разговор сестры с мужем, о том, что они сообщили Славкиным родителям о появившихся у них ребятах. Женька предложил немедленно уехать из Симферополя в Евпаторию. Пришли на вокзал и сели в пригородный поезд. Вечером в 11 часов были в Евпатории. Ночь. Холодно. Пронизывающий ветер с моря. Дом колхозника закрыт на ремонт. Ночевать негде. Пошли на станцию, зашли в вокзал, съели оставшуюся у нас буханку хлеба и только прилегли на скамейки, как подошла уборщица и попросила нас убираться вон. Пошли мы по шпалам обратно в сторону Джанкоя. Шли часов 5. Вымотались так, что на подходе к станции Джанкой последние несколько километров шли рывками по 50-70 шагов. Затем отдых и снова рывок. В Джанкое подождали поезд на Севастополь, пробрались в закрытый тамбур, и там Славка заявил, что лично он дальше Симфе-рополя не поедет. Спорить и уговаривать не стали. В Симфе-рополе он выбрался из тамбура, а мы прокатили до Севас-тополя. Здесь Женька решил остановиться у старого знакомого родителей.
Я был потрясен и покорен этим городом. Малахов Курган, Северная сторона, Балаклава, Графская пристань, Мор-ской музей и теплое ласковое солнце. И моряки, моряки, моря-ки.… На всю жизнь запомнил я свою первую встречу с морем. Мы ходили с Женькой по улицам, он мне рассказывал историю этого легендарного города, форпоста Российского флота на Черном море. Однако наши прогулки кончились на третий день. К нам подошел человек в кожаной тужурке и, поздоровавшись, спросил: - Мальчики вы с кем, откуда? Наш невнятный лепет не произвел на него никакого впечатления, и мы отправились в расположенное рядом отделение милиции. Там он предъявил нам наши фотографии и сказал, что по просьбе родителей он доставит нас домой. На этом закончилось черноморское путе-шествие нашей компании.
Дома нас встретили так, словно ничего не произошло. Но это не пошло нам впрок.
Весной 1939 года, мы трое и примкнувший к нам Лешка  Толчинский, выработали план поездки на Кавказ. Так как я уже неплохо работал на токарном станке, то я первым выезжал в Тбилиси. Устраивался на работу. Получал место в общежитии. Затем телеграммой сообщал свой адрес и ждал приезда ребят. Так и было. Приехав в Тбилиси, я спрашивал, где находятся крупные механические мастерские. По совету одного из встречных:
- Э, кацо, иди работай на завод Орджоникидзе , это на Авлабаре. Авлабар знаешь? Нет? Найдешь.
Нашел. Зашел в отдел кадров, показал трудовую книжку, в которой было записано, что я ученик ФЗУ по специальности токарь-универсал. Тут же оформили на работу, дали направ-ление в общежитие.
На следующий день я был в инструментальном цехе. Начальник цеха немного недоверчиво посмотрел на меня и поставил к станку ДИП-200 . Дал работу и искоса посматривал, как я справляюсь с заданием. Но я показал «московскую» хватку и не посрамил мое ФЗУ. В обед я познакомился, а затем и подружился с моим соседом по линии Алешей Орлеанидзе. Ему было лет 20, красавец, стройный, гордый орлиный профиль, гладко зачесанный чуб, отличный костюм. За несколько дней нашей дружбы он показал мне Тбилиси: Проспект Руставели, Метехский замок, знаменитый базар на Авлабаре. Мы пили терпкое грузинское вино. Казалось, что Алешу все знали. Каждый встречный кивал ему головой, а многие кричали: Алеша, генацвале , иди сюда: у меня молодое вино и чебуреки. Мы подходили нам наливали бокалы вина, давали огромные пышущие жаром чебуреки, мы наслаждались… 
Как условились, я дал телеграмму Женьке и через три дня встречал на вокзале своих ребят. Пошли в общежитие. Комендант, не спрашивая ни о чем, выдала спальные при-надлежности, и мы расстались: я – на работу, друзья смотреть город.
Кроме Алеши я подружился и с Вано Карчевским, кото-рый однажды сказал: -  Что Тбилиси?  Это не Грузия.  Вот Кахе-тия,  это Грузия. Поезжай в Лагодехи, там мой дядя Максим Карчевский, самый  главный охотник в Кахетии,  вот  это  Грузия. 
Я рассказал  об этом ребятам, они загорелись. Через три дня я уволился с работы. Мы сели на узкоколейный поезд и медленно поплыли через горы и долины в Цнори-Цхали. Ехали часов пять. В вагоне полно грузин, у многих на верхних  полках  бурдюки  с  вином.  В  дороге они нас  угощали вкусными хлеб-ными лепешками «лаваш» и каждый предлагал отведать его вина. Так что мы не скучали. А сколько разных историй они рассказывали, сколько смеялись, сколько пели. Веселая дорога! Не даром этот поезд называли «пьяный». Из Цнори-Цхали надо было 60 км ехать через Алазанскую  долину,  за  которой  было  большое кахетинское село Лагодехи.  Алазанская долина, широ-кая километров на 60 котловина, вся в цветах. Мы едем в кузове грузовика и вдыхаем тончайший аромат цветов. В глазах рябит от их разнообразия. Но вот и Лагодехи. У первого встречного спрашиваем, где дом Максима Карчевского, оказался рядом. Он встретил нас просто. Сказал:
- Входи, генацвале. Вано звонил про тебя. Это хорошо. Идемте, покажу вам комнату.
Мы оглядываемся. Дом на высоком фундаменте, внизу вроде подклеть. Вокруг дома широкая терраса.  Во дворе растет дикая хурма. Все вокруг оплетено виноградом. Мы ошалели. А тут еще Максим вынес огромное блюдо винограда, абрикосов, хурмы. Было отчего закружится молодым головушкам. Весть о приезде к Максиму москвичей, моментально разнеслась по селению. Через час или полтора во двор вынесли длинный стол и на нем появились бутылки со своим «кахетинским» вином, разнообразная снедь. Появились соседи, начался пир! Все было вкусно и удивительно уютно с этими людьми, которые даже не спрашивали, зачем мы приехали, приехали и все. При этом почти каждый звал к себе в гости, обещая устроить пир еще более шикарный. В этом хмельном угаре прошло три дня. Я решил, что пора мне начинать зарабатывать на жизнь. Спросил Максима, есть ли у них МТС.
- Зачем тебе. Живи, разве тебя плохо принимают?
Я ответил ему в том духе, что принимают сказочно, но пора подумать и о том, как на хлеб зарабатывать. Максим усмехнулся и показал дом начальника МТС, Алексея Багдадзе…
На следующий день, часов 10 утра, я постучался в указанный дом. Вышедшая женщина поинтересовалась кого мне надо. Потом провела  в  комнату. За  обеденным столом сидел и завтракал толстый грузин лет 50.  Перед ним стояло несколько бутылок вина, и он поочередно наливал из них, не забывая приговаривать: - Вах, какое вино! Какое вино, пальчики обли-жешь. Вах! Потом он протягивал руку назад и на ощупь срывал мандарин, который рос прямо за ним в кадке! Это было восхитительно.
Он и меня угостил мандарином.
- Ты токарь? Приходи утром в МТС. Нам нужно «стаканы» точить. Умеешь?
Утром в 9 часов я был в МТС. Никого нет. В 10 появился мастер. Мы прошли в цех. Там стоял старенький станок «Комсомолец» (мы в ФЗУ звали их «козлами»), с приводом от шкива верхнего вала. Принесли заготовки, я выточил два или три стакана. Мастер мою работу одобрил. Потом отпустил меня со словами:
-Молодец, кацо. Приходи послезавтра, если хочэшь эщо погуляй…
Я гулял дня три, а на четвертый, распрощавшись с гостеприимным Лагодехи, мы уехали в Тбилиси, а затем и в Москву. На память о нашем путешествии у Женьки остался кинжал, который ему подарил Максим.
По возвращении в Москву я снова вернулся в ФЗУ и продолжал там учиться до 1940 года. Получив свидетельство об окончании ФЗУ, по специальности токарь-инструментальщик, я поступил на завод «Мединструмент» токарем 5 разряда. Однако довольно часто наведывался к нашему мастеру в ФЗУ спросить совета по той или иной детали. Однажды в январе 1940 года он отозвал меня в уголок и прошептал:
- Вот что, Яша. Тут за тобой уже давно ходят, присмат-риваются. У парторга были, ко мне пришли. Я им сказал, что ты спутался с какой-то блатной кампанией. Так что, будь осторо-жен. Счастливо тебе.
Тут начинается уже другая история, которую нужно рассказывать самостоятельной главой. В ней я встретился с огромным количеством людей. Чаще всего это были прек-расные, добрые и отзывчивые люди. Однако были шпана, ворье, бандюги, гомики и с ними мне тоже пришлось общаться, жить в одном бараке, вместе ходить на работу. Было много «поли-тиков», крестьян и просто рабочих. Сейчас, десятилетия спустя я не могу себе представить, откуда я черпал силы, чтобы в этой круговерти не потерять человеческого лица, не свалится в блатное болото.
Спасли ЛЮДИ, и, наверное, Господь, который всегда зас-тупался за меня в критические минуты, но обо всем этом рассказ в следующей главе. О многом придется поведать и поделится своим опытом, который, поверьте, мне давался нелегко. Но главное это люди, люди, люди, которые всегда оказывались рядом в самые сложные периоды моей жизни. Спасибо им всем за доброе и участливое отношение ко мне. Вот об этом и пойдет рассказ.

9.                9. ТРОПОЙ СПЫТАНИЙ

Пришла пора рассказать о тех испытаниях, которые выпали на мою долю.
После поездки на Кавказ Женька Грозмани успокоился и только рассказывал, до чего там прелестно. Иногда, в подтвер-ждение своего рассказа, он доставал кинжал и, размахивая им, изображал из себя горца. Но не вечен покой, не вечна тишина, особенно в наши юношеские годы.
 24 февраля 1940 года вечером позвонил Женька и сказал, что есть дело и чтобы я приходил к их дому. Неплохо бы взять с собой и Мишку Федорова, с которым я дружил еще с детского садика, хотя он был моложе меня на год. Я забежал за Мишкой, благо он жил двумя этажами выше в нашем же подъезде, и мы подошли к дому 12, где нас ждали Славка и Женька. Женька рассказал, что его родственники, живущие на Доброслободской улице , уехали на несколько дней из Москвы. В квартире осталась одна лишь домработница. Он предложил пойти к ним попугать ее, взять какие-нибудь вещички, а когда вернутся родственники все им возвратить. Не узрев ничего худого в предложении Женьки, мы пошли по указанному им адресу. По пути распределили роли: Женька и Славка войдут в квартиру, Мишка останется на лестнице   (на «шухере»), а я тоже на «шухере», но на улице. Все бы сошло гладко. Женька позвонил, домработница открыла дверь, Женька со Славкой вихрем влетели в квартиру. Тут случилось непредвиденное. При виде закутанных парней, домработница сначала онемела, а потом вдруг завопила во весь голос «милиция!». Женька достал кинжал и стал угрожать ей, при этом нечаянно порезал ей руку. При виде крови домработница упала в обморок. Женька и Славка схватили со стола скатерть, похватали какие-то вещи, и выбежали из квартиры. Мы торопливым шагом направились домой, по пути зашли к Женькиному знакомому в дом    № 15 по Ново-Басманной и спрятали у них в сарае поклажу. Довольные собой, мы отправились по домам.
Утром раздался телефонный звонок. Меня попросили с паспортом придти в комнату номер 10 к 10 часам в 28 отделение милиции. Не подозревая ничего плохого, я явился в указанную комнату. В коридоре, где была эта комната, не было света, я с трудом различил  на  двери  надпись  «Уполномоченный…»,   но  чего  и   как фамилия не разглядел. Почти в 10 утра я постучал и на возглас «Входите» вошел в комнату. Это было небольшое метров 12 помещение. У  окна стоял письменный стол, за кото-рым сидел человек лет 30 в обычном гражданском костюме. Я назвал себя и протянул ему паспорт.
- А, Яша! Хорошо, что пришел. Ну, садись. Рассказывай, что ты делал вчера вечером от 8 до 9 часов на Добро-слободской улице у дома №…
При таком прямом вопросе мне не оставалось ничего другого, как рассказать о вчерашней «шутке». Я обратил внимание, что он весь мой рассказ усердно записывает, при этом вначале рассказа брови у него удивленно поднялись. Краешком глаза я заметил на его листочках название «Протокол допроса». Когда я кончил рассказывать, он удовлетворенно вздохнул и сказал «Ну, ты даешь, Яша! Вот не ожидал». Потом дал мне прочесть записанное им,  приговаривая: «Читай, читай, внимательно читай, я ничего не пропустил?» Он еще раз усмехнулся «Везет тебе, парень». Я ничего не понял. Только много позднее мне разъяснили его слова. Он снял телефонную трубку и кому-то позвонил:
- Тут я тебе подарочек приготовил, прямо с неба свалился! Давай приходи скорее, с тебя причитается.
Минут через пять, в течение которых он ходил по кабинету, изредка усмехаясь, в кабинет вошел милиционер, звание его не помню.
- Вот читай, - сказал он и подал ему листочки протокола моего допроса.
По мере чтения, милиционер искоса поглядывал на меня и вдруг спросил:
- Он тебе это все сам рассказал?
- Спроси у него.
Я подтвердил сказанное им и добавил: - Писал он, а я только говорил.
- Ну что ж, пойдем со мной. А тебе спасибо. За мной не станет, бросил он на ходу.
Забрав протокол, держа меня за руку, он направился по длинному коридору в другую часть отделения милиции. На двери его кабинета висела дощечка «Следователь…». Только теперь я понял, в какую историю угодил. Он вызвал еще несколько человек и что-то им написал на бумажке. Затем он попросил меня снова повторить все  рассказанное  мною  ранее,  особенно упирая  на детали происходившего. Повторив свой рассказ и ответив на многочисленные вопросы, я устало откинулся на спинку стула. Следователь встал и объявил, что мне предъявляется обвинение по статье 59 п. 3 УК РСФСР. Я недоуменно усмехнулся, а он сказал, что в камере меня прос-ветят. Действительно просветили: эта статья означала «Банди-тизм, совершенный группой по предварительному сговору с применением оружия». Вот это да! Срок по этой статье от 10 лет до «вышки». По незнанию я над этим не задумывался.
Следователь отправил меня в камеру предварительного заключения. К своему удивлению я встретил там уже «сидящих» всех моих товарищей по вчерашнему происшествию. Их еще не допрашивали. Мы тут же сговорились о том,  что  Мишку надо всячески выгораживать. Пусть он на допросе твердит «Был пьян, ничего не помню».  Мы, свою очередь, должны говорить о том, что Мишка был пьян и еле стоял на ногах.
Нас несколько раз допрашивали. И, наконец, объявили, что суд будет «показательный» и состоится он в марте месяце. Наши родители развили бурную деятельность. Мой папа Миша и мать Славки наняли знаменитого в Москве защитника Коммодова, отец Женьки тоже нанял кого-то, у Мишки был государственный защитник. Защитник несколько раз беседовал со мной и Славкой, сказал, что статья очень тяжелая и единственная возможность попытаться переквалифицировать статью на более «мягкую». Тоже говорил и Женькин защитник. Все три защитника сговорились действовать сообща в интересах своих подзащитных. Дело было передано в Бауманский народный суд.
В середине марта 1940 года состоялся суд. Процесс проходил в каком-то клубе. Было много народа. Прибежали и все «Гуревичи», другие наши товарищи. Были родители и особенно мне запомнился скорбный взгляд Рахильки, которая стояла около входа в клуб, и когда меня проводили мимо нее, горько бросила: «Как ты мог, Яша!».
Судьи заседали на сцене, тут же в стороне от них были и мы, охраняемые милиционерами. Все шло по накатанному сце-нарию. Нам задавали вопросы, мы отвечали. Мишка тоже твердил, что ничего не помнит, но когда один из судей его спросил, а не может ли он указать, где кто стоял? Он спокойно объяснил тому расположение каждого из нас. Зал удивленно охнул. А судья, довольный произведенным  эффектом,  только громко заметил: «А  вы  говорите, что был пьяный!». Это решило судьбу Мишки. Наши защитники старались  изо  всех  сил,  силясь свести   все дело к обычному хулиганству. Однако, зачи-тывая приговор, судья обвинял нас уже не в бандитизме, а в грабеже. В результате нас осудили по статье 167 ч. 3, то есть  за  грабеж,  совершенный  группой  лиц,  с  применением холодного оружия: Женьку и Славку на 5 лет лагерей, меня на 3 года, а Мишку на 2 года. После суда нас развезли в разные тюрьмы. Мы с Женькой, по какому то счастливому стечению обстоятельств, оказались вместе в Таганской тюрьме. Куда направили Мишку и Славку, не знаю. Мать Славки отчаянно хлопотала, исполь-зовала всевозможные связи, и Славке тоже снизили срок до 3 лет.
Вот таким образом я попал в уголовники, а не в «полити-ки», вот что значило: повезло!
Таганка. Это особая епархия уголовного мира. Здесь действуют уже свои, чисто «блатные» законы. Нас привезли в тюрьму, тщательно обыскали, отобрали все, что могли и втолкнули в камеру. Мы испугано остановились у дверей. Из дальнего угла донесся вопрос: По какой статье?  «По 167, часть 3» - ответил Женька.  «Ого, тяжеляки!». Тут случилось нечто совершенно неожиданное, практически определившее наше положение в этом мире. У окна камеры приподнялся на нарах человек лет 35-40 и грозно бросил в камеру:
- Эй, пацаны, идите сюда, ложитесь на эту койку. Чтобы никто пальцем их не тронул! Потом он подозвал нас и расспросил обо всем.
Это был Николай Новохацкий, человек необычайной судьбы, непререкаемый авторитет у шпаны.
Позже я узнал его страшную историю. Он инженер путеец, после окончания института был направлен на стройку Турксиба (Туркестано-Сибирской магистрали). Часто уезжал на трассу, оставляя дома жену. Однажды вернувшись из поездки, он застал жену в кровати с любовником. Не раздумывая, он застрелил обоих. Его судили. Дали 10 лет. Он бежал прямо из зала суда. Через полгода его поймали и добавили к сроку еще два года. Через некоторое время он бежал из лагеря. Его снова поймали и снова добавили два года. Отправили его в лагерь на одном из островов в бухте «Золотой Рог» около Владивостока. Он бежал и оттуда, переплыв на материк на паре бревен. Через год его арестовали и снова добавили два года. К тому времени, когда он после очередного побега, дожидался этапа в лагерь, у него уже был такой срок, что всей его жизни было мало, чтобы его отсидеть.  Он   был  болен  туберкулезом и на   мой  вопрос, зачем же он бежал, Николай ответил, «Хоть день, да мой». Он считался «вором в законе». В камере он расположился на нарах около окна, что было самым уважаемым местом.  Он сидел на нарах и играл в карты с другим заключенным. Мы тоже подружились с ним. Это  был известный московский журналист Анатолий Вендт. Он также был в фаворе у ворья, так как знал массу анекдотов и увлекательных историй. Но с Николаем у них была большая дружба.
С Анатолием Вендтом случилась такая история. Под Новый 1940 год они гуляли у друзей. Изрядно зарядившись, они с приятелем вышли на улицу покурить. Новогодняя ночь. Легкий снежок. На улице ни души. Вдруг показался одинокий прохожий. Друзья решили пошутить и, когда он подошел к ним, потребовали – Снимай шубу! Тот сначала испугался, а потом стал звать милицию. Прибежал случайный милиционер. В итоге Анатолий с приятелем получили по три года лагерей. Вот и такая шутка!
Мы крепко сдружились с этой парой, что сослужило нам добрую службу на весь лагерный срок: мы как-бы получили охранную грамоту от Николы!
В камере, размером в 40-50 квадратных метров, было два ряда нар (вдоль стен), один ряд возле внешней стены. Посередине камеры был большой обеденный стол, по бокам две скамьи. Когда приносили передачи из дома, то на этом столе их делили так, чтобы никого из блатных не обидеть. Наши передачи, Никола делить запретил: что принесли пацанам, пусть "хавают" (едят) сами. Заключенных было около 50 человек. Обычно мы с Женькой или слушали рассказы Анатолия, или вместе со всеми пели тюремные песни.
Люби меня детка, пока я на воле.
Пока я на воле – я твой.
Тюрьма нас разлучит,
Я буду жить в неволе
Т Тобой  овладеет другой.
Или еще одна любимая песня:
Не для меня придет весна,
Распустит роза цвет душистый,
Сорвешь цветок, а он завянет –
Такая жизнь не для меня.
         Было много всяких песен, в том числе и те, которые в свое время пели «политики»:
Помню, помню, помню я,
Как меня мать любила
И не раз, и не два
Она мне говорила…
         Обычно начинали петь один - два человека, а потом под-хватывала вся камера. Пели с чувством, с надрывом, но тихо, чтобы не получить окрик коридорного. Иногда Женька читал стихи Ахматовой, Гумилева, Северянина и других, которых он помнил великое множество. Иногда и блатари просили Женьку почитать им что-нибудь «сердечное». Женька, чаше всего читал в таких случаях Волошина или Есенина.
             В апреле месяце нас перевели в пересыльную тюрьму «Красная Пресня». Стали готовить этап. Разрешили свидание и передачу вещей. Пришел папа Миша очень расстроенный, я его все время успокаивал, что все будет хорошо. По его лицу текли слезы, я еле держался, чтобы не зареветь вместе с ним.
В камере пересылки, рассчитанной человек на 20, было набито полсотни. Духота была ужасающая. Спали впритык друг к другу. Ночью по команде все разом меняли бок. Если нужно было пройти к «параше», чтобы справить малую нужду, то ступали буквально по телам. Поэтому с большим нетерпением ждали этапа. Этот день пришел в середине апреля. Подогнали два «столыпинских» вагона и началась погрузка. Вызывали  из  камеры  по  одному  и  провожали до самого купе. Так до тех пор, пока в каждом купе не поместилось по 8 человек. Размещались так: двое на полу под нижней полкой, двое на нижних полках, двое на верхних полках и двое на самых верхних, багажных. Вместо дверей были решетки, которые по мере надобности открывали. Маленькое окошко было плотно закрыто толстым стеклом, прикрытым с наружной стороны решеткой, духота была страшная. В одной стороне вагона был туалет, дверь в который во время нахождения там арестанта должна была быть открыта для наблюдения конвоира.
В нашем купе были два «черта», то есть бытовики, которых сразу загнали под нижние полки, первые две полки заняли пожилой вор с огромным воровским стажем «Пахан» и второй блатяга, которого я не помню. На второй полке с одной стороны был домушник по кличке «Москва», а на другой тоже домушник по кличке «Бывалый». На третьей самой верхней были я, а напротив меня карманник по кличке «Райка». Иногда к нам, на верхотуру, забирался кто-нибудь из блатарей, чтобы «погуторить за жизнь».  Иногда я спускался к Пахану, чтобы послушать его «охотничьи» рассказы. Рассказывал он живо и увлекательно, но вскоре загрипповал и сидел в своем углу, нахохлившись, как сыч. Женька был через два купе от меня, а Николай с Анатолием, через три. Иногда мы перекликались короткими фразами.
Часа через два после загрузки вагонов раздали дневной паек: полбуханки белого хлеба, две селедки иваси, две ложки сахара. Кипяток давали по просьбе. Паек можно было съесть сразу, а можно было поделить на части и съесть в несколько приемов. Мне удавалось это делать в два приема: утром и вечером. Затем маневровый паровозик потащил нас на какой-то вокзал. Прицепили к пассажирскому поезду, сразу за почтовым вагоном. Минут через десять мы поехали.
Наблюдая через решетки за мелькавшими московскими пригородами, мы очень скоро  определили,  что везут  нас  с Казанского вокзала. Оттуда тогда был только один путь в казахские или оренбургские степи. Проезжали станции, иногда читали названия, опытные арестанты легко определили, что везут нас в Казахстан.
На второй или третий день пути, кто-то нечаянно разбил стекло в нашем оконце. Сразу повеяло свежим духом. Часа через два, к нам на «верхотуру» забрался Москва, и осторожно освободил окошко от стекол. Он внимательно ощупал закры-вающую окно решетку. Выяснил, что она держится на четырех заклепках. Он спустился вниз и о чем-то долго совещался с Бывалым и Паханом. Видимо они решили попытаться совершить побег. Потом Москва поднялся к нам еще раз. Он положил на окошко валенки и телогрейку и стукнул ногой в это месиво. Стук никто не заметил. Он стукнул еще раз, сильнее. Опять никто не заметил. Тогда Москва и Бывалый по очереди через длительные промежутки времени стали бить в решетку. Где-то на второй день «их работы» они обнаружили, что решетка стала выходить из пазов. Это воодушевило их. Самое интересное, то, что охрана каждый вечер выгоняла нас из купе и тщательно проверяла пол, потолок, даже под нижние полки заглядывали, а вот окно проверить никто из них не удосужился. На четвертый день пути, примерно в пять часов вечера решетка отлетела – путь на волю был свободен. В  это время  мы  подъезжали  к  Караганде. Медлить было нельзя, так как через час должна была начаться вечерняя проверка. Москва спустился к Пахану, но того знобило, он отказался от побега. Отказался и «блатарь». Затем началось главное – побег. Первым в окно высунул ноги, а затем вылез Москва. За ним через пару минут Бывалый. Потом, толкнув меня в бок, мол, чего ты – вылез Райка. Я  не собирался бежать. Но вдруг какая-то сила подняла меня, не помню, как мои ноги высунулись из окошка, затем я сам решительно пролез в него, ухватился правой рукой  за  край  окошка,  повернулся лицом по ходу поезда. В этот момент поезд после очередного подъема наби-рал скорость. Сильно оттолкнулся от вагона левой рукой и отпустил окошко. Я думал, что упаду на ноги, но упал боком, перевернулся по инерции через голову. Вскочил на ноги и побежал вдоль мчавшегося состава. Потом,  сообразив, что меня  могут  увидеть  из  поезда,  побежал  в   раскинувшуюся степь. От сильного волнения, у меня были частые позывы к мочеиспусканию. Пробежав немного, увидел, что вышел к железной дороге. И, вдруг, на фоне вечернего неба заметил человеческую фигурку. Схватив в руки камень, я приготовился сражаться за свою «свободу». Оказалось, что это Райка. Всю ночь мы с ним брели по звездам на север. И каждый раз оказывались вблизи железной дороги. Мы устали и забравшись в кустарник, забылись тяжелым сном. Разбудило нас солнышко. Мы поднялись на ноги. Перед нами,  примерно в 200 метрах, виднелась железнодорожная станция. Чувство голода, заглу-шило чувство тревоги. Мы решили зайти в станционный буфет и хоть немного подкрепиться. Пошли, зашли в буфет, там никого, взяли по каше и стакану чая. Пока мы ели подошел человек и сел за наш столик. Мы продолжали увлеченно есть. Подошел второй человек и спросил у первого:
- Они?
- Смотри сам - показывая фотографии, ответил первый. – Ну, вот что, парни, поели и хватит. А теперь пошли с нами.
- Никуда мы не пойдем – заявил я и тут же крепкая рука, ухватила меня за шиворот, вторая рука крепко держала Райку. Нас привели в линейное отделение милиции.
Прошло несколько часов, мы пообедали, подошел пасса-жирский поезд «Москва-Караганда», наши провожатые перего-ворили с проводниками и через минуту мы ехали в поезде. Через час показалась Караганда. Там нас уже ждали. Прямо у подножки вагона стояли двое из нашего конвоя. Передав им  нас, наши провожатые ушли, а нас повели в линейное отде-ление милиции. Здесь уже были Москва и Бывалый, и даже Пахан. Вот и вся «великолепная пятерка»!
Оформив какие-то бумаги, нас под усиленным конвоем повели  на   запасные  пути,  где  стояли  наши   столыпинские вагоны. Заключенные в вагонах, увидев нас, подняли громкий крик, но охрана скоро их успокоила.
Вот мы стоим перед вагоном, из которого только вчера сбежали. От дверей в вагон выстроились две шеренги наших кон- воиров. Начальник конвоя по личным делам вызывает поочередно «бегунов». Вот пошел Бывалый. Проходя мимо первого в шеренге конвоира,  он получает от него сильный удар в спину и, почти падая, подходит к стоящему в противоположной шеренге, конвоиру. Тот снова сильно бьет его, Бывалый чуть не кубарем летит к следующему. И так пока с окровавленным лицом не поднимается по лестнице в вагон. Вызывают Москву, и все повторяется снова, только один из конвоиров ударил его по лицу рукояткой нагана. Впоследствии у него оказалась сломана челюсть. Заключенные в вагонах, наблюдая эту вакханалию, подняли крик: «Прокурора», «Прокурора», «Кровопийцы», «Садисты». Крик был такой, что со станции прибежал начальник милиции и объявил, что прокурора он обязательно вызовет.
После этого, конвоиры хоть и били, но особенно не усердствовали. Пахана, не тронули совсем, по видимому, учитывая его возраст и состояние здоровья.  Райке досталось лишь несколько ударов ногами. Когда вызвали меня, то, учитывая все увиденное мною, я почти подбежал к первому конвоиру и не успел он замахнуться, как я подбежал к следующему и только на ступеньках лестницы, чей-то удар под зад загнал меня в вагон. Снова поднялся крик арестантов, которые дружно скандировали «Прокурора»… Наконец пришел прокурор и услышал коллективную жалобу на конвой, который избивал заключенных: «Если они виноваты, судите их, а не избивайте». На этом все кончилось.
Нас прицепили к очередному поезду и на следующий день мы прибыли к месту нашего назначения в р.п. Большой Джезказган (преобразован в 1954 г. в г. Джезказган).  Пока офор-млялся этап, прошло несколько часов, и под вечер этап заключенных под конвоем уже лагерных охранников двинулся к лагерю ИТЛ-1, который располагался около поселка Кенгир. Нас пятерых вели перед всем строем  в  нескольких шагах впереди. Самое любопытное  то,  что   за этот побег нас не судили и никому не прибавили срок!
Дело о побеге по просьбе конвоя замяли.               
Вот показался лагерь. Несколько больших брезентовых палаток в степи, окруженных двойным рядом колючей проволоки   с вышками по периметру. Там перед вахтой, после тщательного обыска, нас всех по одному, запустили в этот зверинец.
Так начался новый период моей жизни, встреч с удиви-тельными людьми в ИТЛ-1. Однако, это новая глава моего повествования.

10. «ЗВЕРИНЕЦ»

То, что предстало перед моими глазами, действительно напоминало зверинец. Примерно пять-шесть тысяч заключенных были «запиханы» в большие и маленькие палатки. В маленьких располагались «блатари», в остальных все прочие. При этом соблюдалась жесткая иерархия: блатные располагались на верхних нарах, остальные, в том числе и «контрики» на нижних. 
Николая Новохацкого и Пахана сразу выхватили из толпы и торжественно повели в маленькую палатку, остальные размещались сами. Мы с Женькой забились в одну палатку, где рядом нашлось место для нас на нижних нарах. Позже появился Никола  с Анатолием Вендтом, и удостоверились, насколько мы хорошо устроились, решили, было перетащить нас на верхние нары, согнав с них пару полублатных, но мы решительно воспротивились.
Это был действительно зверинец, так как по-другому его назвать было нельзя. Смесь из уголовников, бытовиков и «контриков», (политиков) откровенных бандюг и паханов, гомосексуалистов, взломщиков сейфов, карманников, домуш-ников и всего прочего сброда, собранных со всей необъятной Советской страны. Были грузины, татары, русские, узбеки и тад-жики, прибалты, поляки, белорусы и украинцы, конечно, были и евреи, но в меньшинстве. Были рабочие, железнодорожники, машинисты, крестьяне, повара и хлебопеки, артисты и так далее и тому подобное. Все это вместе и представлял Джезказганский ИТЛ № 1, лагерный пункт, заброшенный в суровые Казах-станские степи – пустыню. Вдаль, насколько хватал глаз, лежа-ли мертвые и безжизненные степи, по которым изредка перекатывались «футбольные шары» перекатиполе. Здесь ничего не росло»!
А теперь посмотрим архивные данные:
ДЖЕЗКАЗГАНСКИЙ ИТЛ (Джезказганлаг)
Время существования: организован 16.04.40
закрыт 07.04.43 (реорг. в ЛО КАРАГАНДИН-СКОГО ИТЛ)1.
Подчинен: ГУЛАГ с 16.04.40 [1]; ГУЛГМП с 26.02.41 [3].
Дислокация: Казахская ССР, Карагандинская обл., пос. Новый Джезказган2
Адрес: Казахская ССР, Карагандинская обл., пос. Новый Джезказган, п/я 278
Производство: стр-во Джезказганского комб., Карсакпайского медьзавода, в том числе Карсакпайской ЦЭС, ЛЭП Карсакпай—Джезказган, плотины на р. Кумола, шахты 31, производство боеприпасов («изделие М-82"), обслуживание Джездинского марганцевого месторождения с/х работы (в 1942 г.)
Численность: 01.07.40 — 6444 (УРО);
01.01.41 — 13 706, 01.07.41 — 12 543
01.01.42 — 10 535
01.01.43 — 11 859
Начальники: нач. — кап. Чирков Б.Н., с 16.04.40 по 06.07.42, Шевченко ?.?., не позднее 28.07.42 — не ранее 26.09.42, врио нач. — п/п ГБ Петров А.П., з/н — кап. ГБ Ровинский А.С., с 16.04.40 по 04.04.42 Гольдман
Архив: В архиве КАРАГАНДИНСКОГО ИТЛ: л/д з/к — 6671; картотека з/к — 26 978,
материалы делопроизводства — 892
Примечания: 1 Тем не менее ДЖЕЗКАЗГАНСКИЙ ИТЛ упом. 08.12.43
2 На 1941 г. нормативное название — р.п. Большой Джезказган. Преобразован в 1954 г. в г.Джезказган
3 Для обслуживания месторождения 05.05.42 организовано ЛО на 2000з/к.
4 Из них 2077 женщин, 1631 осужденные за к/р преступления.
С.Филиппов, С.Сигачев. Из справочника: "Система исправительно-трудовых лагерей в СССР"
Как видим, лагерь ИТЛ-1 был основан всего несколько месяцев назад и предназначался для строительства Джез-казганского медеплавильного комбината. Зам. начальника лаге-ря и строительства был капитан ГБ Ровинский А.С., начальник ВОХР (военизированная охрана) майор Владимиров. Лагерь состоял из трех зон: главная наша, общая, а в метрах в 20 от нее, также за двумя рядами проволоки, была небольшая женская зона. Несколько поодаль, с другого края общей зоны, также на расстоянии 20 метров, был штрафная палатка («зона), окруженная тремя рядами колючей проволоки. На ночь вдоль всех зон выпускали собак, которые своим неистовым лаем, мешали спать. Для работников комбината предстояло построить Соцгород со всей инфраструктурой: баней, магазином, клубом и  т.д. Для этого к поселку Кен-гир  была  проложена железно-дорожная ветка от Караганды. Наш этап был третьим или четвертым. Работы только развертывались. Были уже постро-ены управление лагеря,  здание ВЭС (временая электро-станция), механические мастерские. Водопровода не было, воду в зону и на строительные объекты завозили водовозки. Вода была мутная и теплая. Но ее жадно расхватывали. Солнце пекло нещадно и уже сейчас в апреле стояла жаркая под 25, а то и 30 градусов, жара, пыльные бури.
Когда суета, связанная с прибытием нового этапа стихла, в палатках появились нарядчики, которые стали записывать заключенных на работы. Мои специальности токарь и чертежник-конструктор не требовались и меня зачислили в бригаду для рытья котлованов под будущие бараки в капитальном лагере. Женька, сославшись на больное ухо, идти на работу категорически отказался. Вскоре он вообще пере-брался в другой барак к новым товарищам. Были и другие, уклонявшиеся от работы. Так,  зек по фамилии Завьялов, впол-не интеллигентного вида человек лет 28, с бородкой клинышком, я с ним любил поговорить обо всем, впрыснул себе под кожу на коленке керосин. Опухоль получилась страшная, синюшная. Врачи, конечно, распознали причину нарыва, но выводов делать не стали. Другой Зек, фамилии его я не запомнил, всыпал себе в глаза порошок, который настрогал со стержня химического карандаша. Вскоре он ослеп. Так довольно долго он болтался по лагерю, пока его не комиссовали.
Утром, позавтракав теплой баландой и половиной пайки (350 грамм) хлеба вышли на развод. Шли строем по пять человек. Сбоку конвоиры с собаками. Перед тем, как тронуться, начальник конвоя предупредил: «Шаг влево, шаг вправо будут считаться как побег. Охрана стреляет без предупреждения». Пришли на чистое поле, где уже были вырыты котлованы для десятка бараков. Начали с нуля. Земля оказалась твердая как камень. С трудом поддавалась кирке. Конечно, я ослабленный тюрьмой и дорогой, не сделал и половины  нормы.  Бригадир  только  головой  покачал, но записал мне норму.
Так началась моя жизнь в этом зверинце.
Первоначально я пытался играть роль приблатненного  парнишки. Грубил налево и направо, чуть что толкался или даже отпихивал стоявшего впереди. Начал играть в карты и дня три мне сказочно везло. У меня появились деньги, чтобы ублажить бригадира, появились одеяло, новые сапоги. Я зазнался и чувствовал себя «Ротшильдом». Но, счастье переменчиво. Ведь в карты я играл по-честному, а против меня сражались опытные шулера и фарцовщики. Короче, я проигрался в пух и прах. Мой московский костюмчик и ботиночки пошли в оплату проигрыша. На мне оказалась какая-то курточка грязно-серого цвета, такие же штаны, подпоясанные веревкой и немыслимые опорки на ногах.
Каждый день мы ходили на работу. По пути нас настигал сильный ветер, гнавший песок и пыль. Через две недели от грязи и пыли волосы на голове стояли дыбом. На руках появились ссадины и трещины. Я начал «доходить». Наверное, еще через пару недель я превратился бы в настоящего доходягу, которые на подгибающихся ногах протягивают в раздаточное окошко кухни свой котелок, чтобы получить несколько ложек мутной баланды. Как всегда, вмешался его величество случай! На третьей или вначале четвертой недели я стоял в строю работяг,  и смотрел на то, как здоровый дядька отбирает себе команду из двенадцати блатарей. Завидовал, что я не блатарь, что слабак и мне не повезет попасть на легкую работу. Вдруг он, этот дядька, окликнул меня. Я подошел. Вид конечно у меня затрепанный и неприглядный.
- А ты, мальчик, что умеешь делать? У тебя есть специальность? – спросил он.
Я, еще не понимая, что мне улыбается Фортуна, еле слышно заплетающимся голосом пролепетал:
- Да, есть. Я окончил курсы чертежников-конструкторов, кроме того, окончил ФЗУ.
Даже не дослушав меня, он крикнул нарядчику:
- Этого парня я беру к себе, запишите на ВЭС. Иди в ту колонну, на ВЭС.
Фортуну, явившуюся на мое счастье, звали Федор Васильевич Жданов. Высокий, широкоплечий, плотный, с откры-тым простым лицом, с улыбающимися глазами, таким я его запомнил. Это был мой ангел-спаситель! Он исполнял обязан-ности начальника технического отдела Управления Главного энергетика комбината, фамилия которого была Красный. У ВОХР`ы и блатарей Жданов уже заслужил авторитет.  Ему  было  поручено  построить  за две недели линию  электро-передачи ЛЭП-350. Действовал он так. Подбирал группу человек 12 крепких блатарей, давал на них расписку конвою, привозил на место работы. После того как он рассказал, что надо делать появлялся ящик водки, десяток буханок хлеба, консервы. Он предупреждал, что приедет за ними в 5 часов вечера, и за каждого из них будет отвечать лично бригадир. Линия была построена в срок!
Я сидел около вахты на ВЭС и ждал моего спасителя. Он появился через час-полтора. Снова переговоры с ВОХРой и он выводит меня за зону. Мы идем в поселок Кенгир, а по дороге он расспрашивает меня обо всем. Я ему честно рассказываю и про маму, и про ее братьев, и про все мои «приключения». Он слушает внимательно, задавая короткие вопросы и не перебивая меня. Так мы пришли к нему домой. Маленькая квартирка из комнаты, кухни и так называемой ванной с туалетом. Моментально он согрел воду, приказал мне раздеться и начал старательно отмывать меня. Справившись с головой, он остриг меня наголо. Это чтобы вши не заводились, заметил он. После ванны он достал чистые белье и рубашку со штанами (мою одежду он брезгливо выбросил за дверь), кепчонку, которую тут же подогнал по размеру моей головы. Затем усадил меня за стол, поставил масло, колбасу, белый хлеб, сахар и велел, есть «до упору». Затем мы вернулись в зону. На мой вопрос, что я буду делать, ответил коротко - отдыхать и набираться сил.  Так продолжалось целую неделю. После завтрака у него, я бродил до конца рабочего дня по зоне ВЭС, заходил в машинный зал, механические мастерские, электроцех. После выходного, решив, что я достаточно окреп, он привел меня  в свой Технический отдел и представил сидящим там:
- А вот наш новый чертежник. Его зовут Яша, - и ушел.
Мне показали уже подготовленное для меня рабочее место с чертежной  доской,  рейсшиной,  готовальней,  каранда-шами.  У меня перехватило дух. Я уселся на стул, но делать ничего не мог, дрожали руки. Увидев, в каком я состоянии, ко мне подошла женщина, которая сидела за рабочим столом у самого окна. Положив руку мне на голову, она тихо спросила:
- Ну, что ты, Яша?
Я разрыдался. Давно я не слышал теплых участливых слов. Это была жена Первого секретаря Владивостокского горкома партии – Хава Юрьевна Касименко-Зархина.
КАСИМЕНКО ВЛАДИМИР АЛЕКСАНДРОВИЧ, Номер в БД:8316, Род.: 10.07.1900, РСФСР, ТАМБОВСКАЯ обл., Дата смерти: 10.05.1938, РАССТРЕЛ (САМАРА), Работа: ГОРКОМ ВКП(Б) 1-Й СЕКРЕТАРЬ, АРЕСТ - 01.09.37, РСФСР, ПРИМОРСКИЙ край, ВЛАДИВОСТОК. Приговор: 10.05.38, ВМН (Высшая мера наказания - растрел).
КАСИМЕНКО-ЗАРХИНА ХАВА ЮРЬЕВНА  Номер в БД: 8318 Род.: 20.08.1903, ЛАТВИЙСКАЯ ССР, ДАУГАВПИЛС,  Дата смерти: 16.08.1988, МОСКВА. Работа: ДАЛЬСТРОЙ (ДВК) СТ.ИНЖЕНЕР. АРЕСТ - ОКТ.1937
Приговор: 15.07.38, 5 ИТЛ.
Ее мужа расстреляли, а ей присудили 5 лет лагерей, как члену семьи изменника Родины (ЧСИР). Это была женщина типичной еврейской наружности, но обладавшая большой силой воли. В темном платье домашнего покроя, с гладко причесанными воло-сами, со стрижкой «под каре».В ее глазах светился недюжинный ум. Она успокоила меня, а затем познакомила с другими жен-щинами в комнате. Я не знал, что после реабилитации она воз-вратилась в Москву, а то я бы обязательно ее разыскал и поблагодарил за добро ко мне. Все они были из «АЛЖИРА» (Акмолинского лагеря жен изменников родины). Рядом с ее столом сидела Зоя Быкова женщина с серыми, навыкате глазами,  с мягким безвольным лицом. Возраст ее определить было нельзя, настолько она была измучена выпавшими на ее долю страданиями. Мужа ее начальника одного из направлений сибирской железной дороги расстреляли. Ей дали 8 лет лагерей. Дети, сын и маленькая дочь, отправлены в детдом, куда – неизвестно. Попутно скажу, что наш великий Жданов пытался разыскать ее детей. Еще одна женщина, сидевшая рядом со мной, была грузинка. Ни тюрьма, ни лагерь не смогли погасить ее яркую кавказскую красоту. Точно не помню ее имени, но почему-то мы все назвали ее «Царицей Тамарой». Даже то, что ее мужа, Первого секретаря Тбилисского горкома партии расстреляли, старшему сыну (16 лет) дали срок как ЧСИР, а любимицу дочь направили в детдом, не заставили согнуться эту могучую женщину. При имени «Сталин» она вся напрягалась, и из ее тела шли волны жгучей ненависти. Она часто пела свои грузинские песни, а когда пела популярную в то время песню «Сулико», я подпевал ей. Она благодарно улыбалась мне. Еще одна женщина, сидевшая сразу за мной – Яновская, жена московского профессора, тоже ЧСИРовка, маленькая юркая женщина с яркими синими глазами, с несколько ассиметричным  лицом,   впрочем,  не портившим ее внешность, сидела всегда тихо, стараясь не вступать в общие разговоры. Все женщины приняли самое живое участие в моей судьбе. Подкармливали меня, пытались особенно не загружать  работой. Незаурядный психолог Федор Жданов, понимал, как им, потерявшим своих детей, недостает объекта, на котором они могли бы излить хоть частицу своей нежности.  Великий  Человек!  Эти женщины являли сплоченный коллектив. Все они понемножку  были влюблены в их чародея – Жданова, только Хава Юрьевна этого не скрывала. При входе в комнату своего кумира, она вся светилась. Ее обычно суровое лицо, смягчалось. Казалось, еще немного и она открыто при всех признается ему в своих чувствах. Другие женщины иногда беззлобно подшучивали над нею. Я  свято храню память об этих необыкновенных людях, яркой звездой вспыхнувших в моем беспросветном «зековском» небе. Еще в комнате был фатоватый мужчина с вытянутым продолговатым лицом Захар Федорович Федюшов. Он был сметчик, а сидел по какой-то бытовой статье за халатность. Срок у него,  как и у меня,  3 года лагерей. Оказалось, что  он инженер-химик технолог пластмассового производства. Более того, он учился в одной группе с моей мамой, а когда делали бригадные лабораторные работы, часто их результаты обсуждались в нашей комнате. Он знал меня с детства! Однако чувств своих не выказывал. Вообще держался особняком.
Это было для меня замечательным временем. Женщины часто пели, иногда рассказывали стихи. Хава Юрьевна знала  стихи Ахматовой, Гумилева, а Тамара часто читала Есенина, особенно «Персидские напевы». Негромко, певуче выводила она слова:
«Я спросил сегодня у менялы,
Что дает за полтумана по рублю,
Как сказать мне для Прекрасной Лалы,
По-персидски нежное «люблю»…

Хава Юрьевна хорошо поставленным голосом читала «Капитанов» Гумилева:
По полярным морям и по южным,
По изгибам зеленых зыбей,
  Меж базальтовых скал и жемчужных, Шелестят паруса кораблей. Быстрокрылых,  ведут капитаны
Открыватели новых земель,
Для кого не страшны ураганы,
Кто изведал Мальстремы и мель…

И еще, она очень любила и отлично читала Маяковского. С ее подачи  я  понял  и  тоже  полюбил  этого  гиганта  поэзии.  Она знала огромное количество стихов, и это воспитующе действовало на меня. Я становился человечней, порядочней, можно сказать, определенно культурней, если это слово подходит для той жизненной ситуации.
Вообще, общение с «контриками» меня обогатило. Я с ними встречался в бараке, мы спали рядом на общих нарах. Справа от меня спал Костылев, человек лет 50-60, с бородкой клинышком, рыжеватый, с добродушной усмешкой в чуть подслеповатых глазах за очками с  металлической оправой. Он сидел с 1932 года и, как говорил, будет сидеть до конца жизни. Сталина ненавидел лютой злостью. Он мне сказал, что его не выпустят, пока жив этот человек. Как он вообще остался цел! Ведь он не скрывал своих меньшевистских взглядов, он не принимал на дух все эти планы «Коллективизации» и «Индустриализации». Называл их авантюрой, за которую дорого придется заплатить русскому народу. Лежа на нарах, он мне читал Мережковского «Сакья-Муни», Зинаиду Гиппиус, Гумилева и других запрещенных поэтов.
Левым моим соседом был агроном Попов, который сидел по распространенной статье 58 п. 10 (пропаганда и агитация) или, как говорили в народе «за анекдот»! Он не был таким откровенным, как Костылев, но ненависти к Сталину он не скрывал. Именно он мне прочитал знаменитый «Аттестат», не запомнил только автора, но некоторая его часть все же сохрани-
лась в моей памяти:

«Дан сей Аттестат студиозусу Викентию Курильскому в том, что он прошед многочтимые и многотрудные  лета философии сиречь любомудрия, да совра-теся с пути истины, да предадеся гортанобесию,  чревоугод-ничеству и кощунству…» и т.д.
Как сейчас помню его немного глуховатый голос, простое русское лицо, изборожденное морщинами заключения. Думаю, что ему было около 40 лет.
Следующий за ним соседом был высокий седой старик рижанин Александр Иванович  Берзин (или Берзинь), который часто меня спрашивал:
- За что меня посадили, Яша? Ведь когда пришла Красная армия, я ее встретил цветами. Потом, когда началась у нас Советская власть, я добровольно отдал им свой банк… А они, меня посадили. За что?
Все это он произносил с неистребимым прибалтийским акцентом, недоуменно разводя руками. Сколько помню его, он всегда  и зиму, и лето ходил в шубе, подбитой лисицей. Жаль его, весной 1942 года он умер от истощения. Тихий, незлобивый человек.
Прямо надо мной на верхних нарах лежал большой оригинал Иван Иванович Рожков, бывший Главный инженер «Запорожстали». Ему тоже по 58-й влепили  5 лет лагерей. Как он мне сказал за то, что Орджоникидзе послал его в командировку в Америку. Он был глуховат, но находился под заботливой и постоянной опекой руководства комбината, как крупный специалист в области металлургии. Блатные его не обижали. Он часто бывал в машинном зале ВЭС и, когда запускали Дизель-700, он с докторским стетоскопом внима-тельно прослушивал работу дизеля. Только через час после запуска дизеля, удовлетворенно улыбнулся и, ни к кому не обращаясь, сказал:
- Будет работать!
Мне нравился этот старик (ему было около 60 лет), неторопливый, несуетливый, всегда занятый какими то рас-четами. В начале войны, когда начались перебои с поставкой бензина, он придумал конструкцию автомобильного газо-генератора и, машины комбината бегали, запасаясь березовыми чурками. Он продумал систему восстановления автомобильных аккумуляторов. Вообще был дока во всех  инженерных делах. Под конвоем он не ходил, за ним всегда приезжала эмка Рогинского. Даже питание у него было особенное – усиленное.
Пользуясь относительной свободой передвижения по зоне, я часто заскакивал в машинный зал  ВЭС. Там подружился с машинистами дизелей Алексеем Малышевым и Леонидом Крутиковым.  Последний  был осужден за то, что задавил паро-возом человека. 5 лет по статье 59   «дорожный бандитизм», а Малышев сидел как «контрик» со сроком 10 лет по 58 статье.  Оба были отличные ребята в возрасте 25-30 лет.
Здесь же в здании ВЭС, в диспетчерской, работала Лена Казанджи, круглолицая гречанка, с выразительными черными глазами, с прекрасными черными косами, уложенными «коро-ной» на голове и тоже имевшая срок 8 лет, как ЧСИР. Её отца расстреляли, а мать умерла от разрыва сердца во время ареста мужа. Я, наблюдая за этими ребятами, вскоре заметил наме-тившийся между Леной и Малышевым роман, который перерос  в  дальнейшем  в большую настоящую любовь.
Дай бог им счастья!
Крутиков их счастью не мешал, а когда предоставлялась возможность, деликатно оставлял их одних.
Однажды, когда я начал работать в техническом отделе,   ко мне подошел Николай Новохатский и попросил достать карту Казахстана. На мой вопрос,  зачем? Он  ответил,  что хватит  сидеть на солнышке, пора выходить на свободу. Я несказанно удивился. Тогда он показал мне короткие сантиметров под 50 четыре палочки.
- Это палочки-выручалочки. Пойдем к зоне, я тебе кое-что покажу. Видишь этот ряд колючки. Он лежит не на земле, а несколько выше. Там я подставлю эти палочки под колючку и свободно выползу на свободу.
Он был «психолог» и место для побега он выбрал прямо под сторожевой вышкой. Он объяснил, что стрелок на вышке смотрит по сторонам, туда, куда направлен свет прожекторов. А перед вышкой темно, да и собаки не добегают до вышки метров по пяти с обеих сторон. Гениально, ничего не скажешь! Одно-временно  он  попросил  меня  насобирать ему сахар.  В отсут-ствии  питания  при  побеге,  сахар должен был восстановить за-пас жизненной энергии. С этого дня мы с Женькой аккуратно отдавали ему весь сахар, который получали на паек и тот, который мне удавалось наскрести в техотделе.
Мне посчастливилось достать ему школьный географи-ческий атлас, в котором была мелкомасштабная  карта Казахстана. Джезказгана на ней не было, но Николай был рад и такой. 
Через неделю, ночью Николай совершил побег. Вся зона радовалась этому событию. Но через 20 дней его поймали. Дело в том, что за каждого беглеца, сообщившему о нем в органы власти, выдавали мешок сахара, мешок муки и 30 рублей наличными. Николая отловили почти у озера Балхаш, его «сдал» казах, к которому он обратился с просьбой напиться. Все-таки за эти дни он ушел почти на 300 километров от лагеря.
ВОХРа от радости гуляла два дня, а Николая поместили в штрафную зону.  Каждый вечер после ужина вдоль нашей зоны выстраивалась шеренга зеков и перекрикивалась с Николаем. Изредка удавалось забросить ему горбушку хлеба. Стрелки ругались, грозились стрелять, но народ все равно каждый вечер подбирался к зоне. Однажды под вечер, когда снова появились у зоны зеки кто-то из них, бросил конвоиру бранные слова. Конвоир сначала матюгался, но когда кто-то бросил в него камень выстрелил из винтовки. Выстрел был направлен в сторону от зеков. По страшной случайности пуля попала в палатку, где в это время  брился  самодельной  бритвой Никола, срикошетила  от  туго натянутого брезента и попала Николаю в голову. Мгновенно над лагерем пронесся крик «Николу убили». Спонтанно,  зеки,  в  основном блатные, бро-сились к проходной и, в мгновение ока толпа у вахты выросла до нескольких сот человек. Под крики: «фараоны», «убийцы», «изверги» в стрелков полетели камни, котелки, палки. Еще мгно-вение и разъяренная толпа бросится на вахту. Тут раздалась команда «открыть огонь» и над нашими головами засвистели пули. Люди бросились на землю и, дождавшись окончания канонады, потребовали начальника лагеря. Через десяток минут и Рогинский и Владимиров появились перед нами. Рогинский смело и решительно без охраны вошел в зону. Вокруг него тотчас собралась уже небольшая кучка блатных, которые спрашивали, по какому праву убили заключенного. Тот обещал расследовать. Блатные сказали, что пока не будет ответа, никто из лагеря не выйдет на работу. Через два дня сообщили, что охранник, казах, впервые заступил на вахту и выстрелил без всякого желания убить  кого-нибудь. Его уже сняли с охраны и направили на другую работу.  Жизнь зоны вошла в свою колею.

11. НОВЫЙ «ЗВЕРИНЕЦ»

Глубокой осенью 1940 года переехали жить в капитальный лагерь, в бараки, где была печка, чтобы обсу-шиться после дождя. Хотя пол во многих бараках был земляной, но относительная чистота соблюдалась (проверяла специи-альная санитарная комиссия). Здесь я снова устроился вместе с моими прежними соседями. Однажды, уже было холодно, по моей слезной просьбе папа Гилер прислал мне козлиный тулупчик и сапоги. Я снова начал ходить спокойно, хотя от пронизывающего ветра не спасал даже тулупчик, а в сплошной грязи промокали даже сапожки. Но все-таки я был в относи-тельном тепле. Через пару недель с меня спящего стащили шубейку, а когда я поднялся к параше по малой нужде, украли и сапоги. Было обидно до слез.
Здесь Анатолий Вендт устроился сначала в КВЧ (культурно-воспитательная часть), а затем, выяснив, что свобод- на должность «лекпома» (фельдшера), добился этого места. У него теперь была «своя» комната, дневальный Митрич, который вел запись к «дохтуру», убирался, носил ему обед. Анатолий понемногу отдохнул и отъелся на покое. Правда, в иной день и ему приходилось туго. Вдруг,  вне  всякой  очереди, к  нему  на  утренний прием (до развода) приходил блатной и требовал освобождения от работы. На  вопрос, на что жалуетесь, тот отвечал «на живот» и поднимал телогрейку, где у него за поясом был топор. Освобождение выписывалось немедленно. От всех болезней Анатолий лечил либо валерианой, либо йодом, запас которого у него был неистощим. Придет больной и жалуется на живот, Анатолий наливал ему пару мензурок валерианы и говорил:
- Ступай, друг.
Валериана на спирту и зек, уходит (похмелился). Если больной жаловался, что у него болит зуб, то Анатолий мазал ему половину лица йодом, давал мензурочку валерианы, и оба расходились, довольные друг другом. Во всех случаях, когда зек был действительно болен или был явный признак болезни, Анатолий отправлял больного в лагерную больничку с запиской к доктору Карасеву. Начальство лагпункта было довольно своим лекпомом и Анатолий жил спокойно.  Однажды в конце 1942 года в лагпункт по вызову Анатолия прислали молодую женщину – зубного врача. Надо было удалять нескольким зекам зубы. Операция прошла настолько успешно, что Анатолий влюбил в себя молодую докторшу, и она уже без вызова заходила к нему, когда бывала в нашей зоне. Анатолий и сам не на шутку влюбился и после освобождения заключил с нею брачный союз.
С началом войны с Германией лагерь преобразился. Всех политиков отселили в спецзону, где и питание было похуже, и в бараках холоднее. На работу их водили отдельными колонами. Но непосредственно на рабочих объектах мы трудились вместе.
В конце января 1941 года был переброшен на другую работу наш Федор Жданов. Пришел проститься с нами. Слез, было, море. Он сам шмыгал носом и отводил глаза. Успокоил, тем, что сообщил нам, что на его место придет другой хороший человек, инженер Соколик. Это мало утешало. Прощаясь, обнял всех и расцеловал, а меня потрепал по голове и пожелал больше не попадать в «переплет». 
Зимой 1944 года, будучи в отпуске по ранению в Москве, я нашел адрес Федора Жданова через адресное бюро. Он проживал, как не раз говорил, в Измайлове. Это была путевод-ная ниточка. Я пару раз заезжал к нему домой, но оба раза он был в командировке. Надеюсь, что  его  обошло  лихолетье войны, он спокойно дожил свои годы. Великой души человек!
О начале войны нам объявили на митинге, который созвали сразу после работы около столовой. Мы стояли и нап-ряженно слушали  выступление  Рогинского  и  других  «началь-ничков». Стало ясно, спокойная жизнь кончилась. Тут же было объявлено об ужесточении режима. Стали строже нарядчики, жестче конвой, строже  соблюдалась  лагерная  дисциплина.  Через  пару месяцев  все вернулось на круги своя. Правда, политиков в общую зону не вернули.
В лагере я обжился,  появились новые друзья. Это бывший пекарь Петр Антипов, получивший свой срок за то, что при выходе из пекарни у него в кармане куртки обнаружили горсть муки. 10 лет по статье 7/8 (статья от Указа 7 августа 1932 года). По ней давался срок 10 лет лагерей, без права зачета, и помилования.  Он заведовал клубом, отлично играл на саксофоне. Подружился я и с его лагерной подругой Тоней Тышкевич, ленинградкой, ЧСИРовкой,  отличной певицей. Несмотря на ужесточение режима, ее свободно пропускали из женской зоны в клуб «на репетиции». «Власть имущие» любили слушать, как она поет арию Лизы из «Пиковой дамы», другие песни и романсы. А пела она чудесно. Были еще артисты, к которым примкнул и я, решившись выступать с чтением патриотических стихов. После каждого концерта выдавалась дополнительная горбушка хлеба и миска баланды.
Женька совсем обособился от меня, он почти перебрался на житье к Анатолию, который его подкармливал. Там мы и  встречались. Он  продолжал отлынивать от работы.
Осенью 1942 года  меня перевели  на  общие  работы.  Я  к  этому времени достаточно окреп, поэтому меня включили в бригаду грузчиков, которую посылали на разгрузку вагонов, поступавших на станцию Новый Джезказган. Около трех недель я таскал мешки с сахаром, мукой, швырял ящики с макаронами и др. Потом совершенно неожиданно меня, вдруг направили на двухнедельные курсы кочегаров вертикальных «Шуховских» котлов. Затем, с началом холодов я около трех месяцев кочегарил, поддерживая паровое отопление в здании ВЭС, механических мастерских и электроцехе. По-видимому, я хорошо справлялся с работой, хотя, орудовать трехметровым резаком, расчищая колосниковые решетки от шлака, было непросто. Но это была работа, как работа. Однако отопительный сезон окончился, и меня направили на работу в электроцех. Сначала я поработал несколько месяцев токарем, а потом до самого освобождения был нормировщиком.
Нормировать я учился у Бориса Зарецкого, бывшего бух-
галтера Омского (или Томского) городского  отделения  сбер-банка.  Среднего  роста,  с  лицом изъеденным оспой, подслепо-ватый, он напоминал обиженного кролика. Он весь день, почти не вставая с места, сидел за письменным столом и писал наряды. Он тоже сидел по 58-й статье. Я не мог понять как такое беззлобное существо, как он, попал под жернова репрессий. Обычно он тихонько, как мышка, сидел за своим столиком и если не выписывал наряды, то тщательно, поднося к самому носу по близорукости, рассматривал свое перо. Казалось, что в нем он видит начало всех своих несчастий.
Начальником электроцеха был Саханицкий, а замес-тителем Рыбаков. Это были дружные ребята, эвакуированные вместе с группой инженерно-технических работников  из Монче-горска. Саханицкий был высок ростом, широплеч, у него красивое живое лицо, мощная шевелюра, в меру радушен. Рыбаков – среднего роста, такой упитанный толстячок, с типичным среднерусским лицом. Они не обижали заключенных, всегда выписывали им норму. С началом войны электроцех перешел на выпуск военной продукции: стал  изготавливать  кавалерийские  шашки.  Все  было чин-чином: на клинке краси-вая узорчатая насечка, рукоять слегка выгнутая с красивым кожаным темляком. Ножны, отделанные кожей, тоже смотрелись красиво. Именно в это время по рецепту Иван Ивановича Рожкова цех стал восстанавливать аккумуляторы, которые в большом количестве поступали из боевых частей. По его же рецепту цех стал делать газогенераторы для автомашин Комбината.
Бригадиром заключенных, которых приводили из полити-ческой зоны, был довольно занятный человек, некто Родионов (из Омска). Высокий, худощавый, с узким вытянутым лицом, он весь рабочий день занимал интересными разговорами или меня, или начальство, или кого-нибудь из работяг. Помню в его брига-де крупного, рано состарившегося мужчину с резкими чертами лица. На нем был порядком поношенный морской китель. На рукавах остались следы от командирских нашивок. К сожале-нию, фамилии его я не запомнил, но он не раз говорил мне, что он военный моряк, комиссар крейсера «Аврора». Он меня тоже донимал вопросом, на который я не имел ответа: - За что?
Он умер от дистрофии в начале 1943 года. Светлая память еще одной жертве необоснованных репрессий.
Осенью 1942 года пришла заявка в армию на одного из руководителей электроцеха. Саханицкий и Рыбаков решили бро-сить жребий кому из них идти на службу. По условию жребия, тому, кто уходил на фронт, полагалась бутыль спирта и три буханки хлеба. Тому же, кто оставался в Джезказгане – валенки и полушубок. Остался Рыбаков.
Через много-много лет,  в 1960 году,  я работал началь-ником фотогеологической экспедиции в МГРИ (Московский геологоразведочный институт). Тематические работы по фотогеологической документации карьера я вел в Ковдоре (Кольский п-ов), по договору с Железорудным комбинатом. Однажды на воротах электроцеха прочел фамилию Рыбаков. Несколько раз я пытался его застать на рабочем месте, но неудачно. Однажды застал. Начались разговоры воспоминания. Потом мы пошли к нему домой. Он не переставал удивляться моей судьбе: бывший заключенный его работник, сейчас сам командует рабочими в должности начальника партии и готовится защитить диссертацию. Вспомнили и о Саханицком, который погиб в январе 1943 года в Сталинграде. Как водится, выпили по рюмочке за былое и настоящее.
В лагере появились первые заключенные «вояки». Были они какими-то пришибленными, боялись всего и всех. Часть ВОХР убыла на фронт, их заменили старики и комиссованные, а также заключенные бытовики, чей срок истекал в этом году.
Неожиданно для всех у нас сменился начальник лагпункта. Был назначен комиссованный из армии по ранению капитан Елисеев. Среднего роста, худощавый, с узким выра-зительным лицом, с прической под «политика». Он оказался много либеральнее предыдущего начальника. Запретил ВОХРе издеваться над заключенными, направил самодеятельность лагпункта на антивоенное содержание концертов. К нему можно было просто подойти, поздороваться и высказать свою просьбу. Он всегда всех выслушивал и старался по мере своих сил помочь. Это вызывало недовольство Управления ГУЛАГА и ему дали срок 2 года «якобы за связь с заключенными». Едва он появился в зоне, как «крутые» блатюки взяли над ним своеобразную опеку. Потребовали, чтобы его назначили наряд-чиком, а это очень высокая должность в лагерной иерархии.
Время летело быстро. Особенных событий не проис-ходило. Однажды, в апреле 1942 года мы с Анатолием Вендтом написали письмо Сталину с просьбой призвать нас в армию. Мы, мол, «опытные десантники и имеем помногу прыжков с самолета. Мы не боимся никаких самых страшных поручений и готовы, не жалея своих жизней бороться с фашистами. Мы готовы к борьбе за линией фронта». Вот так, не больше и не меньше. Ответа не последовало.
Наступил февраль 1943 года. 15 февраля, когда до конца моего срока оставалось всего десять дней, меня на утреннем разводе выдернули из шеренги и велели идти в больничку на медкомиссию. Я понял, что пришло освобождение. В это время в коридоре больнички было много народа. Только к обеду я попал к врачам. Они, мельком осмотрев меня, сказали «годен». Тут же сидел нарядчик, который сказал мне, что срок моего заключения кончился досрочно. Я вольный, но буду в лагере до вечера, когда соберут «команду». Он дал мне справку о том, что я досрочно освобожден из заключения в связи с призывом в Красную Армию.
  Стрелой я бросился к Анатолию, где застал и Женьку. Анатолий тепло меня обнял и напутствовал словами: «Воевать не просто. Под пули не лезь. В окопах не отсиживайся. Желаю тебе всего доброго». Обнял и трижды поцеловал меня. Женька тоже сказал несколько слов на прощанье. Анатолий налил нам всем по полкружки коньяка (подарок докторши) и мы выпили за все хорошее. Я побежал в барак, собрал свой нехитрый скарб и в пять часов, когда объявили сбор призванных, стоял у вахты. Нас построили   в колонну – оказалось человек 300. Мы пошли уже без конвоя, часто путая свои шеренги, до станции. Там нас погрузили в теплушки и отправили…
Днем следующего дня эшелон остановился на какой-то маленькой станции. Обычно такие стоянки продолжались по 40 – 50 минут и все бросались из теплушек на рынок у станции, с целью купить либо 200 грамм хлеба, либо литр молока. Вместе со всеми побежал за молоком и я. Покупая молоко, долго торговался, ведь денег у меня почти не было, и не обратил внимания, что эшелон без обычного гудка тронулся. Когда я это заметил, мимо меня прошел последний вагон. Изо всех сил я побежал за поездом, но куда там! Разве я мог его догнать! С досады я далеко отбросил котелок с молоком и еще некоторое время бежал за составом. Убедившись, что состав мне не догнать я пошел к военному коменданту, показал ему документы об освобождении и попросил помощи. После нескольких миннут колебаний он мне сказал, что эшелон направляется с пополнением в 44-й запасной стрелковый полк, в  Петропав-ловске, который располагается в поселке Борки. Он сказал, что через несколько часов пройдет грузовой состав до Петро-павловска и, если я смогу пристроиться, то через три часа буду в городе. Действительно подошел длинный грузовой состав, состоящий сплошь из думпкаров (Грузовых гондол). Я кое-как примостился под конусом на фермах вагона. Поехали. Очень скоро я окоченел, замерз и намертво вцепился в балки вагона. Поезд шел без остановок. Я замерз настолько что, еле-еле расцепив руки, спустился, вернее, свалился на пути. Кое-как я добрел до вокзала, где долгое время приходил в себя. Под утро я пошел искать военного коменданта. Рассказал ему свою историю и попросил помочь добраться до полка. Комендант, молодой военный, с жалостью посмотрел на меня и, не сказав ни слова, налил горячего чая. После этого я мог хоть что-то соображать. Он подробно, иллюстрируя свой рассказ рисунком, объяснил мне, как дойти до полка. Следуя его наставлениям, я часа через два, около 8 часов утра оказался на проходной запасного полка, и, получив дополнительные указания, прошел в штаб полка. Меня направили в часть, где уже были мои попутчики из лагеря. Увидев меня живым и невредимым, они удивились, а затем сообщили мне, что вещички мои они разыграли в картишки и я уже ничего не найду.
Начиналась новая жизнь в еще одном, но уже военном, зверинце, который коротко называется «запасной полк».
День начинался с зарядки на улице, на морозе, куда мы выскакивали прямо со сна в одних сорочках и штанах. Озябшие  мы одевались, наматывали обмотки, строем под песню шли завтракать. Всю дорогу лютовал старшина Гарбуз (ударение на «а»). Он стал нашим ходячим кошмаром. За малейшую про-винность следовали наряды: один или несколько, в зависимости  от его настроения. На плацу он заставлял нас то ложиться  в  снег,  то  вставать.  Затем   снова следовала команда «Ложись!» или «Встать!». Примерно через месяц мы стали изучать материальную часть оружия – винтовку Мосина образца 1898 года! Неоднократно ходили на заготовку дров для кухни. Еда была скудная, кормили по тыловым нормам – 400 грамм хлеба и два раза в день кое-что горячее, но которое только с большим приближением можно было назвать пищей. В это время мне выдали справку о том, что я призван в Красную Армию согласно Указу от 8 августа 1941 года. Эту справку я выслал Соне Ведевой в поликлинику города Оха (Сахалин),  где по моему представлению она должна была работать. Так было написано в последнем, полученным мною еще дома письме. Я просил ее воспользоваться Справкой для получения льгот положенных членам семьи военнослужащих. Соня эту справку переслала в Томск Гиндочке, которая находилась там в эвакуации. Впоследствии она мне справку вернула.
Жизнь в «запаске» была суровой. Рано утром подъем и в одной рубашке мы выбегали на физзарядку. Потом умывание и в столовую, где нас ждала жиденькая каша, грамм 150 хлеба и подсахаренный чаек. Все мы очень сильно голодали и когда ребята обнаружили чан с мороженой капустой, я с ними отпра-вился грызть эту промороженную, с кусочками льда, массу. Очень досаждали строевые учения, постоянные  прогулки  строем с пеньем строевых песен  за пределы полка в лес за  дровами. Но вот начались боевые стрельбы, на которых я показал вполне удовлетворительные результаты.
Прошли март и начало апреля 1943 года, как объявили, что комплектуется маршевая рота, для отправки на фронт. Нам выдали новые шинели, ботинки с обмотками, новое нательное белье, вещмешки, куда мы сложили наше нехитрое имущество, кружки, котелки, ложки, полотенце и смену нательного  белья. И вот 10 или 12 апреля, в сопровождении оркестра маршевая рота вышла из лагеря Борки и направилась в Петропавловск. Мне кажется, что когда мы проходили   по городу, многие женщины смахивали слезы, глядя нам в след,  а некоторые крестили про-ходивших солдат. Но мы старались держаться молодцами и бравыми солдатами!   Сбоку всю дорогу вертелся старшина Гарбуз и только командовал: «Левой! Левой!». Иногда он требовал песню, и мы орали изо всех сил, распугивая всех кошек по дороге.  Стоит заметить, что чем ближе мы прибли-жались к фронту, тем тише и незаметнее становился Гарбуз. В одном из первых же боев он получил пулю в спину.
Нас погрузили в «теплушки», прицепили паровоз и повезли навстречу военной судьбе. Ехали очень долго. На некоторых станциях к нам прицепляли два-три вагона, так что к прибытию в Старый Оскол это был эшелон из 25-30 вагонов. На узловых станциях нас водили в баню, раздавали пайки. Один раз даже смотрели кинофильм, при этом экран был натянут между теплушками, а кинопередвижка стояла в стороне от  дороги.
После долгого пути мы наконец-то почувствовали под ногами землю, а не пол теплушки. Интересно, что за все время пути из нашей команды бывших арестантов не дезертировал никто!
Итак, 28 апреля 1943 года мы прибыли в распоряжение фронтовой воинской части.

                12. ГВАРДЕЕЦ

Послышалась команда «Стройся». Мы с «сидорами» за плечами выстроились у своих теплушек. После переклички спис-ки вновь прибывшего пополнения были переданы предста-вителю части, который стоял перед нами в майорских погонах! А мы то и не знали, что в армии введены погоны, восстановлены старые офицерские звания. Последовали команды «Смирно!» затем «Вольно» и майор поздравил нас с прибытием в дейст-вующую армию. Он сказал,  что с этого момента и прямо с мар-ша мы все являемся «Гвардейцами», так как служить мы будем в славной 6-й Гвардейской армии, которая после боев под Сталинградом занимает позиции перед фашистами на Курской дуге.  Он немного  рассказал  об истории 21 армии, которой пос-ле Сталинградских боев присвоено гвардейское наименование. Нам выдадут специальный гвардейский знак, который мы должны носить с честью.

6-я гвардейская армия в Красной Армии «родилась» из 21-й армии, которая Указом Президиума Верховного Совета СССР от 22.04.1943 г. за героические подвиги и отличные боевые действия под Сталинградом была преобразована в 6-ю гвардейскую армию. 67-я гвардейская дивизия появилась из 304-й стрелковой дивизии, преобразованной за эти же боевые действия 21-го января 1943 года.

Затем последовала команда «Смирно», «Налево» и «Шагом марш». Мы ушли со станции мимо городка на проселок, вдоль которого  промелькнули деревни «Анновка»,  «Короча» (казавшейся бесконечной) – часа 4 мы шли все по Короче, да по Короче, другие села и деревни. Каждые два часа делали при-вал. Потом был нормальный обед из первого и второго. Вечером, прямо у дороги расположились на ночлег. Так шли до самого 1 мая. 1 мая 1943 года мы прибыли в распоряжение части. Нас начали сортировать и распределять по полкам и батальонам. После всех пертурбаций нас осталось в строю человек 40. Перед нами появился капитан, с двумя орденами Красного знамени, с медалью «За отвагу». Он заметно хромал и при ходьбе опирался на самодельную трость. В глаза сразу бро-силась его подчеркнутая аккуратность, выправка. «Ну, шуруп-чики, кто из вас имеет образование?» - спросил он. «Вперед три шага, марш!». Я и еще насколько ребят вышли из строя. Подой-дя ко мне, он спросил: «Сколько классов? Чертить умеешь?» и после моего утвердительного ответа сказал, что берет к себе в штаб заградительного батальона. Он назвал свою фамилию, кажется Коротков, точно не запомнил. Он нас всех называл «шурупчиками». Часто, приходя в штаб батальона, он усажи-вался на лавку у окна и рассказывал, как он ходил в разведку и сколько приволок «языков». Мы ему верили, уж слишком боевой вид был у него.
В послевоенные годы на наших ветеранских встречах я пытался найти хоть кого-нибудь, кто знал этого человека, бес-полезно. А жаль, это был хороший солдат, вояка, побывавший не  в одной переделке, просто и по-человечески относившийся ко всем, кто служил под его командой. Однако мое благо-получное существование в штабе батальона продолжалось совсем недолго. Недели через две батальон расформировали, я был откомандирован в   учебный батальон, которым командовал капитан Исмаилов. Курс станковых пулеметчиков окончил в начале июня и получил звание сержант, командир расчета стан-ковых пулеметов. Вот и начало моей военной гвардейской карьеры.
После курсов  я  прибыл  в распоряжение 196 Гвардей-ского стрелкового полка в 3 батальон.  Командир батальона Гвардии капитан Курочкин Павел Петрович.

Гв. капитан П. П. Курочкин.  По окончании войны он окончил Киевский Государственный университет, защитил диссертацию, получил звание доцента. Он был инвалид – в одном из последних сражений войны он лишился левой руки. Мы с ним встречались на ветеранских «посиделках» в 1978, 1983 годах. Потом долго пере-писывались.

Вручили мне станковый пулемет «Максим» и команду из трех человек. Позицию мне отвели на самом крайнем правом фланге обороны дивизии, на стыке с 51-й Гвардейской стрелковой дивизией. Здесь был хорошо укреплен-ный ДЗОТ. Над головой три наката бревен, вход  из  глубокого окопа. В амбразуру хорошо просматривалось все переднее пространство до самой станции Томаровка (Белгородское нап-равление).
Томаровка, посёлок городского типа в Яковлевском районе Белгородской области РСФСР. Расположен в верховьях р. Ворскла (приток Днепра). Железнодорожная станция на линии Белгород — Сумы.

Наша оборонительная линия проходила по южному краю села Черкасского. Передовое охранение, выдвинутое на пару километров вперед, занимало оборону в селе Бутово. Из амбра-зуры было хорошо видно и село и все подходы к нему. Рядом с ДЗОТом, почти над головой разместилась противотанковая 45-мм батарея  ст. лейтенанта Степанова.
Степанов был интересной личностью. Среднего роста, «квадратный», подтянутый в  любой  обстановке  аккуратный,  он  начал войну и в первый день около г. Остров (Украина), тем, что  подбил пару танков. На следующий день его пушечка оста-новила еще около десятка танков, но началось общее, почти паническое отступление. Однако при отступлении он сумел сох-ранить и противотанковую пушку, и комплект боеприпасов, а также личный состав расчета. За эти бои был награжден орде-ном Боевого Красного знамени. Тогда больше не давали. Мы с ним встречались и после войны.
В мою команду входили Морозов Моисей Иванович, мордвин из Саранска. Невысокого роста, с крупным лицом, свет-лыми  глазами  и  постоянной  улыбкой  на лице.  Он был моим вторым номером. Запомнился мне по тому, что на правой руке указательный палец имел укороченную фалангу. После войны на наших ветеранских встречах мы сдружились, выпили не одну стопку водки, долго переписывались. Он даже приезжал ко мне в Москву. Но с началом перестройки пропал.
Он очень старательно ухаживал за пулеметом. В первые дни мы с ним наметили ориентиры для стрельбы, пристреляли пулемет, поставили колышки (метки), указывающие направле-ние стрельбы. Затем мы составили схему расположения про-тивника напротив нашего ДЗОТа с указанием простреливаемого пространства. Второй мой помощник, «подносчик патронов», во время боя должен был подносить коробки с пулеметными лентами. Вообще я его и еще одного солдата «подносчика» не запомнил.
Было тихо. Противник не проявлял активности. Над нами пышным  цветом  расцвела  черемуха.  По утрам  бруствер око-па  был усыпан нежными лепестками, как снежинками. Было тепло. Кормили нас нормально по фронтовой норме. Здесь я сдружился  с сержантом Леоновым. Мы с ним часто болтали, сидя на краю бруствера. Командир взвода лейтенант Ионов, к которому мы были приписаны, не досаждал. Но на утренюю зарядку и на осмотр  по форме 20 (на вшивость) выгонял акку-ратно.
Был во взводе незадачливый солдат татарчонок Хали-улин. Он вечно и всюду опаздывал, всегда у него распускались в пути обмотки. В общем, был «неумехой».  Однажды утром после осмотра по форме 20, мы с Леоновым по обычаю сидели на краю окопа и что-то усиленно обсуждали. Еще не было команды на утреннее построение, и наш неудачник Халиулин выбежал заранее на площадку построения. В это время по дороге, метрах в 100 от нас, проезжала кухня. Фашисты выпустили по ней один снаряд. Снаряд  был уже на излете  и, падая, «бултыхался» с характерным уханьем, услышав которое мы с Леоновым, не медля  ни секунды, кувырнулись в окоп.  Надо же было так слу-читься, что снаряд разорвался прямо в ногах у Халиулина. Выглянув из окопа, мы увидели только кучу мяса, там, где еще минуту назад стоял наш незадачливый вояка и искореженную винтовку. Мы похоронили то, что осталось от бедняги, поста-вили столбик с дощечкой и указанием фамилии и даты гибели. Несколько дней у нас было подавленное настроение.
Еще одно событие памятное для меня. В 20-х числах июня меня приняли в комсомол. Сначала приняли на собрании в роте, а затем отвезли в Яковлевку, где находился политотдел дивизии, и торжественно вручили комсомольский билет. После вручения был концерт фронтовой бригады. Вместе с ними я вернулся в Черкасское, а они поехали давать концерт еще в одну часть.
Все было тихо. Закончился июнь, пришли первые дни июля. Стояли теплые летние дни, даже ночью было уютно и тихо. Около полуночи в ночь на 5 июля, по траншее прямо к нашему ДЗОТу подошло несколько офицеров. Я узнал генерала Ватутина и генерала Хрущева. Они о чем-то озабочено пере-говорили и около часу ночи отбыли из части. Среди ночи 5 июля загремела наша артиллерия, и по интенсивности огня мы поня-ли, что тишина кончается. Затем с нашей стороны полетели самолеты и донеслись звуки рвущихся авиабомб. Прошло еще полчаса – час и уже на наши головы посыпались немецкие сна-ряды, а утром появились танки с автоматчиками.
У нас были очень хорошо подготовленные позиции.  Я со своими  пулеметчиками и  верным другом «Максимом» сидел в надежном ДЗОТе. Рядом, почти над головой устроились противотанковики Степанова, впереди были бронебойщики Гор-дун и Федосеев (бывшие заключенные из Джезказгана). Пожалуй, можно было не волноваться. Мы активно отвечали на огонь и не заметили, как наши соседи справа, а это 51-я диви-зия, а к полудню и слева (71-я дивизия) были оттеснены далеко назад. Настал и наш черед. Волны  атакующих фрицев нака-тывались одна за другой. Казалось, этому не будет конца. Вдруг по траншее пробежал наш взводный,  лейтенант Ионов:
- Держитесь ребята, посмотрите, какого к нам санинст-руктора прислали!
И верно. На нас запыленных, грязных, чрезвычайно уставших глядели голубые бездонные глаза совсем моло-денькой девчонки – Ани  Красильниковой. Видели бы вы,  как  подтянулись  наши  солдатики и как они взбодрились под неуга-сающим гулом идущего боя. Каждому хотелось привлечь ее внимание, показать перед нею свою храбрость и отвагу.
Впереди взметнулся фонтан земли. Это очередной снаряд разорвался около бронебойщиков.
- Там раненные!
И не успели мы оглянуться, как маленькая девичья фигурка перелетела через бруствер и метнулась к броне-бойщикам. Да, эта девчушка знала свое дело. Ее тоже ранили. Санитары успешно эвакуировали всех раненных, но как это произошло, я не заметил, считал, что она погибла. На одной из наших ветеранских встреч в 1983 году, бывшая наша мед-сесестра Вера Ивановна Галанинская , мне рассказала, что Анечка Красильникова не погибла, осталась жива. Все, что слу-чилось с нею, до сего времени стоит у меня в глазах. Кажется, это было вчера…
Годы спустя, вспоминая это нелегкое военное время, я написал стихотворение «Санинструктор Красильникова», кото-рое посвятил всем женщинам, кто был на фронте. Это ведь была тяжелая доля женской души. Правда, их присутсвие, как-то украшало наш быт, но…война есть война, и кто знает, сколько таких молодых девушек были убиты, ранены, стали инвалидами! Слава и вечная им память! Мне особенно близка судьба Ани – ведь ее фамилия была созвучна моей, а глядя на нее я вспо-минал свои Озаричи и таких милых девчат, украсивших мои юношеские годы. Я тоже с восхищением смотрел на это чудо в наших окопах.
                САНИНСТРУКТОР КРАСИЛЬНИКОВА
       Всем женщинам,
кто был на фронте…
  В   окопы,
к нам,
      где мы держались
Всей логике наперекор,
Пришла глазастая девчонка:
Меня направил к вам майор.
Я санинструктор. –
Мы примолкли
И только смотрим на нее:
Ведь девушка, почти ребенок,
Вошла в солдатское житье.

И словно вникнув в наши мысли,
Вдруг улыбнулась: мол, прости,
Сказала нам: - Мне восемнадцать. –
Потом добавила: - Почти…

Перед девчушкой – вот старанье! –
Отвага, храбрость напоказ –
Пытались приковать вниманье
Все тридцать пар солдатских глаз.
А взводный сразу посуровел,
Как будто подбирал ответ
(Он так хотел казаться строгим
В свои неполных двадцать лет).

И, словно что-то обрывая,
Отдал команду старшине:
- принять, зачислить и устроить,
И …
      Тотчас доложите мне!

В бою, прикрыв собой солдата,
Бросая вызов злой судьбе,
Она осталась навсегда там…
Там…
          На истерзанной земле.

Прошли года. На наших встречах,
Хоть нас осталось ничего,
Мы с сожаленьем вспоминаем
Ту девочку, судьбу ее.

Всем женщинам,
Кто был на фронте,
Кто выжил или пал в боях,
Пусть скромным памятником станут
Слова, звучащие в стихах!
1982 г.
  А бой продолжался. После короткой передышки прямо против нас показались танки и кавалеристы. Да, да, кавале-ристы. Это были «власовцы» из РОА. К четырем часам дня  у  нас  закончилась  вода и патроны. Пулемет замолчал, а нас осталось всего 20 человек. К тому же пошел дождь. Мы были в грязи, как в броне.
Раненный в руку, с перевязанной головой к нам прит-кнулся ротный. Связи не было. Другие роты нашего батальона молчали. Тихо было и у Степанова. Посланный в штаб вестовой вернулся с ответом, что никого нет, мы одни. Наступал вечер. Заняли круговую оборону и поняли, что надо пробиваться к своим,  пока они не отошли слишком далеко. По команде рот-ного собрали все боеприпасы и разделили их поровну – не густо. У меня два автоматных диска, две РГД и одна про-тивотанковая, у других и того меньше.
Ротный выглянул и увидел, что мы почти окружены. До нас стала доноситься немецкая речь. Бросив по одной гранате в сторону фрицев, мы потянулись по траншее к выходу из села и вдруг, прямо перед собой увидели с десяток автоматчиков врага. Не раздумывая, мы бросились на них. Что было дальше – не помню, но по вдруг наступившей тишине мы сообразили, что вырвались из окружения.
Была уже ночь. Лил дождь. Нас осталось всего 12 чело-век. Вокруг горели хаты. После этого боя мне присвоили звание старший сержант.
Прошли годы. Многое стерлось из памяти, но этот первый бой забыть не могу. Хотя в те фронтовые годы у  меня было много друзей, товарищей и побратимов. Время разметало нас  всех по просторам нашей страны.
У каждого из нас есть памятные даты. У одних это семейные праздники, у других – юбилейные события, у третьих, что ни день, то дата.… Но всех нас волнуют определенные, ставшие традиционными памятные дни. Для меня – годовщина битвы на Курской дуге. С приближением этой годовщины, невольно  вспоминаются  события давно минувших дней, когда я
двадцатилетним юношей участвовал в сражении с фашистами.

