Синяя крона, малиновый ствол,
звяканье шишек зеленых.
Булат Окуджава
Трудно сказать, помню ли я свою первую елку. То есть, я помню, какой она была, та первая, что запала мне в память, но как знать – может, до нее были и другие...
Мы вернулись из эвакуации в сорок шестом, когда мне было четыре года. В Москве у родителей имелась крошечная комнатенка, но туда семья переехала, только когда я пошел в школу (чтобы получать какое ни на есть, а столичное образование). Эта была двенадцатиметровая комнатка (естественно, в общей квартире, хотя и всего лишь с тремя соседями), на первом этаже двухэтажного дома, а улица носила вполне символическое название: Ново-подмосковная, что достаточно явственно указывало на московскую окраину – точнее говоря, Северо-запад. Жил там только отец, и только в будние дни, а на выходные он приезжал к нам с матерью в подмосковную Яхрому, где дед – то есть, его отец – занимал достойный пост управляющего городской аптекой. Аптека находилась на центральной улице и представляла собой внушительное здание дореволюционной постройки, из торжественно-мрачного красного кирпича. Первый этаж был отдан служебным помещениям, а на втором была квартира управляющего. Отдельная квартира в послевоенные годы – это ли не сказка. Водопровод и канализация функционировали – правда, о горячей воде слыхом не слыхивали (что, по определению, означало и отсутствие ванны – отсутствовала, собственно, ванная комната как таковая: наверное, потому, что во время постройки этого дома человечество еще не вполне смирилось с идеей мытья вне общества). Отопление в доме, впрочем, было центральным.
А управляющий аптекой – это фигура в городской иерархии. В его подчинении находились не только облаченные в белые халаты лица соответствующих профессий – провизоры, фармацевты и ручнисты (некоторых из них в недалеком будущем станут именовать убийцами в этих самых одеждах), но также и санитарки в синих халатах, и истопник Егор в ватнике, который поддерживал огонь в топке котельной, располагавшейся в подвале дома, а в промежутках выполнял, как принято было писать в характеристиках на малоактивных членов КПСС, отдельные поручения администрации. В число таких поручений входила и установка елки в квартире управляющего. Дерево вносилось в квартиру за пару дней до Нового года и укреплялось – традиционно – на кресте. Всю ночь елка стояла в одиночестве, оттаивала, расправляла ветки, привыкая к своей недолгой блестящей карьере. После завтрака доставали картонную коробку с украшениями, и начинался обряд убранства.
Стеклянных игрушек было не так уж много – в основном шары и довольно уродливые (даже на мой тогдашний взгляд и вкус) зверюшки. Собаки, кошки и подозрительно схожие с ними зайцы. Впрочем, был еще и клоун, с красными щеками и красным носом, в высокой конусообразной шапке и в белом костюме с крупными круглыми красными пуговицами. Но по большей части игрушки были картонные: плоские фигурки собак, медведей, лисиц, зайцев, петухов и кур, а также диких птиц неопределенных пород – все однообразно крашеные серебрянкой. В эту компанию затесался и довольно крупный крокодил, проходивший по категории не зверей, а сказочных персонажей – то есть, это был Крокодил Крокодилович Корнея Ивановича Чуковского, важно шествующий на задних лапах и явственно говорящий по-турецки. Был еще один сказочный персонаж, из числа любимых игрушек: Дюймовочка, летящая на ласточке – тоже довольно крупная игрушка, сделанная из ваты. Были также ватные фрукты и овощи – желтые, с красным бочком яблоки, бежевые груши, темно-синие сливы-двойчатки, желтые репки и свекла неестественного свекольного цвета. Еще были гирлянды флажков, цепи из разноцветной бумаги и картонные снежинки, неизбежно серебряного цвета. И картонные же, какие-то двухмерные, сплющенные, еловые шишки – одного цвета со снежинками.
Примерно дней через пять после праздника елка начинала осыпаться. Тогда игрушки укладывались в свою картонную коробку, которую Егор убирал на чердак, вместе с крестом ("...и в суете тебя сняли с креста, // и воскресенья не будет"). Отслужившую елку выбрасывали во двор, но это не означало, что праздник кончился. Впереди была еще добрая половина каникул, и эти старые елки (некоторые в остатках, обрывках серпантина и канители) служили нам в качестве санок. На елке обычного размера можно было (комлем вперед, разумеется) съехать с вполне высокой горки, и даже вдвоем. А если при этом свалишься в сугроб, то тем веселее. Домой приходили насквозь мокрые, байковые штаны и валенки сушились на батарее, нагретой усилиями того же Егором до необходимой зимней температуры.
