Г Р И Г О Р И Й Р Е Й Х Т М А Н
К О Г Д А М Е Н Я Е Т С Я В Е Т Е Р
-Фе-одор Ильич! Какой праздник! Как я рад!
-Пош-шел ты, козел...
"Уф-ф.
Ну вот и дожили. Это все позади.
Все. Я навожу порядок" . /Он наводит порядок./ Он наводит. Он.
Он прошелся по комнате, закурил. Все-о привел в порядок за ночь. Еще бы! Все уехали. Троллейбусы в парке. Она в доме отдыха. Он на зоне, тащит срок. Еще бы! Что он там забыл? Он? Ну, он?
Когда-то он /ну, он!/ читал ему "Суфлера" в кафе, и их занимали удивительные проблемы. Теперь даже вспомнить странно.
Он погасил сигарету и включил магнитофон. Сел в кресло. Тишина. Шуршание пленки. Музыка. И не надоест ему. Одно и тоже. Пять нот. У знакомого литератора.
А у меня-думал он-тоже. А у Флойдов-четыре ноты. Такие дела. Вопль, адресованный к нему. Ну, к нему. Вопль. " Shine on you crazy diamond... *". Короткие встречи с...
Слова-резкий, серый, апельсиновый, взрыв, пепел, бриллианты, Птичий Фургон. Птичий Фургон, Птичий Фургон... У-у, циклер паршивый. Циклер. Паркер. Сталкер. Триппер. Триллер. Крибле. Крабле. Бумс.
Музыка, музыка и еще раз музыка. Наяву - музыка. Во сне-музыка. Ужас. /Четыре ноты. Пять нот. О'пять. О'шесть. О'семь... Осень?/
Он сварил кофе. Музыка кончилась. Пардон, это пленка кончилась. Зазвенели в дверь. Он открыл.
Пришел... / Я не хочу писать имен. Я не знаю почему. Комплекс./
-Привет.
-Привет.
-Раздевайся, проходи. Кофе будешь?
-Нет.
- Чай?
- А?
Это привычка спрашивать так: "Чай?" "Виски с содовой?" Еще круче: "Немного кофе?"
Вот где начинается Русь, где кончается Запад? Ни Руси, ни Запада, все перемешалось, но гости любят, чтоб говорили: "Вам налить кофе?" а не так: "Кофе?"
-Чай будешь?
О, это по-советски.
-А, буду. Налей. Спасибо.
-Я записал пленку.
И так далее. О чем они говорят?
Имея наклонность к постромантизму... А ну его в баню, постромантизм /тицизм?/
... Они шли по тропе между заборами, они ели дикие яблоки. Он. Они.
Шли-шли, и пришли к вышке. Ну, разумеется, наверху было здорово. Ветер. Закат. И никаких очередей. Никаких выхлопных газов. Никакого мата, никаких чего-нибудь гаденького и мерзенького. Они стояли вдвоем, потому что у Олега болела нога и он не стал.
А внизу... А им было так здорово, хотя я... хотя он курил опять. Так больно было слева, когда они поднялись до половины. А наверху боль прошла.
Ощущение от лица - вкус миндаля. И хватит, ничего больше. Это как недодержанная фотография. Но если передержать... Так что - вкус миндаля. И хватит. И ветер... И так далеко видно. Далеко-далеко. Лес кругом, думал он. В основном ведь лес, а не заводы и не города. Так что, может, и есть еще надежда.
-Здорово?
-Да. Очень... хорошо.
А внизу... Там, внизу.
Когда они слезли, в них целился из карабина идиот в фуражке. Он, конечно, не в одной фуражке там был, не голый. Но он все равно, и даже с большой буквы был Идиот В. Фуражке. Вроде имени: Джон Р. Р. Толкиен, ну и здесь так же. По определению. И. В. Фуражке.
-Пошли, - сказал И. В. ...
-Куда это? - поинтересовался он.
-Куда-куда, - сказал И. В... И щелкнул, кретин, затвором. В общем, он - Идиот В./К./Фуражке. / "К." - значит "Кретин". Сокращенно./
А это оказалась военная зона. Боже мой, ну конечно Зона. А как. Нельзя же.