Никогда мне не забыть, товарищ,
Время, проведенное с тобой.
Мертвые дома в огне пожарищ
И наш первый, самый первый бой…
Мой первый бой был на Курской дуге (6-я Гвардейская ар-мия, 67-я Гв. СД).
Ох, как жутко горели хаты
             В ту июльскую мокрую темь.
Нас осталось всего двенадцать,
На рассвете встречавших день…

12 из 120! Время стерло из памяти лица друзей, това-рищей, командиров… Лейтенант Ионов, бронебойщики Федо-сеев и Гордун, солдаты Халиулин, Семка Вуколов, Сашка Лих-тенштейн с подпольной кличкой «герцог», Степан Гриценко, и многие, многие другие лежат в обильно политой кровью Курской земле.

Мой окоп приткнулся у дороги
И дороге этой нет конца…
Впереди, изрытые войною,
Курские колхозные поля.

Тополя, сады, усадьбы, рощи –
Все с чем сжилась русская душа,
А в окопе, до смешного  просто,
Уместилась вся моя судьба!

Да, судьба! Окоп, моя граница!
Сзади хаты курского села…
Ведь могло ж такое приключиться,
Что граница в Курщине  прошла!

Вечная Вам память, друзья мои, товарищи по оружию!

Когда мы пришли в себя после ночного боя, то оказались на окраине села Алексеевка. Здесь встретившийся нам капитан Исмаилов велел идти в сторону Обояни, где собираются все отошедшие части нашей дивизии. Плохо помню «стояние» у Обояни, но 20 июля началось контрнаступление, и уже 25 мы были снова на своих позициях. Я вошел в свой ДЗОТ. 25 июля 1943 г. был тихий солнечный день. Мне захотелось сбегать и проведать Леонова. Поленился идти по траншее, пошел верхом, во весь рост, бравируя своей отвагой. И был наказан!  Едва я сделал несколько шагов, как две пули прошили мою левую ступню. Я свалился, подполз  к траншее, и с помощью палки по-плелся в медсанбат. Осмотрев ногу, ее загипсовали, меня уложили на носилки и с первой же фурой отправили во фрон-товой госпиталь. На следующий день погрузили в санитарную «летучку» и я оказался в Госпитале № 411 в городе Усмани Воронежской области. Не буду описывать весь цикл моего лечения в госпитале, но ровно через месяц меня выписали в строй и, через запасной полк в Солнцеве,  отправили на фронт.
Сейчас мне  припоминается  один эпизод из этого времени. Мы прибыли в Воронеж. Нас выстроили в походную колонну, мы двинулись от станции Воронеж-1 к станции Воро-неж-2. На одном из перекрестков я увидел прелестную регу-лировщицу, которая в ответ на мой пристальный взгляд, улыбнулась широкой доброй улыбкой. Я подбежал к командиру и попросил разрешения остаться, а потом самостоятельно добраться на Воронеж-2. Он разрешил. Я уселся на травку напротив поста и терпеливо дождался ее смены. Она подошла  ко мне,  назвала имя Шура.  Мы  пошли по городу, моя рука лежала у нее  на поясе. Настроение отличное, идем – целуемся через каждые пять шагов. Вышли на улицу Ленина. Кинотеатр, у которого взрывом снаряда снесена крыша, вместо нее натянут брезент.
 

                Справка о легком ранении
Демонстрируют фильм «В старом Чикаго». Взяли билеты. Сидели на последнем ряду и конечно целовались. Мы прогу-ляли с нею до глубокого вечера, а когда пошли на станцию напо-ролись на патруль. У меня, кроме справки о ранении и крас-ноармейской книжки никаких документов нет. У Шуры все в порядке. Патруль забирает меня в комендатуру, несмотря на наши отчаянные мольбы. Капитан, дежурный по военной комен-датуре, отпустить меня отказался и заявил, что я  как  дезертир  буду  отправлен  в штрафной батальон. Шура меня успокоила. Внимательно расспросив меня о начальнике нашей команды, сказала, что добудет его хоть из-под земли. Я уныло сидел в камере, не ожидая от этого приключения ничего хорошего. Но Шура оказалась на высоте. Она не только нашла нашу команду и начальника команды, но и приволокла его под утро в комен-датуру. Когда меня под ручательство начальника команды выпустили,  Шура остановила проезжавший мимо грузовик и велела шоферу отвезти нас на станцию Воронеж-2. Мы успели во время – эшелон уже трогался. Поцеловала меня на прощанье и написала свой домашний адрес, номер полевой почты. Шура долго стояла на перроне и глядела вслед уходящему поезду.
Славная девушка! Она была из Воронежской области.
Я сейчас не могу вспомнить все перипетии нашего дальнейшего движения, в результате которого мы оказались в Белгороде, затем в запасном полку в Ракитном. Почему-то припоминается города Сумы, Лебедин, Ромны.  Была страшная бомбежка скопившихся на станции Лиски эшелонов. Не помню многих деталей: присвоения звания  Гвардии Старшины, моего старшинства в запасном полку, и каким был мой маршрут в  40-ю Гвардейскую Армию. Все как-то перепуталось, смешалось в памяти. События нагромоздились друг на друга. 
Шел сентябрь 1943 года. В эти последние дни сентября стояла ясная и по-летнему теплая погода.
Помню, что после запасного полка я для прохождения службы был направлен в 40-ю гвардейскую армию, в 42 Гвар-дейскую стрелковую дивизию. Едва я появился у штаба дивизии, как майор (начальник строевой части) сказал, обратившись к кому-то:
- Зима, тебе нужен старшина, забирай его.
Так я был зачислен в звании старшины в 39-ю отдель-ную разведроту, командир роты майор Зима, заместитель капитан Кочубей. Оба бравые с виду, с несколькими боевыми орденами. В роту я прибыл в ходе развернутого наступления на Украину. Мы очень быстро, почти не встречая сопротивления фашистов, продвигались вперед по левобережной Украине со скоростью 35-40 километров в день.  Немцы отступали к Днепру, видимо надеясь на неприступность левобережного «Восточного вала», мощной линии обороны, развернутой немцами от крутого берега реки вглубь на десятки километров.
22 сентября 1943 года к вечеру мы вышли на берег реки Днепр южнее Киева, в нескольких километрах от Переяславля-Хмельницкого. Перед нами раскрылся простор великой реки и высокий противоположный правый берег. Над водой был легкий туман. Начинался вечер. Едва мы подошли к реке, как показался виллис командира дивизии генерал-майора Бодрова.
- Вперед, ребятки! Форсируйте Днепр на плечах фашис-тов, пока они не пришли в себя. –  Скомандовал он.
Не раздумывая, мы бросились искать, на чем переправ-ляться. В ход пошли несколько лодок, ворота сараев, порожние бочки. Мы прихватили дверь большого сарая и, погрузив на него наши вещмешки, придерживая одной рукой оружие и край плота, второй рукой подгребая, ринулись на ту сторону. Плыли изо всех сил, выгребая на середину реки. Течение было сильное и нас сносило вниз по течению. Фрицы сначала не поняли наш маневр и молча наблюдали за нашим купанием. На середине реки заработали их минометы и артиллерия.  Снаряды  и  мины  рва-лись рядом,  не попадая  в нас. Вот мы уже у самого берега,  чувствую  под  ногами  дно, еще два-три шага и я на берегу. И тут за моей спиной разорвалась мина. Взрывной волной меня подбросило вверх и швырнуло на берег. Вспоминаю, какими маленькими мне вдруг показались люди.
Очнулся через некоторое время, уже ночью. Лежу где-то в стороне от нашей группы. Подняться на ноги не могу, нет сил. В голове шум, из ушей и носа течет кровь. Увидел, что в руке я мертвою хваткой зажал автомат. Рядом вели огонь по невиди-мому врагу мои товарищи. Я тоже стал стрелять. С левого берега по фашистам сделали несколько залпов «Катюши» и фрицы замолчали. Под утро к нам присоединился первый батальон. Он переправился по понтонному   мосту,  который  за  ночь навели саперы. Вот тут-то меня отыскал санинструктор и хотела отправить в госпиталь, но я просил ее лишь подбросить меня к моей 39-й разведроте.
Когда я «подкультяпал» к своим, удивления было много, ведь меня уже списали на потери, посчитали погибшим. Но увидев меня живым, хоть и контужненным искренне обрадо-вались мне и стали отпаивать чаем!
Далее пошли скучные бои за расширение плацдарма у села Ходоров южнее Киева. Нас отвели в распоряжение штаба дивизии, в тыл. Да, за форсирование Днепра командир нашей роты майор Зима и начальник штаба капитан Кочубей получили звание Героев Советского Союза. Я был награжден орденом «Отечественная война» 2 степени, с учетом полученных ране-ний, который разыскал меня  лишь в 1948 году.

 

Справка о контузии при форсировании Днепра

Прошел месяц. 22 октября 1943 года командир роты приказал мне ознакомиться с передним краем нашей обороны. Задание было несложным и вопреки, принятому в роте правилу, я пошел один. Сразу после завтрака отправился на передний край. Это примерно 7 километров от села Ходоров на запад. Встретился с командиром взвода, стоявшим в боевом охра-нении, и он вызвался сам показать мне расположение обороны противника. Уже в конце перед уходом из траншеи командир взвода сказал мне, чтобы я был осторожнее, потому что в том лесочке (он указал рукой направление) сидит снайпер. - Где, вон там? – спросил я и высунулся из траншеи.   В туже минуту две пули попали  в меня. В  результате  слепое пулевое  прони-кающее ранение грудной клетки слева.
Очнулся, лежу на спине, надо мною ясное голубое небо с белыми облачками. Потянул одну руку – цела, другую – тоже, двинул ногами в порядке. Вскочил и тут же потерял сознание. Сколько я лежал не знаю, но потом осторожно поднялся на ноги, взял пистолет «ТТ», полевую сумку с документами и, бросив шинель, своим ходом пошел в медсанбат.

 

Выписка из справки о тяжелом ранении

Помнил, что по дороге на передовую в километре от нее, в придорожном лесочке, был развернут полевой медпункт сим-патичной медсестры Сони.  Когда я сейчас подошел к этому месту, там была глубокая воронка. Меня вырвало. Весь в крови, а она, не переставая, текла изо рта, залила всю гимнастерку, я пошел к Днепру в медсанбат. Ко мне подходили люди, хотели помочь, но я только отрицательно качал головой и с настойчи-востью маньяка  шел вперед.
На окраине села Ходоров я увидел пятерых убитых солдат. Среди них был мой отец Моисей Несвижский. Он лежал на спине, раскинув в стороны руки, мертвыми глазами смотрел прямо в осеннее небо. От сильной боли в груди я не смог нагнуться над ним и закрыть его глаза.
Я прошел еще несколько десятков метров, спустился к Днепру и потерял сознание. Не помню, кто подобрал меня, заб-росил в полуторку, шедшую в тыл, накрыл шинелью. Не помню. Очнулся на середине реки, немецкие самолеты обстреливали переправу и меня вновь ранили (слепое осколочное ранение спины слева).
Помню ночную бомбежку Переяславля-Хмельницкого. Я  в госпитале, который помещался в двухэтажном здании бывшей школы. Я очнулся от наркоза, мимо проходила медсестра.  В  этот  миг  во  дворе  раздался  свист   падающей бомбы. Мгно-венно медсестра легла на меня, своим телом закрыв раненного. На нас посыпались осколки стекол из неприкрытого окна. Бом-бежка кончилась,  она встала и смущено улыбнулась мне.  Я  тихим  голосом спросил ее имя.
- Соня – ответила  она. 
Потом  были госпитали в Прилуках, в Мичуринске, в Уфе.
На этом моя фронтовая биография закончилась. 
Мой вклад в освобождение Украины невелик. Однако из таких небольших «вкладов» и сформировалась величайшая Победа в этой войне.
После всех госпиталей была короткая служба в 12-й Гвардейской воздушно-десантной дивизии и снова госпиталь. Несколько моментов этого периода освещающих историю,  как мне  удалось  угодить  в  воздушно-десантные войска.   
Дело  было в Горьком. Там в Кремле располагался запасной полк 1 Украинского фронта. В ожидании отправки в боевую часть я крепко сдружился со старшими сержантами Ахатом Исматуллиным и Юрой Петровым. Шел декабрь 1943 г. Наши войска в Белоруссии освободили город Мозырь. А ведь всего в 40 километрах были мои Озаричи! Я написал заявление начальнику строевой части с просьбой направить меня на Бело-русское направление. Получил отказ, да еще с выговором «мол, служить  надо  там,  куда  пошлют».  Унылый  я  сидел  на  койке и не хотел разговаривать ни о чем.  Вдруг врывается Исма-туллин:
- Ребята! Под Москвой формируют воздушно-десантную дивизию. Хотите в Москву? Айда в стройчасть проситься в эту дивизию.
- Я никогда не прыгал с парашютом. Один раз с вышки в парке культуры и все, – ответил  я. – Какой же я десантник!
- Не боись, научат – Ответил приятель.
Мы вошли в строевую часть. Начальник, увидев вошед-шую троицу, недоуменно уставился на нас.
- Мы, десантники, - Заявил Ахат. – Отправляйте нас в формируемую дивизию. Он – ткнул он меня в грудь, - имеет 15 прыжков, у меня двадцать и два затяжных, а у него (Петрова) 12. Приказ Сталина знаете, вот и отправляйте нас.
- Кругом! - скомандовал начстрой. – и чтобы я вас больше не видел.
Печальные мы вернулись в казарму. Что делать опять нам светит пехота. Однако наше появление в строевой части сыграло определенную роль в моей судьбе.  Прошло несколько дней, и нас вызывают к начальнику строевой части. Тут мы узнали, что направляют нас на пополнение формирующейся под Москвой 12-й Гвардейской воздушно-десантной дивизии. Фор-мирует дивизию генерал армии Колпакчи. Мы получили полный комплект нового зимнего обмундирования, сухой паек на 5 дней и, в сопровождении сержанта, поехали в г. Киржач около г. Александрова. Там меня  зачислили  адъютантом  связи при штабе дивизии. Пока сыр да бор,  мне удалось побывать в ко-мандировке в Москве, о чем я уже писал. Именно оттуда однажды выпросившись в командировку, я попал в госпиталь, где мне сделали хирургическое иссечение образовавшегося на месте осколочного ранения в спину, болевого рубца. Он мне мешал ходить, мешал спать и вообще доставлял массу неу-добств.
Госпиталь был в Москве, располагался на Калужской улице в доме 18, в школе. Начальником госпиталя был Иосиф Ильич Лукомский! Он показал мою спину главному хирургу госпиталя Молодой (ударение на первое "о"), она тут же  без-аппеляционно изрекла:
- Резать!
Я лежал в светлой и теплой палате, ходил на перевязки и даже на танцы.
Однажды вечером на танцах я заметил маленькую девчушку с большими голубыми глазами, кругленьким личиком, широкой доброй и светлой улыбкой, в чистом белом халате. Пригласил на танец и, хотя я танцевал неважно – болела спина, мы познакомились. Это была Люба Петренко, которая спустя два года стала моей первой женой. После госпиталя я получил отпуск на две недели и жил у Рахильки. Каждый  вечер  я  отп-равлялся  на  свидание  с удивительным человечком по имени Любушка! Она расспрашивала меня о жизни, рассказывала о том, что пришлось пережить ей. Так зародилась наша любовь.
Отпуск кончился, и Иосиф Ильич выхлопотал для меня направление в Ленинградское военно-морское инженерное учи-лище им. Дзержинского. Так я в феврале 1944 года оказался в Ленинграде, до которого мы из Москвы добирались кружным путем почти две недели. В эти дни заканчивалась операция «Нева» по деблокированию Ленинграда и я тоже стал «тыло-вым» участником последних дней обороны города.
Прибыли в Ленинград на Московский вокзал рано утром. Строем направились в Рузовские казармы, а затем нас должны были, как пополнение, передать во 2-ю ударную армию.
Помню Ленинград в то февральское утро. Город казался
пустым, на улицах очень редкие прохожие. Часто висят обрывки проводов уличного освещения. Много домов пострадавших от бомбардировки города. Иногда проедет полупустой трамвай. Сыро, пасмурно…Неожиданно, через день по прибытии, не дожидаясь конца военной операции по деблокированию Ленинграда, человек 20 из нашей команды направили в 1-й Балтийский флотский экипаж. В экипаже нас переодели во все флотское, накормили вкусным обедом, заполнили служебный формуляр, выписали краснофлотские книжки, а красноар-мейские отобрали. К нам прибавили еще человек двадцать партизан и таким образом сформировали команду. Вот так я стал «моряком».
Из экипажа всю нашу команду направили в учебный батальон, командир батальона капитан Пьяных, командир роты  ст. лейтенант Туев, в поселок Горы Валдай на Ораниенбаум-ском плацдарме, где находился штаб торпедоносной части ВВС Балтики. Так я  увидел славные исторические места: Ораниен-баум, Большие Ижоры, Копорье, Лебяжье!

Ораниембаумский плацдарм.

Прошло уже более шестидесяти лет с начала Великой Отечест-венной войны, и написано много книг и статей о подвигах русских воинов. Однако до сих пор кажется, что еще не полностью исследованы наиболее важные и интересные страницы истории этой войны. Одной из таких важных тем является история Ораниенбаумского (Приморского) плацдарма. Этот плацдарм, и в особенности - его форты - были ключевыми опорными пунктами в северо-западном регионе; именно они в большой степени помогли остановить врага у стен Ленинграда, позволили городу выстоять в дни блокады, а затем начать победное наступление и освободить северо-запад России от вражеского кольца. 16 сентября 1941 года противник захватил посёлок Володарский и прорвался к Финскому заливу между Стрельной и Урицком на фронте шириной 4-5 км 8-я армия оказалась отрезанной от Ленинграда и остальных войск Ленинградского фронта. Ораниенбаумский (Приморский) плацдарм образовался в ходе многодневной борьбы в результате стабили-зации фронта на данном участке, и просуществовал до снятия блокады Ленинграда. «Малая земля», «Таменгонтская республика», «Лебяжинская республика», «Ораниенбаумский пятачок» — так называли Ораниенбаумский плацдарм ленинградцы и фронтовики. Размеры «Малой земли» были и в самом деле невелики: около 65 километров по берегу Финского залива – от Кернова до Старого Петергофа, и 20 – 25 километров в глубину – от берега до Мишелова и Усть-Рудиц. Но как велико было значение этого участка фронта для судьбы осажденного Ленинграда, а может быть – и для всей страны! Ораниенбаумский плацдарм и его форты прикрывали сухопутные подступы к Кронштадту и закрывали последний путь к Ленинграду. Они также обеспечивали возможность выхода кораблей Балтийского флота для боевых действий в море. Но еще важнее то, что, нависая над левым флангом немецкой 18-й армии, входившей в группу армий «Север», плацдарм оттягивал на себя немалые силы врага, сковывал его инициативу. Известно, что враги были остановлены на подступах к Москве, но еще раньше они были остановлены на подступах к Ленинграду. Это было первое стра-тегическое поражение вермахта в войне против Советского Союза. Перед Ораниенбаумским плацдармом гитлеровские войска – впервые с начала второй мировой войны! – были вынуждены остановиться, и уже не смогли продвинуться далее. Они застряли в гнилых северных болотах на два с половиной года. Именно с этого плацдарма началось наступление советских войск, которое привело к полному снятию блокады, а затем переросло в победное наступление на всем северо-западном фронте.

Несколько раз я ходил в Большие Ижоры,  на танцы. Там я познакомился с девчонками связистками, которые в свободное время тоже бегали на танцы. 
Наш батальон размещался в полутора километрах от штаба, в лесу. Там были срублены (еще фашистами) десятка два домов. В них мы и жили. В оставленных домиках было много оружия: винтовок, гранат, патронов…
Я свободно ходил к девчонкам-связисткам. Среди них мне запомнилась бедовая, озорная Женька Филимонова, кото-рая со своим возлюбленным летчиком, как-то махнула на его самолете в Кронштадт и гуляла там три дня. Были другие дев-чата, но их мне напомнили наши уже послевоенные встречи в  Ленинграде, где ежегодно 25 января проводились ветеранские встречи связистов Балтики. Там мы встретились с бывшим нашим командиром по ЦШС ВВС КБФ полковником Михайловым (который в свое время сменил Чемерского), а сейчас был председателем Совета ветеранов связистов Балтики. После его кончины Совет возглавил капитан Михаил Козловский.
Через месяц, в конце апреля всех нас направили на медицинскую комиссию, пройдя которую я был направлен в Военно-Морское авиационное училище имени Леваневского (ВМАУ). Там летноподъемная комиссия признала меня негод-ным к летной службе из-за контузии. Прослужив в училище  еще  2  месяца, я  попросился у  начальника   строевой части майора Портянченко отправить меня обратно на 1-й Украинский фронт.
- Все, что я смогу для вас сделать, это отправить в Ленинград в распоряжение штаба Военно-воздушных сил Крас-нознаменного Балтийского флота.
Снова через Москву, снова встречи с Любушкой, снова вечера наполненные лирикой и томительным ожиданием чего-то неизвестного. А затем  и в Ленинград…
Этот город, израненный войной, я полюбил всем серд-цем. Мне нравилось в свободное время часами бродить по его бульварам и по проспектам. В город постепенно возвращалась жизнь. Залечивались раны войны, он хорошел на глазах. Стали ходить трамваи, побежали многосисленные грузовики, зарабо-тали кинотеатры, цирк, открылся Эрмитаж. Жизнь вернулась в этот город.
13. БАЛТИКА

Мой рассказ о житье-бытье затянулся. Каждый прожи-тый день оставлял свой след и вместе с тем интересен самим своим бытием. Новая часть новые люди, друзья, приятели, матросы и офицеры… Можно обо все этом рассказывать без конца.
Был самый конец августа 1944 года. Прибыв в Ленин-град, я незамедлительно отправился в Лесную академию, где тогда дислоцировался штаб ВВС КБФ. Командующим ВВС КБФ был генерал-полковник Самохин. Доложив начальнику строевой части, что я прибыл в распоряжение ВВС КБФ и,  вручив пакет с документами, получаю направление в Центральную школу связи ВВС КБФ, дислоцировавшуюся в школьном здании на Крес-товском острове.
Сейчас, годы спустя, я удивляюсь тому,  с какой лег-костью я находил все эти воинские части в незнакомом мне городе. Но нашел и школу, где начался мой этап службы на Балтике. Прибыл я, как сейчас помню в первой половине дня, в субботу. Зашел в строевую часть. Там сидели две женщины, одна из которых, глядя на мой чемодан и шинель, перебро-шенную через руку, спросила:
- Ты куда собрался, Литвак?
Я оглянулся, но никакого Литвака не обнаружил. Тут вошел капитан. Позже я узнал его фамилию – Никитин. Он сразу же обратился ко мне со словами:
- Хорошо, что пришел. Ты мне нужен Литвак, будешь   дежурить на камбузе.
Я уже все понял,   меня принимали за какого-то Литвака. Вытянувшись в струнку и взяв под козырек, докладываю:
- Старшина Красильщиков прибыл для прохождения службы.
У капитана удивленно вытягивается лицо, не Литвак! Ха-ха! Улыбаются и девицы. Капитан берет мои документы, бегло пробегает глазами текст направления и, продолжая хмыкать,
говорит:
- Сегодня суббота. Завтра мы все отдыхаем, а в понедельник пойдете старшиной-писарем учебного отдела к майору Агапову. А сейчас идите на второй этаж, там стар-шинский кубрик, располагайтесь.
Ответив по уставу – Есть! - отправляюсь в старшинский кубрик. Поднимаюсь  по лестнице,  и тут… сверху спускается моя точная копия! Одинаковый рост, одно лицо, только усики подстрижены элеган-тно, также нашивки о ранениях (у него лишь одно, легкое), но пого-ны мичманские.

Женька в 60-е гг.

По мере того, как он спускается по лестни-це, его лицо удивленно вытягивается, подни-маются брови:
-Ты кто? – спро-сил он?
            - Здравствуй, Литвак - я узнал своего двойника. - Будем дружить.
            Литвак Женька, Евгений Яковлевич, стал моим другом на всю оставшуюся жизнь, хотя наши дороги в дальнейшем разош-лись, но дружили мы до самой его смерти в 1975 (76?) году. Я приезхал из Москвы на его похороны. Судьба  обошлась  с  ним  жестоко.  Демобилизовавшись, он поступил в Ленинградкий медицинский институт. Окончил его и работал в больнице. Женился, родил дочь и сына. В это время началось «дело врачей» и его уволили. Он был вынужден уехать из Ленинграда в Вологду, где проработал около 5 лет. Жена с ним не поехала, они развелись. В Вологде Женька пристрастился к спиртному. Вернувшись в Ленинград, он стал работать в поликлинике рентгенологом.
Уровень его профессионализма в этой области я могу оценить как высочайший. Он пользовался огромной извест-ностью в городе. Но пил «по-страшному». Где-то в 1963 году я был на конференции горняков в Ленинграде. Жил в гостинице на Черной речке. Вечером после заседания я позвонил ему по старому телефону, но ответили, что таких здесь нет. Тогда я обратился в справочную, и мне дали его домашний телефон. Короче, после разговора и обменом многочисленных междо-метий и восторженных восклицаний через полчаса он приехал ко мне. Мы не могли наговориться. Через каждые несколько слов появлялось банальное «а ты помнишь?» и начинался смех… Так мы просидели до глубокой ночи. Мне довелось еще несколько раз побывать в Ленинграде. Когда я звонил к ним, то обычно трубку брала его мама Лариса  Матусеевна и говорила, что  Женя  отдыхает и просила позвонить через пару часов. Это значило, что Женька снова  пьян  и  она  сейчас  начнет  приво-дить  его в порядок. После смерти матери Женька запил горькую и даже стал наркоманом. Он умер от передозировки наркотиков. Очень  жаль  его,  хорошего и глубоко несчастного человека.
Я познакомился и с другими обитателями старшинского кубрика. Тогда в нем жили старшина Казачек, главный старшина Римский, старший сержант Бичеров, были еще ребята, я их не помню. Утро в кубрике начиналось с того, что кто-то произносил известную фразу:
-    Инда взопрели озимые…
- Рассупонилось солнышко…– подхватывал другой. Увлечение «Золотым теленком» Ильфа и Петрова было все-общим.
В первый же рабочий день в 9 часов утра я вошел в кабинет начальника учебной части майора Агапова.
- Старшина Красильщиков прибыл для работы в вашем отделе. –  Четко отрапортовал  я. После чего подошел к  пись-менному столу, за которым сидел  майор  и  передал ему Приказ по ЦШС о моем назначении.
Майор Агапов внимательно прочел Приказ, сделал знак рукой в сторону стула и внимательно посмотрел на меня.
- Ну, что ж, старшина. Расскажите, где вы служили.
Я несколько минут рассказывал о моей боевой жизни, о ранениях и госпиталях. Выслушав меня, он протянул мне руку и сказал:
- Будем работать вместе. Надеюсь, что вы справитесь с задачей по управлению учебой наших курсантов. – Он улыб-нулся, и добавил: Можете обращаться ко мне по имени Михаил Васильевич.
Он  позвонил дежурному по части  и  приказал   поста-вить  в его кабинете письменный стол для меня. После этого, мы несколько часов разговаривали о работе учебной части. Из беседы с ним мне стало ясно, что на мои плечи ляжет работа по технической организации учебного процесса. Ну, что ж, я не боялся никакой работы.
Майор Агапов Михаил Васильевич носил очки пенсне. Как выяснилось в дальнейшем, он еще в Гражданскую войну окончил Гатчинскую школу летчиков.  С тех пор его судьба была связана с авиацией. Последние два года он занимался обес-печением  боевых  частей  кадрами  связистов:   радистов, теле-фонистов, техников по связи. Это был высокий, плотного сложе-ния мужчина, с приятным, интеллигентным лицом. У него был не громкий, даже несколько глуховатый голос. Глаза из-под пенсне смотрели приветливо. Ко мне, к офицерам сослуживцам, к простым матросам он неизменно обращался на «Вы». В нем чувствовалась какая-то особая офицерская порядочность. Он разрешил мне жить в помещении учебного отдела. Я мигом поставил там койку, а у окна, в память о моем боевом прошлом, пристроил пулемет «максим» с двумя коробками пулеметных лент.
Постепенно я вошел в курс жизни части. Познакомился со всем офицерским составом: младшими лейтенантами Козловским и Ильиным, капитаном Кожевниковым, старшим лейтенантом Бондаренко, капитаном Никитиным, с которыми сошелся на короткую ногу. Помню командира первой роты старшего лейтенанта Карцева, ловко крутившего на турнике «солнце». Был свой Герой Советского союза старшина Казачек. Были инструктора-связистки Аня Ястребова светловолосая эстонка из Таллина и черненькая Нина Шрамко. Вообще часть жила дружно. Помню нашего доктора старшего лейтенанта медицинской службы Двуниткина.
Начальник школы майор Чемерский Александр Алексан-дрович придерживался несколько патриархальной позиции в обращении с офицерами. Высокий, с орлиным носом на воле-вом лице, с тяжелым подбородком он никогда и ни по какому поводу не повышал голос. К офицерам и матросам относился ровно. Никто его не боялся, но зато уважали. Если отдавал приказы, то четко и кратко. Он тоже, как  и  Агапов в 1918 году окончил Гатчинскую школу летчиков, воевал с белогвардейцами на разных фронтах. В Отечественную войну на Балтике зани-мался обеспечением связи. Потом организовал и возглавил Центральную школу связи ВВС КБФ. С ним в ЦШС неизменно была и его жена Тамара Адамовна. Если она пыталась вме-шаться в служебные дела мужа, он мягко, но настойчиво ее отстранял. В общем, школа жила спокойно.
Примерно через месяц нашу школу перевели в обще-житие Медицинского института у Гренадерского моста на Петроградской стороне. Но там тоже пробыли недолго и в апреле 1945 года переехали на Васильевский остров на Гаванскую линию в казармы, располагавшиеся прямо напротив Отряда Новостроящихся кораблей. Командиром этого отряда  был строгий капитан первого ранга Лежава. Он никогда не упускал случая, чтобы не остановить проходящих мимо него матросов. Он обязательно делал замечания за нечищеные ботинки, за непомерно широкие клеша, за бескозырку, надви-нутую набекрень.  Его боялись, но уважали.
В свободное время я ходил гулять в город. Иногда справ
лял патрульную службу в составе комендантского наряда. Время было военное. Места патрулирования нам назначали в районе наших частей. Так  чаще  всего  я  нес  патрульную служ-бу на Васильевском острове, вдоль Большого проспекта. Со мной в патруль обычно ходил старший матрос Сашка Кожухов. Хотя он не воевал, но где-то раздобыл орден Боевого Красного знамени и тихонько, чтобы не увидело начальство, надевал его в увольнение.
С помощью Женьки Литвака у меня появились Ленин-градские друзья. Сначала это был Петя Сегал, племянник известного революционера Урицкого. Я бывал у них дома много раз, всегда меня приветливо встречала его мама – настоящая еврейская мать! Петька уже не служил, он где-то крутился по работе. Потом поступил в Политехнический институт, из кото-рого его  выгнали  за спекуляцию письменными   принадлежнос-тями. Высокий, худощавый, быстрый в действиях и в разговоре. Плохо помню его отца, но вот двоюродную сестренку запомнил хорошо. Лиля была очень хороша собой, но несколько пол-новата для своих 18 лет. Пока родители были в эвакуации она жила одна. Провожая ее, я иногда заходил к ней. Мы садились на диван и жарко целовались. По-моему, она была готова на большее, во всяком случае,  она неохотно отпускала меня. Однако у меня в глазах стояла Люба. Я никак не мог позволить себе ничего лишнего.
Потом был Гриша Герштейн – среднего роста, типичный еврейский парень с прекрасной шевелюрой. Он тоже уже не служил и учился, кажется, в индустриальном институте. Мы с ним любили беседовать на самые разные темы, прогуливаясь по Невскому проспекту.
К этому времени относится появление у нас в части сержанта Абы Болотина. Он начал служить помощником у Женьки Литвака, потом его перевели в спецчасть, а через полгода он перешел служить в Нахимовское училище. Однако мы с ним сдружились очень тесно. В послевоенное время, после смерти Женьки Литвака я, бывая в Ленинграде, всегда виделся с ним. Мы  дружили  до  самой  его  смерти в 1998 году. Вспо-минаю как мы втроем (Женька, я и Абка) совершали «набеги» на общежитие телефонисток. Девчонки жили по трое в комнате, и нам вполне хватало места, чтобы проявить свои мужские способности.
Аба Болотин был инженер-строитель. От первой жены у него были дочь и сын. У него случилась прелюбопытная исто-рия. Как главный инженер строительства он отдавал на экспер-тизу проекты строящихся объектов. Там он заметил и не только влюбился, но и влюбил в себя красавицу блондинку Мелиту Вронскую. У той муж был моряк и подолгу находился в пла-вании. Ей это надоело, она охотно приняла ухаживания  Абки,  а потом они оформили брак. Это была чудесная пара. Даже после смерти Абки мы продолжаем дружить с Мелитой. Переписыва-емся и перезваниваемся до сих пор.
Было еще много ребят и девчонок моего возраста, но сейчас я их просто не помню.
   

Встреча связистов-балтики, 1984 г. Слева от меня – Абка Болотин, справа – Женька Филимонова

    При каждом удобном случае с пятницы на субботу и воскресенье я приезжал в Москву, куда меня тянуло не только к матери, но и к Любушке. Нельзя было остаться равнодушным к ее милому лицу с маленьким аккуратным носиком,  голубыми  проникающими  в самое сердце глазами. У этой деревенской девчонки были  маленькие  аристократические  ручки, точеная фигурка. Она  не шла, а как бы плыла мне навстречу. Мы по-прежнему все вечера проводили вместе, ходили в кино в театры. Однажды посмотрели только что вышедший на экраны фильм Пырьева с Мариной Ладыниной и Самойловым «В шесть часов вечера после войны».
В другой раз мы сходили в цыганский театр «Ромен», который давал спектакли в помещении театра Красной Армии (старое здание, нового еще не было). Мы посмотрели с нею спектакль «Цыганская любовь» (кажется, я не напутал), в котором главными действующими лицами были цыганка Люба и цыган моряк Яша. Любовная история была наивна, но нас она как-то сблизила, согрела. Мы еще долго после спектакля обсуж-дали разные его перипетии. 
В Москву я ездил без билета. Приходил на Московский вокзал за несколько минут до отправления поезда. Равнодушно прогуливался по перрону, но только поезд трогался, как я бежал за ним и прыгал в первый же попавшийся вагон. Потом пере-ходил в другой вагон, присаживался на свободное место, а через час-другой устраивался спать на третьей полке. Я ни разу не попался контролерам. Таким же образом я уезжал из Москвы с Ленинградского вокзала. Меня всегда провожала Люба. Так как время было позднее, ведь поезд уходил около 23 часов вечера, то я неоднократно звонил в Москву и интересовался, как она добралась домой по ночной Москве. Время было сложное, в городе орудовала шайка «Черная кошка». Но судьба благо-волила к нам. Повидимому, права поговорка, что влюбленным всегда покровительствует судьба. И верно, мы в то время, не знали забот! Откровенно говоря, мы не ожидали для себя «манны небесной», но и не думали о чем-либо плохом, что может случиься с нами. Жили и радовались, что вот война окончилась, а мы живы и нашли друг друга!

        14. ЧАСТНАЯ ЖИЗНЬ

Частная моя жизнь началась с женитьбы, да с женитьбы на Любушке. Произошло это так. Я вернулся из Казахстана, куда я ездил за Буней. И у меня еще осталась пара дней отпуска. С вокзала я поехал прямо в госпиталь к Любе. Теперь этот госпиталь находился на Трифоновской улице и тоже в школе.
 
   
Любушка Петренко в декабе 1944 г.

Рабочий день кончился. Люба привела меня в свою комнатку, которая была материальным складом. К этому времени она заведовала вещевым довольствием госпиталя. Увидев меня, Люба пришла в ужас: я был грязный, как кочегар. Она моментально разогрела воду, поставила большой таз, и решительно сдернув с меня одежду, тщательно привела меня в порядок. Ей пришлось трижды менять воду, такой я был грязный. В этот вечер мы с нею никуда не пошли, а до позднего вечера она рассказывала мне свою жизнь. Я попытаюсь по памяти восстановить все, что она мне тогда рассказала.

РАСКАЗ ЛЮБУШКИ
Родилась 29 июня 1922 года в г. Льгов Орловской губернии. Семья была зажиточной. Отец держал пекарню - его  продукция пользовалась  большим  спросом. Отца  звали Иван Иванович, а мать Пелагея Григорьевна. Фамилия была у них Илюничевы. Кроме Любы был еще старший брат Ваня. У отца была сестра и братья. Все дружно работали, а  в годы военного коммунизма – батрачили. Подьем жизненного благосостояния  у них начался с НЭПа. У отца был большой дом, скотина, лошади. Отец был наделен чувством предуга-дывания событий. Он один из первых почувствовал кончину НЭПа. Быстро сориентировался, продал пекарню и, оставив дом на жену, переехал в Карачев. Он забрал с собой Любочку, а Ваню оставил с матерью. В Карачеве он вскоре сошелся с женщиной, которая стала мачехой Любочке.   В 1930-31 году, отец, наблюдая, как нарастает вал репрессий, вместе с Ваней подался на стройку Магнитогорского металлургичес-кого комбината. Шло время, отец умер, и Люба осталась с мачехой, которая на ней стала вымещать злость за неудач-ное замужество. Однажды, это было в 1939 году, она так досадила падчерице, что та вся в слезах ушла из дома. Она шла, не глядя вокруг и не разбирая дороги. Когда она очнулась, то увидела, что стоит на берегу большого пруда. Она решила утопиться и бросилась в воду. В это время на берегу стояли несколько офицеров-летчиков. Один их них бросился в пруд и вытащил уже потерявшую сознание Любу. Потом он забрал ее с собой в воинскую  часть  и  через некоторое время женился на ней. Это был лейтенант Гаврил Петренко. Когда началось освобождение Прибалтики, их летная часть была перебазирована в Шауляй. Жили хорошо, спокойно. Люба              Люба жена Гавриила Петренко.
Люба была беремена и вызвала к себе мать. Роды пришлись на 20 июня 1941 года. Петренко забежал в больницу на несколько минут и велел немедленно идти на станцию, где форми-руется эшелон в тыл. Больше его Люба не видела. Дальше началось страшное! Совершенно слабая после родов она с матерью все же добралась на станцию в самые последние минуты. Поезд шел на Минск. Через несколько часов немецкие летчики разбомбили эшелон. Люба была контужена. С  тру-дом выбравшись из горящего вагона, они бросились в лес, а потом несколько суток лесами, болотами, пробирались в Минск. В небе все время барражировали немецкие самолеты. Из Минска они благополучно доехали до Магнитогорска, где в то время жил и работал Иван. Они поселились у него. Скоро от истощения умер Любин сын. Похоронив младенца, она устроилась на работу в госпиталь, где работала санитаркой. Однажды ей пришло письмо, в котором сообщалось, что  ее муж Петренко погиб во время выполнения боевого задания. Работала она старательно, в госпитале ее уважали.
В начале 1943 года в госпиталь попал летчик Семен Ровинский. Во время бомбежки эшелона противника самолет подбили, а они со штурманом успели выброситься на парашю-тах.  Они упали  в лесу.  Зима.  Мороз.  При падении Ровинский потерял меховые перчатки. Штурман  приземлился рядом, но у него во время спуска на парашюте сорвался меховой валенок – унт. Оба были ранены и пробирались ползком по снегу.  Спустя некоторое время Семен Ровинский уже не чувствовал рук и как он не умолял штурмана, чтобы тот, хотя бы на несколько минут, дал перчатки, а он ему в замен даст унт – тот не соглашался. В результате Ровинский потерял обе руки, а штурман ногу. Сталин, узнав о подвиге летчиков, выделил Ровинскому  квартиру   в   Москве.  Это   было вскоре    после    подвига Мересьева.  Может быть, этим и было выз-вано внимание Сталина. Семен Ровинский был награжден орденом. И после выписки из госпиталя ему было разрешено вернуться в Москву. Пока он находился в Магнитогорском госпитале, за ним постоянно смотрела Люба. Кормила,  помогала   пристегивать протезы, подниматься из постели, укладывала спать. Делала она и необходимые процедуры, так как у Семена хирурги разделили локтевые кости рук,  он практически был беспомощен. При выписке из госпиталя Семен попросил, чтобы ему в сопровождающие дали Любу Петренко. Так она оказалась в Москве. А дальше было просто. Семен через кого-то устроил Любу в госпиталь к Иосифу  Ильичу Лукомскому, который очень рисковал, принимая на работу девицу без прописки. Но Семен организовал Любе прописку. С этих пор  она спокойно работала  в госпитале и там же жила. А дальше была встреча со мною и т.д. Возможно, что я кое-где написал не так, но именно так я запомнил!
Рассказ неоднократно прерывался слезами. Я ее, как мог, успокаивал. Этой маленькой женщине пришлось много пережить. После ее рассказа, успокоившись, мы крепко заснули в объятьях друг друга.
На следующий день, после полудня Люба отпросилась с работы и мы пошли гулять по городу. Не помню уже как, но мы оказались на Петровке. Проходя около одного из  домов,  уви-дели дощечку с надписью «Свердловский ЗАГС г.Москвы». Мгновенно созрело решение:
Зайдем, распишемся – сказал я Любе.
Немного подумав, она согласилась. Мы  зашли и  уже  через час вышли из ЗАГСА супругами. У меня оставалось всего тридцать рублей, сумма по тем временам незначительная. Я тут же на всю тридцатку купил ей букет цветов. Затем Люба убе-жала устраивать нашу свадьбу, ведь назавтра вечером я дол-жен был уезжать. Надо отдать ей справедливость в том, что она сумела быстро все организовать. Отпраздновать событие она договорилась с подругой, которая жила в Донском проезде. Пригласила человек пять близких людей. Я, со своей стороны, разыскал Натана Уриновского, он и стал моим шафером на свадьбе. Гуляли от души. Водки и простой закуски  (винегрет, картошка, селедка, черный хлеб) было в достатке. Произносили тосты, мы целовались под крики «Горько!» Поздно вечером, уложив всех спать, забылись сном и мы с Любушкой, теперь уже моей законной супругой.
Вечером я укатил в Ленинград. Сами понимаете, я теперь по любому поводу старался вырваться в Москву.
Отгремел салют Победы. Прошла весна, надо было Любу перевозить в Ленинград. Женька Литвак пообещал выде-лить нам на первое время небольшую темную комнатку, где он спал до эвакуации родителей. Дело было за мной. Попросив  в  части  разрешения  съездить  за  женой, я  на два дня уехал  в Москву. Дело осложнялось тем, что в Ленинград можно было проезжать только по специальному пропуску, который выдавала комендатура. Я пошел на авантюру и решил увезти Любу без пропуска. Но это одна сторона дела. Надо было купить железнодорожный билет, который можно было приобрести, только предъявив пропуск. Вот такой заколдованный круг. Все-таки я решил использовать свой трюк поездок без билета. Вечером в день отъезда, мы с вещами, и провожавшими нас супругами  Ровинскими,  были  на вокзале. Я  предъявил кондук-тору билет и краснофлотскую книжку. Прошел в вагон. В одном из купе увидел нескольких моряков. Подсев к ним, я рассказал о стоявшей передо мной задаче.
- Не горюй, старшина. Затащим в окно!
Выбрав момент, когда проводница отвернулась, они ловко подтянули Любу в окно, затем таким же образом затащили и вещи. Ровинские только рот открыли от изумления. Помахав рукой им в окно, Люба забралась на третью полку. Мы ее зало-жили вещами и так провезли в Ленинград.
На вокзале нас встретил Женька Литвак. Он нам предос-тавил маленькую темную комнатушку, свою спальню и мы блаженствовали. Однако блаженство длилось месяца три. В квартире вместе с Женькой жила его тетя, тетя Оля. Она была капитаном медицинской службы и всю войну прослужила в одном из Ленинградских госпиталей. Она относилась к «моло-дым» покровительственно и никогда не вмешивалась в наши дела. Но вот из эвакуации возвратилась Женькина мать Лариса Матусеевна. Через неделю-другую она поставила перед Жень-кой вопрос: он должен вернуться в свою спальню. Вот ужас! Я совсем растерялся.
В нашей школе начальником вещевого довольствия в это время был майор Михаил Абрамович Фрейдлин – весьма предприимчивый мужчина. Я поделился с ним возникшей проб-лемой и в тот же вечер он перевез меня к своей любовнице  Марии,  которая  жила  на  Невском  проспекте  и легко уступила нам большой диван в столовой комнате. На время мы успо-коились. Но дни бежали, Люба забеременела, нужно было думать о собственном жилище. Я в то время нередко выпивал в компании с друзьями. От безысходности я часто стал  приходить домой пьяным. Глядя на меня, Люба расстраивалась и плакала. Снова обратился за советом к Фрейдлину.  Он рекомендовал идти в КЭЧ Ленинградского управления порта и, указывая на беременность жены, просить жилье. Но с пустыми руками туда не сунешься. В это время я часто по делам учебной части заходил  в небольшой  магазинчик Военторга в Гостином дворе. Приобретал писчебумажные принадлежности, карандаши и прочую мелочь. Сейчас не припомню, за какую услугу зав. магазином, которая была в курсе моих жилищных дел, дала мне отрез материала на женское пальто. Под мышкой с отрезом, аккуратно завернутым в белое полотно, я пришел на прием к начальнику КЭЧ. Через неделю, 29 декабря 1945 года я стал обладателем ордера на две комнаты в доме номер 8 по Большому проспекту Васильевского острова. Это был дом Нач-состава. На третьем этаже этого дома в огромной коммунальной квартире  у  меня  была маленькая 10 метровая комната, быв-шая кухня с кухонной плитой, которую надо было топить дро-вами, и большая 20-ти метровая комната с печкой голландкой в одном из углов.
Выпросив у дежурного по части двоих матросов, мы затащили  в большую комнату промерзшее березовое полено. С грехом пополам отпилили пару чурок. Печь дымила и никак не хотела давать тепло. С большим трудом и немалым количест-вом керосина я все-таки разжег в кухне печку. Слегка протопив комнатушку, перевез в нее Любу. Притащил несколько ящиков, а из части кровать с матрацем. Наступал вечер 31 декабря 1945 года. Приспособив один из ящиков под стол, мы выпили по рюмочке за счастливый Новый 1946 год!
Однако проблемы на этом не кончились. Люба не рабо-тала. Я получал пищевой довольствие  сухим  пайком,  но его еле-еле хватало нам на двоих. Чтобы как-то выйти из поло-жения, я стал по два три раза в неделю ходить дежурным по столовой (камбузу). Я был в эти дни сыт, кроме того, мог что-нибудь принести из еды домой. Надо было прописывать Любу и получить на нее продовольственные карточки.  Снова начались хождения по высоким городским кабинетам. В одном из них, когда очередной чиновник приготовился наложить резолюцию «Отказать!» на заявление о прописке, Любе сделалось дурно. Взаимными усилиями мы с чиновником привели ее в сознание. На нашем прошении появилась резолюция «Прописать».  Вот, так-то!
Шло время. Мы освоились в своем жилье. Купили нас-тоящую кровать с матрацем, стол,  керосинку,  настенные  часы  с  боем, такие же какие были у папы Гилера. У нас появилось вдоволь дров, комната (большая) согрелась. Подружились с соседями по квартире. Одними из них были Козловские – Михаил, лейтенант нашей школы, и его жена Оксана, та самая, которая, встретив меня в первый день прибытия в школу, спросила «Куда ты собрался, Литвак?».
Беременность Любы протекала тяжело. Ее часто мучили обмороки. В апреле месяце она списалась с матерью, Пелагеей  Григорьевной, которая жила в   Алупке   на   даче Ровинского. Та согласилась на приезд к нам. И вот, получив недельный отпуск, я отправился в Крым за тещей. Быстро собрали ее вещи и скорее в Ленинград. 26 июня 1946 года у нас родилась девочка, которую в память о моей погибшей сестренке мы назвали Александрой.
Мы обживались. Люба стала ходить на курсы кройки и шитья в ДК им Кирова.  Она быстро и охотно осваивала учебный материал. Вела подробные записи, которые потом сослужили ей добрую службу. На рынке удалось купить швейную машинку «Зингер» с плавающим челноком. Люба стала шить кое-кому из соседей. Появились небольшие деньги. С приездом Пелагеи Григорьевны Люба смогла устроиться на работу. Ее взял к себе начальник строевой части нашей школы  капитан Семен Ники-тин.  У  нас  сохранились  самые теплые воспоминания об этом человеке. Немного суровый с виду, слегка сутуловатый, с лицом слегка тронутым оспой, он был исключительно человечен. Его суровое вытянутое лицо иногда озарялось широчайшей, ото всей души, улыбкой. В эти минуты он был истинно красив.  Я по нескольку раз в день забегал в строевую часть к Любе и никогда не встречал возражений со стороны начальства.
Однажды в командировку в Москву в Министерство военно-морского флота выехали Чемерский и Агапов. Прих-ватили и меня. Попутно отправили и автомашину, а я дал адрес Самуила на Даевом переулке, где шофер должен был нас дожи-даться. Утром сначала зашли к Самуилу и привели себя в по-рядок. Я позвонил к Рахили и она пригласила на обед, т.е. часам к 4-5 вечера приехать к ним. Вечер оказался удивительным. Мои командиры были очарованы и Рахилью и Иосифом Ильичом. Затем мое начальство поехало в гостиницу, а я к Самуилу. Утром все собрались у Самуила. Тут Нина (бывшая жена Самуила) обратилась ко мне с просьбой пристроить как нибудь ее племянника – Вовку Тренина, которому было только 15 лет. Мои командиры тут же решили опрелить его в воспитанники ЦШС! Выписали ему удостоверение воспитанника и с машиной, после ее загрузки нужным оборудованием и материалами, отправили в ЦШС. Так была устроена судьба Ниного племян-ника.
Моя служба в учебной части школы проходила спокойно. Я разработал типовые документы: расписание занятий, рапор-тички  о посещаемости, различные ведомости. Все это я делал по наитию. Мне казалось, что так должно быть. Михаил Василь-евич Агапов был доволен моей службой, но через год его сменил капитан Копнин. В принципе, моя служба и при новом начальнике проходила также. Я побывал в Военно-Морском авиатехническом училище в г. Молотове (Пермь). Из команди-ровки привез различные формы по организации учебного процесса.
Вместе с Агаповым, почти одновременно, сменился и начальник школы. Теперь это был  полковник Михайлов Алек-сандр Евгеньевич. Среднего роста, плотного сложения, с квад-ратной головой и маленькими глазками под нависшими бро-вями. Это был добрый человек изначально, относившийся ровно и к офицерам и  к матросам. Он  был требователен  только  в рамках  уставных положений.
Однажды из штаба ВВС ВМФ (Москва) приехал пол-ковник Кошель Иван Митрофанович. Ему поручили создать военно-морское училище связи. Пока что его часть базирова-лась в Старой Ладоге, но скоро должно быть выделено пос-тоянное место расположения училища. Он внимательно ознако-мился с организацией учебного процесса. Ему понравился тот порядок, который мы с капитаном Копниным наладили в ЦШС. Он взял некоторые формы для своего училища.
За это же время сменился начальник вещевого снабжения и вместо озорного Фрейдлина, появился наутюжен-ный капитан Митяев с орденом Красной звезды на кителе.  Однако через год его уличили в чем-то нехорошем, на его место пришел старший лейтенант Семен Тартаковский. Он жил в на-шей же квартире с женой, тещей, свояченицей, маленькой дочерью Жанночкой и со своей мамой. Кроме него и мамы все были немцы Поволжья, только служебное положение Семена спасло их от выселения из Ленинграда. Мы подружились с Семеном. Его мама, старая еврейская женщина, постоянно заботилась о своем сыночке  Семочке, готовила ему отдельно «кошерное», что вызывало бесконечные иронические улыбки остальных членов его семьи. Она  же  стойко  переносила  все  высказывания в свой адрес и по-прежнему, кроме Семочки не видела ничего вокруг. Нам было очень жалко ее.
В 1946 году я должен был демобилизоваться, но без специальности, имея на руках семью, в большом городе я на это не пошел. На предложение капитана Никитина перейти на сверхсрочную службу ответил согласием. Оформился на весь срок, то есть на 10 лет. Получил солидное денежное пособие, ввиде денежной компенсации за согласие на сверхсрочку.  Мое денежное довольствие возросло более чем в десять раз. Жить сразу стало легче. Люба продолжала заниматься на курсах крой-ки и шитья и даже пыталась организовать группу у нас в части для жен офицеров. Я поддерживал все ее попытки на этом поприще.

   Центральная школа связи 1946 г

В 1947 году полковник Кошель предложил мне поступить в его училище. Посоветовавшись с Любой, я написал заявление и получил предписание к 1 сентября прибыть в город Новоград-Волынский для учебы в Военно-Морском училище связи. Ведь мне надо было приобретать специальность, чтобы обеспечить жизнь нам обоим и нашей Аленке. Поэтому спокойно оставили таким трудом добытую квартиру в Ленинграде. Ведь связист – это что-то!
Мы без колебаний оставили Центральную школу связи,  Пелагея Григорьевна уехала в Крым на дачу Семена Ровин-ского. Упаковав наши вещи,  распрощавшись с сослуживцами,  под   «конвоем» Женьки  Литвака  мы сели в поезд на Витебском вокзале и покатили навстречу неизвестной судьбе «за птицей    счастья завтрашнего дня». Это была наша жизнь, наша судьба, наша доля. Сейчас я никогда бы не поступил так опрометчиво, бросив квартиру в Ленинграде, передав её, собственно говоря, из рук в руки старшине нашей части Иванову.
             15. В ПОГОНЕ ЗА ПТИЦЕЙ СЧАСТЬЯ

Итак, мы решили, что доля офицера войск связи подхо-дящее дело для меня. Кроме того, окончив училище, я получу и инженерный диплом, который сможет послужить мне добрую службу на гражданке.
Дорога в Новоград-Волынск показалась короткой. При-были в Киев и тут же местным поездом до Новоград-Волынского. Маленький вокзальчик, несколько человек военных на платформе. Выгрузившись из вагона, я пошел к военному коменданту узнать, как добраться до училища. Он усмехнулся и сказал: - В конец платформы и налево, там, в 10 метрах КПП училища.
Оставив Любу с вещами на вокзале, я пошел в часть. Время было около 5 часов,  в штабе я застал начальника строе-вой части. Познакомившись с моими документами, он посовето-вал мне присмотреть жилье в одном из домов военного городка. Военный городок тогда представлял собой около десятка четырехэтажных зданий. Все сохранившиеся с военных времен квартиры были заняты.  Мне   оставалось выбрать мало-мальски пригодную для жилья  комнату.
Нашел на первом этаже одного из корпусов. Двери нет, окно выбито снарядом, но пол есть.  В общем, пока жить можно. В казарме, в 3-й роте мне дали двух матросов и сопровож-дающего старшего сержанта. Это был Сухарев Зосим (Зоха) Иванович. В дальнейшем мы крепко сдружились.

      

Зосим Иванович Сухарев (Зоха) и я курсанты ВМАУС
Привели с вокзала Любу, она, увидев жилье, чуть не заплакала. Но Зоха обещал   помочь и действительно уже через час он навешивал дверь в комнату. С окном он тоже успокоил – все будет. На следующий вечер два матроса с Зохой принесли из бывшей  оранжереи большущую раму со стеклами. Вставив ее в окно, я увидел, что до закрытия оконного проема не достает около метра. Сам собрал в соседних домах целые кирпичи,  и, замешав глину, я заделал этот проем. Получилось вполне прилично. Днем провел электричество, подключил электро-плитку, но было прохладно. Из оставшихся кирпичей я сложил маленькую печь по типу «буржуйки»,   дым из которой я вывел с помощью водосточных труб (собранных на улице) в оконное отверстие. Теперь не хватало только кровати и стола. В части мне дали и то и другое. Начали обживаться.
Меня назначили старшиной третьей учебной роты, командир роты старший лейтенант Бахмацкий, замполит – ст. лейтенант Кузнецов. Я немедленно приступил к исполнению своих обязанностей  вместе  с учебой.  Как  курсант я получал небольшое денежное содержание. Пришлось продавать на базаре вещи. Из столовой я старался принести хоть что-нибудь съестное.  Хорошо, что с собой мы захватили головку швейной машинки. Пристроив  ее на ящике, мы получили ручную машин-ку, и Люба принялась за шитье для жен командиров. Это  было  подспорьем. Вскоре  мы  вызвали тещу Пелагею Григорьевну. Зажили нормально. Днем я  на учебе, вечером,  после отбоя дома.
Распорядок дня в училище был такой: подъем в 6 утра, до 7 физзарядка и утренний туалет. В 8-30 роты шли в учебный корпус, обычно повзводно и поротно. Каждое подразделение со своей песней. При прохождении мимо домов начсостава, нас встречал командир батальона майор (фамилии его я не запом-нил) и роты  на его приветствие отвечали хором «Здравия же-лаем товарищ майор!»  Если ему не нравилось, как отвечают роты, то он заворачивал подразделение и заставлял снова проходить мимо. Затем с 9 и до 14 часов шли занятия. В 14-30 обед и до 16 отдых. С 17 и до 19 – самоподготовка, после чего ужин и свободное время. Учеба в училище мне нравилась. Особенно занятия по математике, которые вел фронтовик бывший артиллерист, комиссованный по здоровью (туберкулез) капитан Корнеев. За короткое время 5 месяцев (1-й семестр) надо было пройти весь школьный курс с 7 по 10 классы. Пре-подаватель он был блестящий, и мы старались на каждой самоподготовке решать больше задач, чем было задано. При этом у нас даже разыгрывался спор на то, кто больше задач решит за время самоподготовки. Конечно, кроме математики  были  и  другие предметы, но мы все-таки больше увлекались математикой. Вот что значит хороший педагог. Этот курс зало-жил во мне основу по математике для всей моей дальнейшей учебы и в техникуме и в институте.
В роте я сразу подружился с помкомвзодами . Вот они: Зоха Сухарев, Мишка Хитерер, и Людвиг Карасев. По мере того  как к Зохе и Карасю приезжали жены, все они некоторое время жили у нас. К Зохе приехала Паша (Павлина), сержант связист, к Карасю – Людмила, красивая молодая женщина, которую Карась ревновал страшно. Она  целый день сидела и разглядывала свои наряды. А Паша была простая русская женщина, с добрым лицом. Сразу же она подружилась с Любой  и  старалась  вся-чески помочь по дому. Я забыл указать, что они приезжали с перерывом в пару недель, так что в нашей комнатушке было тесновато, только по временам. Подружился я с Юрой Вино-градовым, высоким простоватым сержантом, очень добрым и отзывчивым человеком. Когда приехала и его жена, ростом ему подстать, то тоже первые дни жила у нас.
 
Зосим и Паша Сухаревы

(На обороте снимка надпись с благодарностью нам   за подаренные годы дружбы).
Вообще наша семья стала «своим домом» для многих курсантов. Они приходили к нам, где их встречали запросто и Люба и теща Пелагея Григорьевна. Особенно часто забегали к нам Вовка Круглов, Юрка Гладков, Генка Тварин (он был видимо влюблен в Любу), Семка Гальперин и другие. Когда у нас родился мальчик, то Люба назвала его Геннадием в честь Генки Тварина.
Особо хотелось отметить Мишку Хитерера. Он носил форму мичмана и в увольнение ходил с кортиком и в белых перчатках.  Звание имел мичмана, но погоны носил капитана 3 ранга плавсостава без звездочек, то есть с двумя черными просветами, как курсант. В городе квартировали четыре воин-ских гарнизона. Помню только танкистов и летчиков. Мишка гордо вышагивал в своем мичманском мундире с кортиком у пояса и встречные офицеры, увидев его непонятные погоны, отдавали   ему честь, что воспринималось им как должное. Так продолжалось довольно долго. Однажды, во время прогулки по городу Мишка остановил капитана танкиста за то, что тот не приветствовал его. Завернув его и, приказав капитану пройти мимо него строевым шагом, Мишка ждал выполнения команды. Тот прошел мимо Мишки, затем подошел к нему и, извинившись, поинтересовался его воинским званием. Мишка гордо ответил «мичман». - Что? – взревел капитан, - всего старшина! А ну-ка мимо меня 20 раз строевым шагом. Мишка был вынужден подчиниться. Затем капитан подозвал патруль и приказал арестовать Мишку на трое суток. Весть об этом происшествии мигом облетела гарнизон, и теперь Мишке нельзя было появляться в городе. Каждый встреченный им офицер, даже младшие лейтенанты, не отказывали себе в удовольствии  погонять его строевым шагом. Вот так-то! Уж мы в роте похо-хотали над его  приключениями.
Мишка был бабник и любил поразвлечься с офицер-скими женами.  Пользовался   успехом. Он узнавал,  кто из офи-церов заступал на дежурство по гарнизону, и смело отправлялся к избранным им жертвам. Его проделки скоро превратились в секрет полишинеля. Однажды произошел следующий конфуз. Прямо над нами на втором этаже жил капитан Д. с красивой женой и четырехлетним сыном. Во время его очередного дежур-ства Мишка наведался к его жене. Спустя час-полтора мы услышали выстрелы и чей-то истошный крик. Потом кто-то спрыгнул с балкона второго этажа и вихрем промчался мимо нашего окна в сторону казармы. Оказалось, что, заскочив домой, Д. застал Мишку с женой в весьма недвусмысленной позе.
Мишка   сориентировался   мгновенно.  Подхватив  свою  одежду,  он прыгнул с балкона, а ему в вдогонку раздались два выстрела капитана.  История тоже стала притчей во языцах в училище. Вообще же Мишка был добрым и улыбчивым парнем. В училище был направлен с Балтийского флота, где он служил радистом  на  эсминце,  сопровождающем  радиоуправляемый линкор «Цель» («Дейчланд», переданным СССР по репара-циям). Поэтому и носил погоны плавсостава.
Полной противоположностью Мишке был Людвиг Кара-сев. Невысокий, худощавый, с невыразительным лицом, на кото-ром сидел остренький слегка курносый носик, молчаливый и обычно погруженный в себя. Он служил адъютантом у коман-дующего ВВС Черноморского флота. Тот в награду за  успешную службу послал его на учебу, обещав по окончании училища снова затребовать его к себе. Учился он средне и ничем не отличался от других товарищей по учебе. Свою Людмилу он ревновал страшно.
Где-то в середине 1948 года пришла моя воинская награда орден «Отечественной войны» 2-й степени. Вручение было торжественным, в Доме культуры. После вручения собра-лись у меня за столом. Орден опустили в стакан с водкой и заставили меня выпить до дна, после чего орден был водружен на китель.
Однажды Пелагея Григорьевна сходила  к  гадалке, кото-рая сказала, что меня ждут неприятности и дальняя дорога, но все кончится хорошо, и я стану большим начальником. Про Любу она сказала, что у нее еще будут мальчик и девочка, но все будет нормально. Мы, конечно, посмеялись над словами гадалки, однако она оказалась права. Все сбылось!
Так проходила жизнь, пока в роту не перешел из другого учебного подразделения брат командира роты Бахмацкий Андрей. Я сразу ощутил, что вокруг меня ведутся интриги. В это время на общем комсомольском собрании меня избрали секретарем комсомольской организации. Поэтому, после одного крупного разговора с командиром роты я подал рапорт об освобождении меня от исполнения обязанностей старшины 3-й учебной роты. Рапорт быстро удовлетворили.
Наступил 1949 год, последний год моего учения в училище. Осенью намечался выпуск и производство в офицеры. В январе месяце меня вызвали в спецчасть и предложили мне написать подробную автобиографию. В феврале меня снова вызвали, начали тщательно расспрашивать о судимости, о моей маме. Потом придрались к моему положению как сверхсрочника, и, наконец, заявили, что я не могу больше продолжать учебу в училище, ведь мама у меня в заключении! Я не стал возражать. По указанию спецчасти в роте провели комсомольское собра-ние, на котором Андрей Бахмацкий, ставший вместо меня стар-шиной роты, предъявив мне те же обвинения, что и в спецчасти, потребовал исключить из комсомола. Его поддержал командир роты и еще несколько человек. Голосование показало, что с та-кой формулировкой  комсомольцы не   согласны. «За» проголо-совало только несколько человек. Почти все курсанты, в том числе и члены партии (Зоха Сухарев, Карась, Виноградов и другие) проголосовали «Против». Немедленно в красном уголке собрали партийный  актив роты, который основательно прочис-тили «отцы командиры». После этого снова собрали комсо-мольцев и предложили переголосовать. Перед голосованием я попросил слова и сказал, что мне скоро исполняется  27  лет –  предельный возраст пребывании в комсомоле. Поэтому я благо-дарю всех за поддержку, но все-таки прошу принять решение в соответствии с требованием партбюро. Я сказал, что очень дорожу тем, что меня приняли в комсомол на фронте, но годы есть годы. После этого с большой неохотой ребята проголо-совали  за  мое исключение. Перевес голосов за исключение был невелик, всего на 5-6 человек. После собрания ко мне под-ходили ребята и взволнованно пытались мне, что-то объяснить, а я их успокаивал и говорил, что так наверно должно было быть. Помню, подошел ко мне и замполит капитан Кузнецов. Крепко пожав мне руку, он пожелал счастья в жизни. В конце марта, поступил приказ о моей демобилизации. Все это совпало с беременностью Любы и рождением 10 марта 1949 года сына Геннадия. Едва мы привезли его домой, как у него начался пупочный сепсис. Надо было срочно добывать новейшее меди-цинское средство «пенициллин». Я позвонил в Москву Рахили и попросил помочь. Она обещала. Я зашел к начальнику училища и попросил разрешения на вылет в Москву за лекарством. Полковник Кошель был в курсе той возни, которая происходила вокруг меня. Однако когда я вошел и представился ему, он подозвал меня к столу и, протянув руку, крепко ее пожал. Тут же разрешил мне поехать за лекарством. Вечером я выехал в Киев, откуда самолетом в тот же день прилетел в Москву. Получив от Рахили 10 ампул волшебного лекарства, я тут же побежал на Киевский вокзал и уже на следующий день был в Новоград-Волынском. Лекарство помогло. Но я сам свалился в жестком гриппе и в беспамятстве провалялся два дня.
Едва я появился в роте, как Бахмацкий предъявил мне приказ о моей демобилизации. Я молча расписался на бумаге, что ознакомлен с ее содержанием. На следующий день я пере-дал все комсомольские дела роты новому комсоргу.
 Перед уходом из роты, я попросил Бахмацкого, чтобы был выстроен личный состав для прощания с сослуживцами. Роту выстроили в кубриках. Я поблагодарил всех за хорошую  учебу  и  доброе  отношение  ко  мне  лично. Пожелал всем отличной учебы и успешной защиты дипломной работы. Потом я обошел строй, каждому персонально пожал руку и  попрощался, пожелав удачи в воинской службе. Еще раз, став перед общим строем, я отдал честь курсантам и, повернувшись через левое плечо, вышел из роты.
Надо было решать куда ехать. В Москве наша комната была занята, надо было судиться за ее освобождение. Мама была после освобождения сослана в Нижний Тагил. Люба пред-ложила съездить в Эстонию, где под Таллином в поселке Кохи-ла жила с мужем (Директром завода) ее двоюродная сестра.  Я пошел к Ивану Митрофановичу Кошелю и попросил разрешения до официальной демобилизации съездить в Эстонию, прис-мотреться к месту и людям, чтобы в дальнейшем уехать туда работать. Полковник был по-прежнему внимателен ко мне. Выслушав просьбу, он вызвал к себе начальника строевой части и приказал ему выписать мне командировочное удостоверение в Кохила и выдать проездные документы.  Приехав в Кохила  я убедился  в  том, что хоть мне и предложил муж Любиной сес-тры работу начальником отдела кадров, но вся обстановка в этой прибалтийской республике пришлась мне не по душе. Не буду останавливаться на деталях. Вернулся к семье через десять дней. Снова посоветовались с Любой и на этот раз решили, что надо ехать к моей маме, в Нижний Тагил. Она ведь там совсем одна. За это время Люба окрепла. Генка поправился. И вот, в конце апреля, окончательно простившись с училищем, мы уезжали из Новоград-Волынска, где я так и не сумел поймать офицерскую птицу счастья. Ехали в неведомое, в Большую жизнь.
А пока мы паковали чемоданы и утречком, к  6-тичасо-вому поезду на Киев, в сопровождении Зохи, Людвига, Мишки и Юры отправились на вокзал. Тут нас ожидала приятная нео-жиданность. У  КПП  стояла группа  курсантов моей роты, чело-век 10. Все они окружили нас, подхватили вещи и направились на вокзал. Пока я оформлял проездные документы в кассе вокзала к этой группе подошли еще человек 15 моих курсантов. К приходу поезда, почти вся рота собралась на вокзале. Это вызвало беспокойство комендатуры, но Зоха объяснил причину появления на перроне большой группы курсантов и комендант успокоился. Подошел поезд, мы еще раз попрощались с ребя-тами, вошли в вагон. Поезд медленно тронулся, и я видел, как стоящие на вокзале ребята прощально махали нам в след. На глаза набежали слезы, да и Люба изрядно разревелась.
Вот так окончилась моя армейская служба.
Хорошо ли, плохо ли, но я всегда честно исполнял свой воинский долг независимо от места службы и рода войск. Иного и быть не могло – я все-таки был воспитан в Советском общест-ве и жил по его законам, несмотря на весь «негатив», что сва-лился на мои плечи. Я помнил, что Родина у меня одна и ее надо защищать. Я выполнил свой долг с достоинством и честью!
Прошли годы. Я всегда с большим волнением вспоми-наю мою учебу в ВМАУСвязи, мое 34-е классное отделение. Однажды получил от Зохи Сухарева фотографию, как он выра-зился «нашего чудильника». Фотография была сделана нака-нуне защиты дипломных работ. Вот, в первом ряду в центре сидит Зосим Иванович Сухарев, во втором ряду Юра Виногра-дов (второй слева), в середине верхнего ряда Людвиг Карасев, откуда-то сверху смотрит на меня Юра Гладков,  сбоку  во  втором ряду  примостился  Семка Гальперин. В центре второго ряда лейтенант Филькенштейн. Ребята, курсанты, офицеры. Счастья вам и удачи, друзья!

О некоторых из них я слышал в последующие годы. Так, Зоха служил в ДКБФ  в Калининграде и к пенсии дослужился до подполковника.

 

Люба у Сухаревых в Калиниграде. Сидят – Люба, Зоха, Паша,
Стоят их сыновья

Однажды Люба даже съездила к ним в Калининград. Полковником ушел в отставку и Юрка Гладков, который  из училища был направлен в Севастополь. Удачно сложилась военная судьба почти всех моих товарищей. Некоторые, как Зоха, окончили  военные  академии,  стали видными специалис-тами-связистами. Как говорится, дай бог!
А меня ждал Нижний Тагил, учеба в Нижнетагильском техникуме, работа в Горпроекте. Затем учеба в Московском геологоразведочном институте. Работа младшим и старшим научным сотрудником, начальником специализированной фото-геологической партии и экспедиции, да и  многое другое. Поез-дил с партией и экспедицией по стране (Кольский полуостров, Казахстан и Горный Алтай, Южная Сибирь, Северный Урал и др.). Защитил диссертацию на ученую степень кандидата геолого-минералогических наук. А главное, работал, работал, работал. Это уже совсем другая повесть – ПОВЕСТЬ О МОЕЙ ЖИЗНИ – ведь жизнь продолжается!

ЗАКЛЮЧЕНИЕ К ПЕРВОЙ КНИГЕ

Дорогой Читатель! Ты прочел только малую толику того, что довелось мне испытать из всего, что выпало на мою долю. Все, что написано   выше,  довольно  схематичное  изло-жение   жизни нашей семьи и моей собственной. Я остановился примерно на 1950 годе. Впереди была большая и очень трудная жизнь со своими маленькими радостями и большими огор-чениями или, наоборот – с большими радостями и маленькими  огорчениями.  Об этом говорят «всяко было». В любом случае все написанное выше ПРАВДА и подтверждается соответ-ствующими документами.
Я не знаю того, насколько интересен  был вам мой рас-сказ. Ведь я не описал встреч и бесед  со многими интересней-шими людьми своего времени. Их были десятки – людей колоритнейших, ярких, добрых и злых. Они были всех возрастов: от школьников и студентов, до много переживших и повидавших на своем веку пожилых людей. Они были разного общест-венного положения, имели самый разный уровень образования. Не знаю, но возможно у меня найдутся силы продолжить свое повествование. Во всяком случае, когда я вспоминаю этих добрых людей, я мысленно желаю им здоровья и счастья, а если они ушли в мир иной, то поминаю  их  добрым  словом и желаю, чтобы земля была им пухом. Если же я вспоминаю людей злых, недобрых, враждебно настроенных против меня, а ведь были и такие, то я прошу Господа простить их грех по отношению к другим людям, и в том числе ко мне. Бог с ними!
Жизнь продолжается и сколько мне отпущено веку, не знает никто  кроме  Господа Бога.  Сейчас в свои более чем 80 лет я продолжаю трудиться как на общественной ветеранской работе, так и на ниве просвещения. Я делюсь с посещающими мои лекции-беседы воспоминаниями о деятелях искусства, преимущественно эстрадных певцов, исполнителей русских романсов и полюбившихся песен. Я демонстрирую им   «филь-мы нашей молодости», такие как «Серенада Солнечной долины», «Багдадский вор», «Римские каникулы», «Леди Гамильтон» и многие, многие другие. Я рад, когда слышу от моих слушателей слова благодарности, и это еще раз под-черкивает возможность человека увидеть себя в новой роли, перейти через новую грань.
Я, счастлив!
В начале перестройки я создал ряд коммерческих структур (действующих до сего времени) с целью облегчить жизнь инвалидам и ветеранам, людям, пострадавшим от неза-конных Сталинских репрессий. В те годы Ельцинским прави-тельством были предоставлены довольно большие льготы по налогообложению инвалидных организаций. Это мы и исполь-зовали.  Затем льготы сняли, и все эти фирмы перешли на чисто коммерческие формы работы, помогая лишь небольшому кон-тингенту инвалидов и ветеранов. Я горжусь тем, что первым в стране создал эти структуры и помог в годы хаоса сотням инвалидов.
Я, счастлив!
У меня четверо  детей, которые выросли хорошими   тру-довыми людьми. Все они самостоятельно достигли того или иного общественного положения, но главное  то, что они поль-зуются уважением своих коллег по работе и товарищей-друзей в жизни. У меня также восемь внуков, которые тоже, в той или иной мере достигли вполне удовлетворительного жизненного уровня, овладели выбранными  профессиями и стали хорошими специалистами.
Я, счастлив!
У меня подрастают три правнука и две правнучки, я очень радуюсь общению с ними и желаю им от всей души, чтобы они выросли настоящими людьми.
Я счастлив и Вам того же!   
Приложение 1
Курская битва (битва на Курской дуге), длившаяся с 5 июля по 23 августа 1943 года, является одним из ключевых сражений Великой Отечественной войны. В советской и российской историографии принято разделять сражение на три части: Курскую оборони-тельную операцию (5-23 июля); Орловскую (12 июля - 18 августа) и Белгородско Харьковскую (3-23 августа) наступательные.
В ходе зимнего наступления Красной армии и последовавшего контрнаступления вермахта на Восточной Укра-ине в центре советско германского фронта образовался выступ глубиной до 150 и шириной до 200 километров, обращенный в западную сторону (так называемая "Курская дуга"). Германское командование приняло решение провести стратегическую операцию на Курском выступе. Для этого была разработана и в апреле 1943 года утверждена военная операция под кодовым названием "Цитадель". Имея сведения о подготовке немецко фашистских войск к наступлению, Ставка Верховного главнокомандования приняла решение временно перейти к обороне на Курской дуге и в ходе оборонительного сражения обес-кровить ударные группировки врага и этим создать благоприятные условия для перехода советских войск в контрнаступление, а затем в общее стратегическое наступление.
Для проведения операции "Цитадель" германское командование сосредоточило на участке 50 дивизий, в том числе 18 танковых и моторизованных. Группировка противника насчитывала, по данным советских источников, около 900 тыс. человек, до 10 тыс. орудий и минометов, около 2,7 тыс. танков и более 2 тыс. самолетов. Воздушную поддержку немецким войскам оказывали силы 4 го и 6 го воздушных флотов.
Ставка ВГК к началу Курской битвы создала группировку (Цент-ральный и Воронежский фронты), имевшую более 1,3 млн. человек, до 20 тысяч орудий и минометов, более 3300 танков и САУ, 2650 самолетов. Войска Центрального фронта (командующий - генерал армии Константин Рокоссовский) обороняли северный фас Курского выступа, а войска Воронежского фронта (командующий – генерал армии Николай Ватутин) - южный фас. Войска, занимавшие выступ, опирались на Степной фронт в составе стрелкового, 3 х танковых, 3 х моторизованных и 3 х кавалерийских корпусов (командующий генералполковник Иван Конев). Координацию действий фронтов осу-ществляли представители Ставки Маршалы Советского Союза Георгий Жуков и Александр Василевский.
5 июля 1943 года немецкие ударные группировки по плану операции "Цитадель" начали наступление на Курск из районов Орла и Бел-города. Со стороны Орла наступала группировка под командованием генерал фельдмаршала Гюнтера Ханса фон Клюге (группы армий "Центр"), со стороны Белгорода   группировка под командованием генерал фельдмаршала Эриха фон Манштейна (оперативная группа "Кемпф" группы армий "Юг").
Задача отразить наступление со стороны Орла была возложена на войска Центрального фронта, со стороны Белгорода   Воронежского фронта.
12 июля в районе железнодорожной станции Прохоровка в 56 километрах к северу от Белгорода произошло самое крупное встречное танковое сражение Второй мировой войны - сражение между наступавшей танковой группировкой противника (опера-тивная группа "Кемпф") и наносившими контрудар советскими войсками. С обеих сторон в сражении принимали участие до 1200 танков и самоходных установок. Ожесточенное сражение длилось весь день, к вечеру танковые экипажи вместе с пехотой дрались вру-копашную. За один день противник потерял около 10 тысяч человек и 400 танков и был вынужден перейти к обороне.
В этот же день войска Брянского, Центрального и левого крыла Западного фронтов начали операцию "Кутузов", имевшую цель разгромить орловскую группировку противника. 13 июля войска Западного и Брянского фронтов прорвали оборону противника на болховском, хотынецком и орловском направлениях и продвинулись на глубину от 8 до 25 км. 16 июля войска Брянского фронта вышли на рубеж реки Олешня, после чего германское командование начало отвод своих главных сил на исходные позиции. К 18 июля войска правого крыла Центрального фронта полностью ликвидировали клин противника на курском направлении. В этот же день в сражение были введены войска Степного фронта, которые начали преследование отступавшего противника.
Развивая наступление, советские сухопутные войска, поддержанные с воздуха ударами сил 2 й и 17 й воздушных армий, а также авиацией дальнего действия, к 23 августа 1943 года отбросили противника на запад на 140 150 км, освободили Орел, Белгород и Харьков. По данным советских источников, вермахт потерял в Курской битве 30 отбор-ных дивизий, в том числе 7 танковых, свыше 500 тысяч солдат и офицеров, 1,5 тысячи танков, более 3,7 тысяч самолетов, 3 тысячи орудий. Потери советских войск превзошли немецкие; они составили 863 тыс. человек. Под Курском Красная Армия потеряла около 6 тыс. танков.
После Курской битвы соотношение сил на фронте резко изменилось в пользу Красной Армии, что обеспечило ей благоприятные условия для развертывания общего стратегического наступления.
Вечером 5 августа 1943 года в Москве впервые прогремел артиллерийский салют в честь освобождения Орла и Белгорода (12 залпов из 120 орудий).
Приложение 2
СТИХИ  (переписанные  МАМОЙ)  и ДОПОЛНЕНИЕ К НИМ
                МАРГАРИТА АЛИГЕР
         Из поэмы "Твоя победа"
Мама, мама, в вечности туманной
страдным непроторенным путем,
сколько до земли обетованной
ты брела под солнцем и дождем?
Ты в ночи узнала эту землю
и, припав к святому рубежу,
прошептала, плача: «Все приемлю,
силы и любви не пощажу.
Дай мне лишь дымок оседлой жизни,
душу согревающий очаг!»
Мама! Мама! Ты в своей отчизне,
Но в ее пределы вторгся враг.
Гром гремит, гроза ревет и стонет,
и как легкий высохший листок,
из родного дома вихрем гонит
мать мою с заката на восток.

Вот какой он, городок на Каме.
Он надолго ль стал твоей судьбой?
Кто же это гонится за нами?
Кто же мы такие – я с тобой?
Разжигая печь и руки грея,
наскоро устраиваясь жить,
мать моя сказала: «Мы евреи.
Как ты смела это позабыть?»
Да, я смела, - понимаешь? – смела.
Было так безоблачно вокруг.
Я об этом вспомнить не успела, -
с детства было как-то недосуг.
Родины себе не выбирают.
Начиная видеть и дышать,
родину на свете получают
непреложно, как отца и мать.

Дни стояли сизые, косые,
непогода улицы мела.
Родилась я осенью в России
И меня Россия приняла, -
напоила беспокойной кровью,
водами живого родника,
обожгла недоброю любовью
русского шального мужика.
Было трудно, может быть труднее,
только мне на все достанет сил.
Разве может быть страна роднее
той страны, где верил и любил?
Той страны, которая взростила,
стать большой и гордой помогла?
Это правда, мама, я забыла,
я совсем представить не могла,
что глядеть на небо голубое
можно только исподволь, тайком,
потому что это нас с тобою
гонят на Треблинку босиком,
душат газом, в душегубках губят,
жгут, стреляют, вешают и рубят,
смешивают с грязью и песком.
«Мы – народ во прахе распростертый,
мы – народ повергнутый врагом»…
Почему? За что? Какого черта?
Мой народ, я знаю о другом.

Знаю я поэтов и ученых
разных стран, наречий и веков,
по-ребячьи жизнью увлеченных,
благодарных, грустных шутников.
Лорелея, девушка на Рейне,
старых струй зеленый полутон.
В чем мы провинились, Генрих Гейне?
Чем не угодили, Мендельсон?
Я спрошу и Маркса и Эйнштейна,
что великой мудростью полны, -
может, им открылась эта тайна
нашей перед вечностью вины?
Милые полотна Левитана –
доброе свечение берез,
Чарли Чаплин с бледного экрана, -
вы ответьте мне на мой вопрос:
разве все, чем были мы богаты,
мы не роздали без лишних слов?
Чем же мы пред миром виноваты,
Эренбург, Багрицкий и Светлов?
Жили щедро, не тая талантов,
не жалея лучших сил души.
Я спрошу врачей и музыкантов,
тружеников малых и больших.

Я спрошу потомков Маккавеев,
кровных сыновей своих отцов,
тысячи воюющих евреев –
русских командиров и бойцов.
Отвечайте мне во имя чести
племени, гонимого в веках,
мальчики, пропавшие без вести,
мальчики, погибшие в боях.
Поколенье взросших на свободе
в молодом отечестве своем,
мы забыли о своем народе,
но фашисты помнили о нем.
Вековечный запах униженья,
причитанья матерей и жен.
В смертных лагерях уничтоженья
мой народ расстрелян и сожжен.
Танками раздавленные дети,
этикетка «Jud» и кличка «жид».
Нас уже почти что нет на свете,
но мы знаем, время воскресит.

Мы – евреи. Сколько в этом слове
горечи и беспокойных лет.
Я не знаю, есть ли голос крови,
только знаю: есть у крови цвет.
Этим цветом землю обагрила
сволочь, заклейменная в веках,
и людская кровь заговорила
в смертный час на многих языках.
Вот теперь я слышу голос крови,
смертный стон народа моего.
Все слышней, все ближе, все суровей
истовый подземный зов его.
Голос крови. Тесно слита вместе
наша несмываемая кровь,
и одна у нас дорога мести,
и едины ярость и любовь...
Алигер Маргарита Иосифовна (1915, Одесса - 1972) - поэтесса, лауреат Сталинской премии (1943). Родилась в еврейской семье мелкого служащего. Образование получила в Московском химическом техникуме и Литературном институте имени Горького (1937). Печаталась с 1933. А в 1938 вышел ее первый сборник стихов "Год рождения". В 1942 вступила в ВКП(б). В 1942 написала поэму "Зоя" о 3.А. Космодемьянской, за которую в 1943 удостоена Сталинской премии. Благодаря этой поэме, после которой ее имя получило широкую известность, Алигер стала символом сталинской патриотической пропаганды. В 1942 вышел ее сборник "Памяти храбрых", в 1945 поэмы "Сказка о правде" (вновь о Космодемьянской) и "Твоя победа", в 1953 сборник "Ленинские горы". Все творчество Алигер было "проникнуто оптимизмом, верой в торжество коммунизма". После смерти И.В. Сталина известность Алигер сразу же сошла на нет, а поэма "Зоя" была объявлена критикой "посредственной". В 1970 Алигер выпустила сборник "Синий час" о "нравственных исканиях советского человека".
Длительное время по рукам кочевал листок со стихами «Ответ М. Алигер», авторство которого приписывали И. Эрен-бургу. Однажды в Интернете я нашел рассказ о происхождении этого стихотворения и сведения об авторе. ИНТЕРНЕТ. Сайт Евг. Колчинской «Как отозвалось слово».
«Михаил Рашкован, в 1939 году окончивший с отличием школу и мобилизованный в армию, в начале июля 1941 г. был уже на передовой, а в конце июля получил тяжелое ранение - первое, но не последнее. Еще дважды был он ранен и лишь в 1946г. демоби-лизовался. Когда в журнале «Знамя» была опубликована поэма М. Алигер «Твоя победа», он не только прочитал это произведение, не только знал стихотворение «Мы евреи» наизусть, но и написал свой «Ответ М. Алигер».
Маргарита Алигер, риторически обращаясь в стихотворе-нии к великим, в чьих жилах течет еврейская кровь, на самом деле обращается не к братьям по крови, убеждая (кого? не антисемитов ли?), что мы, евреи, отнюдь не худшая часть человечества, так – ЗА ЧТО? В ЧЕМ МЫ ВИНОВАТЫ? Ответа на свои «трагические недоуменные вопросы» она не ждала. Однако ответ последовал. И ответ этот был от молодого человека, студента, бывшего пуле-метчика, четыре года воевавшего, трижды раненного и чудом уцелевшего. Ответ этот главным образом и прежде всего связан с саамыми отчаянными словами Алигер, их-то и берет Михаил Раш-кован в качестве эпиграфа: «Нас почти что нет уже на свете, нас уже ничто не оживит...».
ОТВЕТ МАРГАРИТЕ АЛИГЕР
"В чем мы виноваты,
Генрих Гейне?
Чем не угодил им Мендельсон?
Нас уже почти что нет на свете,
Нас уже ничто не оживит..."
 На Ваш вопрос ответить не умея,
Сказал бы я: нам беды суждены.
Мы виноваты в том,
что мы - евреи.
Мы виноваты в том, что мы умны.
Мы виноваты в том, что наши дети
Стремятся к знаньям,
к мудрости земной.
И в том, что мы рассеяны по свету
И не имеем родины одной.
Нас сотни тысяч, жизни не жалея,
Прошли бои, достойные легенд,
Чтоб после слышать:
«Эти кто? – Евреи!-
Они в тылу
сражались за Ташкент!»
Чтоб после мук и пыток
Освенцима,
Кто смертью
был случайно позабыт,
Кто потерял
всех близких и любимых,
Услышать вновь:
«Вас мало били, жид!»
Не любят нас за то, что мы - евреи,
Что наша ВЕРА –
остов многих вер…
Но я горжусь,
горжусь, а не жалею,
Что я еврей, товарищ Алигер!
 
