Курганы в Васильках расположены у реки, на высоком берегу перед большим полем — очевидно, полем битвы. Песчаные тропинки говорят о том, что здесь бывает много людей. Две колеи от колес телег ведут в другую деревню Козлово. Песчаные тропинки проложили охотники, рыбаки, грибники, ягодники. Строевой лес потрескивает, поскрипывает в тишине пронзительного летнего дня. Дятел добавляет дробь. А невидимые обитатели, птицы да белки, — свои звуки. И еще все эти шумы дополнены нежным жужжанием пчелы или пушистого шмеля.
Вдруг тишину нарушает всплеск, будто мешок сбросили в воду. Это на удобном суку надоело сидеть бобру, и он плюхнулся в воду к своей подруге, загребая хвостом лопатой. Осторожная, хитрая лиса красавица переходит брод по своему, только ей известному переходу. Хлебнула языком освежающей воды и — в два прыжка за высокий куст — была такова. На песчаную дорогу высыпала стая в 15 20 рябчиков. Суетливые, они не знают, что я огорчен, что нет ружья в нужное время. А это кто там копошиться в лунках в далеком поле? Только пыль от гнезд выдает их – выводок тетеревов. Им сейчас не до токования. Они с детенышами. Близко не подпускают.
Перехожу через Воронцовский брод. В небеса вздымает парочка диких уток, что сидели в затоне. Летят по реке в сторону открытого места для осмотра. Осторожно подкрадываюсь в болотных сапогах и зеленой куртке к последнему выступу оврага. Беспечно плывет целая стая осенних, готовых к отлету уток крякв. Они осторожно осматриваются, вертя головами. Я замер в неудобной позе. Вода под сапогом холодит ногу, рукав в упоре под ружьем промок. Но не шевелюсь. Жду, когда хотя бы парочка подплывет на линию выстрела. Вертикальные хромированные стволы тоже в ожидании своего дуплета. Снимаю ружье с предохранителя. Теперь затаил дыхание. Еще, еще… Выстрел!
Все взметнулись, с треском шумят крылья об воду. Несколько взмахов, и они высоко надо мной делают круг. Далековато. Но надо успеть перезарядить ружье и выстрелить с упреждением на 3 4 корпуса. Промах!...
Сердце нещадно бьется. Кровь кипит от адреналина. Бегу к подбитой дичи. Одна еще трепещется на середине реки. Другую прибило к берегу, — ей не повезло. Ищу веревку, привязываю суковатую палку. Взмах, — мимо. Второй, — ну, вот и второй трофей. А это уже редкая удача охотника в этих краях.
Бывал там и зимой без собаки, но зато весь в белом. Сшил себе специально белый охотничий костюм с толстой кожей под сиденьем и под локтями. По следу зайцев идем вчетвером с братьями Станислава Васильевича. Вспотели. Погода заячья, теплая после холодов и вьюги. Условный знак всем — заяц на мушке. Выстрел!...
Косой мчится мимо меня, прыгнул в сторону с резким углом. Но я успеваю на вскидку сделать выстрел в его быстрое движение и успокаиваюсь. Ведь успел сделать выстрел, не зевнул. А зайца уже нет. Ушел.
Сын Станислава Васильевича опытный парень. Он видит, что я замешкался, бегом в ельник и — по следу… Через три минуты — выстрел. Он появляется, улыбаясь: значит несет белоснежного бегуна. Готов! Рассматриваем два попадания. Вот я попал дробиной в заднюю лапу, кровь на снегу — далеко не уйти. Эх, ты! А вот — основательно добитый, в голову.
Со Станиславом Васильевичем зимняя охота серьезная, продуманная. Он готовит собак заранее: гончую Раду и беспородную Жульку, специалистку по лисьим и барсучьим норам. Они с утра не кормлены и, предчувствуя погоню, нервничают.
Выходим. Держим собак на поводке. Вот он — первый след.
— Рада, след! Рада, ищи!
Добросовестный пес, подергивая коротким хвостом, сосредоточенно, но твердо идет по запутанному следу лисы. Цепочка следов до того прямолинейна и равномерна, что кажется, что ошибиться невозможно. Но нелегко догнать эту бестию.
