Когда Галя садилась к роялю, Сашок, Таня и Верочка оставляли всякое баловство, усаживались рядышком на диване, откладывали в сторону тяжелые пыльные бархатные альбомы с открытками и принимались слушать. Галя играла хорошо, во всяком случае, лучше других учеников Эвы Генриховны, маленькой говорливой старушенции, которая всем в городе уже уши прожужжала, рассказывая о ее музыкальных способностях. Неспроста, и дети это понимали, пригласила учительница музыки небезызвестного Сережку Подольского, пьяницу и мастера на все руки, с голосом старого провинциального актера, который наведывался два дня подряд в ее низенький домик, крытый соломой, и по нескольку часов в день возился со стареньким "Беккером" с отбитыми клавишами и педалями, настраивал и приводил в порядок благородный инструмент.
Занимаясь со всеми остальными, Эва Генриховна без конца отвлекалась, то и дело уходила на кухню, и возвращаясь к ученикам, удивленно хлопала прозрачными в рыжих пятнышках глазами, с дрожащим светом внутри, слушая явно невнимательно какой-нибудь этюд Черни, косилась недоверчиво на стертые клавиши рояля, хмурила загорелый морщинистый лобик и вдруг, весело прихлопнув в ладоши, говорила, что вспомнила наконец-то забытый сон, и тут же начинала его рассказывать, ни к кому в частности не обращаясь.
Или же вообще отменяла уроки, если погода была особенно хорошая, и занимала своих учеников работой по хозяйству, которое у Эвы Генриховны, закончившей, по слухам, Петербургскую консерваторию с золотой медалью- во что мало кто верил, хотя когда она аккомпанировала школьной самодеятельности или играла на утренниках в детском саду, на ее черном суконном платье и поблескивала какая-то золотистая медалька,- хозяйство ее было весьма обширным, как у заправской колхозницы.
Дети охотно исполняли все поручения, потому что им нравилось ходить гурьбой два раза в неделю на уроки музыки в маленький домишко на окраине, соломенная крыша которого выглядывала из густой зелени вишен, сирени и жасмина, с огородом, спускающимся к речному берегу, поросшему камышом и кувшинками. Нравилось им сидеть на кожаном обтрепанном черном диване в низенькой комнате с окном в сад, где цвели настурции, хризантемы, ярко пылали мальвы, в комнате, три четверти которой занимал рояль. Нравилось разглядывать старые рождественские открытки в альбомах, глянцевитые, красочные, хоть и поблекшие от времени, на которых были изображены ангелы, кошки, красавицы с обнаженными плечами, с веночками на светлых и темных головках, с глазами, заведенными к небу, полными неземных страданий и восторгов. Хорошо было сидеть над этими старинными картинками в зимний морозный день, быстро клонившийся к вечеру, и под гудение горячей печурки, которую Эва Генриховна натапливала лущеными кукурузными качанами и сушняком, прислушиваться к нестройному пиликанью кого-нибудь из будущих музыкантов. Но интереснее всего было приходить в маленький домик летом, когда все вокруг него буйно росло, цвело и зрело, когда можно было вылавливать прибившиеся к берегу коряги и сучья, годные для растопки, потом попросить разрешения проведать хорошеньких новорожденных поросят, пощекотать травинкой мягкие белые губы теленка, или побегать за Катькой, черной пуховой козой с желтыми глазами, прожорливой и любопытной до того, что однажды- Сашок сам это видел- она вылакала из консервной жестянки весь бензин, в котором Эва Генриховна собиралась топить колорадских жуков.
-Дети, - говорила Эва Генриховна,- вот вам торба, сходите в парк или на цвынтар, нарвите для Катьки травы.
И они брали мешок и отправлялись на старое польское кладбище, сплошь заросшее шиповником, акацией и сиренью, с замшелыми гранитными памятниками, провалившимися склепами, с полуразрушенной часовенкой, возле которой росли два тонких абрикосовых деревца, зацветавшие всегда раньше всех других деревьев в городишке, с мраморным опечаленным ангелом в самом центре кладбища над могилой юной Хелены Погребськой, погибшей в 1882 году. Мраморное лицо ангела было изъедено временем, но вся его фигурка, устало опущенное крыло, склоненная голова, рука, приложенная ко лбу в знак скорби, складки одежды,- исполнены чувства и красоты, понятных даже детям. Кроме имени и дат рождения и смерти на памятнике были высечены еще две строки непонятными буквами -Эва Генриховна говорила, что это начало молитвы на древнем латинском языке, и рассказывала детям старое предание о том, что двадцатидвухлетняя панночка убилась насмерть, упав в лесу с лошади, за которой погнались волки, и что мраморный ангел был заказан в Италии.