И все к черту. Вся красота. Они шли взявшись за руки, а их вел дурак. Наведя на их спины карабин. На взрослого и на мальчишку. Крутая была картинка. Птички, рыбки, листочки, цветочки, и они топают. А рядом Олег и Володя. И Олег его, Идиота, всяко разно... разговаривает с ним. Ну и так далее.
* * *
Он переставил катушку и сварил еще кофе.
-Как дела?
-Да... так себе.
-Дома?
Ну что ты спрашиваешь, в общем и целом? Тебе бы заработать сейчас побольше, взять его и уехать отсюда. Туда, где нет этого... Хрома шестивалентного. Где можно дышать. Где?
-Ну да. Да ладно.
И он долго рассказывал ему свои истории. И он слушал.
... Когда закрываешь глаза, видишь белый снег. И две фигурки. И они идут, идут. Идут.
Им ведь, в общем, некуда идти, взявшись за руки, потому что они не равны. Он как есть, так мужчиной и останется. Ну, только постареет. А мальчик ведь станет взрослым. И не станет больше ходить ни с кем за руку. Ну и ладно.
А когда закроешь глаза, они идут. Они проваливаются по колено в снег, и все время молчат. И он даже не курит. Тихо. Что они встретят там? Там только снег. Или там еще музыка из "Meddle"? Да нет, музыка здесь, чтобы все представить, чтобы увидеть, а там только снег и они. И это здесь тоска накатывает, здесь кривится рот и хочется - плакать, умереть, жить, чаю, вина, чтоб он пришел, или чтобы она не уходила... А там - нет. Где это - там? Ну, это когда закрываешь глаза, видно. Ясно или нет? Когда глаза.
* * *
Стихи его были похожи на другие, но это с виду, а там, внутри, был все тот же снег и две фигурки.
* * *
Дик не вырос. Он где-то ходит. Только это совершенно его дело. Он где-то летает, он видит сны. Время его не истекает, а он не меняется. Они все где-то там же, и им, наверное, хорошо.
* * *
Он нашел себе место. Он так горевал когда-то, что не может найти себе место. И вот часть места есть. Еще немного! Еще немного.
Над облаками места больше. Под облаками меньше. Но люди ни летать, ни дышать, ни вообще жить там, над облаками, вроде не могут. И ищут себе другие места, под, и находят; они только не знают - зачем.
Не-у-яз-вимость. Он наводит порядок и хочет его когда-то навести. А это не глупо? Придут люди, им надо где-то сидеть, и все такое, а тут - он наводит порядок, или уже навел. Ни к чему, получается. Книги. Пластинки. Вещи. Они же всем нужны.
-Пошли в лес.
-Некогда. Я навожу порядок.
* * *
Когда он идет по улице, на кого он обращает свое внимание? На людей? На себя? На себя относительно людей.
Однажды, давным-давно, когда он был совсем маленький, он встретился с одним человеком. Человеку было лет десять-двенадцать, я уже не помню. Только белую рубашку с засученными рукавами, загорелые руки, характерный для странных людей легкий способ передвигаться, помню, что его звали, кажется, Андрей. Но я не уверен. Может быть, и нет. А может быть, это был сон, я не знаю.
Они играли целый день, и день так незаметно пролетел, что я и думаю: явь или сон это? И они ласково как-то говорили, осторожно, подбирая слова, а вообще - говорили мало, боялся он что-то спугнуть и потому больше молчал, прислушивался к уходящему ощущению, ускользало оно. И целый день, до вечера, их будто ветром носило по летнему скверу. И это не я... не он вырос, а сквер - стал меньше, я вам точно говорю. Или? Или все сон, и тогда... Ну, в общем, вечер пришел, желтый, красный ли... И его позвали - Андрей! Он дал руку и - раз! - его уже не было, и вечер остался со мной... то есть, с ним. Но без Андрея вечер сразу как-то съежился... Не помню. Забыл все. Сон это был, сон! Или?
* * *
Я навожу порядок? А может быть, я совсем свихнулся? Вещи? При чем здесь вещи, просто - кто же наводит порядок, если землетрясение? ! Если пожар? ! Если стихийное бедствие?! Беда? !
Нет там одной фигурки на снегу. По снегу идет один человек, и не разглядеть - взрослый это или мальчик, далеко... Или это пропасть, а не равнина! Это пропасть. Я вижу ее с огромной высоты. Там вьюга. Там буран. Я падаю туда.