Когда же мне пришло время идти в школу, наше семейство перебралось в Москву, и там уже – вчетвером на двенадцати квадратных метрах – стало не до елок. То есть, елки были – но не дома, а вовне. В школе, на родительской работе, а также в разных домах, дворцах и прочих очагах культуры, куда ходили согласно купленным билетам. Таких культпоходов набиралось на протяжении каникул не менее трех, но не более пяти, и все они в структурном отношении были примерно одинаковые: для разгона хоровод вокруг ели в фойе (с хоровым воплем: "Елочка, зажгись!"), потом представление в зрительном зале и затем раздача подарков. Билет, разукрашенный снежинками и прочей праздничной атрибутикой, имел два отрывных талона: на одном было написано "Контроль", и его отрывали в начале праздника, при входе, на другом – "Подарок", и его отрывали в самом конце, давая взамен картонную коробку или бумажный пакет с вполне стандартным содержимым: шоколадка, не более пяти дорогих шоколадных конфет ("Мишки" – как в лесу, так и на севере, "Красная шапочка", "Весна" с розовой помадкой, "Белочка" с орехами), пригоршня конфет более дешевых ("Раковая шейка", фруктовая карамель, а также ириски – "Кис-кис" и "Золотой ключик"), пачка печенья или вафель. И обязательно несколько мандаринов – без этого Новый год вроде бы и не был Новым годом. С тех детских лет символом праздника стали запах хвои и аромат мандаринов.
В студенческие годы, как известно, было не до елок, поскольку на второе-третье января звери в деканате назначали первый экзамен зимней сессии. Праздновалось все уже потом, после Татьяниного дня, когда наступали каникулы. Эти десять дней мы проводили в подмосковном доме отдыха (говорю "мы", имея в виду некую устойчиво сложившуюся компанию), и там, в первый же день, из первого же лыжного похода в близлежащий лес, мы притаскивали небольшую еловую ветку, каковую помещали в первую опорожненную бутылку (увы, не из-под минеральной воды) и ставили на стол в комнате. Украшалась эта импровизированная елка в первую очередь пробками, извлеченными из этой и последующих бутылок – но не только. В табачном киоске я как-то приметил коробочку, содержавшую пять матрешек: красную, малиновую, синюю, зеленую и золотистую, каждая побольше Дюймовочки – дюйм, как известно, составляет 2,54 см, а матрешки были сантиметра четыре ростом. Я немедленно купил (за 17 коп.) это замечательное изделие Измайловского завода стеклянных елочных украшений и оптических изделий; матрешки успешно украшали каникулярную еловую лапу, а потом, много лет спустя, я (видимо, из сентиментальных побуждений) привез эту коробочку в Израиль. И продолжаю пользоваться ее содержимым по назначению.
Когда появился свой дом (и, соответственно, возможность ставить там елку), удалось приобрести в "Детском мире" совершенно удивительное устройство, не виданное ни до того, ни после. Представьте себе тяжелый металлический стакан, сантиметров пятнадцать в диаметре и сантиметров тридцать высотой – в смысле, глубиной, с тремя устойчивыми раздвижными лапами; туда опускается комель елки и зажимается тремя мощными винтами, расположенными в стенках стакана, под углом 120 градусов. Потом в стакан наливалась вода – и елка могла радовать глаз и тешить душу очень долго. Елочные базары в Москве начинали работать двадцатого декабря, и я обычно старался так подгадать в этот день свои дела, чтобы освободить хотя бы утро и оказаться, таким образом, в числе первых покупателей, допущенных на базарную территорию. Потом елка несколько дней хранилась на балконе, и в ближайшие выходные (то есть, где-то примерно за неделю до Нового года) мы ее наряжали – а потом достаточно было только подливать воду, и елка стояла совершенно спокойно – то есть, практически не осыпаясь – до старого Нового года. Значит, в общей сложности дней двадцать – это, разумеется, при условии, что я не промахивался, выбирая ее на базаре. А выбирать надо было какую поколючее – то есть, с более крепкими и прочно сидящими иглами, чтобы она вовсю царапала руки, когда вытаскивал ее из кучи товарок, когда увязывал бечевкой, чтобы впустили в автобус, когда устанавливал ее в этом самом стакане. Чем злее, тем лучше. И чтобы оттенок игл был темноватый, ближе к бирюзовому, нежели к салатному.