Нас удушить хотели
в грязных гетто,
Замучить в тюрьмах, в реках утопить,
Но несмотря, но несмотря на это,
Товарищ Алигер,- мы будем жить!
«Перед нами удивительное литературное явление – сцеп-ление двух стихотворных текстов на одну и ту же тему, причем ключевые слова стихотворения М. Алигер переходят в текст стихотворения М. Рашкована, но они переадресовы-ваются и оборачиваются противоположным смыслом. «Ответ М.Алигер», в отличие от стихотворения самой поэтессы, обращен к собратьям по крови и судьбе и именно в этом контексте – к Магарите Алигер. «Ответ М. Алигер» М. Рашкована, спокойный и выразительный, объяснял все очень просто и достойно. Нужно было иметь мужество – и со стороны автора «Ответа» это истинно так, учитывая ту удушающую атмосферу, в которой писались оба стихот-ворения, - признать, что быть евреем – нелегкая судьба и, видимо, ждать иного не приходится – СУДЬБА! Но зато спокойно и уверенно, как неизбежность судьбы, звучит повторенное дважды: «Мы будем жить!» (Как говорят в таких случаях в Израиле, - Омен! Да будет так!)».
Но это не все. Разбирая бумаги я еще нашел и листки на которых аккуратным маминым почерком были записаны стихи Е. Евтушенко «Бабий Яр». Стихотворение безусловно трагическое и очень гордое по сути поднимает Евгения Евтушенко высоко над нравственным уровнем тогдашней партийно-бюрокра-тической элиты страны Советов!»
Евгений Александрович Евтушенко
Родился 18 июля 1933 года в Сибири, на станции Зима Иркутской области. Отец - Гангнус Александр Рудольфович (1910-1976), геолог. Мать - Евтушенко Зинаида Ермолаевна (1910-2002), геолог, актриса, Заслуженный деятель культуры РСФСР. Евтушенко с раннего детства считал и ощущал себя Поэтом. Это видно из его ранних стихов, впервые опубликованных в первом томе его Собрания сочинений в 8 томах. Датированы они 1937, 1938, 1939 годами. Совсем не умильные вирши, а талантливые пробы пера (или карандаша) 5-7-летнего ребенка. Его сочинительство и опыты поддерживаются родителями, а затем и школьными учителями, которые активно участвуют в развитии его способностей...
         
             БАБИЙ ЯР

Над Бабьим Яром памятников нет.
Крутой обрыв, как грубое надгробье.
Мне страшно.
          Мне сегодня столько лет,
как самому еврейскому народу.
Мне кажется сейчас -
                я иудей.
Вот я бреду по древнему Египту.
А вот я, на кресте распятый, гибну,
и до сих пор на мне - следы гвоздей.
Мне кажется, что Дрейфус -
                это я.
Мещанство -
           мой доносчик и судья.
Я за решеткой.
            Я попал в кольцо.
Затравленный,
           оплеванный,
                оболганный.
И дамочки с брюссельскими оборками,
визжа, зонтами тычут мне в лицо.
Мне кажется -
             я мальчик в Белостоке.
Кровь льется, растекаясь по полам.
Бесчинствуют вожди трактирной стойки
и пахнут водкой с луком пополам.
Я, сапогом отброшенный, бессилен.
Напрасно я погромщиков молю.
Под гогот:
      "Бей жидов, спасай Россию!"-
насилует лабазник мать мою.
О, русский мой народ! -
                Я знаю -
                ты
По сущности интернационален.
Но часто те, чьи руки нечисты,
твоим чистейшим именем бряцали.
Я знаю доброту твоей земли.
Как подло,
        что, и жилочкой не дрогнув,
антисемиты пышно нарекли
себя "Союзом русского народа"!
Мне кажется -
             я - это Анна Франк,
прозрачная,
          как веточка в апреле.
И я люблю.
         И мне не надо фраз.
Мне надо,
        чтоб друг в друга мы смотрели.
Как мало можно видеть,
                обонять!
Нельзя нам листьев
                и нельзя нам неба.
Но можно очень много -
                это нежно
друг друга в темной комнате обнять.
Сюда идут?
        Не бойся — это гулы
самой весны -
             она сюда идет.
Иди ко мне.
          Дай мне скорее губы.
Ломают дверь?
           Нет - это ледоход...
Над Бабьим Яром шелест диких трав.
Деревья смотрят грозно,
                по-судейски.
Все молча здесь кричит,
                и, шапку сняв,
я чувствую,
          как медленно седею.
И сам я,
       как сплошной беззвучный крик,
над тысячами тысяч погребенных.
Я -
   каждый здесь расстрелянный старик.
Я -
   каждый здесь расстрелянный ребенок.
Ничто во мне
           про это не забудет!
"Интернационал"
             пусть прогремит,
когда навеки похоронен будет
последний на земле антисемит.
Еврейской крови нет в крови моей.
Но ненавистен злобой заскорузлой
я всем антисемитам,
                как еврей,
и потому -
          я настоящий русский!    (1961)

     ЗАПОМНИ ЭТИ СТИХОТВОРЕНИЯ,  МОЙ ЧИТАТЕЛЬ!

Приложение 3
 Это письмо пришло мне из США через Михаила Гельфенбойна.
ПИСЬМО ЮРЫ ГОЛОДЕЦ

Я, ГОЛОДЕЦ Юрий Наумович родился в 1925 г. в м-ке Озаричи Калинковичского района Гомельской области.
Отец Нохим работал плотником, мать Нойма – домо-хозяйка. Кроме – младшего были четыре брата и одна сестра: Лева, Шмулик и Хаим жили в Харькове. Сестра Циля в Озаричах работала в типографии. Родители были религиозные, соблюдали все еврейские обряды.
Озаричи это небольшое еврейское местечко. Производст-венных предприятий не было. Была одна еврейская школа и одна средняя белорусская. Были две синагоги. Одну закрыли где-то в 30-х годах и поместили там сапожную мастерскую. Вторую закрыли где-то в 35 году и устроили клуб. Здания были деревянные, двухэтажные. После закрытия синагог евреи старшего поколения стали снимать в жилых домах комнаты под миньяны, их было 3-4. Я закончил 4 класса еврейской школы, а в 1936 году закрыли еврейскую школу, а учеников перевели в белорусскую. Реакция на это была сравнительно спокойная, так как после окончания еврейской школы, практически невозможно… (окончания предложения нет).
Пожилые жители от 50 дет и старше продолжали вы-полнять еврейские традиции, обрезания делали всем новорожден-ным. Моэл приезжал из Калинкович. Раввин и резник были местные. Более молодые постепенно отходили от религии. Синагоги закрыли, миньяны были маловместительны, и много было других препят-ствий. Я в 10-12 лет  носил в субботу талес отца в синагогу, для него это было очень приятно. Я всячески прятал его и старался избежать встреч со сверстниками, чтобы не было осложнений в школе, а затем перестал.
С местным населением белорусами отношения были нормальные. Советскую власть воспринимали как должное. Верили и радовались успехам и верили в несокрушимость Союза.
Война обрушилась страшным ударом. Четырех братьев в первый же день мобилизовали. Отцу уже было шестьдесят  остался дома. Начали создавать партизанский отряд. Собрали небольшое количество мелкокалиберных винтовок, охотничьих ружей и около 100 чел. Находились в вырытом котловане. Нас как малолеток не взяли и мы участвовали в охране телефонных линий, дежурства у телефона и пр. Войска в беспорядке устремились на восток. Так называемый партизанский отряд разбежался. Еврейское население двинулось в сторону Калинкович через лес неся на себе мешки с продуктами. Многие взяли с собой коров. В основном стремились удалиться от трассы, чтобы немцы не достигли. Запомнилось как проходя через деревню ночью жители выстроились с граблями и вилами чтобы мы не остановились в деревне, так как немцы их спалят. В деревне Новоселки нам разрешили разместиться в школе. Родители отказались дальше идти и начали настаивать чтобы я с сестрой и еще 11 молодыми добрались до Калинкович. Так как дорога уже была перерезана немцами нам наняли проводника который перевел нас через болота в Калинковичи. А с Калинкович последним эшелоном отправились на восток. Родители мотивировали свой отказ что они больны старые и не перенесут все это.. Вернулись домой надеялись что их не тронут. Но отца расстреляли сразу же возле дома, а мать через некоторое время в лесу. Где так и не узнал. Эвакуировались в основном служащие, партийные работники. Массо-вая эвакуация не была организована. До ж.д. станции 40 км. Меня с сестрой довезли до Челябигской обл. где я работал в колхозе. Сестра… (далее неразборчиво).
Приехал в Калинковичи. Озаричи были полностью разруше-ны. Еврейского населения не было. Немного удалось узнать о судьбе родителей. Оставшихся евреев в оккупации расстреляли. Еврейское кладбище полностью разрушено. Братья все погибли.
Закончил заочно строительный институт. До 1974 г. работал в Калинковичах, а затем переехал в Ленинград, где жил до отъезда в Израиль в 1990 г. Профессия видима как наследст-венность.
В послевоенный период заявления, что евреи не воевали, а отсиживались в Ташкенте были очень распространены, хотя для этого не было никаких оснований. Но евреи всегда чувствовали свою принадлежность. Косвенно это всегда чувствовалось в продвижении на работе.  Отношение партийных органов к себе. Поэтому евреи полностью отдавались работе стараясь не давать причины тол-кования непригодности и незаконнопослушности. Соблюдение каш-рута, обрезания, посещения миньянов производились скрытно.
В Калинковичах была братская могила где были похоронены десятки тысяч евреев расстрелянных немцами в массовой акции. Памятника не было. Ограда ветхий забор. Находясь уже в Израиле мы организовали установку памятника в сентябре 1996 г.
Прилагаю обзор газеты его установки.
(Подпись) 1.02.2000 г.

Маргарита Алигер –
из первой главы поэмы «Зоя»

Бывают на свете такие мгновенья,
такое мерцание солнечных пятен,
когда до конца изчезают сомненья
и кажется: мир абсолютно понятен.
И жизнь твоя будет отныне прекрасна -
и это навек, и не будет иначе.
Всё в мире устроено прочно и ясно -
для счастья, для радости, для удачи.
Особенно это бывает в начале
дороги, когда тебе лет ещё мало
и если и были какие печали,
то грозного горя ещё не бывало.
Всё в мире открыто глазам человека,
Он гордо стоит у высокого входа.





Приложение 4
Вот некоторые песни, которые так любил
Николай Васильевич ПУЧКОВ
(собрано из Интернета)
Гуаденамус – старая студенческая песня, особенно была популярна в 19 и начале 20 века, когда среди студентов в своем большинстве были дети «зажиточного» класса,

Итак, будем веселиться,
Пока мы молоды!
После весёлой молодости,
После горестной старости
Нас возьмет земля.
Где те, кто до нас
Жили на земле?
Идите на Небо,
Перейдите в Ад,
Где они уже были!
Наша жизнь коротка,
Конец ее близок;
Смерть приходит быстро,
Уносит нас безжалостно,
Никому не будет пощады!
Да здравствует Академия!
Да здравствуют профессора!
Да здравствуют все члены её!
Да здравствует каждый член!
Пусть вечно они процветают!
Да здравствуют все девушки,
Стройные, изящные!
Да здравствуют и женщины,
Нежные, любящие,
Добрые, трудолюбивые!
Да здравствует наша страна,
И тот, кто им правит!
Да здравствует наш город,
Милость меценатов,
Которые нам покровительствуют!
Виват Академиа!
Виват профессоре!
Пусть бродяга и студент
Вступит дерзко в сад легенд
Силам тьмы на горе!

Слава девам молодым!
Слава женам нежным!
С бескорыстною, большой
И отзывчивой душой,
И в труде прилежным!

Да погибнет Люцифер
И ему подобный!
Трус, невежда и дурак,
И студентам лютый враг,
Пересмешник злобный!

По рюмочке, по маленькой (По рюмочке, по чарочке…)   Публикуемый текст записан в Псковской экспедиции Эрмитажа в 1991 г.Известен, по крайней мере, с сороковых годов XIX века.
Когда на свет студент родился,
То разошлися небеса,
Оттуда выпала бутылка
И раздалися голоса:
    По рюмочке, по маленькой налей, налей, налей,
    По рюмочке, по маленькой, чем поят лошадей!
    - А я не пью! - Врешь - пьешь!
    - Eй-богу, нет! - А бога нет!
    Так наливай студент студентке!
    Студентки тоже пьют вино,
    Непьющие студентки редки -
    Они все вымерли давно.

Коперник целый век трудился,
Чтоб доказать Земли вращенье.
Дурак, он лучше бы напился,
Тогда бы все пришло в движенье.
    По рюмочке, по маленькой налей, налей, налей,
    По рюмочке, по маленькой, чем поят лошадей!
    - А я не пью! - Врешь - пьешь!
    - Eй-богу, нет! - А бога нет!
    Так наливай студент студентке!
    Студентки тоже пьют вино,
    Непьющие студентки редки -
    Они все вымерли давно.

Колумб Америку открыл,
Страну для нас совсем чужую.
Дурак! Он лучше бы открыл
На Менделеевской пивную!
    По рюмочке, по маленькой налей, налей, налей,
    По рюмочке, по маленькой, чем поят лошадей!
    - А я не пью! - Врешь - пьешь!
    - Eй-богу, нет! - А бога нет!
    Так наливай студент студентке!
    Студентки тоже пьют вино,
    Непьющие студентки редки -
    Они все вымерли давно.

А Ньютон целый век трудился,
Чтоб доказать тел притяженье.
Дурак! Он лучше бы влюбился,
Тогда бы не было б сомненья.
    По рюмочке, по маленькой налей, налей, налей,
    По рюмочке, по маленькой, чем поят лошадей!
    - А я не пью! - Врешь - пьешь!
    - Eй-богу, нет! - А бога нет!
    Так наливай студент студентке!
    Студентки тоже пьют вино,
    Непьющие студентки редки -
    Они все замужем давно.

Чарльз Дарвин целый век трудился,
Чтоб доказать происхожденье.
Дурак, он лучше бы женился,
Тогда бы не было б сомненья.
    По рюмочке, по маленькой налей, налей, налей,
    По рюмочке, по маленькой, чем поят лошадей!
    - А я не пью! - Врешь - пьешь!
    - Eй-богу, нет! - А бога нет!
    Так наливай студент студентке!
    Студентки тоже пьют вино,
    Непьющие студентки редки -
    Они все замужем давно.

А Менделеев целый век трудился,
Чтоб элементы вставить в клетки.
Дурак! Он лучше б научился
Гнать самогон из табуретки.
    По рюмочке, по маленькой налей, налей, налей,
    По рюмочке, по маленькой, чем поят лошадей!
    - А я не пью! - Врешь - пьешь!
    - Eй-богу, нет! - А бога нет!
    Так наливай студент студентке!
    Студентки тоже пьют вино,
    Непьющие студентки редки -
    Они все вымерли давно.

А гимназисту ром не нужен,
Когда идет он на экзамен,
Дабы не ошибился он,
Сказав, что Цезарь был татарин.
    По рюмочке, по маленькой налей, налей, налей,
    По рюмочке, по маленькой, чем поят лошадей!
    - А я не пью! - Врешь - пьешь!
    - Eй-богу, нет! - А бога нет!
    Так наливай студент студентке!
    Студентки тоже пьют вино,
    Непьющие студентки редки -
    Они все вымерли давно.

Там, где Крюков канал (От зари до зари…) Публикуе-мый текст записан в 1994 году в общежитии СПбГУ.
Там, где Крюков канал и Фонтанка-река,
Словно брат и сестра, обнимаются,
Там студенты живут, они песни поют
И еще кое-чем занимаются -
    Через тумбу-тумбу-раз, через тумбу-тумбу-два,
    Через тумбу-три-четыре спотыкаются.

А Исакий святой с колокольни большой
На студентов глядит, улыбается -
Он и сам бы не прочь погулять с ними ночь,
Но на старости лет не решается.
    Через тумбу-тумбу-раз...

Но соблазн был велик, и решился старик -
С колокольни своей он спускается.
Он и песни поет, черту душу продает
И еще кое-чем занимается -
    Через тумбу-тумбу-раз...

А святой Гавриил в небеса доложил,
Чем Исакий святой занимается,
Что он горькую пьет, черту душу продает
И еще кое-чем занимается -
    Через тумбу-тумбу-раз...

В небесах был совет, и издал Бог завет,
Что Исаакий святой отлучается,
Мол, он горькую пьет, черту душу продает
И еще кое-чем занимается -
    Через тумбу-тумбу-раз...

На земле ж был совет и решил факультет,
Что Исаакий святой зачисляется:
Он и горькую пьет, он и песни поет
И еще кое-чем занимается -
    Через тумбу-тумбу-раз...

А святой Гавриил по рогам получил
И с тех пор доносить не решается.
Он сам горькую пьет, черту душу продает
И еще кое-чем занимается -
    Через тумбу-тумбу-раз...
Султан .
Кажется, первая публикация этой песни относится к концу XIX в. Поется традиционно в одной "обойме" с предыдущими песнями. Одно из наиболее ярких произведений студенческих  песен, воспевающих веселье винопития и прочие мирские удовольствия. 
B гареме нежится султан - да, султан!
Ему от бога жребий дан - жребий дан:
Он может девушек любить.
Хотел бы я султаном быть.

Но он несчастный человек - человек,
Вина не пьет он целый век - целый век,
Так запретил ему Коран.
Вот почему я не султан.

А в Риме Папе сладко жить - сладко жить:
Вино, как воду, можно пить - можно пить,
И денег целая мошна,
Хотел бы Папой быть и я!

Но он несчастный человек - человек,
Любви не знает целый век - целый век:
Так запретил ему закон.
Пускай же Папой будет он!

А я различий не терплю - не терплю,
Вино и девушек люблю - да, люблю,
И чтоб все это совместить,
Простым студентом надо быть.

В одной руке держу бокал - да, бокал,
Да так держу, чтоб не упал - не упал,
Другою обнял нежный стан -
Вот я и Папа, и султан!

Твой поцелуй, душа моя - душа моя,
Султаном делает меня - да, меня,
Когда же я вина напьюсь,
То Папой Римским становлюсь!
* * *
Каждый год моей жизни
Отмечен особым маршрутом:
Был ребенком - водили за ручку в детсад,
Стал взрослей и уже пионерским салютом
Я встречал на дорогах ребячий отряд.

Каждый год, отметая дорожные версты,
Увозил меня поезд в большое село...
Что ни год, то маршрут и бегут перекрестки
Соловьиной тропой от ворот до ворот.

Но сквозь будни маршрутов мечтою манящей,
Убегающей вдаль, в голубые года
Звал в таежные дали маршрут настоящий
По земле, где людей не ступала нога.

А сейчас вот, когда столько разных маршрутов
Далеко-далеко, далеко позади
Я по-прежнему верю, что счастье, как будто,
Ждет меня впереди,
все еще впереди!



* * *































ОГЛАВЛЕНИЕ

Слово к читателю 3

Жизнь первая: ОКНО В ЖИЗНЬ 5
УТРО 7
     Троцкизм 9
     Троцкизм и диалектика 10

1. Дед Абрам Либерман 17         Дина Сурпина «Сурпины» 26

2. Где эта улица, где этот дом 31
100 лет Озаричской горпоселковой больнице 32
Маме-лошн 43

3. Родственники 44
Челюскинская эпопея 49
История семьи Голодец (версия) 51
Список расстрелянных в Озаричах 54 Прости меня… 64
Бабушка Хая-Неся 65
Об Озаричском лагере смерти 66
Белорусская освободительная операция 68
Озаричский лес 73

4. Мои ГОЛОДЦЫ 74
Моисей ГОЛОДЕЦ 76
      «Политическое противостояние…» 77
      «Троцкизм и оппозиция» (по Сталину) 82
      Работящих, прекрасных людей… 85
      Мой дед Голодец 95
Сима ГОЛОДЕЦ 108
      Х.Н. Бялик 114
      Сталинские репрессии 118
      «Хождение по мукам» 129
      Хрущевская оттепель 132
Ты прости дорогая мать 138
Восемьдесят лет… 139
Свеча отца 143
Отец 144
Сон 146
Яша ГОЛОДЕЦ 147
Вениамин ГОЛОДЕЦ 150
Культовщина 154
Гинда ГОЛОДЕЦ 155
«Дело врачей» 159
Соня ВЕДЕВА (ГОЛОДЕЦ) 170
Самуил ГОЛОДЕЦ 174
Рахиль ГОЛОДЕЦ 180
Свеча Рахили 189

5. Басманные улицы 191

6. Наш а коммуналка 220
Уриновскому 226
Судьба Воли 228

7. Школьные годы 235
Не знаю я 251
Невзгоды мне дались сполна 251

Жизнь вторая: ПО ДОРОГЕ В ЖИЗНЬ 252
Я с детских лет мечтал 252
Что найдешь и что потеряешь 252

8. Ветры странствий 253
9. Тропой испытаний 258
10. «Зверинец» 267
11. Новый «зверинец» 277
12. Гвардеец 285
Санинструктор Красильникова              290
             Ораниенбамский плацдарм 300
13. Балтика                302
14. Частная жизнь 308
15. В погоне за птицей счастья 318
Заключение 327

ПРИЛОЖЕНИЯ:
1. Курская битва 328

2. Маргарита Алигер (Мы евреи) 330
Михаил Рашкован (ответ Алигер) 334
Евг. Евтушенко (Бабий яр) 336

3 Письмо Юры Голодец              338

4. Песни Николая Васильевича Пучкова 342


Яков ГОЛОДЕЦ-КРАСИЛЬЩИКОВ   

ЖИЗНЬ, КАК ОНА ЕСТЬ…
 

 
Биографическая повесть

Жизнь третья 
«Полдень»,
 жизнь
продолжается…

 «Алькуб»

Москва 2009
Яков Голодец-Красильщиков
Жизнь третья «ПОЛДЕНЬ», жизнь продолжается – М.: Издательство “Алькуб» 2009. Прилож.1, стр. 270, илл.               



 


                1972 г.               




Компьютерная редакция и корректура выполнены автором
  ©   Голодец-Красильщиков Я.С., 2009
   ©  Издательство «Алькуб», 2009
   ©  Все права принадлежат автору                Типография МГГУ

ПРЕДИСЛОВИЕ К ЧЕТВЕРТОМУ ИЗДАНИЮ

После того, как обе мои книги вышли в свет я перечитал их и увидел, что они практически оторваны от той действитель-ности, от той среды, в которой мы жили. Т.е. по книге мы нахо-дились как-бы в «невесомом» пространстве. Я призадумался, и решить дополнить мои книги описанием тех событий и про-цессов, которыми жил наш могучий СССР. Жизнь человека обязательно связана с политическими процессами, происходив-шими в обществе, в стране. Игнорировать это было бы ошибкой. В первой книге я добавил определение таких понятий как «Троцкизм», рассказал о «Челюскинской эпопее», о «Деле врачей», «Хрущевской оттепели» и др. Во второй части повест-вования я тоже внесу соответствующие дополнения. События, происходившие в наши времена нельзя игнорировать. В тоже время я оставил практически неизменной основную канву книги. Я надеюсь на то, что мой читатель это поймет и примет.

Автор

От автора (к третьему изданию)

Издав первую часть биографического повествования, в основном, об истории и жизни семьи ГОЛОДЕЦ и, естественно, отразив в нем некоторую долю своей  личной жизни, автор решился написать и о дальнейшем. Не знаю, насколько Инте-ресным будет мой следующий рассказ, ведь эпопея мирной жизни, это не круговерть военных  лет. Конечно, мы встретимся с уже упомянутыми ранее персонажами и членами нашей семьи, с другими интересными личностями, которые оказали опре-деленное влияние  на  мою судьбу. Неизбежны повторы отдель-ных деталей, возможно и хаотичное изложение материала, прошу  Читателя не сетовать на меня за это.
Календарное время первой части повести заканчивается примерно серединой 1950 года. С этого же времени я продол-жаю свой рассказ. Но, как отметил выше, по ходу рассказа мне придется возвращаться, и не один раз, к ранее написанным эпизодам, к тем или иным персонажам, так как все в нашей жизни связано между собой «железными цепями».
Во второй части повести я привожу много исторических материалов и фотографий, своих стихов. Прошу читателей их или прочитать, или игнорировать. Дело каждого как решить этот вопрос.
Я не могу предугадать, завершится ли мое жизне-описание этой книгой, так как  ЖИЗНЬ ПРОДОЛЖАЕТСЯ, то, возможно, будет и третья часть повествования. Только бы хва-тило сил и времени. Конечно, нельзя забывать и о здоровье, которое у меня, увы, не на высоте. Возраст, друзья мои, возраст!
Итак, набравшись терпения и мужества, вперед, мой дорогой Читатель!
                Яков Голодец-Красильщиков

КНИГИ  ЯКОВА (Предисловие к третьему изданию)

Ветеран второй мировой,  инвалид войны Яков Голодец-Красильщиков (КРАСИЛЬЩИКОВ) репатриировался в Израиль 9 лет назад из Москвы. Стал активным членом Хайфской ветеран-ской организации. Удивительно то, что этот человек, пройдя многие жизненные переделки, не ожесточился сердцем, остался верен фронтовому братству и сохранил свое сердце для стихов и прозы. Он автор ряда учебников по геологии (кандидат геолого-минералогических наук), прекрасный поэт и писатель.
Вот что  пишет  в предисловии  к первому изданию  книги
стихов сам автор: «…мне захотелось собрать воедино написан-ные в разные годы стихи, поэмы и миниатюры, нацарапанные карандашом в полевых условиях, написанных наспех на клочках бумаги, на обрывках газет…».
Как отмечает писатель С. Иванова в своем предисловии ко второму изданию сборника стихов «Все перекаты, да пере-каты…»: «Автор - прежде всего лирик. Он воспевает любовь к женщине, красоту природы, искренность человеческой дружбы, радость повседневного труда… Отсутствие дидактики мудрст-вований, открытый, а порою детский непосредственный взгляд на жизнь, на события, в ней происходящие, способны не оста-вить равнодушным самого взыскательного читателя. Некоторые его стихи нашли отзвук  и среде бардов. «ОСЕНЬ», «40 ЛЕТ», «БЕРЕЗА» и некоторые другие получили известность благодаря тому, что были положены на музыку Павлом Беспрозванным.
Прислушаемся и к тому, что говорит о себе сам поэт:
« Я жизнь свою прошел по бездорожью,
Достигнув безымянной высоты!»
Прочитав его книгу стихов можно увидеть, что автор достиг действительно высоты, имя которой – Дом, Любовь, Родина, Друзья.  Недаром в книге выделены такие главы, как «ПОЛЕВЫЕ КНИЖКИ» - цикл стихов о геологии и друзьях-геологах, «РАЗГОВОР О ЛЮБВИ» и «ВСЕ О ТЕБЕ» - о высоком чувстве любви к человеку, к женщине, «ПАМЯТЬ» - о войне и товарищах  по оружию». И здесь спорить с писателем С. Ивано-вой не о чем.
Переехав в Хайфу, Яков издал небольшую по объему книгу стихов «ЕВРЕЙСКИЕ МОТИВЫ». Это впечатления о жизни в новой среде обитания, о стране, которую он искренне полюбил («МЫ ЕВРЕИ», «НАШ ИЕРУШАЛАИМ», «О, МОЯ ХАЙФА» и др.). Автор тяжело переживает гибель в войну любимых деда Гилера ГОЛОДЕЦ, бабушки Хаи-Неси и своей сестренки.  Но особое место в сборнике занимает глава «АНТИТЕРРОР», где нашли свою оценку события  арабской интифады последних лет. Кате-горическое неприятие террора в любой его форме особенно выражены в таких его стихах, как «МОЛИТВА», «СНОВА ХОЛОКОСТ», «ЧУЖОГО ГОРЯ НЕ БЫВАЕТ» и др.
Автору присуще чувство юмора и он добродушно под-смеивается над собой или окружающими: «МЫ УЧИМСЯ ВЕЧНО», «КОГО МЫ ЛЮБИМ – ЖЕНЩИНУ», «ВСТРЕЧАЮТСЯ ДВОЕ», «ИДЕТ ПО УЛИЦЕ ЕВРЕЙКА». Вместе с тем Яков грустит и об уходящей жизни «ЭРА СТАРОСТИ», «НЕ ДОЖИТЬ МНЕ ДО 120». Венчает сборник стихотворение «РАБОТА, РАБОТА, РАБОТА», где автор отмечает, что работал всю свою жизнь, и что работа это семейная забота, «ЧТОБ БЫЛО И ЛУЧШЕ И ГЛАЖЕ…».
Своеобразный реквием своему поэтическому творчеству прозвучал в сборнике «ПОСТСКРИПТУМ» (Москва,  2004). В нем много ярких стихотворений, написанных в форме 14-строчного «сонета» и обращенных к ветеранам «ДРУЬЯМ-ВЕТЕРАНАМ», «ВСЕ ОСТАЕТСЯ С НАМИ», «МЫ – ВЕТЕРАНЫ», «ДЕНЬ ПОБЕ-ДЫ», стихи, вызванные продолжающейся интифадой «ГОРЕ, ГОРЕ», «ОПЯТЬ НА УЛИЦЕ СТРЕЛЯЮТ». В стихах о семье истинной горечью звучат стихи о расстрелянных НКВД дядях, о погибшем на фронте отце, о тяжелой  личной потере – смерти матери.
У каждого в жизни, а особенно у людей наделенных поэтическим даром, бывают периоды, когда хочется рассказать о своей жизни, о жизни семьи и родителей. Такое стремление у Якова ГОЛОДЕЦ-КРАСИЛЬЩИКОВА вылилось в изданной в 2005 году в Москве биографической повести «ЖИЗНЬ, КАК ОНА ЕСТЬ» (первое издание – 2004 г.). Это своеобразный, порой лирический пропитанный ностальгией рассказ о жизни еврейского местечка, о судьбе и гибели родных и близких, о своей жизни и службе в армии и на флоте. Главы в книге подт-верждаются серией документов о том  суровом времени. Есть и фотографии членов семьи. В книге изложена история жизни лишь одного рода - ГОЛОДЕЦ.
Таким образом, мы имеем дело с определенным феноменом, когда в творчестве одного человека нашли место лирические стихи и документальная проза. Все это можно объе-динить словами  ЖИЗНЬ ОДНОГО ЧЕЛОВЕКА! И эта жизнь продолжается! 
Написано  продолжение первой книги под названием – «ПОЛДЕНЬ. А ЖИЗНЬ ПРОДОЛЖАЕТСЯ…», где мы встретим и старых героев его повествования и много новых. В книге обширный познавательный материал, много стихов автора, что делает ее особенно интересной. Кроме того,  в приложении автор поместил свои «Стихотворения разных лет». Я не буду останавливаться на разборе этой во многом любопытной книги, думаю, что читатель сам даст ей оценку.
Судьба   благоволила  к  Якову и,  в своей жизни, он дей-ствительно  встретился со многими, поистине замечательными, людьми. Я  рад, что мне и многим моим товарищам удалось близко познакомиться с творчеством этого сердечного и истинно доброго человека, подружиться с ним. Желаю  ему добра и новых успехов  в творчестве.

Меер Марголин - Инвалид войны с нациз-               
мом, член ЦК Совета ветеранов войны
      
















ВСЕ ОСТАЕТСЯ С НАМИ

Когда-то мы пели песни «Каховку»,
«Там вдали за рекой», «Партизан  Железняк».
Когда-то шагали военной походкой
И мерзли в шинелях на зимних полях.

Позже мы пели «Город любимый»,
«Дорогая Москва», «Если завтра война»,
И верили в то, что в порыве едином
Тебя защитим дорогая страна.

Ботинки с обмотками, скатка, винтовка,
А если кому повезет – автомат.
Война нам свою завещала походку,
Война нам свои даровала права.

Мы спали в землянках, не в мягкой  постели,
Еще хорошо если было тепло,
И прикрываясь пробитой шинелью
Мы только желали, чтобы пронесло!

Военные годы живут в ветеранах,
Военная молодость смотрит нам в след,
Но  ноют ночами военные раны,
Хотя ты давно уж заслуженный дед.

Вам, внукам моим, да и правнукам тоже,
Так хочется  сердцем своим пожелать
Покоя и счастья, но вновь «воеводы»
Уже собирают военную рать.

И больно сжимается старое сердце,
Тревожно стучит, замирая в груди.
А где-то «Тревогу» играют горнисты,
Сидят генералы над картой в ночи.

    22 декабря 2002 г.







Часть 1. ГОДЫ, ГОДЫ...
 
        Упущенных побед немало,
Одержанных побед немного,
Но если можно бы сначала
Жизнь эту вымолить у Бога
 Хотелось бы, чтоб было снова
Упущенных побед немало,
Одержанных побед немного.

Давид САМОЙЛОВ
 
Я все познал:
И счастье и печаль,
И ревность, и тоску,
И горечь унижения,
Когда тебе  плюют, плюют в глаза,
А ты молчишь и только кулаки,
Сжимаешь в исступлении.

Но через годы горького ненастья
Я шел вперед, наперекор судьбе,
Не покорился
И безмерно счастлив,
Что сохранил себя
          в себе!
                1962 г.
 МЕЧТЫ И ЖИЗНЬ

          Я с детских лет мечтал ходить  в маршруты,
Брать штурмом неземную высоту,
Но жизнь дарила горькие минуты,
Не трогая заветную мечту.
И все ж, не став мечтателем бесплодным,
Хотя порой не отогнать тоски,
Я жизнь свою прошел по бездорожью,
Достигнув безымянной высоты!

          1964 г.
ПОЛДЕНЬ
Обычно после утра следует полдень, когда мы, разог-нувши спины и, отбросив, прочь ночные видения, принимаемся за очередное “дело”. Уж так повелось. Я  не буду нарушать этого правила, тем более что для меня работа, как и учеба всегда были на первом месте. Конечно, семья играла в моей жизни главенствующую роль. Так я был воспитан - СЕМЬЯ, НЕЧТО СВЯТОЕ. Правда, у меня не всегда получалось так, как должно быть. Видно, такая у меня была “планида”. Но всю свою жизнь я любил своих детей и был бесконечно благодарен их матери, моей первой жене Любе, за то, что она не отторгла их от меня, а воспитала в должном уважении  ко мне и моей маме. Я радуюсь, когда  вижу внуков и правнуков и благословляю их от всей души. Пусть “птица счастья” улыбнется им.
 И все-таки: что же такое ПОЛДЕНЬ? Обычно считают, что это половина дня, но ведь можно считать, что это и поло-вина ЖИЗНИ! Ведь мне уже исполнилось 27 лет. Почти половина жизни, как считает Моисей в своей молитве: «жизнь человеческая 70, от силы 80 лет, но и она проходит в пустых хлопотах»!  Вот так-то!
А теперь продолжим рассказ.
Простившись с мечтой поймать свою офицерскую «птицу счастья», мы уехали к маме, которая после отбытия лагерного срока была сослана в Нижний Тагил. К тому времени он был одним из основных центров поселения бывших заключенных, ссыльных, «политически» ненадежных людей, таких как «немцы Поволжья». Было много «кержаков» – коренных жителей, чьи отцы и деды «пахали» еще на Демидовых. Народ самый разнообразный. Что же нас ждет в этой неизвестной «стране»? Конечно, я навел кое-какие справки. То, что я узнал, несколько удивило меня и заинтриговало. К тому времени я прочел роман о Демидовых «Каменный пояс» Федорова, «Уральские сказы»  Павла Бажова, «Угрюмрека» Вячеслава Шишкова. И у меня уже тогда сложилось определенное мнение о становлении рудного дела на Урале. Конечно, здесь была большая интрига! Все, что я  к тому времени  узнал, говорило о том, что город и его исто-рия представляют большой интерес.
        Историческая справка (Интернет, 2004):

Датой основания Нижнего Тагила считается 8(19) октября 1722 года, когда на Выйском заводе была получена первая продукция - чугун.
Нижний Тагил расположен на восточном склоне Уральских гор, в 20-25 км от условной границы Европы и Азии на высоте 200 м над уровнем моря. По природным условиям район можно разделить на две зоны: западную - горно-лесную и лесолуговую – восточную. На западе от города проходит главный водораздельный Уральский хребет с отдельными воз-вышеностями и горными кряжами, протянувшимися с севера на юг. Средняя высота гор 400-500 метров, и лишь некоторые вершины поднимаются выше 700 м - гора Белая (711 м), Старик-Камень (753 м), Широкая (761 м). Крутые, обрывистые каменные вершины – «шиханы», увенчанные скалами – «остан-цами», создают неповторимый пейзаж Среднего Урала. Главная река - Тагил, с многочисленными притоками впадает в реку Туру Обь-Иртышского бассейна. Тагильский пруд протянулся на 16 км, наибольшая ширина 1,5 км, глубина до 12 метров. Нижний Тагил простирается на 28,9 км с севера на юг.
Права города Нижний Тагил получил 20 августа 1919 года постановлением Екатеринбургского военно-революцион-ного комитета. Город Нижний Тагил сливается в одно целое из Тагильской, Выйско-Никольской, Троицко-Александровской волостей. В 1926 году в городе работали пять клубов и восемь библиотек, появился первый радиоузел.
В 1930 году в городе проживало 42 тысячи человек, его жилищный фонд едва превышал 220 тысяч кв. метров, 94 процента домов были деревянными, а из них 85 процентов - одноэтажными. В городе насчитывалось 19 начальных школ, два техникума, рабфак, два кинотеатра, две больницы с общим числом коек 126. Водопровод и канализация отсут-ствовали.  В 1932 году начато строительство первых цехов Уральского вагонно-строительного завода. В 1937 году в Нижнем Тагиле пущен первый трамвай. А в 1939 году открыт учительский институт - первое высшее учебное заведение города.
По численности населения и экономическому потен-циалу Нижний Тагил входит в число первых 30 городов России. Климат территории Нижнего Тагила - резко континенталь-ный с суровой зимой и коротким летом.
Городские перевозки автотранспортом осущест-вляются по 20 маршрутам протяженностью 199 км. Сегодня в Нижнем Тагиле  - два института, 13 средних специальных учебных заведений, 79 общеобразовательных школ, 7 вечерних сменных школ, три кинотеатра, два музея, цирк, девять дворцов и домов культуры.
        Город дает 7 процентов, выплавляемого в стране чугуна и 6 процентов стали и проката.
Вот такая общая статистическая справка по городу. Но давайте вспомним и о том, что город был ужаснейшим «ТагиЛАГОМ».  Через ТагиЛАГ с 1941 по 1953 г. прошли более 140 тысяч узников. И хотя он прекратил свое существование, но не ушел из города, оставив после себя около десятка ИТЛ и множество «спецкомендатур». Нижний Тагил стал мрачным сим-волом тоталитарного режима - городом лагерей, населенным людьми   с раздавленным прошлым, духовно и физически боль-ными, лишенными будущего, которые даже после реабилитации остались работать в этом городе, навсегда связав свою судьбу с его заводами и поселками. Я полагаю, что именно это и поз-волило городу подняться до вершин нынешнего крупнейшего заводского центра страны.
Сюда мы приехали, здесь предстояло нам жить!

  1. ТАГИЛЬСКАЯ ЭПОПЕЯ

Первые впечатления от города были не особенно радостны. Мама нас встретила еще в Свердловске на вокзале. Перешли на электричку (по путям) и через три часа показался Тагил. Вернее огромное огненно-красное зарево, захватившее полнеба. Оно полыхало и переливалось всеми оттенками радуги. Пока  мы подъезжали к городу, я не мог оторвать глаз от этого невиданного доселе для меня зарева! Казалось, гигантский пожар бушует в небесах. Как мне объяснила мама, это на Нижне-Тагильском  металлургическом комбинате, слива-ют шлаки. Долгое время потом мое внимание привлекала эта красочная картина, разливавшаяся над городом в вечернем небе. Был канун 1 мая, и  с электричкой приехало много тагиль-чан. Они бросились штурмовать подошедший трамвай. Прошло несколько вагонов в город, потом пришел наш трамвай на «Вагонку» (УВЗ – Уральский вагоностроительный завод). Вагоны трамвая были переполнены, но мы каким-то чудом втиснулись и поехали на новое место жительства. Остановка «Цемзавод». Выбрались из вагона прямо   в жидкую грязь, которая заливала остановку. Видимо недавно прошел дождь, и теперь нам предстояло идти по разбитой дороге 7 километров до поселка Красный Бор («Пять домиков»). Двинулись. Впереди мама с узлом и чемоданом. Я подвернул свои флотские брючки, подхватил через плечо пару чемоданов и взял  на руки Аленку, которая хотела быть только у меня. За мной шла Люба с Генкой и с небольшим узлом. Идем прямо посередине разъезженной дороги, шагаем по лужам, сначала выбирая более сухие места, а затем уже напрямик. Идем в темноте и только по отблеску света в лужах ориентируемся на дорогу. Прошли около километра вдоль забора «Цемзавода», прошли еще с полкилометра, начался поселок ТЭЦ. Темнота была жуткая. Нигде в окнах не горел свет. Устали, а присесть или просто перевести дух, негде. Кончился поселок, и снова потянулась дорога, как казалось «в никуда». Еще три километра по этой темной и грязной дороге, как впереди замелькали огоньки завода «Пластмасс», на котором теперь работала мама. После завода идти стало легче. Дорога была чище, да  и мы уже приспособились, пришло «второе дыхание», а до «Пяти домиков», стоявших на балансе завода «Пластмасс», еще три километра. Не помню, как мы их одолели. Но они появились из мрака на фоне ночного неба. Мама жила в трехкомнатной коммуналке, в маленькой комнатке во втором домике на 1 этаже. Все в грязи, смертельно уставшие, мы ввалились в мами-
ну комнату.
Комнатка площадью примерно метров 12-15. В углу около двери стояла печь «голландка», которую топили дровами. В комнате было тепло и уютно. Слева вдоль стены стояла мамина кровать, посередине комнаты квадратный стол, накрытый клеенкой, четыре табуретки. На стенке полка для посуды, под нею маленький столик-тумбочка с продуктами. Напротив кровати небольшой топчан. С потолка свисает элек-трическая лампочка без абажура. Небольшое окно завешано  простыми занавесками. Веник у входа. Все!
С дороги, едва умывшись, мы устроились на ночлег. Мама с Алочкой легли на кровати, мы на топчане, подставив под ноги табуретки, а Генку уложили в корыто, которое поставили на двух табуретках около нашего топчана. Надо сказать, что в детстве Генка был очень спокойный малыш, однако во сне все время лез куда-то вверх. Среди ночи мы проснулись от грохота. Оказывается, Генка лез вверх, и уронил корыто. Успокоив его, все забылись тяжелым сном. Утром, быстро позавтракав, мама ушла на работу. Мы потихоньку разбирались с вещами и чистились от вчерашней грязи.
Днем я вышел, чтобы осмотреть окрестности. Невдалеке проходила железнодорожная колея и находилась пригородная станция «Красный бор». Далее виднелся небольшой поселок, как я позже узнал, «Северный». В другую сторону уходила дорога к заводу «Пластмасс», по которой мы ночью добирались к  дому.
В   этом же доме на 3 этаже жила такая же горемыка, как и моя мама – Ашхен. Ее мужа крупного партийного руководи-теля расстреляли, ей дали 10 лет как ЧСИР. Ее дочь,  Аллочку, которой было столько же лет, сколько и маминой Аллочке, забрали к себе и воспитали родные. Несколько недель тому назад она приезжала проведать мать, но была с нею неласкова, никаких попыток установить контакт не проявляла. Ашхен очень переживала и искала сочувствия   у моей мамы. Поэтому она искренне обрадовалась тому, что к ее подруге приезжает сын  с семьей.
Мама была очень счастлива нашему приезду. Когда она пришла с работы, ее ждал вкусный обед, который приготовила Люба. Мы все хорошо поели. Потом начались разговоры «за  жизнь». Прежде всего, надо  было идти в военкомат, сдавать документы о демобилизации и получить военный билет. Следующий шаг – милиция. Без паспорта  и прописки не примут на работу. Люба, естественно, должна  заниматься детьми  и хозяйством.
В милиции мне быстро оформили паспорт, но когда я дома его рассмотрел, то увидел, что в него вписана 59 статья, по которой я не мог проживать в крупных городах. Мама по этому поводу с горечью заметила «и тебя пометили». Согла-ситься с этим я не мог и тут же написал «обиженное» письмо Швернику, тогдашнему депутату Верховного  Совета от Тагила. Ответ пришел удивительно быстро. Через 10 дней я получил нормальный без всяких замечаний паспорт.
Вечером мы решили посоветоваться о работе. Нижний Тагил  был  крупнейшим индустриальным центром Урала.  В городе работали: «Нижнетагильский Горнометаллургический комбинат» (НТМК), его сателлиты: «Коксохимзавод», Трест «Тагилстрой» и др., «Уральский вагоностроительный завод» (УВЗ – вагонка), Завод «Химпластмасс»,  «Цемзавод»,  «Выйс-ий  механический  завод», «Высокогорское  рудоуправление» и многие другие. Однако самым разумным мне токарю-универсалу высокого разряда (у меня сохранилась справка об окончании ФЗУ), надо было идти работать токарем на Уралвагонзавод. Решено – сделано. В отделе кадров  УВЗ меня приняли токарем 6 разряда в инструментальный цех.  На следующее утро я через проходную прошел в цех. По сравнению с московскими масшта-бами это был огромный  цех, на территории которого свободно разместились бы два средних московских завода. В центре цеха стояли две линии токарных станков, винторезные и шлифо-вальные станки. В середине цеха  инструментальная.

                Цех вогонных осей Уралвагонзавода

Мое появление в цехе вызвало оживленный интерес среди рабочих. Я приходил в цех во флотской форме, в фуражке с крабом, отутюженные брюки, сверкающие ботинки. С другой стороны, станочников евреев работавших в цехе практически не было. Особенно внимательно меня разглядывали девчонки-станочницы. Когда  же  они  узнали, что я женат, и что у меня двое детей, они успокоились и больше никаких иллюзий по поводу моей персоны не питали. Я довольно быстро освоился в цехе. У меня появились новые знакомые, которых интересовала моя боевая биография. Подружился я с инженером цеха Иоси-ом Монаковым, с нормировщиком и инструментальщиками.
Мне достался станок ДИП-200 (аббревиатура «Догнать и перегнать Америку»), который я хорошо изучил еще в ФЗУ. Я старался работать аккуратно и вскоре даже заработал опреде-ленный авторитет. В принципе   работа была не сложной и я, с успехом припомнив уроки ФЗУ, брака не допускал. Вокруг меня были  молодые  люди,  мои  ровесники. Я внимательно прис-матривался к ним, хотелось больше узнать о жизни в тылу.
               

                Проспект Вагоностроителей (пр. Сталина)

Вот Димка Дузкрядченко, мой сменщик. Моего роста и почти моего возраста. Всю войну проработал в цехе на УВЗ, на фронт не пустили. Голодали, хотя работали втроем, мерзли и дома и на работе. Живет в поселке ТЭЦ. Как приехали в 1935 году на эту стройку, получили в бараке две комнатушки, так и
живут. Зарабатывает по 1500 - 2000 рублей в месяц.
Иосиф живет лучше – он ИТР. На проспекте Сталина в трехэтажном каменном доме, у него квартира из трех небольших комнат. Есть водопровод, канализация, центральное отопление. Жена Зоя тоже работает. В общем, они материально устроены. Вот такой контраст.
Мой другой товарищ, Митька, также мой ровесник, ходит «приблатнено» в сапогах с напуском брюк, в кепчонке с узеньким козырьком, в пиджачке и в рубашке косоворотке. У него простое лицо, с некоторой хитринкой  в глазах - но он «многостаночник». Работает на зуборезном, шлифовальном и сверлильном станках. Все они стоят рядом, так что ему метаться не приходится. Тоже живет в бараке на поселке ТЭЦ. На заработок не жалуется. Он мастер на все руки…
Но вот окончился первый месяц моей работы. Я пошел получать зарплату. Оказалось, что я заработал  890 рублей, второй месяц я поднажал и перевыполнил норму  в полтора раза, но зарплата осталась практически неизменной – 895 рублей. И на следующий месяц та же картина. На мой недоуменный вопрос: ведь я работал не хуже сменщика, мастер Вахрушев сказал, что может платить только в пределах выделенного ему фонда заработной платы, кроме того, сказал, что мой сменщик «Ударник  комтруда», вот ему  и платят больше. С тяжелым сердцем я приходил домой, ведь деньги были по тем временам не очень большие. С горечью выкладывал свою получку на стол и молчал. Люба ничего не спрашивала,  да и мама молчала.
В Нижнем Тагиле был известный «Горнометал-лургический техникум» имени Черепановых, основанный еще Демидовыми в виде «Цифирьной школы» для детей мас-теровых. Это было первое учебное заведение в тогдашней России. Мама настаивала на том, чтобы я поступил туда учиться. Люба не спорила и с 1 сентября 1949 года я начал учиться в техникуме. Это значит, что мне предстояло ежедневно ездить из нашего поселка в город, так как техникум находился практически в самом центре Нижнего Тагила – на ул. Ленина. Однако первоначально мы не огорчились этим обстоятельством, всё казалось простым и доступным – флотская  жизнь всё еще бурлила в нас. И все же пришлось перестраиваться под нынеш-ние условия. А, как оказалось, они были совсем не простые. Жизнь на гражданке – штука особенная! Как говорят: ХОЧЕШЬ ЖИТЬ - УМЕЙ ВЕТЕТЬСЯ. Именно это нам теперь предстояло осваивать в условиях теперь уже гражданской жизни, искать в ней свою нишу.

                2. ТЕХНИКУМ

Историческая справка о техникуме (из Интернета):

По приказу Петра 1 в Невьянском заводе 6 декабря 1709 г. Демидовым была открыта «Цифирьная» школа - нужны были грамотные служители для заводов. В 1756 г. Цифирьную школу переводят в Тагил. В 1806 году. На ее основе создано Николаем Никитичем Демидовым Выйское горнозаводское училище с четырехгодичным сроком обучения. А в 1862 г. Оно было пре-образовано в Реальное училище с шестилетним сроком обу-чения. 1896 г. принес училищу название «Горнозаводское учи-лище», а Реальное было переведено в здание, где теперь Горно-металлургический техникум. В 1916 г. Горнозаводскому училищу было предоставлено право готовить инженеров горнозавод-ского дела. Большинство учеников оставалось на уральских заводах и рудниках…
Техникум размещался в просторном двухэтажном кир-пичном здании в самом центре города. Вход в здание находился в середине его фасадной стороны, обращенной в сторону цен-тральной площади. По обе стороны широких дверей, уже в советское время, установили фигуры юноши и девушки. При этом, юноша, вытянув вперед руку, как бы указывал, давай подруга, проходи! Позднее эти «фигуры» убрали, постаменты остались!

 
         
 Горнометаллургический техникум. Фасад. 1912 г.

Прямо от входа, шла довольно просторная дорожка на ул. Ленина, на главную площадь и к городскому драматическому театру. За стеной кирпичной ограды техникума располагались праздничные трибуны, их украшали лозунгами, транспарантами и многочисленными красными флажками. Мимо них проходили колонны демонстрантов в праздничные дни.  Далее по улице вверх к вокзалу и вниз к центру города размещали плакаты с фотографиями «ударников труда», знаменитых людей города и просто предприятий. Так было принято в те годы. Вообще, «украшательство» прочно вошло в сознание и быт всего советского государства, так что удивляться не приходилось. В таком городе, как Нижний Тагил это особенно бросалось в глаза.
Если стать лицом к техникуму, то слева от центральной площади идет прямая улица Пархоменко на Выю (район города). Когда мы приехали в Тагил, то вначале левой стороне улицы находились городские бани, куда мы регулярно, всей семьей ездили мыться. Бани были с номерами. Мы сразу оплачивали два «сеанса» в номере и мылись от души. Потом, закутав детей, ехали домой.  Мылись даже зимой в сильные холода. Позже бани снесли и выстроили современный дом с магазином на первом этаже.
В то время техникум готовил специалистов нескольких специальностей. Соответственно с ними, были отделения: «Гео-логоразведочное», «Маркшейдерское»,   «Горно-электромехани-ческое». Я поступил на Геологоразведочное отделение, которым руководил Георгий Алексеевич Рыков. Опытнейший горняк, с большим производственным стажем, благосклонно относив-шийся  к своим питомцам. Его любили и уважали все учащиеся. Высокий, стройный, с лицом, обгоревшим во время пожара в шахте, всегда аккуратно одетый, он, если не проводил занятия, сидел в отделении и занимался очередной «писаниной». Его заместителем была Маргарита Александровна – высокая строй-ная женщина лет 30-35, маркшейдер  по специальности, она очень выгодно смотрелась в горняцкой форме. Здесь же сидел и зав. Горно-электромеханическим отделением Михаил Клоков. Всегда подтянут, немногословен, коротко остриженный с неизменной челочкой  на  лбу. С ними в комнате сидела и сек-ретарь отделения – основательная молодая женщина, типичная «уралочка» – Маша.
Надо заметить, что в то время была введена обязатель-ная форма для всех горняков, геологов, маркшейдеров, в том  числе, для студентов горных вузов и учащихся техникумов. Едва я поступил в техникум, как мне через две недели сшили, именно сшили у портного, по снятой мерке брюки с тонким синим кантом, форменный  китель, шинель, подобрали фуражку с молоточками на околыше. Материал был, по тем временам, добротный – шевиот  и стоило это все гроши. У нас, учащихся техникума, в отличие от студентов вузов, не было наплечных погончиков с вензелем учебного заведения.  Но все равно  в форме мы все отлично смотрелись.
Техникум носил имя Черепановых – демидовских крепостных, окончивших эту школу.

«Крепостные уральских заводчиков Демидовых, русские
машиностроители, отец и сын Черепановы - Ефим Алексеевич /1774-1842/ и Мирон Ефимович /1803-1849/- создали в 1833-34 годах первый в России паровоз, а в 1835 - второй, более мощный, в их конструкции были использованы передовые тогда технические идеи. Всего, начиная с 1820 года, Черепановыми было построено около 20 паровых машин мощностью от 2 до 60 лошадиных сил. Модель паровоза выставлена в Тагильском краеведческом музее»  (из Интернета).

Широкий входной портал техникума вел в фойе, где помещался раздевалка. В этом фойе в марте 1963 года, когда объявили о смерти Сталина, установили постамент с его бюстом  и двое учащихся, стоящие по обе стороны бюста,  в тщательно отглаженной форме дежурили по часу у бюста.
По обе стороны фойе простирались широкие длинные коридоры с высокими дверьми классных комнат. Высота от пола  до потолка в аудиториях достигала 4 метров! Аудитории были просторными, светлыми и все они окнами выходили на южную солнечную, фасадную сторону. В конце коридора была широкая чугунная лестница на второй этаж, который в точности повторял первый этаж. В конце правого крыла первого этажа разме-щались кабинет директора и завуча, а между ними комната секретаря. При техникуме был большой геологический (мине-ралогический музей), достоинства которого, можно оценить, только побывав в нем.
Директор техникума Борис Александрович Горновой, высокий, крепкий мужчина, с седеющей по краям шевелюрой, с грубоватым лицом, требовал от всех строжай-шей дисциплины и порядка. Вот, что я нашел в Интернете.
Борис Александрович Горновой - высокий, красивый и деятельный человек. Пользовался огромным авторитетом   в городе. Родился он в апреле 1907 года в Нязепет-ровске Челябинской области, на берегу реки Уфы.  В декабре 1930 года он закончил  техникум, получив звание горного техника  по эксплуатации рудных месторождений.  В 1931 году он поступает в Уральский горный институт, с отличием заканчивает его, получив звание горного инженера. Остальные годы жизни связаны с Тагилом. В 1940 году приказом наркома он переводится в Нижнетагильский горнометаллургический техникум препода-вателем спецдисциплин. Затем назначается директором Нижнетагильского горнометаллургического техникума. Занимается подбором кадров. Сарра Абрамовна Хаит – талантливый организатор учебной работы, прекрасный методист и требовательный воспитатель ("царь-баба" - называли ее в техникуме). От ее мрачноватого взгляда ничто не скрывалось. Властной рукой  она крепко держала дисцип-лину,  как среди учащихся, так и в коллективе препо-давателей. За годы работы Горнового значительно расширилась учебная база техникума. Появились лаборатории и кабинеты, которых ранее не было, так, были организованы металлографическая лаборатория, кабинеты горных машин, сопромата, расширились кабинеты химии, физики, черчения, музей истории техникума и геологический музей, почти не уступающий тому который имелся при Свердловском горном институте. Расширилось книгохранилище. В подвальном помещении расположились слесарная и столярная мастер-ские. Работала своя кузница, гараж с пятью машинами, рядом с техникумом была действующая буровая вышка. Имелся действующий электровоз. Работающие макеты марте-новской печи и прокатного стана. В расширившуюся столовую поступали продукты из своего подсобного хозяйства на голом Камне (в конце войны и несколько лет после войны там были техникумовские огороды и большой скотный двор). Появились своя типография, внутритехникумовская телефонная станция, лыжная база, спортивный зал высотой в два с половиной этажа, который часто арендовали многие учреждения города. Свой медпункт, профилакторий для учащихся и педагогов, прачечная, душевая, парикмахерская. Горновой строго следил за внешним видом студентов. Вслед за горным институтом у горняков техникума были введены форменные костюмы. Горновой не терпел никакой расхристанности, расхлябанности. Галстук – обязателен. Подтянутость, четкость, собранность отличали учащегося техникума. Техникум стал крупнейшим в Союзе. К середине 60-х годов на вечернем, дневном и заочном отделениях числилось около 5000 учащихся. Всех работающих он старался обеспечить нормальными условиями жизни. Даже каждая уборщица имела отдельную комнату в общежитии. Но лодырей и пьяниц он не терпел. Когда в 1957 году умерла Сарра Абрамовна Хаит (за своим письменным столом, на работе), у нее остались пресстарелая мать и 17-летний сын, только что поступивший в институт. По инициативе Горнового коллектив техникума на профсобрании решил всю заботу о них взять на себя, чтобы дать возможность получить сыну высшее образование. В 1967 году Б.А. Горновой ушел на пенсию. Ушел полный замыслов и сил. Его уход был вынужденным. В январе 1977 года он умер. Умер на людях, на трамвайной остановке у родного техникума, провожая на вокзал родственников.
                Иван КОВЕРДА               

Вот какая сильная и незаурядная личность возглавляла наш техникум. За 5 минут перед звонком на перемену из дежурного класса выходили во все коридоры, учащиеся с повяз-ками на рукаве, которые следили за порядком. Интересно было смотреть, как учащиеся степенно разгуливали по коридору, не бегали  и не прыгали, не играли в «салочки».  Курение не поощрялось.
На первом курсе были, в основном, общеобразова-тельные предметы. Так русский язык и литературу вел добро-душный с виду полный пожилой мужчина, которого все уча-щиеся звали «Бука», хотя его фамилия  была Виноградов. Тол-стый и неповоротливый он тяжелой походкой шел по коридору, заворачивал в очередной класс  и после приветствия надевал старомодные очки  и всегда  произносил заветную фразу:
- Ну-с, так, что у нас…
Математику вели два преподавателя – Елена Мостовая, красивая, высокая полная и властная женщина, и Щеглов – невысокий, щупленький, с быстро бегающими глазками, узким лицом, завершающимся острым носиком, с неприятным скри-пучим голоском. Среди учащихся техникума ходила поговорка: «Сотворил Господь три зла – черта, Сару и щегла». У него же была своя поговорка: «Математику на пять знает  только господь бог, я на четыре, а  вы все, если вытянете на тройку, то и хорошо!»
Я благодарен Елене Александровне Мостовой за полу-ченные знания по математике, которые в купе с подготовкой в военном училище, позволили мне сравнительно спокойно и без особых проблем справиться с курсом математики в ВУЗе.
Всеобщим любимцем учащихся был преподаватель обществоведения Павел Карпович Шиленко. Не взиая на неко-торую разницу в возрасте он быыл очень дружелюбен и к учащимся относился как своим родным. Он тоже как-то выделил меня среди ребят и часто обращался ко мне по разным воп-росам. Где-то в конце зимы мы должны были изучать полемику И.В. Сталина   с академиком Марром по книге:«И.Сталин. МАРК-СИЗМ и ВОПРОСЫ ЯЗЫКОЗНАНИЯ» В процессе изучения темы, выяснилось, что евреи, как нация, не существуют, у них своего государства и единого языка. В недоумении я спросил у него: - А кто же я? Он смущенно улыбнулся и ничего не ответил. Нес-колько дней я хдил пришибленный этим «открытием», а потом все забылось. Отношение ко мне как еврею не отличалось от отношения к другим ребятам.  Но горечь осталась!
Нашим классным руководителем была Александра Ива-новна Горновая, жена директора техникума, преподававшая техническое черчение. Среднего роста, худенькая, с интелли-гентным лицом и доброжелательными глазами, она прислуши-валась к нам. Обращала внимание на каждого учащегося. Я хорошо чертил и легко одолевал все премудрости технического черчения.
Меня заметили сразу и выбрали в профком. Руководил профкомом Александр Григорьев – учащийся  третьего курса геологов. Высокий, с неправильными чертами лица и большим носом он очень походил на киноартиста Баталова. Его замес-тителем по оргработе был учащийся той же группы Николай Вагин. Тихий, незаметный человек.  Мне поручили культмассо-вую работу.
Прежде всего, я занялся драмкружком. В то время руководила им бывшая актриса Тагильского драмтеатра. Я пос-тарался несколько оживить занятия, сам принимал участие в самодеятельности. В итоге  к новому году была подготовлена интересная концертная программа. В это время техникум строил жилой дом для сотрудников. На профкоме было решено, что одну комнату выделят мне. Согласен  был и директор техникума Горновой.
В техникуме был свой внутренний телефонный комму-татор, но работал он плохо, так как не было постоянного телефониста. На мою просьбу взять на работу телефонисткой мою жену Любу,  директор Горновой  сразу дал согласие, приш-лось срочно вызывать Пелагею Григорьевну (тещу).
Ездить в город из маминого «далека» было трудно. Сначала  мы пешком или на попутке добирались до остановки трамвая «Цемзавод», а потом с превеликим трудом втискива-лись в подошедший трамвай. Нередко приходилось висеть пару остановок на подножке и поддерживать Любу рукой. Посове-товавшись с мамой, которая с трудом восприняла «нашу» проблему, мы решили искать жилье в городе. Куда деваться? 
В нашей группе училась Люся Седышева, которая очень
симпатизировала мне. Часто по вечерам она вместе с Любой возвращалась домой. Вот она и предложила переехать жить к ним в 10-метровую комнатушку. Переехали. Было тесно. Люба работала телефонисткой  в техникуме, теща Пелагея Григорьев-на, которая приехала очень недовольная тем, что мы ее в третий раз срываем с насиженного места, занималась детьми.
   
Изучение станкового пулемета «Максим». 1949 г. Слева от меня стоит Юра Протасов – будущий профессор Московского горного института (МГИ)
. Но кое-как  прижились. Наш всеобщий любимец, препода-ватель Обществоведения, Павел Карпович Шиленко на уроке часто подходил к окну и говорил:
- Вот в этом строящемся доме (он был виден из окна кабинета) скоро будет жить Яша Красильщиков.
Действительность оказалась куда прозаичнее всех предположений. Под Новый 1950 год маму снова арестовали. Арестовали днем, а мы узнали об этом только вечером. Арес-товали и Ашхен. Комната моя «улыбнулась». Павел Карпович только вздыхал, глядя на строящийся дом, и уже ничего не говорил. Как я искал маму по местам заключения, я рассказал в первой своей книге «Жизнь, как она есть» - «УТРО».
Потом пришлось уйти и из техникума. Надо было искать работу. В здании Горсовета, бывшем Демидовском особняке, на втором этаже находился Нижнетагильский «Горпроект». Сейчас не знаю, по  какому наитию я пошел именно в «Горпроект»! Оглядываясь на прошлое, я очень рад, что ноги привели меня именно туда. Как бы сложилась моя судьба, если бы начальник «Горпроекта» Павел Георгиевич Шаров  не взял бы меня на работу. Узнав, что я окончил курсы чертежников-конструкторов, он принял меня на работу без лишних слов в этой должности. Всякие попытки рассказать про маму, он резко обрывал  слова-ми: «Я принимаю на работу вас, а не маму!»

        3.  ГОРПРОЕКТ-1

Павел Георгиевич был очень интересным человеком. Ходил  в шевиотовой гимнастерке, которую в те годы носили только работники НКВД. Никакой связи с этой организацией он не показывал. Крупный и рослый, широкоплечий с добро-желательным открытым лицом, он  был прекрасным архи-тектором и строителем. К сотрудникам  относился  очень вни-мательно и старался всегда придти на помощь по  их  первому  зову.
               
Нижнетагильский Горсовет, архитектор, А.П. Чеботарев (?) 1832 г, реконструкция - 1870-1880 гг.

Рабочее место мне отвели в комнате изыскательского сектора. Начальник сектора Посконин Яков Иосифович не воз-ражал. Он тоже был фронтовик, служил в артиллерии, где его знания геодезии были востребованы. Мы с ним быстро нашли общий язык.
Посконин - среднего роста, упитанный,  даже толстоват,
физиономия близка к семитскому типу, немного одутловата, близорук, ходил в офицерском кителе и в сапогах. С фронта он привез жену, которая и была хозяйкой  в его жизни.  Однако у него был сын, которого ему родила еще до войны разнорабочая из  его геодезической партии. Ему иногда удавалось вырваться  к Лушке (так ее назвали - Лукерья), хотя она продолжала работать в нашем изыскательском секторе и поговорить  с  сыном.  Он  ей помогал  материально, но тайком от всевидящего ока своей «боевой» подруги.
В секторе работал геолог Федор Ильич Калягин, красивый мужчина лет 28-30. чуть выше среднего роста с приятным и ухоженым лицом, с аккуратно зачесанными  воло-сами, тронутыми сединой, он периодически приударял  за кра-сивыми дамами в отделе. Его жена работала главным геологом рудоуправления им. «3-го Интернационала». Всегда аккуратно одетый, он неторопливо перебирал лежащие на столе бумаги и раза три-четыре  в месяц писал свои заключения по проектиру-емым объектам. У него работал проходчиком «дудок» (круглая вертикальная выработка диаметром до 80 см., глубиной до 3 метров) бывший золотоискатель Масленников. Из-под его рук выходили идеально круглые «дудки».
Когда Люба рассорилось с хозяйкой комнатушки, что было совсем не мудрено, при такой скученности в домике. Кроме того однажды она заметила, что Люда Седышева,  идя вместе со мной после занятий, взяла меня под руку.  Узнав мою проблему, Ильич предложил мне поселиться в бане своего соседа на Вые (это горнозаводской район города), я очень обрадовался. Мы быстро перенесли свой скромный скарб в новое жилище, благо это было недалеко, и  площадь больше.   
Через  месяц  моей работы  в  комнате изыскателей Яков
Иосифович сказал мне:
- Вот я присматриваюсь к твоей работе, Яша. Парень ты
здоровый, умный, способный, а делаешь «бабскую» работу, чер-
тишь разные там чертежики.
-  Что делать, я в данный момент ничего не умею.
-   Иди ко мне в сектор, мне нужен старший рабочий. Ну что ты сейчас получаешь 800 рублей в месяц, а у меня, меньше тысячи иметь не будешь. Что задумался, решай.
Я действительно задумался. С одной стороны изменение общественного положения  с чертежника-конструктора в «рабо-чие» хоть и «изыскательского сектора» меня не пугало, а с дру-гой, была чувствительная прибавка к зарплате, что игнори-ровать с моей стороны было неразумно. А работы я не боялся.
-  Но ведь я ничего не понимаю в геодезии.
-  Научишься сам, а не сможешь, Анатолий подскажет.
Анатолий был в отделе техником-геодезистом. Парень моего возраста и роста, окончил только 7 классов, но уже работал младшим  техником-геодезистом. Самостоятельно вы-полнял нивелировки, несложные работы  по тахеометрической съемке участков под застройку.    

               

 Лестница и пол в вестибюле Горсовета. Чугун, железо. 1870-        1880 гг.

Я долго не думал и дал согласие. Шаров одобрительно отнесся к моему перемещению: «У  Посконина  я определенно, чему-нибудь дельному  выучусь». В тот же вечер я купил в книж-ном магазине учебник Орлова  по Геодезии. И дома начал его просматривать. Прежде всего, я разобрался в разновидностях геодезических работ. На первый раз хватит. Назавтра я пришел на работу одетый в морскую робу. Яков Иосифович  критически   осмотрел  мое  одеяние, неопределенно хмыкнул  и  ничего не сказал. Так  началась моя жизнь в геодезии.
Вместе с Анатолием, Лукерьей (Лушкой) и Тоней (обе рабочие) мы отправились на нивелировку объекта. Я становился с нивелирной рейкой на указанной мне точке, покачивал её на себя  и  от себя, чтобы Анатолий мог точнее взять отсчет по рейке. Тоня делала записи в нивелирный журнал, а Лушка, как и я, была речником. Так мы и работали. Вернувшись с объекта,  Анатолий передавал рабочий журнал  с записями Посконину, и уже тот подсчитывал невязку хода. Проработали недели три. Случилось так, что  Анатолий  заболел. Яков Иосифович велел мне проделать очередной нивелирный ход. Я отказывался по причине неумения. Но шеф даже слушать не стал - делать и никаких гвоздей!
Весь вечер я просидел над учебником Орлова. Опре-делил основные положения процесса нивелирования, а утром сказал шефу, что постараюсь выполнить поставленную задачу. Надо сказать, что  мои женщины откровенно посмеивались надо мной.
Пришли на участок. Я установил и выверил нивелир так, как будто всю жизнь только этим и занимался. Осмотрел участок и наметил для себя точки, на которых надо было делать изме-рения, отыскал репер и приступил к работе. Записи наблюдений в рабочий Журнал вел сам, хотя Тоня предлагала свои услуги. Я довольно быстро освоил технику работы с нивелиром и к обеду бодро подгонял своих реечников. Окончив полевую работу, пошли в сектор. Я с гордостью передал журнал Посконину, но он вернул его мне со словами:
- Ход твой, вот ты и считай.
Провозившись около  часа с расчетами, я показал ре-зультат шефу. Тот, сначала поздравил меня с началом нового этапа моей трудовой деятельности в его отделе, затем пос-мотрел на вычисленную «невязку», взял красный карандаш и перечеркнул весь проделанный мною труд, добавив при этом:
- А почему догадайся сам. Завтра переделаешь. Увидев  мое  расстроенное лицо,   добавил: -  Не боги горшки обжигают.
С утра мы на том же объекте. Я работаю очень тща-тельно. В результате обработки хода разница между «черной» и «красной» сторонами нивелирной  рейки «невязка» (разница) была в допустимых пределах. Я ликовал.
А на работе меня ожидал сюрприз – Приказ по Горпро-екту о переводе меня на должность младшего техника-геодезиста изыскательского сектора с увеличением оклада на 200 рублей! Это было мое боевое крещение. С великой радостью я сообщил об этом Любе, которая крепко меня поце-ловала. Вышедший на работу после болезни Анатолий недоумевал, как это я тоже стал техником. Шеф его успокоил, сказав, что работы, хватит всем. И действительно, хватило. Он разделил нас: Анатолий работал с Лушкой, а я с Тоней.  Стоит  заметить, что Тоня, женщина моего возраста, давно работала в изыскательском секторе, имела большой опыт в выборе точек при нивелировании, я полностью положился на нее и не про-гадал. Когда она поправляла меня, я не обижался. Иногда участок работы находился недалеко от жилища Тони. После работы она приглашала меня к себе. Она с сыном жила в бара-ке. Комнатушка небольшая, всего метров 16, но очень чис-тенькая, аккуратно обставленная. Я заходил к ней, пропускал рюмочку водочки и вскоре уходил. Забегая вперед, расскажу,  о  том, как она погибла.

    Я в 1951 г. Н. Тагил

Яков Иосифович принял на работу вместо Аннатолия опытного маркшейдера Владимира Ивановича Данилова. После  моего ухода   из Горпроекта Тоня стала работать с ним. Когда я был на втором курсе МГРИ, то узнал о том, что однажды Влади-мир Иванович делал съемку подземных коммуникаций на Вагонке. При этом надо было открывать канализационные колодцы и устанавливать рейку точно на устье лотка. Работа неприятная, но работа и есть работа. С ним работала Тоня. Им попался особенно глубокий колодец, и Тоня спустилась на дно. Пока Владимир Иванович брал замер, Тоня отравилась угле-кислым газом, который скопился в колодце. Когда ее извлекли,  она была мертва! Жаль хорошего человека. Мир памяти  ее! Об этом мне рассказала Люба, работавшая в то время в ателье  на Вагонке, а трагедия случилась около их ателье.
Прошло два или три месяца. Наступала осень. В баньке становилось прохладно, и я стал подумывать о съеме квартиры.
В Управлении Главного архитектора города архитек-турный контроль над исполнением проектов застройки осу-ществляли два человека Александр Александрович Широков и Иван Алексеевич Камшилов. Это была  очень дружная пара все свободное время проводившая за шахматной доской. Внешне они были совершенно разные. Широков - высок и строен, в 35-38 лет, выглядел очень привлекательно. Всегда аккуратно одет, чисто выбрит, лицо узкое  с правильными чертами и всегда с благожелательной полуулыбкой. Разговаривал он быстро и с ироническим подтекстом. Полной его противоположностью был Камшилов. Несколько   старше своего товарища по работе он в 20-х годах был яростным безбожником и главным разрушителем церковных храмов. Во главе «воинствующих безбожников», комсомольцев тогдашнего Тагила он сбрасывал с церквей кресты, ломал иконостасы, за что местные верующие прозвали его «Антихристом». Вообще же он был очень добродушным человеком, толстеньким, почти всегда носившим вместо пиджака куртку-толстовку, подпоясанную узеньким ремешком. При разговоре чуть-чуть шепелявил. Лицо широкое, бритое, глаза маленькие и очень добрые. Интересно, что  у него всегда были мягкие и теплые руки.
Однажды осенью, я, окончив дневную работу, проходя в сектор, встретил Широкова, который попросил зайти к нему. Я отнес инструменты в сектор и зашел в Управление главного архитектора. У самого окна за шахматной доской сидела пара друзей. Я поздоровался  и в ответ услышал такое, что чуть не упал на стоявший рядом стул.
- Вот что, Яков Семенович! У нас есть ордера на две однокомнатные квартиры в районе Новой Кушвы. Если хочешь  вот тебе адрес, ордера и поезжай смотреть. Понравится, хоть завтра въезжай.
Ошеломленный неожиданным предложением я схватил   адрес и ордера и побежал за Любой, которая еще не кончила работать. Она отпросилась, и мы поехали смотреть наш «новый дом». Ведь мы приехали в Тагил на постоянное место житель-ства, поэтому так обрадовались неожиданно свалившемуся счастью.   Мы хорошо знали, что семейные люди многими года-ми стоят в очереди на получение жилья! Очереди эти состав-лялись профсоюзными организациями предприятий, которые и строили  жилье. Одно могу сказать, мы никак не могли рассчи-тывать на скорое получение городского жилья. Тем более, что в городе мы были «молодожителями».
Вот это повезло, так повезло! Все было, как в сказке, осталось только эту сказку претворить в жизнь. Мы усердно к этому устремились. Откуда только взялись силы, но энергия в нас забурлила ключом. Мы уже ни о чем не думали, только лишь о том, как обустроить наше «с неба свалившееся» жилье. С другой стороны, денег было мало, и действовать надо было осмотрительно. Нам  было нужно все: кровати, стол, стулья или табуретки, какой-нибудь шкафчик, посуда и так далее и тому подобное. Сейчас я даже не могу вспомнить, как мы выкру-тились из этого чрезвычайно сложного положения: нам ведь не на кого было рассчитывать. Все сами! Выкрутились…

                4. НОВАЯ КУШВА

Район Новой Кушвы был застроен на окраине бывшего  заводского аэродрома, с которого  в годы войны взлетали «ЯКИ» прямо во фронтовые авиационные части. Сначала на обочине бывшего аэродрома построили небольшой поселок коксохимического завода («КОКСОХИМ»), а затем к нему стали пристраивать и наш. Строили сразу четыре параллельных линии по каркасно-щитовой технологии. Очень быстро выстроили и заселили большую часть поселка. В день, когда меня обрадовали «квартирой», наши архитектурные инспектора  как раз приняли очередную партию таких домиков. И у них появились два ордера для сотрудников Главного архитектора. Так как все работающие и в Управлении  и в «Горпроекте» были обеспечены жильем, то выбирать было не из кого. Вот так и случилось, что у нас появилось «свое» жилье.

   Наш первый дом!

Мы быстро нашли коменданта, который показал   нам эти квартиры. Это были две смежные торцевые однокомнатные квартиры в восьмиквартирном  щитовом домике, в которых стояли печки. Удобства и водопровод (колонка) были на улице. С фасадной стороны был небольшой редкий сосновый лесок, который оживлял пейзаж. Сразу за леском протекала небольшая речушка, которую все называли «Горячкой», так как в ней были теплые воды, вытекавшие из-под шлаковых отвалов «Коксо-химзавода». На «внутреннем» дворе стояли сараи, рядом общественные туалеты.
Мы тут же согласились на эти «квартиры», разумно решив, что нам никаких трудов не составит, проделать в кори-доре проем  и получить двухкомнатную квартиру! Проезд до Малой Кушвы был прост: трамваем  № 8, который шел из центра до УВЗ,  мы доезжали прямо до остановки Малая Кушва, а дальше метров 800  мимо спецлагеря ГУЛАГА по дороге до самого нашего дома по улице Джамбула. Кстати, этот лагерь сохранился и поныне, в нем отбывают заключение особо важные «персоны».
Мы вернулись в нашу «баню» очень довольные и тут же стали укладывать вещи. На завтра, отпросившись с работы, мы на попутной полуторке переехали в СВОЮ квартиру! Пока разбирали вещи, ставили мебель, пришел час обеда. В ближнем лесочке я насобирал сухие сосновые ветки, мы протопили обе печки, а заодно сварили обед. Так началось наше капитальное жительство в городе металлургов Нижнем Тагиле.
Мы познакомились с соседями, жившими в нашем домике. С одной стороны, в квартире, расположенной  по фасаду домика, жили муж и жена. Оба они из Подмосковья. Тося почему-то не работала, а ее муж Виктор (думаю, что не ошибся) бывший милиционер работал на какой-то стройке. Две другие семьи мне не запомнились.  В домике рядом с нами  жил здоровущий украинец (из раскулаченных) с фамилией Махно. Он весьма доброжелательно отнесся к нашему появлению рядом с его домом, тем более что мы регулярно покупали у него молоко, яички, а иногда и сало.
Очень скоро после нашего переезда недалеко от нас открыли продовольственный магазин, теперь не  нужно было возить продукты из города.
Мы обживались. Закупили машину дров, в свободное время я осваивал профессию «дровосека». Топили в основном одну комнату, в которой жила Пелагея Григорьевна с детьми. Мы же спали во второй комнате, на высокой кровати под  двумя теплыми одеялами. Эта комната так и осталась нашей спаль-ней. Изредка протапливая ее, экономили дрова.
Еще в начале моей работы в «Горпроекте» Ольга Шерчкова подарила мне двухмесячного щенка уральской лайки, которую мы назвали Мопся. Ребята были ей очень рады и часами возились с собачонкой. Мопся была умницей, а когда подросла, стала тщательно прятаться  от ловцов беспризорных собак, которые разъезжали по улицам поселка.
 

Аленка и Генашка на Новой  Кушве

Так как заработок мой был не очень большой, то я решил подрабатывать. Узнал, что в «Осовиахиме», тогда существовала такая организация, нужен специалист по радиотехнике, я решил попробовать себя в этом качестве. Быстро вошел в курс дела и три месяца вел учебный курс «Основы радиотехники». Однажды я вечером после очередной «получки» в «Осовиахиме», проходя мимо одного из «полуподвальчиков», где торговали вином и продуктами, увидел своих начальников. Они тоже заметили меня  и зазвали в магазин. Налив мне стакан водки стали рас-суждать о делах в «Осовиахиме».  Выпили еще по стакану и мои товарищи совсем «окосели». Я вывел их из подвальчика и заботливо усадил в трамвай, отправив каждого в нужном направлении. Сам поехал домой. Мне было очень весело, и до самой Новой Кушвы я громко распевал песни, особенно из репертуара Рашида Бейбутова. Выйдя на своей остановке, я уверенно зашагал  к дому. А вот, что было дальше, не помню. Теща рассказывала, что услышала на крыльце какую-то возню. Подумала, что это Мопся. Вышла, а это  я пьяный в «дрободан». Они с Любой затащили меня в дом и уложили спать. Вот и такое тоже было!
Нижний Тагил того времени хранил всю прелесть уральской городской застройки. Город мастеровых и природных умельцев и не мог быть другим. Я часто ходил по старым улицам города и фотографировал украшенные замысловатой резьбой фронтоны домов, расписанные оконные наличники, узорчатые колпаки над выходящими печными трубами. Как-то я сфотографировал, распечатал всю эту прелесть и показал директору краеведческого музея, вдове известного уральского писателя Бондина. Она попросила меня продать в музей не только снимки, но и пленки. Я охотно пошел на это, что принес-ло в дом около 200 рублей.
Однажды, возвращаясь из города, я вышел из трамвая с учащимся моего техникума. Определил это по форменной шинели и фуражке с «молоточками». Нам было по пути. Мы разговорились. Так я узнал и подружился на многие годы с Володей Клаузером, а  затем  и со всей его семьей. До войны они жили в городе Вольске, где была большая колония немцев Поволжья. Когда началась Великая Отечественная война, всех немцев выселили в Казахстан, как они там выжили одному богу известно. После войны они сумели перебраться в Тагил. Им было предписано, ежемесячно отмечаться в спецкомендатуре.

 
У Клаузеров: сидят (слева-направо) Виктор, Володя, Гарольд, я. За спиной Володи Зельма Людвиговна. Крайняя справа – тетя Ада. 11.06.1953 г.

Хозяйкой  в семье была мама Володи – Зельма Люд-виговна, ей помогала ее младшая сестра Ада. Зельма Люд-виговна была высокая стройная женщина лет 40-45. Властное строгое лицо и требовательность ко всем и всему. Она была по-своему красива. Ада в противоположность ей была среднего росточка, полноватенькая, с типичным лицом немецкой жен-щины (Гретхен), работала закройщицей в ателье. Детей в семье трое: старший Гарольд, затем Володя и младший Виктор. Гарольд учился  в художественном училище и по молодости был очень задирист. Считал себя авторитетом во всех областях знаний. Володя – учащийся нашего горнометаллургического техникума, а Витя еще учился  в школе.
Володя – любимец матери, был очень покладистым пар-нем. Он обладал чудесным даром сглаживать все возникающие недоразумения в семье. В целом семья жила дружно. У них часто собирались родственники, также перебравшиеся в Тагил из Казахстана.
Володя учился на отделении маркшейдеров уже на 2  курсе и преподаватель Алексей Алексеевич очень высоко оце-нивал успехи Володи в учебе. Он был уверен,  что ему пред-стоит успешная  маркшейдерская карьера, но Володя решил по-другому. Он был хорошим рисовальщиком, что и определило его судьбу.
По окончанию техникума Володя проработал год Марк- шейдером на шахте, а затем попытался поступить в Московский Архитектурный институт. Не поступил. Все время этого пре-бывания в Москве он жил у моей мамы. На следующий год он успешно сдал экзамен и с 1956 года стал учиться в МАИ, жил в общежитии. После окончания института Володя еще некоторое время проживал в общежитии.
С Володей я дружил до самой его смерти 6 мая в середине 70-х годов. Я многим обязан ему. Работая в системе здравоохранения Москвы архитектором по капитальному строи-тельству и ремонту больничных учреждений. Он познакомился и подружился со многими ведущими врачами, с главными врача-ми ряда больниц. Он смог организовать мне тщательное меди-цинское обследование, в результате которого ВТЭК  меня квалифицировал в разряде «инвалиды войны» второй группы. До этого я считался инвалидом труда третьей группы. Позже он неоднократно помогал мне попадать  в те лечебные учреж-дения, куда мне не удавалось попасть нормальным путем.
Во время учебы в МАИ Володя  жил в общежитии и  мы часто  встречались.  Ко  времени  окончания  института  необ-ходимо было решить вопрос с пропиской. Из Москвы Володя не хотел уезжать категорически. Он решил этот вопрос просто - взял и женился на дочери коменданта общежития. Зельма Людвиговна его женитьбу не одобрила и долго не признавала внуков – Алешу   и Юру. Володя трудился, как вол, не давая себе поблажки и права на отдых. Сил своих он не рассчитал. Умер скоропостижно от инфаркта совсем молодым 6 мая,  накануне праздника Победы.