Дети рвали между могилами и на выходе с кладбища сочный темно-зеленый бурьян, подолгу стояли над могилой панночки, фантазируя и разглядывая мраморного ангела, потом трясли высокую одичавшую грушу, собирали с земли мелкие плоды. Возвращались назад мимо огородов, усаженных подсолнухами и кукурузой, и их щеки горели от чистого степного воздуха.
До кладбища было довольно далеко и чаще за травой отправлялись в парк, который раскинулся в излучине реки, у моста. Спускались к речке, отвязывали утлую, затаившуюся в камышах лодку и гребли вдоль самого берега, где весла входили в воду тихо и легко, а подымаясь, наполняли воздух запахом водорослей и раков.
Вдалеке оставалась старая, почти лежащая над водой верба,-проток под ней служил причалом для лодки,взятой детьми "на прокат",- впереди показывался мост, за ним полуразрушенное трехэтажное здание мельницы из красного жженого кирпича, с длинными узкими проемами пустых окон. Когда-то мельница была самым высоким зданием в городишке и во время войны в него угодила бомба. Или даже несколько бомб. Говорили, что одна из них ушла в землю не взорвавшись, и так по сей день и лежит в земле. А мельница все хранила запах хлеба, и в ней обитало семейство рыжих горластых сов.
Из-за поворота выплывал парк, опоясанный высоким, в два человеческих роста каменным муром из нетесаного булыжника. Дети причаливали у каменной островерхой беседки, где стена обрывалась, и рвали траву по обочинам круговой каштановой аллеи, между вековыми дубами и соснами.
Старожилы рассказывали, что в парке некогда стоял прямо над водой мраморный дворец с башенкой, в которой гнездились розовые аисты. И еще говорили,
что где-то в парке начинается разветвленный подземный ход, прорытый на случай крестьянского восстания, который тянется под землей через весь город и выходит в один из склепов на польском кладбище, - другая же ветвь его протянулась на многие километры в сторону Уманского шляха.
Набив мешок травой, дети собирали желуди и каштаны для поросят и плыли назад. Эва Генриховна встречала их как всегда удивленно, словно и не давала им никакого поручения, и тут же придумывала новое.
-Сашенька,-говорила она,-сходи к Вальчучке, через дом отсюда, сразу за Янчуками. Скажи, Эва Генриховна очень просила вас, мадам Вальчук, одолжить ей пол-литра подсолнечного масла. В воскресенье она пойдет на базар, купит масла и сразу же вам отдаст. Ну-ка, повтори, Сашенька.
И внимательно слушала, слегка насупившись, как Сашок повторял ее слова, затем, довольная ответом, весело отправлялась на кухню. А Сашок не торопился и успевал выследить в траве какого-нибудь красивого жука, поймать и поиграть с ним, прежде чем вспоминал о порученном деле.
Тогда в дверях кухни опять показывалась учительница.
- Сашенька, ты куда?
И Сашок, хлопая ресницами, шевелил губами и объяснял наконец, что идет за подсолнечным маслом.
-Ты погоди, Сашенька,-она легонько дотрагивалась до его плеча.-Ты скажи "пани Эва просила",- тут ее взгляд становился лукавым.-Так и скажи-"пани Эва",-и она снова удалялась, на этот раз уже совершенно довольная собой.
Вот так проходили, большей частью, уроки музыки, до того дня, когда у Эвы Генриховны появилась новая ученица, Галя Джежелло, которую привели на урок сами ребята.
Новые люди в захолустье, где все обычно сызмальства знают друг друга, всегда очень заметны. И когда в их классе появилась новенькая, Таня сразу же догадалась, что это наверняка дочка нового главбуха из леспромхоза, которого ее родители несколько раз упоминали дома во время обеда,- догадалась еще прежде, чем Марья Владимировна, учитель истории и классный руководитель, назвала ее имя.
В тот же день школу облетела весть, что новеньких целых две, и обе они- Галя в четвертом и Тамара в восьмом- родные сестры, что они приехали издалека и поселились на улице Почтовой у старого колодца, в доме у Ксении Архиповны Волковой, где их родители сняли две комнаты и кухню с отдельным входом.
Новенькие еще долго привлекали бы к себе внимание, даже если бы и не представляли собой ничего особенного. Как никак, приехали они с далекого Урала, учились в другой школе, у других учителей, играли в другие игры- обо всем этом детям не терпелось узнать поподробнее, и всегда нашлось бы много желающих обзавестись подружкой в лице новенькой, ходить с ней вместе из школы домой, выспрашивать о прежней жизни, а попутно рассказывать о местных происшествиях и делиться собственными секретами.