Там вьюга. Там буран. Там стихийное бедствие. Я падаю... Господи, это не я, это - он падает! Надо как-то сделать, чтобы он не упал. Но я же сам еле держусь, за три метра до вершины... Но кто измеряет эти последние метры? Сколько в каждом из них, последних - сантиметров? Миллионы? Миллиарды? Это не метры, это не три метра, это 3 + і; или 3 - і; я не знаю. Это три неизвестных величины. Но... Зачем три. Хватило бы и одной. Как у него. У него. Ну, у него же! Я еле держусь... И я – навожу - порядок! ! !
* * *
По улице шел человек. Человек был в безумном пальто.
* * *
Опять ветер... Он стучится в стекла моего дома. Он хочет войти. Ему наплевать, что у меня порядок. Он разобьет мои стекла. Сдвинет письменный стол. Он такой сильный, что сдвинет даже стены. Он их сломает. Он унесет все книги. Игрушки. Одежду. Мебель. Ковры. Сигареты. Он зажжет их небывалыми фиолетовыми огнями и раздаст очумевшим от усталости прохожим. И город засветится как болото. Огоньками, фиолетовыми сполохами. Вспышками колдовства.
* * *
Этот, в безумном пальто... Он кто? Это я? Или Олег? Или это взрослый Дик? Или ветер, который не удержался и тоже как-то раз навел где-то там у себя порядок. И, конечно, не смог больше оставаться ветром.
* * *
Он никогда никому не читал " Суфлера" в кафе. Но кто может знать наверняка?
Помните? Там был запах бульона. За стеклом неслись машины, и им двоим, сидящим за столиком, надо было что-то выбрать. И они думали, что выбирают. А что они могли тогда выбрать? Ведь в кафе ТАК вкусно пахло бульоном. Ведь шампанское было ТАКОЕ вкусное...
Слова: мягкий, теплый, вкусный, спокойный, сонный... И все. И не надо ничего. И нет перед глазами белой пелены, нет бурана в трех километрах внизу, в пропасти. Нет проблем видеть дальше того, что... нет.
* * *
Стены твердые. И их, ребята, не сдвинешь. И сквозь них не пройдешь. Если я соберусь с дурью и прыгну с девятого этажа, я разобьюсь. Мальчик это мальчик. Кошка это кошка. Ясно? Ясненько вам? А не тигр.
Вообще, работа есть работа. Доведем до абсурда: война есть война. Или-"эксперимент есть эксперимент".
НЕЛЬЗЯ сидеть в чужом подъезде на ступенях и не отвечать на вопросы. НЕЛЬЗЯ залезать на вышки просто так.
Да еще на стометровые. Нельзя говорить что думаешь. И так далее.
* * *
Когда троллейбус остановился, он вышел на остановке и, закурив, пошел по улице. А вдогонку ему смотрел один человек и все-все про него знал. И думал-вот чудак!
* * *
Если вас спросят-чего бы вы хотели, что вы ответите?
-Говорить что думаешь.
-Залезать на вышки просто так.
-Сидеть на ступенях в чужом подъезде и не отвечать на вопросы.
* * *
И не отвечать на вопросы.
* * *
В своем воображении он давно нарисовал ее. Она должна быть одного с ним роста. Она никогда ничего не корчит из себя. Она, конечно, красивая. Она любит его. Она постоянно влюбляет его в себя. Она все понимает. Она любит Pink Floyd, Брэдбери, она, она... Ужас, таких не бывает.
* * *
Кошка это мышка. Эксперимент есть нечто.
* * *
Если бы дело было в том, самадхи это или нет. Ну, даже если да. Даже если у него хватило на это сил, даже если карма сброшена, путь свободен, космос - вот он, и воплощения на этой страшной планете позади, и только память о них - как о снившемся триста лет кошмаре... И так далее. Но во-первых это все неназываемо, и какое это имеет отношение к нам? Пока мы здесь, мы только люди. Only people. А во-вторых-когда ты ТАМ, то ты - ТАМ, но Планета где была, там и осталась. Какое ей... Ей-то до всего этого какое дело? Поэтому, самадхи это или нет... Ну даже если да - что из этого?