Вот в лесу лай. Рада преследует и дает знать, где они.
Я и Станислав Васильевич в засаде по номерам на переходах, по которым обязательно пройдет загнанный и уставший от погони зверь. Известная зверю тропа — это лесная тропа, но на ней предательская засада.
Лай Рады прерывается. Тихо в лесу. В своем скрадке, в ельнике я не виден. Зато хорошо просматриваются три прицельных направления. Несколько раз, сидя на широком пеньке, от нечего делать я вскидывал свое ружье. Какое же оно красивое. Два вороненых вертикальных ствола, скрепленные легкими перфорированными планками, цевьем удерживаются на мощном спусковом затворе без крюков, как у горизонтальных ружей. Инкрустировано оно вензелем и символами. Деревянная рукоятка с ребристыми, ромбовидными насечками. Ложе приклада гладкое, как колено девушки, а заканчивается приклад резиновым амортизатором, с изящными вырезами сбоку.
Засмотревшись на свое сокровище охотника, я совсем упустил направление молчаливой погони. Очевидно, решил я, Станислав Васильевич со своей Жулькой, загнал лису в нору, и спокойно ждет со стороны обрыва, когда она выскочит.
Я встал, размял затекшие ноги. Вскинул ружье за спину и вышел из укрытия к тропе. И как только я это сделал, то сразу услышал совсем рядом тяжелое дыхание преследовавшей лису собаки, стремительно приближающейся ко мне по хрупкому насту.
Вдруг, в пяти метрах от меня, из кустов появилась красивая широкая морда, с белыми подпалинами меха под высунутым ярко красным языком. Острые уши нацелены на меня. Глаза от удивления круглые. Шерсть на груди вздыбилась от возбуждения и превратила лису в красивую пушистую модель, с желто оранжевым хвостом, заканчивающимся белым кончиком. А эта мечта любого охотника, увидев меня, мгновенно остановила свой бег от собаки. Ее еще не было видно, но было уже слышно, как, приминая еловые витки, собака вот вот настигнет добычу. И тут зверь сделал мгновенное движение — скачек влево, за мощный ствол ели, и исчез строго в обратном направлении моего удивленного взгляда. Снимать ружье было бесполезно.
А из кустов, наконец, появилась разочарованная морда Рады. Она остановилась, тяжело дыша, высунув жаркий язык, недоуменно посмотрела мне в глаза, и как то лениво, уже без задора, погналась за удирающим зверем.
А я мечтательно смотрел в ту сторону, вспоминая невиданный ранее образец звериной красоты и сообразительности. И не было никакой досады...
Станислав Васильевич не расспрашивал ни о чем. Он сразу понял, что у меня не заладилось. И хотя возбужденная Рада рыскала среди стволов деревьев, охота была закончена.
— Пошли домой, — сказал он. — Сегодня у меня отличный грибной суп.
Меня не надо было долго уговаривать, и, поставив ружье на предохранитель, мы ускорили шаг.
Охотничье дело это тяжелый и не всегда успешный промысел. И на этот раз мне опять «повезло».
Мохнатый, с мощными, тяжелыми ляжками конь Валентина Шувалова, запряженный в сани, легко бежал по наезженной в глубоком снегу колее дороги, ведущей в деревню Михайловку, в которую мы с Васильичем поехали по делам. Надо было договориться, как сделать пристройку к срубу моего охотничьего домика. Я удобно полуразвалился на соломе, хорошим слоем подостланном под меня хозяином, и умиротворенно взирал на окрестности.
Пригревало солнце. У ручья, через который шла дорога, снег был под полозьями мокрый и конь, смачно чавкая, показывали свои блестящие подковы на розовых, чистых от воды широких копытах.
Конь, наевшись овса с горохом, несколько раз нарушил тишину, огласив ее характерным звуком. Громко фыркнул на Тарзана (седую породистую овчарку), бегущего впереди него метрах в шести, когда тот посмел повернуть в его сторону красивую морду.
Вдруг, в ста метрах впереди от нас в сугробе, я увидел взметнувшееся сильное тело темно серого зверя:
— Волк? — как можно спокойнее спросил я у Валентина.