Но с Галей на первых порах вышло совсем не так. Может быть, потому, что была она немного старше своих одноклассников, даже по внешнему виду-выше ростом, крупнее, полнее. Или, может быть, дело было не в физическом отличии, к чему дети всегда чувствительны, а в Галиной серьезности, зависевшей не от разницы, совсем небольшой, в возрасте, а имевшей какую-то другую, внутреннюю причину.
Одноклассники не приняли Галю как свою, и первое время она уходила после уроков домой в полном одиночестве.
Большая часть вины за это ложилась, скорее всего, на Таню, признанную заводилу и верховоду четвертого класса, которая сразу же почувствовала к новенькой недоверие и глухую враждебность, скоро перешедшие в чувство яростного соперничества.
Во всем, что не касалось учебы, Галя никак на Танину популярность не посягала, и вообще не стремилась выделиться чем-то особенным. А вот, что до учебы, тут с первых недель пребывания в классе новенькой всем стало ясно, что ни о каком соперничестве с ней не может быть и речи. Потому что своими ответами на уроках Галя поражала и приводила в замешательство не только учеников, но и учителей. То же самое рассказывали восьмиклассники о старшей Джежелло – Тамаре, которая также показывала удивительные успехи по всем без исключения школьным предметам.
Между тем среди взрослых в городе быстро распространились слухи о том, что новый главбух лесничества- грузный молчаливый человек лет сорока с резкими чертами лица и зачесанными назад прямыми темно-русыми волосами (дочери были разительно на него похожи, только Галя светловолосая)-этот человек, по словам тех, кто с ним работал, обладал феноменальными математическими способностями, очень быстро производил
в уме сложнейшие цифровые операции и расчеты. И тогда-то смолкли разговоры о том, что девочки Джежелло прежде учились в какой-то особенной школе. Всем стало ясно, что никакая школа тут ни при чем, а дело в исключительной разносторонней природной одаренности.
Вскоре способные, воспитанные и обаятельные девочки покорили весь город.
Последней сдалась Таня. Не умея взять над Галей верх в учебе, Таня все деспотичнее утверждала себя в качестве всесильного девчоночьего вожака, используя для этого все возможные методы, шумно и вызывающе демонстрировала перед новенькой свою неограниченную власть, пускалась на дерзкие, а порой и обидные выходки. Всем своим существом Таня как бы говорила : "В учебе ты взяла надо мной верх. Не спорю. Но попробуй потягаться со мной в чем-нибудь другом".
Но Галя и пробовать не пыталась, словно все это было ей глубоко безразлично. Ее равнодушие бесило соперницу еще больше, и она мстила как только могла, всякими способами добиваясь, чтобы новенькая оставалась в изоляции. Хитростью отваживала от Гали девочек, которые хотели с ней подружиться, не принимала в общую игру, а если и принимала, то только затем, чтобы в самый разгар игры со смехом убежать, уведя за собой всех ее участников, оставив новенькую в одиночестве. Спрятавшись где-нибудь поблизости, из своего укрытия она жадно наблюдала за Галей, желая увидеть на ее лице обиду и слезы. Но Галя в таких случаях удивленно оглядывалась, несколько минут ожидала возвращения внезапно исчезнувших одноклассниц, а затем совершенно спокойно находила себе какое-то новое занятие, например, отправлялась на прогулку по школьному двору.
Однажды Таня крадучись пошла следом за ней. Галя дошла до волейбольной площадки и уселась на скамейку под высоким тополем. Какое-то время она была занята происходившим на площадке мальчишеским турниром по забрасыванию мяча в сетку, но вдруг сказала :" Таня! Выходи. Я тебя
застукала".
Застигнутая врасплох Таня, помедлив несколько мгновений, вышла из-за дерева и тоже присела на скамейку.
Девочки весело рассмеялись, как ни в чем не бывало. Через несколько минут Галя уже рассказывала о тех краях, где раньше жила, а Таня, затаив дыхание, слушала.
В детстве Галя очень любила, когда мать брала ее и сестру в поле на сенокос. Они кувыркались в свежескошенной траве, выбирали из привядшей зелени стебли земляники со спелыми сладкими ягодами, а вечером купались дома в теплой воде из вмурованного в печку большого казана. Полы у них в доме были дощатые, некрашеные, после мытья полы становились желтыми, как яичный желток, и тогда на них ярко проступали разводы и естественные древесные узоры. А за окном росли высоченные корабельные сосны и черные пихты, которые предсказывали дождь сильным опьяняющим ароматом.
Так началась их дружба. Таня теперь смотрела на мир совсем по-другому, через синие-синие Галины глаза. Подружки могли часами безумолку разговаривать, гуляя по городку. Таня рассказывала про тайный подземный ход, красных аистов и про мраморного ангела, но получилось так, что вскоре Галя стала знакомить ее с родным городом. Однажды Галя предложила прокатиться на велосипедах по проселочной дороге, набрать полевых цветов. Оказалось, что ромашки и васильки предназначены "одному хорошему человеку". Большой букет собранных в поле цветов девочки положили под встроенной в больничную стену гранитной плитой, на которой было высечено имя врача, проработавшего в этой больнице почти сорок лет. Только теперь Таня узнала, чье имя носит та самая улица, какой она уже четыре года каждый день ходит в школу, улица, где ей был знаком каждый камушек.