* * *
Вечер. Темная комната. На полу - мальчик со шприцем.
Прочь! Не надо.
* * *
Когда он стал большим, он сжег Птичий Фургон и стал еще взрослее и нелепее. Руки за голову. Лицом по кочкам. Смех и грех. Вот так.
Какие лица у детей, какие ветры наверху... Но это у детей и это наверху. А у нас внизу перестройка. Кто-то что-то построил неудачно. Теперь вот перестраивают. Только без меня, пожалуйста. Я не намерен исправлять чужие ошибки. Тем более, чужие подлости.
* * *
Этот город... Здесь все страшней. Каждый шаг отзывается ударом. Кто-то ходит под окнами. Ночью мы просыпаемся от грохота и думаем: "Неужели? Началось? " Мы не читаем газет и не смотрим телевизор. Мы обо всем узнаем от знакомых. Еще одно озеро отравлено. На юге стреляют. На западе хотят отделиться. На севере растет количество радиоактивных отбросов. Там же - места зон заключения и военных зон. Мне снится военная база на реке Волге. Мне снится, что ветер, обладающий сознанием, поставил ультиматум людям. И люди не выполнили его условие - убрать военную базу, и он сказал: я превращусь в ураган, я приду и все заморожу. И он уже идет - бледная ледяная стена, это он, это ветер. Он все сметет и выморозит. Ему на нас наплевать. Он убьет людей, спасая от них планету. А дети? Я не досмотрю свой сон про эту планету. Ветер идет. Я не досмотрю... Ве-тер.
* * *
Начнется вторжение снов. Они не станут больше ютиться там, где ютились. Они войдут в явь и все перемешают. Мы будем путаться. Никто из нас не воин. Ни один. Ни один в поле... не воин. Вторжение снов. Ветер.
* * *
Он хотел сварить еще кофе, но кофе кончился. И сахар.
И хлеб. Но хлеб можно купить-есть еще немного денег. А кофе и сахара нет. В магазинах нет. И не будет. Карточная система в действии. Они там что-то опять перестраивают. Не получается. Не умеют еще. Это у них называется - " Есть еще у нас отдельные недостатки..."
Отец. Почему умер отец? Ветер?
* * *
Руки раскрыты. В каждой руке одно и то же: воздух. Лица детей и краска на заборе. Но есть еще там где-то леса и все такое.
Твое лицо. Твой жест. Улыбка. Что ты, я никогда ничего не допишу до конца, это невозможно. Ал-лерт-ность. Это вкус миндаля. И ветер, ветер, ветер, ветер, ух ты, какой ветер...
* * *
Помнишь, как ты стоял и просто смотрел на эти дома? Разве так можно? Надо было дальше. Ну куда ты убежал? Были сухие листья и ты был самим собой... в кои-то веки - самим собой.
И ты так глупо убежал. Да ладно, ты не переживай так. Все еще будет. На небе нарисован знак, который обещает, что чего только еще не будет. Ты веришь знакам? Или...
Группа людей, занимающихся самообманом? !
Да нет. Нет, да. Но я сам видел.
* * *
Сверхзадача: заиграть наконец, а просто задача?
* * *
-Ты думаешь, я это придумал? Нет, это только кажется. Все было на самом деле. Во сне? Нет. Подожди, я все-таки сварю кофе. Не могу я без кофе...
Ну, вот. Только открой окно, душно. Ты не веришь, что это было, ну ладно.
-Я верю. Но это все равно что сон. Мне никогда не...
-Ну почему. Не надо сразу так.
-Надо. Мне надоело обманываться. Я не хочу больше. Все-здесь.
-Но ведь я же хорошо помню - в белый морозный день Дик шел по улице и...
-В белом плаще с кровавым подбоем. Шаркающей кавалерийской походкой...
-Свинья ты все-таки.
-Нет, человек, ты же знаешь. Ты знаешь, нет продолжения у твоих сказок. Они все какие-то застывшие, сами в себе. Нет выхода.
-Какого еще выхода?
-Налей мне еще кофе. Хватит.
-Какого выхода?
-Никакого нет выхода. Хороший кофе.
-Бразильский... Да ведь его и на самом деле нет.
-Как знать.