 

Моя жена Галина, Володя Клаузер, его жена Валя обнимает Алешу, а самый маленький - Юра

Гарольд, в своей курсовой работе, выполненной в виде небольшой скульптуры «Гусляр», показал наличие творческого дара. Ему сулили блестящую будущность. Однако он оказался весьма самолюбивым и, не окончив училища, ушел работать в морг, где, по его словам, он мог бы лучше изучить строение человеческого организма, а главное взаимодействие муску-латуры. Проработав в прозекторской пару лет, он сошелся со старшим прозектором, женщиной старше его на десяток лет, и перебрался к ней жить. Именно ее старшая дочь стала «женой» Женьки Воробьева (об этом дальше). Набравшись ума, вер-нулся в училище. Через несколько лет успешно окончив учили-ще, Гарольд уехал в Ленинград, чтобы поступить в Академию художеств. Не поступил и работал истопником  в Академии художеств, чтобы было, где жить и бегал на вечернее отделение в Академию. Знаю, что ему пришлось работать и пожарным и  еще кем-то, но мечты об Академии его не оставляли. И он добился своего - работает скульптором. В Петербурге он женил-ся на девушке  с таким же художественным «направлением». У него есть своя мастерская!
Виктор рос хулиганом и имел немало приводов в мили-цию. Мать с ним измучилась. После окончания школы Виктор неожиданно пошел в школу милиции, затем был оперативным работником и, наконец, много лет служил в милиции на должности начальника уголовного розыска города. Дослужился до подполковника милиции,  а сейчас на пенсии. Вот и все о семье Клаузер.
Если я что-то напутал, прошу меня простить.
Нам нравилось жить в этом, по-своему красивом уголке задымленного города. Какой никакой лесок, ветер дул от нас на город и хорошо дышалось. Было место, где дети могли гулять на природе, забегать в лесок, рвать лесные цветочки, а порой баловаться лесной земляничкой.
В общем, это было уже неплохо!

Генашка с Ирочкой на летних каникулах в Новой Ляле

После смерти Сталина, в 1954 году маму реабилитировали.  Она приехала на  жительство к нам в Тагил.
Когда я был в Хакассии на практике, Люба обменяла наше жилье на двухкомнатную квартиру, и мы переехали с улицы Джамбула на улицу Всеобуча. Это получилось так. Нашему соседу Махно от работы предоставили двухкомнатную квартиру на втором этаже капитального трехэтажного дома.
 Ехать туда он не хотел, так как держал свое «хозяйство» - корову, кур, свинью. Он предложил Любе поменяться, та согла-силась. Именно туда получила мама направление на  житель-ство после освобождения из ссылки. Первое время мама отдыхала, а потом стала хлопотать о своей полной реабили-тации. Мы вместе рассуждали, куда отправить очередное письмо или ходатайство. Мама писала, но ответы пока были неудовлетворительные. Она расстраивалась, но жизнь в семье ее постепенно успокаивала. С Пелагеей Григорьевной она жила дружно,  занималась детьми, помогала делать уроки Аленке, гуляла с ними. Даже выехала с ними на летние каникулы в Лялю. В это время начали делить участки под огороды на пустыре выше речки Горячки. Мама подсуетилась и «отхватила» нам 4 сотки. Я их вскопал и мы посадили картошку. Когда  пришла пора уборки урожая, то оказалось,  что  у нас  выросла  очень мелкая картошка, которую мама назвала «Тагильский виноград».
Когда в 1954 году маму реабилировали то она уехала в Москву хлопотать и о полной партийной реабилитации. Я об этом подробно написал в первой части книги. Но мама очень скучала о детях и возвратилась в Тагил. Когда же ее полностью реабилитировали, то в Тагильском горкоме КПСС ей выдали партийный билет без перерыва в стаже.

         

В газете «Тагильский рабочий» от 22 марта 1959 г. Слева Заграничек Э.К., затем мама среди старейших коммунистов города Нижний Тагил.

Так она оказалась в числе самых старых большевиков
города. У меня сохранилась вырезка из газеты «Тагильский рабочий» с фотографиями, сделанная в Горкоме КПСС..

        5. ГОРПРОЕКТ- 2

Работа моя шла успешно, скоро я стал выполнять более сложные работы, такие как тахеометрическая и мензульная съемки, нивелирование по площадям. Мне нравилось наносить на планшеты результаты измерений, рисовать горизонтали рельефа. Делал я и городские съемки, в результате которых на планшете появлялись очертания домов и дворов, улиц и переулков. Учебник геодезии Орлова стал моей настольной книгой. Яков Иосифович был доволен моей работой и скоро он повысил меня в должности, назначив старшим техником геоде-зистом с соответствующим повышением оклада.
Немного о «Горпроекте». Как я упоминал выше, началь-ником был Павел Георгиевич Шаров. Руководил спокойно, отно-сился к работникам доверительно, никогда не повышал голоса. Бывало, что  он разносил кое-кого, но все в пределах коррек-тности. Поэтому его уважали и любили в коллективе.
Вообще-то, город проектировали архитекторы Ленин-градского  и Московского институтов «Гипромез», а сам «Горпро-ект» осуществлял конкретную «привязку» проектов к местности со своей корректурой, если это требовалось.
Однажды к нам приехали два инжннера-проектировщика по застройке города. Я познакомился с ними, а они пригласили меня посетить их в гостинице. Это были среднего возраста евреи – муж и жена. Я пришел к ним в «Бльшой Урал». Они стали тщательно расспрашивать меня о жизни евреев в Тагиле. Я отвечал, что никаких признаков антисемитизма я не знаю. Все работают и порой занимают очень высокие должности. Они рассказали мне, что в Ленинграде идет серьезная «чистка» от евреев государственных учреждений и институтов. Они расска-зали мне о трагической гибели Михоэса и всех членов ЕАК (Еврейского антифашистского комитета), который в годы войны собрал очень большие деньги в Америке и других странах для борьбы СССР и фашистами. Я был ошеломлен. Информацию воспринял спокойно, хотя на душе «кошки скребли». Когда через несколько дней они уехали, то на прощанье сказали:
  - Не знаем увидимся ли мы снова!

                МИХОЭЛС Соломон Михайлович (настоящая фамилия - Вовси), еврейский советский актёр, народный артист СССР (1939). В 1919 поступил в Европейскую театральную студию в Петрограде, на основе кото-рой был создан Московский еврейский камерный театр (с 1925 Московский государственный европейский театр - ГОСЕТ). Был актёром, режиссёром, а с 1929 художественным руководителем этого театра. Сценические образы, созданные М., отличались философской глубиной, страстным гражданским темпераментом, остротой и монументальностью формы. Мастер жеста и слова, М. обладал выразительной, почти скульптурной плас-тичностью. Выступая первоначально в ролях бытовых и комических персонажей, М. пере-давал их чувство собственного достоинства, стремление духовно подняться над убогими условиями окружающей жизни (Вениамин III - "Путешествие Вениамина III" Менделе Мойхер-Сфорима и др.). Трагедийный талант М. наиболее полно раскрылся в ролях Короля Лира ("Король Лир" Шекспира, 1935) и Тевье-молочника ("Тевье-молочник" Шолом Алейхема, 1938). Лучшая режиссёрская работа М. - созданный по мотивам европейского музыкального фольклора спектакль "Фрейлехс" (1945; Государственная премия СССР, 1946), отличавшийся остротой идейного замысла, импровизационной вир-туозностью. В статьях и лекциях М. пропагандировал театр глубо-кой философской мысли, яркой и смелой образности. Вёл препо-давательскую работу в училище при Московском европейском театре (с 1941 профессор). Награжден орденом Ленина.
                ВИКИПЕДИЯ

О Михоэлсе я знал от папы Миши, который очень высоко отзывался о спектакле «Король Лир» и «Фрейлехес». Спустя некоторое время я задумался: - Зачем же его убили?... Почему истребили членов Еврейского антифашистского комитета, кото-рый так много сделал для победы Красной Армии в войне с фашизмом? Мой ужас был тем более очевиден, что я очень любил стихи Льва Квитки, а повесть Д. Бергельсона «На берегу Днепра» прочел дважды. Читал я и Фефера… Но то, что произошло с ЕАК меня потрясло до глубины души!

Евре;йский антифаши;стский комите;т (ЕАК) — общественная организация в СССР, образованная органами НКВД в начале 1942 года при Совинформбюро из представителей советской еврейской интел-лигенции для пропагандистских целей за рубежом. Стал на место первоначально планировавшегося Х. Эрлихом и В. Альтером между-народного Еврейского антигитлеровского комитета.
24 августа 1941 года был созван митинг «представителей еврейского народа», на котором выступили с речами С. Михоэлс, И. Эренбург, Давид Бергельсон, Петр Капица (единственный нееврей, участвовавший в деятельности комитета) и другие. Они призвали «братьев-евреев во всем мире» прийти на помощь Советскому Союзу. Призыв имел отклик в западных странах: в США был создан Еврейский совет по оказанию помощи России в войне во главе с А. Эйнштейном. В Палестине был учрежден также общественный комитет по оказанию помощи СССР в его борьбе против фашизма, впоследствии известный как «Лига Ви» (англ. victory `победа`). 7 апреля 1942 года в советской печати было опубликовано сообщение об учреждении Еврейского антифашистского комитета и его воз-звание к «евреям во всём мире» за 47 подписями. Основная задача ЕАК— влиять на международное общественное мне-ние и орга-низовывать политическую и материальную поддержку борьбы СССР против Германии. Непосредственное кураторство ЕАК осуществлял С. Лозовский. В ЕАК вошли политические деятели С. А. Лозовский (руководитель Совинформбюро) и М.М. Бородин, писатели И. Г. Эренбург и Д. Р. Бергельсон, поэты С. Я. Маршак, П. Д. Маркиш, Л. М. Квитко, кинорежиссёр С. М. Эйзенштейн, музыканты Д. Ф. Ойстрах, Э. Г. Гилельс, актёр В. Л. Зускин, генералы Я. Г. Крейзер и А. Д. Кац, Герой Советского Союза командир подводной лодки И. И. Фисанович, академики А. Н. Фрумкин, П. Л. Капица и Л. С. Штерн и др. Соломон Михоэлс, актёр и главный режиссёр Московского государственного еврейского театра, которому раньше отводилась роль заместителя Эрлиха, был назначен председателем ЕАК. Секретарем ЕАК стал Ш. Эпштейн. Официальная газета ЕАК «Эйникайт» («Единство» на идише) распространялась по всему миру. Газета сообщала инфор-мацию о жизни советских евреев и о ходе боевых действий на фронтах. В 1943 году Михоэлс и Ицик Фефер в качестве офици-альных представителей советских евреев посетили и предприняли семиме-сячное турне по США, Мексике, Канаде и Великобритании. Для советских вооруженных сил ЕАК собрал 16 миллионов долларов в США, 15 миллионов в Англии и Канаде, 1 миллион в Мексике, 750 тысяч в британской Палестине, а также внес другую помощь: машины, медицинское оборудование, санитарные машины, одежда. 16 июля 1943 «Правда» сообщила: «Соломон Михоэлс и Ицик Фефер получили сообщение из Чикаго, что специальная конференция Джойн-та начала кампанию, чтобы финансировать тысячу санитарных машин для потребностей Красной Армии». Деятельность ЕАК способствовала открытию Второго фронта. В конце войны руко-водством комитета активно обсуждались планы организации Еврейской советской республики в Крыму.
ПРЕСЛЕДОВАНИЯ. К концу войны, а также и после нее, ЕАК был вовлечён в документирование событий холокоста. Это шло вопреки официальной советской политике представления холокоста как злодеяния против всех советских граждан и непризнания геноцида евреев. Некоторые из членов комитета были сторонниками Госу-дарства Израиль, созданного в 1948 году, которое Сталин поддер-живал очень недолго. Международные контакты, особенно с США в начале холодной войны, в конечном счете сделали членов комитета уязвимыми для обвинений. Контакты с американскими еврейскими организациями привели к изданию «Чёрной книги» Ильи Эренбурга и Василия Гроссмана — первого документального произведения о преступлениях немецких оккупантов в СССР против еврейского населения в ходе Холокоста. Чёрная Книга была издана в Нью-Йорке в 1946 году, но русский выпуск не появился. Набор был рассыпан в 1948 году. Идеологическая установка требовала не выделять ни одну национальность в рамках всего пострадавшего в ходе войны населения СССР. В январе 1948 года Михоэлс был убит на даче главы МГБ Белоруссии Л.Ф. Цанавы под Минском с инсценированной после убийства автомобильной катастрофой. По мнению исследователя Шмарьяху Качергинского в ноябре 1948 года советские власти начали кампанию, чтобы ликвидировать то, что осталось от еврейской культуры.. 20 ноября 1948 года Еврейский анти-фашистский комитет был формально распущен решением Бюро Совета Министров СССР и закрыт «как центр антисоветской пропаганды». В декабре 1948 года были арестованы председатель ЕАК Ицик Фефер и директор Еврейского театра в Москве Вениамин Зускин. В начале 1949 года было арестовано несколько десятков членов Еврейского антифашистского комитета. Они были обвинены в нелояльности, буржуазном национализме, космополитизме, плани-ровании создать еврейскую республику в Крыму, чтобы служить американским интересам. В январе 1949 года, советские средства массовой информации начали пропагандистскую кампанию против «космополитов», явно нацеленную против евреев СССР. Маркиш написал: «Гитлер хотел разрушить нас физически, Сталин хочет сделать это духовно». 12 августа 1952 года тринадцать подсу-димых, среди которых было несколько крупнейших еврейских лите-раторов (Л. Квитко, П. Маркиш, Д. Бергельсон, Д. Гофштейн), были казнены, и эта казнь известна также как «Ночь казнённых поэтов». Один из обвиняемых не дожил до суда и умер в больнице. Всего по делу Еврейского антифашистского комитета было репрессировано 110 человек.
РЕАБИЛИТАЦИЯ. 22 ноября 1955 года Военная коллегия Верховного Суда СССР отменила приговор в отношении членов Еврейского антифашистского комитета из-за отсутствия в их действиях состава преступления. 29 декабря 1988 года Комиссия Политбюро ЦК КПСС рассмотрела материалы, связанные с реабилитацией в судебном и партийном порядке лиц, проходивших по так называемому «делу Еврейского антифашистского комитета». Комиссия отме-тила, что проверкой данного дела в 1955 году установлено, что дело по обвинению С. А. Лозовского, И. С. Фефера и других является сфаб-рикованным, а признания обвиняемых на следствии получены незакон-ным путем, следственные работники, производившие расследование данного уголовного дела осуждены в 1952-1954 годах за фальси-фикацию следственных материалов.
Литература: Zvi Gitelman, Jewish Nationality and Soviet Politics: The Jewish Sections of the CPSU, Princeton, 1972;Евреи в Советской России (1917—1967). Иерусалим, Библиотека-Алия, 1975;  Костырченко, Геннадий. Тайная политика Сталина. Власть и антисемитизм. Москва, 2001.
После всего этого жить было непросто, но я, по наитию, сдерживал свои эмоции, даже не догадываясь, к чему могли привести. мои мысли. Этого не знал и не должен был знать никто!
Но продолжим разговор о Горпроекте.
Заместителем Шарова был Михаил Иванович Федоряко, архитектор с большим стажем работы. После перенесенного инсульта он припадал на одну ногу и с трудом подписывал гото-вые чертежи, так как тряслись руки. На кончике носа у него всегда висела капелька, которую он, не смущаясь, вытирал пла-точком. Его жена была прокурором города и, как говорили «старожилы» Горпроекта, частенько его бивала. Однако когда она неожиданно скончалась, он искренне горевал по ней, а через пару недель женился на жившей у них домработнице! Вскоре появился маленький Федоряко, и уже теперь его час-тенько «побивала» молодая жена.  Вот ирония судьбы! По рабо-те к нему претензий не было, недаром его должность была Главный архитектор Горпроекта. Ни один чертеж не уходил без его подписи.

 
Я в Ленингаде (ЦШС ВВС ВМФ)-1945 г. и в Нижнем Тагиле-1956 г.
Среди архитекторов выделялись тройка - Ланской,  Нудельман и Копылов.
Ланской, которого за глаза все называли «граф»,  в свои 
50  лет выглядел весьма моложаво. Он был эвакуированым из Ленинграда. Это был специалист “высшего” класса. Высокого роста, немногословен, лицо с малозаметными оспенными щер-бинками, замечания техникам делал негромким голосом, строго придерживался субординации с окружающими.   
Нудельман был очень красив той чисто еврейской  кра-сотой, которая присуща лучшим представителям этого народа. Среднего роста, с хорошо сложенной мужской фигурой, откры-тым и чистым лицом, увенчанным  копной  черных слегка куче-рявых волос. Он много и охотно смеялся по поводу комичных ситуаций возникавших у товарищей по работе. Охотно делился своими знаниями с коллегами,  и  был очень доброжелателен.
Слава Копылов – техник архитектор работал на инже-нерном уровне. Еще вдоль Тагильского пруда стояли одноэтаж-ные деревянные домики старожилов тагильчан, а у него уже готовились «грандиозные» проекты застройки этих кварталов. Стоит отметить, что через десяток лет его проекты оказались востребованы. Невысокий, широкоплечий, кучерявый, с весе-лыми глазами и вечной улыбкой.  Надежный товарищ.
Где-то в 1951 году в Горпроект  пришел выпускник Ленинградского инженерно-строительного института Виктор Дадонов. Вот уж был жизнерадостный человек. Мы на обед все вместе ходили в столовую Горсовета, которая помещалась в подвале. Время было скудное и часто  на обед было только два три блюда: винегрет, горошница   и чай. Он же, сидя за столом неизменно восклицал: - Какие великолепные винегрет и горош-ница! В жизни не ел ничего вкуснее! Все подсмеивались над ним, но он оставался,   верен себе  и каждый раз повторял свои восторженные слова. Вообще же это был среднего роста пухленький и жизнерадостный  человечек. Он целый день сидел за кульманом и аккуратно вычерчивал очередной лист ватмана.
Из женщин, припоминаю Ольгу Шерчкову  – инженера –сметчика. Сидела в той же комнате, где и архитекторы. Острая на язычок, черноглазая, с симпатичным  и милым лицом, черно-волосая женщина лет 30. Всегда вмешивалась в разговоры и по всем возникавшим вопросам имела свое собственное мнение, которое неуклонно отстаивала. Её муж, Николай, работал архитектором в Управлении Главного архитектора города. Участник войны, побывал он  в плену в Норвегии. Вернувшись из плена, хлебнул немало горя.
Из технических  работников  запомнил  Симу, копиро-вщицу и заведующую архивом. Среднего роста с превосходной фигурой и, к сожалению, с крупным, вытянутым и очень некра-сивым лицом. Услужливая и добрая по складу характера, она никогда не допускала конфликтов среди  сотрудников и стара-лась сгладить, стушевать возникающие в коллективе проти-воречия.
Была еще одна женщина, чертежник Вера Алексеева. Сравнительно молодая, вернее самая молодая  в коллективе, она работала тщательно и аккуратно, быстро делала копии нужных чертежей. Невысокого росточка, тоненькая, хорошо сло-женная, она была замужем и имела сына. Муж ее был призван в армию. К ней все относились по-отечески.
По-своему, был интересен инженер сметчик Женя Воро-бьев. Изрядно помятый жизнью мужчина,  лет 45, лысеющий, с бегающими глазками, вечно слюнявым ртом и влажными ладо-нями. Он страшно любил рассказывать анекдоты, часто весьма пикантные, при этом он не стеснялся, присутствующих в отделе дам. Иногда он подходил к работавшей в отделе машинистке Зое Ивановне и рассказывал ей на ушко что-то особенно зани-мательное. Она захлебывалась диким хохотом и прогоняла его. Мне кажется, он прошел закалку в каком-то лагере. Там он научился рисовать и в свободное время рисовал на клеенке «голубков», «развалившуюся на природе оголенную женскую натуру» и тому подобное. Свою «продукцию» он в выходные дни продавал на рынке. Он  и мне предлагал купить у него по дешев-ке такой коврик, но от его предложения я решительно отказался. У меня были свои представления об искусстве.
С ним случился такой казус. Он  был  холост и  жил один.
Убиралась у него и кое-что готовила поесть, приходила девочка лет пятнадцати из соседнего подъезда. Однажды он в карандаше, а затем в масле ее написал. Он показал мне свою работу, и я похвалил его, так как действительно ему удалось сделать неплохой портрет. Затем он нарисовал ее полуоб-наженной, затем обнаженной со спины  с руками, заложенными за голову, затем голую в постели, затем… она родила. Скандал  был громкий. Как  же, ведь девочке было тогда только 16 лет. Женька метался, как очумелый, по всему Горпроекту в поисках поддержки, но кроме сдержанного осуждения он ничего не добился. Мать девочки хотела подать на него в суд. Тогда он просто женился на ней. Года  через  три-четыре  она, уже девят-надцатилетняя, ушла от него.
Зоя Ивановна была машинистка «экстракласса». Нема-ло повидавшая в жизни, сорокалетняя оплывшая женщина, с одутловатым лицом, маленькими глазками, которые прятались под густыми ресницами. В ее пухлых губах почти неизменно дымилась сигарета. Пепел она не стряхивала - он сам падал ей на платье, на пишущую машинку или рукопись. У нее был сын лет семи, а от кого она не говорила. Она редко общалась с сослуживцами, так как стремилась, как можно больше напе-чатать, чтобы больше заработать (ей платили «с листа»).
Были еще работники: сметчики, техники, копировщицы, но мне они не запомнились. Вообще же это был дружный кол-лектив, весело и задорно отмечавший дни рождения и государ-ственные праздники.
Я успешно работал в изыскательском секторе. Выполнял почти все виды геодезических работ. Научился всему и даже  зимой успешно делал целый ряд работ. Меня произвели в инже-неры. В этом качестве  я  и работал до тех пор, пока меня не перетянули к Главному архитектору города, но об этом ниже.
Прошло полтора года. Как-то мне повстречался Борис Александрович Горновой. Расспросив меня о жизни и работе, он неожиданно предложил мне вернуться в техникум сразу на второй курс, мотивируя это тем, что второй и старшие курсы занимаются во вторую смену, и  я легко смогу совместить рабо-ту с учебой.
К этому  времени  Люба  работала   закройщиком жен-ской одежды в модном городском ателье. Когда мы переехали на Кушву, Люба открыла вечерние курсы кройки и шиться в двух городских клубах. Появились знакомства, деньги. Стоит сказать, что Люба от природы была наделена чувством прекрасного. Из-под  ее рук выходили очень красивые платья. Её врожденное влечение к красоте, выражалось тем, что ею раскроенные и сшитые  на заказ платья, были неординарно красивы. Она укра-шала их аппликацией, вышивкой, подбирала необыкновенные пуговицы. Отсюда известность и популярность в городе. Правда, это отрывало ее  от семьи, так как она все вечера отдавала кружковой работе. Но зато появились деньги, возможность сделать для детей, что-то важное, приятное.
Должен  честно признаться, что  в те дни,   впервые  за годы жизни с  Любой,  у меня родилось чувство ревности. Дело в том, что на свои занятия в клубах Люба систематически ездила только с одним таксистом Николаем Ширинкиным и лишь изредка  с Лысенко. Я всегда удивлялся тому, что ТАКСИСТ, который работал от километража, часами дожидался ее у клуба, чтобы отвезти домой, тем более что Люба работала и далеко за городом в поселках. Думаю, что читатель согласится со мной, что это могло показаться странным. Однако это я держал в глубине своего сердца и никогда не высказывал Любе своего не-довольства.
В апреле 1951 года родилась дочка. Схватки у Любы начались около 6 вечера, и я повел ее, изнемогающую от боли, к трамвайной остановке. Это около километра. В больнице на «вагонке» она через час родила девочку, которую мы назвали Иринкой.
Еще в бытность мамы инженером на заводе «Пласт-масс», она тесно сдружилась с библиотекарем центральной биб-лиотеки УВЗ Соловьевой Цецилией  Станиславовной, блокад-ницей Ленинграда. У нее была чудная дочь лет десяти Ирена, вот откуда это имя. В дальнейшем наша Аленка дружила с нею. Кроме Ирены с нею жила ее мать – Франциска Маврикиевна. Были они поляками, эвакуированными в Тагил из Ленинграда. После ареста мамы мы поддерживали с ними контакт и одно время Франциска Маврикиевна, сейчас не помню  по какой при-чине, жила у нас.
Толи потому, что Иришка была самая маленькая, у всех установилось очень теплое отношение к ней. Генка души в ней не чаял. Трогательно относились к ней моя мама и Пелагея Григорьевна. Для всех нас она была «чудо-ребенок».
  Иришка в 2 годика
К этому времени относится и формирование нашей домашней библиотеки. Я очень много занимался с детьми: рас-сказывал им сказки, читал многочисленные детские книжки, а потом пристрастился к показу им диафильмов. Демонстрируя фильмы, я старался подражать голосу персонажей сказок. Полу-чалось здорово, дети очень полюбили эти часы. Приобретать диафильмы приходилось в книжных магазинах, и я невольно стал подписчиком почти всех выходивших из печати сочинений. Вообще-то начало нашей библиотеке послужила покупка еще в Ленинграде двух книг – «Порт-Артур» Степанова и «Консуэло» Жорж Санд. Купили их случайно, на рынке. Роман «Порт-Артур» стал моим любимым чтением на ряд лет. Я читал и перечитывал эту замечательную книгу и переживал за ее персонажей Звона-рева и Борейко. Я увидел и оценил реальную роль генералов Стесселя, Кондратенко и других в обороне города и порта. После этой книги я начал понимать, что генералы и офицеры в царской армии были разные. Среди них были и положительные персонажи. «Консуэло» пришлась мне не по вкусу. Вся эта мистика была мне непонятна. Зато Люба любила эту книгу и внимательно ее прочла. В Тагиле мы дали соседям почитать ее, а они вернули ее с надорванным корешком и следами от много-численных клопов, которых, безжалостно давили на страничках чужой книги. Это  научило нас тому, что надо выбирать людей,  которым можно доверять книги из своей библиотеки.
Бывая в книжных магазинах, я невольно сдружился с продавцами и, с их помощью, почти не пропускал ни одной под-писки. Так у нас дома появились  10-томник Льва Толстого, сочи-нения Пришвина, Виталия Бианки, Пушкина, Лермонтова, Шев-ченко, Некрасова, “История Тома Джонса, найденыша” Фил-динга, пятитомник  Ильи Эренбурга, стихи Константина Симо-нова, Роберта Бернса, книги Шарлоты и Эмили Бронте, Виктора Гюго, Жюль Верна, Шандора Петефи и много других. Появилось и второе издание Большой Советской энциклопедии. Люба поддерживала мое увлечение книгами. В конце концов, у нас собралось почти 1000 томов книг художественной литературы. В дальнейшем эта библиотека перешла к Геннадию, когда после женитьбы он переехал в собственную квартиру. Но любовь к книгам пришла и  ко всем детям. Так Аленка тоже собрала при-личную библиотеку, любят книги и в Иришкиной семье. Я рад, что это чисто интеллигентное увлечение привилось им.
В самом начале комплектования библиотеки, когда у нас появилось десятка три книг, мы купили на рынке этажерку. Книги умещались на ней свободно. Однажды, придя с работы, я уви-дел, что «корешки» томов Льва Толстого были исчерчены зеле-ным карандашом. Я подозвал к себе детей и спросил их, кто это сделал. Все стояли молча. Я повторил вопрос уже в строгой форме. Опять молчание. Иришка стала плакать и потом сквозь слезы чуть слышно проговорила – Это Алла!
- Папа, я не делала этого,- с плачем сказала Алла. Но я
был строг: - Раз Иринка сказала, что это сделала ты, а она врать не будет, то отправляйся в угол.
С плачем отправилась Алла в угол повторяя «Это не я». Теперь уже во всю плакала Иришка и угрюмо сопел носом Генка. И вот, сквозь рыдания, Иринка выдавила  из себя: - Папа, это я. Плачущая Аленка тут же была амнистирована. Я ее при-ласкал и успокоил, а Иринке сказал, что врать и обманывать очень нехорошо. Это был урок на всю жизнь для моих детей.
Я уже упоминал, что я пристрастился к чтению еще в школьные годы. Тогда я перечитал огромное количество книг и имею все основания считать, что своей культурой, образом мыслей, поведению в обществе я обязан «Исповеди» Руссо, «Трем мушкетерам» и «Графу Монтекристо» Дюма, Максиму Горькому, все сочинения которого я прочел еще в довоенные годы, а так же Герберту Уэллсу и Х.Н. Бялику. В моей памяти сохранилось несколько строк из написанной мною в 1939 году небольшой поэмы:

“Читать я рано научился
И книгам время, все что мог,
Я отдавал и торопился
Читать исписанный листок.
Читал Вольтера, Руссо, Канта
И, хоть не поняв ничего,
Но все ж за кончик фолианта
Хватался жадно, горячо”.

Позднее я пристрастился и к серьезному чтению. Во время отпуска по ранению в 1944 году я за 10 дней прочел всего Шекспира, Байрона, Шиллера, которые в прекрасном издании «Всемирной библиотеки» Брокгауза  и Эфрона, стояли на пол-ках книжного шкафа, у Иосифа Ильича с Рахилью. У них я жил эти дни. В годы службы в Ленинграде я прочел Вас. Ив. Неми-ровича-Данченко, графа Алексея Толстого, полюбил «Морские рассказы» Станюковича. Таким образом, именно книги сформи-ровали мое мировоззрение, мироощущение, привили мне куль-туру обращения с людьми, ведь учить меня уму-разуму было некому. И здесь я полностью солидарен с афоризмом – «книги, источник знания».
Итак, я вернулся в техникум. Руководство Горпроекта, начальником которого стал Нудельман, пошло мне навстречу и разрешило работать неполный день. Получалось так, что с утра от 8 до 14 часов я работал на Горпроект или на Управление Главного архитектора, куда меня перетащил Главный геодезист Анатолий Иванович Алексеев, а вторую половину дня  с 3 и до 7 учился. Таким образом, я умудрился убить одним выстрелом сразу двух зайцев - у меня была работа и я учился!
Главным архитектором города был бывший матрос с «Авроры» Василий Иванович Бут. Среднего роста, плотного телосложения, всегда ходил в развалку, а под рубашкой у него просвечивала матросская тельняшка. Он изредка выходил из кабинета, оглядывал нас невидящим взором и снова уходил в кабинет, часами просиживая над какими-то бумагами. Нас он не беспокоил. Мы тихонько посмеивались над тем, как его дочь Елена будет расписываться  под документами  и  у  нас  рожда-лись  самые причудливые сочетания инициалов ее имени и фамилии.
В Управлении кроме уже названных мною инспекторов архитектурного контроля, и Николая (мужа Ольги) помещалась геодезическая служба в лице главного геодезиста Анатолия Ивановича Алексеева – высокого слегка горбившегося мужчины с простым русским  лицом, с клоком волос набегающих на лоб. Он был не прочь пропустить рюмочку, другую, а то и больше. У него была копировщица и архивариус, которая вела земельный реестр. Меня он взял на должность инженера геодезиста и вско-ре повысил до старшего инженера топографа. Таким образом, стабилизировалось мое материальное положение, хотя Люба приносила в дом в два-три раза больше меня!
Я много и подробно рассказываю о Горпроекте потому
что из восьми лет проживания в Тагиле я почти шесть отработал в этой организации и успел полюбить  его коллектив.

           6. СНОВА ТЕХНИКУМ

Снова техникум и снова учеба, но уже в другой группе, которая на два года отставала от моей первой. Это была группа «Геологи «А» второго курса. Классный руководитель группы была Вера Ивановна Хоревич, через 10 лет породнившаяся с моей семьей, женив своего сына Игоря на моей Иришке! Вот уж действительно, мир тесен! Вера Ивановна была спокойным и выдержанным педагогом. Она нам читала «Сопромат», «Детали машин и теоретическую механику». Всегда аккуратно одетая, с узким привлекательным лицом и сосредоточенными глазами под очками, тихим и ровным голосом объясняла очередную тему. Все было просто и понятно, но мне эта премудрость давалась с трудом.
Почти сразу я подружился с несколькими учащимися. Так  у нас образовалась неразлучная четверка: Я, Миша Соснов-ских, Виктор Верхотуров и Павел Бородавкин. Почти всегда мы были вместе. Все это ребята местные или из окрестностей Тагила: сел  и поселков Елизаветинского, Черноисточинска, Уральца и др. Обычно мы  на переменах горячо обсуждали разные вопросы, не забывая и учебные проблемы. Особенно я подружился  с Мишей Сосновских, он бывал у меня дома и не раз даже оставался  ночевать, так как мы засиживались за раз-бором каких-то проблем.

 
Это моя новая группа - 3 курс техникума. В первом ряду сидят (справа-налево) П. Бородавкин, М. Сосновских, Вера Ивановна Хоревич, О. Шумкова, Я, Р. Яковлева, П.Гулида. Стоят: третья справа Н. Широкова, сразу за мной Леонкина Т. В середине верхнего ряда В. Верхотуров, слева  от него Гриша Масленников.

Пашка – чернобровый красавец, с мощным чубом, спа-давшим на глаза, был всецело поглощен «ухаживанием» за Надей Широковой, белокурой девочке, которая его внимание упорно  игнорировала. Но Павел не отставал. Он подходил к ней сзади, иногда обхватывал за талию, а то и просто дышал в затылок. У него это называлось «признанием в любви». Надя всячески отбивалась от него. После окончания техникума они поженились, но долго терпеть его «медвежьи» ласки  Надя не смогла и ушла от него. Как сложилась их дальнейшая жизнь, я не знаю, а жаль. Надя  была   славной  и покладистой  девочкой, а  вот Пашку она так и не признавала. Случается и такое! Все-таки интересное явление: ведь оба были молоды (16-17 лет), а такая разная реакция на вопрос бытия – любить или не любить! Вот ведь какая штука. Мы смотрели на это и тихонько посмеивались.
Витька Верхотуров был самым маленьким (по росту) среди  нас. Он старательно учился и периодически, если не понимал урока, допытывался у меня  «А это что?». После окончания техникума и Уральского Горного института он был распределен в Таджикистан, там женился и родил дочь. Рабо-тал начальником геологической партии, заместителем началь-ника экспедиции на Памире. Из-за болезни рано скончалась его жена, а после распада СССР  ему пришлось срочно, бросив все, бежать из Душанбе. Он неожиданно появился у меня в Москве, каким-то образом разыскав мой адрес. Я дал ему деньги, чтобы  он мог доехать к дочери, которая училась в Ленинграде. Он был растерян и потрясен случившимся  «распадом»  СССР.  После  этого я его больше не видел. Ничего не знаю и о его дальней-шей судьбе.
С Мишей наши отношения продолжались довольно долго. Мы вместе с ним поехали в Абаканскую геологораз-ведочную партию на преддипломную практику, которая дисло-цировалась в небольшом хакасском поселке Абаза (Абаканский завод). Затем вместе работали в поисковом отряде от этой партии. В один день мы защищали дипломные проекты. По окончании техникума он был распределен в Сосновскую геологоразведочную экспедицию в Иркутске. Иногда, пролетая через Москву (Я учился в институте в Москве), он звонил мне домой и просил о встрече. Дважды я приезжал во Внуково и мы, время  до вылета, просиживали за дружеской беседой в ресто-ране, чем была очень недовольна его супруга.
Я не буду описывать остальных учащихся моей группы, это были обычные поселковые ребята, потомки старожилов-«кержаков»  или отсидевших свое в лагерях заключенных, оставшихся жить в Тагиле. Но все-таки в группе выделялись еще две примечательные фигуры – Тоня Леонкина и Павел Гулида. Тоня была женой молодого преподавателя  физики Радия Ершова. Женщина с претензией на верховенство в группе, она имела определенное влияние  на девичью половину группы, поскольку была старше своих соучениц на 5-6 лет, замужняя, что придавало ей определенную значимость в глазах неопытных девиц. Вначале моей учебы в группе она пыталась привлечь и мое внимание к своей особе, но, увы, все ее попытки
не увенчались успехом.
Павел Гулида был тоже на несколько лет старше своих товарищей по учебе. Он успел поработать, но обычно вел себя тихо и спокойно, нисколько не претендуя на руководство группой. Занимался прилежно. Дружил с несколькими парнями. Этим ограничивалось его участие в нашей жизни.
У нас сложился обычай – каждую сданную сессию завер-шать пиром в ресторане. Это было нам доступно по тогдашним ценам, тем более что водки мы не пили. На последнем нашем пиршестве после защиты дипломных проектов мы договорились встречаться за ресторанным столом через каждые 10 лет. Но, увы, эта идея не нашла продолжения.
В конце четвертого курса директор техникума Горновой категорически запретил учащимся распивать спиртные напитки в ресторанах и закусочных. Но, сдав экзамены, все равно ребята с девчонками собирались пойти в ресторан. Чтобы не подстав-лять их мы с Любой решили всю группу пригласить к нам, где и отметить радостной событие. Пришли все, кроме Леонкиной. Было хорошо, закуска простая, но сытная, вино и немножко водки только подбодрили ребят. Мы договорились, что уходить от нас ребята будут только группами по 5-6 человек. Ведь это было лето 1953 года, когда после амнистии из тюрем и лагерей были выпущены тысячи уголовников.
Около 11 часов вечера я заметил, что из комнаты исчез Гриша Масленников, низенько роста тихий паренек. Я спросил у Феди Гильманшина, который в общежитии жил вместе с ним, но он ничего не смог мне сказать. Вместе с Плетневым и Гулидой мы вышли на улицу и тщательно осмотрели окрестности вокруг дома. Никого не обнаружили. Тогда я попросил Гулиду, Плет-нева и Гильманшина съездить в общежитие, может он там. Однако его там не было! Расстроенные все разошлись по общежитиям. Наутро следы Масленникова мы не смогли отыс-кать нигде и решили, что он уехал к родителям. Доложили Рыкову. Он послал его матери телеграмму, в которой спрашивал о сыне. Скоро пришел ответ – НЕ ПРИЕЗЖАЛ. Шли  дни, а об исчезнувшем сокурснике не было никаких вестей. Однажды на рынке Плетнев обнаружил на нищем инвалиде форменный  ки-тель Гриши.  Допрос  в   милиции показал, что китель ему отда-ли какие-то девчонки. Надо было выезжать на практику  и с тяжелым сердцем мы с Мишей Сосновских, отправились в Абакан.
Осенью мы узнали,  как было дело. Гриша  неожиданно  ререшил  поехать домой к матери. Незаметно в половине один-надцатого он вышел из квартиры и поехал в трамвае на вокзал. В трамвае к нему подошли две девчонки и поинтересовались: Далеко ли он собрался. Подвыпивший подросток показался им интересным «объектом» и они вызвались его проводить до вокзала. Выйдя на остановке, они подхватили его под руки и эатащили в какой-то двор. Сняли с него китель, отобрали документы, деньги и столкнули в отхожую яму. Гриша ухватился  за край ямы и кричал, чтобы его не убивали. Девчонки, амнистированные уголовницы, били его ногами по пальцам, пока он не сорвался в яму. Только через два месяца милиция арестовала этих уголовниц, уже после второго или третьего их преступления и они на следствии рассказали обо всем. Они показали тот двор, выгребную яму. В ней оказалось тело несчастного Гриши. Потом был суд, их осудили на добрый десяток лет. Павел Гулида, который приехал по окончании практики в техникум, по поручению дирекции отвез тело погибшего товарища к матери.  Такое страшное воспоминание. После этого, уже на 5 курсе я несколько отошел от ребят, так как нужно было много работать в отделе Главного архитектора.
Хотелось бы рассказать о некоторых преподавателях, поскольку они сыграли в моей жизни довольно заметную роль.
Прежде  всего,  это  Леонид  Оскарович   Фишман, пре-подаватель геологии. Он был выше среднего   роста, худоща-вый, всегда подтянутый в аккуратно сшитой форме. Он появ-лялся в классе со звонком с небольшой аккуратной папочкой и классным журналом в руках. Отмечал в журнале отсутствующих и вызывал к доске одного или двух учащихся опрашивал их по прошлому уроку. Новый материал он излагал неторопливо и очень доходчиво. Я самым тщательным образом конспек-тировал его уроки, что мне помогло в дальнейшем во время учебы в Московском геологоразведочном институте. Его манеру преподавания, неторопливую и как бы раздумчивую я перенял, как пример для себя. Когда  я был на 5 курсе он, вместе с молодой женой, перевелся в Саратовский техникум.
Преподавателем практических занятий по Физике была  Елиавета Ивановна Сафронова (баба Лиза), женщина средних  лет, полноватая с копной полурасчесанных волос. Суетливая, несколько несобранная, порой забывавшая о только что рас-сказанном материале, она умела очень убедительно проводить различные эксперименты, иллюстрировавшие текущий учебный материал. А саму Физику преподавал Трубин, ее муж, добро-душный, спокойный человек, прихрамывающий  на одну ногу, всегда ходивший с палочкой. Не могу сказать об уровне пре-подавания им предмета, но все им рассказанное укладывалось в четкую схему логических построений.
       Учился я легко. Экзамены, в основном, сдавал на «от-лично», хотя некоторые предметы – Математику, Теоретическую
механику, Сопромат едва вытягивал на 4. Когда подошла пора сдачи последнего экзамена  (5-й курс) по Исторической геоло-гии я взял билет и готовился к ответу. В этот момент в ауди-торию вошел Георгий Алексеевич Рыков. Он о чем-то пошеп-тался с преподавателем, затем подошел ко мне и тихо сказал, что если я этот экзамен сдам на «хорошо», то у меня выйдет «Диплом с отличием». Он попросил меня постараться и до конца моего ответа преподавателю оставался в классе. Только увидев, что преподаватель поставила оценку «отлично», облег-ченно вздохнул и вышел из класса.
На дипломную практику я вместе с Мишкой был нап-равлен в Абаканскую геологоразведочную экспедицию. Из Свер-дловска в прицепном вагоне к поезду Москва-Новосибирск, мы доехали до станции Ачинск, где нас отцепили и в ожидании поезда Красноярск-Абакан мы провели 10 часов. Погуляли по Ачинску, впечатление удручающее. Просто городок напоминал нашу дореволюционную Россию и домами, и гостиным двором с запертыми лавками, и пустыми полками магазинов. Вечером нас прицепили к поезду из Красноярска и утром мы приехали в Абакан. Нашли Абаканскую ГРЭ,  где  получили направление в Абазинскую геологоразведочную партию. Пока сыр да бор мы пошли гулять по Абакану. Типичный захолустный городок. На главной улице перед Горсоветом огромные лужи и в них валя-ются свиньи. Кинотеатр закрыт на ремонт. Делать нечего, снова пошли в экспедицию. Нам предложили самим добираться до Таштыпа  (там была база экспедиции), а потом на машине 12 часов через перевал или, если удастся, самолетом «куку-рузником» через Абаканский хребет.   Два  часа  и  мы  в  Абазе. Мы решили лететь самолетом, тем более что Мишка вообще никогда не летал.
На попутной машине мы поехали в Таштып, это часов пять пути. Дул пронизывающий ветер, мы закутались в ши-нельки и только так согревались. Но вот и Таштып. Нам дали место для ночлега, так как самолет в Абазу летел только назавтра утром. Мы подкрепились  в местной столовой и уже с утра ждали самолетик. Он появился где-то около 10 часов. Пилот взял нас. Под нами проплывали высокие хребты, покры-тые густой тайгой, прорезанными частой сетью ручейков и даже речек. Мы видели и ту горную дорогу, по которой, казалось неспешно, как муравьи, двигались редкие автомашины. Но вот и Абаза. Даже сверху он казался большим поселком на берегу Абакана. «Абаза» - аббревиатура Абаканский завод. Здесь срав-нительно небольшой заводик с двумя доменками, где перера-батывалась  местная  железная руда. Партия работала на этот завод.

 

                Я в Абазе

С утра мы в партии. Нас посадили в «камералку» , дали прошлогодний отчет и мы принялись его штудировать. В помещение вошли два человека. Они узнали, что мы из Тагиль-ского техникума и решили познакомиться с нами. Это были два Володи – Бордадымов  и Беляев – оба окончили наш техникум.
Бордадымов – высокий, плотный человек, с жестким прямоугольным лицом, громким голосом. На вид ему было лет 25. Он был в полевой робе, в руке держал полевую сумку. В отличие от него Володя Беляев был среднего роста, такого же возраста, доброжелательный вид которого, располагал к раз-говору. Глаза голубые, волосы подстрижены коротко. Он тоже в робе. Мы рассказали обо всех новостях, как Тагила, так и техникума, вспомнили всех наших преподавателей. Из разго-вора с ними мы узнали, что готовится поисковый отряд, который поведет главный геолог партии. Мы, естественно, попросились в этот отряд.
В этот же день в партию приехала и девчонка из парал-лельной группы. Как мы ее не встретили в Свердловске или Ачинске, не знаю. Надя Дорохина  - невысокого роста, полнень-кая, кругленькая, с двумя косичками и маленькой челкой над бровями. Она тоже напросилась в отряд.
Пару недель, я работал коллектором на буровой вышке, описывая извлеченный керн. Здесь, на буровой,  я познакомился с «Ориентиром Бордадымова»,  визирной трубкой,  закрепляя-емой  на буровой штаге, чтобы можно было поднять керн, ориентированный по странам света. Однажды, на буровой сломался стакан. Работа остановилась. Я сказал буровикам, что я токарь и тут же в полевой мастерской выточил новый стакан. Это принесло мне авторитет у руководства партии. Здесь же на буровой проходил практику и учащийся Киевского геологи-ческого техникума Роман Липницкий, с которым я быстро подру-жился. Через пару недель, обрядившись в противоэнцефа-литный костюм, получив необходимое снаряжение, мы уселись на лошадей и направились вглубь тайги, проходя то берегу Абакана, то, уходя в сторону. В конце второго дня к полудню мы вышли в район работ на берегу притока Абакана, широкой и полноводной  реки Она. Лагерь партии расположился на широ-кой поляне. Было место и для наших жилых палаток, каждая на троих, большой палатки для обработки собранных материалов. В отряде кроме его начальника было десять человек и в том числе: Бардадымов, Беляев, я с Мишкой, Надя и еще несколько рабочих. Была 16-летняя повариха, которая часто ходила в мааршруты «коллектором» вместе с Мишкой, а также конюх – паренек лет 15. Лошадей много и за ними должен быть соот-ветствующий пригляд. Маша ходила в маршруты с Володей Беляевым. Он рассказывал, как маленькая кругленькая Маша с рюкзаком за спиной полным образцами пород (примерно 30 кг) перелезала через поваленные деревья. Она сначала перебра-сывала рюкзак, затем забиралась на мешавшее дерево, ложи-лась  на него животом и перекатывалась на другую сторону. Вначале он смеялся над ней, но скоро привык и не обращал на это внимания.
Задачей поискового отряда был поиск рудопроявлений  железа, которым был богат этот край. Не буду рассказывать об отрядной жизни. Жили дружно, работали весело, ели досыта. Через неделю надо было передать в ГРП сообщение о том, как устроился отряд, сообщить об участке работ. Начальник отряда поручил это мне. Я без всякой боязни взял у него документы и взгромоздился на лошадь. Это была смирная и веселая кобылка по кличке «Удалая». Она очень скоро привыкла ко мне, тем более что я каждое утро подкармливал ее небольшими кусоч-ками черного хлеба с солью. Так продолжалось три месяца. Я практически каждую неделю ездил в Абазу с отчетами о работе партии. Всего я наездил почти 2000 км. Пришло время воз-вращаться в Тагил. Я запасся чертежами «Визира Бордады-мова» и  его описанием и по ним защитил дипломный проект. Естественно защитил на «отлично». Таким образом, я окончил техникум  и  в  1955 г.  получил квалификацию «техника-геолого-разведчика» и «диплом с отличием», который открывал мне двери ВУЗов.
Еще перед защитой дипломных проектов в группе, под руководством Рыкова, происходил отчет ребят о прохождении   ими производственной практики. На нашем отчете, кроме ребят из нашей группы, были ребята из группы младшего курса. К отчету  я с Мишей подготовил большущий лист ватмана, на котором разместил порядка двух десятков фотографий из Абазы. Рассказывал я увлекательно и по нашим следам на следующий год в Абазу поехало несколько учащихся, из которых я запомнил Фреда Риккерта, сына бывшего политзаключенного, который теперь работал начальником смены на Нижнетагиль-ском металлургическом комбинате.
До сего времени я с благодарностью вспоминаю техни-кум  и его директора Горнового Б.А., годы учебы в нем и коллек-тив преподавателей, и особенно преподавателей Павла Карпо-вича  Шиленко и Елену Александровну Мостовую.
Судьбу своих товарищей по учебе не знаю. Правда в УГУ (Уральском геологическом управлении, в Свердловске) я встречал Шуру Парину, с нею работала и Шумкова Оля. Нашего «соловья»   Галю Логунову, которая обладала прекрасным слу-хом и голосом, приютило музыкальное  училище. Остальные ребята разлетелись  по всему необъятному Советскому союзу.
В годы учебы в техникуме я принимал самое активное участие в самодеятельности: пел в хоре, читал стихи военно-патриотического содержания, участвовал в двух спектаклях. Один по шутке Чехова «Юбилей», где я исполнял роль главного бухгалтера банка, другой «Твое личное дело» - здесь играл роль директора завода. Обе роли получились неплохо, о чем говори-ли и преподаватели, и товарищи  по учебе.
Сразу после защиты дипломного проекта я вернулся на работу в Горпроект, но проработал там недолго и перешел на преподавательскую работу в Строительный техникум. Мне дали часы по «Геодезии». Полтора года преподавательской работы в техникуме послужили мне прекрасной практикой работы со студентами. Но знаний мне явно не хватало. Посоветовались с мамой, которая уже жила в Москве, решили, что мне нужно поступать в институт. На  дворе 1957 год, второй год Хру-щевской оттепели. Куда пойти учиться? В Свердловске – Горный институт, Уральский университет, в Москве Геологоразведочный институт и Институт стали и сплавов с геологическим факуль-тетом. Как имеющий диплом с отличием и два года производ-ственного стажа я мог поступать в вузы без экзаменов. Мне хотелось учиться в Свердловске, чтобы быть рядом с семьей, но Люба настаивала (почему?), чтобы я учился в Москве и жил у мамы. В итоге я послал четыре письма в указанные вузы с вопросом, на каких условиях я могу поступить к ним. Ответили мне Московский геологоразведочный институт «присылайте документы и приезжайте сами.  Вы  можете поступить к нам на учебу без всяких экзаменов сразу по прибытии в Москву», а Институт «Стали и сплавов» ответил, что «мне придется сдать один вступительный экзамен», а остальные вузы вообще не ответили.
Каждое лето мы с детьми всей семьей   уезжали в окрестности Тагила, в деревенские села, чтобы поддержать их здоровье. Пару лет мы ездили в село Беляковку, примерно в 40 километрах от Тагила. Потом стали определять детей в пионерлагеря на 1-2 смены. В тот год (1957) мы поехали на лето в Одессу. Купались в Черном море, в лимане Куяльник. Однаж-ды мы с  Любой  поплыли в круиз по черноморскому побережью Крыма и Кавказа. Посетили Ялту, Новороссийск, Сухуми. Тут мы купались в море, а когда вышли к своим вещам, то оказалось, что рядом с нами сидят Рахиль, Иосиф и Самуил! Вот так встреча! Мы провели вместе несколько приятных часов, затем надо было возвращаться на теплоход и отплывать в Батуми. На теплоходе нас ждала телеграмма от тещи: «Срочно! У Аллы «роза» 16. Что делать?»  Мы задумались, что же такое «РОЗА», да и возвращаться нам в Одессу кроме как на том же теплоходе не на чем. Решили дожидаться возвращения. Через три дня были в Одессе и выяснили, что у Аленки РОЭ повышенное. Оказалось обострение аппендицита. Вот так и никаких гвоздей!
Мы благополучно закончили свой отдых в Одессе и приехали в Москву к маме, которая уже получила комнату в двухкомнатной квартире на Ленинском проспекте в Москве. Это нужно было сделать и потому, что у меня лежало письмо с приглашением во МГРИ. Надо было появиться в приемной комиссии и определиться с учебой. Это быд очень серьезный вопрос, так как решал всю мою будущую судьбу. Так оно и оказалось.
В Москве, на завтра  с утра, я с Аллочкой поехали в Геологоразведочный институт. Мы зашли в приемную комиссию, которая заседала в кабинете ректора - профессора Якжина Александра Андреевича, но вместо него прием вел профессор Синягин Григорий Петрович, проректор по учебной работе. Мара Борисовна - секретарь приемной комиссии, увидев мои доку-менты, достала папку с моим письмом и ответом на него и сказала, что я могу пройти в кабинет. Она передала папку Синягину. Помню, что в кабинете были профессора деканы факультетов: Геологоразведочного - Валентин Николаевич Пав-линов, Гидрогеологического - Николай Васильевич Коломенский, Геофизического – Лев Моисеевич Альпин  и Техники разведки – Николай Иванович Куличихин. Все они были известными уче-ными и пользовались доброй славой и уважением в геоло-гической среде.

(АЛЬПИН Лев Моисеевич (1898-1986), российский геофизик, доктор геолого-минералогических наук (1947), один из осново-положников электроразведки в СССР, создатель научной школы)

Синягин, посмотрев мои документы (диплом с отличием техникума, воинский билет, трудовую книжку), спросил деканов:
- Что будем делать?
Потом Синягин, посмотрел на меня и сказал, что на очные отделения вузов принимают  только до 35 лет. Я же ему ответил, что мой день рождения в ноябре, а учебный курс начинается в сентябре, так что до 35 лет остается пару месяцев. Возразить ему было нечего.
После некоторого молчания Валентин Николаевич Павлинов предложил зачислить меня на его факультет. Другие деканы не возражали. Синягин встал из-за стола и, пожав мою руку, сказал, что я принят в институт и к 1 сентября должен прибыть на занятия. Все время пока я был в кабинете ректора,  Аллочка  стояла  и  повторяла:
- Примут папу в институт или нет?
Мара Борисовна ее успокаивала, а когда я ошелом-ленный происшедшим вышел из кабинета и сказал, что принят, радости Аленки не было предела.
Вот так закончилась моя Тагильская эпопея! Ровно восемь лет я прожил в Нижнем Тагиле, который оставил глубо-кий след в моем сердце и привил любовь к Среднему Уралу. До сего времени я храню эту любовь  и при каждом удобном случае стараюсь побывать у детей в Тагиле.
Хорош Урал!

      7. МОЯ СЕМЬЯ
 В первой своей книге “Жизнь, как она есть” я описал  наше знакомство с  Любой и первые три года жизни. Пришла пора рассказать о моей семье. Теперь у  нас было трое детей: Алёнка (Александра), Геннадий (Генка) и Ириша. Пожалуй,  стоит рассказать о самих  детях.  Всех  троих  мы любили одина-ково, но из них Аленка выделялась командноэгоистическим характером. Как она усвоила с малых лет – все для Аленки, так это и жило в ней. Она была требовательна и настаивала, чтобы все, что приобреталось для детей, шло в первую очередь для нее. Нам так и не удалось сбить с нее эту привычку ставить все и вся во главу ее интересов. Может быть, мы с  Любой, вино-ваты в том, что пошли на «поводу» у нее, может быть вся жизнь ее сложилась бы иначе.
Генка был очень  самостоятелен по  своей натуре,  до-мовит, легко шел на компромисс в любой сложной обстановке. Он очень дружил с Иришей, и она отвечала ему тем же. Он заботился о младшей сестренке. Еще в школе, учась в третьем классе, он всегда дожидался  окончания  уроков у Иришки, вст-речал  ее в  вестибюле, одевал в пальто, если был дождь или холодно. Он всегда носил ее портфель. Вместе с ним был и его школьный приятель, так же внимательно относившийся к  Ире. Хотя от школы, в которой они учились, до дома было всего метров 100, они никогда не оставляли Иришу одну. Только дос-тавив ее, домой, они убегали по своим мальчишечьим  делам. Этот паренек очень нравился Иринке, также и ему она. После школы он ушел в армию, а когда демобилизовался, то женился на другой девчонке. Это был сильный удар по Иришкиному самолюбию. Она как-то замкнулась, сидела вечерами одна и если дружила то только с Любой Шевчук - Люба была приемная дочь у Шевчуков, те ее любили и лелеяли. Хотя девица была с норовом. Надо признаться, что Шевчуки, милые и симпатичная пара, не жалели сил и средств, чтобы приручить приемную дочь, но она оставалась капризной и ленивой девочкой.
К нашему счастью Ирочка была очень сильная и волевая девочка, она превозмогала все невзгоды молча, никогда и никому не жалуясь. Если была нужна помощь – рядом всегда Геннадий. И это сохоранилось у нее на всю жизнь!
 
Моя семья: возле меня Антон и Аня, возле Любы Марик и Наташа, за Любой стоит Юля. Стоят – Гена и Таня, Илья, Алла и Борис, Ириша и Игорь

Все пытались как-то  разговорить и  развеселить  Иришу,   
но та оставалась в своем состоянии и большую  часть свобод-ного времени проводила дома. Много читала. Но судьба распо-рядилась по-своему, о чем я поведаю ниже.
 

Алёна, тетя Соня, Люба. Стоят – Ириша и Гена (1965 г.)

Я при каждом удобном случае наезжал в Тагил, занимал-ся с детьми, читал им, рассказывал о своей жизни и работе. Однажды мы сфотографировались всей семьей.
Ириша «тихоня» и очень ласковая. До сих пор она сохра-нила эти свои, сугубо личные, черты характера. Ее все любили и просто не могли не любить! Она не умела ссориться,  и действо-вала, чаще, чем было нужно по обстановке, уговорами. Это наш  семейный «ангел-хранитель».
В раннем детстве она очень любила одеваться в Ген-кину одежку. Ей, как младшень-кой  всегда доставались уже поношенные братом и сестрой брючки, платьица и рубашечки. Она их любила.
Припоминается такой слу-чай. Аленке было лет 14, а Генке и Ирише соответственно 11 и 9. Где-то дети услышали о приеме в детскую музыкальную школу. Люба была на работе, я в Мос-кве. Аленка взяла ребят и поехала в эту школу. Она нашла ее, они вошли в комнату ожидания и тихонечко уселись в уголке. Всех уже прослушали, тогда  и  обнаружилась эта троица. Их спросили  с кем они. Аленка ответила, что они сами приехали. Удивленная администрация прослушала всех троих и опре-делила: Аленка, как самая старшая, будет учиться играть на виолончели, Генка с отличным музыкальным слухом – на скрип-ке, а маленькая Ириша – на фортепиано. Так они и учились несколько лет. Когда Люба пришла с работы, Аленка все рассказала  ей. Та была ошеломлена и в тот же вечер позво-нила мне по «межгороду». Я сказал, что раз дети поступили в музыкальную школу, то пусть учатся, а инструменты мы купим. Скрипку и фортепиано  Люба приобрела в Тагиле, а виолончель я привез из Москвы в мои первые же каникулы. Музыкантами они не стали, но научились  любить и понимать музыку.
Когда дети выросли и создали свои семьи, то у каждого,
оказалось, по два «детеныша» - мои внуки. Их было шестеро, в каждой семье по паре! У Алены с Борисом  Зеленым – Илья и Юля, у Геннадия и Татьяны – Антон и Анна, у Иришки и Игоря – Наташа и Марик.

 

Семья Алёнки – ЗЕЛЕНЫЕ: Алёна, Юля, Илья, Борис

Пришло время и пошли правнуки. Первым родилась Любочка  у Ильи и Ольги, а у Ириши Наташка родила Яшу. Затем у Юленьки с Витей Водяным - Миша, а спустя три года у них же появился Андрюша. Парни замечательные во всех отношениях.  Мишка – хоккеист. Он уже пару лет ходит в секцию юных хоккеистов в Екатеринбурге. Андрей, для своих двух лет может читать, бегает хвостиком за Мишей и все как полагается
братьям.
Илья отслужив в армии поступил учиться в Свердловский стомат. Перед окончанием института  он женился на Оле Жуковой. У них родилась Любушка.

 

                Зеленые - внук Ильюша, Оля  и правнучка Любушка

Дети Геннадия с Таней – Антон и Анна пока не принесли потомства. Антон окончил Московский горный институт  и рабо-тает высококлассным программистом, Анна окончила Свердлов-скую консерваторию по классу композиция и сейчас член Союза композиторов России. Написала несколько концертов, песен.
Растет  молодая поросль. Я счастлив! Сердце мое пере-полняет гордость  за третье поколение моей семьи!
С нами  жила теща Пелагея Григорьевна. Вот на  ее пле-чи и легла забота о детях. Пелагея Григорьевна, деревенская женщина, с большой и любящей душой. Она искренне любила Любу, с которой прожила  всю жизнь. Невысокого росточка, складненькая, ловко орудовала на  кухне, готовя из разных добываемых нами продуктов нехитрую еду. Стирала, приби-ралась в доме. Иногда на нее нападала тоска, тогда она напи-валась до пьяна и ругала Любу. В принципе, она прожила одинокую жизнь, так как после развода с Иваном Родионовичем  Илюничевым так  замуж и не выходила. Кроме Любы у нее был еще и  сын Иван, который жил в Магнитогорске. Изредка он присылал открытки. Была и сестра Соня, с которой она изредка переписывалась, а однажды приехала в Тагил..
 Где-то в конце 60-х годов Пелагея Григорьевна стала  прихварывать, а в середине 70-х скончалась от рака. Дети похо-ронили ее на городском кладбище и установили достойное надгробие. Я прилетал на ее похороны.
Как Любаша оказалась в Москве, я уже писал в первой книге. Теперь в Тагиле жизнь наша шла по накатанному руслу. Мы оба работали, а Люба хорошо подрабатывала, преподавая в кружках Кройки и шитья. Когда  я был на производственной прак-тике Люба смогла поменять нашу «двухкомнатную каркасно-щитовую» квартиру на двухкомнатную квартиру, здесь же на Кушве но в капитальном доме на улице Всеобуча. В доме было центральное отопление, только вода и удобства на улице, хотя в доме была ванная, соответственно раковины и унитаз. Должны были подвести газ и канализацию, проводка по дому была сделана, но при нашей жизни этого не произошло.
Прошло еще два года и она обменяла уже эту квартиру на городскую, на Красном камне (район города). Здесь было все кроме газа. Трамваем можно было добраться до центра города за десяток минут. Но мне в этой квартире пожить не пришлось, так  как я тогда учился в Московском геологоразведочном инс-титуте и жил у мамы, которую полностью реабилитировали и дали 11-ти  метровую комнату в двухкомнатной квартире на Ленинском проспекте в новом десятиэтажном доме. Тогда это была самая дальняя окраина Москвы. Но рядом был Московский Университет (новое здание на Ленинских горах) и это вселяло надежду на скорое обустройство района.
Ириша добрая и отзывчивая по натуре. Однажды у входа в квартиру она увидела маленькую собачонку, которая заис-кивающе смотрела на нее. Ирочка впустила собачку в дом, вы-мыла и обсушила ее, накормила,  дала ей имя Чуня. Собака при-жилась в доме и стала любимицей семьи. Из всех она четко выделяла Иришу. Это была очень неприхотливая и «Интелли-гентная» собачонка. Прожила в  семье лет десять и в 2004 умер-ла, тихо, никого не беспокоя.
Старшая, Аллочка, родилась в Ленинграде на Василь-евском острове в 1946 г. Там был великолепный родильный дом на углу Большого проспекта и 8-й линии. Первые три года после рождения была избалованным ребенком. Мы ее боготворили. Все самое лучшее, что удавалось нам добыть в эти скудные годы шло ей. Потом жаловали ее своим вниманием и курсанты в Новоград-Волынске. С нею любила возиться  Паша, жена Зохи Сухарева, охотно с нею занимались и некоторые мои друзья.
Она выросла, окончила школу и три года пыталась посту
пить в московские вузы. Сначала она подала документы в геологоразведочный институт, но провалилась на математике. Она даже поссорилась с экзаменатором, моим хорошим зна-комым профессором Тумаркиным Генрихом Целестиновичем. Он мне потом жаловался на нее.


Ириша и Люба в Бело-горке

На следующий год она подала докумен-ты в Московский сто-матологический инс-титут и снова неуда-ча. Расстроенная она возвращалась в Та-гил, а с очередным приемом в вузы вновь полная энтузизма приезжала к бабушке в Москву.  Она часто с интересом слушала рассказы бабуш-киных подруг, таких же реабилитированных, как и моя мама. Особенно  часто к маме приходила Анна Петровна, простая добрая женщина, пострадавшая «при  сём». Приходили к бабуш-ке и другие подруги, особенно выделялась среди них Ронская, могучего телосложения женщина очень похожая на артистку театра Моссовета Фаину Раневскую. Тогда вышел фильм «Осто-рожно, бабушка» и она со смехом рассказывала, как в трамвае некий молодой человек уступил ей свое место: - Садитесь, бабушка! При этом она так заливисто смеялась, что звенели рюмки в шкафу. Приходили и другие подруги «по судьбе». Алла всегда прислушивалась к их беседам. Что она вынесла для себя, не знаю. Но  к вступительным экзаменам и на этот раз оказалась не готовой. Опять неудача в том же стомате. После этого она притихла и поступила на работу в Тагиле. К тому времени, когда Иришка окончила школу и решила поступать в медицинское училище, Алена решила поступить вместе с нею. В итоге, они обе закончили стоматологическое отделение учи-лища. К работе приступили сразу после получения дипломов. Надо сказать, что работали они с душой. Иришка работала в детском отделении городской поликлиники и прекрасно справ-лялась со своим капризным контингентом. К этому времени ее избрали членом горкома комсомола, но что она делала, не помню. Аленка же работала в стоматологической поликлинике на Вагонке. К этому времени ее выдали замуж за Бориса Самойловича Зеленого, работавшего инженером на цементном заводе. На свадьбу старшей внучки приезжала из Москвы мама  и прожила в Тагиле некоторое время. Через пару лет Зеленым выделили трехкомнатную квартиру тоже на Вагонке. Затем Алена родила Илюшу,  а через пару лет – Юленьку.
Ко времени первых родов Алёны я выполнял хоздого-ворные полевые работы на Кольском полуострове на железо-рудном месторождении Ковдор. Я несколько раз звонил оттуда в Тагил и интересовался здоровьем Аленки. Однажды  мне сказа-ли, что Алёнка родила сына, а вот как назвать его не знают, всё думают. Я ответил, что хороших имен много в том числе Женя или Яша. На другом конце провода обрадовались: Илюша! Вот так у меня появился первый внук. Сначала Зеленые жили друж-но, но когда ребята подросли и поступили в Свердловские вузы, между Алёной и Борисом пробежала черная кошка. Результат – скандальный развод. 
Деталей не знаю, просто не интересуюсь и не имею желания копаться в грязном белье, но  я посылал деньги на покупку квартиры для Бориса. Несколько лет я продолжал под-держивать с ним уважительные отношения. Однако когда он в гневе «набросился» на Алену, я всякие контакты с ним прек-ратил.
Илюша учился в  Свердловском медицинском  интитуте  на стоматологическом отделении. Когда я бывал  по своим гео-логическим делам в Свердловске,  мы иногда  виделись. Однаж-ды я затащил его в Театр музыкальной комедии, где шла чудесная «оперетта»  на тему уральской горнозаводской исто-рии. После третьего курса его призвали в Армию. Он находился в учебном подразделении на базе Чебаркуль, под Челябинском. Я дважды приезжал к нему. 
Служил Илья в группе Советских войск в Германии. После демобилизации это был уже другой Илья! Не буду вда-ваться в подробности, но дедовщина сделала свое грязное дело. Он продолжил учебу в том же вузе. На пятом курсе он женился на студентке того же вуза Ольге. Я приехал в Тагил и в Свердловск на их свадьбу. Ольга, тоненькая, стройная, на год старше Ильи, с доброжелательной улыбкой на лице. Оля очень любила Илью, хотя временами он доставлял ей неприятности.   К окончанию ими  вуза прошла «перестройка».  Я был Генераль-ным директором солидной инвалидной фирмы и рекомендовал Илье заняться бизнесом. Он прислушался  к моему совету и несколько лет проработал директором Свердловского  отделе-ния  моей фирмы. Ему удалось купить автомашину, с помощью  Алены и моей ему купили две комнаты в трехкомнатной квартире. Илья обставил ее с хорошим вкусом. Через три года у него родилась дочь Любушка, которую он буквально не спускал с рук. Но, деньги есть деньги. С ними надо обращаться акку-ратно. В результате, через пару лет, он был вынужден срочно репатриироваться в Израиль, спасаясь от своих кредиторов. Там он живет и сейчас. Он работает по специальности, много учится, основательно осваивая свою профессию врача орто-педа. Молодчина! Надеюсь, что счастье  не оставит его.
Через два года  после переезда  в  Израиль к Илье при-ехал отец. Борис тоже репатриировался в Израиль  на посто-янное место жительства (ПМЖ). Я искренне радовался его при-езду, так  как ожидал от него помощи в уходе за Любушкой. Однако почти сходу он начал придираться  к Ольге, всячески ссорить Илью с Олей. Возможно, что для этого были какие-то причины. Не знаю,  не интересовался. 
Со слов Ольги она не вытерпела такого отношения к себе и потребовала, чтобы он съехал на отдельную квартиру. Но камень был брошен и Илья продолжал ссориться с Ольгой. Итог – развод.
Не буду останавливаться на деталях их жизни, важно то, что у меня растет правнучка Любушка. К ее воспитанию при-ложила руку Надежда Сергеевна, мама Ольги, которую та вызвала к себе в помощь. Ольга работает по специальности, завоевала авторитет в Клинике, купила автомашину, без кото-рой в Израиле не проживешь, компьютер, много учится, часто звонит  нам. Изредка они вместе с Ильей, а иногда и всей семь-ей, приезжают в Хайфу проведать нас. Ольга очень внима-тельно относится ко мне и постоянно интересуется моим здо-ровьем. Несколько раз предлагала мне лечь на обследование в ее клинику, но оторваться от дома я не смог. Я сердечно благодарен ей за заботу о моем здоровье.
               
Ольга с Любушкой

В  том  же Сверд-ловском  Стомате  стала учиться  и Юля. Алена с Борисом сняла им комна-ту, так как не хотели, чтобы дети жили в обще-житии. Илья и Юля жили дружно. Юлька хозяйствовала, а Илья блаженствовал.  Однако эта тишина  была  нарушена рядовым случаем – Юля встретила и полюбила Витю Водяного, а затнм вышла за него замуж.
Илья обиделся на то, что комната отошла к Юле и перешел в общежитие, где скоро он стал во главе совета обще-жития и вообще «хозяином». Его знали и уважали все жители общежития. Когда он женился на Ольге ему разрешили еще два

Юлины детки – мои правнуки Миша и Андрей  и сама Юля

года проживать в общежитии. А Виктор, спустя пару лет, купил однокомнатную квартиру. Ко времени рождения Миши ее перестроили в двухкомнатную, выделив для малыша крохотную комнатушку. Шло время и сейчас у них превосходная четырех-комнатная квартира. У Виктора очень престижная работа в банке. Они устроены!
Года через два после окончания медицинского училища и  женитьбы Алёнки Иришка вышла замуж за Игоря Нижника  (его мама Вера Ивановна Хоревич была моим классным руко-водителем в техникуме). Случилось так, что Люба и Вера Ива-новна оказались в одном вагоне трамвая. Вера Ивановна пожаловалась Любе на то, что ее сын Игорь все время проводит дома и никуда не ходит. Люба, со своей стороны, рассказала про Иринку, которая также сидит все вечера дома. Договорились познакомить их. Вот так возник этот союз. Игорь заядлый путешественник. Купил мотоцикл «Урал» с коляской и на нем, вместе с Ирой, и друзьями объехал всю страну: от Тагила до Хабаровска и от Тагила до Бреста. Несколько раз на байдарках сплавлялись по разным рекам. У них родилась Наташа, а когда она немного подросла, они стали брать ее с собой, а еще через три года родился Марк.
Игорь высокопрофессиональный специалист по при-борам и компьтерной технике. Да и друзья ему под стать.

   
   
  На реке Чусовая: Наташа, Яшенька и Чуня

Когда Марику было 3 года, в детском садике его толк-нули, он упал и ударился головкой о пол. Из садика его забрали, но он остался инвалидом. Ириша  буквально выходила его. Полезную и очень важную консультацию постоянно оказывала ей сестра моей мамы, тетя Рахиль, видный профессор невропа-толог. Много внимания ему уделяла и Наташа. Он ее слушался беспрекословно,а она была рада пово-зиться с братиком.
Он с трудом окончил школу. Используя его любовь  к   точной механике, его мастерское владение компьютерной техникой, Ира заста-вила его закончить техническое училище. Сейчас это вполне благополучный юноша. Он работает вместе с отцом. Недавно он женился. Счастья ему!
С Наташкой было труднее. Очень своевольная, гордая, не по годам стремящаяся к самостоятельности  и в тоже время очень ласковая она вышла замуж за одноклассника Олега, который после армии служил в милиции. Не знаю деталей, но через пару лет, уже родив Яшеньку, они развелись. А сейчас в 2008 году Наташа родила дочь Дашеньку. Вот молодец!
У меня дивный правнук. На Наташу   накатило желание «учиться и прилежно учиться». Она закончила учительский пединститут и работает воспитателем трудных детей. Сейчас учится дальше, но уже заочно в Екатеринбурге. Учится вполне успешно и можно только радоваться за нее.
Правнук   Яша

Однако,  с  Мариком  нужно было находиться  все время. Ира    оставила работу  в поликлинике и   устроилась в  дет-ский садик Мари-ка, чтобы он был  у  нее  на глазах.  Но перестройка   «нагадила» и тут, много садиков закрыли.  Пострадала и  Ириша. Пришлось уволиться из садика.С детства у Ирочки был развит вкус художественному творчеству. Она рисует и вырезает по дереву пейзажи и очень даже неплохо. Сейчас она много времени уделяет дому в деревне (пос. Белогорка), занимается овощеводством и цветоводством. Достигла  (по уральским меркам) немалых успехов. Игорь и Марик помогают ей во всем.
Я рад, что у них сложилась прочная многолетняя дружба с производственными друзьями Игоря. Все они в трудную мину-ту помогают друг другу. Некоторые из них тоже «освоили»  Белогорку, выстроили себе дома и даже длительное время живут илменно в ней лишь ненадолго наезжая в Тагил. Я знаком с ними и радуюсь каждому их успеху – добрые люди, как не радоваться за них!
С внуками Аней и Анто- оном Красильщиковыми

Лишь только после того как Иришка вышла за-муж, Геннадий позво-лил себе жениться. Он окончил Тагильский строительный техни-кум, где еще помнили меня. Но теперь дирек-тором техникума был уже старый мой друг Шаров. Когда пришло  время Геннадию идти в армию, я приехал в Тагил, чтобы проводить сына. Службу он проходил в строительных войсках в городе Карталы. Однажды  я выбрал время и приехал к нему. Мы неплохо прове-ли пару дней. Я воочию убедился как он живет и служит, поз-накомился и с его друзьми – дивной парой Олей и Олегом, хотя через насколько лет они расстались.

Гена на военной службе в Карталах

После демобилизации на танцах  он   познакомился с миловидной Татьяной и предложил  ей выйти за него замуж. Татьяна долго не раздумывала, согласилась.
Обе  молодые  семьи  (Игорь с  Ирой  и Гена с Татья-ной)  стали  жить в одной кварти-ре на Красном камне. Это было неудобно. Тесно. Татьяне нужно было  систематически заниматься на пианино, ведь она преподава-ла   в музыкальном  училище. Это  не  никак вписывалось в семей-ную жизнь молодого коллектива.
Долго так продолжаться не могло. Люба пошла на прием к Росселю, тогдашнему управляющему трестом “Тагилстрой”, где работал диспетчером Генка. Им дали две комнаты в трехкомнатной квартире на ул. Фрунзе (Выйский район). Третью комнату занимали молодые музыканты, у которых был великолепный дог по кличке Орфей. Через год их соседи уехали из Тагила, и вся квартира перешла к Геннадию. А у них уже подрастал Антошка и младше его на два года Анюта. Теперь, когда у Иры и Гены были свои квартиры, жизнь всех детей пошла по нормальному семейному руслу. Но Геннадий очень любил собак.  Когда соседи уехали, он скучал по Орфею. Однажды Люба принесла ему крохотного щенка дога, которого  он также назвал Орфей. Собака выросла и превра-тилась в замечательного и очень красивого пса. Он очень пре-данно относился ко всем членам семьи, но из всех выделял Геннадия - хозяина! Анюта много играла  на фортепиано, так как училась в музыкальной школе. Орфей приходил в комнату, забирался на лежак и внимательно слушал ее игру, иногда тихонько подвывая. Орфей  прожил почти 15 лет, 2005 году его «похоронили».

 

Гена в Белогорке, лето 2009 г.

Красильщикова Анна Геннадьевна [22.03.1978]
Выпускница кафедры композиции Ураль-ской государственной консерватории им. М. П. Мусоргского (2002 г., класс А. Н. Нименского). За годы учебы ею написан ряд музыкальных произведений, в числе которых Фортепианный квинтет (в 4-х частях), «Осенние листья» для смешан-ного хора без сопровождения (ст. А.Блока), Концерт для фортепиано с оркестром (в 3-х частях). За последнее произведение она была удостоена Первой премии в номинации «Композиция» на Девятом Международном молодежном фестивале-конкурсе (Болгария, сентябрь 2004 г.). После окончания консер-ватории А. Красильщикова ведет педагогическую работу в Детской школе искусств № 1. Для детского музыкального коллектива этой школы она написала музыкальную сказку «Людвиг, Тута и другие», постановка которой была отмечена Дипломом лауреата на Областном конкурсе детских театральных коллективов «Надежда Урала» (март 2004 г.). В 2005 году к 100-летию Д.Д.Шостаковича А. Красильщиковой написано сочинение «DSCH» для камерного ансам-бля. В сентябре 2006 г. А. Красильщикова завоевала Диплом на Меж-дународном конкурсе композиторов на лучшее симфоническое произ-ведение для детей «Петя и Волк – 2006», и объявленном Сверд-ловской государственной филармонией, за произведение «Нехитрая история о маленьком Людвиге».
Надо отдать должное Любе. Чтобы не мешать молодым она добилась квартиры и для себя в доме через дорогу от Ирочки. Это были 60-е годы, когда я жил в Москве и учился в геологоразведочном институте, о котором рассказ впереди. Дети на каждые каникулы приезжали в Москву к  «бабе Симе», кото-рая их баловала, а я каждое каникулярное время проводил в Тагиле. Так бы оно и шло, если бы  осенью 1960 года я не полу-чил письма из Тагила от Ады Клаузер , которая работала швеей вместе с  Любой в ателье на остановке трамвая «Коксохим-завод». Начальником ателье был фронтовик Герой Советского союза, инвалид ВОВ Сулимов. Я был с ним знаком, так  как во время моих приездов в Тагил заходил за   Любой на работу, что-бы нам вместе идти домой. Ада писала, что все ателье воз-мущено связью Любы  с начальником. Они почти не скрывают своих отношений и т.д. Пусть я и сам был не безгрешен, но это письмо резануло меня прямо в сердце. Ведь, чего скрывать, я Любу продолжал любить даже в нашей разлуке. Все годы нашей совместной жизни, я ее ревновал, ревновал «по страшному». Хотя никогда даже намеком не высказывался на эту тему. Считал это унизительным и для себя и для Любы. Мама моя тоже возмутилась, прочитав письмо Ады, а когда я сказал  ей, что буду требовать развода, она меня поддержала. Я позвонил Любе и сказал, что буду просить у нее развод, что  я послал раз-водное заявление в Тагильский горсуд. Люба удивительно спо-койно отнеслась к моим словам,  но на следующий день позво-нила мне по межгороду и спросила:
- Могу ли я считать себя свободной.
- Да.
Мой ответ она дала прослушать Аллочке.  Видимо, это
она продумала заранее.
Нас развели…
Что я пережил после развода, за  эти  несколько лет не может знать никто. Я словно взбесился и на всех женщин смот-рел волком, всячески их унижал. Я часто вступал в близкие отношения со многими  женщинами, пытаясь утопить в этом свою беду. Безуспешно, Люба стояла перед моими глазами такая, какой я увидел ее еще тогда в далекие военные годы. Её глаза я видел в глазах всех женщин, обнимавших меня. Кошмар!        Однако, время успешно лечит всё. Вылечило и это, сняло боль. По  мере своих возможностей я стараюсь хоть раз в год при-летать в Нижний Тагил, чтобы увидеть своих детей, поинте-ресоваться их успехами в жизни. Повидать внуков и правнуков, порадоваться общению  с ними. Ведь это моя косточка, моя час-тичка и мне очень хочется, чтобы жизнь их протекала спокойно, а главное – достойно. Быть честными в большом и малом, быть добрыми к обездоленным и ущербным людям – ну кто еще этому научит их. Это мой долг. Надеюсь мне удалось привить эти качества не только детям, но и внукам, а может быть и правнукам.
По складу своего характера Люба была  добрым чело-веком. Видимо, не счесть тех, кому она помогала добрым ли словом, или сочувствием в трудные моменты их жизни, а иногда и материально.
Вот почему наши дети выросли непохожими на других – они всегда готовы откликнуться на чужую боль, помогут, поде-лятся, чем смогут. Да  и друзья им подстать, такие же внима-тельные к чужому горю. Хоть этим я безмерно счастлив!
Окончательно расставшись с Тагилом, я переехал   в Москву  и жил у мамы. Это следующая глава моей жизни.

Примечание:

В описании Тагильской жизни я воспользовался литературными источниками из Интернета, а так же посвященной 275-летию Нижнего Тагила книгой «НИЖНИЙ ТАГИЛ» (1997 г), фотографиями из нее.


















 Жизньчетвертая: ВСЁ ПЕРЕКАТЫ…


Мне очень просто жить на белом свете:
Я никому не должен ничего!
И потому, как добрый человече,
Благодарю я  Бога своего.

За все дела, которые доверил
Мне самому проделать на земле,
Он непременно знал и твердо верил
Что буду благодарен я судьбе.

Меня он охранял в войне с фашизмом,
Меня сберег от уз НКВД,
И если честно говорить, то трижды
Я благодарен, должен быть  судьбе 
      
Совсем не грех мне это повторять,
Я без него не смог бы устоять!
1 июля 2003 г.
   Москва

Я живу очень много лет.
Повидал в своей жизни немало
И холодный Якутский рассвет,
Джезказганского утра начало.

Повидал на своем веку
И хороших людей и мерзавцев -
Видно все это мне помогло
Устоять, на плаву удержаться.

Годы шли, как бежит трамвай,
И неспешно, и очень быстро.
По столице из края в край,
По стране до восточной границы.

Чтоб такое могло приключиться,
Мне геологом надо родиться.




   

              О  ДАВНЕМ

Зажгите, пожалуйста, свечи на счастье,
Мы по нашей Земле исходили немало дорог,
И поэтому нам не нужны ни советы, ни ваше участье -
Мы и сами сумеем найти свой домашний порог.

Вы не думайте, будто мы не умеем работать и      злиться.         
Огрубели в дороге наши вечно больные сердца -
Оттого, что не шлют свои письма нам из столицы
Наши жены и дети. Мы маршрут свой пройдем до конца.

Мы геологи, наша забота о том чтоб заполнены были
Богатствами недр нашей большой страны  закрома.
Ведь не даром мы столько  путей по земле и тайге   
                исходили
И отчаянно смелыми, и оптимистами были всегда.

Так не гнитесь деревья под снегом или дождями,
Так не путайся зверь поперек наших маршрутов-дорог.
Мы всегда расставались со всеми своими друзьями,
      Чтобы встретиться вновь, возвратясь на  домашний
порог.

  Так зажгите, пожалуйста, свечи на счастье…

28 ноября 2003 г.

* * *








   1.  МГРИ
 
Московский геологоразведочный институт им. Серго Орджоникидзе смело можно назвать уникальным учебным заве-дением страны. Единственный специализированный вуз, готовивший геологов всех профилей и специальностей!

Московский геологоразведочный институт им. Серго Орджоникидзе (МГРИ), ведущий инженерно-геоло-гический вуз СССР. Основан в 1930 на базе геолого-разведочного факультета Московской горной академии и почвенно-геологического отделения физико-математичес-кого факультета МГУ. В 1932 году институту присвоено имя Серго Орджоникидзе. В 1936 в МГРИ переведён геологораз-ведочный факультет Московского института цветных металлов и золота. Развитие научных школ в институте связано  с деятельностью таких учёных, как А. П. Павлов, В. И. Вернадский,  И. М. Губкин, В. А. Обручев, А. Д. Архан-гельский, Е. В. Милановский,   Г. Ф. Мирчинк, Н. М. Федоров-ский, А. Е. Ферсман, Н. С. Шатский, Ф. П. Саваренский, А. Г. Бетехтин, В. И. Смирнов, В. В. Меннер, Г. Н. Каменский, В. А. Приклонский, М. В. Муратов, В. В. Белоусов, М. И. Агошков. В составе института (1973): факультеты — геологоразведоч-ный, геофизический, гидрогеологический, техники разведки   и разработки месторождений; вечернее и подготовительное отделения, учебные полигоны, аспирантура, 30 кафедр, 3 отраслевые лаборатории, минералогический и геологический  музеи; в библиотеке 300 тыс. тт. В 1972/73 учебном году в институте обучалось 3,2 тыс. студентов, работало около 300 преподавателей, в том числе 2 члена-корреспондента АН СССР, 48 профессоров и докторов наук, около 150 доцентов и кандидатов наук. Институту предоставлено право при-нимать  к защите докторские и кандидатские диссертации. Издаётся журнал «Геология  и разведка» (серия «Известия высших учебных заведений», с 1958). За годы существования институт подготовил свыше 11 тыс. специалистов. Награждён орденом Трудового Красного Знамени (1969).
                И. Ф. Григорьев (проректор по науке),          Интернет

МГРИ  размещался на Манежной площади (ул. Моховая, д. 6) в самом центре Москвы. У  МГРИ  было три корпуса. Первый (главный) располагался между журналистским факуль-тетом МГУ  и посольством США. Это было здание, которое до 1932 года входило в комплекс МГУ и построенное в том же классическом стиле.