В другой раз девочки принесли пышный букет полевых маков вдове погибшего на войне партизана Гордия, жившей в маленьком домике на окраине городка. Старая женщина большими шагами расхаживала по комнате и говорила со своими юными гостьями как со взрослыми.
Рассказывала, как в свои восемнадцать лет организовывала на Кавказе первые женсоветы, ездила по горам на ослике, с лепешками и желтыми грушами в узелке. Как уговаривала старого бея распустить свой гарем, в то время как одиннадцать чернобородых его сыновей сидели на подушках вокруг отца, уставив на нее свирепые взгляды. И как ее саму чуть не похитил местный милиционер, приставленный к ней для охраны,-с которым она по вечерам ходила собирать синие горные фиалки и которому читала над пропастью лермонтовского "Демона".
Партизан Гордий был легендой городка, все знали, что он устанавливал в районе советскую власть и был первым секретарем райкома. Но его вдова рассказывала о том, что знала одна она, -как она с ним познакомилась.
Гордий приходил к ней в библиотеку менять книги и они подолгу разговаривали. Он был без глаза, хромой, с простреленной из кулацкого обреза ногой, и никогда не улыбался. Однажды пришел, сказал, что идет завтра в кино и будет сидеть в таком-то ряду на таком-то месте. Она не спала всю ночь, не зная как его понимать. А на другой день побежала в кассу, боясь только одного- что не окажется билета на соседнее место. Но билетов было сколько угодно. И когда в зале погас свет, она уже сидела рядом с ним. Так они без единого слова объяснились в любви. Вдова Гордия забыла, что перед ней сидят девочки. Она рассказывала о том, как было нелегко быть женой человека из той породы, что ее муж, как он хватался за наган по любому поводу и кричал на работников и посетителей райкома,- как вместе с ним во время войны ушла в партизанский отряд, и как ей пришлось собственноручно казнить ночью в темном лесу провокатора. "А обрывок того счастливого билета хранится у меня до сих пор, я и в гроб его с собой возьму",- закончила вдова Гордия свой рассказ.
Девочки еще долго бродили взволнованные по тихим улицам городка. "Знаешь, я думаю, что в истории с билетом гораздо больше романтики, чем в истории про панночку,- задумчиво говорила Галя,- ну ты ведь понимаешь, что я хочу сказать".
Остывающее солнце окрасило белые стены домов в ярко-розовый цвет, блестело на мостовой, казавшейся необыкновенно чистой.
Стемнело.Зажглись редкие фонари. Девочки все никак не могли расстаться и, по заведенной у них традиции, по-очереди провожали друг дружку "от этого света до того света".
Однажды Таня, желая произвести впечатление на подругу, рассказала, как кто-то препотешно упал. Но Галя и не думала смеяться. "Разве это смешно?"-сказала она.
Таня громко засмеялась. Тогда Галя сделала какое-то быстрое движение -и Таня кубарем покатилась по земле. "Теперь ты поняла, почему не смешно?"-спросила Галя, протягивая подруге руку.
Способностям и успехам двух приезжих сестричек не было предела. Тамару избрали секретарем комсомольской организации школы и за полгода она сумела так поставить работу, что на областном смотре школа была награждена переходным красным знаменем.
Отличились сестры и на именинах у Верочки, которые ее родители, видные в городе люди, устраивали ежегодно с большой помпой. Верочка училась в четвертом классе вместе с Таней и Галей, но на день рождения пригласили и Тамару- и сестры выказали себя такими неистощимыми на разные выдумки, да к тому же Тамара спела под гитару старинный русский романс,- так что мать Верочки целую неделю только об этом и рассказывала своим многочисленным знакомым. " Просто чудо какое-то,-говорила она, -вундеркинды да и только".
Но окончательно покорили всех маленькие сибирячки на школьном концерте. Во время подготовки праздничного вечера они отказались участвовать в "композиции", читать стихи и танцевать вместе со всеми "Молдаванеску" и "Гопак", пообещав, что приготовят свой собственный номер. Танец, показанный сестрами Джежелло на этом вечере назывался "Пат и Паташенок".
Едва только обе девочки появились на сцене - длинная Тамара в отцовских широких брюках, ритмично выбрасывающая вперед ноги в больших мужских туфлях, и следом за ней толстенькая коротенькая, рядом с сестрой, Галя, в брюках и в кепке, не отстающая ни на шаг, точно пришпиленная, и старательно копирующая каждое движение солидного пата, -как тотчас же зал разразился неудержимым смехом, который так и не затихал до конца номера,- между тем как лица обеих танцорок не дрогнули ни единым мускулом, сохраняя все то же деловитое выражение.