Ставили елку обычно в пятницу вечером – чтобы за ночь она могла оттаять и распушиться. А на следующий день, после обеда, когда и ребенок приходил из школы, начиналась собственно процедура украшения. Первым делом обвивали вокруг елки гирлянду лампочек. Потом вешали ключевые игрушки – большие золотистые шишки и расписные шары немецкой работы. Потом наступал черед отечественных производителей. Как раз в те времена в продаже появились шарики, шишки и прочие игрушки неопределенной геометрической формы, задняя стенка которых была густо закрашена, а передняя – прозрачна. Повесишь такую игрушку напротив лампочки – и огонек отражается от задней стенки, да так, что игрушка как бы светится изнутри. И еще были такие шарики, со вдавленными боками, каждое углубление другого цвета. И длинные витые сосульки. И еще шарики – маленькие, не больше двух сантиметров в диаметре, самых разных и ярчайших цветов – алые, золотые, фиолетовые, ярко-зеленые, нежно-голубые, густо-малиновые... Этими шариками хорошо было выравнивать цветовую гамму уже наряженной елки: после того, как пристроена основная часть украшений, смотришь – если какой-то бок получился недостаточно ярким, то вешаешь туда алые и фиолетовые, а где слишком ярко – там можно притушить общее впечатление скромными серебристыми шариками. Наконец, еще несколько стеклянных и картонных собачек неопределенной породы – и с игрушками покончено. Теперь флажки, предмет моей особой гордости. На одном из ооновских семинаров мне достался набор флагов стран-членов ООН. На нескольких, как помнится листах размера А 3. Я наклеил их – для прочности – на плотную бумагу, потом вырезал поштучно и нанизал, с соответствующими интервалами, на желтую нитку. Уж точно ни у кого таких флажков не было. Повесив же флажки (расположенные по латинскому алфавиту названий стран), можно было приступать к окончательной отделке: в качестве заключительных штрихов по веткам разбрасывались нити золотого и серебряного дождя. Теперь только поставить под елку Деда Мороза со Снегурочкой – и все. То есть, придется, конечно, еще залезать под елку примерно раз в два дня, подливать воду в металлический стакан. И еще под самый Новый год – чтобы положить туда подарки.
В общем, елочка получалась вполне на уровне – хотя, если посмотреть строго, то она кое в чем отличалась от, скажем, канонической, описанной Пастернаком:
Весь трепет затепленных свечек, все цепи,
Все великолепье цветной мишуры...
Разумеется, вместо свечек на нашей елке были лампочки. По форме напоминавшие старинные уличные фонари – милая такая гирлянда. И бумажных цепей у нас не было – это украшение давно уже кануло в лету. Цепи обычно делали сами дети: цветная бумага нарезалась полосками, потом полоски сворачивались в кольца, их продевали одно в другое и заклеивали. Процесс самостоятельного изготовления елочных украшений со смаком описан в "Детстве Никиты" Алексея Толстого – пожалуй, самой моей любимой книге "красного графа". Цитировать можно целыми страницами – ограничимся только описанием начальной его стадии, на которой из чемодана доставались "листы золотой бумаги, гладкой и с тиснением, листы серебряной, синей, зеленой и оранжевой бумаги, бристольский картон, коробка с хлопушками, пучки золотой и серебряной канители..." Хватит, остановимся. Вот чего еще у нас безусловно не было – так это хлопушек. Впрочем, были бенгальские огни. Но продолжим прерванного Пастернака:
Все яблоки, все золотые шары...
Шары – были, причем не только золотые. А вместо яблок – как уже говорилось – мандарины.
С мандаринами под Новый год в Израиле – вовсе не проблема. Есть в Старом городе, на арабском базаре, и искусственные елки, и елочные украшения. Китайские веночки из омелы и фальшивые, незвенящие колокольчики – а вот у нас было несколько колокольчиков – синий, лимонный, малиновый, расписанные золотыми звездочками, и каждый звенел на свой лад, когда легонько качнешь его, едва дотронувшись не кончиком пальца даже, а ногтем.
В первый по приезде Новый год я отправился, согласно газетному объявлению, к Яффским воротам Старого города, чтобы получить "елку" – на самом деле маленький кипарис. Мероприятие было задумано городскими властями с благородной целью – предупредить несанкционированные вырубки. Отстояв очередь вроде московской – на полчаса, не менее, подошел сначала к столику, где один служащий мэрии записывал фамилию и номер теудат-зеута, а другой давал клочок бумаги с номером. С этой бумажкой перешел на другую сторону площади имени Хоттабыча-старшего, то есть Омара, и там за полицейскими загородками несколько служащих мэрии, рангом сильно пониже, выдавали кипарисики из кучи, лежащей у стен иерусалимских – в обмен на полученную на предыдущем этапе бумажку. Интересно, зачем записывают личные данные? Чтобы потом довести до сведения кого следует фамилии празднующих Рождество? Кстати, русских практически не было. В основном американцы и прочие скандинавы, а также и арабы, и вполне сабровского вида люди обоего пола, включая и наглых деток, старающихся пролезть без очереди.
На следующий год я купил у арабского торговца в Старом городе, неподалеку от Шхемских ворот, китайскую искусственную елку. Во всяком случае, она больше похожа на настоящую, чем эти недоростки-кипарисы.
"Снег идет, снег идет", "метель лепила на стекле // кружки и стрелы, // свеча горела на столе, // свеча горела", "все в белых хлопьях скроется", "там детство рождественской елью топорщится", "все елки на свете, все сны детворы" – любимые темы Пастернака. "Вальс с чертовщиной", "Вальс со слезой"...
Как я люблю ее в первые дни,
Когда о елке толки одни!