Здание МГРИ на Манежной площади

     Войдя в главный корпус МГРИ, вы оказывались в обширном вестибюле, где прямо против входной двери   на постаменте был установлен бюст Серго Орджоникидзе. По обе стороны бюста шли вверх две небольшие лестницы, выво-дившие на площадку «капитанский мостик». Еще три ступеньки вверх и вы оказываетесь в бельэтаже. Напротив лестницы была довольно просторная аудитория, кажется №12, где летом засе-дала Приемная комиссия.  Были еще две лесенки вниз, из кото-рых одна вела в гардероб, а другая в столовую. Между ними был небольшой коридорчик, из которого одна дверь вела в туалет, а другая в лабораторию Вани и Люси Пальмовых, на противоположной стене тоже было помещение занятое всяким хозяйственным хламом, которое через пару лет стало моей фотокинолабораторией.
В вестибюле слева помещалась дверь в обширное помещение минералогического музея, эдакого чуда из мира минералов, уступающего по полноте собрания,  разве что Мине-ралогическому музею им. А.Е. Ферсмана и  музею Землеведе-ния МГУ на Ленинских горах.  Справа такая же дверь, но уже в Геологический (Геолого-палеонтологический) музей имени Архангельского. В этом музее слева разместилась кафедра Общей геологии, а справа - кафедра Палеонтологии.  Над кафедрой Палеонтологии был мемориальный музей О. Ковалев-ского,  известного  исследователя Средней и Центральной Азии.
     Из коридора бельэтажа справа и слева широкие мра-морные лестницы вели в верхние этажи, при этом на 2 этаже помещалась знаменитая «двадцатка», где студенческие  скамьи располагались широким амфитеатром от окна до противопо-ложной стены с небольшим выходом   из аудитории вдоль этой стены. Это была «парадная  аудитория» института. Сверху над классной доской во  всю переднюю стену аудитории висел громадный геологический разрез Европейскй части СССР, а на боковой стене, тоже огромная (в полстены) Геологическая карта СССР.  Поднимаясь по левой лестнице вверх, вы пройдете в библиотеку, насчитывающую огромное количество  книг, не только нашего времени, но и фолианты дореволюционных изда-ний по различным естественно-научным отраслям знаний. Были  и книги современных авторов и художественная литература. Перед библиотекой был  вход в кабинет ректора института и его «секретарская». Рядом сравнительно узкая учебная аудитория Кафедры Геологии («вотчина» А.А. Рыжовой), а выше, на 3 этаже, были партком, бухгалтерия, диспетчерская, спецчасть со своей аудиторией. По коридору вправо был деканат Геолого-разведочного факультета, где постоянно присутствовали:  заместитель Декана Алексей Григорьевич Конский, очень   интересный человек. Высокий, хотя   и горбатился, с полным и немного одутловатым добрым лицом он знал на память имя, год учебы и группу каждого студента за многие годы! Уникальная память. Секретарь факультета, Хая Наумовна,  милая невысо-кая женщина очень тепло относилась к студентам. Редко кто не называл ее «мама-Хая», а так же  заместитель декана по практикам.
 За деканатом помещался Комитет комсомола, в котором бурно кипела студенческая жизнь, особенно когда его стала возглавлять Юлия Донцова. Невысокого роста с милым улыб-чивым лицом, умеющая слушать и грамотно решать все студен-ческие проблемы – она была любимицей студентов. Затем были аудитория  и сектор Научно-исследовательских работ (НИС).
На втором этаже этого крыла корпуса были кафедры - «Петрографии» (Зав. кафедрой проф. Ирина Федоровна Тру-сова), «Поисков  и разведки» (Зав. кафедрой проф. Владимир Васильевич Аристов, которого в период «внедрения» цветме-товцев сменил проф. Алексей Борисович Каждан), «Литологии» (Зав кафедрой проф. Михаил Сергеевич Швецов), кабинет «Методики поисков и разведки» - «хозяйство» доц. Дины Самой-ловны Крейтер. Возможно, я кое-что пропустил.  Не мудрено, ведь годы идут и из памяти выветриваются отдельные несу-щественные для данного рассказа детали.
Если подниматься по правой лестнице, то на третьем этаже размешались кафедры «Истории КПСС», где был знаменитый на весь институт доцент Василий Васильевич Антонов, «Геохимии», «Полезных ископаемых» (Зав. кафедрой проф. Евгений Евгеньевич Захаров) и «Минералогии»  (Зав. Кафедрой проф.  Павел Васильевич Калинин). У каждой кафедры были свои специализированные аудитории.
В мое время среди преподавателей были ученые с мировым именем, такие как: А.И. Кравцов, Е.Е. Захаров, В.М. Муратов,  Е.В. Шанцер, Б.И. Воздвиженский, А.С. Волков, Е.Е. Флинт, В.Н. Павлинов, Н.И. Николаев, Коломенский, И.Ф. Трусова, М.С. Швецов, Л.А. Лучшева, И.С. Комаров и многие другие, которые успешно воспитывали великое геологическое племя.
Второй корпус был расположен во дворе за главным корпусом, в нем размещался Гидрогеологический факультет (де-кан проф. Н.В. Коломенский), военная кафедра и кафедра геодезии  (зав. кафедрой проф. Трофимов А.А.), кафедра Химии (зав. кафедрой профессор Фатеев) и др. Там же была и  типо-графия института, печатавшая ежемесячный «Вестник Вузов. Геологическая серия», многие курсовые разработки, рефераты диссертаций и даже учебники. Заведовала типографией милая, немного полноватая женщина Нина Васильевна Сыньчугова.
Наконец, третий корпус, который находился в самом  конце двора. В нем были: Геофизический факультет (декан проф. Л.М. Альпин), факультет Техники разведки и разработки (декан проф. Н.И. Куличихин), кафедра Физвоспитания  со спор-тивным залом (зав. кафедрой Богдасаров), кафедра Экономики (зав. кафедрой акад. М.И. Агошков). Во дворе был склад инсти-тута и переплетная мастерская, в которой усердно и весело тру-дился симпатичный носатый улыбчивый Бройдо.
Между вторым и третьим корпусами был небольшой двухэтажный «ректорский домик» на 4 квартиры, в котором в свое время  жили Д.И. Менделеев и другие корифеи МГУ.  Сей-час в нем располагалась редакция журнала «Геология и раз-ведка». Недавно этот исторический домик снесен.
Кроме  этого, было еще одно помещение в Голутвинском переулке, в бывшей церкви, которое целиком занимала кафедра Разведочного бурения во главе  с профессорами Борисом Ива-новичем Воздвиженским и Архипом Спиридоновичем Волковым.
В каждом из корпусов имелась большая (поточная) аудитория, где места студентов располагались амфитеатром.
У   МГРИ  были   два   великолепных  учебных  полигона.
Один находился в 8 километрах от Загорска, а другой в Крыму (Бахчисарайский район).
После того, как студенты некоторых вузов выступили с протестом против введения советских войск в Чехословакию и Венгрию, правительство, возглавляемое Н. Хрущевым, приняло решение – разбавить студенческую среду производственниками. Постановили, что наряду с выпускниками средних школ в вузы будут приниматься и лица, имеющие трудовой стаж не менее двух лет. Особое предпочтение будет отдаваться  бывшим участникам Великой Отечественной войны. Учредили льготную норму: участники войны, окончившие техникумы и училища и отработавшие не менее двух лет по полученной специальности, принимались в первоочередном порядке. Кроме того, для окон-чивших «с отличием» средние технические заведения прием  в ВУЗ`ы  велся без вступительных экзаменов. Я бесспорно прохо-дил по всем этим параметрам. Поэтому собеседование в приемной комиссии было пустой формальностью.
1 сентября 1957 года я, студент 1 курса Геологоразве-дочного факультета МГРИ, открыл двери вуза, в котором проу-чился, а потом  и работал до 1972 года, то есть 15 лет. Многим можно поделиться, но я буду рассказывать лишь о самом существенном для меня.
В первый же день учебы меня назначили старостой группы РМРЭ-57-1 («Разведка месторождений редких и радио-активных элементов»). По этой специальности срок обучения был 5 лет и 6 месяцев. Кроме того, на факультете были группы РМ («Разведка рудных месторождений») и  ПС («Поиски и съемка месторождений полезных ископаемых») с 5-летним сроком обучения. В нашей группе было 32 человека, в том числе были двое вьетнамцев Шан и Минь, впоследствии Министр геологии Вьетнама,  (их мы называли Сашка и Мишка), их пере-вели в группу РМ после первого семестра, но дружба с ними осталась до конца учебы. Был и венгр Золтан Балла, с которым практически дружили все. Во время ввода Советских войск в Венгрию он, как комсомолец, занимал просоветскую позицию. На 4 курсе он женился на девчонке с именем Дуня (помните: «Пустите Дуньку в Европу»), которая и внешним обликом и манерами соответствовала этому имени. Года через два после жизни в Будапеште, она разговаривала только с заграничным акцентом. Однако, они прижились и родили детей. Золтан по окончании института работал в Советско-Венгерской экспе-диции, изучавшей геологию Монголии. Золтан особенно близок был с  Борей Вяткиным и Володей Утенковым. В группе  были фронтовики - я и Леня Шпилюк (тоже 1922 года рождения), были выпускники киевского геологического техникума: Сухина, Карта-вых, Шпилюк, Могилевец, Савельев, Клецкин, Лалетин, Польс-кой и Куницкий. У Сухины и Польского, жены учились в пара-лельных группах РМ и ПС. Были и чистые производственники: Никифоров, Бородин, Сотников. Из национальных кадров СССР  в группе были Боконбаев (Бачок) из Казахстана, впоследствии  академик Казахской АН, и  Шин (кореец). Остальные ребята десятиклассники, поступили в вуз на общих основаниях. Таким образом, на деле  осуществлялось  Постановление  ЦК  о  прив-лечении на учебу производственного контингента.
 

Выпускная фотография нашей группы РМРЭ-57-1. Справа-нале-во: 1 ряд – З. Балла, И. Могилевец, Я, Н. Никифоров, В. Картавых, В. Петров, Б. Вяткин, Э. Степнов. 2 ряд – Н. Бородин, А. Клёцкин, В. Сотников, Ю. Савельев, Л. Шпилюк, В. Утенков, Г. Иевлев, А. Сухина. 3 ряд – Д. Фролов, В. Шин, В. Казанцев, А. Лаврентьев, Ю. Абрамов, Чупров, В. Андронов. 4. ряд – А. Куницкий, Степанов, Ф. Польской, Лалетин, Д. Селезнев, Б. Боконбаев.     – Москва, 1962 г.

Почти сразу я сдружился с Борисом Вяткиным, прие-хавшим на учебу в Москву из Магаданского края. Среднего рос-та, с веселым чубчиком над глазами, прекрасное открытое лицо и глаза с любопытством взирающие на прелести огромной сто-лицы. Я несколько раз побывал у него дома, познакомился с родителями. Его отец Виктор Семенович по призыву комсомола одним из первых приехал на Колыму еще в 1932 году. Оста-новился на прииске Оротукан, где создавались механические мастерские. Его жена Сарра Михайловна приехала по призыву Хетагуровой: «Ехать на Дальний Восток,  чтобы  помогать муж-чинам  осваивать богатства сибирских недр». Здесь они позна-комились и поженились. В 1989 году  Виктор Семенович написал документальную повесть «Человек рождается дважды»,  в кото-рой описал жизнь и быт первопроходцев «Колымского края». Очень интересная книга. Сейчас она библиографическая  ред-кость. Один экземпляр с дарственной надписью получил и я, но, к сожалению, книга где-то затерялась.
В нашей группе мне нравился Алексей Куницкий, прек-расно певший под гитару. Я сдружился с обоими вьетнамцами, хотя правильнее было бы сказать вообще со всеми остальными ребятами. Были у меня товарищи в параллельных группах нашего и старших курсов, появились они и среди аспирантов. Это Евгений Александрович  Козловский, будущий Министр гео-логии, Гавриил Камарницкий в дальнейшем Главный геолог экспедиции, Женя Ильменев, Иван Пальмов, Гена Пилипенко и многие  другие.
Должен сказать о том, что у меня как-то сразу уста-новились товарищеские отношения с параллельными группами нашего курса. Особенно я выделял из них Наташу (Натэллу) Карих – жену моего однокашника Андрея Сухину. Они оба окон-чили Киевский геологический техникум  и распределились в одну геологоразведочную партию. Наташе было «обидно», что из всех сотрудников партии только Андрей к ней безразличен. Вот она и решила его влюбить в себя. Добилась. Поженились. Родили сына, а через три года поступили в МГРИ, но только в разные группы.
Наташа была хороша собой – большие русые косы коро-ной украшали ее миловидное личико. Среднего росточка, очень общительная, она быстро завоевала авторитет среди сокурс-ников. После третьего и четвертого курсов она проходила произ-водственные практики у одного из лучших «съемщиков» МГРИ – старшего научного сотрудника кафедры минералогии, доктора геолого-минералогических наук Бориса Михайловича Роненсона (брата артиста Ронинсона). Школу она получила отличную. После защиты дипломного проекта она еще полгода поработала в партии Роненсона, а после защиты дипломного проекта мужем Андреем Сухиной, оба распределились в геологоразведочную экспедицию  в Нвосибирске. Главным геологом в этой экспе-диции был Гавриил Комарницкий, кандидат наук, наш выпускник и мой товарищ. Как- то он пригласил меня попробовать фотодо-кументацию на их месторождениях в Горной Шории. Я согла-сился и по пути на Алдан, на пару недель заехал в Новосибирск. Гавриил дал мне адрес Андрея и Наташи. Им выделили квар-тиру в Новосибирском Академгородке. Выбрав время, я заехал к ним. Андрей был в поле, а Наташа находилась на седьмом месяце беременности и работала в камералке. Через пару недель, выполнив «пробные съемки» в рудниках экспедиции, я вернулся в Новосибирск, но  к Наташе заехать не успел – само-лет на Якутск не ждал!
В верховьях  Оби было обнаружено интересное рудопро-явление. Проверить его собрались Гавриил Комарницкий, глав-ный геофизик экспедиции, главный геохимик, а как вспомога-тельного геолога взяли Наташу. Поплыли  вверх по Оби на катере. Сделав работу и обследовав участок, возвращались домой. Подъехали к Новосибирской ГЭС уже в сумерки и решили переночевать на верхнем бьефе. Привязали катер к дереву, стоящему на берегу, поужинали и легли спать. Надо было случиться такой беде. Ночью катер непостижимым обра-зом отвязался и поплыл. С берега кто-то видел, как на катере метались люди, но катер  сбросило по водосливу, все они погиб-ли.  Наташу нашли только через месяц и опознали по роскошной косе, которая сохранилась на черепе. Вот такое страшное нес-частье. Узнал я об этом уже в институте по возвращении с Алдана.

Вечная им память, первопроходцам земли Сибирской!

Заодно хочу рассказать и еще одну печальную историю. В той же группе, где училась Наташа, была очень милая и веселая девочка Валя. Я в профкоме был  в составе культурно-массовой комиссии и занимался самодеятельностью. Валя охотно принимала участие в хоре – у нее были хороший голос и слух. В конце второго семестра первого курса Валя заболела. Мы бегали ее навещать, она же смеялась и обещала скоро вернуться в институт. В начале третьего курса Валя появилась в институте. Но куда делась ее миловидность: черные круги под глазами, в лице ни кровинки, тонкие бескровные губы. Через пару недель она опять исчезла, а через месяц  умерла от белокровия. Всем ее было очень жалко. Я написал трога-тельный некролог, а редактор институтской газеты «Разведчик недр» Ефим Зиньковский поместил его в газете.
Наша группа училась дружно, никакого противостояния между производственниками и школьниками   не возникало. Ско-рее всего, наоборот, на первых двух-трех курсах, пока шли общевузовские дисциплины: физика, математика, иностранные языки и др. они помогали нам. Когда же пришла пора геологи-ческих дисциплин, тут уже мы помогали им. Так и учились, дружили, поддерживали друг друга. Вообще в МГРИ группа РМРЭ-57-1 заслужила добрую славу и у преподавателей и лаборантского состава и оставила по себе добрую память.
Преподаватели были разные. Практические занятия по высшей математике вел Резниковский, высокий, сутулый, неоп-рятный, вечно взлохмаченный человечище. Казалось, что он все время находится в прострации. После того, как он писал очередную формулу на доске, он вытирал вымазанные мелом пальцы о пиджак! Иногда с кончика его носа падала преда-тельская капелька прямо  на тетрадь студента. Резниковский не смущаясь, вытирал ее своим носовым платком или промокаш-кой. На его занятиях мы громко разговаривали, обменивались вариантами решения уравнений и, вообще, вели себя  как школьники. Зачет по практикуму  я сдал одним из первых и полу-чил допуск к экзамену.
Высшую математику преподавал старый с дореволю-ционным партстажем коммунист армянин Тигран Ованесович Тер-Петросян(?). Сотрудники кафедры говорили: вот уж попа-детесь «тигру в зубы», он вас быстро нащелкает. Дейст-вительно, он требовал точного знания науки. Невысокий и слег-ка сгорбленный, с красивым кавказским лицом, умными глазами под густыми бровями и всегда строгим выражением лица, он казался нам неприступной крепостью. Но вот пришла первая экзаменационная сессия. Математика шла первым экзаменом. А во втором семестре был только зачет. Я пришел на экзамен один из первых. Вообще-то  у меня была привычка на все экзамены приходить в первой пятерке. Так и сейчас. Поздо-ровался. Подал зачетку. Вытащил билет. Прошел на место – второй стол во втором ряду – прочитал билет и ахнул! За первый и третий вопрос я был спокоен, но вот второй вызывал у меня определенную дрожь. Я не стал испытывать свое терпе-ние, быстро написал ответ на первый вопрос, потом решил задачу третьего вопроса, а над вторым задумался и очень крепко. Подошла моя очередь отвечать. Я подошел к Теру и довольно быстро и уверенно ответил на первый вопрос. Потом извинился и попросил разрешения перейти сразу к третьему, к задаче. Но Тер уже успел ее просмотреть и,  улыбаясь только уголками глаз, спросил:
- Ну, а в чем же дело со вторым вопросом.
Я сказал, что не помню последовательность решения этой задачи. Тер, также посмеиваясь уголками глаз, спросил:
- А с чего бы вы начали?
Я ответил, что, по-видимому, здесь подойдет  эта формула или даже вот эта. Он показал на вторую и произнес:
- А если с этой, то, что будет дальше?
Я спокойно построил ответ.
- Правильно, молодец, хорошо. Он поставил отметку в зачетку и, подавая мне, сказал:
- Желаю дальнейших успехов.
Я выскочил из аудитории, где меня сразу окружили ребята. – «Хорошо»! – выкрикнул я, все еще не веря в свою удачу. В дальнейшем, Тер, был всегда  ко мне доброжелателен. Лаборанты рассказывали, что он не женат, живет много лет в гостинице “Метрополь”, так  как, получая  большую зарплату, он может позволить себе жить так, как ему нравится.
Благополучно сдал я все другие зачеты и экзамены. Мама гордилась мною. Начинались зимние каникулы, и я тут же улетел в Тагил. Две недели пролетели как один день. Дети отпускали меня неохотно. Особенно Иришка и Геннадий. Все дни они не отходили от меня ни на шаг. Но нужно было возвращаться в вуз.
Пожалуй, стоит рассказать о некоторых преподавате-лях. «Общую геологию» читал  уже знакомый нам профессор Валентин Николаевич Павлинов, зав. кафедрой «Общая геоло-гия». Высокий, импозантный мужчина лет  45-50, читал лекции очень доходчиво. После его занятий у студентов не возникало вопросов. Как сейчас помню. Вот он входит в «двадцатку» (так мы называли 20 аудиторию, которая широким амфитеатром спускалась к преподавательскому столу). Во всех аудиториях я сидел  в первых рядах, а в двадцатке прямо за столом препо-давателя. Профессор кладет на стол  журнал, отмечает отсут-ствующих,  и называет тему очередной лекции. Не спеша, гром-ким отчетливым голосом он чеканит фразу за фразой. Рисует на доске схемы, устанавливает на классной доске необходимые учебные плакаты. Мне легко давался материал, тем более что я геологию уже изучал в техникуме у Фишмана.
 

ПАВЛИНОВ Валентин Николаевич, (22.02.1908 – 09.01.1999) доктор геолого-минералогических наук. Окончил МГРИ (1932) и аспи-рантуру при нем (1936). Докторант ПИНа  (1944-1946). Препо-даватель МГРИ – МГГА (1932-1999), был ассистентом, профес-сором (с 1947), деканом, ректором. Заслуженный геолог СССР. Около 240 публикаций, в том числе более 20  монографий

Практикум по геологии вела ассистент кафедры очень симпатичная, но строгая молодая женщина Анна Алексеевна Рыжова. Мы строили схемы, разрезы по картам и учились «читать» геологическую графику. Я все вычерчивал очень ста-рательно и был   у нее в отличниках. До сих пор у меня сохра-нились некоторые практические работы по геологии.  С Анной Рыжовой у меня сложились добрые отношения на долгие годы.
Экзамен по геологии мы сдавали вскоре после высшей математики. В аудитории ребята потихоньку передавали мне записки с просьбой, помочь ответить на какой либо вопрос. Я никому не отказал и в результате, войдя в аудиторию одним из первых, сдавал экзамен в числе  последних.  Профессор Павли-нов  долго, очень  долго меня расспрашивал по билету, а потом поставил «хорошо». Я растерянно улыбался, а он насмешливо на меня посматривал сквозь нависшие брови и словно выгова-ривал: - Не будешь писать записки друзьям! Я был очень огор-чен таким финалом. В дальнейшем, если  ко мне обращались ребята за помощью на экзаменах, я никому не отказывал, но делал это чрезвычайно осторожно. С Валентином Николаеви-чем у меня сложились очень добрые отношения, которые про-должались до его смерти в 1999 г. Он был очень стар, бился. Ноги его не держали, но когда бывший аспирант Мака-рычев привез его на один из «Дней геолога», все ему были очень рады. Он  ожил и всем улыбался, пожимая руки. Говорил  глухо, но отчетливо. В течение многих лет я звонил ему по телефону и поздравлял с праздниками. При встречах он всегда расспра-шивал меня о моей жизни и был очень доволен, если я отвечал ему, что все у меня хорошо. Такие же добрые отношения у меня были со всеми сотрудниками кафедры Общей геологии.
Особо доверительные отношения  сложились у меня и с профессором Николаем Ивановичем Николаевым. Среднего роста, с красивым лицом и выразительными глазами был очень доброжелателен к студентам.  Он нам преподавал «Геотектони-ку». Ему удавалось часто выезжать  за рубеж с научными док-ладами, я всегда давал ему кинокамеру. У него был сын Петя, который входил в нашу молодежную компанию у Беспроз-ванных. Поэтому вся наша компания не однажды бывала у них дома. Они  жили на третьем этаже большого старого дома, на Суворовском бульваре. Мы познакомились со всеми его  домо-чадцами, с бабушкой, с  женой – Ириной Александровной, высо-кой стройной и очень красивой женщиной  и даже собака, терьер по кличке Тойка, узнавал нас и весело встречал каждого вхо-дящего.

Николаев Николай Иванович  (1906 г.) доктор геолого-мине-алогических наук, профессор кафедры динамической геоло-гии Московского государст-венного университета имени М.В. Ломоносова, Заслуженный деятель науки РФ, организа-тор и заедующий Лаборато-рией неотектоники и сейсмо-тектоники той   же кафедры  геологического факультета (1964-1994 гг.), Заслуженный Соросовский  профессор,  по-четный академик РАЕН, почет-ный член международного Сою-за по изучению четвертич-ного периода, геологических обществ, Президент между-народной комиссии по неотектонике ИНКВА (1956-1968 гг.). Лауреат Государственной премии СССР, Ломоносовской премии 1-ой степени (1983 г.), премии имени А.Д. Архангельского АН СССР (1945 г.), МОИП (1966 г.), Президиума АН СССР и ЦК ВЛКСМ (1958 г.) и других. Читал курсы общей геологии, геотектоники, неотектоники и сейсмотектоники, четвертичных отложений, военной геологии, региональной инженерной геологии, методов геологического картирования,   а так же ряд дисциплин на кур-сах повышения квалификации.
В Интернете (информационно-поисковая система Rambler, сайт «Николай Иванович Николаев»), он поместил чудесную статью  «ВОСПОМИНАНИЯ И РАЗМЫШЛЕНИЯ О ВРЕМЕНИ И О СЕБЕ».  Рекомендую её прочитать.

Нам он читал Геотектонику. Высокий, красивый, строй-ный мужчина с прекрасно поставленным голосом, всегда прив-лекал наше внимание. Он был очень доброжелателен по натуре и я, как-то сразу сдружился с ним. Не забывайте, что мне к тому времени было уже 35-36 лет, а ему около 45!
Физику преподавал профессор Кронгауз («Крон»). Высо-кий, не по летам стройный, хорошо и аккуратно одет, всегда с тщательно начищенными ботинками, он легко оперировал у дос-ки самыми сложными понятиями Теоретической и Общей физии-ки. Кто вел практикум, сейчас не помню,  но у меня осложнений с этим курсом не возникло.
Химию читал профессор Фатеев. Крупный, грузный, приятное лицо, слегка взъерошенные волосы. Химию  я и так знал неплохо, но он читал как-то «заумно», что вызвало у неко-торых студентов нашего потока недовольство. Они сходили к проректору Синягину и пожаловались на него. Однажды во время лекции в аудиторию вошел Григорий Петрович Синягин. Оглядев аудиторию, он подсел ко мне. Через некоторое время он спросил меня:
- Есть ли у меня претензии к профессору, к тому, как пре-
подает профессор Фатеев?
Я ответил, что нет, все понятно. И показал ему свой конспект по химии. Его удовлетворил мой ответ, и он минут через десять покинул аудиторию. После лекции меня попросил задержаться профессор Фатеев. Узнав, о чем спрашивал меня Синягин, он расстроился, но поблагодарил за поддержку. После этого инцидента он и сотрудники кафедры Химии до самого окончания мною МГРИ благоволили ко мне.
Были среди преподавателей и большие оригиналы. Уже и не припомню, как назывался курс, который читал нам профес-сор Евгений Виргильевич Шанцер. Сын профессора МГУ, вместе с астрономом Штенбергом в октябре 1917 г. с высот Воробьевых гор корректировавшим артиллерийскую стрельбу по Кремлю, в котором засели юнкера. Евгений Виргильевич, рассказывая о древнем человеке Homo Sapiens, принимал сгорбленную позу, смешно растопыривал согнутые в локтях руки, напускал на лицо свои огромные нависающие на лицо брови. Лихо!

ШАНЦЕР Евгений Виргильевич (1905-87) - российский ученый, док--тор геолого-минералогических наук (1948), профессор (с 1950)

 Курс «Общей минералогии» читал профессор Павел Васильевич Калинин. Рассказывал о минералах, об их класс-сификации, химическом составе, о происхождении названий. Все было интересно. Калинину было примерно 55 лет, но казался стареньким, так как «горбатился» и говорил тихим голосом. Седые слегка взлохмаченные волосы пышной короной разлетались на  его голове.
Практикум же вел молодой, мой ровесник  бывший фрон-товик  доцент Владимир Афанасьевич Галюк. Среднего роста, круглолицый и начинающий лысеть человек, с внимательными улыбающимися глазами. Он с первой минуты потребовал акку-ратности в работе с минералами. Это был, конечно, не Шугуров, преподававший нам Минералогию в Тагильском техникуме, который подходил к учащемуся и, показывая на зажатый в кулаке минерал, спрашивал: А, что у меня тут? Гадай, не гадай, – не узнаешь. Он же довольный отходил и, обращаясь к другому учащемуся, повторял свой вопрос.
Галюк неторопливо рассказывал о каждом минерале и его месте в классификации. Объяснял химический состав, его формулу  и свойства,  принципы определения (диагностики) каж-дого конкретного минерала. У него было очень интересно зани-маться. Ему помогал ассистент Топор (он картавил и выго-варивал «Топог»). Как сейчас помню его появление в группе. Класс уже несколько минут сидел в аудитории  и вдруг входит полненький среднего роста тип и, обращаясь к аудитории, говорит с ужасным акцентом «Топог».  Ничего не понимая, мы молча смотрим на него. Тогда с тем же акцентом он говорит, что будет помогать на практических занятиях Галюку, а его фамилия Топог. Дружный хохот потряс аудиторию. На шум вышел Галюк, занятия начались.
Нам выдавали лотки, где в коробочках лежали образцы конкретного класса минералов. Нам предстояло их описать, отметить характерные признаки, определить название и привес-ти химическую формулу и класс минерала. Нам было интересно все это делать: каждый старался определить и описать больше образцов. Потом у нас отобрали листки с описанием, а на сле-дующем лабораторном занятии Галюк отметил хорошие работы. Эзамен по Минералогии предстоял строгий. Я готовился пару дней, а в ночь перед самым экзаменом написал “Поэму о силикатах” (самом сложном классе минералов). Экзамен я сдал вполне благополучно.
Во втором семестре курс «Генетической минералогии» нам читал профессор Станкеев Евгений Александрович.  Все его лекции были исключительно занимательны, так как они вво-дили нас в процесс минераллообразования. На аудиторной доске возникали стройные цепочки минеральных рядов и их взаимосвязь между собой. Все это было захватывающе интересно. Курс его лек-ций заканчивался в конце мая  и, по уста-новившейся традиции,  девочки нашего потока поднесли ему огромный букет распустившейся сирени.
Кроме  того,  у  нас был еще  курс Палеонтологии,  кото-рый читал  замечательный ученый профессор и академик Вла-димир Васильевич Меннер. Высокий, кра-сивое интеллигентное лицо, усы, неболь-шая бородка. Слегка картавил, но его лекции были очень основательны и интересны.
 
МЕННЕР Владимир Васильевич (24.11.1905 – 06.01.1989), доктор геолого-минерало-гических наук, академик АН СССР.Окончил естественное отделение физико-мате-матического  факультета МГУ (1927). Академик АН СССР. В ПИНе  1934-1937 (был ученым секретарем). В основном работал в ГИНе  (с 1936 – зав. отдела, сектора, лаборатории, 1961-1974 зам. директора), а также во МГРИ (1930-1965, зав. кафедрой, декан) и МГУ (1968-1988 зав. кафедрой палеонтологии). Член Проблемсовета (1962-1989).  Председатель Национального комитета советских геологов (1977-1988), почетный член ряда иностранных научных обществ    
                Интернет               

А  практикум вели Роман Львович Мерклин и доцент Виктор Александрович Густомесов. Занятия Мерклина были нас-только занимательны, часто пересыпаны забавными деталями из жизни древнейших обитателей Земли, что за весь первый семестр его занятия не пропустил ни один студент группы, хотя они всегда шли первой парой, т.е. с  8 часов утра! Я после окон-чания института подружился с ним и когда он скоропостижно скончался, то пошел на гражданскую панихиду в его  НИИ.


         МЕРКЛИН Роман Львович (11.08.1909 -  15.02.1971) кандидат биологических наук. Окончил биологичесий факультет ЛГУ (1937). Участник Великой Отечественной войны. В ПИНе 1938-1971. Ученый секретарь (1945-1947). и.о. заведующего лабораторией (1959-1960). Председатель комиссии по международным связям Проблемсовета (1969-1971), Преподавал в МИНХиГП, МГРИ, МГУ.                Интернет

Во время одного из занятий Виктор Александрович подошел  к Алексею Куницкому, который сосре-доточенно разглядывал панцирь морского ежа (класс “Иглоко-жие”) и спросил:
- Над чем задумались? Что вы сейчас видите?
- Ротовое отверстие, - ответил тот.
- А если перевернуть, то увидим маленькую дырочку. Что это?
Лешка густо покраснел и, указывая на анальное отверс-тие, тихо, еле слышно, заикаясь, произнес:
- По – по - чка…
Вся группа, заинтересованно следившая за этим диало- гом, разразилась громким хохотом.
А  вот  курс  «Кристаллографии» читал профессор Евге-ний Евгеньевич Флинт, основоположник этой науки. Между собой мы звали его «пират». Он входил в «двадцатку» точно со звонком. Клал на стол тяжеленный портфель, который за все время ни разу не открывал. Ребята однажды засунули в порт-фель кирпич, но он этого не заметил. Он всегда ходил без пид-жака, в рубашке «апаш», на лоб спускалась косая челка. Кажется, что завяжи ему глаз черной тряпкой и перед нами самый настоящий пират Флинт! Все что нам читали, мы погло-щали с большим интересом.
Первый курс заканчивался геологической экскурсией. Ёе в первый и последний раз провели в г. Михайлове Рязанской области, тихом заштатном городке, где нас разместили в мест-ной школе. 
Экскурсией руководил проф. В.Н. Павлинов, а работу с
группами вели преподаватели кафедр Геологии и Палеон-тологии. В их числе были доценты супруги Гречишниковы, доцент Д.С. Кизевальтер, профессор Николаев Н.И., ассистенты А. А. Рыжова, М.И.  Никитина и др. Нашу группу вела молодая  строгая Анна Алексеевна Рыжова. Ребята слушались ее бес-прекословно. Мы ходили в маршруты, вели полевые дневники, учились строить геологические разрезы, отбирали и описывали «пробы» грунта, а  в итоге составили Геологическую карту рай-она практики. Мы все получили отличную оценку. Затем верну-лись в Москву и разъехались на летние каникулы.

   

                Михайловская геологическая экскурсия.
 В середине Анна Алексеевна Рыжова, с гитарой  А. Куниц-кий, сидят справа Борис Вяткин и Толя Клецкин, 1958 г.

Вернусь немножко назад. По Московскому телевидению иногда транслировались научно-популярные кинофильмы. Осо-бенно запомнился фильм «Извержение  Везувия  в  1944 г.»  снятый американцами. После первого семестра в «двадцатке» было созвано общее собрание студентов первого курса. Я попросил слово. В своем выступлении я недоумевал, почему на лекциях наши преподаватели не используют такую великолеп-ную возможность, как учебные кинофильмы. Я  привел в пример недавно показанный по ТВ фильм об извержении вулкана Везувия в 1944 г. Мое выступление вызвало интерес, а присут-ствовавший на собрании проректор Г.П. Синягин громко сказал
сидевшему рядом с ним В.Н. Павлинову:
-  А ведь он дело говорит!
Обратившись ко мне, он сказал, чтобы я зашел к нему после собрания. События развивались с калейдоскопической быстротой. После разговора со мной, Синягин сказал, что выде-лит на кафедру Общей геологии  (В.Н. Павлинову) ; ставки лаборанта для организации учебного кино.
          - Покажи, на что способен – напутствовал он меня. Нужные ассигнования выделим. Действуй, «полставочный» Яша!
Для меня деньги были не лишними, так как я свою сти-пендию сразу переводил в Тагил. Довольно быстро я приобрел для института узкопленочный звуковой кинопроектор «Украина», экран, разыскал коллектор кинофильмов и открыл в нем або-немент на МГРИ. Сначала я показывал учебные фильмы только в двадцатке, а потом по каталогу брал фильмы по Теоре-тической механике, Физике, Химии и все их демонстрировал в соответствующей аудитории. Я постарался наладить работу так, чтобы это не сказывалось на моих занятиях. Благодаря этому я вскоре стал широко известен в институте. Прикупил я и пару киносъемочных аппаратов «Киев-16». С помощью   ребят я снял фильм о Михайловской геологической экскурсии. Позже я его  демонстрировал в двадцатке.  Все были довольны и студенты, и преподаватели, увидев на экране себя в работе. К сожалению, фильм затерялся, после того как я окончил ВУЗ. А  Г.П. Синягин,  всегда при встрече, обращался  ко мне только так:  «полста-вочный Яша!».  Я был у него в фаворе.
В институте нашлось миниатюрное помещение, в котором  я оборудовал фотокинолабораторию. Прикупил нес-колько съемочных аппаратов, фотоаппаратов. Их я выдавал профессорам, при их поездках на зарубежные симпозиумы. Они демонстрировали свои фильмы, снабжая  их  интереснейшими  комментариями. Нельзя забывать, что над страной висел «железный занавес» и выезд каждого специалиста за рубеж вызывал недюжинный интерес.
И еще один момент. На первом курсе преподавали «Геодезию и маркшейдерию». Это был курс кафедры «Марк-шейдерии», которой заведовал профессор Александр Алек-сеевич Трофимов, высокий желчный человек с резким голосом. На кафедре геодезии были опытные преподаватели доценты: Бродский Федор Иванович, Недешева Людмила Александровна, Скобелев Александр Александрович, «старички» Шиков и Кашин и другие. Поскольку я был уже опытным геодезистом-практиком, то трудностей с курсом у меня не было. На почве моего знания геодезии, как-то незаметно я сдружился с Людмилой Неде-шевой, очень приятной женщиной моего возраста. Она была в стадии развода с мужем, тоже геодезистом, у которого была «жена» в его полевой  партии. Однажды она попросила меня  дождаться ее после занятий. Мы пошли на Арбат, зашли в кафе, где хорошо перекусили. Как я ни настаивал, что платить должен я, она сама заплатила за все. Потом я проводил ее домой на Почтовую улицу, на которой жили мой дядя Самуил с Аллой. Наши встречи стали более или менее регулярны, я побывал у нее дома, но дальше жарких поцелуев дело не пошло. Ведь у меня была Люба! Скорее всего, у неё были на меня опре-деленные виды. После летней геодезической практики мы больше не встречались, а затем Людмила  перешла на работу в Автодорожный институт. А жаль!

МУРАТОВ МИХАИЛ ВЛАДИМИРОВИЧ,
13.03.1908-30.08.1982.Член-корреспон-дент АН, специализация: геология, избран: 29.06.1962. Труды по текто-нике складчатых поясов Евразии. Государственные премии СССР (1951, 1969).

Чтобы мне особенно не распи-сывать свою учебу по всем 5 курсам, что неразумно, я, пожалуй, охаракте-ризую еще некоторых преподава-телей, которые вели основные дисциплины. На втором курсе профессор Михаил Владимирович Муратов читал нам курс «Исторической геологии». Высокий, вальяжный, неторопливо излагал очередной материал. Обычно он читал  поточные  лек-ции в двадцатке, т.е. для геологов и гидрогеологов. Стоя у доски, немного «занудливым» голосом он рассказывал о разных эпохах развития Земли. Мы всегда успевали записывать за ним содержание лекции.
Как-то я узнал о том, что Михаил Владимирович Муратов и Валентин Николаевич Павлинов участвовали в гражданской войне и воевали в Красной Армии!
Однажды, а именно 12 апреля 1961 года, в «двадцатке» шла его очередная лекция. Вдруг, около 12 часов распахнулась дверь,  влетел взъерошенный студент и закричал: «Человек в космосе! Наш, советский космонавт, Гагарин. Все на Красную площадь!» Тут уж было не до лекции. Как бешенные мы сорва-лись с мест и полетели на Красную площадь. Что творилось! Как будто мир сошел с ума. Пели, кричали «Ура!», «Гагарин молодец». В этот день нам было не до учебы.
На третьем курсе профессор Ирина Федоровна Трусова читала нам лекции по «Петрографии». Высокая, плотная, с громовым  голосом она рассказывала о строении изверженных горных пород  и их характерных признаках. Практикум вел про-фессор Владимир Иванович Чернов и его супруга. Мы часами высиживали за микроскопом, изучая в шлифах строение раз-личных изверженных горных пород. Она читала один семестр, после которого был экзамен. На экзамене, как я ни готовился, но  мне выпал билет, на который я не мог полностью ответить. Не мудрствуя лукаво, я подошел к Ирине Федоровне, сказал, что видимо я недостаточно подготовился, чтобы хорошо отвечать ей. Спросил разрешения придти в другой раз. Она не возражала и вкатила мне в экзаменационную ведомость неуд. Первая и последняя двойка за все время учебы. Через несколько дней пересдал предмет на «хорошо».
Во втором семестре профессор и основоположник «Оса-дочной петрографии» Михаил Сергеевич Швецов, читал нам свои лекции. Изрядно пожилой и слегка сгорбленный, с густой седой шевелюрой и седыми бровями, нависающими на глаза, он тихим голосом неторопливо описывал нам особенности стро-ения разнообразных осадочных пород.

Швецов Михаил Сергеевич [17 (29). 10. 1885, Москва, - 22. 7. 1975, там же], советский геолог, заслуженный деятель науки и техники РСФСР (1956). Окончил Московский университет (1910). В 1918-30 преподавал там же и в Московской горной академии, с 1930 – профессор и заведующий кафедрой осадочных пород Мос-ковского геологоразведочного института, автор переве-дённого на  многие языки учебника "Петрография осадочных пород" (1934). Награжден орденом Ленина и медалями.                Интернет

Для закрепления курса мы на практических занятиях изучали под микроскопом шлифы осадочных пород. Михаил Сергеевич вместе с помощником аспирантом Тарабанько  или с доцентом Сергеем Валериевичем Тихомировым расхаживали  за нашими спинами, согнутыми в три погибели над микрос-копами.
-   Так, что мы видим? – спрашивал он.
-   Дырку, - отвечал класс.
-   Неверно, это кварц. Покрутите столик микроскопа.
Мы вращали столик микроскопа с закрепленным шлифом, и, действительно, перед глазами проплывала серая гамма оттенков, характерная для кварца. Затем  мы переходили на следующий шлиф. Михаил Сергеевич, тем же гнусавым тоном спрашивал:
- А, что мы видим сейчас?
- Кварц, дружно отвечали мы.
- Неверно, вот это дырка! – следовал его ответ.
Однажды, на таких занятиях Вадим Казанцев, не отры-ваясь от микроскопа, тихо сказал:
- А ну, дед, хиляй сюда.
Как ни странно Михаил Сергеевич услышал его  и, подойдя, спросил:
- Ну-с, что там у вас?
Вадим застыл. Замерли и мы. Но ничего не произошло.
На экзаменах Михаил Сергеевич, обычно раздав билеты, сосредоточенно просматривал газету. Казалось, что он настоль-ко поглощен чтением, что вообще ничего  не видит. Вдруг он вставал и подходил к какому-то студенту и отбирал у того шпаргалку и билет. Затем выпроваживал его из класса, бубня под нос: - Придете еще раз.
На четвертом курсе особенно интересны были лекции профессора Евгения Евгеньевича Захарова  (курс «Полезные ископаемые»). Сгорбленный, с вытянутым узким интеллигент-ным лицом, на котором выделялись умные глаза, хорошо поставленным голосом излагал нам свой курс.
Было интересно следить за ходом его мыслей. А на практических занятиях его супруга доцент Софья Абрамовна Юшко, высокая, полная, с лицом, не утратившим былой еврей-ской красоты, учила нас определять среди пород выделения полезных ископаемых и их проявления.
Пожалуй, интересной личностью был доцент Игорь Сер-геевич Романович. Немного рассеяный, но очень пунктуальный и деловитый. Никогда не отказывал в помощи студентам при рабте с образцами полезных ископаемых. Он почти всегда ассистировал Софье Абрамовне и был готов в любую минуту придти на помощь студенту.
На кафедре был еще научный сотрудник «рыжебо-родый» Геннадий Пилипенко. Он был старшим научным сот-рудником и возглавлял научно-исследовательскую партию Все работы его сконцентрировались на поисках золоторудных месс-торождений. Я как то быстро сдружился с ним, а это не раз выручало меня во время моих полевых работ на Алдане.
Практикум по Полезным ископаемым. Рядом со мной доцент. И. Романович, далее Г. Иевлев и В. Андронов

На последнем 5 курсе, профессором Алексеем Иванови-
чем Кравцовым читался курс «Геохимии». Интересно то, что он моментально овладевал аудиторией.
Профессора Кравцова приятно было слушать. Все свои лекции сопровождал интересными подробностями. Среднего роста, слегка полноватый, всегда носивший черную «тройку», с красивым лицом русского интеллигента, излучающими доброту глазами, он навсегда остался  в моей памяти, как пример насто-ящего ЧЕЛОВЕКА, истинного интеллигента и друга.
Я  могу  назвать  еще ряд имен известных ученых, которые читали нам лекции: профессоров Богомолова, Бориса Ивановича Воздвиженского, Н.В. Коломенского, Льва Львовича Ляхова, Алексея Борисовича Каждана, Владимира Васильевича Аристова  и многих других. Всем им я от души благодарен.
Отдельно или вернее параллельно, шла военная подготовка. В институте была военная кафедра и все  мы, начи-ная с третьего курса, изучали военно-инженерное дело. Препо-даватели, полковники и  подполковники, которые, отслужив действительную службу, «довоевывали» на военных кафедрах вузов. Среди них были уникальные личности.
Низенький, щупленький еврей, полковник Гордон, еже-годно  назначался начальником учебной практики первого курса на Загорском полигоне МГРИ. Однажды после отбоя, он про-ходил мимо двухэтажного барака, в котором на втором этаже располагались девушки. На первом жили мальчики. Услышав разговор  у девушек, он поднялся по лестнице, и постучал к ним в дверь. По-видимому, девчонки его засекли, когда он подни-мался по лестнице. В ответ  на стук в дверь, после незна-чительной паузы раздался звонкий девичий голосок:
- Ну, заходи, шалунишка, к нам,  заходи!
Громкий хохот, раздавшийся на первом этаже, свиде-тельствовал о том, что и мальчишкам стал известен этот  эпи-зод. Утром на линейке ребята и девчонки активно пересмеи-вались. Гордон, сообразив, что это относится к нему и вечер-нему эпизоду, решил покончить с этим одним махом. Сильно картавя и слегка заикаясь, он громким командным голосом начал:
- Вчега вечегом после отбоя…
Оглушительный хохот оборвал его тираду.
Моим руководителем в профкоме был подполковник Николай Михайлович Варшавский (культурно-массовый сектор).  Мы встречали  Новый 1959 год в одном из клубов Москвы. Во время антракта к нему подошел студент Дудоров и спросил, разрешит ли он загадать ему  загадку. Николай Михайлович, не подозревая подвоха, кивнул головой «Да». Тогда Дудоров спросил:
- Что это такое, ёлка, а вокруг нее дубы?
- Не могу сказать, - Ответил Варшавский.
- Да это, военная кафедра встречает Новый год. Николай Михайлович только поперхнулся.
Был еще один любопытный военный - полковник Лисо-гор, толстый и неповоротливый, про  которого ходила присказка «Из-за леса, из-за гор ползет дядька Лисогор». Он знал это, но не обижался на студентов, когда слышал эту присказку.
После сдачи экзамена по военному делу нам всем чохом присвоили звание младший инженер лейтенант. Мне это было в известной мере обидно – ведь за моей спиной стояли годы войны, служба в армии и на флоте, да и воинское звание уже имел «Старшина». Но в военкомате никто этим и не интересо-вался. Всех под одну гребенку.
Время шло. Я был достаточно известен в МГРИ. Весной 1960 года, я вдохновленный «Хрущевской оттепелью» вступил в партию. Рекомендации мне дали В.Н. Павлинов и В. А. Галюк. Я рассказал свою биографию, ответил на вопросы, выслушал положительные выступления В.В. Аристова, Тера, В.В. Антонова  и вдруг откуда-то сверху прозвучала реплика:
-  Я поддерживаю  кандидатуру  Красильщикова.  Еще   в
1954  году на практике в Абазе он показал себя добросовестным
работником. Моя фамилия Липницкий.
Вот так,  Роман Липницкий второй раз возник в моей жизни. После собрания мы встретились и поговорили обо всем. Он после окончания техникума работал в геологической партии на Украине, а потом решил поступить к нам во МГРИ на горный факультет.
Я был принят единогласно. На первом же отчетновыбор-
ном собрании меня избрали в партбюро факультета, где я вошел  в оргсектор. Вообще же я общественной работы не чурался. Сначала три года был в Профкоме МГРИ. Потом я подружился с комсомольцами и, особенно с секретарем Юлией Донцовой, помогал в работе и в выпуске стенных газет. Смуглая, чуть узколицая, прическа под скобку, оживленно обсуждающая любую интересующую ребят тему. Очень хорошие и дружеские отношения я поддерживал с нею пока, ее не перевели в Горком  комсомола.  Все  мы очень сожалели об ее уходе. Когда я был на практике в Олове, то получил от нее несколько очень теплых писем. До сих пор, перечитывая их, я испытываю к этой молодой женщине добрые чувства.
     ЮЛИИ ДОНЦОВОЙ
                (новогодняя стенгазета)

Пожалуй, труднее придумать сложно,
Чем поздравлять и писать на заказ.
Коль сомневаешься – попробовать можно,
Навряд ли выйдет искусный рассказ.

Сейчас над газетой склонились спины
Рисуют, пишут, сопят, пыхтят…
Общеизвестная всем картина:
Спины ребят и руки ребят.

Творчества муки…  К тому же завтра
          Газета должна висеть на доске,
Как штык, как граната… 
И муки авторов,  не описать ни в каком стихе.

За окошком грохочет манежная площадь.
Кто-то, где-то бокалы наполнил вином,
Но никто из сидящих здесь, не ропщет,
Никого не прогнать.
Пусть гремит за окном,
Пусть звенят золотистым стоном бокалы,               
Как солдат на почетном посту боевом
Ни за что не уйдет, пока час не настанет,
Так и мы, не закончив труда, не уйдем.      
               
Комсомольцы, в свою очередь, протежировали  моей детворе приезжавшей в Москву на каникулы. Чтобы завершить разговор о моей «партийности» я через 30 лет пребывания в членах КПСС  в 1992 году, после всех «чудес» перестройки вышел из состава партийной организации, но уже в МГИ.
 Я участвовал в работе редколлегии многотиражки МГРИ «Разведчик недр», а после того, как я опубликовал в ней добрый десяток своих стихотворных опусов, редактор Ефим Зиньков-ский вообще включил меня в состав редколлегии. Одно мое стихотворение «Всегда в пути» стало своеобразным гимном нашего факультета:

Как пилоту не жить без неба,
Так геологу – без дорог,
Без прогорклого черствого хлеба,
Без усталости и тревог.
Не прожить без костра таежного
И без въедливых комаров,
Без сибирского бездорожья,
Без болот и гудящих ветров.

Как матросу не жить без моря,
Так геологу – без пути.
Ежегодные ранние сборы,
Все видавшие рюкзаки.
Не прожить без всего, без этого!
Пока сердце стучит в груди,
Пока пляшут весенние ветры –
Все дороги его впереди!

Кировск, 1964 г.

В общем, я учился с интересом, жил и дышал полной грудью. Общался с друзьями первокурсниками  и старшекурс-никами. Жизнь была наполнена интересным содержанием, так как каждый новый день приносил с собой новые знания и новые интересы. Не обходили нас стороной и общественные процессы, которые проходили в стране. Всё окружающее нас интересовало и в какой-то мере воздействовало на нашу психологию. Скорее всего, это понуждало нас адаптироваться к сложным условиям того такого непростого времени. Но все мы жили надеждой на прекрасное и светлое будущее, на удачу в жизни и в работе.
         
    2. КРЫМСКАЯ ПРАКТИКА

Практики были двух видов: учебные и производствен-ные. Учебная практика была только после второго курса. Далее шли производственные практики, непосредственно в геолого-разведочных партиях и экспедициях. Самая интересная учебная практика была Крымская после второго курса. На эту практику выезжал весь второй курс института. Эту практику все ожидали с нетерпением.
Целый год в Москве на факультете
Осенью, зимою и весной,
жили мы надеждами о лете,
Крым казался радостной мечтой:
Там горы Крымские, так высоки,
В оврагах быстрые бегут ручьи,
Там море Черное ласкает взор,
Сады цветут по склонам гор… – студенческая песенка.

Готовиться к практике начинали сразу после зимних каникул. Покупались штормовки, обувь, летняя одежда. Впрок покупались карандаши, записные книжки, фотопленки. Одним словом, суматоха.
Крымская практика 1959 года была юбилейной. В  том году исполнялось 25 лет с того дня, когда первая группа студентов, высадилась в Мангуше. Начальником нашей практики был наз-начен доцент кафедры Истории КПСС Василий Васильевич Антонов («Вас. Вас» в студенческом обиходе). Научными руко-водителями практики были профессора М.В. Муратов и Д.С. Соколов, а организатором практики доцент Николай Павлович Гречишников, высокий, широкоплечий, крепкий человечище, с громким сильным голосом.  Хозяйственниками  были доцент  Ха-
Хазанов и Сергей Ольховский.

Мы под крымским солнцем обгорели,
       Нам не страшен дождь, и зной не страшен.
       Это ничего, что Серж Ольховский
Кормит нас одной и той же кашей… – еще
           один опус  студенческого творчества.

Кроме них в проведении практики принимали участие профессора Михаил Владимирович Муратов, Дмитрий Серге-евич Соколов, Александр Евгеньевич Михайлов, доценты Гре-чишникова Ирина Автономовна, Николай Григорьевич Лин (вел нашу группу), Дмитрий Сергеевич Кизевальтер, ассистенты Анна Алексеевна Рыжова, Мария Ивановна Никитина, Елена Портная и многие другие, в  том числе лаборанты кафедр «Общей геоло-гии» и «Палеонтологии». Все они были опытными препода-вателями и яркими личностями, но останавливаться  на  кон-кретной  характеристике  каждого  из  них у  меня просто нет воз-можности.
После весенней экзаменационной сессии – два  дня на сборы и в поезд. Для выезда на практику закупались места в плацкартных вагонах поезда Москва-Симферополь. В вагонах ехали учебными группами. Ели то, что из дома захватили. Любо-вались окрестными пейзажами, полями, лесами, реками, стан-цииями, а главное - это ощущение свободы. Вот и Симферо-поль. Пронзительно красивый вокзал. Построение, а затем посадка в автобусы, которые ждали нас. Из Симферополя в Бахчисарай и сразу в ресторан, где для нас был приготовлен удешевленный вариант обеда. Потом  в школу, где мы размес-тились на ночлег.
Считаю нужным разместить здесь любопытную истори-
ческую справку о городе и его достопримечательностях. Всё это
я узнал из Интернета – там много любопытного.
Бахчисарай.
Об этом небольшом городке с экзотическим названием знают не только в нашей стране, но и далеко за ее пределами. Свыше полумиллиона приезжих ежегодно - такова статис-тика популярности Бахчисарая. Одних влечет сюда прос-лавленный поэтами дворец (ныне историко-архитектурный музей), других - но менее известные, хотя во многом пока загадочные "пещерные города", третьих - живописная природа окрестностей. Бахчисарай примечателен и своим местопо-ложением. Вот как пишет об этом автор одного из старых, полувековой давности, путеводителей: в глубоком и тесном ущелье по берегам речонки Чурук-Су, правого притока Качи, расположился этот своеобразный, очень колоритный вос-точный городишко с узкими переулками, тупиками, мечетями. По словам автора путеводителя, можно проехать мимо, совершенно не подозревая, что Бахчисарай всего в версте от железнодорожной станции. С тех пор много воды утекло. Бах-чисарай наших дней – это, прежде всего, новый город, с чистыми прямыми улицами, благоустроенными высотными домами, обилием зелени. В узкой долине Чурук-Су остался старый город. Бахчисарай - город контрастов. Средневековые памятники соседствуют здесь с провинциальной архитек-турой дореволюционной России, местные, сугубо южные постройки (и характерные для них балконы, подпорные стены, лестницы) мирно уживаются с сооружениями века урбанизации и ЭВМ - гладкие плоскости, правильный геометризм конст-рукций...  Основание Бахчисарая принято относить к концу XV столетия, некоторые исследователи называют  еще более раннюю дату. Множество перестроек и переделок и в нынешнем виде не дают, конечно, представления о дворце тех времен.
Таким образом, и город и дворец создавались друг подле друга примерно в одно время, они ровесники или почти ровесники, и эта неразрывная между ними связь просле-живается в самом названии "Бахчисарай": в переводе "дворец-сад", "дворец, окруженный садами". Средневековый город зани-мал преимущественно правый, более крутой берег Чурук-Су, на левом, отлогом, возвышался Хан-Сарай - ханский дворец, а на почтительном от него расстоянии - к югу и к северу - можно было увидеть такие же, как и на правом, приземистые, окнами во двор, саманные домики. Картина средневекового Бахчисарая будет неполной, если не рассказать о самых ранних памятниках, тех, что сохранились до наших дней. Место неподалеку от железнодорожного вокзала (эта часть города известна под названием Азис, или Азислар) - своего рода заповедник, средоточие мавзолеев. Древнейший из них - мавзолей Бен-Юде-Султан, сооружение которого ученые относят к концу XIV - началу XV в. Памятник хорошо виден с дороги - слева по пути в новый город: квадратное в плане основание, переходящее в восьмигранник, увенчанный полу-сферическим куполом (он частично обрушился). Здесь же, через дорогу - три других монументальных надгробия (XV-XVIвв.) и кафедра мечети, принадлежавшей странствующим мусульманским монахам – дервишам. Чем объяснить такое необычное скопление памятников на столь малой площади? Дело в том, что в средние века до возникновения Бахчисарая, на этом месте существовало довольно крупное татарское селище Эски-Юрт ("старое поселение"). И появилось оно не случайно: здесь проходил старый караванный путь - из Херсо-неса на север, к Перекопскому перешейку,- татары, обосно-вавшись при нем,  вели оживленную торговлю с проходящими караванами да еще взимали вдобавок изрядную пошлину. От Эски-Дюрбе рукой подать до дворца-музея. За свою долгую строительную историю - с начала XVI до конца XVIII в.- дворец неоднократно менял облик. Что уцелело в нем от первого, изначального периода?
 
Бахчисарайский дворец (Фотография Ирины Янковской).  Интернет   
               
Самой ранней датированной деталью, притом деталью несомненно выдающейся, является так называемая Железная дверь, или Портал Алевиза. Создан портал в начале XVI в. (судя по надписи - в 1503 г.) итальянским зодчим, известным на Руси под именем - Алевиза, или Фрязина Нового. Творение итальянского мастера, исполненное изящества, покоряющее Виртуозностью и богатством орнаментики, несет на себе печать зрелого Ренессанса; о мусульманском Востоке напоминают  лишь арабские надписи, не противо-речащие, впрочем, европейскому духу постройки. Фонтан слез, созданный иранским мастером Омером, обретший бессмер-тие в поэме А. С. Пушкина "Бахчисарайский фонтан" и в "Крымских сонетах" А. Мицкевича - памятник, хотя и скромный по архитектурным достоинствам, но действительно нео-бычный, даже уникальный. Принято говорить о символике, им выражаемой, о том, что в холодном камне воплощена живая человеческая скорбь. Это верно, однако выдающимся и уни-кальным фонтан стал благодаря устному народному твор-честву - поэтическим преданиям о  Диляре-Бикеч, она же, сог-ласно легенде, Мария Потоцкая, любимая жена Крым-Гирея. В память о ней, как гласит предание, убитый горем хан, отли-чавшийся - это уже факт достоверный – исключительной жестокостью, и повелел соорудить фонтан.  (из Интернета).
Затем экскурсия по ханскому дворцу-музею Хана Герея (Гирея). Да, ханы жили красиво. В окнах разноцветные стекла, создающие радостное ощущение. Комнаты увешаны роскош-ными коврами, порой с оружием ханских времен. Во дворе известный по Пушкину фонтан Марии (“Фонтан слез”). Он нас разочаровал. Оказывается это белая примерно метровая по высоте узкая мраморная стела. В верхней  части из почти неза-метного отверстия маленькими капельками – слезами, сочилась вода. Она, по мере наполнения расставленных в шахматном порядке «раковин» - «ладошек», каплями перетекала в следу-ющую раковинку, затем в следующую.  Напротив его был “золо-   
   
Золотой фонтан Фонтан слез               
той» фонтан.
Интересна комната, в которой помещался совет хана – диван. Удобные мягкие диваны по трем сторонам опоясывают комнату. В середине место хана Герея. Кальяны. Обязательный фонтанчик в центре комнаты.
Посмотрели ханскую спальню, в которой почивала Ека-терина Вторая, проехавшая через всю Украину посмотреть “потемкинские” приобретения” в Крыму, т.е. в Тавриде.
В одной из комнат большая картина, на которой изображен хан Герей с Богданом Хмельницким и его сыном, которого Богдан оставлял в залог ханской помощи. Осмотрели двор, где имелся фонтан, внешний контур которого повторял очертания крымского полуострова. В гарем нас не пустили. Прошлись по ханскому кладбищу, где постояли у могилы Марии. Заглянули в Персидский садик.

 
     Комната «Дивана» Фотография Ирины Янковской – Интернет

С утра традиционное построение, затем завтрак и в путь дорогу к селу Мангуш. Шли налегке, так как все вещи погрузили на грузовик, который и отвез их на полигон.
Шли долиной реки Чурук-Су, пробегавшей в глубоком уще лье. Свернули в ущелье Марьям-Дере и, примерно в 1,5 км к востоку от Бахчисарая, увидели средневековый пещерный Успенский монастырь. По каменной лестнице мы поднялись к пещерным кельям, посмотрели главную церковь и сохранившу-юся настенную живопись. Во дворе перед лестницей на могиль-ной плите, кто-то из студентов шутников выбил надпись «А. КОНСКИЙ» (зам декана нашего факультета)  и два перекре-щивающихся геологических молотка. Когда я об этом рассказал Алексею Григорьевичу Конскому, он  только  посмеялся  и  обе-щал   пережить шутников. Вообще Алексей Григорьевич был очень обаятельной личностью. Высокого роста, слегка горбился, лицо добродушное и очень добрые глаза. Он всегда был в курсе всех событий, которые происходили на факультете. Прошли годы, а я до сих пор тепло вспоминаю его.
 

Свято-Успенский Пещерный Монастырь.   ИНТЕРНЕТ

Историческая справка:

“После осмотра монастыря продолжайте путь вверх по ущелью. Дорога идет большей частью в тени, среди зелени, слева — роща вековых деревьев грецкого ореха, по пути много лещины, кизила, можжевельника, встречаются дикая груша и лиана ломонос. В нескольких десятках метров от скита — братское кладбище советских воинов, погибших в Великую Отечественную войну. Еще выше встретятся пеще-ры, высеченные в отдельных камнях.
       Вероятно, это остатки деревушки Мариамполь. Недалеко отсюда в зарослях обнаружен могильник VI—VII веков. Как только достигнете источника, открывается необычное зре-лище — на голубом фоне неба четко выделяются строения “воздушного города”, как назвал Чуфут-Кале один из сов-ременников А.С. Пушкина. Кажется, что его дома, и крепост-ные стены подобно орлиным гнездам прилепились прямо на неприступной отвесной скале” (Путеводитель по Крыму).

Примерно через полчаса мы увидели подъем на гору Чуфут-Кале, пещерный город древних народов. Надо несколько подробнее рассказать об этом замечательном памятнике Крыма. Поэтому я, пользуясь Интернетом, разыскал интересный рассказ об этом древнейшем городском поселении, располо-женном частично в пещерах и имевших ряд построек в самом городе.
Некоторые исследователи считают, что Чуфут-Кале, как и другие «пещерные города» Крыма, был построен Византией в VI в. для защиты Херсонеса Таврического от набегов Кочев-ников; другие называют более позднюю дату - X-XI вв., связывая возникновение города с развитием в Крыму фео-дальных отношений. В Чуфут-Кале поднимаются по древней, вымощенной камнем, дороге  и входят через Южные ворота, построенные, очевидно, в XIV веке и надежно защищавшие крепость от врагов. В самом городе сохранились немногочис-
 
ленные соружения: развалины нескольких жилых домов; вось-мигранный мавзолей - гробница Джаныке-ханым, дочери  хана  Тохтамыша,  скончавшейся   в 1437 году; десятиметровый колодец, вырубленный в скале; жилые дома А. Фирковича, известного караимского ученого; караимские молитвенные дома - кенасы.
Недалеко от кенас находилась караимская типография, созданная в 1731 г. (это была первая типография в Крыму). В ней печатались книги на древнееврейском и караимском языках. Последняя книга отпечатана в 1805 г., после чего типографию перевели в Евпаторию. Замыкает город Восточная оборонительная стена с башнями, длина ее - 128 метров. В стене - еще одни ворота, Восточные, из которых можно спуститься в Иосафатову долину.
 
               Пещерный город Чуфут- Кале      Интернет               

Участок городских ворот преподнес сюрприз археологам, проводившим здесь раскопки в 1958 г. Оказывается, через проем ворот у северной стены проходила нитка водопровода, составленная из керамических гончарных труб. Это открытие осветило загадку водоснабжения города. В густых зарослях видна арка ворот кладбища, за которой открывается город мертвых - разбросанное среди зарослей, кажущееся необозримым море надгробий. Они покрыты надписями, иногда в сочетании с орнаментом с повторением основных символов смерти – стилизованный кипарис - и воскресения - розетка, роза. Значительная часть надгробных надписей - эпитафий собрана и издана А. Фирковичем. Кладбище довольно обширно. Некогда среди могил росли вековые дубы, рубить которые запрещалось: недаром татары называли кладбище Балта-Тиймез (буквально: топор не коснется). Иосафатова долина была для караимов самым древним  и почитаемым местом погребений. Сюда привозили хоронить умерших не только из Крыма и городов России, но даже из-за границы.
Старый город оставался своеобразной цитаделью Бахчисарая и местом заточения знатных пленников. В конце XV века здесь находился в заточении литовский посол Лез, в 1648 году — польский гетман Потоцкий. В 1572 году в тюрьме сидел любимец Ивана Грозного Василий Грязной. Три года томился в тюремном застенке русский посол Василий Айтемиров, посланный в Крым для заключения мирного дого-вора. С этой же целью прибыл к хану в конце XVII века князь Ромодановский — видный политический деятель при Петре I. Хан тоже посадил его в тюрьму, где князь просидел три года. Но самые тяжелые испытания выпали на долю русского воеводы В.Б. Шереметьева. В 1660 году в битве под Чудновом он был захвачен в плен и тайно перевезен в Бахчисарай. Только через одиннадцать месяцев об этом узнали в Москве и начали переговоры о выкупе. Зная, что Шереметьев любимец царя, хан потребовал за него города Казань и Астрахань. Но русское правительство не могло пойти на это, да и Шереметьев отказался купить свободу такой дорогой  ценой. Его заточили в темницу на Чуфут-Кале, и провел он там двадцать один год.
О тяжелой участи Шереметьева красноречиво гово-рит его письмо к русскому царю Алексею Михайловичу; «Хан мучил меня, никого так никто не мучает, которые есть государевы люди у мурз, у аг и у черных татар. Кандалы на мне больше полпуда; четыре года беспрестанно я заперт в палату, окна заделаны каменьем, оставлено только одно окно. На двор из избы пяди не бывал я шесть лет и нужу всякую исполняю в избе; и от духу, и от нужи, и от тесноты больше оцынжал, и зубы от цынги повыпадали, и от головных болезней вижу мало, а от кандалов обезножел, да и голоден». Только в 1681 году воевода был выкуплен родственниками. Беспомощным, искалеченным, ослепшим стариком вернулся Шереметьев на родину. Мужество, непреклонная воля, любовь к родине помогли ему выдержать плен, перенести долгие годы тяжкой неволи. Но жить на свободе не пришлось. Через полгода он умер.
“Чуфут-Кале расположен на плато горного отрога, господствующего над тремя глубокими долинами. Сама природа подготовила неприступную строительную площадку, а человек возвел на ней город, усилив естественную защиту крепостными сооружениями. Есть предположение, что он был построен в  X—XI веках после гибели соседнего Кыз-Кермена”

 (Путеводитель  по Крыму).                Интернет

Мы взобрались на вершину горы, прошли через кре-постные ворота, заглянули в пещерные жилища, подошли к древней синагоге, посмотрели келью, в которой содержался посланец царя Алексея Михайловича к крымскому хану. Из горо-да вся группа и мы выбирались через верхнюю щель крепостных ворот. Мы с Борей Вяткиным, Толей Клецкиным и Володей Утенковым пролезли, хоть и с усилием, но более или менее бла-гополучно. Шедший с нами Топор в щели ворот застрял. Мы с огромным трудом «продавили» его широкий зад в щель ворот. А потом, почти бегом спустились в длинное ущелье Бет-Пат-Дала,

         «Выходные» ворота из Чуфут-Кале

по которому через пару часов пришли в Мангуш (после ВОВ – «Партизанское»). Снова построение и нас в группах разбивают на бригады, а затем обед.
Разместили нас бригадами по частным домикам. Утром традиционная линейка и уточнение, кто и к какой группе прик-реплен, кто ведущий преподаватель, инструктаж о том, как вести себя в маршрутах, затем обзорная лекция профессора Мура-това о районе, по которому будут проходить наши маршруты.

“Девятый час, открылся глаз,
А линейка давно уж кончается.
Опять на нас кричит Вас. Вас.
И отправить в Москву обещается…” – еще одно проявление студенческого юмора.
Наступила пора ежедневных маршрутов, в ходе которых мы учились обрабатывать и описывать собранные образцы, отмечать места отбора образцов на учебной геологической карте. Так ежедневно в течение трех недель. Маршруты были и на Беш-Кош, и на гору Шеллудивую и в овраг Яман и др. Вече-рами, используя чудесные крымские вечера, ребята и девчонки  «кучковались», пели песни, простые студенческие песни. Иногда пары бродили по поселку, часто уединяясь  для  более  близкого
общения. Не обошлось и без юмора. Наша группа “создала”

Постулаты геологов:
1. Для Хромой собаки семь верст не крюк.
2. Один грамм здоровья – дороже тонны знаний!
3. Трудно человеку без работы, но мы трудностей не боимся.
4. Сдадим свои посредственные знания на хорошо и отлично.
5. Пыль не грязь, а суровая необходимость.
6. Только дурак  не любит денег.
7.Пришел – не мешай, спросил – уходи!
8. От сна еще никто не умер.
9. Здоровому телу железный стул!
10. Пьянка зло: только по пьянке можно обнять классового врага.

Однажды вечером, сидя около нашей “хибары”, Юрка Савельев сочинил “Приказ”. Он вообще отличался юморис-тическим складом характера и часто замечал смешное там, где  мы не видели ничего. Подлинник этого «Приказа» я не так давно обнаружил в одном из ящиков моего письменного стола. Весьма своеобразный документ.

ПРИКАЗ № 2
по Главному Геологическому Управлению Бахисарайской республики                от  25.08.59 г.

В Магаданском гео. управлении наблюдается тен-денция к хищническому использованию коньячного яруса в целях выкачивания из него коньяка и контрабандного вывоза за границу.
Руководители управления (во главе с т. Никифоровым) пытались скрыть этот позорный факт от общественности. Но  из разговоров с т. Чупровым (подпольная кличка «само-варчик») выяснились преступные намерения фракционной группы Шпилюка – Никифорова и примкнувшего к ним Крама-ренко. Важной уликой является также странный цвет носа т. Шпилюка, что, по мнению экспертов, объясняется чрез-мерным потреблением коньяка в последнее время. Деятель-ность фракциионной группы привела к тому, что коньяк исчез почти полностью в нашем районе за исключением г. Сель-Бухра, куда отщепенцы еще не успели добраться.
В связи с этим приказываю:
1. Сместить т. Никифорова с поста нач. управления и перевести на работу в низы.
2. Т. Шпилюка, отчислить в Киргизское Гео. Управление (нач. Клецкин) и назначить на должность уборщицы.
3. Во главе управления поставить т. Чупрова, как вовремя осознавшего свои ошибки.
Группе фракционеров, оторвавшейся от народа, не место в нашей Бахчисарайской республике.
Долой индивидуальные попойки! Да здравствует массовость!
           Приказ обсудить во всех геологических управлениях, расположенных на территории Бахчисарайской республики.

Нач. Главного Гео. Управления,
доктор геолого-минералогических наук Ю. САВЕЛЬЕВ

Следует пояснить уважаемому Читателю, что совсем недавно была осуждена антипартийная группа  в ЦК КПСС. Приказ Юрки Савельева написан в духе того времени.
В заключение практики для всего потока была проведена превосходная обзорная экскурсия по Крыму: из Мангуша, через широкую долину на Вершину Ай-Петри (т.е. «вкрест» простира-ния геологических отложений Крыма), затем вниз по Большому каньону, мимо водопада Суюк-Су в Ялту, и через Алушту в Симферополь и в Мангуш.
После этой экскурсии мы всю четвертую неделю рисо-вали геологическую карту района, строили разрезы, очищали собранные образцы фауны, писали отчет. Особенно трудной была последняя глава – Перспективы развития района практики. Тут уж ребята пускались во все тяжкие: каждый придумывал что-то свое, иногда нелепое и несуразное. Одни предлагали провести канал из Черного моря и устроить плав-базу, другие, возвести электростанцию, топливом для которой должны быть отложения карбонских и юрских углепроявлений и т.д. Ночь перед зачетом бессонная.

Прохожий стань, плешину обнажи:
Студенты спят здесь. Ты их не буди.
Да будет им подспорьем на зачете:
Последняя глава в отчете!
Но, ничто не вечно и, наконец, наступал день зачета. В бри-гадепоявлялась «комиссия», которая фиксировала качество собранных образцов фауны. Другая группа, во главе с Д.С. Соколовым оценивала карту. Потом перед грозной комиссией нам предстояло защитить карту и обосновать ее собранным каменным материалом. Наша бригада «отбомбилась» одной из первых, все мы получили отличные оценки по практике.
 
  . 

На память после практики (спрва от меня Зоя Заболоцкая, передо мной – Яковлева, впереди с фотоаппаратом Люська Шахова и др. 1959 г.)

А вечером грандиозный торжественный прощальный ужин в ознаменование окончания 25-ой геологической практики студентов МГРИ. Было все: вино, изобилие фруктов, а главное песни. Каждая группа исполняла свою песню о практике. От нашей группы Димка Фролов спел, сочиненную им к этому дню свою песенку на мотив песни фронтовых корреспондентов К. Симонова:
“От квесты до квесты нет  такого места, где бы ни шатались мы в пыли…”.
Выступали и преподаватели своим хором. Было весело
и тепло, именно по-дружески тепло. Студенты дружным хором, с переливами распевали известную крымскую песенку:

«Нам здесь известен каждый нуммулит,
Пелецепода каждая знакома,
Но сердце у меня в груди болит,
Когда уходим далеко от дома.
У обнажений здесь шикарный вид,
Для практики район подобран райский,
А наш Муратов тем и знаменит,
Что описал район бахчисарайский.
Мы запросто взбирались на Беш-Кош,
Картировать учились с Соколовым.
Мы славно поработали, друзья, ну что ж,
Айда сбирать остатки по столовым»

На следующее утро все разъезжались, кто куда. Мы сговорились с девчонками из РМ – Зоха Заболотская, Люська Шахова с подругами, а наши – Леня Шпилюк, Володя Андронов, Володя Утенков и я, сделать прогулку  по  Крыму.  Мы  заказали   8-местный прогулочный ЗИМ и отправились в Севастополь. Здесь мы устроились на Корабельной стороне у одного симпатичного дядьки. Все нас радовало – море, гроздья виног-рада, свисавшие прямо над головой и украшавшие проход с улицы, цветы, цветы, цветы и чисто севастопольская экзотика: Графская пристань, Малахов курган с паннорамой обороны Севастополя в 1854 году, Балаклава. Восторг!  3-4 дня в Севас-тополе пролетели молниеносно.
    Графская пристань
Решили продолжить знакомство с Крымом. Также  на прогулочном ЗИМе направились в Ялту. Прямо на набережной нам предложили жилье, не ахти какое, но  нам было все равно. Пара дней в Ялте пролетели, как один день. Сходили в домик А.П. Чехова, побывали в Никитском Ботаническом саду, купались в море и ели чебуреки.
Я предложил ребятам взять палубные билеты  (самые дешевые) и махнуть в Сочи. Все дали свое согласие.
На следующее утро мы сели на теплоход «Украина» и отплыли в Сочи. Устроились на квартире сочинца: девчонки «налево», ребята «направо». Гуляли, купались, загорали. Схо-дили в ботанический сад, в кино.
Люська Шахова познакомилась на пляже с парнем, за которого через два года вышла замуж. Я, Володя Утенков и Борька Вяткин решили возвращаться домой. Купили купейные билеты и в столицу. Взяли места в купейном вагоне – я на нижней полке, а Борис и Володя на верхних. С нами в купе на 4 месте сидел вполне   приличный мужик лет 45-50. Мы ему рас-сказали, что после практики возвращаемся домой. Иногда на остановках я выходил  из вагона и фотографировал или снимал на кинокамеру пейзажи, реки, друзей. Борька большей частью лежал на верней полке и всю дорогу пел блатные песни магаданского фольклора. Когда мы подъехали к Туле, наш сосед покинул нас и на его месте оказался милиционер. До самой Москвы он сидел молча, только слушал, о чем мы говорили. Но вот Москва. При выходе  из вагона нас встречают двое милиционеров. Наш «сосед» говорит:
- Вот принимайте, доставил. Идите за ними.
Идем толком, не понимая, куда и зачем. Пришли в линейное отделение милиции. Корткий допрос: кто, куда, зачем. Проверили документы и отпустили на прощание, пожелав, чтобы мы уменьшили исполнение блатных песен. Вот такое неожиданное приключение.

ОТСТУПЛЕНИЕ 1.

Вдруг вспомнилась песенка из детства:

«Нас побить, побить хотели
Нас побить пыталися,
А мы тоже не сидели
Того дожидалися.
У фашистов генералы
Все вояки смелые
На рабочие кварталы
Прут, как очумелые».
Вот  так, всякими незамысловатыми текстами
песен, рядом кинофильмов «Истребители», «Трактористы», «Если завтра война» и другими готовили население страны к войне. Противник был известен - немецкий фашизм. В филь-мах грозно неслись наши танки. На экранах кино  эскадрильи самолетов бомбардировщиков заполняли весь видимый простор неба. Усиленно готовились военные кадры. Во всю развернулись военные спецшколы, в которые уходили ребята после 7 класса. Сдавались специальные «зачеты» – «Вороши-ловский стрелок» и «Юный Ворошиловский стрелок», «Готов к труду и обороне» (ГТО), «Готов к санитарной обороне» (ГСО). Устраивались репетиции воздушных тревог. В общем, приучали  народ к будущей войне, которая на самом деле ока-залась не за горами, и совсем не такой, как в фильмах.
Таким вот образом, совершенно неожиданно, из каких-то там глубин памяти вдруг выплывает воспоминание, порой никак  не связанное с предыдущим текстом.
Я так подробно остановился на Крымской практике потому, что ею как бы проводилась некоторая черта между общей и специальной подготовкой. На следующих курсах нас ждали прекрасные ученые: доцент Лев Львович Ляхов – «Геофи-зика», профессор Владимир Васильевич Аристов – «Поиски и разведка полезных ископаемых» и многие другие. В общем, мы переходили в иное «качество». Наступала пора производ-ственных практик, которые мы должны были проходить по окончании третьего и четвертого курсов в геологических партиях   и экспедициях на рабочих местах.
После Крымской практики и летних каникул начался третий курс учебы. Это был этап насыщенный специальными дисциплинами и интереснейшими лабораторными работами. А у меня после этой чудесной практики родились некоторые миниа-тюры. Наша институтская газета «Разведчик недр» их охотно печатала, а Юрка Богомолов снабдил их любопытными рисун-ками. Вот парочка для примера:

      КРЫМСКИЕ ПОБАСЕНКИ

1
В Мангушском ресторане, что у Враконской флексуры, сидели Сеноман с Туроном и потягивали Коньяк. Разговор у них не клеился,  хотя  после каждой  принятой дозы  они усердно крякали  и   мотали головами.
Рядом, за Кампанским столиком, сидели  Маастрихт и Дат  с Инкерманом. Наливая себе из Верхнемаастрихтского род-ничка, они смеялись, глядя, как сумасбродный  Мангуш   присло-нялся  к несогласной Таврике.
Вы, может быть, спросите: В чем же мораль?
Отвечу:
     -  А разве она нужна?

Вот еще одна побасенка:


2
           Побуревший от солнца Готерив с вершины Шелудивой вглядывался в овраг Яман. Там синеокая Юра и помятая Таврика вели детальную съемку. Однако работа у них не клеилась: только отрисуют пачку, как хулиган Делювий накроет ее плотным шлейфом. Только отрисуют, а он снова   тут как тут. Измучились девицы! Неожиданно появился Разлом. Он бодро прошелся по Юре, причесал Таврику и ловко подтянул границы блоков. Теперь тебе понятно, дружок, откуда пошло выражение:  Прячь границы в ... разлом!     (Из книги стихов  «Перекаты» , 1996)
                3. ПЕРВАЯ  ПРАКТИКА
По нашей специальности учебным планом предусмат-ривались три практики на производстве, при этом третья – дипломная. В конце второго семестра третьего курса в группах появились многочисленные вербовщики  из различных геологи-ческих предприятий. Меня приглашали к себе с кафедры Петро-графии, с кафедры Полезных ископаемых, но я выбрал партию №10 Второй экспедиции «Всесоюзного аэрогеологического  треста».  Ее начальник, Гольденберг Вадим,  «купил» меня перс-пективой работы в районе хребтов Джугдыра, вдоль побережья Охотского моря.  Я очень  хотел побывать на Дальнем Востоке, тем более что буквально накануне я прочитал повесть Федо-сеева «В тисках Джугджура». Чтобы уехать вместе с партией Гольденберга мне предстояло досрочно сдать весеннюю сессию и утром 30 мая присоединится к партии. Я легко получил согласие деканата на «досрочку», сдал все экзамены, а утром 30 мая сдавал последний экзамен по осадочной петрографии самому  М.С. Швецову. Со мной решили сдавать еще 10 ребят моей группы.
Михаил Сергеевич пришел в аудиторию. Мы взяли экзаменационные билеты и сели готовиться. Михаил Сергеевич, как обычно, углубился в чтение какой-то газеты. На последнем столе уселся аспирант Швецова – Павел Тарабанько, чтобы наблюдать за нами. «Активисты» из нашей группы заранее раздобыли текст вопросов экзаменационных билетов и написали полные шпаргалки. Для удобства у ребят с внутренней стороны левой полы пиджака были пришиты большие карманы, в которые входил целиком лист формата А-4. Перед экзаменом ребята предложили и мне воспользоваться таким «защитным» пиджаком. Но я отказался. Первым вышел отвечать Шпилюк, но с треском провалился. За ним на «лобное место» пошел я. Спокойно ответил на вопросы билета и  пару дополнительных. Оценка «отлично». Все  я могу ехать! Все, что происходило дальше, я описал в своем Полевом дневнике, который привожу далее с полным сохранением оригинального текста. Эта прак-тика сыграла значительную роль в моей жизни.
На базе экспедиции  в Учуре  (поселок  на  берегу Алда-на) обосновались камеральщики, которые ехали в одном вагоне с нами в соседнем купе: Зоя Богородицкая, Вера Чубакова и другие. С Верой Чубаковой у меня, неожиданно,  установились близкие отношения. Она была моего возраста, стройная, гибкая, простое лицо с легкой косинкой в левом глазу. Когда я воз-вратился с полевых работ для получения расчета, Вера встре-тила меня на базе, устроила хорошую баню и добротный ужин. Наши отношения продолжились и в Москве, где она начертила для моего отчета карту района практики. После развода с Любой я стал периодически бывать у нее дома, часто оставался ночевать, а в 1961 году Вера сказала, что забеременела. Мы договорились с нею, что она во время полевых работ в Учуре (поселок базы) сделает аборт, благо там у нее знакомый гинее-колог. Осенью, когда мы встретились, оказалось, что аборт она не сделала, а сейчас уже поздно. Она стала плакаться, что у нее видимо судьба такая: одной, без отца растить второго ребенка. У нее уже была 16-тилетняя дочь Алла. Пришлось мне ее успокоить, что поскольку это мой ребенок, то мы оформим наши отношения законным браком, что и сделали. Мама моя не возражала, чтобы я перебрался к ним, а они, к этому времени, получили квартиру на ул. Юных Ленинцев в Текстильщиках. В трехкомнатной квартире выделили нам одну комнату. Во второй, поменьше устроились Лида  с маленькой дочерью и дочь Веры Алла. В третьей восьмиметровой – поместилась третья сестра, весьма верующая женщина, к которой похаживал церковный староста ближайшего прихода. Там же поселилась и мать.  Так и начали жить.
У Лиды был «приходящий муж»  Борис  Дорожинский.  Работал  в  органах  партийного Конроля при ЦК КПСС. Сущест-вовала такая структура в ЦК. Раньше когда он был ведущим инженером в КБ, то Лида работала у него в бригаде чер-тежницей. Вот и сладились.
Вскоре Вера родила девочку, которую мы назвали Оленькой. Я много времени уделял ей, когда подросла, читал сказки, смотрел с нею передачу по ТВ «Спокойной ночи, малы-ши». Часто мы все гуляли в Кузьминском парке. К трем годам определили Олечку в детсад. Однажды Вера проходила мимо садика и услыхала дикий плач Олечки. Она вбежала в садик и застала такую картину: Олечка голая стоит в ванной, плачет, захлебываясь от плача, а ее поливает холодным душем няня. Это было наказанием за то, что девочка заигралась и опи-салась. Мы еле успокоили ребенка и больше в садик не водили.
После окончания мною института и поступления  в заочную аспирантуру на кафедру Маркшейдерии (об этом ниже), у нас стали портиться отношения. Вера часто без видимой при-чины раздражалась и придиралась ко  мне и, в итоге, все завершилось разводом. На суде Вера вела себя, мягко выра-жаясь, некорректно. Я  заявил судье, что от отцовства не отре-каюсь, и буду добровольно выплачивать причитающиеся али-менты. Вера с этим согласилась, но спустя пару месяцев по наущению Бориса Дорожинского подала в суд на официальное взыскание с меня алиментов. На суде она вела себя вызы-вающе и всячески мне хамила. Я был искренне возмущен, так как она лишала девочку дополнительных денежных отчислений от моих подработок. Раз в неделю я приезжал от мамы, куда я вернулся жить, чтобы погулять с Оленькой.

Оленька, 3 года

Однажды осенью я так-же пошел с нею гулять в Кузь-минский парк. Оленька захо-тела в туалет. Мы подошли к нему, и я попросил шедшую туда женщину взять с собой ребенка. Вечером Оленька рассказала Вере, что ее в туалет водила тетя. Вера поз-вонила мне и грубо предуп-редила меня, что   раз я гулял  с Олечкой и с любовницей, то больше она мне ее не даст. Все мои попытки объяснить ей, что это была посторонняя женщина, успеха не дали. Несколько дней спустя меня в коридоре МГРИ остановил доцент Василий Васильевич Антонов, секретарь парткома в то время.
- Яша, вчера в партком приходил некий Дорожинский и,  размахивая своей красной книжечкой, требовал твоего сурового осуждения за аморальное поведение. Я его спросил, сколько он тебя знает. Три года, ответил он. Так вот мы знаем Яшу Кра-сильщикова семь лет. Он показал себя прекрасным студентом, коммунистом, высокоактивным товарищем. Уберите вашу кни-жечку и больше ею не махайте. А Красильщикова мы вам не отдадим на поругание, за ним нет никаких грехов. Я посоветую тебе, Яша, больше туда не ездить.
Так я потерял свою дочь. За все прошедшие после этого годы, я увиделся с Олей только один раз. В 1997 году мне позво-нила дочь Веры Алла и попросила разрешения приехать ко мне. Мама давно умерла, я  был женат на Людмиле, но согласился на встречу. Она приехала в нашу «хрущебу» и попросила, чтобы я показал Оленьку Рахиль Григорьевне для консультации. В назначенное время, я встретился с Верой и Олечкой, уже взрос-лой 24-х летней девушкой и отвез их к Рахили. На консультации я не присутствовал, но после их выхода от Рахили, проводил их до метро. С тех пор от них ни слуху, ни духу. Несмотря на то, что они постоянно живут в Москве, ни Ольга, ни Вера, ни разу не сделали попытки сблизиться со мною и это еще один рубец на моем сердце. Каждый раз, когда в синагоге после прочтения мною соответствующего текста из Торы, я в перечне членов моей семьи, которым прошу у Господа здоровья, называю и Ольгу – мою дочь!
Теперь пришло время для моего Дневника о практике.   В нем я день за днем, иногда пропустив неделю-другую, записывал все мои маршруты и случавшиеся происшествия. Это достоверный материал, в нем описаны реальные события, случавшиеся со мной во время практики.