И весь-то смысл сценки состоял в том, что пат был занят домашними делами, а паташенок ему помогал, однако все портил, потому что слишком торопился, чрезмерно старался или увлекался. Невозмутимый пат проявлял выдержку, достойную мудрого наставника, но все же под конец сорвался и бросился следом за незадачливым, но быстро улепетывающим паташенком. Столько в каждом движении сестер было юмора, что зал буквально покатывался со смеху.
После их выступления все остальные номера выглядели бледными и невыразительными. Публика потребовала повторения номера "Пат и Паташенок" на бис, и Сашок, то и дело поправляя свои очки, преподнес Гале завернутый в целлофан красный цветок комнатной герани вместе с запиской, в которой, обращаясь к ней на Вы, сообщал, что готов отдать за нее свою жизнь.
И в музыке Галя, которую привели к Эве Генриховне ее ученики, сразу же стала делать заметные успехи. В какие-нибудь три месяца она догнала по программе остальных детей, а затем и быстро оставила всех позади. И в учительнице, в первое время лишь приглядывавшейся с удивлением к новой ученице, стали происходить странные перемены.
Эва Генриховна начала задумываться, подолгу молчала на уроках, как будто узнала какую-то важную тайну. Явившись однажды на урок, дети застали поджидавшую их учительницу не в ситцевой юбке и поношенной вязаной кофте, как обычно,-а в узком платье, вышитом черным стеклярусом, с опушкой из темных перьев.
--Моцарт, усаживаясь за рояль, всегда надевал свой самый нарядный камзол,- торжественно заявила Эва Генриховна ошарашенным ученикам.
В довершение ко всему был настроен рояль. И, наконец, Эва Генриховна открылась перед своими учениками.
Закончив однажды занятия с Галей, она сообщила о своих планах, в общих чертах набросав перед слушателями такую головокружительную картину, что даже зажмурилась на минуту как будто от ослепительно-яркого сияния. Оказалось, что учительница связывала со своей способной ученицей самые честолюбивые надежды.
Она собиралась самым серьезным образом готовить Галю к поступлению в консерваторию. И даже представляла себе ее первый самостоятельный концерт: бурные овации, слезы восторга, корзины цветов -и вот Галя жестом приглашает зал к вниманию и выводит на сцену за руку старенькую свою учительницу, представляя ее неистовствующей публике.
С тех пор Эва Генриховна твердила о консерватории неустанно. Галя слушала с милой улыбкой на полных губах, не то чтобы насмешливой, но показывающей, что голова у нее от столь заманчивых перспектив вовсе не кружится. Между тем Эва Генриховна распалялась от собственного красноречия все более и более.
--Дети! Попомните мое слово, вы когда-нибудь будете гордиться тем, что учились у Эвы Генриховны вместе с Галей Джежелло, вы будет рассказывать об этом своим внукам!
А пока дело до консерватории не дошло, Эва Генриховна решила устроить по окончании учебного года маленький показательный домашний концерт. Долго подбирала для Гали программу и остановилась наконец на "Детской кадрили" Тюрка, двух пьесах Лядова, позднее присоединила еще одну маленькую сонатину. Сонату соль-минор Доменико Чимароза. И тотчас же приступила к репетициям. Галя быстро разучила все произведения и играла их одинаково хорошо. Но особенно нравилась всем соната Чимароза. И ей самой, кажется, эта вещица нравилась больше других. Дети были готовы слушать Чимарозу в Галином исполнении без конца, удивляясь тому как по-разному может звучать одна и та же музыкальная фраза -то радостно, весело, то мечтательно и задумчиво, напряженно или, наоборот, нежно и прозрачно. И чем ближе дело подвигалось к весне, тем нетерпеливее ученики Эвы Генриховны ждали заключительного концерта, который должен был состояться в последних числах мая. Ибо хотя все они слышали их любимое произведение и не сосчитать сколько раз, но бессознательно были убеждены, что настоящая Чимароза прозвучит лишь на концерте , когда за распахнутыми оконцами будет цвести сад, когда вокруг рояля рассядутся родители, а Галя придет в новом пышном прозрачном платье бутылочного цвета на серебряном чехле, которое ей шьет, специально к выступлению, мама. Это платье, пошиваемое в тайне, вдали от любопытных глаз, представлялось детскому воображению похожим на наряды старинных красавиц из тяжелых плюшевых альбомов, принадлежавших еще матери и бабке их легкомысленной теперешней владелицы.