Посмотрев внимательно, мы увидели высокие, тяжелые прыжки зверя, по величине явно превышающего нашего пса, который как ни в чем не бывало по-прежнему бежал впереди, из-за высоких сугробов видя только дорогу и не чуя опасности.
Зверь бежал наискосок по полю, к опушке леса, до которой оставалось еще метров двадцать. Мы откровенно любовались его мощными и невозмутимыми движениями хозяина леса, осматривающего свои владения.
Но Станислав Васильевич эту встречу воспринял по-своему.
— Значит приведет стаю, — сказал егерь. — А это уже серьезно.
Зная мой охотничий азарт, он посоветовал мне надеть тулуп, овчинную шапку, да солдатские теплые рукавицы, с одним пальцем под курок и встретить «гостя».
— План такой: я на речке, из внутренностей убитых лис сделал приманку. Думаю, что учует разбойник.
На краю деревни стоял сарай — сруб, до верху забитый сеном. В сторону замерзшей, заснеженной речки светлым пятном смотрело слуховое окно — отдушина.
Когда он открыл замок, на меня пахнуло свежестью полевого душистого сена. В кромешной темноте только проем окошка указывал направление.
Станислав Васильевич показал в отдушину, где на белом фоне реки темнела приманка и ушел. Я в темноте сделал себе сиденье с упором под спину. Ствол — в отдушину. Несколько раз прицелился, проверяя угол охвата места возможного появления зверя. Начинало темнеть. Мороз брал свое, хотя в сарае было намного теплее.
Я вглядывался в противоположный берег реки, где росли изредка кусты. Взошла луна. Она изменила окрестные места и предметы. В ее ярких лучах некоторые кустики превратились в притаившегося зверя, крадущегося в сторону приманки, а сама приманка подозрительно пошевеливалась... Луна постепенно передвигаясь, делала свое ночное дело, освещая белый лед и все сказочное безмолвие.
Напряженно вглядываясь, и держа наготове ружье, я иногда чувствовал, что уже не один во всем этом притихшем мире: что то подозрительно шуршало в углу сарая...
Когда я очнулся, ружье уже выпало из моих ослабевших от сна рук. Я вздрогнул, а потом чертыхнулся в досаде на свою оплошность. Но в отдушине был тот же пейзаж, уже слегка серый от сменившегося освещения луны. Сколько же я спал, уютно уткнувшись в широкий воротник тулупа и подогретый теплотой войлочных валенок?
Времени было далеко за полночь. Я поднялся. На ощупь нашел дверь и вышел на мороз. Белизна снега вокруг сарая контрастно подчеркивала тени и... следы. Цепочка их несколько раз обошла мой волчий скрадок.
"Иногда посматривала лиса-чертовка в мою отдушину", — подумал я и заскрипел в сторону дома Станислава Васильевича.
Деревня мирно спала. Иногда тишину прерывал одинокий лай собаки.
Дверь была предупредительно не на запоре. Я осторожно, чтобы не разбудить хозяина, повесил ружье на дверь, снял одежду и полез на теплую русскую печку.
Зажглась настольная лампа у кровати Станислава Васильевича.
— Ну, что, охотник, продрог? — добродушно сказал он. — Давай-ка я тебе прочитаю последнее свое стихотворение перед сном:
Не разлучай сторонушка родная,
Дай погостить еще не берегу.
И нет пьяней и ласковее края,
Покинуть это просто не могу.
Да разве позабыть своих старушек,
Чей злой слушок не обижал меня,
Их суету от коз, коров и чушек,
В слезах просивших у меня коня.
Здесь все обыденно и все по деревенски,
Свои и радости и свой родной мотив,
И от «Отеллов» и до вальсов венских —
Есть все, лишь не написан стих.
И пусть не я, — ко мне приходят гости.
Я прочитаю им на берегу,
Как славно жить и как любить не просто,
И как от «берега» уехать не могу.
И пусть услышит Россия маленько,
Что за бором, у самой реки,
У нее есть дитя — деревенька,
Под названием души: «Васильки».
Последних строк я уже не слышал. Тепло и уют печки сделали свое дело…
А волк всё таки провел ночь у нашей конюшни, наследив там мощными лапами.
1996 год.
Лихлславльский район
Деревня Васильки