-Ты думаешь...
-Ты ему читал?
-Кому? А, ему... Читал. Точнее, дал прочитать.
-И что?
-Ну, ему вроде бы понравилось. Во всяком случае, он говорит, что неделю ходил обалдевший.
-Ты бы поосторожней. Все-таки он же еще пацан.
-Но я был на пять лет старше, когда писал.
-Все равно. Он пацан. Сделаешь его... как там у тебя - циклером, что ли? Тогда что будешь делать?
-Еще кофе?
-Нет, хватит.
-А больше, кстати, и нет. Пустая пачка.
* * *
Глаза серые. Или нет? Не помню. Но остальное помню хорошо. Даже походку. И запах мяты. И боль в сердце. И солнце наутро.
Всю ночь читали стихи. Действительно, читали стихи. А утром болело сердце, и было солнечно, и голова была совершенно пустая, по ощущению - легкая-легкая, потому что бессонная.
Знаешь ли ты, что я помню все? Хотя... Это ведь было не так давно.
* * *
Когда я обращаюсь: " ты", это может быть кто угодно, а не один и тот же человек. Кто угодно. " Он" - это не я. Кстати, " я" - тоже не я. Просто, " кошка - это мышка", и так далее. " Он"... я не знаю.
* * *
Неужели он ушёл? Не могу в это поверить, хотя знаю уже, что рано или поздно - все уходят. Просто он ушел, на мой взгляд, слишком рано, и я не могу с этим смириться. Так или иначе, я ношу теперь его отпечаток: вкус миндаля. Забытый вкус миндаля. Он будет со мной всегда, и я всегда буду спрашивать себя: что ярче - запах мяты или вкус миндаля?
Смешно... Запах. Вкус. На самом деле, иначе. Откуда знать, как на самом деле?
* * *
Когда пачка кофе, а кофе в ней нет. Когда нет сигарет в пачке из-под сигарет.
"Так стало быть, так-таки и нету? !"
"Что же это у вас, чего не хватишься-ничего нет!"
* * *
Я вспоминаю. Это занятие сродни наведению порядка. Может быть, настолько же бессмысленное. Или настолько же осмысленное.
Когда ты идешь по улице, не оставляя следов, рано утром, то поют высокими голосами провода. И город все еще спит. Провода, фонари, мотоциклы, свитера, джинсы и кроссовки, магнитофон, гитара, сигареты и чашка кофе, серые глаза и много прилагательных, и страшные глаголы - это мой мир. А над всем этим - снег. А над снегом уже только космос.
* * *
Мы всегда спрашивали друг друга: "Помнишь?" Кончилось... Каждый помнит почти все.
* * *
-А помнишь...
-Помню. Ты как старик, честное слово. Будто самое интересное было когда-то, а сейчас... так.
-Нет, мы ведь через год будем вспоминать этот разговор...
-И ты опять скажешь: "Помнишь?"
-Ну и что?
-А ничего. Надоело.
-Что тебе надоело?
-Вспоминать. Толочь воду в ступе. Жевать одно и тоже до блевотины.
-Ты очень красиво говоришь. Чего ты злишься?
-Ты извини, но мне правда осточертело все это. Помнишь-помнишь-помнишь... Помню! Но хватит же... " Долгая память хуже чем сифилис, особенно в узком кругу".
-Значит, хуже. Ну, да. Давай сотрем личную историю.
-Стирай. Все стирай. Белье. Личную историю. Общую географию. Находясь в состоянии аллертности. Ты ведь любишь находиться в состоянии аллертности. Правда, ты, кажется, не умеешь, вообще не знаешь точно - что это такое, но ведь это в общем-то и не важно?
-Ну брось. Не злись. Ну, давай...
-Пришло время... помолчать. Ладно?
* * *
Пришло вот опять какое-то время. Обедать. Помолчать. Дождя. Любви. Но почему? Да нет, я не обиделся. Просто у него плохое настроение.
* * *
Будет холоднее. Выпадет снег. Руки будут мерзнуть, и ты, забыв перчатки, будешь давать мне свои руки, чтобы я согрел. Одну, потом - другую. И все равно, руки у тебя так и останутся холодными. А мои - так и останутся горячими. Чтобы не вспоминать, я буду думать - как это все случится скоро... Или не скоро.