Все были настолько захвачены предстоящим концертом, что Тане эта самая Чимароза являлась даже по ночам, но во сне это была уже не музыка, а неопределенный какой-то
образ, напоминающий бабочку, как пыльцу с крылышек рассыпающую в воздухе трепетное разноцветное сверкание.
И вот наступила весна. Быстро сошел снег. Просохли лужи. Проклюнулась молодая трава. Дни становились все длиннее, солнце пригревало все настойчивее. В самом начале весны, когда еще кое-где под деревьями блестел лед, вдруг налетела гроза. И старики, стоя по вечерам с цигарками у плетней, толковали о том, что быть урожайному году, раз гром ударил впервые по неразвернутому еще листу.
Отгремели первомайские праздники, двинулся по земле помаленьку прекрасный долгожданный май, с яркими днями, с вечерами, которые окутывали землю как мягкий синий шелк…
Была пятница. Таня соскучилась за подругой и, перед вечером, отправилась к ней в гости.
За черными свежевскопанными, старательно вспушенными огородами золотился чистый закат. В торжественной неподвижности стояли вишневые сады, одетые в густой белый цвет.
Таня вызвала Галю на улицу, к ним присоединились соседские ребятишки и закипела игра. Сначала играли в "Замри", потом в "Козаки-разбойники". Такой захватывающей игры у Тани, наверное, в жизни еще не было. "Козаки" прятались за плетнями, за деревьями, под кустами смородины, сидели в укрытии не шевелясь, ощущая сильные, горячие толчки собственной крови. Потом раздавался неистовый топот ног - и воздух оглашался победными выкриками застукавших их "разбойников". Смех, крики, короткие разбирательства, радостное ощущение своего легкого тела, быстрых ног и разрумянившегося лица. Когда прятались, казалось, что под лунным светом, в тишине, вишневый цвет распускался еще пышнее. Пушистые, отведенные в разные стороны веточки как будто просили: "Тише, тише, видите, как мы побледнели, как роняем на землю свои белые лепестки,- так
шептали цветущие вишни,- ах, не кричите, лучше посмотрите, как отрывается и медленно -медленно опускается на черную землю белый полупрозрачный лепесточек". Но от этих нашептываний только хотелось и кричать и смеяться еще громче.
Тане запомнился тот вечер до мельчайших подробностей. Гул майских жуков, вкус холодной воды, которую они пили у колодца со скрипучим воротом и тяжко наматывающейся на него цепью. И то, как постукивали зубы о край цинкового ведра, к которому они жадно надолго припадали по- очереди, став на одну коленку, -в темной воде блестящими змейками отражался лунный свет и тоже плавали белые лепестки.
Запомнилось, как Галина мать, кутая плечи в большой серый платок, стояла у калитки, очевидно, поджидая отца, а в двух окнах за ее спиной было темно - значит, Тамары тоже не было дома. Поздно вечером пришел Галин отец. Таня видела, как он заходил в дом, а Галина мать зашла следом за ним, притворив за собой дверь, -и тотчас же в кухонном окне, прикрытом белыми нижними занавесками, вспыхнул свет.
В последнее время Таня часто приходила к подружке и Галина мать всегда угощала ее пирогами с самыми разными начинками - из рыбы, грибов, тыквы, моркови или незнакомой сушеной ягоды. С отцом Гали она тоже встречалась - он обычно здоровался с ней, проходя из комнаты в кухню, где Галина мать накрывала для него стол, а потом стояла рядом, прислонившись к печке и молча смотрела как он ест.
Досыта наигравшись, девочки договорились через день, в воскресенье, с утра покататься вместе на велосипедах. Вернувшись домой, Таня не зашла сразу в дом, а посидела еще немного в саду на скамейке, все смотрела на цветущие вишни, белые ветви которых словно отяжелели от лунного света. На синем небе светились тонкие дымки, вот они
потянулись через полную лучистую луну, повеяло дремотой - и сад словно покачнулся весь.
Проснувшись утром в воскресенье, Таня открыла глаза, зажмурилась от яркого солнца и улыбнулась себе самой, подумав о том, что впереди у нее свободный весенний день. И через какой-нибудь месяц начинаются школьные каникулы…но тут ее внимание привлек необычно громкий разговор, который происходил в соседней комнате между родителями.
-Ты думаешь, это впервые?- спрашивала мама. И тут же сама себе отвечала:- Скорее всего, нет. Это темная личность, преступник, причем явно опытный. И подумать только, такие прекрасные дети.
Таня так и взвилась на постели.
--Кто это "темная личность"?-дрожа от любопытства, почти крикнула Таня, влетая, раздетая, в столовую, заранее ожидая, что мать ее сейчас осечет "не встревай в разговоры взрослых ". На этот раз мать не сделала ей замечания, но так на нее посмотрела, что Тане сделалось не по себе и переспрашивать она уже не решилась.