            ПОЛЕВОЙ  ДНЕВНИК
(студента о производственной  практике в геологической партии)

Вместо предисловия
После окончания третьего курса (лето 1960 г.) в Московском геологоразведочном институте (МГРИ), следовала первая производственная практика. Я ее проходил в партии №10  2-й экспедиции ВАГТ (Всесоюзный аэрогеологический трест). Начальник партии Вадим Гольденберг, еще до начала экзаменационной сессии, уговорил  меня поехать с ними. Так мне удалось побывать в Восточной Якутии, в районе пос. Алдома (на берегу Охотского моря). Партия вела геологическую съемку в районе хребта Джугдыр (отрог Джугджура), вдоль русла рек Икари,  Улкана и др. Там в полевых условиях, приходя из маршрута, при свете свечи, а чаще в дождливые «немарш-рутные» дни, я иногда записывал свои впечатления в толстую тетрадку,  которую  я   назвал «Полевой дневник». Привожу его содержание, почти без изменений, хотя вместо имен и фамилий я оставил, в большинстве случаев, только имя. Может быть, этот Дневник, как ни будь, попадет на глаза работавшим вместе со мною. Мне не хотелось бы, чтобы они, узнавая себя,  обиделись за их характеристики в Дневнике. Все они были добры со мной, учитывали мой возраст (37 лет),  и благодарность к ним живет в моей душе до сих пор.

Джугдыр -  горный хребет на С.-В. Амурской области РСФСР. Образует перемычку длиной 100 км между хребтами Стано-вым и Майским. Преобладают высоты 1000—1500 м (наиболь-шая до 2107 м). Д. — поднятый новейшими движениями учас-ток южного края и складчатого окаймления Алданского щита. Сложен метаморфическими сланцами, прорванными гранита-ми. Сохранились обширные участки древних выровненных поверхностей. Вершины куполовидные, реже острые гребни с единичными древнеледниковыми цирками. На склонах горная лиственничная тайга, выше — заросли кедрового стланика, на гольцах — горная
               
Хайфа, 2002 г.

Жизнь идет размеренно и гладко.
День, да ночь, как говорится, сутки прочь.
Если бы  не эта вот тетрадка
Я б не знал, как скуку превозмочь.
Что ж, когда над головой в палатку
День и ночь противный льет дождище,
Достаешь заветную тетрадку
И в нее, что дорого, запишешь.

Пролетят шальные дни и годы,
Старость подберется незаметно.
Будешь ты под голос непогоды
Шелестеть тетрадкою заветной.
       
         Курун-Урях     15-16 сентября 1960 г.
15.06.60 г.
                Аэродром Алдома – устье р. Улкан

Вчера прилетели на место работы в район р. Алдомы. Устроились на аэродромном поле рядом с посадочной полосой и в 100 шагах от берега Охотского моря. Однако по порядку мой путь из Москвы до Алдомы.
Из Москвы выехали 30 мая в 10-25 вечера. Поезд Москва – Хабаровск, скорый. Из Экспедиции в этом поезде едут 8 человек, а именно в нашу партию – 4. Это начальник партии – Вадим, его жена – Ира, техник-геофизик Борис и я.  У нас смежные купе и почти все время мы проводим вместе. Первые двое суток я отсыпался после экзамена по осадочной петрографии, которую сдал утром в день отъезда. В Свердловске, это было 1 июня, меня встречало на перроне все мое  семейство в полном составе. Трудно, очень трудно уезжать от них, видеть на перроне затуманенные слезами глаза детей, слышать срывающийся Иркин голосок:
- Папа, возьми меня с собой.
           Милая дочурка, ты думаешь, что это просто. Ведь на работу детей не берут.
            Стоянка в Свердловске 20 минут, что можно сказать за эти короткие минуты. Хотелось бы говорить и говорить, а слова, как назло, пропали. Только смотришь  и смотришь на родные и милые лица!
Дорога прошла хорошо. Особенно запомнился Байкал, появляющийся лазурно синим, тихим и спокойным, ласковым озером. Появляется неожиданно, медленно, выплывающим  синим блином из-за островерхих сопок. Затем – пара туннелей, поворот, еще один и вот уже поезд  катится  рядом с водами «седого» Байкала.
17.06
там же
На 7-й день приехали в Магдагачи, ничем неприметный городок. Здесь конец нашему железнодорожному пути. Пере-ночевали в гостинице аэропорта и в 4 утра самолетом Ли-2 вылетели в Чагду.  Летного времени около 5 часов. Под крылом самолета промелькнули хребты и леса, многочисленные реки. Пролетели над городом Алдан, а вскоре показалась река Алдан, на берегу которой раскинулась Чагда.
Чагда – чудесное место! На высоком правом берегу р. Алдан. Весь поселок зарылся в песок, в полном смысле – зарылся! А песок хорош – золотистый, мягкий, везде в поселке сосны. Куда ни взглянешь: возле и вокруг домов, вокруг поселка, на берегу и даже посередине улицы. А сами улицы в Чагде пляшут, как хмельные. Коренного населения в поселке очень мало: делать нечего! Многие дома заколочены. В части из них расположилась экспедиция. Особенно хороши в Чагде вечера. Совершенно чистое без единого облачка небо постепенно меняет цвет – от пурпурного (на закате) до бледно-синего. Словно наклеены на небосводе яркие, крупные звезды и проказница луна. Все это великолепие отражается, словно в зеркале,  на водной глади Алдана. Для полноты картины остается отметить и удивительную тишину, в которой чуть слышно соловьиными переливами небольшие ручейки. Здорово!

Чагда - посёлок городского типа в Алданском районе Якутской АССР. Пристань на правом берегу р. Алдан, близ впадения в него р. Учур. В районе — добыча золота.

Здесь в Чагде, меня оформили на работу в партию № 10 коллектором. Здесь же мы получили всё необходимое для работы в поле, а так же обмундирование и продукты. 14 июня самолетом Ли-2 Володя (техник), Анатолий (рабочий) и я  вылетели в Алдому через Якутск - Охотск. Весь полет продол-жался около 11 часов. Подлетая к Якутску, пролетели над р. Леной.  Огромнейшая речища! Я ничего подобного не видел. Широко, на 7-10 км разлились ее воды. Правда, была высокая вода, но все равно зрелище бесподобное.
Якутск. С воздуха небольшой городок. Есть с де-сяток каменных домов, речной порт. Но, конечно, климат резко отличается от Чагды. Вообще же за время нашего перелета климат менялся на глазах.
Чагда – очень тепло, полетнему жарко. Частые гро-зы. Температура около + 30! Настоящее лето.

Алдомская бухта. Июнь 1960 г. 

Якутск – Охотск -  начало вес-ны, когда только-только сошел снег. На солнце тепло, температура достигает + 10-15 градусов.
Алдома – Улкан  - трудно даже описать. На море сплош-ные торосистые льды. Много снега на горах и вдоль русел рек. По утрам сильный холодный ветер, густой туман по земле. Ночью сильные заморозки. Днем температура + 1-5 градусов. Видимо лето здесь запаздывает основательно.
20.06

Сегодня день рождения Аленки. Поздравил ее радио-граммой. Будь здорова, моя хорошая, расти и учись хорошо.

 

Пришли олени. Алдомский аэродром

Сегодня после шестидневного сидения на аэродроме в Алдоме вышли в район работ в бассейн р. Улкан. Прошли по тропе с оленями около 15 км и остановились на развилке рек. Завтра с утра уходим в первые маршруты. Я иду в группе из трех человек: Ира – геолог, Борис – геофизик и я – коллектор. Предполагается, что в бассейне этого ручья мы проработаем 4 – 5 дней, это при наличии хорошей погоды.
Об Алдомской жизни на аэродроме напишу позже, в более удобное время.
22.06
руч. Оторудьяк

Вчера  была  первая проба.  Маршрут небольшой всего 5 – 7 км по левому борту ручья Оторудьяк.
С утра сложили лагерь, запаковали вещи и после завтрака пошли.  Нагрузился я «аки ишак»: полевая сумка, фотоаппарат, ружье, подсумок с патронами, рюкзак. Поход для меня начался… купанием. Переходили через ручей. Первым по бревну прошел Борис. Когда я стал переходить, то бревно вывернулось, и я загремел в ручей всего в одном шаге от берега. Вылез, зуб на зуб не попадает:
- Вода т-т-теплая…
Подошли к началу подъема на водораздел по стланику. Паршивая штука. Все сплошь закрыто ветками стелющегося кедрача. Некуда ногу поставить. А по нему во всю лежат упавшие стволы. Много ручьев и луж под ними.
Погода стояла чудесная; в тайге жизнь только просы-пается. Распускаются почки на лиственных деревьях, а на полянах тает снег. Его на вершинах хребтов и по долинам рек полно.
Прошли по водоразделу. Породы довольно не Инте-ресные: туфы, порфириты, много роговиков, в них встречаются вкрапленники сульфидов (пирита).
Вначале я маршрут переносил хорошо, но к середине дня вымотался, а в конце, последние подъемы штурмовал, как Эрцог Анапурну! В лагерь вернулись часов в 9. Переправляясь через брод, снова искупался. В итоге два купания в один день.
                23.06
там же
Сегодня  был   день отдыха  и подбора  материалов. Завтра снова в маршрут.
29.06
река Улкан

Четвертый день, как наш лагерь на берегу реки Улкан. Это настоящая река: широкая, глубокая. 23-го ходил во второй маршрут. Состав бригады тот же. Для меня этот день оказался «раздевальным» - порвал брюки в трех местах. Симфония! Вечером их починил так, как хирург накладывает швы. Породы в маршруте были снова неинтересные: те же роговики, туфы, порфириты. Вообще утомительны подъемы и спуски. Горы «молодые», поэтому подъемы очень крутые, часты осыпи.  По ним подниматься еще так-сяк, а спускаться очень утомительно. В горах на перевалах и в лощинах много снега, особенно с северной стороны. По снегу хорошо идти. На поверхности обра-зовался наст, он вполне выдерживает вес человека. Да! Особую неприятность доставляют стланики. Невысокий,  1-2 метра, сте-лется по земле кедрач. Все сплошь в ветках и даже земли не видно. Спускаться по нему приходиться с обезьяньей сноровкой. Но ведь мы не обезьяны!

 Пошла кета

24-го был очень тяжелый маршрут. Подъем на вершину более 1000 метров. Хотя эта высота сравнительно низкая, но сам подъем был очень тяжелый – осыпь, стланик, круча. Водо-раздел в этом маршруте особенный. Иногда борта ущелья сбли-жались до нескольких метров и на водоразделе возникали скалистые 2-3-х метровые глыбы. А по перевалу узенькая в один-два шага тропа. Отдельные водоразделы напоминали ост-рие гигантского ножа. Много было красивых экзотических с виду останцев в виде каменных «морд», хаотических нагромождений, но я снимал мало, так как погода была неважная. В лагерь вернулись в десятом часу и очень устали.
25-го в маршрут не ходил: описывал и заворачивал в бумагу отобранные образцы пород и заготовки для шлифов.
26-го переход в новый лагерь на берегу Улкана. Рас-стояние небольшое, но река разлилась настолько, что иску-пались все. За дорогу было около десятка бродов. Штук восемь я преодолел хорошо, а в последних двух подзаплыл. Вода хо-лоднющая, б-р-р…
В дороге несколько раз приходилось перевьючивать оленей, животные слабые, не то, что кони, тянут не более 30 кг.
27-го камеральный день и баня со стиркой.
28-го – день отдыха. Ну и отоспался же я!
29-го ходили в небольшой маршрут по долине Улкана. Здесь породы и геология интересней. Туфы, порфириты, появи-лись зоны дробления, пиритизация, эпидотизация.
Завтра уходим в маршрут и на новую стоянку.
4.07
там же
Никуда мы не ушли!
Вечер 29-го был чудный: ясный, теплый. Только на самом западе засиделась небольшая тучка. А под утро пошел дождь. Опустился плотный белый туман, да так, что на 100 мет-ров вперед ничего не видно. И такая погода стоит уже 4 дня. Сегодня с утра дождя нет, но туман по-прежнему закрыл от нас все вершины.
А что сделалось с нашими реками и ручьями! Вздулись, вышли из берегов, несут поваленные деревья, льдины… Огром-ные мутные потоки.
Продукты наши подходят к концу. Вчера Володя и Юра ходили к оленеводам и заказали продукты (на два оленя). Но сегодня их доставить невозможно – так вышли реки из берегов, все броды стали очень глубокими. Может быть под вечер, если дождя не будет, они смогут пробиться к нам. Все уже надоело: карты, книги, шахматы. Скорее приходил бы вертолет, а с ним и письма.

5.07
Дождь кончился, ура!
Сегодня весь день хорошая погода. Сухо. Просушили все вещи, сделали кое-какие «домашние» делишки. Свалили деревце для печки хлеба. Моя очередь была позавчера. Пекли хлеб с Толей. Неплохо получилось. Впервые в жизни ел хлеб собственной выпечки. Составили длиннющий заказ на продукты и вещи для «сброса» вертолетом (если отсутствует площадка для посадки самолета или приземления вертолета, то груз сбрасывают в указанное место с небольшой высоты). В конце недели, возможно, будет сброс, а с ним и почта. Почту все ждут с нетерпением. Еще бы: весточки от домашних, родных. Ожи-дают каждый по-своему.
Борис, геофизик, молодой, белобрысый, 25-летний паре-нек, крайне самонадеянный и самомнительный, первый год женатый. Он прикидывает заранее, что ему пришлют: носки, мыло, бутылку коньяку. Дойдя до этого он блаженно улыбается и  закатывает  маленькие злобные глазки.
Володя, коллектор, 36 лет, бывший фронтовик, побыл  в
плену, большей частью, довольно спокойно относящийся ко всему, ждет только писем от далекой подруги из Ашхабада. Очень интересный человек. Когда мы были еще на базе, в Чагде, он свободно общался со всякой домашней живностью. Идут коровы – он как-то смешно сложит губы и что-то промычит. Коровы сразу к нему. Идет стадо гусей – Володя опять что-то прошепелявит, и гуси вперевалку шагают к нему. Нам в отряд на полевой сезон нужна была собака. Взяли на базе злейшего пса Шарика – черный кобель похожий на среднерусскую овчарку. С первого знакомства он стал слушаться только Володю, а  всех остальных встречал серьезным рыком. В дальнейшем привык к нам, как к суровой необходимости и хоть не рычал, но все равно посматривал настороженно. Вот такой мужик!
Вадим Ильич (начальник партии) и его жена Ира ждут только писем. Все, что только они могли, захватили еще из Москвы. Вадиму 35 лет. Довольно хороший геолог, и плохой, скорее посредственный хозяин. Чувствуется отсутствие военной школы. В партии много организационного беспорядка. В этом немалая доля принадлежит Ире. Мешаться в хозяйство и руко-водство партией ей не следовало бы. Да и Вадим был бы самостоятельней.
Ира, человек очень хороший. Около года, как они с Вади-мом поженились и до сих пор любятся «как молодожены». Геолог она неплохой и район работ знает не плохо. Правда ей немного тяжело ходить в маршруты, ведь женщина… Однако работу свою она делает хорошо.
Но я отвлекся.
Так же с нетерпением ждет сброса и наш радист Ленька, или просто Лёха, или даже «борода». 32-летний исключительно симпатичный парень. Наш радист. Еще в марте он вылетел в тайгу, договорился с колхозом  об оленях  и кочевал с оленево-дами к месту нашей встречи в Алдому.
Все остальные члены нашей партии Толя, Гриша, Юра, Алик и Лида ждут или даже не ждут писем.
Сегодня особенно озверели комары. Сейчас вечер. Наши после ужина сидят у костра и ведут обычную вечернюю беседу – переливают из пустого в порожнее, травят охотничьи байки. Я примостился в сторонке на вещах, накрылся накомар-ником и пишу свой дневник. Становится темно, надо забираться в спальный мешок (спальник).

НЕОТПРАВЛЕННОЕ ПИСЬМО
5 июля 1960 г.
Дорогие мои, родные! Добрый вечер, а скорее для вас день. Сижу у костра, пишу письмо. Соскучился и очень хочется поговорить с вами. Кажется, с той поры, когда я отправил вам письмо… Это было еще на Алдомском аэродроме в день, когда мы уходили в горы. Было это дней 15-20 назад. Сегодня к вечеру наше начальство решило вызывать вертолет с про-дуктами. Видимо это будет дней через семь – десять. Вмес-те с продуктами будет и почта. Так хочется получить от вас хоть несколько строчек.
С 1 июля у нас целых четыре дня шел дождь. Дождь такой, что даже реки и ручьи вышли из берегов. Но палатки с честью выдержали это испытание, а спальные мешки от сырости предохранили брезентовые чехлы.
27 июня мы перешли с ручья Оторудьях на реку Улкан. Впрочем, Оторудьях трудно назвать ручьем: во время пере-хода 6 раз бродили через него и 3 раза я искупался.
В бассейне р. Оторудьях мы сделали четыре маар-шрута. Сами по себе они не очень трудные. Высоты вполне доступные. Самой высокой точкой там была вершина 1050 м. В горах очень много снега и в своих маршрутах мы очень часто напоминаем альпинистов. В одном из маршрутов были очень интересные водоразделы (а маршрут всегда стара-ются проложить по водоразделу). Представьте себе лезвие кухонного ножа. Вот такой вид имели эти водоразделы. Я постараюсь нарисовать вам по памяти, что-нибудь похожее. Вот такая, 800-1000 метровая горка заканчивается водораз-делом шириной всего в пол метра. По нему между глыб вьется тропка. Правда, все они эти водоразделы довольно хорошо проходятся, несмотря на очень крутые склоны. По склонам гор часто встречаются осыпи разных размеров: мелкие и крупные. По ним трудно передвигаться, так как они осыпаются и ползут из-под ног. Особенно трудно спускаться. Здесь мне хорошую службу несут мои резиновые сапоги, хотя и очень тяжелые. Они не скользят, дают возможность пере-ходить ручьи и реки. Правда, в первом марш-руте, переходя через ручей, оступился с бревна и здорово искупался в ледяной водичке. Не обошлось без приключения.

12.07
река Качи
Продолжаю письмо.
Время идет, обстоятельства меняются.  Выяснилось,
что вертолет к нам будет только в конце месяца, а пока за
продуктами уходит караван на Алдому, вот с ним и отправлю свое письмо.
После перехода из бассейна реки Улкан на реку Оня (пе-
реход был очень трудный) – я искупался раза четыре. Осо-бенно досталось мне в последний раз – был мокрый с головы до ног. Еле просушился.
С 8-го июля стал работать самостоятельно. У меня коллектором ходит чудесный парень, наш  радист Леха. С завтрашнего дня ухожу на 5 дней в самостоятельный маар-шрут. Со мной пойдет Володя – он будет отбирать шлихо-вые пробы из ручьев, а коллектором идет 18-летний Алик. Кроме него два Якута с оленями.
Наши якуты хорошие охотники. За это время они уби-ли нескольких медведей и барана, а это значительная эконо-мия продуктов.
Последние три дня у нас были без маршрутов. 9 числа мы вышли на реку Качи, переночевали.
10-го – камеральный день, обрабатывали  и  описывали образцы, рисовали карту, сделали баню.
11-го – выходной день, загорали,  я даже купался в реке – вода была приемлемая.
12-го – готовились к маршруту, делили продукты.
В палатке со мной живет рабочий якут Юрка. Сейчас он перебирает вещи, нашел наперсток. Вот он сидит и шепчет по-якутски «СЮТЮК».
Вечер, нашу палатку штурмуют комары. За последние дни их развелось столько, что даже кушать невозможно. Комары всюду: в супе, в каше, в чае. Загрызают в маршруте, даже диметил-фталат (жидкость для защиты от комаров) не помогает. Приходится мазаться им почти через 40 минут. Скоро удовольствие удвоится – появится мошка!
В общем, у вас теперь есть представление о моей полевой жизни. Впрочем, обо всем этом вы сможете прочи-тать в книге Федосеева «В тисках Джугжура». Он работал почти в этих местах. Дома книга у нас есть.
Пишу вам,  пишу, а от вас до сих пор нет весточки, хотя вчера получил телеграмму, что моя мама приехала к вам. В общем, жду с нетерпением вертолет, а с ним и почту.
До свидания, мои дорогие!
(Отправить письмо не удалось, так как не прилетел борт).
Перехожу к следующей по порядку записи в дневнике.


5.08
р. Ныгай
Целый месяц не вел записей. Все было не с руки. В маршруте устанешь и скорей спать. Не до писания. А в дожд-ливые дни – лень раздирает, сделаешь что-нибудь, глядь и день кончился.
Однако за месяц пережито немало. Постараюсь описать мое житье - бытье.
С 7.07 я начал ходить в самостоятельные маршруты. В отряде у меня Алик – 16-летний пацан из Магдагачи, это мой рабочий. Кроме него придан к отряду Володя, а транспорт это два каюра: Петр и Павел, или как мы их зовем «апостолы».
Наша задача отработать участок между водоразделами рек Качи и Улкан, по правому борту р. Улкан. Остальные наши двинулись в верховье р. Качи, там работы дней на 6-7.
Лёха с одним каюром пошел за продуктами на аэродром Алдома, где у нас оставлен лабаз. С вертолетом дело плохо. Спецрейс к нам не оформлен, а бортов (самолетов) нет. Таким образом, получение желанных  и  долгожданных  писем  откла-дывается   на неопределенный срок.
Вот так обстояли дела на утро 7 июля, когда мы с Аликом вышли в маршрут.
Маршрут был не очень сложный и очень хорошо прохо-димый за исключением конца маршрута, когда пришлось спус-каться по крутой осыпи заросшей молодым лесом. Спускались в направлении на дымокур, который по моей просьбе разожгли каюры. Спустились, а лагеря не видно. Минут 40-45 искали ла-герь и не нашли. Вдруг слышим крики, пошли на них, оказы-вается, Петр нас ищет.
На следующий день маршрут был с высотой 1284 м. Поднимались медленно и 5 часам сделали лишь 2/3 маршрута. Маршрут шел прямо по водораздельному гребню. Когда спус-тились на водораздельное плато, пошли гранодиориты. В них «останцы» виде разных фигур: сфинкс, орел и др.  Спустились вниз к реке уже около 8 часов, а до лагеря еще идти около 7 километров. Тропы вдоль берега не было, и мы пошли по реке. Целых 2,5 часа мы шли по реке. Казалось этой небольшой речушке, притоку Качи, не будет конца. Уже совсем стемнело, когда вышли к р. Качи. Алик ночевать в лесу отказался кате-горически. Перебродили Качи и полезли вверх к лагерю. Пока искали брод, брели и лезли на склон, совсем стемнело. И вот на каждом шагу мы стали натыкаться на кусты, на стланик, на поваленные деревья. Днем все это легко обходится, найдется тропка, которой довольно легко идти. А сейчас, ночью все, кА-жется, собралось в кучу, все это стоит на твоей дороге, лезет в лицо, под ноги.  В пути я раз сто полетел, не меньше, в кустах застревал вроде Тарзана, то зацеплюсь молотком, то повисну на ружье. А сзади только посапывание Алика. Шли довольно долго. Путь, который обычно проходишь за полчаса, мы проделали за два! Выручил Володя – дал ракету, оказалось, что мы всего в 200-300 метрах от лагеря. Итак, в половине первого ночи мы пришли в лагерь. На следующий день отдых.

 

Река Качи разбушевалась (Вешние воды)

10-го снялись с лагеря, и пошли на Улкан.
Маршрут выдался очень тяжелый. Часто шли по густому стланику, или ломились через  ерник - мелкие кусты карликовой березки, растущие на водоразделе. Вдобавок, маршрут имел малую высоту – всего 400-500 метров и характер плато. Прихо-дилось искать путь по понижению деревьев, т.е. смотреть, где деревья выше других, туда и идти. Это удлинило маршрут почти вдвое. Днем спустились к ручью, пообедали и снова в дорогу. Здесь мы напоролись на участок, который проходился очень тяжело. Огромные гранитные глыбы, объемом в несколько кубо-метров, самым хаотическим образом разбросаны по склону. По ним растет стланик и лиственница. А по низу – бревна горелого леса (горельник). Все это переплетено настолько,  что, кажется, даже ногу поставить некуда. Около двух часов мы затратили на 800 метров подъема! В результате, к 7 часам вечера смогли сделать только половину маршрута. Решил уйти с маршрута, спуститься к ручью и по нему добраться до лагеря. Это было уже в десятом часу вечера.
Следующие два дня были дождливые.
12 июля к вечеру пришел Петр. Он ходил в лагерь на Качи, куда уже вернулся Лёха из Алдомы.  Принес папиросы и сказал, что до лагеря идти часа два. Володя, я и Алик решили уйти в лагерь на Качи. Взяли брезентовые чехлы, спальные вкладыши, телогрейки и пошли. Довольно быстро мы добрались до Качи, на за это время, что прошло после возвращения Петра, река значительно «вздулась» и вода прибывает буквально  на глазах.

* * *
Якутские реки после дождя! Величавое зрелище. Обычно небольшие и не глубокие горные реки и ручьи, вдруг преображаются, становятся грозными, сердитыми потоками. Они выходят из берегов, по ним несутся огромные бревна, вырванных с конем деревьев. Бывшие броды непроходимы, а на перекатах река просто звереет.

* * *
Долго искали брод. Наконец Володя махнул на все рукой и полез в реку. Дошел до половины, и  с большим трудом он выбрался на противоположный берег, а впереди еще 3 или 4 протоки. 
Мы с Аликом здесь переходить не рискнули. Пошли вверх по течению к видневшемуся невдалеке поваленному дереву, упавшему поперек протоки.  Но только мы к нему подош-ли, как напором воды его вывернуло и понесло по течению. Мы снова побежали вверх искать удобный переход, а вода все прибывает. Вот, наконец, узкая и кажется неглубокая протока. Перешел ее благополучно, а Алик идти не решается. Долго бегает по берегу и вот лезет в воду. Благополучно проходит почти до конца, как вдруг, в одном метре от берега, слетает с ног. Весь мокрый, дрожащий от холода выбирается на берег. Пока мы барахтались в протоке, Володя ушел к лагерю. Стали мы с Аликом искать следующие броды и обнаружили, что нахо-димся на небольшом острове. А на дворе уже стемнело. Нако-нец найдено удобное место. Я спускаюсь в реку и иду, стараясь ставить ноги потверже. Вполне нормально дошел до середины протоки (хотя воды уже было по пояс), как, вдруг, оступился и, быстрое течение меня понесло. Понесло с такой силой, что потерял дно! С ужасом я подумал, что за мной полез Алик – он ведь легкий, как перышко. Оглянулся, но он стоял на берегу и смотрел, как я барахтаюсь. Набежавшей волной смыло мой накомарник. Намокшая телогрейка и рюкзак с образцами тянули меня на дно. Я почувствовал, что силы мои истощаются и почти нечеловеческим усилием, рискуя сломать ноги, я выбросил их резко вперед. Удалось на какое-то мгновение задержаться на месте, вздохнуть и силой толкнуться к берегу. Подплыл к  тому же берегу и ухватился за свисающие кусты.  Но вода прижимает так крепко к берегу, а намокшая телогрейка настолько  тяжела,  что  не  могу  подняться. Подбежал Алик и вытащил меня на берег. Второй раз бродить не решились. После долгих трудов, истратив почти все спички, удалось разжечь небольшой костер, для чего пришлось ободрать верхний кант с моих больших болотных резиновых сапог. А, когда загорелся костер, то жить стало терпимо, а когда еще немного пообсохли, то и очень хорошо.
Утром вода сошла. Часов около 6 утра перебрели реку, и пришли в лагерь. После этой «бани» два дня отдыхал. Еле оправились от этого неприятного купания. Пришлось заниматься ружьем – оно изрядно заржавело, а ведь мне его дал на полевой сезон мой двоюродный брат Лёва Пучков. Надо было тщательно просушить обувь, одежду. Хватило дел.
31.08
р. Улайкан
Избушка линейного надсмотрщика на телефонной трас-се Охотск – Хабаровск Ивана Семеновича Тиунова.  Еще одна веха в нашей скитальческой жизни. И снова… дождь!
Дождь… Дождь… Дождь…
Он преследует нас по пятам, Он издевается над нами, смеется, шутит с нами.  Хотя это очень грустные шутки. Дождь идет мелкой пылью, на деревьях и ветках оседают мелкие капельки дождя, а потом, когда идешь по лесу, они выливаются за воротник.  Такой дождь идет 3-4, а иногда и 5 дней подряд, а затем 4-5 дней перерыв и снова все сначала.
Последнюю запись я сделал 5 августа на руч. Ныгай. Это был первый день 4-хдневной дождевой атаки. В лагере кроме меня, Вадим Ильич с Ирой, Алик и повариха Лида, а также два каюра Николай и Ларион. Житье «курортное»: есть и спать. Не жизнь, а сказка на дальневосточной природе. Долгое Сиде-ние на месте надоело всем, наконец,  Николай и Ларион решили нас «вытолкнуть». С раннего утра 9 августа они начали собирать все свои вещи и без конца твердили, что погода, несмотря на все видимое и невидимое, будет хорошая.  Вадим решил выйти в маршрут. Но едва мы с ним отошли от лагеря, начался мелкий противный дождь, а затем упал сильный туман. На высоте около 200 м уже ничего не было видно вокруг.  Однако возвращаться было уже поздно.  И вот наш маршрут. Идем в густом стланике. С каждой ветки за воротник летят десятки капель. Через 100 м хода вымокли, как говорят, до мозга костей.  Идти очень трудно. Ноги скользят по мху, спотыкаемся о коряги.  Вот, наконец, и высыпка. По ней идти легче, потому что нет стланика, хотя сапо-ги продолжают скользить по мокрой, зачастую замшелой поверхности каменистых глыб. К 11 часам на высоте примерно 400 м нас окружил густейший, как молоко, туман. В 20-40 шагах ничего не видно. Но раз вышли в маршрут, надо идти до конца. Шаг за шагом, все выше и выше.
600 м.
700 м.
800 м.
Здесь к дождю и туману прибавляется сильный поры-вистый ветер. Облака проносятся мимо на нас на скорости курь-ерского поезда, а до вершины еще не одна сотня метров.
1180 м – вершина! Ветер уже не порывистый, а сильный, даже очень сильный, проникающий всюду, пронизывающий насквозь, дует с разных сторон. На наветренной стороне можно стоять, только широко расставив ноги.
Начинаем спускаться. С первых же шагов попадаем в гигантский глыбовый развал.  Несколько раз падаем, к счастью, без последствий. После этого идем очень осторожно.
Глыба… еще одна… еще и вот 250 метров спуска мы одолели. Туман, туман… Не видно ничего уже в нескольких шагах, но зато ветер потише. Достаем компас, определяем азимут. После получасовых блужданий выходим к высоте 1113 метров. Снова склон - сплошной средне-глыбовый развал, пред-ставленный эфузивами, роговиками, туфами.  Как всегда эти породы образуют острый, как нож, гребень.  Ветер достигает огромной силы.  Пытаемся идти с подветренной стороны, но стланник выжимает нас на гребень. Наконец вершина.  300 – 400 метров вдоль хребта по водоразделу и, наконец, спуск.
5 часов вечера – мы на высоте 400 м. Впереди стланик, вокруг туман, сверху мелкий моросящий дождик. Героически ломимся через стланик и вдруг «падаем» в какую-то долину и, наконец, внизу. Еще три километра хода и в устье ручья встре-чаем Иру с Аликом. Они только пришли. Развели костер, нем-ного обсушились и направились по тропе к устью р. Ивана, где нас должны ждать уже расставленные палатки, обед, спальники.
9 часов вечера. Устье р. Иван. Каюров нет. Мокрые, голодные, злые, сидим на берегу Алдомы. Хорошо, что дождь перестал, а то совсем худо. Развел костер, натаскал дров, нало-мал веток и вот «холодная ночевка» готова. Пригревшись у костра,  Вадим, Ира и Алик уснули. А у меня «белая ночь», кото-рая по счету за это лето! Далеко отсюда за тысячи километров в далеком уральском городке – Тагиле. Там еще вечер. После работы пришла Люба, около нее Генка, Алла, Иришка. Видишь их, как наяву. И так хочется приласкать их, прижать к сердцу, посмотреть в их любимые глаза…  Вот так, всю ночь, наверное десятый раз за лето.
«Белые ночи» - видно нервы мои расшатались не на шутку. Ведь даже после тяжелого изматывающего маршрута, когда, кажется, только бы добраться до спальника, не спишь. А ведь глаза слипаются, ноги налиты свинцом, а в голове одна мысль сменяет другую. Мелькают родные образы, лица. До 3-4 часов утра продолжается это состояние, когда, вконец измо-танный, забываешься тяжелым сном. Но даже во сне продол-жаются видения Москвы, Тагила, Любы, детей, переживания последних дней.
Наконец утро. Вскипятили водички, в рюкзаке нашелся маленький кусочек сахара, разделили его по-братски.  Приняли решение идти в Алдому на аэродром, где сидят наши Володя с Лёхой и еще два каюра Петр и Павел. Видимо туда подались и наши каюры. Там же должна быть и почта.
Снова тропа, броды через ручьи и реки, снова време-нами моросит мелкий дождик. К 12 часам подходим к водо-разделу на Алдоме. По дороге всячески ругаем наших каюров. Спускаемся по тропе, поворот, еще поворот и вдруг из кустов навстречу нам Петр с оленями, за ним Павел, а в хвосте Володя, Лёха, Борис и Толя. Оказываются,  идут на устье Ивана к нам. Это здорово! На ходу обменялись новостями, достали лепешку, пару пачек папирос и в обратный путь к месту нашей ночевки.
На этот раз дорога кажется очень тяжелой. Медленно тянутся километры, как сонные ползут бесконечные ряды сосен.  Примерно на середине пути выдыхаюсь, далеко отстаю, а затем начинаю засыпать на ходу. Меня берут в надежные «клещи». Впереди Володя, сзади Вадим. Иду как автомат, переставляя ноги, стараясь не сбиться со взятого темпа. Но вот и 60-й километр, за ним р. Иван, а там дальше на высокой террасе наш лагерь.
Поставлена палатка, расстелен спальник и усталости, как не бывало. Скорее за почту, за первую почту с начала Ра-боты в партии (не считая телеграмм). Урожай богатый: 4 письма от Любы и ребят и 2 письма от мамы. По нескольку раз пере-читываешь каждую строчку, каждое письмо. Каждое слово, как родничок, течет к самому сердцу и отогревает его нежной лаской.
Письма Любы, письма торопливые, но все же теплые и родные, хотя очень короткие. Письма детей: обстоятельные и серьезные от Аленки, немного грубоватые, но сердечные – Ген-кины и самые ребячьи – Иришкины с низменным рисунком и припиской: «жду ответа, как соловей лета».
Через два дня уходили на истоки Ивана. Ларион со связ-кой в 12 оленей ушел на Алдому за продуктами, а с ним и наши письма.
Вышли на верховья Ивана в безоблачный летний день. Немного отошли от лагеря, отстал Алик. Взяли с Вадимом его в «клещи». Идти довольно прилично, если  не считать многочис-ленных бродов. И вот до лагеря остается 2-2,5 километра. В это время разразилась огромная дьявольская гроза с градом. В несколько минут промокли до нитки.

* * *
Гроза в тайге!
Мы идем долиной Ивана. По бокам высокие водо-разделы, сильно залесенные, где изредка мелькают пропле-шины осыпей. Русло сложено крупными валунами, между кото-рыми, ласково, а порой сердито, звенит река. В отдельных мес-тах линия валунов перегораживает долину реки поперек и тогда, довольно спокойная речка, вскипает  десятками рукавчиков, прорываясь через заслоны, и снова бежит к Алдоме. В спо-койных участках реки отражаются окружающие долину лист-венницы и осколок голубого неба. Но вот с севера через высо-кие хребты набегает тяжелая, с фиолетовым отливом туча, при-нимающая самые причудливые формы. Она быстро разрас-тается, захватывает половину неба, три четверти его, еще и еще, и вот  нас окружает серая мгла, сырая, наэлектризованная так, что, кажется, дотронься до нас и раздастся треск, а  во все стороны полетят искры…
Все притихло. Ни одна птица не нарушает грозного спокойствия, ветер не шелохнет ни единой веточки. Как зача-рованная притихла природа в ожидании бури. И  вот, словно пови-нуясь взмаху палочки невидимого дирижера, робкою стай-кою рассыпались первые капли дождя. Еще несколько секунд все нарастающей страстной мелодии, и вдруг сумрак при-таившегося леса, пронизывает ослепительная пилка молнии, оглушительный грохот грозовых литавр примораживают к месту, и вот широкая полнозвучная симфония грозы,  послушная силам природы, грохочет во всю мощь над нашими головами. Разряды молнии следуют один за другим, гремят огромные барабаны грома.

 

«Иван- Гора» и река «Иван»

Вдруг,  в какое-то  незаметное  мгновение,  проносится легкий ветерок, слегка всколыхнув верхушки деревьев. Что-то больно ударяет меня по плечу, по голове, еще и еще.  Ба!  Круп-ные, размером с голубиное яйцо градины, высыпаются на нас словно из рога изобилия. Несколько минут, и все кругом стано-вится серым, а отдельные участки – белыми. И всё это сопро-вождается неутомимой симфонией, гимном разыгравшейся стихии. Но вот на севере, где торчит самая высокая в этом районе Иван-гора, появляется голубая щелка. Миг и она разрас-тается, грозные тучи оттесняются к югу. Замирают вдали последние аккорды удаляющейся грозы. Выглянуло солнце, и радужным переливом заиграли повисшие на деревьях  много-численные капельки. Легкий ветер срывает их с веток и пачками бросает на нас, на землю и они, разливаясь серебряными искор-ками, исчезают в кустах.
А река? Еще так недавно спокойная и ясная река, сейчас вздулась горой. Ревет и грохочет она в валунах и уверенно прок-ладывает себе дорогу там, где всего с полчаса назад, бессильно разбивалась на рукава. Беснуется и ревет, как разъяренный зверь, ворочает и швыряет в русле камни, только стон и гул повис над рекой…
  Гроза прошла.

* * *
  Несколько дней простояли в верховьях Ивана и ушли к старому лагерю на устье р. Качи, откуда будем работать отря-дами.
И снова здесь, как какой-то жестокий рок, неутомимо преследующий нас, дождь и туман.
Через два дня разбились на отряды. Мой отряд: Володя и Алик, каюры Павел и Петр. Остальные ушли на устье р. Танчи, куда потом должны подойти и мы.

* * *
Петр и Павел. Я их зову «наши апостолы». Обоим лет по 40, хотя с виду моложе. Из нашей группы каюров они наиболее симпатичные. Точные. Исполнительные, работящие.
Павел глухой. Но он понимает все, что ему говорят и на международном языке «жестов». Кроме того, он знает несколько простых русских слов, а также несложные якутские слова, такие как
«му» - вода,
«ча» - нельзя,
«ма» - хлеб.
Всегда он занят делом. Или точит ручки для топора и молотка, или что-то шьет, режет, делает трубки для курения.
Петр тоже не бездельник, хотя с некоторой ленцой. Ему бы ружье да сеть, а работу себе он найдет.
Особенно они любят похвалу. Печет Павел лепешку, покажешь ему, что «на большой палец» и он расплывается в довольной улыбке.
Полнейшая им противоположность другие два каюра Николай и Ларион. В них, кажется, воплотилось все отсталое и ленивое эвенкийского народа. Перележать, пересидеть, убить барана или медведя и есть, есть, есть мясо, перемежая его с чаепитием. За мясом, они (как и все эвенки, с которыми мне пришлось столкнуться), готовы побежать хоть за 30 километров.

* * *
За окном во всю льет дождь. Сплошные серые тучи заволокли небо. Иван Семенович завалился в постель.  Отдыхает после стирки Володя. Вот он открыл глаза и отпускает по моему адресу ироничные реплики. А я, сегодня целый день, пишу, вознаграждая себя за долгое молчание.
В избушке телефон, позвонил на почту в Аян, куда я просил мне писать с 1 июля. Ответили, что есть 4 письма и телеграмма.   И вот простота местных обычаев: я попросил про-честь телеграмму – пожалуйста! Невольно сопоставляешь с Москвой, там, если тебя нет дома, то соседям не отдадут твою телеграмму. А письма я просил переслать в Алдому. В телег-рамме Люба меня  поздравила с нашим 15-летием и сообщила, что письма получила.
1.09
там же

Снова дождь. Как говорится: «продолжение следует»! Серые тяжелые облака обложили небо плотной массой. Ветер качает вершины лиственниц, стоящих напротив окна. Ветер воет в трубе и нагоняет осеннюю тоску. Падают тяжелые косые струи дождя. Над нами крыша избушки смотрителя телефонной трассы. Это несколько скрашивает наш быт, не то, что в палатках.
Да, в такое утро тяжело просыпаться в палатке. Мелкую дробь выстукивают капли дождя, падающего с разгневанного неба. К ним примешиваются тяжелые удары капель, срывающие с рядом стоящих деревьев. Весь воздух в палатке пропитан мельчайшей водяной пылью. Все кажется отсыревшим, влаж-ным. В такое вот утро неохота вылезать из спальника, умы-ваться в реке под звон капель. Неудивительно, что нам так по душе пришлась эта, стоящая в глухой тайге, избушка.
* * *
1  сентября!
Сегодня ребятишки по всей стране побегут в школу. Пошли и мои «чижики». Желаю им успеха в учебе»!
В 2 часа дня говорил с Вадимом по телефону. После р. Нанчи мы  все перешли в лагерь на р. Улайкан (правый). Здесь нас три дня продержал дождь. А потом я с отрядом ушел в верховья Улайкана и по тропе на  Алдому. Вадим с остальными вернулся маршрутом на Нанчи, где оставили они вещи, про-дукты, плот. Они идут на Алдому, но по реке на двух лодках и на плоту. «Адмиралом» они назначили Лёху.
Вернувшись на Нанчи,  они увидели, что в их отсутствие приходил медведь, порвал палатку, съел,что можно и пере-портил остальное. Таким образом,  они оказались без продук-тов. Вадим с Ирой решили форсировать выход к Алдоме. Жали во всю и 31 августа были уже в ее окрестностях, т.е. работали и в непогоду. Но в 4 километрах от Алдомы плот наскочил на лесину и перевернулся. Утонули личные вещи, часть имущества партии и образцов. На всех остались 2 спальника, палатка и печь.
Потеря образцов вещь страшная. Ведь утрачены доку-менты важнейшего  геологического характера, результат почти месячного труда. Прав был Володя, заявивший Вадиму, что отправка образцов на плоту, вещь легкомысленная. Но Вадим принял очень самонадеянную позицию и вот результат…
14.09
Курун-Урях

Бегут дни за днями, пролетают недели. Пройдены последние маршруты, а вот я застрял в Курун-Уряхе по пути в Чагду, где должен получить расчет. Нет погоды, нет «бортов». Сколько же еще придется сидеть, сколько? Ведь дорога каждая минута моего отпуска, приближающая меня к дому, к семье, к ребятишкам.
2 сентября – дождь,
3 сентября – дождь…
Нестерпимо нагло ведет себя Николай – бригадир каюров. Он требует, чтобы мы бросили работу, и ушли в Алдому. Вот нахалюга! Дал ему резкий отпор. После обеда прояснилось, и Иван Семенович оставил нас одних в избушке, а сам ушел на перевал Амари к ремонтникам. Они будут прок-ладывать кабель связи.
4 сентября дождь прекратился. С утра ушли в маршрут. Мой маршрут по правобережному водоразделу Улайкана. Прошел маршрут очень хорошо и впервые за сезон вернулся в лагерь в 6-м часу вечера.  Попил чай, поставил свою палатку. Когда устанавливал вторую, подошли Володя с Борисом. Посоветовались и решили переночевать, а завтра при любой погоде уходить к избушке на Амари.
5 сентября – с утра мелкий моросящий дождик. Позавт-ракали и в дорогу. Уже через час на теле нет сухого места. Около 3-х часов дня спустились с водораздела, брод через ручей и вот из тумана вынырнула избушка…

* * *
Избушка!
В ней площадь пола около 9 квадратных метров и 9 человек, это: 6 линейщиков и мы. На стенах 9 ружей, пат-ронташи, охотничьи ножи. На дворе 6 собак. И на дворе дождь. Веселая картинка!
Очень скоро врастаемся в коллектив и вступаем в общий разговор. Особенно много разговаривает Володя. Вообще у него болезнь «недержания языка». Он может говорить часами, упи-ваясь звуком своего голоса и не обращая внимания на то, слушают его или нет.
В первый раз, когда я сказал Петру, что в моем отряде Володя, он покрутил головой, засмеялся и вдруг выпалил:
- Говорит много!
Так вот на нашем пути ИЗБУШКА. Какая разношерстная публика примостилась под ее крышей. Здесь молодой началь-ник участка трассы Троицкий Николай, здесь грубоватый типа шишковского «бродяжки» - Гришка, здесь и другой Григорий – бывший моряк – спокойный, сильный, выдержанный. Здесь же молоденький монтер Генка, тонкой тростиночкой закинутый под Григорьево крыло. Кроме них здесь и Николай Максимович, изрядно потрепанный жизнью мужчина с серым нездоровым цветом лица, матерящийся почти при каждом слове. Наконец, здесь же Иван Семенович, наш старый знакомый и друг, человек,  имеющий хорошее образование, до недавнего време-ни занимавший ответственный пост в Аяне, а затем запивший и опустившийся человек.
Каждый из них по-своему ярок и интересен.
Вскоре нас приглашают к обеду, а затем пускают ночевать на чердак, ибо в комнате уже негде. Но мы страшно рады этому подарку судьбы, так как ставить мокрые палатки под дождем и на сыром месте не хочется никому.  Вот и получается у нас, как в той сказке: «он протянул ей один палец, а она схватила всю руку!»
Таким образом,  начиная с 27.08.,мы «врастаем» во все избушки, попадающиеся у нас на пути.

* * *
6 сентября – дождь,
7 сентября – дождь. После обеда раздуло облака, я схо-дил в рассечку на Амари. Сделал около 3 км маршрута и очень хорошо.
Позвонили Вадим и Ира.  Просят как можно быстрее сделать маршруты и выходить в Алдому. Отправил к ним всех оленей. Там они нужнее. Петр идти со мной в маршрут отка-зался: «Куда пойдешь, стланик»!
8 сентября, 7 часов утра, чистое безоблачное небо. В 7-55 все ушли из дома: мы в маршруты, линейщики – на кабель.
Я иду в маршрут один!!! Это был мой последний маар-шрут. Уже на полпути к перевалу Амари на востоке и западе показались зловещие клочья тумана. Но сине-голубое удиви-тельно чистое, как будто вымытое небо над головой, отгоняли мрачные предчувствия. Вскоре наша тройка обогнала линей-щиков. Вот и Амари. С обеих сторон на водораздел наплывают густые хлопья тумана. Местами видно небо, но внизу в долине сплошная серая мгла. Возвращаться не хочется, и мы расхо-димся в разные стороны.
- Счастливо ребята!
- Будь осторожен, счастливо!
В последнюю минуту я по совету Володи приласкал Тарзана (щенок Ивана Семеновича) – вот такой мой попутчик в маршруте.
Пройдено около 800 метров сравнительно легко. Вскоре накрывает густое молоко тумана, закрывает все. Ориентируюсь по склону. Через несколько минут я промок до нитки.  Упорно продолжаю маршрут. Еще 100 метров и передо мной встает сплошная стена стланика. Делаю попытку обойти его справа. Безуспешно. После коротко «перекура» решаюсь на штурм.  Натягиваю на голову капюшон и врываюсь в густые ветви стланника. С каким удивлением смотрел на меня Тарзан. Он впервые в своей жизни увидел, что человек не обходит по тропе эти «джунгли», а лезет вверх, вверх, несмотря на адские усилия, необходимые для этого, несмотря на то, что за ветки цепляются ноги и ружье, что ветки «хватают» рюкзак, полевую сумку, цеп-ляются за шиворот, за сапоги. В то же время за шиворот падают, падают, падают сотни и тысячи хрустальных проз-рачных капель и желтых колючих обломков веток стланика, почки, листья…
30… 50… 70… 1000… 120 метров подъема и вот в просвете тумана мелькнул развал. Скорее к нему. Силы растут, прибавляются. Еще несколько рывков и стланиковые дебри позади. Вместе с ним исчезают и остатки тумана. Из-за облака выглянуло солнце, легкий ветерок зашелестел по моей вымок-шей одежонке.
Стараюсь нагнать упущенное в стланике время и лезу вверх, вверх без остановок и передышки. Наконец-то я на хребте. Быстро отбираю образцы пород, записываю в полевую книжку наблюдения, переобуваюсь и скорее дальше по водо-разделу  почти чистому от стланика, по крайней мере, в преде-лах видимости. За мной во всю спешит Тарзан. Он быстро осво-ился и увидев обнажение останавливается, терпеливо ждет меня. Быстро, быстро иду по водоразделу. Породы совершенно однообразные: гранодиориты, диориты, редкие высыпки зеле-ных порфиритов.
Высота 692 м. На вершине огромные крупно глыбовые «останцы».  Присаживаюсь на глыбу, раскладываю образцы, торопливо записываю. Тарзан отбежал метров на 50 вперед и принюхивается к стланику. Потом бросается вперед и неистово лает. Впереди него в стланике возникает огромная бурая туша медведя. Пока  я отложил писанину, схватил ружье и подбежал – стрелять было не в кого.
Дальше снова стланник, но проходится хорошо. В пути, по ходу маршрута, тоже останцы, развалы. Породы те же. Пока я иду на верху водораздела, высота около 450 м, под моими глазами, куда хватает глаз, расстилается молочная пелена тумана. Из него, как огромные сахарные головы, выглядывают отдельные вершины. Надо мной ясное небо, греет осеннее солнышко, освежает легкий ветерок. Не хочется думать о том, что скоро надо будет войти в туман и опять брести ощупью.
Высота 470 м., 460 м. и вот я с головой исчезаю в тума-не. Справа и слева стланик. Стараюсь идти по самому хребтику, так как здесь стланик ниже и легче проходится. Правда, это не всегда удается. Еще километр и попадаю в такой стланик, что кажется не выбраться из него во веки веков. Из тумана выпол-зают огромные ели. Вспоминаю, что на аэрофотоснимке правый склон закрыт густым лесом. Беру левее и вот чувствую, что иду не так, но провериться, сориентироваться не могу. Десятки раз достаю карту, компас – бесполезно, так как кругом густой туман. Продолжаю спускаться наобум, благо среди леса по этому стланику легче проходить.  Останавливаюсь на какое-то мгнове-ние и вдруг слышу шум прибоя. Ну, да! Море слева. С каждым шагом шум слышнее. Небольшая полянка, на ней глыба грани-та. Забираюсь на нее, чтобы немного передохнуть. Сильным порывом ветра относит туман: передо мной море. Жадно всмат-риваюсь в береговую линию, стараюсь отыскать устье реки Геондыкан, крайнюю южную точку моего маршрута. Не нахожу! Достаю карту. Вот это да! До устья еще 3 километра. Скорее вверх на водораздел, а там, через высотку одну, другую к устью.
Снова дерусь сквозь стланик. С каждым шагом повторяю любимую Лёхину поговорку: «Спокойно!»
Да,  спокойно! Вот так, шаг за шагом, цепляясь за ветки стланика, за сучья деревьев выползаю на водораздел. Сразу же вперед. Через 500-600 метров окончился чертов стланик. Ров-ный, как утрамбованный катком, скат мыса Грендя. Пере-валиваю его, и снова за ноги хватает стланик, но он уже не так страшен, ибо далеко впереди в разрыве тумана вижу  устье Гендыкана. До устья я добрался только через час. Хорошо, что попалась медвежья тропа, а то провозился бы еще дольше.

 

                Конец маршрута – устье р. Геондыкан

Геондыкан в устье не имеет одного русла. Уже у самого моря он разбивается на множество мелких проток и выли-вается  в светло-зеленые воды Охотского моря. Морское побережье здесь обрывистое, и состоит из многочисленных скальных развалов. Об  них с тяжелым грохотом разбиваются 4-х метровые волны. Отдыхать не имею права. Уже половина третьего дня, а путь обратно далекий. Подзываю Тарзана и отправляюсь в далекий путь. Теперь я иду левым бортом реки и скоро натыкаюсь на вполне приличную тропу. До предела увеличиваю скорость движения. Скорее, скорее вперед по хорошо проходимому участку, как можно быстрей. Несколько раз брожу через Геондыкан. На одном из бродов из-под ног вывернулся камень,  и я падаю в воду. С трудом выбираюсь на берег, раздеваюсь до гола и выжимаюсь. Затем, снова вперед.  От развилки ручья ухожу прямо на север. Через 300-400 метров передо мною снова возникает стена стланика. С неимоверным упорством лезу вверх, вперед.
Очень быстро бежит время. Скоро 6 часов вечера, а впе-реди еще около трех километров чистого маршрута. Очень хоро-шо помогает Тарзан. Он пролезает под ветвями стланика на плешину и ложится на виду. Этим показывает мне дорогу. Иду теперь по-новому: от плешины к плешине. В чистых местах наги-баюсь, срываю несколько горстей брусники и на ходу отправляю в рот.
7-30 часов вечера. Начинается дождь. Снова туман. Выбираюсь из стланика на поляну в каком-то отупении. По пути натыкаюсь на гладкий ствол дерева и прислоняюсь к нему. Что такое, ствол гудит? Да, это линия! Всю усталость смахнуло в одну минуту. Вот и тропа. Достаю карту: до избушки еще целых 5 километров по тропе. Это уже не страшно.
Долго, очень долго поднимаюсь на Амари. Иду в сплошном тумане. Словно чугунные тянут к земле рюкзак и ружье. Несколько  раз мелькает мысль спрятать ружье и рюкзак и дальше идти налегке. Огромным напряжением воли отгоняю эти мысли, собираю всю свою энергию в один комок и поша-тываясь, от столба к столбу, иду по тропе. Быстро темнеет. Вот позади перевал. Спускаюсь с Амари по тропе, которая хорошо видна в сероватом сумраке окутывающего тумана и дождя.  Где-то справа журчит ручей Мальмин. Скоро будет избушка. Пере-хожу брод, поворот, и вот в сотне метров впереди вижу осве-щенное окошко. Навстречу выбегают собаки, а впереди всех Шарик и Тарзан. Подхожу к дому. На крыльце Володя. Снимает с меня рюкзак и ружье. В  жарко натопленной комнате меня обступают люди, наливают крепкий чай, режут хлеб, ставят на стол обед.
До чего же хорошо, когда вокруг друзья, над головой крыша, а в комнате тепло!
16.09
Курун-Урях

Проклятая непогода, нет самолетов (бортов). Закрыты все аэропорты по нашей трасе. Каждое утро и неоднократно в течение  дня, и даже ночью, выбегаю смотреть погоду. Что толку! Небо  обложили плотной завесой тяжелые серые тучи, идет мелкий-мелкий осенний дождик. Все сопки вокруг побу-рели, начала осыпаться лиственница, ломается на северном ветру трава. Около домиков стоят печальные коровы, около них нахохлившиеся куры и прочая живность.
Меня с Борисом приютил Павлик Архипов, радист, начальник подбазы нашей экспедиции в Куряхе. Каждое утро в 7 часов и вечером в 19 мы с ним идем «на связь».  Он отстукивает радиограммы и делится с нами новостями. Тут же получаем и телеграммы, адресованные нам. Все остальное время едим и спим, так как все, что было у нас и у Павла прочитано.
Итак, 8 сентября был мой последний маршрут. 9-го сидели  в  домике  и  обрабатывали  вчерашний маршрут. Вдруг,  в 12 часов подходит  Петр  со  связкой   оленей  и передает распоряжение Вадима:
- Повар сказал немедленно идти в Алдома. В лагерь никого нет, записка тоже нет.
В два часа дня собрались и пошли в Алдому. Уже в 6 часов вечера были у цели. В поселке я зашел на почту и получил телеграмму от Любы. Около 8 часов вечера пришел Вадим. Сели ужинать. Выпили 0,5 литра спирта. И вот распо-ряжение:
- Яша! Завтра с Борисом  в  Алдому и  в  Чагду  для расчета. Володя пойдет по Аянской линии со шлихованием. С ним пойдут Толя и Каюры, а все остальные на катере в Аян и там завершат работу.
24.09
Курун-Урях

Часы бегут, дни сменяют дни, а я сижу на месте и 12-й день жду самолета. А погоды все нет.

 

            Куррун-Урях 15 сентября 1960 г.

Итак,  9-го мы распростились с партией в которой я про-работал долгих 3 месяца. Наутро собрали вещи, все вместе погрузились на лодку и через восьмикилометровый Алдомский залив направились в Нурки. Здесь помогли загрузить вещи на баркас, с которым растающиеся уходят в Аян, пообедали, распрощались и ушли на аэродром Алдома.  Ушли в самое время, так как едва отошли от Нурков на 500-600 метров, упал густой туман и заморосил дождище. Через 2,5 часа мы были на аэродроме и уютно расположились на радиостанции.

* * *
Алдомский аэродром. Трижды мне пришлось быть на этой площадке за лето. Каждый раз он был другим.
Первый раз он появился передо мной в ранневесеннем убранстве. На площадке и на скалах уже сошел снег, но бес-предельная морская даль  была заполнена торосистыми  нагро-мождениями зеленоватых льдин. В редких разводьях пока-зывались головы лахтака (морской выдры), этого любо-пытствующего животного с человечьей мордой и большими, торчащими в разные стороны усами. На полыньи садятся чайки, гагары и другая птица. А вдоль береговой линии, отделенной 400-метровой полосой, тянется озеро Алтыкан. Берега озера уже очистились от снега, а в середине озера большое ледяное поле. Каждое утро с берегов озера тянутся косяки уток и гусей. Они пробираются вдоль рек на север и каждый вечер, на смену улетевшим прилетают новые стаи.
Ночью температура падает до – 2-3 градуса, а днем солнце прогревает воздух до + 10-15 градусов. Это было  в середине июня. Так продолжалось несколько дней.
Однажды, к вечеру, поднялся сильный ветер, который к ночи превратился в ураган. Наши палатки тряслись под его напо-ром. Казалось,  что вот-вот под напором ветра вылетят колышки и палатки упадут, или же лопнут опорные веревки и наши палатки унесет в море. Мы все забились в спальники и старательно укутались.
Утром ветер стих и выйдя из палаток, мы увидели бес-предельную морскую гладь Алдомской бухты и только очень далеко, на северо-северо востоке виднелась узкая серебристая полоска льда.
Второй раз мы очутились на Алдомском берегу в конце июля. Здесь был самый разгар лета и цветы, цветы, цветы – миллион цветов!
Мы вышли на берег моря около устья Улкана и 8 километров шли берегом, слушая ласковый шелест набегающих волн. С моря тянул легкий ветерок с характерным солоноватым «привкусом». Ноги увязали в мокрой гальке и прибрежном песке. Иногда расшалившаяся волна неожиданно схватывала ноги и швыряла гроздья брызг за шиворот. Волны с тихим шепотом набегали на берег и откатывались обратно, под благодушную воркотню сбегающих ручейков. А морская даль казалась беско-нечной; лазурью отливало море, а вокруг нас было столько тишины и покоя, что казалось где-то далеко-далеко остался грозный Улкан и сумасшедшая Качи, что все это приснилось давным-давно и никогда не было холодных ночевок на нео-битаемом острове, ночного приключения на Качи, девственно страшного стланика. Не хотелось и думать о том, что уже пройдено и что нас ждет впереди … Позже я часами сидел на прибрежных валунах и смотрел без конца смотрел на  на бес-покойную игру волн, на изменяющийся облик моря и слушал, слушал, слушал…

* * *
Впервые я познакомился с морем в 1939 году. Трое мечтателей Славка Кривошеин, Женька Грозмани и я совер-шили «героический» рейс Евпатория – Севастополь.
Дело было в конце апреля. В поисках приключений мы удрали из дома в края теплые и, как нам казалось «экзотичные». Почему мы выбрали Евпаторию, не знаю. С таким же успехом мы могли остановить свой выбор на Батуми, Сухуми, Одессе.
Приехали в Евпаторию в 11 часов вечера. Денег  на троих 5 рублей, из еды – буханка хлеба. Ночевать негде и холодный пронизывающий насквозь ветер с моря.
Вышли на берег моря, неласкового, сердитого, бурли-вого. Постояли несколько минут и ушли из этого оказавшегося негостеприимным города. Всю ночь под завывание ветра, под звон телеграфных проводов мы шли по линии железной дороги и в 5 часов вечера на следующий день были в Симферополе, где у Славки  жила двоюродная сестра.
Через 2 – 3 дня мы с Женькой стояли на набережной в Севастополе и все чудесное, что таит в себе море, с гранди-озной палитрой красок, от нежно-голубых до темно-оливковых, с полифоническим звуковым аккомпанементом неожиданно раскрылось мне.
Видел я и Балтийское море, когда служил в Ленинграде в  1944-47 годах. По грязно-серому, слегка зеленоватому Финс-кому заливу, кружились игрушечные волны. Резкий порывистый ветер срывал у них с верхушек белые гребешки и тут же гасил их в подбегающих волнах. Какое-то обыденное, будничное, даже домашнее это море, никогда бы не вызвало у меня Пушкинского энтузиазма.
Охотское море!  Грозное, спокойное, ревущее, бушую-щее  или ласкающееся, нежное, как же ты не похоже на твоих далеких собратьев.
По тяжелой необъятной шири плывут мощеные океан-ские суда; твоя вода прозрачна словно стекло; на тебе не уви-дишь расползающееся во все стороны ржавомаслянные пятна.
А берег? То широкие пляжи, покрытые мелкой галькой или тонким песком, так и манящие прилечь, отдохнуть, то гран-диозные скальные развалы, о которые  с грохотом бьются набегающие валы, выбрасывая далеко вверх целые фейерверки брызг.

* * *
Итак, Алдомский залив и поле аэродрома в третий раз оказались на моем пути.
И снова другая картина. Хотя многочисленные сопки вокруг нас покрыты еще зелеными деревьями, а на склонах гор во всю шумит стланик, хотя под ногами еще зеленый ковер травушки-муравушки, несмотря на все это великолепие, ощу-щается приближение осени. Низко, почти над самой головой висят плаксивые тучи и из них изливается нудный мелкий дожденок. Идет целый день и ночь противно и надсадно. На плешинах в сопках обильно высыпала ягода – огромное коли-чество брусники – крупная спелая ягода так и просится в рот. Из-под кустов  и деревьев выглядывают головные уборы подбе-резовиков, а на лужайках желтыми стайками рассыпались лисички. По утрам над головой скрип. Это улетают на юг наши гости – утки и гуси, а в лесу распускает хвост глухарь.
А море? Глухо и непонятно выкатывает оно 4-х мет-ровые волны и недовольно ворчит, собирая распадающиеся гро-мады волн. Серо-стальное тело моря, словно гигантская пружи-на, распрямляется и выбрасывает на берег гигантские валы, а то оно сжимается и принимает в себя откатывающиеся ручейки морской воды.
Голос моря грозен. В нем уже нет соловьиных переливов летней поры, в нем нарастают и нарастают басовые ноты запо-рожских литавр.
Действительно «свободная стихия»!
* * *
12-го прилетел самолет специально за нами и мы добрались до Курун-Уряха.
Аяно-Майский район
Площадь - 167,5 тысячи квадратных километров. Население района - 2,8 тысячи человек, плотность населения – 0,02 человека на квад-ратный километр. В районе 6 сел, центр – село Аян, находится в 1447 км к северу от города Хабаровска, расположено на берегу Охотского моря. На территории района многолетняя мерзлота. В прибрежной части района средняя температура января – -19,7°C, июля – +11,3°C, среднегодовая – -3,3°C. В западной части средняя температура января – -35,7°C, июля – +17,2°C, среднегодовая -8,4°C. Речная сеть района, образуемая: р.Учур с притоками, р.Алдома с притоками и р. Мая с притоками, имеет очень изменчивый водный режим, передвижение по ней затруднено большим количеством перекатов. Внешние и внутренние транспортные связи осущест-вляются морским (через портопункт Аян) и воздушным (через аэропорты: Аян, Нелькан, Мар-Кюель, Курун-Урях) транспортом. Полезные ископаемые - золото, платина, циркониевые руды, лаб-радориты; недревесные продукты леса – грибы, ягодники; фауна – медведь, волк, соболь, выдра, ондатра, белка.               
                ИНТЕРНЕТ

Летим вдоль Улкана, а затем Тогоноха и дальше на северо-восток. Под крылом самолета промелькнули знакомые, уже ставшими дорогими для меня Оторудьях, Качи, Икари… Вот и Джугджур. Склоны гор. Направленные к морю, еще зеле-ные, а северная сторона зазолотилась осенней непогодушкой.

Прощай надолго Якутия!
Страна жестоких комаров.
Прощайте реки ледяные,
В тайге ночевки у костров.

Прощайте дьявольские скалы,
Шипы терзающих кустов
И грандиозные развалы
Среди нехоженых хребтов.

Прощай!
Прощай же Якутия!
Быть может очень далеко,
Твои кошмары бредовые
Мне будет вспомнить нелегко!

А под крылом самолета горные хребты сменяют друг друга, перекрещиваются речные долины и уже, совсем осенняя, совсем золотая стоит по склонам гор тайга.
4.10
Нижний Тапгил

Так у меня получилось, что записи в дневнике я веду сразу за добрый отрезок времени, после целого ряда событий, когда они уже передуманы и пережиты. И каждый раз все это выглядит более четко и ясно, так как отсеивается и забывается второстепенное, проходящее, стирается из памяти ненужное.
Итак,  12 сентября на «Антоне» мы вылетели в Курун-Урях. Встретил нас Павлик Архипов. Помогли ему загрузить борт для сброса продуктов Калимулину и Самозванцевым (началь-ники отрядов). После Павлик рассказывал о сбросе. Сначала полетели к отряду Самозванцевых, которые окончив съемку, вышли в Ытыгу и там делали камеральную обработку мате-риалов.
Ытыга село в устье одноименной реки. Население оттуда выехало еще в прошлом году в другой поселок, а дома, даже не заколоченные, так и остались. В них и расположились Самозванцевы. Предупрежденные по радио о возможности сброса, они, едва услышав шум мотора, выбежали на «косу». В это время Юрка Мирохоров (пилот, командир корабля) снизился до 20-25 метров и из раскрытой двери, как бы рукой Фортуны, были сброшены продукты и почта. Еще один заход – сброшены картошка и мука. Самолет, покачав в воздухе зелеными кры-лышками, повернул в сторону Муромни, к отряду Калиулина.
У Саввы Калиулина место для сброса очень трудное. Широкая полоса вдоль берега реки занята сплошным горель-ником, в котором выделяются отдельные деревья, и торчит великое множество обгорелых пней. Юрка снижается до 20 мет-ров, наклоняет самолет и «пристрелочный» мешок муки летит на площадку сброса. Удар о землю и над местом падения мешка поднимается белое облако. По радио сообщают:
- Хорошо. Давай остальное!
Новый заход и в открытую дверь борта вываливается груз. Летят мешки с крупой и консервами, железные печки, внут-ри которых тоже консервы. Вой и грохот, как при бомбардировке. Последним вылетает куль муки. Со всего маху он ударяется о высокую сосну, в тот же миг, поднимается высокое облако и, как подкошенная, сосна падает на землю.
Но в целом сброс прошел неплохо. Всего потерь при обоих сбросах около 1000 рублей, как говорят здесь: «Аэро-геология спишет»!
В 7 часов вечера на циркулярной связи Павел доложил, что у него находятся Я и Борис.  Обещали скоро прислать само-лет. На следующий день поступило разъяснение, что в ближай-шие несколько дней самолета не будет, так как он в Якутске на ремонте.
14 сентября с утра поднялся сильный порывистый ветер. В результате Курун-Урях - закрыт. Вечером на севере между гор зацепилась маленькая серая тучка. Вечер был прохладный, а ночью на темном небе «блестели пуговки звезд». Спалось плохо. За ночь несколько раз выбегал на улицу и с тревогой смотрел на небо. В 4 часа утра только в самом зените еще блестели 2-3 звездочки. В 7 утра  все вокруг затянуло - пал густой туман, а в 7-15 сплошной полосой пошел снег. А затем началась пурга…
Вот  так с  пургой,  снегом,  дождем  и ветром мы проси-дели до 23 сентября. 22-го в Курун-Урях пришел отряд  Бара-новой в составе 5 человек. Лина Баранова – геолог, начальник отряда, Виктор ее муж – геофизик, радист и Славка – рабочий. Сразу стало веселее. На следующий день – хорошая погода. С утра на поле аэродрома приземлился вертолет дальне-восточников - 31-я экспедиция, начальник Гукасян. Между работ-никами экспедиции бытовала шутка:
- Что делает в Якутии Гукасян?
- Выращивает морозоустойчивых армян.
Павел уговорил дальневосточников слетать в Мильто, где люди сидят без спичек, табаку и сахара. Около 5 часов они вернулись, а вместе с ними прилетел Степан Левин (славный 16-летний парнишка, москвич, работал рабочим), Валерий Михайлович М. – главный геолог экспедиции и Василий Алек-сеевич Л. – геофизик экспедиции. Сразу же забурлила жизнь в нашей избушке.
24 с утра прилетел Юрка. Мы с Борисом быстро собрали вещи, но… Юрка вылетел в пос. Югаренок с санитарным рейсом. С большим трудом впихнули к нему Бориса. Ему раз-решили лететь до Москвы самолетом  за счет экспедиции.
25-го около 10 утра прилетел Санька Якименко. Я до того был расстроен, что даже не пошел на поле с ним поздороваться.

Бородач. Крайний слева – Санька Якименко. Аэро-дром, Курун-Юрях

 Вдруг прибегает Павлик: -Давай, скорей собирайся. Полетите в Югоренок, забете партию Бориса Рунова и в Чагду.
Никак не могу поверить в свое счастье. Собираюсь, быстро гружу вещи в самолет, подруливаем к зданию порта и…  На пороге появляется второй пилот Борис. Он над головой скрещивает руки. Глушим мотор и выскакиваем к нему. Новое огорчение: Югоренок закрыт! Только через 40 минут доби-ваемся разрешения на вылет. Быстрее в самолет. Взревел мотор и вот под крыльями «Антона» прошелестел Курун-Урях. Летим точно на север. Под нами высокие хребты  плоскогорья Юдомо-Майской горной страны. Запорошены сне-гом перевалы, девственной белизной сверкают высокие верши-ны. На сопках золотистым пламенем полыхают лиственницы и березы. Только макушки елей торчат зелеными островками.
Через 2 часа Югаренок. Быстро грузится Борис Рунов. Машина загружена до предела: 9 человек и 1,5 тонны груза. Но взлететь не разрешают из-за низкой облач-ности. Целых два часа бьемся с начальником аэропорта и синоптиком, чтобы получить разрешение на вылет. Неожиданно появляется Юрка. Он уже подлетает к Югаренку и просит разрешения на посадку, несмотря на то, что порт закрыт. Он дает новые данные о высоте нижней кромки облаков выше минимума аэропорта  и  тем самым открывает порт для полетов. Почти сразу же за его посадкой мы взлетаем. Курс на Усть-Маю.
Летим вдоль русла реки Юдома. Скоро она сворачивает на запад и перед нами открывается последний по нашему маршруту Юдомский Хребет. Идем по самой нижней кромке свинцово-серых облаков. Сразу же за хребтом становится чисто и ясно. Под нами расстилается сравнительно спокойная, зале-сенная равнинная страна.
В 16 часов приземляемся в Усть-Мае. Это большой и хорошо оборудованный аэропорт. Приходит Санька и говорит, что здесь заночуем. Все наши убегают в аэропорт и устра-иваются в гостинице. Я решил ночевать в самолете. Распо-ложился, как бог: подстелил с десяток оленьих шкур, забрался в спальник и захрапел. Вылетели из Усть-Маи в 7 часов утра. Лететь очень хорошо, так как все время слева серебрится Алдан. Широкая река приводит нас прямо в аэродром Учур (Чагду).
Как и весной над Чагдой по вечерам полыхают закатные зори, так же под ветром шуршит золотистый песочек. Только деревья побурели, да по поверхности Алдана, бегут обгоняя друг друга, волны. Изредка свинцовые воды реки пересекает одинокий катерок или пошевелит их много терпеливый рыболов.
А для меня в Чагде уже все родное. С радостью встречают друзья: Федя, Юрка Ч., Аскольд, работники склада, бухгалтерии, лаборатории, начальство. Как старые знакомые приветствуют меня начальники геологических партий Фердман и Лосев, начальник экспедиции Дегтярев. Здесь же Зоя Бого-родицкая и Вера, с которыми мы ехали в поезде из Москвы. Расспросы о Вадиме, Ире, о работе, о жизни нашей партии. В «последних известиях» сообщают, что Ира с Вадимом уже закончили работу и поплыли пароходом по маршруту Аян-Николаевск-Хабаровск. Дальше поездом до Москвы. Остальные: Володя с Лёхой и наши рабочие вышли в Алдому и ждут самолета.
Не намного же я их обогнал!
Наконец, 29-го нас отправляют. Вылетают все студенты и  2 рабочих из партии Бориса Р. Студенты все из МГУ за исключением Володьки, он из МГРИ (4-й курс, геофизик). С нами летит и Степан. 4 часа полета и колеса нашего «Ли-2» плавно бегут по железной посадочной полосе Магдагачинского аэро-дрома. На следующий день самолетом «Ил-14» прилетаю в Иркутск. Здесь я остался один, проводив своих спутников на московские рейсы, а сам вечером на «Ту-104» прилетел в Свердловск.
Утром 1 октября прозаичная электричка привезла меня в Тагил. Так закончилась моя первая полевая производственная практика студента МГРИ».
И еще одно. После  практики  я  написал   стихотворение
«Осень», которое редактор нашей институтской многотиражки «Разведчик недр» Ефим Зиньковский, опубликовал в газете. Оно понравилось Павлу Беспрозванному - он сочинил к нему музыку. Получилась песня весьма популярная в бардовском  кругу того времени.   
      Листья на березах заскучали,
Бродит по утрам туманов просинь.
Голосистой песней постучалась
                К нам в палатку золотая осень.

Желтеют осенние дали,
Кружатся листья в тайге.
Упрямый кедровый стланик
Мой маршрут закрывает к тебе.
На отроги седого Джугджура
Опустился молочный туман.
Осень, дождливая осень
Шагает за мной по пятам.
Осень, осень,
Листья берез золотятся,
Бушует ветер над промокшей палаткой в ночи.
Долго очень
Тянется вечер осенний.
От пламени жарко натопленной печки
Пляшут уставшие тени,
Наши уставшие тени.















Павел Беспрозванный
Узкой таежной тропою,
Чаще совсем без дорог,
Шел и в разлуке с тобою
Твой образ я в сердце берег.
Но где б ни бродил я, повсюду
Светил мне в Приморской тайге
Свет твоей лампы настольной
В нашем далеком окне.

Осень, осень,.. (и т.д.)

Через высокие горы,
Реки, бураны, снега,
Упрямо шагает геолог,
Не страшны ни дождь, ни пурга.
И пусть золотятся дали,
И кружатся листья в тайге,
Через редеющий стланик
Проходит маршрут мой к тебе.

             Осень, осень,..  (и т. д.)
Я очень рад, что увидел в Интернете очерк Павлушки, который привожу с согласия его жены Надежды:

Павел Абрамович Беспрозванный (4 февраля 1938 г. - 9 сентября 2009 г.) родился и жил в Москве. Окончил Московский геологоразведоный институт им. С.Орджо-никидзе (1961). Геофизик. Играет на 7-струнной гитаре. Песни пишет с 1960 года. Первая его песня "Желтеют осенние дали ". На слова Я. Красильщикова   
            П.А.Беспрозванный – «Немного о себе»
Я родился в 1938 году в семье архитекторов. Эта специальность была достаточно традиционной в нашей родне: архитекторами и строителями был мой дед, два дяди и двоюродный брат. Я регулярно ездил летом в пионерские лагеря Союза архитекторов, занимался в кружке рисования при Доме архитекторов, очень любил раз-глядывать книги Игоря Грабаря с фотографиями старинной русской архитектуры... Но с 8 лет выбрал себе совсем иное жизненное поприще – геологию. Много лет собирал коллекцию минералов, увлекался книгами Жюля Верна, Ферсмана, Обручева, Арсеньева, Нансена. После 9 класса занимался в краеведческом кружке, которым руководил замечательный человек – Борис Леонидович Беклешов – географ по профессии и педагог по призванию. О том, какую роль сыграл он в нашей жизни, говорит такой эпизод. Беклешов умер совсем нестарым человеком, ему было всего 37 лет. И вот мы, его питомцы отправились искать писателя, который смог бы написать о нем книгу. И, что самое интересное, нашли писательницу Л.Р.Кабо и провели массированную осаду совершенно незнакомого нам человека: рассказывали, пели песни, водили с собой в походы – и добились своего: появилась очень теплая книга «Повесть о Борисе Беклешове».
После занятий в кружке судьба моя была уже окончательно решена: я пошел учиться в Московский геологоразведочный институт. Институт наш тогда был сравнительно небольшим, по числу студентов раз в десять меньше, чем, например, МВТУ. Но меня всегда поражало, что он входит в пятерку вузов, обеспечивающих львиную долю потребностей страны в геологах. Где бы я ни работал, куда бы ни ездил – везде есть «мгришники», везде они составляют корпоративное братство, везде марка института была для меня лучшей визитной карточкой, облегчающей знакомство и деловые контакты. Особую сторону шести лет учебы в институте составляла вторая жизнь – туризм, альпинизм и песни. Из приблизительно тысячи студентов института в туристской и, особенно, альпинистской секциях занималось по 50-100 человек. (Кстати, в студенческом научном обществе – не меньше. Я помню неоднократные выезды в Подмосковье ста человек с альпсекцией и еще ста человек с минералогическим кружком.) Вообще это была незабываемая эпопея: любимая профессия, замечательные преподаватели, веселая студенческая компания, летние практики в геологических экспедициях, туристские походы и альпинистские лагери и песни, песни...
Песни – это вообще особая тема, особая жизнь. В каком-то смысле – параллельная жизнь, не пересекающаяся с официальной песенной культурой. Начиналась замечательная эпоха параллельной песенной культуры, противопоставленной официальной «радиокомитетской», всем этим «советским студентам, у которых горячая кровь, неподкупное сердце и светлые лица» (формулировка, пахнущая Лубянкой). Обе параллельные струи друг друга в упор не видели и жили сами по себе: официальные композиторы и поэты-песенники творили для себя, а молодежь  - для себя. Барды-классики Визбор, Окуджава, Ким, Высоцкий появились позже, но именно на этой волне. Пели старинные озорные песни студиозусов – все эти «В гареме нежится султан», «Через тумбу-тумбу раз...», туристские и альпинистские песни, пели песни, родившиеся на географическом факультете МГУ в первые послевоенные годы – песни студентов-фронтовиков той самой компании, к которой принадлежал Борис Беклешов: Владимира Максаковского, Юрия Симонова. Как раз в этой компании и появился знаменитый «Глобус», первые куплеты которого были написаны Мих. Львовским, а остальные – именно этими поэтами-географами. Из всех официальных песен мы пели только песни военных лет, близкие нам по жанру, по искренности. Да и то предпочитали песни, не вошедшие в песенники советских композиторов (например, «Баксанскую» – песню военных альпи-нистов Андрея Грязнова и его друзей-соратников). Пели совершенно не так, как поют сейчас, и даже не так, как стали петь вскоре барды: один поет со сцены, а все слушают. Нет, мы пели вместе – у костра, в электричке, в общежитии. Помню, как ехал в поезде до Иркутска на свою первую полевую практику: вместе со мной ехало пятеро моих однокурсников в Забайкалье, и все пять дней пути (поезда ходили медленнее, чем сегодня)  мы пели, не повторяясь ни разу!
Потом были и конкурсы самодеятельной песни. Они проходили в клубах и аудиториях московских вузов – МВТУ и МИСИ, Института стали и МГПИ; кажется, третий конкурс проходил у нас в МГРИ. Выступали Визбор, Якушева, Вахнюк, Ким, Крылов, пели песни Новеллы Матвеевой и Городницкого. Тут уж я был в своей стихии: организовывал, выступал, стал сочинять свои песни. Со сти-хосложением я не в ладах, поэтому сочинял на чужие тексты. Моим первым соавтором был мой друг Яков Красильщиков. Он на 15 лет старше меня, воевал на Курской дуге, потом работал на Урале, а в институт поступил в 35 лет. Мы с ним сочинили песни «Желтеют осенние дали» и «Три кабальеро» – по впечатлениям от работы в геологических партиях в Якутии, «Сорок лет за высоким порогом» – на его сорокалетие и другие. Позже появилась песня «Джон Манишка» на слова Александра Грина. Несколько лет спустя я прочел упоминание об этой песне как об анонимной в книге Михаила Анчарова «Теория невероятности», но потом узнал, что он лукавил: имелась в виду его собственная песня. Я слышал ее в маг-ниитофонной записи, но, сказать по правде, его вариант мне понравился меньше.
Институт у нас был очень «поющим». Сочиняли песни многие, могу назвать Николая Власова («Окончим МГРИ, по годам-селеньям...») Михаила Гзовского, Мишу Кулакова, Игоря Зайонца. Авторы известной песни «Люди идут по свету» Игорь Сидоров и Роза Ченборисова учились одновременно со мной, а Юра Лорис и Володя Туриянский – несколькими годами позже. А уж пели все – и студенты, и преподаватели.
В 1957 году, к Московскому фестивалю молодежи институт подготовил и издал (в типографии Хлебиздата – характерная деталь!) сборник песен МГРИ – чуть ли не первый из подобных сборников. Он был предметом вожделений всех студентов и выпускников МГРИ. Горжусь, что половина этого сборника была заимствована из моей заветной тетрадки. Позже немало усилий мы потратили на попытки издания нового сборника самодеятельных песен. Где и у кого только не пришлось мне в связи с этим побывать! В ЦК ВЛКСМ нам очень помогал секретарь ЦК Лен Карпинский. Его жена Регина преподавала у нас философию; это была чудесная женщина, она ездила с нами в альпинистский лагерь и тоже увлекалась песнями. Дело, однако, застопорилось у какого-то инструктора ЦК при самых анекдотических обстоятельствах. Когда я пришел к нему в кабинет, он возмущенно тыкал пальцем в лист рукописи с текстом милой лирической песенки Ады Якушевой «Не надо прятать глаз» и кричал: «Пять раз подряд «не надо» – это уже эротика!» Я понимал, что эротика – запретная тема, но впервые услышал такой количественный критерий... В 1961 году довелось мне присутствовать на обсуждении сборника песен в Союзе писателей. Советские инженеры человеческих душ выгядели очень растерянно при виде откровенной конкуренции. Пробовали даже найти криминал в отдельных песнях. В частности, прицепились к песне Визбора «Если я заболею, к врачам обращаться не стану»: это, мол, незрелость и упадничество. Но неожиданно встал Ярослав Смеляков и сказал, что это его стихи и они опубликованы, то есть прошли в свое время и редколлегию, и Главлит. Тогда решили образовать комиссию в составе поэтов Матусовского, Ошанина, Львовского и композитора Мурадели. Мы даже собирались в доме Матусовского, но довольно безрезультатно (на следующее свидание я не пошел). Под впечатлением этой вялотекущей эпопеи мои приятели Толя Загот и Костя Натансон написали шуточную песенку «под Аду Якушеву»:
Песни бродят по лесным дорожкам,
До печати все не добредут.
Подождите, авторы, немножко,
Может, их при коммунизме издадут.
Но вот уже и коммунизм отменили, а песни все же издали и они живут.
Вспоминаю еще одну колоритную историю. Году в 61-м Юлий Ким, работавший учителем на Камчатке, собрался возвращаться в Москву. Его друзья решили подготовить его приезд исполнением на радио какой-нибудь его песни: он тогда был, как говорится, широко известен только в узких кругах. И вот я со своей компанией пришел в дом радио, разместили нас в студии, а за стеклом в аппаратурной кабине рядом со звукооператорами уселся Юрий Визбор и подбодрял нас. Общались мы только через переговорное устройство: после исполнения песни он включил микрофон и говорит: «Ребята, уберите блатнинку, давайте еще раз». Мы повторили запись, а он опять: «Ребята, уберите блатнинку». После третьего дубля он почему-то быстро встал и выбежал из студии. А потом мы узнали, что он, оказывается, включил не тот микрофон, вышел в эфир и, накладываясь на последние известия, повторил: «Ребята, уберите блатнинку!»
Сочинять песни я продолжал (хотя и нечасто) и во взрослом возрасте. По случайному совпадению одновременно с песней Городницкого «Атланты» я сочинил песню на ту же тему – про Атлантиду на слова Леонида Однопозова. Для двух песен решился написать слова сам, так как не нашел желающих поэтов; один мотив (на мой взгляд, очень удачный – этакая романтическая баллада) пропадает до сих пор без слов. Есть песни на стихи известных профессиональных поэтов: Лорки, Рождественского.
Одна моя песня имеет удивительную историю. В 1995 году в дни празднования 50-летия Победы я выступал в клубе перед ветеранами. Пел «Землянку», «Смуглянку-молдаванку», а потом предлагаю слушателям песню на их вкус. И вот какой-то дед просит спеть «Хорста Весселя». Я совершенно растерялся: я ведь когда-то читал, что это культовая песня немецких фашистов. Хорст Вессель был активным штурмовиком, погибшим в стычке с рабочими в 1930 году. «Нет, – говорю, – «Хорста Весселя» мы петь не будем, а, если вы хотите немецкую песню, могу вам спеть песню узников немецкого концлагеря «Болотные солдаты» из репертуара Эрнста Буша». Дед слушал песню очень внимательно и, когда я кончил, воскликнул: «А я знаю, где был этот лагерь: у границы с Голландией». Тут уж я не выдержал и спрашиваю: «Вы уж скажите прямо: на чьей стороне вы воевали – на этой или на той?» – «На той», – отвечает. Тут, заметив мое полное замешательство, подошла устроительница вечера: «Это Иван Карпович Кругляк, наша гордость, советский разведчик». После концерта Иван Карпович попросил меня написать ему слова «Болотных солдат», а когда я исполнил его просьбу, дал мне листок со своими стихами. Стихи оказались не очень умелыми, но пронзили меня заключенной в них болью:
Прощайте, наши потомки,
Гремит ветеранам суровый набат.
Зовет он звоном прощальным
Давно поседевших солдат.
Уходим с эпохою вместе
Накатом девятой волны.
Уходим, уходим дорогою чести
Солдат, не пришедших с войны...
К следующей нашей встрече я сочинил мелодию к этим стихам, но Ивана Карповича в зале не было. Не знаю, почему он заказал спеть «Хорста Весселя»: возможно, хотел отшить молокососа, прима-завшегося к святой для него теме. А, может быть, хотел услышать мелодию своей юности: ведь говорят, эта песня пелась на мотив советской песни, кажется, марша «Все выше и выше и выше»...
В последние годы я не выступаю в концертах, но ни одна вечеринка дома или на работе не проходит без песен. В частности, ежегодно (вот уже почти 50 лет) в день рождения Бориса Беклешова собираются бывшие его ученики из краеведческого кружка середины 50-х годов – и уж тут моя гитара не остывает.