Я хорошо знаю, как это все произойдет. В автомате ты скажешь мне то, что скажешь, и остальное время займет бессмысленный вопрос: если ты так говоришь, то что же делать, ведь все сразу перестает иметь смысл, смысл, а я не могу без смысла. Что делать, что же делать? И слегка мелодраматичный шепот про себя: не убирай руки, о, не убирай...
Убрала. И все осталось, как было. Только сразу упали все последние листья с тополей вдоль домов. А это ведь почти то же самое, что саксофон, когда все позади и все ушли с темной сцены, и остался один белый луч, в котором поет саксофонист, он будто пьет звуки из мундштука, это - прощание, сентябрь, предчувствие стужи и темноты. Безнадежный хрип, в который переходит вссхлип на чистой ноте. Сначала хроматическое восхождение... Не знаю. Глиссандо-тон-хрип...
Все, говорит саксофонист. Все. Прощайте, прощайте. И музыка гаснет вместе с прожектором. А потом уходят люди из зала, и музыканты, печально двигаясь в полумраке притушенных огней, собирают свои странные электрические инструменты.
И садятся в микроавтобус. И угрюмый шофер везет на своем "Рафике" всех этих нелепых, печальных людей. Они курят и выкидывают сигареты в несущийся за стеклами дождливый октябрь. Пахнет ветром и табаком. Люди устали и сегодня их никто не ждет...
-Фил?
-Да?
-Поехали ко мне. Выпьем немного вина.
-Устал?
-Есть малость. Да главное, фуз сломался... Я ему кричу, Гансу, чтоб заменил, а он совсем замотался с этим... ну, новым ящиком...
* * *
-Ох, Фил, ну его на фиг, хватит на сегодня. По последней… Завтра не встанем.
-Да, пожалуй. Сейчас. Покурим и пойдем. Как Ирина?
-Ушла.
-Что?
-Потом. Ладно?
-Ладно. Завтра позвони мне. Будильник сломался.
-Деньги есть?
-На мотор? Есть. Хватит.
* * *
Или что-то вроде того.
* * *
Ирина ушла. Фил? Да, это его девушка. Второй человек. Гитарист. Лицо не видно. Руки... Тонкие кисти. Что еще? Потом. Все понемногу. Шофер. Но он же совсем постарел. Ну да, этого ничего еще не было.
* * *
Как будет чувствовать себя великий утес, сверкающий бой с ногой на небе, когда все-таки исчезнут машины? Хорошо бы он просто издох.
* * *
Когда он был маленьким, кто-то здорово испортил воздух. Пукнул. И с тех пор воздух воняет.
И снятся всякие дурацкие штуки. Он от них орет по ночам. И, просыпаясь, вываливается в тухлый омут табачного утра. Где люди в валенках ходят по теплому асфальту, а зиму проводят в глубокой спячке. Курят, ведут разговоры ни о чем, "снимают" женщин и с надеждой смотрят в коммунистическое послезавтра. И как бы ни были глупы и ужасны некоторые сны, наяву и глупее и страшнее. И к тому же не летается. В буквальном смысле; в отличие от снов. Отсюда и вопрос: чем " здесь" лучше "там"? "Там" - это во сне. Голос из снов говорит ему: "Источников космоса!" И он отвечает: "Нежного грома!" Это уже очень хороший сон. Не все же кошмары.
Космос - это не вакуум с миллионами звездных систем. Это что-то очень красивое и безнадежно далекое. Безнадежно? Руки за голову! Лицом по кочкам! Сигарету в зубы! Бабу мне!
Это безумие.
* * *
Иногда он начинает танцевать рок-н-ролл низшего я.
Это безумие.
* * *
Number nine. Number nine. Number nine...
* * *
С криком "Хайа Мизигинифация!" ворваться в колонный зал Дворца Съездов и взорваться, как Денни Ли? Есть ли в этом смысл? Он все равно " будущий взрыв", так какая разница? Ну думай! Думай! На свете столько книг! Их писали не все дураки! Так прочитай же хоть тысячную часть. Ты ничего не знаешь. Что вокруг тебя? Уткнулся в один грязный угол, и плач твой может мешать тем, кто не занят идиотским "наведением порядка", может, кто-то хочет спасти не только планету, но и людей, может, он занят этим в ту минуту, когда ты плачешь? Он не политик, этот спаситель. Он... А это не религиозный экстаз? Да какая разница. Назови. Или не называй. Экстаз! Эксперимент есть нечто. Спасающий есть некто. Или никто?