Таня позавтракала, нарядилась в новую синюю тенниску, вывела из сарая свой роскошный велосипед с зеленой сеткой на заднем колесе -чтобы юбка не путалась- и покатила на Почтовую улицу, где должна была встретиться с Галей. Таня вовсю жала на педали, так как уже явно запаздывала к назначенному времени. Но Гали, всегда аккуратной и точной, на месте не оказалось. Таня сделала несколько кругов, но когда снова подкатила к воротам парка, Гали на месте по-прежнему не было. Тогда она поехала навстречу подруге, доехала до самого ее дома, а Галя все не показывалась. Напротив знакомой калитки Таня увидела толпу соседей, которые оживленно о чем-то переговаривались.
Таня решила покататься еще с полчаса, раздумывая над тем, что же могло случиться, и в конце концов покатила домой. И только под вечер она узнала новость, которая уже облетела и взбудоражила весь городок.
Она узнала, что Михаил Иванович Джежелло, главный бухгалтер леспромхоза, сбежал, получив в банке по подложным документам небывалую сумму денег, и прихватив молоденькую кассиршу впридачу.
Все только о случившемся и говорили. Событие обрастало самыми фантастическими подробностями, некоторые из них взрослые передавали друг другу шепотом. Всеобщим достоянием сделалась скрытая обычно от посторонних глаз жизнь семьи. И трудно уже было отличить правду от вымыслов. Тане, например, было трудно поверить в то, что отец Гали и Тамары, такой степенный на вид, бил их мать, и что его умные, воспитанные дочери выросли в дикой, невыносимой обстановке.
А между тем обе Джежелло несколько дней не показывались в школе, и Таня с мучительной тревогой ждала встречи с подругой. Разъяснения матери, старавшейся убедить ее в том, что ни Галя, ни ее мать, славная, по мнению многих, женщина, ни в чем не виноваты,- были совершенно излишни. Таня понимала все это и без маминых слов. Ее беспокоило другое - как она сама себя поведет, сможет ли она сама выдержать испытание бедой.
В школе уже был подобный случай, когда отец одного из учащихся попал в тюрьму. И хотя учителя вроде бы разъяснили детям, что в нашей стране сын за отца не отвечает, скрыться от позора в маленьком городке, где все друг друга знают, оказалось невозможно, и в конце концов несчастный ребенок остался в полной изоляции.
Галя пришла в школу через неделю. Прошла к своему месту и спокойно села за парту, словно не замечая сразу наступившей тишины. Когда взгляды девочек встретились, по ясным голубым Галиным глазам Таня сразу поняла, что все ее опасения были напрасны. Галя не пыталась сделать вид, что ничего не произошло, но и не замыкалась в себе. Как в радости, так и в беде она осталась совершенно естественной.
При виде этих разумных детских глаз никто, даже самые заядлые кумушки из взрослых, не смогли бы проявить свое ненасытное любопытство и, в расчете на детскую наивность, жадно выуживать новые подробности скандала.
Маленькая Татьяна, державшаяся в последнее время во всеоружии и готовности защищать подругу, скоро убедилась в том, что случая выказать благородный порыв души ей не представится. Вместе с тем, она не могла избавиться от предчувствия, что драматическая история, разыгравшаяся среди взрослых, еще не закончена и будет иметь свое продолжение.
И вот однажды мать вскользь обронила, что Тане, вероятно, придется вскоре распрощаться с подругой. Ведь семья сбежавшего главбуха, брошенная им на произвол судьбы, по всей видимости, возвратится туда, откуда приехала.
"Галя уедет насовсем и больше уже никогда не вернется",-думала Таня и горько плакала, как плачут, ожидая утешения, маленькие дети. Ей не хотелось в это верить, но в глубине души она понимала, что так тому и быть. Галя уедет в те края, где люди живут в просторных бревенчатых домах, начищают полы специальными скребками до яичной желтизны, где пекут пироги с черемухой и где в реке водится необыкновенная рыба омуль.
Тем временем приближалось еще одно событие, которое ежегодно вызывало в городке всеобщее оживление - день рождения Верочки.
Получив приглашение, напечатанное типографским способом на гладком белом листочке с золотым обрезом, Таня сразу же решила, что в знак солидарности с подругой не пойдет на именины. Ведь Галя наверняка не пойдет к Верочке, ей ведь не до того. А значит, не пойдет и она. Тем более, что идти очень хотелось, потому что день рождения Верочки обычно проходил весело и интересно, а ее мать, известная на весь город хлебосолка и кулинарка, так разукрашивала праздничный стол, делала такие пышные торты, кремы и муссы, что они вспоминались потом детьми целый год.
По дороге домой из школы Таня сообщила о своем решении Гале.