В некотором смысле, мое стихотворение «Осень» заложило новый качественный смысл моей поэзии. Через Павла Беспрозванного я познакомился и сдружился с Висарионом Михайловым, Петей Николаевым, Игорем Сидоровым и другими ребятами института. Мы довольно часто собирались у Бес-прозванных, которые жили буквально рядом с посольством США. Мы пели студенческие и бардовские песни под акком-панемент Пашиной гитары. Он написал музыку еще к доброму десятку моих текстов, но особенной популярностью в бар-довской среде пользовались «Осень», «40 лет» и «Три кабальеро». Часто мы слушали записанные на магнитофон популярные песни бардов того времени: Юрия Визбора, Ады Якушевой, Анатолия Загота, Клячкина и других. Ходили на смотры студенческих песен в ДК МЭИ и там, держа на коленях свои магнитофоны, записывали бардов. Мы даже принимали участие в первых играх КВН. Иногда ходили всей группой в редакцию «Комсомольской правды» и пели  там свои песни. Павлик был среднего роста, роскошная шевелюра, открытое и доброе лицо. Его Жена – Ирина Гинзбург училась в Московском инженерно-строительном институте и отличалась острым язычком. Не могла без подначки.  Она оттуда привела в нашу кампанию Володю Курмес и его подружку Маришку. Изредка мы всей группой заваливались к Эдику Демину известному в то время собирателю бардовских песен. У него мы перезаписы-вали или брали копии записей выступлений бардов.
Вообще то, любовь к бардовской песне жила в нас, рвалась в наши души и многие ребята из мгри писали стихи, которые потом звучали как песни. Игорь Сидоров (студент-гео-физик) написал стихи «Люди идут по свету», а студентка Роза Ченборисова положила их на музыку. Вот эта песня:

Люди идут по свету, им, вроде, немного надо:
Была бы прочна палатка, да был бы не скучен путь,
(Но с дымом сливается песня, ребята отводят взгляды,
И шепчет во сне бродяга кому-то: " Не позабудь!" 

Они в городах не блещут манерами аристократов,
         Но в чутких высоких залах, где шум суеты затих,
Страдают в бродячих душах Бетховенские сонаты,
И светлые песни Грига переполняют их.

Люди идут по свету, слова их порою грубы:
"Пожалуйста, извините",- с усмешкой они говорят,
(Но грустную нежность песни ласкают сухие губы,
И самые лучшие книги они в рюкзаках хоронят.

Выверен старый компас, получены карты и сроки,
Выштопан на штормовке лавины предательский след.
Счастлив, кому знакомо щемящее чувство дороги.
Ветер рвет горизонты и раздувает рассвет.

Она стала очень популярна в бардовской среде.

Увлечение МГРИшными песнями было у всех. Мы с удо-вольствием пели песню Н. Власова, участника ВОВ, геолога, выпускника МГРИ, к сожалению, рано скончавшегося в резуль-тате «подхваченной» радиации:

«Окончим МГРИ
 по городам селеньям 
разлетимся в дальние края
  ты уедешь к северным оленям
в жаркий Туркестан уеду я.

Мы с тобой простимся на рассвете
В хороводе северных берез
И веселый ветер у калитки
Не развеет пепельных волос.
И т.д.
Эта песня особенно памятна мне. Так как после ранения в ногу в августе 1943 г. в санитарной «летучке» (товарном ваго-не) медицинская сестра под стук колес тихонько напевала: Окончим курс по городам селеньям и т.д. Я не мог даже предположить, что это песня из МГРИ! Песня моего будущего! Вот такая история. Любили мы петь «Бригантину» на слова Павла Когана и многие другие. Вообще же МГРИ, также как и МГУ, МГПИ и некоторые другие вузы был поющим. Привожу некоторые любимые нами песни.
Владимир Бакакин
(выпускник кафедры минералогии, 1955 г.)
  КРЫМСКАЯ

Целый год в Москве на факультете -
Осенью, зимою  и весной -
Жили мы надеждами о лете,
Крым казался сказочной страной:
Там квесты крымские так высоки,
А реки быстрые так   глубоки,
Там солнце южное ласкает взор,
Сады цветут по склонам гор.
Вместо скучных лекций - воздух вольный,
Легкие прогулки  по горам,
Вместо семинаров и контрольных
Спать железно можно по утрам.
А  поздним вечером так хороша
Прогулка парами вдоль Мангуша.
Дорожка лунная  среди  садов
Ну, словом, ясно и без слов.
Только все слова такого рода
Детские наивные мечты,
Крымская железная природа
Сброшена на землю с высоты:
Там солнца жаркого палят лучи,
В оврагах жалкие текут  ручьи,
Кругом лишь таврика да мергеля
В колючках острых вся земля.
Каждый день тяжелые маршруты
В зной-жару и дождик проливной.
В тапочки дырявые обутый
Бродишь полусонный, чуть живой.
А поздним вечером, ко сну  влеком.
Сидишь с коптилкою за дневником,
С тоскою думая, что в шесть часов ....
Ну, словом, ясно и без слов.
Даже в воскресенье нет покою:
Утром отправляешься в колхоз
Собирать  израненной рукою
Лепестки коварно-нежных роз.
А поздним вечером, чтоб отдохнуть,
На Шелудивую направишь путь,
И что-то дикое во тьму оря
При тусклом свете фонаря.
Мы теперь отлично понимаем:
Практика   нешуточный вопрос.
Но, конечно, нужным не считаем
Плакаться о трудностях всерьез:
Ведь мы -  геологи, пора бы знать,
К походной жизни нам не привыкать.
 На годы долгие запомним Крым,
Для  нас он домом стал вторым.
С честью труд окончив напряженный,
Мы в Гурзуфе справим этот факт.
Пусть глядят курортники-пижоны,
Как гулять умеет геолфак.
Мы море Черное переплывем,
А поздним вечером в кафе зайдем.
И там под музыку и плеск волны
Пропьем последние  штаны.       
                1954

ГИМН ГЕОЛОГОВ
Нам по свету немало хаживать,
Жить в землянках, в палатках, в снегах,
Брать породы, буравить скважины,
С молотком пробиваться в горах.
    И в предгорьях седого  Урала,
    На Камчатке у дальних морей,
    Где бы наша нога не ступала,
    Мы повсюду найдем друзей.
Нам немало ночей встревоженных
У ночного костра проводить,
Нам немало тропой нехоженной
Караванных путей проложить.
    И в аулах далекого юга,
    В кишлаках азиатских степей,
    В Заполярье, где воет вьюга,
    Мы повсюду найдем друзей.
Нашу кожу сожгло солнце южное,
Волю север немой закалил,
Страх развеяли ночи вьюжные,
Ветер Азии петь научил.
    Бури жизни не сломят геолога
    И дорог не засыпать снегам,
    От напева его веселого
    Легче сердцу, бодрей ногам.
Если ж грусть в нашу  душу заглянет,
Если в сердце заноет тоска,
Если в край вдруг родимый потянет,
И воскреснет в мечтах Москва.
    Грусть растает под солнцем горячим,
    Сердце дрогнет всего лишь на миг.
    Я привык к этой жизни бродячей,
    Я подолгу грустить не привык.

(На мотив песни И. Дунаевского  Дорогая моя столица )
 
(автор неизвестен)
  КОСТЕР
Я смотрю на костер догорающий,
Гаснет розовый отблеск огня.
      После трудного дня спят товарищи,
      Почему среди них нет тебя?
Где теперь ты по свету скитаешься,
По колено увязнув в топи,
 Иль под солнцем безжалостным маешься
 Где-нибудь в казахстанской степи.
Запорошена пылью дорожною
В сотнях верст от жилья вдалеке
      Может, ночь коротаешь тревожную
      И не думаешь ты обо мне.
И не знаешь, как часто ночами я,
Пододвинувшись ближе к огню,
      Как тоскую, тебя вспоминая,
      Эту грустную песню пою.
Я смотрю на костер догорающий,
Гаснет розовый отблеск огня.
      После трудного дня спят товарищи,
      Почему среди них нет тебя?
                КРЫМСКАЯ МГРИ

    Сюда мы приезжаем каждый год,
Здесь практику геолог отбывает:
Отчаянный студенческий народ
От суеты московской отдыхает.
У обнажений здесь шикарный вид,
Для практики район подобран райский,
А наш Муратов тем и знаменит,
Что описал район Бахчисарайский.
Здесь датский ярус фауной богат.
Какие здесь прекрасные остреи!
Василь Васильич   наш любимый брат,
Но только б он уехал поскорее.
Мне здесь известен каждый нуммулит,
Пелеципода каждая знакома,
Но все же сердце у меня болит,
Когда уходим далеко от дома.
Мы запросто взбирались на Беш-Кош,
Картировать учились с Соколовым,
Мы славно поработали   ну что ж,
Пойдем сшибать остатки по столовым.
Покинем завтра мы Бахчисарай,
И к Мангушу мы двинемся толпою.
Мы чайной прокричим свое  Прощай !
Как жалко расставаться нам с тобою.
  (Написана студентами МГРИ в середине 50-х годов)
Все эти песни были живыми песнями института, а в на-шей компании, когда мы собирались вечерами у Беспрозванных  обычно пели свои, такие как «Дилижанс», «Я несчастная девчё-ночка», «Осень», «40 лет» и др. Павлушка с Ирой жили у его мамы в трехкомнатной квартире, которая была в доме, фаса-дом выходившим на посольство США. Дом отделял только Девятинский переулок. Поэтому в «нужное время» их оттуда переселили. Нам всегда было уютно у Беспрозванных и я до сего дня с благодарностью вспоминаю то развеселое студен-ческое братство. Я сдружился с Виссарионом Михайловым, студентом Гидрогеологического факультета. Очень живой и под-вижный, добрый и верный товарищ, он часто зазывал нас к себе домой. У них была квартира около Красных ворот. Нас встречал отец Виса – Борис Васильевич, инструктор ЦК КПСС и его мама. Иногда бывала и его сестра Вероника. В свободное время Вис занимался альпинизмом. В одном из подъемов он сильно уда-рился спиной, но все прошло. Он женился на Иринке Шмидт, с которой познакомился в одном из турпоходов и родил двух парней. Прошло около десяти лет. Стала сильно болеть спина и отниматься ноги. Он лег в больницу. Мы часто навещали его. Он медленно сгорал. До последней минуты он был в сознании. Я посетил его за день до кончины. Со мной пришла и Зина Коло-меец, которая тоже дружила  с Висариком. От прежнего Виса остался только скелет, обтянутый кожей. Мы долго говорили с ним обо всем. Когда я стал прощаться, он пожал мне руку и сказал «Это всё, старик!», несколько слезинок скатилось у него по щеке. Все время болезни, несколько месяцев, около него неотлучно находилась Ирина Шмидт, часто приезжали роди-тели, Вероника, ребята нашей кампании.
Мир праху твоему Виссарион Борисович Михайлов, друг, товарищ, добрый и честный человек! Пусть земля будет тебе пухом!
В нашей кампании Петя Николаев был особенной пер-соной. Он был высок ростом, отличался аристократичностью. Он охотно пел с нами песни: «Асоль», «Бригантину», «Дилижанс», «Глобус», мою «Осень» и другие. Он был по-товарищески раскован, очень дружелюбен. В принципе, все мы любили Петю или как называли его родители «Петуха», а за ними и мы. Проработав несколько лет в Лаборатории известного тектониста Гзовского, он предложил новые методы изучения новейшей тек-тоники, основанные на применении ЭВМ. Защитил и кандидат-скую и докторскую диссертации, он оставался для всех добрым товарищем и другом. К сожалению, ранняя смерть неожиданно оборвала жизнь этого несомненно одаренного человека. После него остались два сына Петя и Николка. Они жили со своей мамой и пока не умерла мать Пети - Ирина Александровна, навещали деда и бабку. У  них своя жизнь и не мне о ней рас-сказывать.
Я искренне благодарен судьбе, подарившей мне дружбу всех этих ребят. Ведь это были простые бескорыстные друзья-товарищи, всегда готовые придти на помощь, поделиться последним. Это особенная дружба  – все с разных курсов и факультетов: геологи, геофизики, гидрогеологи. Я  по возрасту старше их лет на 15, но это не ставило никаких преград в нашем общении.
Спасибо им за все доброе!
Прошли годы, а я всегда с удовольствием и радостью вспоминаю всех моих тогдашних – МГРИвских друзей и подру-жек. Да и как можно забыть эти вечерние посиделки с песнями, новогодние ночи у костра в лесу, с наряженными елями, ночев-ками в палатках. Время юности – незабываемое время. Я был старше моих друзей, но простота общения сглаживала эти неровности.  Мы все были равны, у нас не было вожаков, а только дружная молодежная студенческая кампания.

4. ВТОРАЯ  ПРАКТИКА

            Закончился четвертый курс. В группу передали список организаций, где предлагалось нам проходить практику. Я  выбрал для себя Оловскую геологоразведочную экспедицию. Это Читинская область, городок Нерчинск. Вместе со мной решил поехать туда и Коля Бородин. На Курском вокзале меня провожали мама, Павлик с Ириной и Вера. Павлик и Иринка оживленно беседовали с моей мамой, а я лишь изредка встав-лял ничего не значащие фразы. Все желали мне счастливого пути и удачной практики. Про себя я задумал, что если соберу приличный материал, то буду просить разрешения о досрочной защите дипломного проекта. Но об этом никому не сказал. Просто не мог знать, как эта практика пройдет и смогу ли я набрать нужный для защиты дипломного проекта материал. И всё же в душе я лелеял эту мечту.
В экспедиции, которая дислоцировалась в поселке Олов недалеко от г. Нерчинска, куда мы приехали, проводились рабо-ты непосредственно по нашей специальности. После знаком-ства с отчетом экспедиции за прошедший год, получения поле-вого снаряжения мы были направлены в Полевую партию, стоявшую на побережье реки Нерчи. Там  мы поставили жилые  палатки, устроили камеральную палатку и по вечерам ловили в Нерче рыбу, как пополнение нашей кухне. Вода в реке была теплая, так что мы купались  и занимались рыбным промыслом  с удовольствием. Иногда мне приходилось выступать в роли повара и я с удовольствием жарил на костре рыбу. Есть жаренную рыбу, да еше собственного приготовления – вкуснота!

 

На Курском вокзале: Мама, Вера (это было до развода с нею) и Павлик Беспрозванный с женой Ириной Гинзбург.

Бывали дни, когда мне по делу надо было съездить в Олов. Однажды, в складе, получая какие то вещи, я нечаянно коснулся бедра кладовщицы, молодой женщины, невысокого роста с очень милым лицом, на котором сияли огромные карие глаза. Прикосновение словно током ударило нас обоих. Она была замужем  за буровиком, у нее было уже двое детей. Но видимо, не очень сладкое было у нее житье. Мы  договорились встретиться. Вечером  я ждал ее за бугром в 30 метрах от ее дома и очень сомневался в ее приходе. Но вот появляется она. Ничего не говоря, ложится рядом, прижимается, наши губы сливаются в поцелуе и наступает безмолвие, только высоко над нами в ночном небе «светят пуговки звезд  и лунная ермолка» (И. Уткин).  Примерно через час открылась дверь  ее домика и грубый мужской голос позвал: - Лида! Она ушла. Потом, когда я собирал отчетные материалы, мы еще пару раз встретились. Я чувствовал, что это глубоко несчастная женщина и как мог, стремился приласкать ее. «Не пиши мне» - попросила она, уходя от меня в последний раз.
У нас кончились продукты, а  машина с продуктами из экспедиции не приезжала. Стали питаться рыбой, которая в изо-билии плавала в Нерче. Варили уху, жарили и коптили разные рыбешки. Мне тоже выпала доля жарить рыбу, с чем я отлично справился. Наконец кончилось подсолнечное масло, на котором жарили рыбу. Тогда, начальник партии поехал в ближайший кол-хоз и  выпросил у  председателя   в  долг (денег не было)  сахар, муку и другие продукты.

 

   Олов. Я жарю рыбу. Стоит Коля Никифоров

Мы иногда ездили в близлежащую деревню, чтобы пос-мотреть кинофильм. Я впервые увидел, как после сеанса, пуб-лика, в основном женщины и юноши, выходили из клуба. Вот тут начиналось самое интересное: ОХОТА НА ЖЕНЩИН. Подрост-ки догоняли женщину любого возраста и схватив за руку кричали «МОЯ!». Женщины или девицы беропотно шли за ними и не пытались высвободится! Вот он - «инстинкт выживания».
. Два месяца полевых работ пролетели незаметно. Мы с Колей выехали в экспедицию, чтобы написать отчет по практике.
Когда я уезжал на практику, Иринка Беспрозванная была  на седьмом месяце беременности. Вернувшись из полевой пар-тии в Олов, я тут же дал  короткую телеграмму Павлу: - «Ну, как?», Ответ был таким же лаконичным: «Что как? Оленька». Они назвали свою дочь так же, как  и я. Снова телеграммой поздравил их с рождением дочери.
Однако брак Павла и Ирины распался (в детали вникать
я не имею никакого права), сейчас  он живет с Надей – верным другом и надежным товарищем. Я сознательно не вдаюсь в подробности этого случая, это не мое дело, правда, с Ириной, бывшей вторично замужем за преподавателем из МИСИ, я несколько раз встречался у Ирины Михайловой на годовщинах памяти Висариона.
По завершении всех работ начальник экспедиции дал нам  с Колей отличные отзывы о прохождении практики. Мы, вооружившись всеми необходимыми в дальнейшем графичес-кими и текстовыми материалами, отбыли в Москву.  По дороге я на пару недель заскочил в Тагил к семье. Ребята были очень рады и счастливы, вместе с ними и я. Мы хоть и были в разводе с Любой, но мимо ребят я проехать не смог!
Начался 5 курс. Одним из первых я представил к защите свой отчет по практике и попросил у заведующего кафедрой «Полезные ископаемые» профессора Е.Е. Захарова, куриро-вавшего  наш курс,  разрешить мне защищать дипломный проект на основе этих материалов. Он любезно согласился. Дал согла-сие и деканат. Теперь надо было работать над  дипломным про-ектом и учиться  в зимнем семестре, одновременно  досрочно сдавая все экзамены и зачеты 6 курса. Это было несложно, так как предметы были простыми «Техника безопасности и пром-санитария» и т.п.  К весне 1962 года все экзамены и зачеты были сданы, и я вышел на защиту. Вместе со мной решились на досрочную защиту Валька Картавых и Федя Польской. В тот же день защитил свой проект и Петя Николаев, который по болезни отстал от своей группы.
       Так в июне 1962 года я стал дипломированным Горным инженером геологом. А моей группе предстояло учиться еще полгода.

5. АСПИРАНТУРА

В своих отчетах я всегда помещал множество фото-графий, также и  к тексту последнего отчета включил снимки своей, так называемой, «фотодокументации». Об этом стало известно   зав. кафедрой «Маркшейдерии» профессору Трофи-мову А.А. И он, незадолго до защиты мною дипломного проекта, предложил  поступить к нему в аспирантуру и заняться разра-боткой методики рудничной фотодокументации. Я тогда еще ничего не знал о его позорной роли в деле преследования пре-подавателей евреев, так называемых «космополитов». В МГРИ особенно досталось видному ученому профессору Крейтеру.
 Через 20 лет об этом мне рассказал мой институтский друг Виталий Тимофеевич Борисович! Знай, я такое, то никогда бы не пошел к нему! Немудрено, что Дина Самойловна – его супруга, узнав, что я стал аспирантом Трофимова, стала холод-но относиться ко мне. Я недоумевал почему, ведь у меня студента, никогда не возникало проблем с преподавателями и лабаборантами.
КРЕЙТЕР Владимир Михайлович (1897-1966) - российский геолог, доктор геолого-минералогических наук, заслуженный деятель науки и техники России (1964), профессор. Один из основоположников учения о поисках и разведке полезных ископаемых в СССР; создатель научной школы.

Владимир Евгеньевич Бершадский (Археометр) [26.10.2008 12:18] ИНТЕРНЕТ, сайт «Безродные космополиты»

В 1948-49 гг. в Советском Союзе была развёрнута мощная компания по борьбе с КОСМОПОЛИТАМИ и космополитизмом. Космополи-тизмом называли тех, кто называл себя "ГРАЖДАНАМИ МИРА". Таковые были учёные-генетики, к ним, кстат, и принадлежал и сын Жданова - Владимир, которые выступили против академика Лысенко, утверждавшего, что есть марксисткая, коммунистическая и вообще РУССКАЯ наука, а есть буржуазная, капиталистическая, чуждая нам, советским людям. Так называемые "безродные-космополиты" утвер-ждали, что Наука есть только одна на весь мир. В  компании против "безродных-космополитов" пострадала наша генетика, кибернетика, биология. Владимир Жданов (муж Светланы Сталиной!) был снят с должности. Многие генетики и другие учёные были посажены на Колыму, а некоторые - даже расстреляны. Пытались разгромить также и физику с математикой, на 100% заражённых "безродными-космополитами", но когда нужно было делать БОМБУ, то Зельдович и Курчатов потребовали, чтобы "безродных-космополитов" оста-вили в покое - и так в Арзамасе-16 бомбу делать некому. А Ландау даже пришлось выпустить из тюремнй шарашки, где сидели также и Туполев, и Королёв.
Так как среди "безродных-космополитов" большинство носило еврейс-кие фамилии, "безродными-космополитами" начали называть вообще всех евреев. Их выгоняли с работы, не принимали в некоторые институты, была введена процентная норма на евреев во всех ВУЗах Советского Союза. А что такое процентная норма (для тех кто не знает)? Положено в институте иметь не более 2% евреев, а их там 40%! Значит 38% выгоняли, отчисляли под любыми пред-логами. А, чтоб не связываться с "первыми отделами" (в каждом поредприятии были т.н. 1-й и 2-й отдел - КГБ и секретчики), евреев вообще старались в институты не брать. Именно тогда многие горские евреи записывались "татами", чтобы их взяли в институт. Сейчас многие горские евреи стыдятся слова "таты". Ну, что было, то было, ничего уж ни попишешь, можно только "замолчать". Именно тогда в СССР развелось множество урррапатриотических лент, например, одна из моих любимых картин - "Александр Попов" (с моим любимым ни в чём не повинным Черкасовым, спасшим многих "безродных-космополитов" от лагеря) - будто Маркони спёр у Попова схему радиоприёмника, а на самом деле.... Вот тогда и родилась поговорка: "Россия - родина слонов", отражённая в фильме "Гараж", как выведение наших отечественных морозоустойчивых обезьян для сбоора кедровых шишек. (Вот вам зеркало - не кривое! - нашей хучь какой науки - хучь генетики с електроникой, хучь лингвистики с филолухией - там уж ни одного "безродного космополита" нет, эт-точно) А в СССР начинается компания борьбы с "безродными-космополитами". Она увенчалась убийством великого актёра Михоэлса и расстрелом всего Еврейского антифашистского комитета, собравшего в годы войны десятки миллионов долларов в пользу Победы, в пользу Красной Армии. И венец борьбы с "безрод-ными-космополитами" - "Дело врачей", начинавшееся с расстрела докторов Виноградова и Егорова (русских!) и заканчивающееся рас-стрелом нескольких десятков врачей евреев, никакого отношения не имеющих к ГлавСанУпру. В это время были уволены почти все врачи евреи в СССР. Потом их тихохонько восстановили. Но народ стал говорить, что евреи де весь русский народ хотят лекарствами от-равить. И, сли б не смерть Сталина, кто знает, не повто-рился бы Холокост (уничтожение евреев за то, что они евреи!) в очередной раз - на сей раз от рук "возмущённого советского народа, карающая рука которого разобьёт собачьиголовы "безродным-космополитам"". Вот такая спрятанная история.
После некоторого размышления я дал свое согласие. Многие в институте удивлялись моему поступку и не без осно-ваний.  Как оказалось, я  был у него ПЕРВЫМ аспирантом за многие годы его работы во МГРИ! К этому времени мне уже исполнилось 42 года, поэтому меня могли зачислить лишь в заочную аспирантуру. Однако тема была «Фотогеологическая документация горных выработок»,   а средств на  ее разработку в МГРИ нет, и не предвидится. Несколько недель я ходил без дела и от этого пошел в группу, изучающую испанский язык для работы на Кубе. Язык давался мне легко. Однажды я сходил в Министерство сельского хозяйства, которое было заказчиком этой группы, и поинтересовался о сроках поездки на Кубу. Мне ответили полной неопределенностью. Надо  было  зарабаты-вать на жизнь. Александр Алексеевич Трофимов обратился к своему «другу» зав. кафедрой «Геохимии» профессору Алексею Ивановичу Кравцову  и тот дал мне должность ст. инженера по  НИС‘у в Хибинской геолого-газовой партии с окладом в 110 рублей. Начальником экспедиции была Ирина Федоровна Линде, начальником партии Александр Ильич Фридман. Он посоветовал мне перейти на должность младшего научного сот-рудника. Оклад меньше на 5 рублей, но зато идет научный стаж, а это пригодится в дальнейшем. Я подружился с ними, это были добрые и отзывчивые люди, понимавшие меня и сочувс-твующие мне. Экспедиция работала в Хибинах, на апатитовых месторождениях города Кировска. Работать было интересно. Я фотографировал выделения газов из изверженных пород в суфлярах (пузырьки газа в лужах горных выработок). Я так же фотографировал интересные, с моей точки зрения, складчатые нарушения, тектонические смещения в белых апатитосодер-жащих рудах. Это здорово помогло мне потом, при защите дис-сертации. Кроме того, я начал разрабатывать свою методику фотогеологической документации подземных горных выработок, как и называлась моя научная тема.
В Кировске мы все размещаись в «кривой» гостинице (из-за ее дугообразной формы).  Ирина Федоровна  познакомила меня  с видными местными геологами, которые еще в 1934 году вместе с А.Е. Ферсманом (звезда первой величины в геологии).

Гора Ай-Куай-вен-чорр (Спящая краса-вица). Кировск

открыли это гран-диозное место-рождение апатитов. Мы ходили в горные выработки на горе Расвумчорр, в тоннель горы Юкспор или Кукис-вум-чорр. Часто в дни отдыха выезжали  на озеро Имандра, что в 15 километрах от Кировска, там останавливались  на  базе  пионерского лагеря, варили уху из купленной у местного рыбака рыбы и пили водку.

К нам примкнул и Володя Титов ст. научный сотрудник ГИГХСа (Государственный институт горно-химического сырья ).

 

      Озеро Имандра. На горизонте Лапландский заповедник

Это было прекраснейшее по красоте место – крутой берег, а дальше необъятная ширь озера. Всегда оставливались в пионерлагере, который в это время года был свободен. Начальник лагеря Лидия Маркова была дружна с Ириной Федо-ровной. Также тепло относилась к нам и пионервожатая Валя. Я не уставал любоваться всей этой прелестной картиной, когда ночью огромная луна отражалась в зеркале озера! Мы все много пили и веселились.

Выпей, выпей, Валюша,
Хоть не полный стакан.
Хочешь песню послушать -
Я пока ведь не пьян
И с большою охотой
Песнь спою для тебя
Про дороги и сопки,
Про туристских ребят,
Про печальную осень,
Что по листьям шуршит,
Про таежную просинь,
Про стальные пути.
Выпей, выпей, Валюша,
Подними свой стакан,
Мою песню послушай -
Я пока ведь не пьян.
Кировск 25 сентября 1962 г.

Мы выезжали на Имандру небольшой компанией – Ирина Федоровна Линде, Александр Ильич Фридман, Я и сту-дент МГРИ – Парыгин. Часто к нам примыкал и Володя Титов - сотрудник ГИГХСа. Мы очень хорошо отдыхали на природе после напряженной трудовой недели.
Обычно все мы обедали в ресторане гостиницы, где готовили изумительную по вкусу рыбную солянку. Все это было и в последующие годы моей работы в Хибинах.

Кировск — город областного подчинения, в 205 км к югу от Мур-манска. Город расположен севернее Полярного круга, на южной окра-ине горного массива Хибины, на берегу озера Большой Вудъявр, в долине Умптек. Конечная железнодорожная станция ветки (22 км) от города Апатиты. В 1920-х годах в результате геологических изыс-каний под руководством академика Александра Ферсмана в Хибинах открыты богатые залежи апатито-нефелиновых руд, разработка которых началась в 1929 (трест «Апатит», ныне - ОАО "Апатит").
Одновременно со строительством рудника и обогатительной фабрики возводился город. Строительство посёлка началось летом 1929, в 1931 он получил статус города и имя — Хибиногорск; в 1934 переименован в Кировск в честь Сергея Кирова. Крупнейшее пред-приятие современного Кировска — ОАО «Апатит», входящее в состав компании «Фосагро». В составе этого предприятия, входя-щего в сотню крупнейших компаний страны, входят 4 рудника, добыча на которых ведётся как открытым, так и закрытым способом, а также 3 АНОФ (апатито-нефелиновые обогатительные фабрики).

Я полюбил дорогу в Заполярье. Начиная от ст. Канда-лакша и до ст. Апатит, я стоял у окна и смотрел на мелькающий за окном вагона пейзаж, за тундрой, приходящей на смену лесу, за многочисленными озерами, в которых отражалось бескрай-нее северное небо и верхушки елей. Особенно был красив закат солнца. На всю жизнь я запомнил эту изумительную картину.
Вернусь немного назад, к тому времени, когда я сидел в безработице. Однажды нач. НИСа Станислав Кузьмич Оники-енко сказал мне, что в Ленинграде будет проходить конферен-ция по горному делу, в которой намечены два доклада  о фото-графировании в горных выработках и дал «проспект» конфе-ренции.  А.А. Трофимов выпросил в НИС‘е нам командировки. По прибытии в Ленинградский горный институт нас разместили в гостиницу на Черной речке недалеко от места дуэли Пушкина. В справочном бюро я узнал телефон Женьки Литвака и вечером позвонил ему. Он тут же приехал в гостиницу, и мы пару часов вспоминали былые похождения. Женька уехал, а мы с  А.А. спустились в ресторан, где нас должны были кормить. Так как мы несколько припозднились, то нам достался крайний столик, почти  у дверей. Мы сделали заказ, и тут к нам подсел еще один опоздавший. За обедом познакомились. Наш «сотрапезник» – главный маркшейдер Иртышского полиметаллического комби-ната Николай Михайлович Дмитриев. А.А. Трофимов пожало-вался ему, что вот это мой аспирант, а договора не можем заключить ни с одной организацией. Тот спросил, а сколько нужно? А.А. ответил, что 10 тысяч было бы достаточно. Дмит-риев только усмехнулся в ответ и сказал, что главный геолог комбината Клепиков деньги даст, присылайте текст договора, тем более что на конференции уже выступил с Интересным докладом ст. научный сотрудник ГИГСа доктор геолого-мине-ралогических  наук Г.М. Вировлянский «О фотографировании горных пород  в выработках». Я высказал мнение, что все сним-ки должны быть масштабными, чтобы их можно было бы дешифрировать. Со мной согласились. По возвращении  в  Мос-кву я быстро составил Договор и отправил его на Иртышский ПМК. Ответа не было около трех месяцев, и мы уже решили похоронить свои надежды. Именно в это время  я  учился испан-скому  языку и ездил  в Хибины с экспедицией И.Ф. Линде, с которой дружу до сих пор. К сожалению, Александр Ильич Фрид-ман скончался лет десять тому назад.
Подписанный договор позволил мне создать научно-исследовательскую партию при кафедре «Геодезии и маркше-йдерии»,  в  которую вошли  кроме  меня геолог  Наташа Громо-ва, лаборанты Нина и Петр. Прикупив необходимую фотоаппа-ратуру  и материалы, весной 1963 года мы выехали в п. Глубо-кое  Восточно-Казахстанской области – резиденцию комбината. Поселок Глубокое находился в 25 километрах от Усть-Камено-горска, краевого центра. В поселке десятка три капитальных двухэтажных домов и много обычных деревенских хат.
Мужское население работает или в шахтах или на ком-бинате, а женщинам деваться некуда. Руководство комбината добилось, чтобы в Глубоком  выстроили  завод  по производ-ству элетролампочек. Это была победа хозяйственников.
          Клепиков (главный геолог комбината) нас встретил радушно, быстро определил с жительством и размещением фотолаборатории. Все прошли инструктаж по технике безопас-ности. Затем мы сходили в «ознакомительную экскурсию» в шахту. А потом началась работа по уже найденной мною мето-дике. Мы снимали в ортах (выработка, идущая «вкрест» прости-рания пород) одну или обе стенки, Потом делали фотомонтаж в масштабе 1:20 и дешифрировали его, отражая результаты на «кальке-накладке». Получалось наглядно и доказательно.  Я бесконечно благодарен Николаю Михайловичу, дружба с кото-рым продолжалась ряд лет.
Следует сказать, что все фотоматериалы и аппаратуру я покупал в коллекторе учебных пособий №1 на Автозаводской улице. Здесь заведующим отделом фототехники была Зина Коломиец, с которой у меня установилась многолетняя дружба. Она была замужем за партийным работником Вениамином Коло-меецем. Отец ее работал на Шарикоподшипниковом заводе. Я очень подружился с нею и продавцами ее отдела. Надо честно сказать, что в те времена приобретение фотоаппаратуры и фотоматериалов доставляло немало хлопот. Вот тут и сказа-лась помощь Зины, женщины маленького роста, с тонкой фигур-кой, с приятным и добрым лицом. Бывает же так!  Я познакомил с нею и Висариона и тот в свое время тоже там покупал фото-материалы и аппаратуру. У  Зины была дочь Эмма. Когда Эмма окончила школу, то  по просьбе Зины я помог ей поступить в МГРИ на экономическое отделение. Все время учебы Эммы в МГРИ я следил за ее успеваемостью, а если нужно то и помогал ей. Зина и сейчас иногда звонит и интересуется моей жизнью. Мы несколько раз с нею встречались и рассказывали о собы-тиях, которые произошли  в нашей жизни за последнее время.
Совершенно неожиданно к нам в Глубокое прилетел А.А.
Трофимов. Вроде бы, как в помощь нам в обустройстве. Но мы работали и без его «наставлений». Приняли его на Комбинате хорошо и даже свозили нас на р. Уба, где начиналась разра-ботка Николаевского карьера. Нам предложили документиро-вать и карьер, но к такому повороту дела мы не были готовы. Ведь нужен был другой подход к предлагаемой теме, а мы еще и подземную фотодокументацию детально не отработали.
Кстати сказать, места, где располагалось место-рождение, чрезвычайно походило на натуру популярного кино-романа «Тени исчезают в полночь».
 

Николаевское месторождение. Слева М. Клепиков, в середине А.А. Трофимов. На горизонте р. Уба, «граница» Горного и Рудного Алтая

А теперь к делу.
Исходя из опыта работы в Хибинах, я принял следующую мето-дику фотодокументации:
1. Выбранная для фотодокументации  часть горной выработки, тщательно промывается и очищается от посторонних предме-тов.
2. Вдоль фотографируемой поверхности на “стойках” (буровые штанги) закрепляется двадцатиметровая рулетка. На рулетке  отмечены все метровые  и полуметровые деления алюминие-выми метками с указанием метража.
3. Фотографирование ведется с возможно большего расстояния методом “перенесения тяжести тела с ноги на ногу”, что давало возможность получать «стереопары» и дешифрировать снимки с помощью обычного топографического стереоскопа.
4. Для фотосъемки использовались только серийные фото-материалы, всегда имеющиеся в продаже. Обработка – пленок и печать с них велась в стандартных условиях, рекомендованных производителем пленок.
5. Печать снимков производилась в масштабе 1:20. Снимки монтировались в фотосхему, длиной в 50 см., согласно метро-вым меткам на рулетке.
     Моими работами в институте заинтересовался зав. кафедрой «Методики поисков и разведки» профессор Алексей Борисович Каждан. Он предложил мне испробовать методику фотогеологической документации на некоторых Алданский месторождениях. Это было очень интересное и заманчивое предложение. Обсудив его, мы с Трофимовым дали согласие на экспериментальные работы. Это шло в развитие нашей темы и позволяло расширить рамки научно-исследовательских работ.


Кафедра «Геодезии и маркшейдерии». В первом ряду сидят справа на лево: доценты Бердавцев, Шиков, зав. кафедрой А.А. Трофимов, далее доценты Бродский, Муравьев, Скобелев. Стоят (во втором ряду справа) сотрудники моей партии – Володя Перевенцев и его жена Таня, а слева в верхнем ряду в очках мой помощник Пронюшкин. 26.12.1967 г. 

       Я составил договор и А.Б. быстро оформил его в экспе-диции. Пришлось создать Алданскую фотогеологическую  пар-тию. В следующем году я вылетел на Алдан в экспедицию, где главный гелог Аркадий Шоров предложил начать работы на месторождении «Русское», которое затем стало местом основ-ного расположения моей партии. Работы я проводил по уже разработанной методике и ее результаты вполне удовлетворяли местных геологов, тем более что сами руды были почти не видны, лишь иногда удавалоь встретить отдельные прожилки. Мои снимки и фотомонтажи позволяли создать достоверную картину обстановки в выработках, когда, собственно рудные участки, трудно отличить от вмещающих пород. Фотомонтажи позволяли подкрепить годовые отчеты партии объективным материалом и вскоре уже Геологические фонды не стали при-нимать отчеты, которые не сопровождались бы фотодоку-ментацией! Это было признание моей работы и, в определенной степени, внедрением методики в практику работы геологов. Жаль, что я по бескорыстности не запентовал свой метод. 
Природа вокруг была очень красива, особенно в окрест-ностях реки Эльконка (Эльконский горст). Сравнительно невы-сокие сопки окружали поселок, в середине которого протекала река Курунг. На штольню модили пешком по дороге про-ложенной в долине Курунга. На дальние штольни выезжали автобусом или на нашей экспедиционной машине. Всегда рядом со мной была и партия кафедры А.Б. Каждана. Мы очень дружили и все наши возлияния бахусу проводили вместе. Вообще-то я подружился с  местными геологами и сотрудниками партии. Особенно хочу отметить очень интересного человека, но неожиданно для всех погибшего, гл. геолога партии Лихоманова.

 
   
             На месторождении «Утесное» с местными геологами
(Эльконский горст)

Я не успокаивался и искал работу на Урале, для чего побывал в Министерстве черной металлургии с докладом о фотодокументации горных выработок. Все, что я рассказал, пон-равилось сотрудникам и руководству геологической службы Министерства и мне предложили попробовать свою методику на Северном Урале, а для примера взять Ауэрбаховское месторож-дение, недалеко от города Краснотуринска. Я с радостью согла-сился, так как совсем рядом был Тагил и мои дети! В этом слу-чае проехать мимо Тагила и не побывать у детей я просто не мог! И конечно, я сумел воспользоваться таким «соседством». Дети радовались моему приезду, да и я тоже.
Вот так и сложилась тематическая научно-исследова-
тельская фотогеологическая экспедиция. Конкретных договоров было три, но интересующихся моими разработками было много.

            

                В шахте

В МГРИ работал првосходный геололог-съемщик стар-ший научный сотрудник Б.М. Роненсон, который не оставлял без внимания мою деятельность. Он предложил ВИМСу  обратиться ко мне для работы по геологическому картированию Ковдорского (на Кольском полуострове) железорудного место-рождения. Там пришлось работать на открытом карьере, а для этого были нужны и новая методика и новые инструменты (фотоаппараты). Пришлось изрядно поломать голову над новой методикой. В итоге сложился «Метод упрощенной фотограм-метрической документации». В этом мне помог чудесный человек доцент нашей кафедры Александр Скобелев. В конечном результате через три года мы с Володей Егоровым смогли предложить свой вариант геологической карты строения Ковдорского месторождения. В этой работе активное участие, в качестве моего заместителя, принял и В. Егоров.
Набирался материал по самым разнообразным место-рождениям. Это было здорово! То есть я не замыкался на каком-либо одном примере, а вел работы широким фронтом. Если же суммировать всё сделанное мною, то, не хвастаясь можно ска-зать, что мною была создана универсальная и доступная гео-логам любого уровня методика фотогеологической документа-ции подземных горных выработок. Уникальность работы под-твердилась еще раз через несколько лет, когда я работал в Мос-ковском  областном геологоразведочном техникуме меня дваж-ды приглашали на летний сезон в Приленскую экспедицию для
помощи местным геологам в проведении фотодокументации.

 

Фотодокументирование борта карьера. С рейкой В. Переве-
     зенцев. Ковдорское железорудное месторождение

По моей методике стал работать Виссарион Михайлов на строительстве Ингури-ГЭС, который после окончания инсти-тута был распределен в Гидропроект. Он снимал методом «раз-вертки» - обе стенки и кровлю. Материал его съемок был вели-колепен. В конце концов, сложилась теоретическая, да и прак-тическая, база  для диссертации. Самым тщательным образом я уточнил методику, вплоть до технико-экономического расчета, создал серию фотогеологических эталонов и подробную инст-рукцию по фотодокументации. Доложил о разработанной мето-дике на Иртышском ПМК, в Приленской экспедиции Мингео, на техсовете Ауэрбаховского месторождения и др. После чего оформил диссертацию в двух томах: в первом была изложена методика, во втором иллюстрационные материалы и фотогео-логические эталоны. В приложении к диссертации я в фотоаль-боме поместил фотосхемы  с результатами  их дешифрирова-ния и здесь же для сравнения поместил документацию этих выработок выполненную рудничными коллекторами . 20-ю ауди-торию,  где должна была  проходить защита я подготовил соот-ветствующим образом. На левой стене аудитории повесил складку из Хибин в масштабе 1:2,  над классной доской помес-тил фрагменты фотодокументации в масштабе 1:5. Было на что посмотреть! В любом случае это было весьма  доказательно, а
главное – можно потрогать своими руками!
Отзывы и рецензии на диссертацию мне дали многие известные геологи: профессора Г.М. Вировлянский (ГИГХС),  М.Н. Альбов (СГИ - Свердловск), Р.Гамберг (ИПК), В.Н. Павли-нов, Е.Е. Захаров, Б.М. Роненсон (МГРИ) и многие другие более 50 человек. Официальными оппонентами были утверждены доктора наук Г.М. Вировлянский и Г.П. Воларович (ЦНИГРИ). У них тоже была группа, которая занималась одноименной проб-лемой. Но моя диссертация была ПЕРВОЙ – пионерской  в этой области практической рудничной геологии.
Предварительная защита на кафедре, а потом на уче-ном Совете МГРИ в мае 1966 г. прошли нормально. В обоих слу-чаях были бурные дебаты, выступали «критики», особенно из ЦНИГРИ из группы Г.П. Воларовича (Мартынов – конкурент!) и некоторые другие. Но все прошло нормально.
В день защиты случилось небольшое происшествие. При выходе из вагона метро на станции Охотный ряд меня сильно толкнули, и я упал, при этом одна нога попала в просвет между платформой и вагоном. Я быстро поднялся и, превозмогая боль, пришел на кафедру, а через некоторое время и в «двадцатку», где проходили защиты. Я никому не сказал о травме и, как ни в чем не бывало, уверенно доложил содержание диссертации.

   

Защита диссертации: доклад    

 

Дискуссия с проф. А.И. Кравцовым

Была очень оживленная дискуссия, особенно с Марты-новым, который тоже разрабатывал эту тематику под руко-водством Г.П. Воларовича. Выступила и Ирина Федоровна Линде и рассказала о результатах фотогеологической докумен-тации в Хибинах. Кроме того, выступил с сообщением о резуль-татах работ в Приленской экспедиции Алексей Борисович Каждан. Было и еще несколько выступлений. Развернулась довольно оживленная дискуссия в которой на моей стороне оказался и В.Н. Павлинов, и А.И. Кравцов, и В.В. Аристов.
Затем выступили официальные оппоненты Вировлян-ский  и Воларович, я ответил на многочисленные вопросы присутствовавших в 20-й аудитории во время защиты. Потом прошло тайное  голосование и, наконец, объявлено Решение Ученого совета, в котором  единодушно (при одном воздер-жавшемся) было решено присвоить мне ученое звание «Кандидата геолого-минералогических наук».
Второе происшествие случилось вечером и мне до сего дня очень стыдно за него. Я упросил маму помочь мне оплатить банкет по случаю защиты, так как это было принято в институте. Мама деньги дала, и я предварительно договорился с ресто-раном. На этот банкет я пригласил профессоров В.Н. Павли-нова, А.Е Михайлова (председателя ученого совета), моего научного руководителя Трофимова А.А., своих друзей. Всего было вместе со мной и Верой человек 25. Маму я не позвал, так как это было не принято в научной среде МГРИ. В разгар бан-кета ко мне подошел официант и сказал на ухо, что меня вызы-вают в вестибюль. Я вышел и увидел маму, которая стояла в нерешительности: раздеваться ли ей или нет. Увидев ее, я растерялся и вместо того, чтобы пригласить ее за стол стал уговаривать уйти. Она со слезами на глазах ушла. Я, идиот, лишь смотрел ей в след. Чувство горечи за нанесенную ей обиду я ощущаю и сейчас. Ведь ее надо было пригласить в зал, представить моим гостям и профессорам, посадить ее во главу стола, так как если бы не она, то  я вряд ли смог не только  защитить  диссертацию,  но  и вообще закончить институт.

        ПРОСТИ МЕНЯ МАМА, Я ТАК ПЕРЕД ТОБОЙ ВИНОВАТ!

Я должен воздать должное сотрудникам тематической партии Алексея Борисовича Каждана, работавшим на Алдан-ском нагорье. Они уделили мне внимание и с уважением отно-сились к моим фотогеологическим работам. Это доцент Михаил Шумилин, ст. научн. сотрудник Леонид Кащеев (начальник пар-тии), инженер Олег Гуськов, начальник геологического отдела Приленской экпедиции Аркадий Шоров, гл. геолог партии № 64 Лихоманов и многие другие. Добрый контакт поддерживал я и с начальником тематической партии кафедры «Полезные иско-паемые» МГРИ Геннадием Пилипенко «рыжебородым» и его сотрудниками, который работал по золоту на тех же место-рождениях. Всегда и везде я встречал помощь и дружеское отношение. Работая на Ковдорском месторождении я тоже поль-зовался благорасположением Главного геолога комбината Грязнова, маркшейдеров и др. сотрудников.
Большое спасибо им всем за постоянное благорас-положение и настоящую дружбу!
Однажды вместе А.А. Трофимовым мы прилетели на конференцию в Алма-Ата. Было это в августе 1963 года. Я сделал доклад о моей методике фотогеологической докумен-тации. Работа была принята благосклонно. Но я не стал заклю-чать новых договоров, так как работы хватало и сверх этого, а «объять необятное» невозможно.
В ближайшее воскресение (3 августа 1963 г.) нас свозили на экскурсию в пригороды Алма-Аты на озеро Исык. Прекрасное и красивое озеро располагалось в узком ущелье и подпиралось высокой плотиной. Мы с наслаждением впитывали в себя чистейший горный воздух. Однако, через два дня в ущелье свалился сель, плотину сорвало и вода устремилась в
ущелье. Погибли люди, много людей…
 

Теперь я развернулся во всю. Экспедиция работала на  полную мощность. Я выступал с докладами и сообщениями на  различных конференциях и форумах. Нет необходимости детально описывать мои дальнейшие полевые работы на Алдане, в Хибинах, в Ковдоре и других объектах. Было разное. Все очень просто – мы работали и внедряли в производство свою методику. Часто экспериментировали и искали наиболее приемлемое и доказательное решение сложных геолого-произ-водственных вопросов. Все было  в порядке вещей.
Я также не буду описывать здесь всю свою работу по Союзу, на различных месторождениях Горной Шории, Среднего Урала, хотя было много интересного и забавного. Может быть, когда-нибудь я доберусь и до этого. Все это достойно отдельной книги.
Однако шло время и мне становилось труднее ежегодно отправляться на 6-7 месяцев на полевые работы. Ведь мне уже было 48 лет. Я стал просить А.А. Трофимова взять меня на кафедру или отпустить на кафедру Общей геологии, где у В.Н. Павлинова была вакансия преподавателя. Но А.А., с присущим ему упорством и эгоизмом  отказывал мне в этой, вполне понят-ной просьбе. Ведь мои договора давали ему весьма сущест-венную прибавку к окладу, как научному руководителю темы. Я  попытался обойти этот больной для него вопрос и назначил, рекомендованного им Володю Егорова, на должность началь-ника экдиции. Ему я передал договора и все дела по экспеди-ции, но А.А. был непреклонен, хотя все, что было ему нужно для кафедры, я делал в первую очередь. Однако это не удовлет-воряло его, так как с моим уходом, он лишился творческого начала в  научных разработках. Увы!
Вернусь немного назад. После смерти ректора МГРИ Александра Андреевича Якжина ректором был назначен В.Н. Павлинов. Якжин всячески противился переходу во МГРИ гео-логических кафедр из института цветных металлов и золота им. Калинина, который переводили в Красноярск (Н.С. Хрущев решил приблизить ВУЗы к направлениям их деятельности). Но В.Н. Павлинов, по натуре человек очень мягкий, уступчивый сог-ласился с приходом кафедр из Цветмета. Началось агрессивное внедрение коллектива цветметовцев в командные структуры МГРИ. Происходил настоящий захват командных высот. Вместо профессора Павлинова ректором института избирается доцент Д.П. Лобанов (из цветметовцев). Появляется масса аспирантов даже по горному делу, к которому МГРИ имел довольно отда-ленное отношение. Но «новая метла, по-новому метет!»

ЛОБАНОВ ДМИТРИЙ ПЕТРОВИЧ 12 ноября 1924. Ректор МГРИ, профессор Московской государственной геологоразведочной академии, почетный член РАЕН (1995)

Пошла чехарда - сменился зав. учебной частью, меня-лись  зав. кафедрами, создавались новые кафедры, были захва-чены руководящие посты в институте: профком, партком, парт- бюро факультетов. Это было настоящее нашествие! Сменился начальник НИСа мой приятель Станислав Кузьмич Оникиенко, на смену которому пришел цветметовец Анатолий Алексеевич Степин. Он знал меня по партийной работе на факультете. Вступив в должность, он предложил мне стать его заместителем  по геологоразведочному факультету, где объем научноиссле-довательских работ, превышал миллион рублей. Я дал свое согласие, попросив А.А. Трофимова все основные работы  по нашей тематике возложить на  В. Егорова. Он сделал вид, что согласился, но стал пакостить по мелочам.
Через полгода начались у меня трения с ректоратом. Ректор решил заменить меня своим аспирантом - Найдиным. Однако так просто нельзя было уволить успешно работающего и пользующимся деловым авторитетом в институте сотрудника. Тогда пошли на провокацию. В конце года был написан приказ о премировании научных работников НИСа по результатам работ года. Степин, просмотрев проект, который  принесли  на визиро-вание, сказал, что моей фамилии в приказе нет. Я пожал пле-чами, ведь не я  же пишу приказы. Степин предложил мне, чтобы я  вписал себя в Приказ. Я отказался. Мою фамилию впи-сал в проект Приказа лично Степин. После того как были выда-ны деньги, меня пригласил проректор по науке профессор М.И. Плюснин и предложил вернуть якобы «незаконно» полученные премиальные. На что я ему отвечал, что Приказы пишу  не я, если же я получил незаконную премию, то пусть издадут офи-циальный Приказ о моем  депремировании, с указанием при-чины. Главный бухгалтер Мария Яковлевна Гафт тоже требо-вала возврата. Но  я твердо стоял на своем: не будет Приказа, не будет и возврата. Меня сняли с должности и взамен назна-чили Найдина.  Вот и вся история.
Я был вынужден уйти из НИС`а на должность началь-ника редакционно-издательского отдела (новый отдел). После того, как я создал этот отдел и разработал принципы его функ-ционирования, месяцев через восемь вместо меня назначили цветметовца. Потом назначили начальником патентного отдела (тоже новый отдел), где, несколько месяцев спустя, вместо меня опять посадили цветметовца.
В 1970 году праздновался столетний юбилей со дня рож-
дения В.И. Ленина. К этому времени была выпущена юбилейная медаль. Мой однокурсник и друг  В.Т. Борисович был замести-телем секретаря паркома  и включил меня в качестве секретаря в юбилейную комиссию.  Я старательно выполнил всю работу, но медаль не получил. Не получил ее и В.А, Галюк, но он пошел «на поклон» к Лобанову и ему медаль «дали». Я не счел возможным для себя идти таким путем и остался без медали, о чем не жалею. Без медали я проживу, хоть и понимал все происшедшее, как очередную интригу против меня. Бог с ними! Переживу и пережил!

ОТСТУПЛЕНИЕ 2.

Кажется, в году 1935-36 к нам неожиданно приехала семья родственников из Америки. Их было четверо: отец (имени его я не запомнил), жену,  кажется, звали Дора и двое ребят – мальчик, мой ровесник, Дода и его сестренка Роза, которая была немного моложе нас. Меня тогда поразили их игрушки: небольшой, сантиметров 40, пароход со всеми пристройками и палубами, паровоз с вагонами и многое другое. Я часто  играл с ними в их игры,  хотя ни я по-английски, ни они по-русски не говорили. Но играли и даже весело. Одеты  они были добротно, не нам чета! Хорошие шерстяные костюмы, теплые пальто. Через некоторое время они уехали в Гомель, где отец стал работать в на деревообрабатывающем заводе. Столяр он был отменный. Жена сидела дома и занималась хозяйством и детьми. Пару раз, проезжая в Озаричи во время пересадки  в Гомеле, и обязательно заходил к ним в дом, который был, кажется, на Комсомольской улице или рядом с нею. Что было с ними в войну, я не знаю, но свое американское гражданство они сохранили. К слову сказать, в 1945 году, когда я вывозил Буню, Гомель был разрушен до основания.
Прошли годы, много лет.
Однажды 25 ноября 1979(?) года, я   в нашем почтовом ящике нашел записку на английском языке следующего содер-жания (привожу ее полностью).
           Western Union International, inc.       11/25 Sunday
 I am the granddauter of Rochelea Golodetz Your Fathers sister who went to America. Pinia Center qave me your addres. I am stayinq at the Berlin Hotel  bat I am qoinq to Leninqrad Monday niqht. I will try  to come aqain tomorrow morninq (Monday).
Rosalin Baum
           В это время мама находилась в больнице, и когда  я показал ей письмо и перевел его содержание, она мне только горько махнула  рукой и ничего на мои расспросы не ответила. Прошло несколько дней, наступил понедельник.  Я  позвонил в  гостиницу Берлин  и попросил  соединить меня с госпожой  Баум.  Мне  ответили,  что такая в гостинице не проживает и не проживала!  Я не поверил  и поехал в гостиницу, где портье повторил ответ, как и по телефону. Вот и думайте, что хотите об этом.
Недавно я припомнил этот эпизод. Значит, к нам приезжала именно Роза – Розалин Баум. Мой запрос о поиске родственников через объявление в газете результата не дал, так как я искал не Розалин Баум, а внучку Рахиль Голодец!

Вот такие самые необычные воспоминания, вдруг при-ходят мне по «каналам» памяти. Ведь ничего такого, что вызва-ло бы ассоциацию с этим эпизодом, в предыдущем тексте не было. И вот, на тебе!
А теперь вернемся к нашему повествованию. Пожалуй, стоит вернуться назад на пару лет. В конце 1969 года В.Н. Пав-линов предложил мне вести занятия по Структурной геологии на условиях почасовой оплаты  со студентами 3 курса. Я с  удо-вольствием согласился, так как общение со студентами всегда радовало меня. Ведь я не только объяснял материал, но и вся-чески помогал им усвоить его. Поэтому заниматься в моей под-
группе было много желающих.
Однажды, мне понадобилась аудитория для очередных занятий. Я зашел в диспетчерскую, чтобы записать за собой аудиторию и… остолбенел. Слева  за столом у окна сидела жен-щина, сравнительно молодая, но ослепительно прекрасная. Блондинка, скромная прическа под каре, голубые до синевы глаза, маленький, резко очерченный ротик, внимательный взгляд. Я, наверное, пару минут стоял ошеломленный и тут услышал голос старшего диспетчера Зои Ивановны:
- Эй, Красильщиков, на нашу Галю не засматривайся!
Я смутился и, запинаясь, изложил свою просьбу. Ауди-торию мне дали. И тут начался совершенно новый период моей жизни!
Как все-таки странно и необычно иногда поворачивается колесо судьбы. Ну, не зашел бы я в учебную часть, не сидела бы там Галина Смирнова, как бы сложилась моя дальнейшая жизнь. А так…
Просто удивительно как сплетаются судьбы! Невоз-можно ничего предугадать и предусмотреть. Счастье вдруг обру-шивается на нас, как шквал!

  6. ГАЛЯ, ГАЛЕЧКА…

Я зашел в диспетчерскую, чтобы записать за собой аудиторию и… остолбенел. Слева  за столом у окна сидела жен-щина сравнительно молодая, но ослепительно прекрасная. Блондинка, скромная прическа под каре, голубые до синевы глаза, маленький, резко очерченный ротик, внимательный взгляд. Я пару минут стоял ошеломленный и тут услышал голос старшего диспетчера Зои Ивановны:
- Эй, Красильщиков, ты на нашу Галю не засматривайся!
Я смутился и, запинаясь, изложил свою просьбу. Аудиторию мне дали. И тут начался совершенно новый период моей жизни!
В течение недели я, как бы, случайно забегал в диспет-
черскую, быстро оглядывал Галю и тут же исчезал. Это было смешно, но из песни слова не выкинешь.
Дней через десять мы встретились с Галиной на лест-нице. Поздоровались. Постояли пару минут молча, только глядя в глаза друг другу. Потом Галя спросила, нет ли в моей партии работы для нее. Тогда многие технические сотрудники института подрабатывали в партиях НИСа. Я сказал, что мне нужна машинистка, которая отпечатала бы мой годовой отчет. Она тут же согласилась. После работы мы встретились и пошли на Мерзляковский переулок, это в районе Малой Бронной, где было мое служебное помещение. Когда-то в этом доме  жил Маяков-ский.  Там НИС выделил мне две комнаты и кухню в трехком-натной квартирке. В одной комнате помещался мой служебный кабинет, где стоял  и стол Володи Егорова. Во второй (угловой) комнате был склад полевого снаряжения, фотоматериалов  и химикатов, а кухня была переоборудована под фотолабо-раторию. Третью комнату занимал начальник научно-исследо-вательской партии Олег Тендер (от кафедры  А.И. Кравцова). В квартире был только Володя Егоров, которому я представил Галину. Я рассказал Гале о нашей работе. Скоро Володя ушел. Я попросил своего нового сотрудника напечатать заявление о приеме на работу. Галя печатала плохо, но я не обратил на это внимания, так привык сам печатать все свои работы и статьи. Даже кандидатскую диссертацию отпечатал сам. Мы еще немного поговорили и постояли  молча, и вдруг, приникли друг к другу и слились в горячем поцелуе… Дальше – тишина.
Я проводил ее домой в Сокольники. Галя рассказала, что она замужем, но с мужем  уже два года не живет. Николай (ее муж) перешел на работу директором вагона-ресторана и теперь живет с сотрудницей этого ресторана. Он помогает Гале мате-риально, так   как  у   них  две дочери Ляля (Лариса) – старшая и Ирочка. Конечно, Галя нуждалась в средствах и потому попро-силась ко мне на работу.
Галя, Галина Григорьевна Смирнова была формально замужем за Николаем Смирновым капитаном 3 ранга в отстав-ке. Галя - Ленинградка и в блокаду была с матерью эвакуиро-вана на Урал. Ее старшая сестра Люся служила на Балтике  и там вышла замуж за Николая Алексеева. После демобилизации они жили в Новгороде, куда мы с Галей потом к ним пару раз приезжали.
Когда я всматривался в Галю, мне казалось, что в 1945-46 году я видел ее еще девочкой на Большом проспекте Пет-роградской стороны. Она до сих пор стоит в моих глазах: невы-сокая хорошо сложенная девочка, в белых носочках и туфель-ках, юбочка клеш и развивающиеся от легкого ветра золотис-тые волосы.  Я проезжал на трамвае и не мог оторвать от нее глаз. Возможно, это был только мираж. Мы стали почти ежед-невно встречаться и теперь сблизились окончательно. Меня словно охватил ураган. Я не мог ни минуты прожить без Гали.

Какой ты будешь через год:
Пройдешь и не окинешь взглядом,
Не остановишься, не подойдешь,
Приветную не бросишь фразу?

  Какой ты будешь через год –
Такой ли, как сейчас, другою?
Не знаю. Это долгий срок,
Отмеренный самой судьбою.

    Какой ты будешь через год?
Какой бы только ты не стала –
Печальной щепотью тревог
Иль песней звонкого бокала.

Ты пеной моря рождена,
Ты сказка радужного дня! Декабрь, 1969 г.

Нас охватила взаимная всепоглощая страсть. Мы горели в любви и не знали границ счастью, нежданно свалившемуся на наши головы. Все казалось сказкой, в которую было трудно поверить. Ведь надо же  было такому случиться, чтобы Галя пришла работать именно во МГРИ и именно в диспетчерскую учебного процесса. Чтобы я зашел за аудиторией именно тогда, когда она была на смене и вообще.  Во  все это действительно было очень трудно поверить. Невозможно было вообразить, что мы будем принадлежать друг другу. Какие только мысли не лезли в голову, какие только чувства не бушевали в моей груди!
День рождения у Гали был 29 декабря. Вечером этого дня Галя была на вечернем дежурстве на кафедре  Физвоспи-тания, куда она перешла из учебной части из-за неуклюжих приставаний нач. учебной части Карташева. Я зашел к ней и попросил ее спуститься во двор. Она надела пальто и вышла.  Тут я поздравил ее с днем рождения, поцеловал  и надел на руку женские часики, сказав при этом, что я хочу, чтобы она жила по моему времени. Галя была тронута. Видимо, именно эта минута и определила всю нашу совместную жизнь.

   Мы с Галей 1970 г.

Время шло. Обе дочери Гали вышли замуж: старшая - Ляля за Роберта Иванова, работавшего в Зеленограде и пере-тащившего Ляльку в свой институт, а Ира за Колю Белелюб-ского, с которым  ее связывала любовь со «школьной скамьи». Так мы остались с Галей вдвоем в ее комнате. В 1970 году она официально развелась с Николаем, а в мае этого же года мы оформили наши отношения в ЗАГСе.

Я вновь и вновь зову тебя –
Мне так необычайно близки,
Твои тревожные глаза,
Твоя прическа по-английски.

Здесь все питает нашу страсть:
Как беглый шорох поцелуя,
Так и объятья. Лишь мечтать
О счастье эдаком могу я.

О, боже! Как любовь мою
Мне втиснуть в рамки категорий?
Я ничего не признаю,
Когда ты рядом, здесь со мною

Как будто я родился вновь,
Такое чувство мне дает любовь
                1970 г.
Во МГРИ наша женитьба вызвала недоумение, и даже возмущение. Ведь на нее положил «глаз» начальник учебной части Карташев, высокий угрястый и  неприятный человек, рек-тор Дмитрий Петрович Лобанов - невысокий, немного несклад-ный доцент, Мария Яковлевна Гафт, которая приметила Галю и прочила ее за своего сына и некоторые другие видные «люди». Вообще во МГРИ была мода на «служебные романы». Вот  тогда-то и произошла  вся эта «авантюра» с моей премией.
Именно тогда из-за Гали началось систематическое  «выживание» меня из института. Я искал место работы, но никто не решался взять меня сотрудником на кафедру (не хотели ссориться со «сволочным»  Трофимовым), даже те, кто хорошо знали меня по научной работе. Никому не говоря ни слова, я стал самостоятельно подыскивать себе другое место работы. Обращался к друзьям из ВИМСа, из Аэрогелогии,  из Минис-терства Геологии, где начальником отдела кадров работал мой одноклассник Лешка Куницкий, обращался  в ВИМС и в Зарубежгеологию и в другие организации.
Меня знали и всегда встречали очень приветливо, обе-щали найти место, но через неделю-другую извинялись: все вакансии заняты. Однажды я поехал в Институт Дружбы Наро-дов, где работал Коля Трофимов. Но он, услышав, что я был аспирантом у А.А. Трофимова, извинился, но отказал мне. Я был в отчаянии. Я просто не понимал в чем дело. Но все было просто Я ЕВРЕЙ и всё! И тут фортуна снова улыбнулась мне!  Который раз, оказавшись практически  в безвыходном положе-нии, когда всё было покрыто мраком, у меня вдруг появлялся шанс выйти из этого состояния. Так и сейчас!
В один из летних дней, я проходил вестибюлем инсти-тута  и вдруг увидел Виктора Куликова, который учился на год позже меня. Каким-то образом он знал про мои мытарства с работой и посоветовал мне перейти к ним в Московский Областной геологоразведочный техникум.
Виктор долго рассказывал о техникуме, что они  уже несколько месяцев живут без директора Свадковского, так что мне нужно придти в отдел среднего технического образования Мингео РФ и обратиться к  их куратору Евгении Ивановне. Я подробно расспрашивал Виктора о техникуме. Оказывается, там работают несколько выпускников МГРИ: он сам ведет Геологию, Полина Алеманова (Сергей, ее муж, умер несколько лет назад) ведет Палеонтологию  и Историческую геологию, Миша Кузьмин – Гидрогеологию, Василий Найдин – Буровое дело и другие. Так, что мне будут рады, тем более что я кандидат наук. То, что техникум располагается в Подмосковье не беда – дадут комна-ту. Если нужно, можно всегда съездить в Москву,  это около 2-х часов  по Октябрьской дороге.  Вечером  мы посоветовались с Галей и решили действовать. Я пошел к Евгении Ивановне, которая знала обо мне по моему учебнику для техникумов «Основы фотографии для геологов». Разговор был коротким: директора техникума вчера утвердили. Это Загорулько Иван Николаевич, лауреат Государственной премии. Однако есть вакансия, и она может предложить  мне должность заместителя директора по Учебно-производственной работе. Тут же написа-ла записку в техникум Звягиной (зав. Учебной частью), что  я принят на работу заместителем Директора по Учебно-произ-водственой работе и просила подобрать жилье.
Мне было уже все  «до лампочки» и я согласился. На следующий день мы с Галей поехали в  Решетниково, где в километре от станции в поселке Алферово располагался техникум.

Решетниково, посёлок городского типа в Клинском районе Московской области РСФСР. Ж.-д. станция на линии Москва - Калинин, в 105 км к С.-З. от Москвы. Добыча торфа. Московский областной геологоразведочный техникум

На дворе стоял июль 1973 года. Судьба снова повора-чивала мое жизненное колесо, переводя меня совсем в другое качество и на другую работу. А я работы не боялся!

7. МОГРТ

Мы шли со станции, и нам здесь все импонировало. Сельская тишина. Отсутствие суеты. Деревья вдоль дороги, редкие машины. Но вот появился техникум. Старое двухэтажное здание с высокими и широкими окнами. Мы вошли в вестибюль, у первого встречного спросили, где кабинет Звягиной. Нам указали. Постучав в дверь и услышав приглашение, мы вошли. Посреди большого кабинета за широким письменным столом сидела женщина лет 45. Весь ее облик напоминал деревенскую «молочницу». Прическа по плечам, вздернутый носик, широко раскрытые глаза, губки «бантиком». На ней было пестрое безвкусное платье.
Я подал ей записку от Евгении Ивановны, оказалось, что та сама ей позвонила утром. Серафима Ивановна Звягина сказала, что  я приехал очень кстати. На этой должности уже несколько лет никого нет - ее совмещает один  из преподава-телей. Затем она провела  нас в библиотеку и показала мне вре-менное рабочее место. После этого мы прошли в корпус учебного центра Мингео, двухэтажный деревянный дом, где начальствовал Володя Федонин, и  она попросила его, чтобы он показал нам свободную комнату. Комната, примерно 16 кв. м. была торцевая, в конце коридора, окно выходило на солнечную сторону. Напротив нашей двери помещался общий квартирный умывальник и туалет. Нас это не смутило. Мы сразу дали согла-сие. Перед тем, как уйти Звягина предложила работу и Галине – секретарем отделения. Все складывалось как нельзя лучше. Нам все здесь нравилось особенно тем, что в нескольких десятках метров за техникумом рос густой лес. Это была жизнь
по другим меркам,  жизнь на природе.


Мама и Галя

Мы быстро познакоми-лись с обитателями на-шего этажа. Рядом с нами в 16 метровой ком-натке жил одинокий ра-бочий техникума – Вик-тор Михайлович Наза-ров. Очень симпатичный добрый  человек,  он   имел привычку пропускать рюмочку-другую перед сном. Другую комнату занимал преподаватель техникума гидрогеолог Михаил Кузьмин, редко бывавший дома. В третьей комнате жила физрук техникума молодая, красивая, весьма самостоятельная девица. На выходные она уезжала на мотоцикле к родным (или любимому!). Остальные две комнаты занимали начальник этих курсов от Мингео Владимир Михайлович Федонин, с женой Валентиной и сыном Сережей. Мы быстро вошли в быт и жизнь этой коммуналки, ведь нам было не привыкать!
Я по-прежнему сочинял стихи Галине и в итоге полу-чился сборник «Все о тебе» и «Десятина». В них  было все то огромное счастье от нашего совместного бытия.
Мою любовь ни с чем сравнить нельзя –
Ты песня несказанная моя!
Как вешней розы трепетный цветок
К твоим ногам безмолвно лечь я б смог,
Обнять их прахом, утонув в пыли,
Чтоб сохранить в себе следы твои.

Вот малахита шелковый побег,
Шекспировых сонетов нежный свет,
Тепло любимых пушкинских стихов,
Святая чистота твоих шагов –
Все это вместе – мир, где я живу,
Все это вместе, то, что я люблю.
Мы часто ходили в лес и собирали «свинушки» и другую грибную поросль. Грибы отваривали и солили. Галя посадила под нашими окнами огород (размер участка 3 на 5 метров), но там нашлось место и для картошки, и для огурчиков и поми-доров. Были редиска и салат. Да много чего было. На пару дней приезжала к нам мама, но у нее возникли какие-то разногласия с Галей, и она уехала, были мои Ирочка с Игорем, приехала даже Аленка. Приезжали и Галины девочки. Всем здесь нравилось.
Директор техникума Иван Николаевич Загорулько, лау-реат Государственной премии, до техникума работал за рубе-жом.

ЗАГОРУЛЬКО ИВАН НИКОЛАЕВИЧ 28 августа 1924, с. Воронцово-Николаевское Сальского района Ростовской области. Участник ВОВ. Выпускник Новочеркасского политехнического института. Позже главный инженер Норильской экспедиции (1964-1966), заместитель начальника Красноярского территориального геологического управления (1966-1968). В 1968-1971 возглавлял группу советских специалистов в Мали, затем директор Московского областного геологоразведочного техникума. С 1990 на пенсии.

Это был плотный мужчина среднего роста, лысый со лба, лицо круглое, глаза внимательные, но улыбка с хитринкой.
Преподавал я успешно, учебная часть и дирекция были довольны. Я организовал недельную геологическую экскурсию по окрестностям Алферова и Клина. Учил ребят, как правильно вести «Полевые книжки», отбирать, описывать и заворачивать образцы пород, снабдив их соответствующей этикеткой. Мы изу-чали пойму реки Сестры в районе деревни Стреглово и водо-слив р. Сестры в Клину. Я установил тесный контакт с МГРИ и однажды к нам в техникум приехал профессор Валентин Нико-лаевич Павлинов. Я старался всячески ввести И.Н. Загорулько в круг МГРИ. Работы мне хватало.

 

МОГРТ 9 мая1975 г. В середине Звягина С.М., крайний справа                Загорулько И.Н.
 
Еще во время моей аспирантуры на кафедре «Марк-шейдерии» МГРИ ко мне обратилась сотрудник учебно-методи-ческого отдела Минвуза Евгения Ивановна Дорофеева и предложила написать программу для факультативного курса «Фотография для геологов» в геологических техникумах. Позже она предложила написать учебник для этого курса. Второе изда-ние этого учебника вышло уже под названием «Фотография и кинематография при геологоразведочных работах». В общем, было и третье издание, которое получило «бронзовую медаль» ВДНХ.
Не вдаваясь в   подробности своей повседневной работы  в  техникуме, хочу  рассказать  о  Свадковском, который был директором Техникума до Загорулько.
В 1962 году Московский торфяной техникум был передан Министерству геологии РСФСР. Техникум назвали МОГРТ (Мос-ковский областной геологоразведочный техникум). Директором техникума назначили Свадковского, перебросив его из Иркут-ского геологоразведочного техникума. Свадковский был высо-кого роста, по-своему красив и много сделал для укрепления техникума педагогическими кадрами из выпускников МГРИ. Вот  тогда и пришли на работу в техникум Куликов, Найдин, супруги Алемановы, Кузьмин  и другие. Ребята сплотились вокруг Кули-кова, который на дух не принимал Зягину. В конце концов, сняли Свадковского, а Звягина, эта малограмотная и некультурная  женщина осталась! 
Я по-товарищески относился к бывшему «хозяину», часто при встречах мы подолгу беседовали о геологии и вооб-ще, о разном. Неожиданно его постиг инсульт. А через десять дней он скончался. Поминая его, говорили  о нем только хоро-шее – так принято!
Когда мы с Галей на 1,5 месяца вылетели на Алдан (по приглашению Приленской экспедиции) чтобы поработать по фотодокументации, то в Иркутске должны были пересесть на другой самолет. В кассе были билеты только на три дня вперед. Мы решили попытать счастья в Иркутском Геологоразведочном техникуме, может быть они помогут улететь раньше. Нас приня-ли очень любезно, много и подробно расспрашивали о Свадков-ском, о его жизни и смерти, так как он оставил здесь добрую память о себе. Мы рассказали им о последних днях Свад-ковского. Потом попросили помочь нам с билетами на Алдан. Через час мы стали обладателями авиабилетов на ближайший рейс. Спасибо добрым людям. Воспользовавшись свободными несколькими часами я узнал в справочном бюро адрес Миши Сосновских и мы заехали к нему. К сожалению он был на поле-вых работах.
Работа моя продолжалась. Контакт с учащимися тех-никума был превосходный. Я не только объяснял им новый материал, но и старался заставить их думать над тем, как решить ту или иную возникающую геологическую проблему. Для учащихся это было внове – им это нравилось. На экзаменах я разрешал им пользоваться учебником или конспектом, но при этом задавал им несколько дополнительных вопросов, что и решало какую оценку их подготовке поставить в итоге.
Это  было «новаторством» для техникума и завуч Звя-гина выражала свое недоумение этим. Нагрузка у меня была весьма приличная,  особенно   в  первом семестре. Бывали дни,  когда я читал по 10 часов подряд.
Прекрасно складывались мои  отношения с учащимися, особенно с группами 10-классников. Я думаю, что  не стоит под-робно расписывать нашу жизнь в МОГРТ. Ничего особенного в ней не было. Я  преподавал «Основы фототографии и кине-матографии для геологов» и «Экономику геологоразведочных работ», а позже, когда из МГРИ пришла Соня Шунейкина (экономист по специальности), вместо Экономики стал препо-давать «Методику поисков и разведки месторождений полезных ископаемых» - наиболее близкую мне дисциплину. В это время  я написал и издал в «Недрах» учебник для техникумов «Геоло-гия, поиски и разведка месторождений полезных ископаемых». Также издал учебное пособие по «Дипломному проектированию для геологических техникумов».
И.Н. Загорулько был в «фаворе» у министерского начальства. Он предложил создать на базе техникума филиал Министерства в случае возникновения воруженного конфликта со странами НАТО. В результате  был построен телефонный коммутатор на 100 номеров прямой связи с Москвой. Для сот-рудников техникума он выстроил дом. В случае войны, препо-давателей можно  было выселить из дома, освободив жилье для сотрудников министерства. Наконец, он построил новое четы-рехэтажное здание техникума по типовому проекту средней школы. Нельзя сказать, что оно полностью отвечало нуждам техникума, но… Вскоре все разместились по предметным уаудиториям, созданы были тематические аудитории, был и спортзал и довольно большая столовая. Нашлось место и для небольшого геолого-минералогического музея.

 

    Крымская практика МОГРТ на полигоне МГРИ.
Утренняя линейка

После проведения Крымской геологической практики на полигоне МГРИ летом 1975 года, где я был научным руко-водителем, мои отношения с Загорулько осложнились. Не буду вдаваться в подробности, но я оставил пост заместителя дирек-тора по учебно-производственной работе и перешел только на преподавание.
Дважды по специальному приглашению я вылетал в Приленскую экспедицию. Один раз на 1,5 месяца без Гали, а второй раз нас пригласили обоих, и перед нею открылась непов-торимая красота  Алданских предгорий. Я  много фотографи-ровал   на природе и у меня образовался приличный альбом из 35-40 фотографий  размером 30 х 40 см. Здорово!
Несколько раз с Галей ездили к теще в Большие Ижоры под Ленинградом. Теща – Ольга Оттовна  Дершевич, была очень рада нашему приезду, так как мы этим скрашивали ее вдовье житье. Заходили мы и к тете Вере, сестре тещи. Иногда мы выбирались купаться в Финский залив, но вода была холодная, в воду не тянуло. Мне невольно вспомнились февральско-апрельские месяцы 1944 года, когда  я служил  в этих местах в составе   учебного батальона ВВС КБФ. Эти места были мне дороги.
Побывали мы в Кронштадте у друзей Галины сослу-живца ее бывшего мужа - Петра, а так же несколько раз съез-дили в Ораниенбаум. Часто мы бывали в Ленинграде, ездили по дворцовым ансамблям бывшего Питера.
Посетили мы и моих друзей – Женьку Литвака и Абку Болотина с его новой женой Мелитой Георгиевной Вронской. В детали не вдаюсь.
Ежегодно мы с Галей ездили в отпуск  в Геленджик на Черное море. Здесь в какой-то момент произошло маленькое отчуждение между нами. Я даже раньше на пару дней уехал из Геленджика, надумав какую-то причину. Возможно, тому послу-жило чувство ревности, которое вновь вспыхнуло во мне, глядя на то, как свободно Галя позволяет обращаться с собой незна-комым или малознакомым мужчинам, особенно «лицам кав-казской национальности». Скорее всего, это  был бред больной души. Но, что было, то было!
Еще во время нашей  жизни в Москве Галя каждое лето отправлялась отдыхать на  Рижское  взморье.  Возвращалась довольная, загоревшая и рассказывала, с какими интересными мужчинами она там встречалась. Я довольно ревниво относился к ее рассказам, но вида не подавал, все хранил на сердце. Это немного настораживало и беспокоило в одно и тоже время. Ведь я так ее любил!
Ты выбрала себе судьбу,
Которая  не снилась и во сне,
Какими я словами донесу
До жизни свои песни о тебе.

Что день и ночь нам говорить не смеют,
Не изменилось, в общем, ничего:
По-прежнему от радости немею,
Когда коснусь дыханья твоего.

Мне очень скоро будет шестьдесят,
    А ты, дружок, всегда меня моложе,
   Послушай, как седины говорят,
   О том, что сердце рассказать не  может.

   Прислушайся к волненью этих строк:
             Тебе такой судьбы и бог бы дать не смог!
         
      Алферо,  2 мая 1975 г.

Из Техникума я ушел в 1978 году. Комнату у меня заб-рали в 1975 г. и я жил в Зеленограде, куда Галина разменяла свою московскую комнату на однокомнатную квартиру. Я приез-жал в Решетниково  на электричке к началу занятий. Это было очень тяжело, так как в первом (осеннем) семестре у меня была нагрузка по 10 часов кряду, причем с 8 утра! Во втором семестре – значительно меньше. Не всякий выдержит такой режим.
Наконец, на разрыв между нами, несомненно, повлияло то, что когда моя мама с тяжелейшим инфарктом мозга оказа-лась в 60-й больнице, Галина ни разу не навестила ее, а на кремации мамы даже не присутствовала. Это резко охладило мое чувство к ней. И случилось это  после того, как за пару лет до этого, в похоронах ее мамы, Ольги Оттовны, я принял самое живое участие.
Я уехал из Зеленограда и жил в маминой, теперь уже своей, квартире. С Галей стали встречаться реже. Вообще-то Галя восприняла наш разрыв спокойно. Только один раз я заме-тил слезинку в ее глазах при нашем расставании. Так завер-шилась наша «пламенная» любовь. Правда, я и теперь ежегод-но поздравляю ее в день рождения, иногда навещаю ее в Зеленограде. Но того чувства, что мы потеряли, нет, да и вряд ли оно сможет повториться. Счастье любви дается нам только однажды! А ведь это было потрясающе – ОБРЕТЕНИЕ ЛЮБВИ! Пожалуй, это лучшее, что мне выпало в жизни
В последний месяц своей техникумовской работы, а в электричке  я всегда ездил во втором вагоне, однажды напротив  себя увидел молодую симпатичную женщину.

Людмила

На следующей неде-ле она снова оказалась на том же месте. Мы разгово-рились. Она ехала  в Клин к своим родителям, отдыхав-шим в деревне Губино. А сама она работала в ОКБ завода «Калибр» инжене-ром-конструктором. Я рас-сказал о себе и предуп-редил, что работу в техни-куме заканчиваю  и перех-ожу на работу в Москве. Мы обменялись номерами теле-фонов и я как-то забыл о нашем случайном знаком-стве.
Я уволился из техникума и начал работать в НИИ в должности главного специалиста технического отдела. Туда меня затащил Борис Берман, знакомый по МГРИ. Но работа в НИИ  не доставляла мне удовольствия, аппаратная работа никогда не радовала меня. Однажды я случайно встретил Женьку Тихомирова, доброго  товарища по МГРИ и друга Виса-риона. Он работал доцентом на кафедре геологии в Московском горном институте. Женька – высокий, немного нескладный парень ровесник Висариона. После окончания МГРИ работал в Северном Казахстане у самого Каспийского моря.
Он был уже женат и выглядел весело. Когда улыбался, то рот его расплывался до ушей! Вообще, отличный парень. Им был нужен заведующий лабораторией горнопромышленной геологии. Я попросил его, чтобы он  представил  меня  зав. кафедрой  геологии   Вадиму Викторовичу Ершову. Примерно через месяц мы встретились с Ершовым. Наша беседа удов-летворила его, и он стал пробивать мне вакансию старшего научного сотрудника  – зав. лабораторией.
Сопротивление было страшное, особенно со стороны проректора по научной работе профессора Дмитриева. А  спустя пару лет мы очень  с ним подружились на фоне моей ветеран-ской работы. Он увидел во мне не просто сотрудника, а сотруд-ника с большим опытом руководящей работы, человека, имею-щего за плечами множество публикаций и автора двух учеб-ников. Это, несомненно, повлияло на него.  Вот такие перемены случились за это время.
Видимо, волею случая, «нам не дано предугадать» как будет складываться наша жизнь завтра, послезавтра или вообще вперед!
Остается надеяться, на то, что нас ожидает впереди, не будет хуже уже нами прожитого.  Жизнь моя, все годы, что я прожил до этого, подтверждают эту мысль, хотя кому-то она может показаться и абсурдной. Что делать, ведь законы по которым развиваются события в нашей жизни, не поддаются управлению и нашему желанию, так что приходится спокойно принимать все удары или подарки своей судьбы. В любом слу-чае, все, что ни делается, ведет к лучшему. Поэтому будем спо-койно относиться ко всем перипетиям судьбы. Вся моя даль-нейшая жизнь подтвердила действенность  этой парадигмы. Живи, радуйся всему на свете и от этого все будет О-кей!
Пока что, продолжим наш рассказ о том, как сложилась  моя жизнь дальше. Теперь уже в Московском Горном институте на кафедре Геологии.

           8. МГИ – МГГУ

         

Здание Горного института в начале ХХ в. «Горняцкая  Смена»       № 38 от 2.12.1985 г.
Горный институт располагается недалеко от Калужской площади по Большой Калужской улице (Ленинский проспект) по правой руке – «дом Горной академии» (дом № 6).  В начале XIX века принадлежал богачам Полторацким, у которых московское дворянство устроило в 1814 году блестящий праздник по поводу того, что «Росс, в венцах, в Париж взлетел». Аристократия наслаждалась мелодрамой «Храм бессмертия», нарочито сочи-ненной   А.М. Пушкиным, за  которою следовал бал до зари, а для народа в саду Полторацких были устроены качели, бала-ганы и фейерверк. Позже в  здании находилось коммерческое училище и богадельня. С 1918 года дом принадлежал Москов-ской горной академии, в дальнейшем Московскому горному институту (1932 г.), который был переименован в 1987 г. в Московский Государственый горный университет (МГГУ).
Первоначально здание было трехэтажным с высокими 4-х метровыми потолками на 1 и 2 этажах. В начале 30-х годов надстроили еще два этажа, а в 70-х построили новый 10-этаж-ный корпус во дворе института. Затем начала перестраивать и Главный корпус. Переделка была основательная и вызвала массовое перемещение кафедр. Так сложилась основная струк-тура МГИ. А после «Перестройки» институту вернули и боковые дворовые помещения, выселив оттуда ряд организаций. Это резко расширило фонд учебных и административных помеще-ний МГГУ. У администрации появилась возможность «спеку-лировать» на сдаче в аренду коммерческим структурам свобод-ных помещений. Это было выгодно с коммерческой целью и до сего времени в помещениях института находятся разные фирмы.
   