Не думай. Или думай. Что? Что это...
Может, голос саксофона. Это Фил играет на своем саксофоне, один, когда все ушли и сгорел фуз, или это Олег в безумном брейк-дансе, со сжатыми намертво губами... Или это Тим с сотрясением мозга, дома плюется кровью, или это я корчусь от приступа боли в левом виске, или это... все это вместе, пропущенное через флэнжер, и подключенное неожиданно к наушнику Горбачева, говорящего очередное заключительное слово...
Крест, Пацифик, Вера, Свобода, Скорость, Космос - это слова... Это слова? Гамлет, это слова? Гамлет, не молчи, это слова или нет? ? Ах, да, Гамлета нет... Это персонаж пьесы. "И вот вы в бильярдной, и там-не пойму-чем вам не успех популярность в бильярдной?"
Шары в бильярдной. Нет, уж, к черту. Чем нам не успех. Тем вот. Фиг поймете когда - чем. Всем.
Точка. А точка не нужна. Я не "представляю". Это просто вокруг. Лови! Поймал? Пиши! Не умеешь? Учись! Не хочешь... Не хочешь, не надо... Надо ведь! Кому-то нужно. Кому-нибудь. Систему изнутри не... А снаружи не "не" ? "Не".
В конце концов и мы и они... "Ashes and diamonds, foe and friend, we will all equal in the end". *
Но это " in the end". A "in the middle" - как? Неважно?
A мы с вами-"in the end" или "in the middle" ? Кстати," the end" и " finish" /англ/ и "finis" /лат/- это одно и тоже?
У-у, паркер. Крибле.
Оказывается, одного хиппа зовут Дик. Забавно. Но ему лет сорок.
Если бы ты был. Не надо кричать, что это ничего не изменит. Если бы ты просто был.
-Ты что-то сказал?
-Кто это?
-Я.
-Нет, не может быть.
-Извини. Может.
-Нет. Не верю. То есть, верю, но...
Если бы ты был. И опять.
-Да это же я, просто меня иначе зовут и у меня есть отец и мать!
-Да... Хорошо. А как же...
И так далее.
Кто-то стучится в окно. Чего ждать в час ночи? Никто не придет. Если вы думаете, что кто-то придет, вы глубоко ошибаетесь.
Это не я. Это кто-то другой занял мое место. Я сплю. Кто этот человек, которого все зовут мной? По имени. Где же я настоящий? Иногда... Слушай, а зачем заменять себя кем-то еще? Потому что это все равно происходит: если я становлюсь собой, кто-то все равно теряется, и мне кажется, что это снова не я, а я где-то...
Марсианский мальчик... Кто на самом деле? Сколько вопросов. Многовато. Не ответить.
* * *
Это чувство походит на пустую консервную банку, когда ее кто-то пинает. Бряк. Бряк.
Он кричал - оставьте меня в покое! Отстаньте от меня!
Что вам надо?
А они и не знали, что мешают, перли себе и перли, напирали и старались дать какой-нибудь совет.
Он выключил фонарик. Они и в темноте шли. У них засветились глаза.
Он понял, что может улететь от них. Вытянулся, руки вытянул - и какая-то сила еще сильно выгнула его тело по дуге, и его почти подбросило к небу. Они толпились внизу и не могли взять в толк, что случилось. Кто-то закричал - испугался, видимо. Он со свистом врубался в небо. Стало светлее. Воздух вокруг был светло-фиолетовый, вечерний, теплый.
Все загудело, и он увидел два разных плана. Первый был вертикально над ним: звездное небо. А перед ним были его собственные закрытые веки изнутри. Будто он просто лежит с закрытыми глазами. Тогда он понял, что он и правда лежит с закрытыми глазами. Но звездное небо над ним? Оно стало еще ярче, и вдруг все в нем заискрилось, он почувствовал, как по телу вдоль позвоночного столба проходит как бы сильный электрический ток. Он знал, что спит, что это во сне, но он знал и то, что это на самом деле происходит. Тут кто-то скомандовал ему: "Пошел!", как будто тренер -прыгуну в высоту.