Ты ведь, наверное, не пойдешь,- сказала она.-
Галя промолчала, так что Тане пришлось повторить свой вопрос.
Не пойду, раз не приглашали.-
Таня даже приостановилась на секунду
Как это не приглашали?! Почему?-
Ей припомнился предыдущий год, когда Верочка, с которой они вместе учились в школе и у Эвы Генриховны, пригласила на свои именины не только Галю, но и Тамару, хотя Тамара была уже большая и училась в восьмом классе. Верочка пригласила ее в знак своего особого расположения к Гале, и еще потому, что отец Верочки приятельствовал с Джежелло и даже ездил с ним в одной компании на охоту.
--Не может быть. Наверное, приглашение где-нибудь затерялось, или еще не пришло.
Галя помолчала.-Не думаю. Да я бы все равно не пошла.
И вдруг Таня догадалась, даже покраснела.
-Ах так. Тогда завтра к ней никто не придет. Пускай лопает сама свои кремы.
На следующий день, в воскресенье, на пустом школьном дворе под высокими тополями, которые уже сбросили свои красные бархатистые сережки, уже сбросили лакированные чехольчики с продолговатых почек, шла шумная веселая игра.
"Пускай лопает сама свои кофэйные крэмы"!-суровый вердикт возымел свое действие, и никто из друзей Верочки и Тани не пришел в этот день на именины.
В самый разгар игры на школьном дворе появилась Верочка.
--Почему вы не пришли? Я ведь ждала, и мама так готовилась, - глаза у Верочки были красные, а по щекам размазаны слезы.
.А ты подумай!- крикнула Таня-
-Но ведь Галя сама сказала, что не придет. Вот спросите ее..!
Вечером бабушка сидела у Верочкиной постели и говорила ей:- Они злые, нехорошие дети. Им же хуже. Таких пирожных они нигде больше не попробуют. Ну что, внученька, успокоилась? -бабушка прикоснулась губами к ее гладкой раскрасневшейся горячей щечке,- ах ты моя телочка, моя беленькая гусочка.
…Они сидели вдвоем в парке, у речки, на выступающих из земли корнях старой липы, и смотрели на другой берег, туда, где среди зеленых бархатистых холмов, усыпанных деревенскими хатками, возвышалась белая церквушка.
.Мы скоро уезжаем,- сказала Галя-
-Но мы ведь будем переписываться?- спросила Таня без всякой надежды. Мама говорила ей, что Галя вряд ли оставит кому-нибудь свой адрес, потому что ее мать будет ждать, что когда-нибудь к ним вернется отец.
-Нет. Я не хочу тебя обманывать. Впрочем, если можно будет, я когда-нибудь тебе напишу.
-Когда вы уезжаете?
-Через несколько дней.
Времени у них осталось совсем мало, а впереди предстояла вечная разлука.
-Ты будешь заниматься музыкой?
Наверное, нет. Мы не сможем платить за уроки.-
-Но как же так. Эва Генриховна говорит, что у тебя талант. Кем же ты будешь, когда вырастешь?
-Не знаю еще. Тамара после девятого класса пойдет в техникум, мы уже решили. И я, наверное. У нашей мамы здоровье слабое, мы должны ей помогать.
-Галя, а в институт ты разве не пойдешь? Ты же такая способная!
-Пойду. Закончу техникум, начну работать, потом поступлю в вечерний институт. Так многие делают. Институт, знаешь, не главное.
А в чем главное?-
. -Ты знаешь в чем. В том, чтобы быть человеком
Таня взглянула в Галины глаза - в этот момент они казались совсем светлыми и напоминали прекрасные голубые цветы
Галя, а как же твой концерт?-
Галя подумала.
-Концерт назначен на послезавтра. Я еще успею. Я буду играть Чимарозу.
И она играла. Правда, она пришла в своем обычном платьице, а не в том, удивительном платье на серебряном чехле, которое когда-то мечтали увидеть Таня, Верочка и Сашок. Но оба маленьких оконца были распахнуты настежь и в комнату вливался запах жасмина и маттиолы. И Чимароза была настоящей. Она была серебристой, переливчатой как мягкий бархат, как граненый хрусталь. И у нее был запах жасмина, и форма его прохладных листьев. И еще она была как долгий взгляд из темноты в ярко освещенное окно.
Галя играла сильно, энергично. Старенький Беккер был слышен, наверное, далеко окрест. Галя сыграла еще "Болезнь" и "Смерть куклы" из "Детской тетради" Чайковского, и "Сказки старой бабушки" Прокофьева.
И пани Эва, у которой на темном платье поблескивала какая-то золотистая медалька, расцеловала ее в обе щеки и подарила ей напоследок "Вальсы Шопена" в старинном сафьяновом переплете.