              Современный вид МГИ
Московский горный институт, один из крупнейших в СССР учебных и научных центров в области горной промышленности. По инициативе В. И. Ленина в 1918 организована Московская горная академия. В 1930 г. на базе  горного факультета академии создан М.Г.И. С  институтом (горным факультетом академии) связана дея-тельность И. М. Губкина, А. А. Скочинского, А. М. Терпигорева, Л. Д. Шевякова, М. М. Фёдорова, А. Д. Архангельского, А. С. Ильичёва, А. О. Спиваковского, В. В. Ржевского и др. В составе института (1973): факультеты — разработки угольных месторождений и подземного строительства, разработки рудных и нерудных месторождений, физико-технический, горно-механический, электрификации и автоматизации, вечернего и заочного обучения, повышения квалификации преподавателей,; подготовительное отделение, аспирантура, 39 кафедр, 3 проблемные и 11 отраслевых лабораторий; в библиотеке около 700 тыс. тт. В 1972/73 учебном году в институте обучалось около 6 тыс. студентов, работало 450 преподавателей, в том числе 65 профессоров и докторов наук, около 250 доцентов и кандидатов наук. Институту предоставлено право принимать  к защите докторские и кандидатские диссертации. Издаются сборники научных трудов. В М.Г.И. (на горном факультете Московской горной академии) учились советские государственные деятели: Г. Т. Строков, И. Ф. Тевосян, А. П. Завенягин, А. В. Топчиев, Б. Ф. Братченко, Д. Г. Оника, А. А. Шилин, Л. Е. Графов, писатель А. А. Фадеев и др. За годы существования институт подготовил около 17 тысяч специалистов. Награжден Орденом Трудвого Красного Знамени.                В.А.Букринский.             Интернет               
Меня  пригласили  на кафедру Геологии, которой заве-довал Вадим Викторович Ершов, высокий плотный мужчина, с крупным лицом, на котором выделялись внимательные глаза. Рот твердый. К  мнению товарищей  и сотрудников внимательно прислушивался. Но часто поступал вопреки достигнутой договоренности. Работать с ним было легко. Он был широко известен не только в стране, но и за рубежом. Надо отдать ему должное – он был превосходным преподавате-лем и лектором, его лекции пользовались успехом у студентов. 
Вадим Викторович Ершов закончил МГУ в 1961 году и по 1966 г. занимался геохимией и минералогией в ЦНИГРИ с М.Н. Годлевским. Затем - аспирант кафедры геологии и Маркшрейдерс-кого дела Московского горного, где успешно защитил кандидатскую дис-сертацию о распределении химических элементов в рудах Талнаха и плани-ровании добычи. 1982 - защита докторской диссертации о геолого – маркшейдерском управлении качеством руд цветных метал-лов при подземной разработке. В.В.Ершов обосновал новую геоло-гическую дисциплину - Горнопромышленную геологию - науку о геоло-гических основах управления состоянием массива горных пород, запасами и качеством сырья при освоении месторождения. Он активный участник программ по технологическому и экологическому изучению место-рождений.
В. В. Ерщов
Как преподаватель Горного института В.В. Ершов прошел путь  от ассистента до про-фессора кафедры геологии (ее возглавил в 1974 г.). Талант-ливый педагог, лектор и попу-ляризатор науки Вадим Вик-торович подготовил много учебных пособий, плодотворно участвовал в создании учебного комплекса на Северном Кавказе. Он опубликовал свыше ста научных трудов, руко-водил всесоюзным совещание преподавателей геологических дисциплин горных вузов, организовывал совещание работ-ников горных вузов соцстран, участвовал в работе Всемирного горного конгресса и др. международных симпо-зиумов, читал лекции во Фрайбергской горной академии. В США был действительным членом Общества горных инже-неров и Международного совета по применению математи-ческих методов в горной промышленности, а  также – Оргкомитета конгресса по разведке месторождений Арктики. Во Франции – редактор международного журнала "Геоста-тистика" и член оргкомитета Европейской статистической ассоциации. Нетрадиционность мышления, эрудиция склон-ность к восприятию нового и работоспособность отличали В.В. Ершова. Благодаря его усилиям и организационным способностям создан геологический музей, возродивший традиции культурно-просветительской работы МГА-МГИ. В 1990 г. Ученый совет МГИ присвоил музею имя профессора В.В.Ершова.                Интернет 
На кафедре мне дали вести практические занятия по общей геологии сначала в паре с другим преподавателем – Аней Назаровой, с которой я дружил еще во МГРИ. Со второго семестра я стал ведущим преподавателем, а помощником у меня стал Володя Мосейкин, выпускник геологического факуль-тета МГУ. Вместе мы вели весь второй семестр и подружились. В следующем семестре я предложил Володе взять на себя роль ведущего преподавателя, сказав  ему, что раз он молодой то у него в перспективе «доцентство», а я обойдусь и  малым. Я не ошибся – Володя успешно защитил и кандидатскую и докторс-кую диссертации, получил звание доцента и профессора. А я полностью перешел  на создание лаборатории «Горнопромыш-ленной геологии».
Помещение, в котором размещалась лаборатория, было  на Малой Ордынке в первом этаже большого пятиэтажного дома. Помещение было запущено, но в нем уже работали сотрудники.
Пришлось заняться ремонтом, после которого поме-щение стало более привлекательным. Сотрудников было нем-ного, человек 5-7 и они сидели в 4 комнатах. Все они были по-своему интересны. Высокий красивый блондин Виталий Трость, часто работал совместно с преподавателем математики МГИ доцентом Александром Степановичем Дремухой и его женой Леной. Виталий был  программистом «от бога», таким же был и Дремуха.  Кроме него в лаборатории  были инженеры Валя Зер-вандова, Бедрина, Татьяна Дубровская (училась у меня в МГРИ «Структурной геологии»), Саня Чулков – тоже МГРИшник, еще чертежник Виктор, который, окончив институт, занялся «коммер-цией» на тюльпанах. Он часто говаривал:
 - На инженерную зарплату не проживешь, а тут…- и он многозначительно разводил руками.
Однажды Вадим Викторович Ершов прислал ко мне в лабораторию для зачисления на должность инженеров супругов Ермоловых – Валерия и Ольгу. Они заканчивали вечернее отде-ление МГРИ и уже искали работу в геологии. Я всегда очень уважительно относился к учащимся самого разного возраста и всячески их поддерживал. Вот я и создал для них благопри-ятную обстановку. Они работали, а вечерами учились. Окончив институт, и защитив дипломы, они пришли к нам в лабораторию уже  в качестве полноправных инженеров.
Работа лаборатории была направлена на создание дока-зательной части докторской диссертации Вадима Ершова. Нужно было печатать много материалов на пишущей машинке. Трость привел к нам молодую энергичную женщину Ирину Киселеву, в дальнейшем  Абрахину.  Она лихо печатала наши материалы. Эта очень веселая и покладистая женщина вскоре стала душой нашего коллектива, а потом и кафедры. Через некоторое время  у нас появилась вычислительная машина МИР-2, которую закрепили за Валерием Ермоловым, а затем и огромный «планшет», полностью управляемый ЭВМ. Это была «вотчина» Тростя. Вот так и складывалась электронновычис-лительная база кафедры. Работа  шла, материалы накапли-вались: Норильск – основной поставщик данных. Дважды мы с Ершовым, Валей Зервандовой, Татьяной Дубровской, Потемкой, Ермоловым и Ириной вылетали в Норильск. Материал наби-рался большой  и за несколько недель надо было  его отобрать, частично скопировать, а частично и переписать (перепечатать).
Зимой в Норильске было холодно. Мы прилетали из Москвы днем. Залезали в электричку и минут пятьдесят ехали в город. За индевевшими окнами мелькали редкие чахлые ели, остатки разрушенных бараков – «островки ГУЛАГА», иногда вышки лагерной  охраны, но уже без стрелков, кое-где тянулись остатки колючей проволоки.
Город  был  выстроен  на вечной мерзлоте, на костях заключенных - ЗЕКОВ. Дома высокие, капитальные, со всеми удобствами. Но по улице мела поземка и толстые меховые полушубки не спасали от всепроникающего мороза. В магазинах – изобилие продовольственных товаров. Есть театр, профилак-торий для работников шахт, кинотеатры. Если не задумываться о том, что он выстроен на костях заключенных, то в нем можно было вполне сносно жить. Я уже здесь бывал, когда был началь-ником Редакционно-издательского отдела МГРИ.
Немного забегая вперед, я расскажу о гибели Вадима Викторовича Ершова. Каждый год ранней весной он вылетал на пару недель в Норильск. Так и в этот раз. С ним должен был лететь и В. Ермолов, но он заболел. На следующий день после прилета Ершов, начальник геологической партии и сотрудник партии (молодой парень), пошли на буровую через довольно большое озеро. Весна  там наступает позднее, и они пошли через озеро прямо по льду, который в это время года был доста-точно крепким. Возвращаясь обратно, они за разговором чуть отклонились от натоптанной тропы и угодили в прорубь. Чув-ствуя, что тонут, вытолкнули молодого парня, чтобы он побежал за помощью. Когда прибежали люди они уже были мертвыми от переохлаждения. Последнее, что они сделали, это вморозили руки в лед проруби, чтобы остаться на поверхности и дышать до последнего вздоха. Трагедия!
Гибель Ершова потрясла всех. Это восприятие усугуб-лялось тем фактом, что в институте зав. кафедрой высшей математики был брат Вадима – профессор Ершов, который  скончался прямо на кафедре от диабетового шока, буквально, за несколько месяцев до этой трагедии.
Вот какая страшная история. После гибели Ершова, кафедру возглавил профессор А.М. Гальперин, который на корню придушил «горнопромышленное» направление предшест-венника. Его тема была «Устойчивость бортов карьера». Так кафедра потеряла не только талантливого руководителя, вдох-новителя, но и  свое научное лицо.
Однако вернемся к нашим делам.
Вернувшись из Норильска, я занимался лабораторией. Добился подключения двух телефонных линий, старался при-дать лаборатории максимально комфортный вид. Так как это был первый этаж и здание не охранялось, я упросил Тростя изготовить электронный замок  на входную дверь. Обычно я уходил последним в 5-6 часов вечера. Однако беспорядок в режим дня вносила Бедрина, она приходила, когда хотела, и настаивала на работе после окончания рабочего дня. Я, вполне естественно, возражал и даже на этой почве повздорил с Ершовым. Иногда мне звонила Людмила и   в конце рабочего дня заходила в лабораторию.
Очень хорошо и устойчиво работал Валерий Ермолов и когда он спросил моего мнения о том, поступать ли ему в аспи-рантуру к Ершову, я горячо поддержал его. В итоге я оказался прав. Скоро он защитил кандидатскую диссертацию, а спустя некоторое время и докторскую. Ныне он профессор и ведет основные геологические дисциплины на кафедре. В соавторстве с сотрудниками кафедры он выпустил учебник: «Ермолов Вале-рий Александрович, Попова Галина Борисовна, Мосейкин Вла-димир Васильевич, Ларичев Лев Николаевич, Харитоненко Ген-надий Николаевич - «Месторождения полезных ископаемых»: Учебник для студ. вузов, обучающихся по направлению "Горное дело", спец. "Подземная разработка полезных ископаемых", "Обогащение полезных ископаемых" / Валерий Александрович Ермолов (ред.). - М.: Издательство Московского государствен-ного горного университета, 2001.
На кафедре были довольно интересные люди. Среди них жена Ершова – доцент Галина Борисовна Попова, окончившая вместе Ершовым МГУ,  доцент Геннадий Николаевич Харито-ненко – гидрогеолог, высокий грубоватый мужчина, в течение ряда лет – профорг кафедры, Саша Базанов, с которым мы были знакомы еще по  его работе  в партии на Алдане (он был студентом МГРИ и завхозом  в партии Леонида Кащеева), две великолепные старушки  (к огорчению имена их забыл) – вели «Минералогию и Геологию», очень милая доцент Елизавета Михайловна Кантор. Периодически появлялся Потемка, заведу-ющий учебным полигоном недалеко от Карачаевска. Очень любопытной фигурой был Алексей Викторович Савицкий – лаборант. Высокого роста, но всегда ходил ссутулившись.  Было в его биографии участника войны, что-то «темное», чего он не раскрывал никому. Работал  на кафедре  доцент Анатолий Мои-сеевич Гальперин – специалист по устойчивости карьеров, чело-век «двусмысленный», непонятный и его помощник -  превос-ходный  во всех отношениях молодой мужчина доц. Володя Зайцев. Заметно выделялась на кафедре своеобразная Мария Егоровна – веселая  и немножко вздорная женщина. Был любимец студентов «Сан-Саныч»  Новиков, скончавшийся совершенно неожиданно в расцвете лет. Почасовиком, по угольным место-рождениям, работал совместитель профессор из Института горючих ископаемых Иван Васильевич Еремин, участник войны и прекрасный человек, который помог мне в написании главы об угольных месторождениях в мой учебник, и еще много, много других замечательных людей.
В моей лаборатории  был  тоже  очень интересный субъ-ект Андрей, который занимался всякими поделками из красивых камней: яшмы, родонита, опала, малахита  и др. Его изделия Ершов раздавал гостям кафедры.
По мере моей работы в институте я знакомился с различным народом: зав. кафедрами, профессо-рами, зав. лабораториями и др.
Ректором института более 25 лет был академик Ржевский Владимир Васильевич. Выше среднего роста, упитанный, властный. Не терпел Ника-ких возражений. Это был жесткий руко-водитель и свою линию в жизни института проводил твердой рукой.

Ржевский Владимир Васильевич - (1919-92), российский ученый, академик РАН (1991; академик АН СССР с 1981). Труды по открытой разработке  месторождений, физике горных пород. Государственная премия СССР (1983). Награжден многими орденами и медалями, знаком «Шахтерская слава» всех 3 степеней

          Проректором по научной работе был профессор Дмитриев Алексей Павлович, который тщательно следил за тем, чтобы дого-ворные деньги, зарабатываемые научно-исследовательскими работами,  не разбазаривались  по мелочам. Это был человек среднего роста, с крупным выразительным лицом  и внима-тельным прищуром серых глаз. Выбить из него какие-либо сред-ства  для проведения работ было очень трудно. Однако под напо-ром доказательств о целесообразности данной траты он сдавался и разрешал финансировать те или иные научные разработки.
Проректором по вечернему и заоч-ному образованию, а затем проректором по учебной работе был профессор  Лев Алексан-дрович Пучков.   Некоторое время он работал в зарубежных вузах, а когда вернулся в СССР, то занял именно эту должность. Время показало, что он был прекрасным  организа-тором учебной работы. 

  ПУЧКОВ Лев Александрович. Родился 5 июня 1938 г., с. Порецкое Чувашской АССР. Специи-алист в области подземной разработки мес-торождений твердых полезных ископаемых. Ректор МГИ с 1987 г. Заведующий кафедрой «Технология и разра-
ботка угольных месторождений». Член-корр. АН  по секции наук о Земле (горное дело и экология) с 7 декабря 1991 г.
Интернет
Среднего роста, стройный, всегда аккуратно одет и тща-тельно выбрит. Внимательные глаза во время разговора следят за собеседником. Он умеет слушать. Для меня это был очень хороший начальник. В то время его работа в основном своди-лась к сооружению нового учебного корпуса во  дворе инсти-тута. После постройки корпуса он перешел полностью на долж-ность Проректора по учебной работе. После ухода В.В. Ржев-ского на пенсию, он был избран ректором. К сожалению, при нем МГИ-МГГУ потерял свой авторитет и постепенно развалива-ется.
Была масса интересных людей, с которыми я довольно быстро свел дружбу.
На ближайшем партийном отчетно-выборном собрании меня избрали в партбюро факультета и поручили вести идео-логическую работу на факультете. Здесь я познакомился с чрез-вычайно любопытным человеком доцентом каф. Истории КПСС Борисом Матвеевичем Чертоком, полковником в отставке, бое-вым офицером, прошедшим Отечественную  войну. По линии институтского парткома он курировал всю идеологовоспита-тельную работу в институте. Мне кажется он из Белоруссии, по крайней мере, жил вблизи Озаричей,  так как в нашем местечке была семья Чертоков. Кроме того, он воевал в Армии генерала Батова, которая  и освобождала Озаричи. Это был очень доб-рый человек с глазами, чуть прикрытыми веками, с широкой добродушной улыбкой. Когда он задумывался, то его лицо моршилось и вокруг губ появлялись глубокие морщинки. Он рано умер, но оставил по себе добрую память у всех, кто общался с ним.

      9. МОИ ВЕТЕРАНЫ

В течение нескольких лет я пытался разыскать своих однополчан по 6-й Гвардейской Армии. Каждый  раз 9 мая в «День Победы» я приходил к Большому театру, но никого из «наших» не встречал. 9 мая 1978 г. меня надоумило сходить в Парк культуры им. Горького. Там на набережной было отведено место для встреч однополчан. На площадке возле парапета Москвареки  я увидел столики, над которыми были укреплены небольшие плакатики с названием того или иного подраз-деления. Все они были четко расставлены по порядку  номеров: 1 Армия, 1-я Гвардейская Армия, 2 Армия и т.д. за стоящими рядом столиками сидели несколько человек ветеранов и фик-сировали вновь подошедших. Пройдя вдоль ряда столов, уви-дел то, что искал: 6-я Гвардейская Армия. Я подошел к столику и спросил про свою 67-ю дивизию. Сидевшая за столиком женщина (Тихомирова) ответила: - Здесь! Я очень обрадовался и тут же зарегистрировался у нее. Стоявшие рядом ветераны подошли ко мне и стали расспрашивать, где я служил, где воевал, кто мои командиры. Я подробно обо всем рассказывал. Так я нашел свою «команду». Секретарь Совета ветеранов нашей дивизии – Тихомирова дала мне адрес Ядрихинского, который возглавлял Совет ветеранов нашего полка, чтобы я с ним связался.
Сразу же я познакомился с ветеранами дивизии Литовкиным Дмитрием Васильевичем – высоким грузным чело-веком с открытым добрым лицом, Цыганковым Николаем Васильевичем – дельным и авторитетным ветераном, связистом 138 полка, Ландманом, Игорем Разумовым и другими, которые на долгие годы стали моими друзьями. Председателем Совета ветеранов нашей 67-й Гвардейской Витебской Краснознаменной дивизии был литературный сотрудник одного печатного органа – Владимир Ильич Мильков. Его мы звали просто – Ильич!
 
 

Совет ветранов нашей дивизии: сидят (слева-направо):
 Н.  Цыганков, В. Мильков, Якимочкин
 Стоят (слева-направо): Ландман, Я, И. Разумов и ?

Я написал письмо Ядрихинскому в Великий Устюг и в нем сообщил подробные данные о себе. В ответ получил анкету и приглашение участвовать во встрече фронтовиков, посвящен-ной 35-летию Курской битвы, в Белгороде 4 августа.
Я отпросился  у Ершова и приехал в Белгород. По указан-ному адресу (школа) я уже никого  не застал. Вместе с еще одним «бедолагой», тоже из нашей дивизии, нас отправили на дежурной машине в Ракитное, где собрались ветераны 5-ой Гвардейской армии генерала Баграмяна. Нас тепло встретили, пригласили за стол, но мы попросили руководителя этой группы отправить нас в свою, 6-ю Армию, которая находилась сейчас  в другом селе. Он нашел машину, и нас доставили  в Ивню в общежитие какого-то ПТУ, где разместили всех приехавших. К этому времени все ушли в ресторан на торжественный ужин. За время наших странствований мы познакомились с попутчиком, а потом и подружились на долгие годы с Борисом Власовым из Оренбурга. Нас опоздавших к началу «водкопития», посадили за отдельный столик, на котором стояли всевозможные закуски, а затем появилась и бутылка водки. К нам подходили и знако-мились многие ветераны. Так в моей записной книжке появились адреса Гавриила Хатламаджиева из Ростова, Бориса Власова
из Оренбурга, Михаила Чумакова из Оренбуржья, Павла Ивано-вича Лопатко из Белой Церкви, Моисея Ивановича Морозова  из Саранска, Савелия Ефимовича Степанова из Новосибирска, командарма нашей 6-й Гвардейской Армии  –  генерал-полков-ника  Героя  Советского союза Ивана Михайловича  Чистякова  и  многих других. С  течением времени я стал казначеем Совета Ветеранов и переписывался со всеми ветеранами нашей дивизии.
В ресторане было весело, играл оркестр и пары веете-ранов во всю танцевали. То и дело раздавались веселые тосты, провозглашались здравицы за 6-ю Гвардейскую, за отдельные дивизии и полки. Сама обстановка была пропитана радостью встречи со своими однополчанами. За отдельными столиками разгорались довольно жаркие дискуссии о роли того или иного подразделения в битве на Курской дуге, были ветераны, кото-рые служили еще в 21-й армии, которая после Сталинграда была переименованна в 6-ю Гвардейскую армию. В общем, было тепло и уютно среди своих однополчан.
Из ресторана все отправились в общежитие. Разговоров  не перечесть. Все были рады встрече. Курить выходили во двор. Вышел и я.  Разговоры, разговоры, сплошные воспоминания. Иногда радостные восклицания, а иногда и слезы. Все, все было! Ведь это встреча товарищей по оружию, боевых друзей. Порой звучали песни наших фронтовых лет, кто-то тихонько наигрывал на баяне, слышался смех. Смотришь, а вокруг радостные и даже счастливые лица – ведь некоторые встре-тились после того, как считали своих побратимов погибшими, умершими. Это счастливое оживление сопровождало нас все те дни, которые мы пробыли в Белгородчине. Мне посчасливилось узнать многое из жизни нашей гвардейской 67-й стрелковой дивизии. Для меня это была отличная зарядка на годы.
 

Иван Михайлович ЧИСТЯКОВ, командарм 6-й Гв. Армии и генерал Калашников  на Красной площади 9 мая.             (фото А. Грахова)               

Чистяков Иван Михайлович [14(27).9. 1900, дер. Отрубниво, ныне Кашинского района Калининской обл., — 7.3.1979, Мос-ква], советский военачальник, генерал-полковник (1944), Герой Сов. Союза (22.7.1944). В Сов. Армии с 1918. Во время Великой Отечественной войны командовал 64-й стрелк. бригадой на Западном, 8-й гв. стрелк. дивизией, 2-м гв. стрелк. корпусом на Сев.-Зап. и Калинин, фронтах (1941—42). С октября 1942 командующий 21-й (с апр. 1943 6-я гвардейская) армией. За умелое командование армией и проявленное при этом мужество и героизм Ч. было присвоено звание Героя Сов. Союза. При разгроме японских войск на Д. Востоке в 1945 командовал 25-й армией. После войны на командных долж-ностях в войсках. Награждён 2 орденами Ленина, 5 орденами Красного Знамени, 2 орденами Суворова 1-й степени, 2 орде-нами Кутузова 1-й степени, орденом Суворова 2-й степени и медалями, а также иностранными орденами и медалями.

Я вышел подышать свежим вечерним воздухом во двор общежития. Тут ко  мне подошел невысокого росточка, довольно плотненький ветеран и показал правую ладонь. На ней была укорочена первая фаланга пальца!
- Вы, командир пулеметного расчета Красильщиков? - Да. И тут меня осенило: - Морозов, Моисей! Мы крепко обнялись и стали вспоминать тот день 5 июля 1943 года, который нас сдружил. Это был второй номер моего пулеметного расчета. Разговор продолжался далеко за полночь.
 
    С Моисеем Иванвичем Морозовым, 1978 г.

На следующее утро все мы поехали в село Черкасское туда, туда, где проходила наша линия обороны. Вновь увидели полузаросшие и такие «родные» окопы, землянки, ходы сообщения.
Затем пошли в Бутово, где стояло наше боевое охране-ние из 138 полка. По пути лако-мились яблоками «Белый  на-лив» в школьном саду. Как-то стихийно собрались вместе и сфотографировались на память. По дороге бесконечные разговоры и воспоминания – ведь все здесь дорого и полито кровью наших павших товарищей.

В сиаром окопе, за ним ДЗОТ

После обеда, устроенного в нашу честь правлением колхоза, мы вернулись в Белгород.
 

Мемолриал памяти «Курская дуга». У танка. Стоят слева-нап-раво: Я. Красильщиков, И. Разумов, Д. Хатламаджиев, Степанов, М. Чумаков, Б. Власов, В.Мильков , П. Ошурков, сидит Амза  (67-я Гв. С.Д.).  1988 г.

Кроме того, мы проездом посетили Мемориал «Курская битва», а также знаменитое «Прохоровское поле». Побывали в мемориальной землянке, «командный пункт командарма 6-й Гвардейской» во время Курской битвы. Это в селе Кочетовка. Здесь правление колхоза устроило нам торжественный прием и превосходный ужин. Разместили нас в спортивном зале местной школы на раскладушках. Все были переполнены воспоминани-ями и не никак не могли успокоится. Только к полуночи закончились шатания по залу.
Быстро пролетели три дня и взволнованные встречей мы прощались с гостеприимным Белгородом. Специально назна-ченные уполномоченные заказали для всех билеты и утром мы разъехались по своим городам и весям, унося в своем сердце воспоминания о днях прошедших, о погибших на этой земле товарищах, о желании жить на зло всем смертям!
После посещения Белгорода меня избрали казначеем Совета. Поэтому у меня началась очень оживленная переписка с ветеранами. Почти постоянно писали мне: Борис Власов (Оренбург), Леонид Иванович Яременко (Харьков) – командир второго пулеметного расчета нашего 196 полка, Даниил Христо-форович Хатламаджиев (Ростов), Запривода Наталья Яковлев-на (Ржев), Курочкин Павел Петрович (доцент Киевского уни-верситета, мой комбат), Раппопорт Вениамин Гедальевич (Бер-дичев), Нутрихин Александр Иванович (Лиепая) и многие другие. По списку числилось более 60 человек. Всем им я аккуратно отвечал. Были случаи (Ошурков из Перми) написал и очень просил добыть для него дефицитное лекарство, которое я достал и выслал. Были и другие присьбы. Оставаться равно-душным к болячкам «своих стариков» я просто не итмел права.
 

На мемориале «Курская дуга». Слева Борис Павлович Тодер (Новосибирск), справа Анатолий Грахов (Свердловск, фото-корреспондент газеты «Уральский рабочий»), в шляпе Борис Власов
Наш главный писарь дивизии написал документальную повесть «Закакленная в боях» о боевом пути нашей дивизии. Я в нашей типографии Горного института отпечатал 400 экземпляров и мы розослали их нашим ветеранам и в ряд общественных ветеран-ских организаций.

Полевое угощение


     Жизнь шла своим чередом и мы еще раз через 5 лет встретил-ись в Белгороде. Это была наша последняя встреча – в 1988 г. Увы!

 

Последняя встреча в Белгороде, 1988 г. Стоят: спрва-налево – Я. Красильщиков, Б. Власов, крайний слева М. Морозов, над ним И. Разумов, далее Н. Цыганков. За мной М. Чумаков и его супруга
Я еще дважды ездил на наши пятилетние встречи в Белгород. Кроме того, у нас были две встречи в честь осво-бождения Полоцка (Новополоцка) и Риги. И снова теплые и интересные встречи с местными жителями и руководителями колхозов и сельсоветов, с местной интеллигенцией. Нас не забыли!

    На Поклонной горе 9 мая.
Я, председатель Венгерской компартии, А.Грахов - его фото

Каждый год 9 мая Московские ветераны дивизии встре-чались в Парке культуры и отдыха им. Горького. После чего нес-колько человек заезжали ко мне домой, мы вспоминали о боевых буднях, о войне, о наших товарищах и командирах и пили, за здоровье как тех кто жив, так и за добрую память уже ушедших из жизни. Это были добрые товарищеские встречи! Почти всегда на них присутствовал мой внук Антон, иногда с друзьями.
 

9 мая 2004 г. В парке культуры и отдыха им. М. Горького - 67-я!
На мое 70-летие в Москву приехали Даниил Хатла-маджиев из Ростова на Дону и Борис Власов из Оренбурга. Они сфотографировались и подарили мне фотографию с трогатель-ной подписью. Большое им спасибо!

 

Надпись на обороте снимка: Вспомни этих, когда-то здоровых веселых ребят. На память самому родному, дорогому, боевому другу от однополчан Хатламаджиева Даниила и Власова Бориса
Также пришли и московские ветераны, мои родствен-ники. Приехали из Тагила Аленка и Гена. Пришел и Антон, который теперь жил и работал в Москве. За столом мы активно беседовали, вспоминая наше боевое прошле, говорили о насто-ящем, всего и не упомнишь. Но было главное – чувство товари-щества, братства, ощущение дружеского плеча!
Мы засиделись довольно поздно. Мои ветераны старич-ки немного перебрали. Я попросил Антона, чтобы он проследил за Николаем Васильевичем Цыганковым,   а если возможно, то и доставил его домой. Это хорошо, что есть друзья, которые пом-нят о тебе, охотно делят с тобой радости и сочувствуют при невзгодах, обрушивающимися на наши головы. 
Поздравили меня телеграммами Ошурков из Перми, Яременко из Харькова, Лопатко из Белой Церкви и другие. Прис-лал свое поздравление и Павел  Курочкин, мой комбат из Киева, Беатрисса  Левина (наш прокурор) из Саратова, Анатолий Гра-хов из Свердловска и еще кое-кто. Спасибо и им за добрую память обо мне. Я безгранично благодарен всем, кто посетил меня в тот день, разделил со мною круглую юбилейную дату и праздничный стол.
Здорово! Еще раз спасибо им от всего сердца.

 

Последняя  встреча в Новополоцке. Это почти все, кто остались  от 67-й! 1988 г.

Периодически мы ездили на встречи в Новополоцк, город освобожденный нашей дивизией в  ходе «Операции Баг-ратион». И снова теплая радушная встреча. Здесь к нам пришли пионеры одной из школ и у меня завязалась дружеская пере-писка с одной девочкой из 7 класса – Сетланой. Мы перепи-сывались с нею до самой перестройки, а однажды она со своей бабушкой приехала кнам в гости на несколько дней. Жаль, что так нелепо развалился Советский Союз. После этого наша переписка с ветеранами утихла и как-то сошла на нет. Встречи кончились.

 
   
     С Антоном в Новополоцке

Один наш приезд в Новополоцк совпал с юбилейной датой освобождения города. Я захватил с собой Антона, кото-рый специально приехал в Москву из Тагила. Когда  мы прие-хали в Полоцк на митинг, то я встретил среди ветеранов свою двоюродную сестру Бетти, которая приехала из Москвы с группой ветеранов 2-й ударной армии, в которой служил уже покойный ее муж Букчин Александр Моисеевич. Оказывается, когда наши части подошли к Полоцку, Александр Бучин подошел к командиру части и сказал, что это его родной город.
- Вот ты его и бери, - сказал командир.
Саша был одним из первых, кто вошел в город!
В городском краеведческом музее есть стенд об этом с фотографией Александра Моисеевича Букчина, при всех его наградах. Это все рассказала мне Бетти.
Саша Букчин действительно был боевой и волевой командир, оставивший по себе добрую память и как воин, и как Председатель Совета ветеранов своей дивизии. А служил он связистом во 2-й Гвардейской армии. Ежегодно 9 мая к нему домой приезжали его ветераны и за столом поминали своих ушедших в иной мир товарищей.
Я хорошо помню Сашу, окруженного ветеранами  2-й Гв. Армии. Ему улыбались, его обнимали товарищи. Моя сестра Бетти действительно нашла своего «боевого Сашу».
Во всех наших встречах меня больше всего поразило радушие местного населения, руководителей советских органи-заций и председателей колхозов. Значит, подвиг воинов не забыт! Наш подвиг! Подвиг воинов 67-й Гвардейской Витебской Краснознаменной дивизии 6-й Гвардейской Армии. Это приятно щекотало ветеранское самолюбие.
Наши    встречи  были еще и в Риге,  хотя  наша  дивизия
прошла мимо Риги прямо на Шауляй. Ригу освобождал генерал И.Х. Баграмян. Но от этого встречи не стали «холоднее». Нас очень хорошо принимал завод ВЭФ. Организовали экскурсии по городу, в Домский собор, в детский лагерь смерти Друскинскай, в Юрмалу. Показали нам дом в котором располагался Баграмян. Мы приняли участие в торжественном шествии фронтовиков по городу в общей колонне. Погода была хорошая, теплая, весенняя. Коллектив завода был дружелюбен, приветлив. Вооб-ще обстановка в городе была спокойной и ничто не говрорило о той буре ненависти, которая разольется после распада Совет-ского Союза.  А принимавшим нас ВЭФовцам большое спасибо. После этого осталось чувство товарищеского братства, которое казалось бы ничто не сможет нарушить, никогда… Увы!

 

Рига 1988 г. Встреча с секретарем парткома завода ВЭФ
Каждый раз, возвращаясь из Полоцка (дважды ездил туда на встречи) я старался ехать автобусом в Мозырь, где жила наша Буня у дочери Сони. Нужно было в течение нес-кольких часов пересечь всю Белоруссию с севера на юг, прое-хать через знакомые с детства по названиям города Паричи, Бобруйск, чтобы оказаться на окраине Озарич, где автобус делал пятиминутную остановку. Я выходил из автобуса и дышал воздухом Озарич! Далее прямая дорога через Калинковичи в Мозырь.
Время шло, ветеранов становилось все меньше и меньше. Уходили из жизни боевые друзья и товарищи, фрон-товые побратимы. Рвались фронтовые связи, нарушилась пере-писка. Только Леонид Яременко, командир 2-го пулеметного расчета продолжал регулярно поздравлять Днем Победы из теперь закордонного Харькова. Некоторые из ветеранов репат-рииро-вались в Израиль.  Несколько раз я звонил в Беер-Шеву Борису Павловичу Тодеру (раньше он жил в Новосибирске). Но он скоро замолчал. Не стал поддерживать со мной контакт еще один ветеран нашей дивизии, тоже перебравшийся в Израиль. Видимо раны и болезни выбивают из строя моих товарищей.
Вечная им память моим дорогим товарищам по оружию, героям и рядовым труженикам войны! Сейчас нас оста-лось менее 10 человек!
 
Так нас встречали, прямо на дороге у села. Накрытые столы, вино, водка, хорошая закуска. Белгородская обл. 1978 г.

Однажды Н. В. Цыганков  предложил  нам  встретиться  в Центральном музее Вооруженных сил и сфотографироваться у знамени Победы. Что мы с успехом и сделали. Фотография получилась хорошая. К нам примкнули школьники 10-го класса одной из Московских школ. Это как бы передача «эстафеты поколений». Фотография получилась отличной. Это ПАМЯТЬ!

 

   Наши ветераны у «Знамени Победы» в музее Вооруженных сил
 

Цыганков Николай Васильевич – председатель Совета ветеранов 67-й Гв. Краснознаменной Витебской СД

     10. ВЕТЕРАНЫ ГОРНОГО ИНСТИТУТА

Сейчас мне хотелось бы рассказать о ветеранах Гор-ного института, которые тоже прошли дорогами Великой войны и трудились в Горном.
После поездки на Курскую дугу в конце 1978 года я подо-шел к техническому секретарю парткома Сергею Александро-вичу Шилину, у которого я поинтересовался, почему в МГИ нет совета ветеранов. Шилин, не задумываясь, сказал: - Вот и создавай. Я немного оторопел, но ответил ему, что проведу подготовительную работу и проанкетирую работающих  в инсти-туте ветеранов ВОВ. Я разработал опросную анкету, известил  все кафедры института о том, что идет регистрация ветеранов и участников войны, при этом я не отделял  работавших  в  тылу  на   оборонке от активных участников войны. Их действительно нельзя было разделить – каждый делал свое дело под девизом «Все для фронта, все для Победы». Свою работу я начал с анкетирования ветеранов, ведь надо было получить пред-ставление о количественном и «качественном» составе веете-ранов-сотрудников института. Установил, что ветеранов ВОВ, которые работали в МГИ, было более 100 человек. Вот теперь можно было собирать общее собрание и избирать Совет веете-ранов.  Меня единогласно выбрали Председателем Совета. Партком выделил место для Совета, каждый четверг в опре-деленные часы я дежурил и принимал ветеранов. В много-тиражке института «Горняцкая смена» появились материалы о работе Совета ветеранов, рассказы об отдельных ветеранах. Мы собирались регулярно, рассматривали представления о награждении медалью «Ветеран труда», проводили круглые столы, встречи со студентами. Совместно с комитетом комсо-мола и военной кафедрой проводили различные организа-ционно-воспитательные мероприятия со студентами. Кроме того, принимали участие в учебных сборах будущих офицеров.
Среди ветеранов войны Горного института были очень интересные люди. Так, Владимир Рафаилович Именитов, про-фессор,  зав. Кафедрой ТПР, начал войну в Киеве 26 июня 1941 года. С боями отступал до Кавказа, а затем, опять же с боями, наступал и прошел почти по всей Европе. Он имел многие боевые ордена и медали. Как оказалось позже, он жил рядом со мной и доме № 72 по Ленинскому проспекту и мы иногда встречались на улице. Наша дружба с ним продолжалась до его кончины. Жаль человека.

 
Заседание редколлегии «Горняцкой смены». Слева Борис Матвеевич Черток, крайний справа – Леонид Гиттис
Ректор, профессор Владимир Васильевич Ржевский находился в составе Кавказской группы войск, участвовал в обороне Кавказа, но был отозван как специалист по горному делу.
Мой заместитель по Совету ветеранов доцент каф СПС Борис Андреевич Филимонов из артиллерийской спецшколы, в возрасте 16 лет, в 1941 году вырвался в боевую часть и вел кор-ректировку  артиллерийской стрельбы по фашистам на подсту-пах к Москве. Он прошел всю войну и был награжден боевыми орденами и медалями.
Очень интересна судьба профессора Сергея Алексан-дровича Редкозубова. Отец его служил в Брестской крепости. Семьи военных жили недалеко от  Цитадели и когда раздались первые выстрелы, все семьи военнослужащих сбежались под защиту крепостных стен. Немцы безуспешно штурмовали кре-пость. Защитники нуждались во всем, в еде и, особенно в воде и перевязочных материалах. Не знаю почему, но на 21-й день фашисты разрешили семьям выйти из крепости. Их не тронули, они вернулись в свои дома. Мать Сергея была связной пар-тизанского отряда. Сергею было около 6 лет, и он с другом часто играл около железнодорожных путей. Играя, они запо-минали, куда и с чем шли воинские эшелоны немцев, сколько вагонов было с техникой, сколько с солдатами. Все это они сообщали матери Сергея, а от нее сведения поступали к партизанам.
Лаборант кафедры Химии тихая и скромная Анна Ники-тична Зайцева всю войну провоевала снайпером. На ее счету немало подбитых «фрицев».
Многие ветераны прошли самые суровые битвы Оте-чественной войны: Ельнинское окружение 1941 года – авиа-техник доцент Павел Сергеевич Скачков; Волоколамское шоссе, Можайск – курсант Подольского училища доцент Игорь Наумов; бились  за Смоленск, сражались в блокадном Ленинграде – доцент, инвалид ВОВ Август Григорьевич Левитас,  участвовали в боях на Курской дуге, форсировали Днепр, защищали Ста-линград. География их участия в боевых действиях на фронтах неохватна и заслуживает всяческого уважения. Многие прошли по дорогам Восточной Европы: Польши, Венгрии, Австрии, Германии. Слава им, честным воинам офицерам и простым солдатам, свято выполнившим свой воинский долг!
Через два года партком рекомендовал меня в состав Октябрьского районного Совета ветеранов при Октябрьском города Москвы райкоме партии. Руководили этим Советом исключительно профсоюзные работники – бывшие на виду у Райкома.  Там я вошел  в состав оргсектора.  И проработал три года. Моя кандидатура понравилась в райкоме, но после смерти тещи я был вынужден выйти из состава Совета, чтобы присматривать за парализованным тестем.
Хочу рассказать об одном районном мероприятии.
На 40-летие освобождения Белоруссии от фашистов, райком партии решил сформировать группу комсомольского актива района и послать в Минск. В придачу к комсомолу дали двух ветеранов – меня и председателя совета ветеранов Ака-демии наук Манекина Георгия Филипповича.
В Белоруссии встретили нас отлично. После короткой прогулки по городу и восхождения на Курган Славы мы посетили сожженное немцами вместе с жителями село Хатынь. В этом мемориале меня потрясла фигура Каминского, старика с убитым сыном на руках. Нашел я среди памятных столбиков мемориала с названиями сожженных и уничтоженных фашистами бело-русских деревень и памятный столбик моему родному  местечку Озаричи. Жуткое впечатление. Посетили мемориал  Брестской крепости. Велик же подвиг народа, который не хочет своего порабощения, сражается за свою свободу. Честь им и слава!
Здесь у меня сложилось стихотворение «Память», кото-рое я посвятил Георгию Манекину. Стихотворение напечатала наша «Горняцкая смена», вошло оно и в мой сборник стихот-ворений «Всё перекаты, да перекаты…». Привожу его ниже.
        ПАМЯТЬ
        Командиру 20-й погранзаставы Брестского УР
          Георгию  Филипповичу МАНЕКИНУ

Я   вновь и вновь перечитал газеты:
Как сложен мир, как труден час!
Опять на нас нацелены ракеты,
Опять грозятся уничтожить нас.

Гремят за окном салюты –
Ракетами рвутся.
Будто снаряды несутся в небо
А я словно в прошлом и не жил…
Будто не было лет, что косою
Прошлись над моею страною.
Будто не было лет тех страшных,
Когда в схватке сойдясь рукопашной,
Страну защищали солдаты-
Совсем молодые ребята,
Юные лейтенанты,
Старшины, майоры, сержанты…
Насмерть стояли герои –
Поколение то молодое,
Поколение огневое!..
Только выжили мы с тобою –
Дорогой ветеран, дружище!
   Светлой памятью нашей чистой
Смотрят почти в каждой хате
Не умирающие солдаты,
Не умирающие лейтенанты,
Старшины,
майоры,
сержанты…
Навеки застывшее горе.
Такими их помнят вдовы,
Такими их знают дети
И дети детей – внуки!
Остались навек молодыми
Солдаты,
майоры,
сержанты,
                юные лейтенанты.
    Военной эпохи герои!
    Их помним и мы с тобою,
    Мой ветеран, товарищ,
    Прошедший сквозь гарь пожарищ,
Прошедший сквозь гром канонады,
А они были с нами рядом…
И осталось на поле боя
Поколение то, огневое,
Покление боевое…
Лишь фотографии в хатах,
В память о бывших солдатах,
Старшинах,
майорах,
сержантах
И вечно живых лейтенантах!
          1985 г.

          Приближалась 40-я годовщина Победы в ВОВ. Посоветовавшись с ректором В.В. Ржевским и секретарем парткома  Сергеем Александровичем Шилиным, мы решили это событие отметить широко, достойно подвига воинов Великой Отечественной войны.  Нельзя забывать, что это был 1985 год. Генеральным секретарем  ЦК КПСС был Горбачев, который сво-им указом наградил всех участников войны кроме юбилейной медали еще и орденами «Отечественная война» - всех имевших ранения и инвалидов – 1-й степени, а всем участникам – 2-й степени.
 
   
 Ветераны Московского горного института
 В целом программа была обширна. К ней подключился военкомат, который вручал ордена Отечественной войны и памятные медали ветеранам института. Наша военная кафедра обеспечила почетный караул, а я со своей стороны подготовил именной адрес каждому ветерану, который в красной папке с вытесненными на ней именем и фамилией ветерана вручался на торжественном собрании.
В большой аудитории, которая носила название «Красной» была развернута выставка, посвященная каждому ветерану института. Тут были их фотографии не только военных лет, но и гражданские, послевоенные. Было приведено описание их участия в боевых действиях, перечислялись награды. Всё это было очень волнительно и, пожалуй, трогательно по отношению к так много пережившим, теперь уже немолодым, людям – профессорам, преподавателям, ассистентам и просто сотруд-никам ряда кафедр. Это было интересно и совсем юным нынешним студентам МГИ.
По моей настоятельной просьбе на фасаде института появилась памятная гранитная доска, в которой говорилось, что здесь, в Горном институте, размещался  1-й партизанский Отряд Особого назначения, который   уже в октябре 1941 года ушел за линию фронта. Я это знал, так как мой дядя – Лукомский Иосиф Ильич был врачом этого отряда.

 

             Приветствие ветеранам в связи с 40-летием Победы.

На общем фотоснимке коллектива ветеранов института были запечатлены более 100 человек! Снимок полностью в книге не помещается, только фрагмент! За прошедшие годы их осталось в институте не более десятка. Уходят из жизни воины и пустеют их ряды. Но им на смену приходят воины-афганцы. Жизнь продолжается!
 
9 мая 1985 г. Стоят (слева-направо): Я, ректор МГИ Акад. В.В. Ржевский, уч. мастер Поляков, генерал Метелкин, полковник  Поспелов

Моим верным помощником, другом и заместителем в Совете был доцент Борис Андреевич Филимонов, который уже в 16 лет ушел в действующую армию, оборонявшую Москву.  Он был награжден орденом «Боевое Красное знамя».
 

Борис Андреевич Филимонов  и я у комсомольцев МГИ

Он  же возглавил Совет ветеранов после генерала Метелкина, до самой своей смерти. Мы с ним очень подру-жились.
Прошло 5 лет моего председательства в Совете вете-ранов института. Подошли перевыборы, тем более  что я соби-рался уходить на пенсию.
Где-то года за два этого в МГИ пришли два генерала из военной Академии им. Куйбышева. Это были генерал-майоры Аверин и Метелкин. Аверин стал работать на военной кафедре, а Метелкин пробил для  себя должность заместителя прорек-тора по научной работе. Я с ними подружился, но держал себя в рамках субординации. Подготавливая перевыборы Совета веетеранов, я предложил Парткому кандидатуру генерала Метелкина Николая Петровича, который уже дал мне свое сог-ласие. На собрании после моего отчетного доклада выступил Метелкин и стал меня «поносить» самым неприличным образом. Я был изумлен. Сидевшие на собрании ветераны были шоки-рованы. После собрания я спросил у Метелкина: 
- Что, в вашей Академии принято всегда так  поступать с предшественниками?
Он только криво усмехнулся в ответ. Ведь никогда между нами не возникало никаких трений, а тут! Раздосадованный я ушел от него.
       11. Отдел ТСО

Шло время, я достиг пенсионного возраста – 60-ти лет и заявил Вадиму Ершову (тогда он был жив), что раз  я пенсионер,  то должен уступить место на кафедре  молодым. Он несказанно удивился, но все же дал согласие на увольнение.
Снова случилось неожиданное в Горном институте, как и   в любом другом, был отдел Технических средств обучения – ТСО. Им руководил некто Левин, секретарь комитета комсомола института. Мы с ним неоднократно встречались и даже немного подружились. Узнав о моем предстоящем увольнении, Левин прибежал к проректору Льву Александровичу Пучкову и пред-ложил мою кандидатуру вместо своей, мотивируя это тем что он собирается перейти в Министерство угольной промышлен-ности. Пучков пригласил нас и, по-видимому, я ему понравился, так как вскоре появился приказ о моем назначении начальником Отдела.
Я взялся за работу. Прежде всего, я  инвентаризировал 
весь аудиторный фонд и ввел единую нумерацию поме-щений. Затем занялся кинофикацией и оборудованием учебных аудиторий.
Главная моя задача, как я полагал, была в том, чтобы создать комфортные условия для преподавателей. Побывал я в Уральском Политехническом институте и поинтересовался тем, как у них поставлена эта работа. Съездил в Вильнюс, где производственные мастерские одного из ВУЗов, изготавливали лингафонные кабинеты,  и закупил их для кафедр Иностранных языков и Русского языка. Потом я поехал в Днепропетровск и приобрел телевизионный центр, а  затем «телеоборудовал»  5 больших поточных аудиторий.

В телеоператорской МГИ. Слева стоит – Ю.Н.Кулешов, Боря и справа - А. Раппе

Выбил в Минвузе ГДРовские классные доски и установил их в лекционных ауди-ториях. Стал прово-дить  межвузовские семинары по ТСО. На эти семинары при-езжали из Отделов ТСО Челябинского политехнического инсти-тута, Уральского политеха, Киевского политеха и др. Издал ряд методичек по использованию и применению  ТСО в учебном процессе. В нашей многотиражке систематически освещал работу Отдела. Когда пришло время компьютеризации, занялся добыванием компьютеров, что в те годы была безумная затея.
С согласия Л.А. Пучкова, я усилил кадры отдела. Принял в отдел киномеханика Максима и демонстировал учебные кино-фильмы в аудиториях, развил и усилил фотолабораторную базу института. Принял на работу прекрасного фотографа и человека  Юрия Николаевича Кулешова, отличную машинистку и техни-ческого работника Маргариту Оскаровну Дадашеву и т.д.
Однажды совершенно неожиданно мне позвонил Петя Николаев и попросил о встрече. Он был наслышан о моих успе-хах в применении  ТСО в учебном процессе. Я обрадовался старому приятелю и пригласил его в институт. Петя был точен. Я радушно встретил его, показал наши телеаудитории и аппа-ратную, лингафонные кабинеты. Показал и подарил ему ряд выпусков нашего бюллетеня по работе с техническими сред-ствами обучения. Петя все это слушал  с большим вниманием и одобрительно отозвался о моей работе. Сам он в это время работал в МГУ в тектонической лаборатории профессора Гзовского. В МГИ к этому времени была подготовлена большая экспозиция из пяти стендов по использованию  ТСО  в  учебном процессе. В конце нашей встречи я пригласил Юрия Николаевича Кулешова и попросил сфотографировать нас. Фотографии получились отличные и, как бы прощальные. Через несколько месяцев Петя умер… Молодой, красивый, перспективный ученый!  Добрая ему память!

   С Петей Николаевым
Я не стану детально описывать мою работу в качестве начальника отдела, но за пять лет, которые я посвятил работе в отделе, я добился того, что наш отдел ТСО стал ведущим в системе высшего образования страны. Мне есть, чем гордиться. 
 

Коллектив ТСО МГИ
 
 Ежегодно проводились семинары и вот пример одного из них. В большой телевизионной аудитории сидят препо-даватели и сотрудники нашего инститкта, гости из московских и некоторых других (Свердловского, Челябинского) вузов. Доклад об оыте тспользования технических средств обучения в учебном процессе делаеи наш проректор по учебной работе Л.А. Пучков. Свое сообщение он иллюстрирует использованием телевиде-ния, кино, аудиотехники. Все внимательно его слушают.
 
    
        На семинаре по ТСО. Докладчик проректор Л.А. Пучков

Через пять лет  в 1977 г., когда мне исполнилось 65 лет, я ушел на пенсию. Провожали меня тепло и желали доброго здоровья. Ряд кафедр  прислал свои поздравления и памятные подарки, адреса, и слова благодарности. Пришли представители кафедр ТПР, Военной кафедры, ТПУ, СПС, профкома и др. Было приятно знать, что мой труд оценен по достоинству, а  Лев Александрович Пучков сказал, что двери МГИ всегда для меня открыты. Два года подряд 1978 и 1979 я приходил в МГУ и рабо-
по два месяца, согласно положению о пенсионерах.
Я всегда придерживался правила: уходить надо во время, когда о тебе еще сохраняется заработанная честным трудом  добрая память. Поэтому,  когда я сейчас  прихожу в Гор-ный,  то меня всегда встречают хорошо.

 

Проводы на пенсию. Стоит ректор МГИ Л.А. Пучков, сидят наш фотограф Юрий Николаевич Кулешов, Роман с кафедры ТПР.1978

Этому нужному  правилу научил меня еще в Нижнем Тагиле Яков Иосифович Посконин. Именно это помогло мне сохранять превосходные отношения со всеми коллективами, где я когда-либо работал, откуда я всегда своевременно уволь-нялся. Это правило не грех бы запомнить  и всем работающим, особенно в ВУЗах, так как позволяет человеку сохранить свое достоинство и честь.

  12. А ЧТО БЫЛО ДАЛЬШЕ…

Спустя несколько лет в период «Перестройки» я основал инвалидную общественную организацию «Ассоциация москов-ских инвалидов «Полянка» (АСПО). Стал её президентом! Развернул активную работу, чтобы привлечь к работе  возможно большее число руководителей коммерческих предприятий – они нуждались в «неуплате подоходного налога в размере 13%», что было разрешено всем инвалидным организациям. Всего в АСПОбыло вовлечено более 25 организаций, а общее число подчиненных малях предприятий было 30! Годовой оборот составлял несколько миллионов рублей. За это членство члены АСПО отчисляли в бюджет АСПО 2% съэкономленного подоход-ного налога, что было достаточно, чтобы поддержать почти 300 человек инвалидов.
Я обратился к Льву Александровичу Пучкову с просьбой выделить помещение. Он охотно пошел навстречу! По моей просьбе он дал указание телефонному узлу института выделить нам две тклефонных линии, а это связь с внешним миром. Мебель я приобрел сам, через старую знакомую Зинаиду Нико-лаевну Коломиец.
После АСПО, мною создавались инвалидные, а то и просто коммерческие кампании - ООО. Фотографию коллектива одного из них – ООО «САМОТЕКА» привожу ниже.

 

Работа АСПО была замечена в Общественной органи-зации инвалидов города Москвы и одобрена ею. По линии Ассо-циации проводились самые обширные мероприятия, к которым нередко подключались разные заинтересованные организации. В частности «Вита-Лонга» и др. При их участии нам удалось пригласить группу из США под руководством потомка рода Гончаровых – бизнесмена Николая ГОНЧАРОВА и его помощников. Мы побывали с ними в Верховном Совете РФ и побеседовали с огдашним спикером Хасбулатовым. Очень интересными оказались поездки на Бородинское поле и в Козельск (Оптина пустынь), а также встреча с Алексием II. Было много различных любопытных по содержанию встреч, в том числе поездка в дом творчества литераторов в Переделкино и беседа с сестрой Анастасии Цветаевой – Марией Цветаевой. Все это было интересно и увлекательно, но подробно всё это описывать не стоит. Была и прогулка на речных трамвайчиках, и посещение Елоховского Собора. Всё просто!

 

Гончаров беседует с Хасбулатовым

 

На встрече с патриархом Алексием II

Обо всем этом будет, если позволят время и силы или силы и время, я расскажу в следующий раз, если все это в какой-то мере заинтересует моего читателя, а сейчас я хочу вер-нуться к продолжению начатого мною разговора «О ЖИЗНИ».   А пока это вся история  данного отрезка времени.
И всё же что было дальше? А дальше была ПЕРЕСТРОЙКА со всеми её многочисленными событиями: съездами народных депутатов, съездами КПСС, противо-стоянием Михаила Сергеевича Горбачева и Бориса Никола-евича Ельцина. Было ГКЧП. Дмаю, что сейчас с высоты нынешнего времени стоит оценить это событие.
ГКЧП: 19 - 21 августа 1991 года. Справка
19 августа 1991 года в шесть часов утра московского времени по радио и телевидению передавалось «Заявление советского руководства», гласившее: «В связи с невозможностью по состоянию здоровья исполнения Горбачевым Михаилом Сергее-евичем обязанностей Президента СССР и переходом в соот-ветствии со статьей 127.7 Конституции СССР полномочий Президента Союза ССР к вице-президенту Янаеву Геннадию Ивановичу», «в целях преодоления глубокого и всестороннего кризиса, политической, межнациональной и гражданской конфронтации, хаоса и анархии, которые угрожают жизни и безопасности граждан Советского Союза, суверенитету, терри-ториальной целостности, свободе и независимости нашего Отечества» вводится чрезвычайное положение в отдельных местностях СССР, а для управления страной образуется Госу-дарственный комитет по чрезвычайному положению в СССР (ГКЧП СССР). ГКЧП возглавили: первый заместитель предсе-дателя Совета Обороны СССР О.Бакланов,  председатель КГБ СССР В.Крючков, премьер-министр СССР В.Павлов,  министр внутренних дел СССР Б.Пуго, председатель Крестьянского союза СССР В.Стародубцев, президент Ассоциации государ-ственных предприятий и объектов промышленности, строи-тельства, транспорта и связи СССР А.Тизяков, министр обороны СССР Д.Язов, и.о.президента СССР Г.Янаев.
     Постановление ГКЧП номер 1 предписывало приостановить деятельность политических партий, общественных организа-ций, запрещало проведение митингов, уличных шествий. Постановление номер 2 запрещало выпуск всех газет, кроме следующих: «Труд», «Рабочая трибуна», «Известия», «Прав-да», «Красная звезда», «Советская Россия», «Московская правда», «Ленинское знамя», «Сельская жизнь».
     Сопротивление путчистам возглавили президент РСФСР Б.Ельцин и руководство России. Был выпущен Указ Ельцина, где создание ГКЧП квалифицируется как государственный переворот, а его члены - как государственные преступники. В 13 часов президент РСФСР, стоя на танке, зачитывает «Обра-щение к гражданам России», в котором называет действия ГКЧП незаконными и призывает граждан страны «дать достойный ответ путчистам и требовать вернуть страну к нормальному конституционному развитию». Обращение подпи-сали: президент РСФСР Б.Ельцин, председатель СМ РСФСР И.Силаев, председатель ВС РСФСР Р.Хасбулатов. Вечером по телевидению была показана пресс-конференция членов ГКЧП, были видны дрожащие руки и.о.президента СССР Г.Янаева.
     20 августа вокруг Дома советов РСФСР (Белого дома) собираются добровольческие отряды защитников (около 60 тысяч человек) для обороны здания от штурма правитель-ственных войск. В ночь на 21 августа, около часа ночи, колонна боевых машин десанта подошла к баррикаде около Белого дома, около 20 машин прорвали первые баррикады на Новом Арбате. В тоннеле, блокированном восемью БМП, погибли трое защитников Белого дома - Дмитрий Комарь, Вла-димир Усов и Илья Кричевский. Утром 21 августа начался вывод войск из Москвы.
     В 11 часов 30 минут 21 августа началась чрезвычайная сессия Верховного Совета РСФСР. Выступая перед депутатами, Б.Ельцин заявил: «Путч произошел именно в тот период, когда демократия начала нарастать и набирать темпы». Он вновь подчеркнул, что «переворот является антиконституционным». Сессия поручила премьер-министру РСФСР И.Силаеву и вице-президенту РСФСР А.Руцкому отправиться к президенту СССР М.Горбачеву и освободить его от изоляции. Почти в это же время члены ГКЧП тоже вылетели в Форос. 22 августа на самолете ТУ-134 российского руководства Президент СССР М.Горбачев с семьей вернулся в Москву. Заговорщики по приказу президента СССР были арестованы. Впоследствии, 23 февраля 1994 года, они были выпущены из тюрьмы по амнистии, объявленной Государственной Думой. 22 августа 1991 года М.Горбачев выступил по телевидению. Он, в частности, сказал: «...государственный переворот провалился. Заговорщики просчитались. Они недооценили главного - то, что народ за эти, пусть очень трудные годы, стал другим. Он вдохнул воздух свободы, и уже никому этого у него не отнять».
интернет
Кроме приведенной выше справки рекомендую прочитать в Интернете сайт «Августовский путч», где более полно и подробно раскрываются события этого времени.

    ТЯГОМОТИНА

  Посмотрю кругом –
Молодежь идет,
Молодежь идет –
Свою песнь поет
И слова у них
Непонятные,
Так и тянет прочитать
По обратному.
Но они идут
Не глядят вокруг.
Старика толкнут
Или девочку.
Свою песнь поют,
Не поют – орут
Переспелочки!
Посмотрю кругом,
А народ стоит
И народ вокруг
Все на них глядит,
Все на них глядит,
Удивляется:
Вот, ребятушки,
Забавляются!
Но они идут
Развлекаются.
Не глядят на нас,
Все толкаются:
Мы для них для всех
Век отжившие,
И в глазах у них
Все мы – бывшие!
Ох, друзья мои,
Родны-братушки!
На войне, на той
Все солдатушки,
Вот ведь как пошла
Жизнь дурацкая
И за что лилась
Кровь солдатская?
Посмотрю кругом
И не верится:
Мир во всем святом
Разуверился,
Наше прошлое
Аннулирует,
Большевистский строй
Ликвидирует.
Что нас завтра ждет?
Эра новая…
Только строят ее
Бестолковые,
Только строят ее
Бесталанные…
Старики в стройке той
Нежеланные.
Но ведь надо жить
Пока длится жизнь,
Пока длится век
Нам отпущеный.
И мы будем жить
Всем чертям назло,
Назло мафии
И коррупции!
Посмотрю кругом…
Посмотрю кругом…
Посмотрю кругом…
Посмотрю…

                1998 г.
Перестройка — общее название совокупности политичес-ких и экономических реформ, проводившихся в СССР в 1986—1991 годах.
В ходе перестройки резко обострилось политическое про-тивостояние сил, выступающих за социалистический путь развития, и партий, движений, связывающих будущее страны с организацией жизни на принципах капитализма, а также по вопросам будущего облика Советского Союза, взаимоотно-шений союзных и республиканских органов государственной власти и управления.
К началу 1990-х годов перестройка привела к обострению кризиса во всех сферах жизни общества, ликвидации власти КПСС и распаду СССР.                ВИКИПЕДИЯ
Вот такая напасть свалилась на наши головы. Вдруг раз-ладился весь механизм государственной власти. Генеральный секретарь ЦК КПСС Горбачев бросается из одной крайности в другую. В магазинах «шаром покати». Люди растерялись, заметались в поисках выхода. Но перестройка не вечна и на нашу голову пришла еще большая беда – распад СССР. Все, что каза-лось незыблимым, нерушимым: дружба народов, взаимопомощь, общая территория, «единство народа и партии», всё оказалось пустым звуком. Многие семьи оказались живущими по разные стороны границы. А тут Горбачева сменяет Борис Ельцин и все устремляются в капитализм! Продается всё – заводы, фабрики, магазины, рынки, учебные заведения, леса и реки, нефть и драгметаллы… Конец света! КПСС сведена к минимуму и никакой практической власти не имеет. Создается новая партия «Единая Россия», которая ни в чем не уступает КПСС, только у нее новые лидеры и новая (старая) программа. Вперед к капитализму. Все, кто может и не может, воруют. Миллионы скапливаются в руках нуворишей. Колхозы распущены, а фермерам не дали подняться. Около 2 миллионов Россиян, украйнцев, белорусов, крупнейшие ученные, видные военачальники, молодые и старики и те убыли в другие страны (бежали от неопределенности и унижений). Как можно спокойно спать в такое время. Еще беда - пошли Кавказ-ские войны, начался расстрел мафиози, неугодных коррес-пондентов, писателей, общественных деятелей. Вот к чему привела неумная, непродуманныя политика, которая ведется без учета «завтрашнего дня». Естественно, что я не буду рассказы-вать о том, какие коммерческие организации я создавал – ни к чему, теперь это никому не интересно.
Через все это мы прошли и проходим, сейчас только что-то успокоительное проклёвывается. Но надо жить и надо не просто жить, а жить с достоинством.
      
«Что наша жизнь – игра!
                Кто автор – Аноним,
                Читаем по сладам:
     Смеемся, плачем, спим.»

Н.М. Карамзин





          ПОСЛЕСЛОВИЕ

Закончена вторая книга повести-хроники «Жизнь, как она есть…» - жизнь третья и четвертая. Что можно сказать, подводя некоторый итог жизненным событиям сопровждавшим мой жиз-неный путь. Я совершенно сознательно остановился на 90-х годах. Это были переломные годы в истории страны и народа, главное из которых, на мой взгляд, свержение «железного занавеса» плотно закрывавшего путь гражданам СССР в другие страны и ликвидация всевластия старцев – Генсеков КПСС.

Наверное, не каждому дано
Изведать счастье созиданья,
Когда обороненное зерно
Произрастает творческим созданием.
Творить прекрасно! И когда идеи
Твои,  преобразуются в дела,
Тогда ты право полное имеешь,
Сказать, что жизнь, недаром прожита!

        Тахтамыгда
       9  сентября 1974

Сегодня завершая свое повествование и оглядываясь на прожитую за 87 с + лет жизнь, особенно ясно представляется – каким же он был непростым, богатым событиями,  как в России, так и в дальнейшем после переезда в Израиль. Сколько людей, сколько судеб! Никакая энциклопедия не сможет вместить в себя все эти события и судьбы, никакая! Я лишь описал то, что видел и чувствавл я - сам. А что такое Я? Песчинка в огромном житейском море, ничтожная капелька в огромном людском океане. Как сказал Иосиф Уткин «и под каждой маленькой крышей,/как она ни слаба/свое счастье, свои мыши,/ своя судьба».
Зигзаги памяти необъяснимы. Сегодня утром проснулся со словами далекой детской песенки, которую мы пели в далекие 30-е годы прошлого столетия:

МАЛЕНЬКИЙ БАРАБАНЩИК

Немецкая революционная песня

Мы шли под грохот канонады,
Мы смерти смотрели в лицо,
Вперед продвигались отряды
Спартаковцев, смелых бойцов.

Средь нас был юный барабанщик,
В атаках он шел впереди
С веселым другом барабаном,
С огнем большевистским в груди.

Однажды ночью на привале
Он песню веселую пел,
Но пулей вражеской сраженный,
Пропеть до конца не успел.

С улыбкой юный барабанщик
На землю сырую упал,
И смолк наш юный барабанщик,
Его барабан замолчал.

Промчались годы боевые,
Окончен наш славный поход.
Погиб наш юный барабанщик,
Но песня о нем не умрет.

 Михаил Светлов - Конец 1920-х годов

Вот такие сюрпризы памяти. Итак, было всякое и мне не стыдно за прожитую жизнь.

Оглядывая прожитую жизнь,
Порой, наедине с самим собою,
Пытаешься реально оценить,
Как бы со стороны, пережитое.

Пытаешься осмыслить существо
Всех тех процессов, что зовутся жизнью
И что тебе судьбою суждено
Было свершить для этой самой жизни.

Пытаешься продумать все дела,
Где ты был прав, где, кажется, ошибся
И мысленно года, года, года
Вздымаются высоким обелиском.

Да, каждый может, но не всем дано
Судить своей же жизни существо!

1980


   ПОСТСКРИПТУМ

По-видимому, приходит время приостановить рассказ в этой части повествования. Ведь дальше идет уже совсем  другая работа и другая жизнь. Я вышел на пенсию, активно занялся работой с инвалидами, а потом  и общественно-коммерческой деятельностью. Был и отъезд на жительство за рубеж. Все было!
Прощаясь с Читателем, хочу просить у него прощение за возможно схематичный характер второй части книги – слишком много людей повстречалось мне  на этом отрезке жизненного пути. Кстати, у Читателя может сложиться впечатление о совершенно безоблачной семейной жизни моего героя. Упаси бог! В  жизни было все: скандалы, ссоры, большие  и маленькие обиды, как и во всех семьях.  Это тоже  надо  учитывать. Но я не считаю возможным «полоскать грязное белье», это ни к чему.
Спасибо Вам, доблестный Читатель, за то, что вы, набрались смелости, мужества, необходимым терпением  и прочитали мою книгу. Хочется надеяться, что она пришлась Вам по душе, хотя…

АВТОР
Приложение

      СТИХОТВОРЕНИЯ РАЗНЫХ ЛЕТ

БЕРЕЗКА

        Стоит красавица привольно,
Раскинув ветви на ветру.
Ты остановишься невольно
В полдневный зной, в морящую жару.
В прохладной тишине немного помечтаешь,
В тени тоскующих ветвей,
Окинешь взглядом широту полей
И снова в путь-дорогу зашагаешь.

                Загорск, 5 июня 1962  г.
* * *
БЕРЕЗА

Шелестит по лесам листопад.
                Ой, ты, осень! Янтарный убор!
                Ветер с веток сорвал твой наряд,
                Обнажая подпалины гор.

Багровым золотом одеты
Берез задумчивых леса.
Печалью песенной под ветром
Гудит продрогшая листва.
Каблук ломает тонкий иней,
Прозрачен воздух голубой.
Не знаю ничего красивей,
Чем лес осеннею порой!

Под легким ветром кружатся,
На ярком солнце жмурятся
Березки, клены, тополя –
Чудесная земля моя!

Я в сердце сохраню, береза,
Печаль увянувших лесов.
Ты сквозь мороз и непогоду
Весной зазеленеешь вновь
И снова осенью волшебной
Ты растеряешь свой убор
Под пенье северного ветра,
Дождей усталый разговор.
Под легким ветром кружатся,
               На ярком солнце жмурятся
Березки, клены, тополя –
 Чудесная земля моя!
25 ноября 1963 г.
               Мелодию к стихам написал Павел Беспрозванный.

* * *
             МАРТ

          Март - предвестник далеких маршрутов
         Убегает в таежную  даль...

Сверкает капелью март.
Утрами звенит мороз.
Геолог, геолог,
Готовь свой  рюкзак -
Скоро опять нам в поход.
В топи Якутских болот,
В едком дыму от костра
Песенку-песню тебе пропоет
Ласковый шепот ручья.

И вот уже март,
А за ним апрель,
За весною приходит лето.
Звенит за окошком капель.
Счастье геолога,
Счастье геолога
Манит из дальних земель.

                Многие тысячи троп
        Тебе предстоит пройти,
        Что б увидать, увидать огонек
        В конце своего пути.
        Где б ни шагал ты, друг,
        Не забывай никогда
        Объятья любимых и ласковых рук
        С прощальной слезинкой глаза.

И вот уже март,
А за ним апрель,
За весною приходит лето.
Звенит за окошком капель.
Счастье геолога,
Счастье геолога
Манит из дальних земель.
 Так пусть убегает март,
 Поет серебром капель.
 Геолог, геолог,
 Готовь свой рюкзак -
 Это спешит апрель.
22 марта 1962 г.

     Мелодию к стихам написал Павел Беспрозванный

* * *
ТРИ КАБАЛЬЕРО 
(Автотрагический,  биографический романс)

Это было в далекой Якутии,
Стране драгоценных алмазов.
И клянусь, о подобном случае
Не пришлось вам слышать ни разу.

Однажды три кабальеро
Отправились в путь далекий.
Над ними сияло небо
И грезился берег Эльконки.

Один из них дон Михело –
Душа всех веселых компаний
(Известна его фамилия
Всем, кто не был в Испании).

Другой был дон Леонидо
Веселый, смешной и беспечный,
Не знал от него обиды
Ни встречный, ни поперечный.

А третий был дон Джакопо.
Его узнавали повсюду:
Он в мрачных алданских сопках
Схватил невзначай простуду.

 Когда заходился в кашле
 В груди у него свиристело
И словно в дьявольской пляске
Дрожало больное тело.
Отправились три кабальеро
В машине последней модели.
Мимо проносятся кедры,
Мелькают стройные ели.

Машина несется прямо.
Поют кабальеро песню.
Им кажется жизнь прекрасной,
Веселой и интересной.

   

   Три кабальеро: справа – доцент Шумилин М.В., слева –
 нач. Тематической партии Кащев Л.П., впереди справа – Я

Но в жизни, то знает каждый,
Бывают такие минуты,
Когда над тобой коварно
Смеются злобные духи.

Дорога бежит перевалом
И ночь опустилась над ними,
Как вдруг…
их машина стала:
В машине не стало бензино…

Что ж делать, ведь жизнь не сказка
И если бензино нету,
То трем кабальеро надо
Пешком бороздить планету.

По темной ночной дороге
Отправились три кабальеро
И самым первым Михело
Передвигает ноги.

За ним идет Леонидо
И звезды на небе считает,
Как будто бы все обиды
Богу припоминает.

С кашлем ползет Джакопо
По старой алданской дороге
И сотрясались сопки,
Медведи пугались в берлоге.

С тех пор наши три героя
Шагают по перевалам.
Над ними мерцают звезды
Под ними мелькают скалы.

С тех пор их почти повсюду
Встречают на грешной планете,
Встречают солидные люди,
Встречают и малые дети.

И если из вас кто встретит,
Этих трех мушкетеров –
Пусть помнит, что без бензино
Не могут работать моторы.

     Утесное, 11 августа 1964 г.
          Мелодию к стихам написал Павел Беспрозванный

* * *
        СОРОКАЛЕТИЕ

40 лет за высоким порогом
Затянула седая вуаль,
Я, по-прежнему, сердцем молод,
Хоть порою берет печаль
Об ушедшем и пережитом,
Зорькой утренней перемытой,
Пылью времени перекрытой,
За годами совсем забытой.

Ничего, что таким тяжелым
Был по жизни далекий путь.
Все равно ведь весной соловой
Все ушедшее не вернуть.
Не изменишь все пережитое,
Зорькой утренней перемытой,
Пылью времени перекрытой,
За годами совсем забытой.

Но все время живет в душе моей,
Перезвоном далеких лет,
Примостившись на самом дне ее
Затуманенный жизнью след
От ушедшего, пережитого,
Зорькой утренней перемытого,
Пылью времени перекрытого,
За годами совсем забытого.
1962 г.
              Мелодию к стихам написал Павел Беспрозванный

* * *
Через годы проходит маршрут.
Я из жизни уйду в свое время,
Может, вспомнит меня кто-нибудь,
Из далекой уральской деревни.

Может внук или, может быть, внучка,
Вспомнит как-то о деде своем,
Прочитает стихи мимоходом
Или песню мою пропоет.

Ведь я жил и творил как от бога,
Отражалась в стихах моих,
И ночная глухая дорога,
И любовь, и глаза дорогих.

Никогда низачто  не узнаешь,
Что найдешь ты, и что потеряешь!
                24 мая 2003 г.
* * *
Сейчас я это горько сознаю
Мой возраст, возрастной предел,
Как будто бы стою я на краю,
Перешагнув земной водораздел.
Как будто бы в даль прошлую ушли
Мои желанья и мои мечты.

Но не окончен разговор с судьбой,
Не кончен бал, не сведены счета,
Открыта мне сияющей звездой,
Вся суета земного бытия.
И, все-таки, живут в моей мечте
Несбывшиеся страсти, как во сне.

Ничто не вечно на земле родной,
Со временем приходит к нам покой.
         12 мая 2003 г.
* * *
ПРИЧИТАНИЕ

- Ах, мой батюшка!
- Моя матушка!
Мне так хочется творожка
Со сметаною, мягкой булочкой
И стаканчиком молочка.

-  Что ты, доченька,
- Что ты, милая!
Вот надумала творожка…
Где ж сметаны взять,
Где взять булочку,
Где купить тебе молочка?

-Потерпи, прошу, моя доченька,
Все желанное не уйдет.
Все, что хочется, перехочется,
Перетерпится и пройдет.

- Здравствуй батюшка!
- Здравствуй матушка!
Посмотри, как я хороша:
Плечи белые, косы русые –
Подыщите мне жениха.

- Что ты, доченька!
- Что ты, милая!
       Вот придумала – жениха!
Ты ж молоденька, несмышленая,
Да и взять то где жениха?

    - Потерпи, прошу, наша доченька,
Все желанное не уйдет.
Все, что хочется, перехочется,
Перетерпится и пройдет.

- Ой, ты, папочка!
- Ой, ты, мамочка!
Что ж покинули вы меня
Беззащитную, одинокую…
Я кругом теперь сирота.
Кто же скажет мне:
«Что, ты, доченька…»
кто посетует на судьбу.
Пожелает кто доброй ноченьки,
Пожалеет кто сироту.
Не услышу я:
- Что, ты,  доченька,
Все желанное не уйдет.
Все, что хочется, перехочется,
Перетерпится и пройдет…
- Где, ты, матушка!
- Где, ты, батюшка?
Вот и жизнь моя вся прошла:
Ручки высохли, щечки сморщились,
Уж не долго мне ждать конца.
Жизнь прошла моя в ожидании,
Все ждала-ждала, что придет
Счастье девичье, радость женская,
Моя молодость расцветет.
Уж не нужно слов: «Наша доченька»…
Уж не нужно слов: «Потерпи,
Все, что хочется, перехочется,
Только ты еще подожди»…

- Ах, мой батюшка!   - Моя матушка…
 Москва-Хайфа, 1995-1998 г.
ДОБРО

Всем женщинам, тем, что когда-то
Одаривали нежностью своей
Я благодарен был за то, что
Счастливым слыл среди друзей.
Они меня того любили,
Пригрели нежностью своей.
Сейчас, конечно,  позабыли
Средь маеты прошедших дней.

Но я всех помню, поименно.
Им  благодарен от души,
За то, что с ними неизменно
Свиданья были хороши.
Я благодарен за былое,
Добро мне не забыть вовек,
Ведь в те минуты неземные,
Я был - счастливый человек.
За это счастье обладанья,
За это чудо наяву,
Превыше всех других желаний…
За всё я их благодарю!
2 января 2003 г.

* * *
Невзгоды мне дались сполна,
Все выпало в моей судьбе,
И все же я остался жив,
Наперекор войне.
Назло иронии судьбы
Врагам назло вдвойне -
Я все-таки остался жив
И в сталинской тюрьме.

Все перенес и пережил
Был счастлив, смел как лев,
И радовался тем, что жив,
Хотя осиротев.

Надеюсь через много лет
Свой на земле оставить  след.

* * *   

Жизнь человеческая ничего не стоит,
Бежит за часом час, и день  сменяет ночь,
Но нас ничто сейчас не беспокоит:
Ни что кругом – все отгоняем прочь.

Обычная судьба простого человека,
Пускай  властители страдают от забот,
Нас не пугают страсти злого века,
Нас не волнует жизни хоровод.

Взрываются дома, горят машины,
Весь ужас жизни смотрит нам в глаза,
Проносятся снаряды, рвутся мины,
А мы лишь с горечью вздыхаем иногда.

А мы грешим, и нет на нас управы –
Всегда мы истинны, во всем мы правы.
      
  д. Губино,  20 мая 2006 г.
                               
Не спится часто по ночам.
Не склеивает сон мои ресницы
И рой друзей и девушек моих
В бессонной голове роится.
Приходят их и образы и лица,
События давно прошедших лет
И потому ночами мне не спится
В воспоминаниях моих покоя нет.
Я распрощался с юностью своей,
Но память цепкая находит
События давно прошедших дней
И потому то сон мне не приходит.

           20 августа 2003 г.
         Москва
* * *               
Мне 82! Солидный возраст!
Я все еще горю желаньем жить и жить,
Но, кажется, совсем не так то просто
Продолжить на земле родную нить.

И хочется не просто жить как прежде,
Тянутся к новому, не забывая все,
Что было раньше пройдено в надежде
На светлое с годами торжество.

Горит моя свеча! Горит в ночи субботней
И дарит этот свет мне мой ночной покой.
Спасибо, Господи тебе за все на свете,
За все, что выдал мне с нелегкою судьбой.

Я буду жить в своих потомках вечно,
Залог того в моих делах сердечных!   
                19 ноября 2004 г.
* * *
                ТЕБЕ, ТЕБЕ…

Пришли и на твое лицо морщинки,
И "лапками" на щечках пролегли,
Тончайшею дорогой паутинки,
Что через годы долгие прошли.

Ты видела и радость и ненастье,
Ты знала и успехи и борьбу,
И все-таки твое большое счастье
Замужество – украсило судьбу.

Проходят годы. Быстро мчится время,
А мы с тобой, по-прежнему, одни.
Не жалуемся – это наше бремя,
И нам его вдвоем нести, нести…

Пришли и на твои глаза морщинки.
И "лапками" на щечках пролегли.

Сентябрь 2003 г.
* * *
ВОЗРАСТНОЕ

Я  вступаю в годы зрелости,
Я вступаю в пору мудрости…

Говорят, что когда исполнится 60,
вот тогда и вспомнится:
Как ты жил,
как учился,
мучился,
Как любил, болел, как страдал,
Как работал и как воевал.

Вот тогда тебе все припомнится,
Когда все 60 исполнится!

Я вступаю в годы зрелости,
Я вступаю в пору мудрости…

Да, бегут, уж бегут, торопятся
Дни за днями, а мне не хочется,
Чтоб они убегали стайкою…
Не хочу!
Но ведь что поделаешь?
Жизнь ведь наново не переделаешь!

Я вступаю в годы зрелости,
Я вступаю в пору мудрости…

Ничего мне не нужно наново –
Хороша вся жизнь и судьба моя!
Хорошо, что любил,
Хорошо, что страдал,
Хорошо, что болел,
Хорошо – воевал,
Хорошо – внуки есть,
Хорошо – песни есть!
Хорошо!..
Хорошо!..
Хорошо!..
Хорошо!..

Я вступаю в годы зрелости,
Я вступаю в пору молодости…

Что там будет еще
Не загадываю –
По привычке вперед не заглядываю.
Но прошу вас:
- Придите, братцы,
Ко мне снова лет через 20!
Вот тогда-то возможно вспомним,
Как сидим за столом сегодня,
Как беседуем, как смеемся…
Вот уже все припомнится,
Когда 80
Исполнится!

Я вступаю в годы зрелости,
Я вступаю в пору мудрости…
         1982 г.
              ЭРА   СТАРОСТИ

В одном своем стихотворении
Я говорил про возраст мудрости,
Я говорил про возраст зрелости
И разные другие прелести.
Но  через два десятилетия,
Как раз к восьмидесятилетию,
Я должен грустно констатировать
Что жизнь и годы нас не милуют,
Что копим горечь от  усталости
И  приближаем  Эру старости!

Так вот, уходит время зрелости
И наступает Эра старости.
И лишь воспоминанья юности,
И горечь от своей усталости,
И, от  того, как мало сделано,
И  очень многое потеряно,
И очень многое  упущено
И, к сожалению, пропущено.

Дожить хотя бы до столетия
Последних  два десятилетия,
Не потеряв ни сил, ни  бодрости
И умереть в почтенном возрасте
В кругу семьи, детей и внуков.
Без стонов, слез и скорбных звуков…
Ну, что ж, проходит время зрелости,
И  наступает Эра старости.

Что делать? Возраст свой естественный
Воспринимаю непосредственно.

2 мая 2002 г.
   Хайфа
* * *
Одно только слово… еще одна строчка
И вот побежали строка за строкой,
Когда на обрывке газеты, листочка
Стихи сочиняются сами собой.

Как будто бы кто-то рукой управляет,
Как будто бы кто-то мозги шевелит,
Хотя, если честно сказать, сам не знаешь
Чем кончится этот стихийный порыв.

Да здравствует разум, свобода стиха,
Да здравствует вольность его изложения
И пусть через годы, через века,
Дойдут до потомков наши творения.

Живите слова, вы взмыли на волю,
И я вам желаю счастливую долю!
 
11 ноября 2003 г.  Хайфа
* * *

ПУСТОЙ  РАЗГОВОР

 Последние рюмки, пустые бутылки с вином,
И сказано все, а мы молча сидим за столом,
И съедено всё, и уже перемыты стаканы,
А мы снова готовы наполнить бокалы!
Мы ведь вовсе не пьяны.
Ах, я не о том, что прошло, то прошло.
Да о чем говорить? О прожитом за долгие годы…
Все равно, что должно быть до нас не дошло,
Как и счастье любви, так и радость свободы.

23 декабря 2005 г. Хайфа

* * *

МОЯ «СВЯТАЯ ЗЕМЛЯ»

Есть у меня своя «Земля святая»
В местечке белорусском. Там был дом,
Который уничтожила война,
Пройдясь над ним стальным катком.

Дом деда моего, дом радостного детства.
Навечно в сердце поселился ты.
По праву же семейного наследства
Я в сердце берегу твои черты.

Не властно время, годы пролетают,
Наш дом навечно память сохранит:
Наш добрый дом, где вся семья большая
Нашла приют и вышла из него,
Как стая, чтобы жизнь прожить.
Вот это-то и есть моя «Земля святая»!

  28 октября 2005 г.
                Хайфа

* * *

МИМОХОДОМ…

Какая девочка прошла!
Ее глаза, ее ресницы…
Как бы пожаром обожгла
И мальчику смогла присниться.

Какая девушка прошла
И посмотрела только косо,
Но это хватит для тебя,
Чтоб заплясал ты скоморохом.

Какая женщина прошла:
Ее фигура и походка…
От взгляда изумрудных глаз
С мужчиной приключилось плохо.

Какая бабушка прошла
И только грустная улыбка
Как будто в прошлое свела
И промелькнула тенью зыбкой.

Жизнь коротка!
Но все же право
Нам унывать никак нельзя.
Спасибо жизни: все нам дала.
Благодарю, тебя, судьба!

13 сентября 2006 г.
Москва

                * *       *


   Яков ГОЛОДЕЦ-КРАСИЛЬЩИКОВ

          Яков Соломонович КРАСИЛЬЩИКОВ (Яков ГОЛОДЕЦ-КРАСИЛЬЩИКОВ) родился в 1922 г. в г. Москве. Участник Вели-кой Отечественной войны с 1943 г. Участвовал в боях на Курс-кой дуге, в боях по освобождению Киева. В боях был трижды ранен и контужен. Награжден орденами «Отечественная война» 1 и 2 степени, рядом медалей, в том числе стран СНГ и Израиля, как борец с нацизмом. Учился в Военно-Морском авиационном училище связи (1947-49), окончил с отличием Нижнетагильский горнометаллургический техникум (1955),  Мос-ковский геологоразведочный институт им. С. Орджоникидзе (1962), кандидат геолого-минералогических наук Работал и пре-подавал в Московских Геологоразведочном и Горном инсти-тутах, в Московском областном геологоразведочном техникуме. Под его руководством подготовлено и защищено более трид-цати дипломных проектов. Автор более 80 печатных работ, двух учебников (медаль ВДНХ), ряда методических пособий, нес-кольких учебных кино- и диафильмов («Киев-научфильм», «Лен-научфильм»). Стихи писал с детства. Регулярно публиковался в многотиражных газетах. Выпустил сборники стихов «ПЕРЕКА-ТЫ» (1992 и 1996 гг.) и «ВСЕ ПЕРЕКАТЫ, ДА ПЕРЕКАТЫ…» (Москва, 2002 г.), «Еврейские мотивы» (2002, Хайфа), «Пост-скриптум» и др.,  издал биографическую повесть «Жизнь, как она есть…». Ряд стихотворений  опубликованы в альманахах МГГУ «ОБУШОК-4» и «ОБУШОК-6», в журнале «Хайфский ветеран» и др. Более 10 стихотворений положены на музыку бардом Павлом Беспрозванным.
Более 30 лет работает в ветеранском движении, награж-ден почетными знаками Советского и Московского комитетов ветеранов Великой Отечественной войны.
После репатриации в Израиль активно работает в вете-ранских организациях Хайфы. Член Хайфского Окружного коми-тета ветеранов Великой Отечественной войны – председатель Совета старейшин.
В течение 10 лет в культурных центрах Хайфы проводил беседы по истории Русского романса, о песенном творчестве звезд российской эстрады, а также видеопросмотры из цикла «Фильмы нашей молодости» и беседы о забытых ныне известных поэтах.  Живет в Хайфе. Все остальное в  стихах и в книгах.
ОГЛАВЛЕНИЕ

Жизнь третья «ПОЛДЕНЬ» -  жизнь продолжается
ОГЛАВЛЕНИЕ
Предисловие к 4 изданию   3
От автора   3
Книги Якова   4
Все остается с нами                7
Часть 1. ГОДЫ, ГОДЫ…   8
  Упущенных побед немало    8
     Я все познал    8 Мечты и жизнь    8
Полдень        9
1. Тагильская эпопея   11
2. Техникум   16
      Горновой Б.А.   19
3. Горпроект-1   24
4. Новая Кушва   30 5. Горпроект-2   37
              Михоэлс   38
Еврейский антифашистский к-т         39
6. Снова техникум   49 7. Моя семья   60 Красильщикова Анна   73

Жизнь четвертая  ВСЁ ПЕРЕКАТЫ…   76
1. МГРИ    78 Юлии Донцовой   101
Всегда в пути    102
2. Крымская практика   103 Бахчисарай   104   Крымские побасенки   119
3. Первая практика   120
Полевой дневник   123               
Осень   158
Павел Беспрозванный   160
Крымские песни МГРИ   166
4. Вторая практика 171 5. Аспирантура 174
6. Галя, Галечка 194
7. МОГРТ 199
8. МГИ – МГГУ 208 9. Мои ветераны 217
10. Ветераны Горного                231 11. Отдел ТСО 239
12. А что было дальше 243
ГКЧП 246
Тягомотина 248
Перестройка 249

Послесловие 251

ПОСТСКРИПТУМ 252

ПРИЛОЖЕНИЕ.
Стихотворения разных лет 253
   
Биографическая справка 268