Он и пошел. Вверх. И он одновременно спал. И все это понимал. Он пошел сначала медленно, потом все быстрей. Он выходил в странные искрящиеся места. Все мерцало. Все светилось. А что именно? Было пока непонятно. Он увидел, что может сделать видимый мир вокруг и чуть ниже себя. Не увидеть уже существующий мир, а именно сделать его.
Он сделал - получился зимний парк. Снег. Ветки. Воздух мороза. И белое небо. Все это вокруг и ниже. Наверху – по-прежнему звезды. Странно. Вверх! И краски парка угасли. Угас снег.
Он уже видел, что он не человек - он светящийся сгусток силы, стремительно несущийся к звездам.
И тут будто кончился длинный-длинный вдох. И начался выдох. И он пошел вниз.
Все кончилось, и он открыл глаза. Он проснулся.
* * *
-Это самадхи.
-Да-а? !
-Конечно.
-Нет, правда?
-А что же еще.
И так далее.
* * *
Не вспоминать вовсе. Ничего. Никого. Нету. Я один. Мне хорошо. У меня нет проблем сейчас. Я ухожу. Меня не надо трогать. Я свободен. Свободен. Я хочу света и он будет. Теперь светло. Я могу дышать. Я могу летать. Я могу быть собой. Я ничего не хочу. Только света. Только света. Я хочу вверх. Я ничего не забыл. Я все оставил. Я ухожу. Вас нет. Есть скорость. Есть свет. Есть я. Я могу уходить выше. Я могу хорошо дышать. Я ухожу к свету. Я сливаюсь с белым светом. Я могу стать светом. Я хочу стать светом. Я уже...
* * *
Еще раз, сначала. Не вспоминать. Некого. Незачем. Не-за-чем. Я один здесь. У меня нет проблем. Вверх. Выше... Я один. Выше. Свет. Свет. Свет. Свет. Свет. Выше. Свет. Свет. Я - свет. Я - ветер. Я - свобода. Я - Аум. Я ветер. Ветер. Ветер вверх. Выше. Почти...
* * *
"Ветер вверх" - так называется новый концерт "Риги Ро" Они записали его за два дня. Фил оказался не Фил. Но так же играл на саксофоне. Вообще, здесь все было несколько иначе.
Например, руки. Руки у него здесь были не такие худые. Кожа была желтоватой, как у корейца.
Ну, долго перечислять. Я выходил из дома, проходил через арку и видел иногда их, сидящих на скамейке и обсуждающих " Ветер вверх". Они много говорили. Еще больше болтали, часть из них - Олег /он здесь тоже был Олегом/ и Доктор /бывший Фил/ курили.
Меня они не знали еще, и я еще не знал, что мы познакомимся. Гитариста у них вообще не было, такого прочного ритм-гитариста, чтобы он играл на гитаре во все моменты... Смешное выражение. Этого вот тоже не было.
Что случилось. Ну, как... Вот у Мэри Поппинс что случилось, когда переменился ветер?
Его они тоже не знали. А он уже был неплохим гитаристом.
Они познакомились у кого-то на свадьбе. Не помню как. А я... Ветер... Переменился.
* * *
Ветер переменился. Ты понимаешь, ведь это очень важно. Если бы он не переменился, мы никогда не встретились бы с тобой, веселый погонщик.
А теперь в путь. Как там? Благословен путь.
* * *
Видимо, все-таки, кошка настолько есть мышка, что планета от этого не остается на месте. Нечто, и все.
Боль уходит, когда меняется ветер.
* * *
Когда меняется ветер, и ничего больше не остается на месте, ничто не может быть названо, и не ждите ответа - что это? Ветер? Вторжение снов? Что это? Это - все. Это никогда больше не станут вещи на свои старые места, никогда по-прежнему не пролетит птица, никогда не засветит по-прежнему солнце.
Все - сдвиг. По времени, по цвету, по звуку и по запаху. И что-то неуловимо изменилось. Конечно, уходит боль. Но с нею уходит что-то еще. Звенит колокол в последней действующей церкви, а когда подползает и к ее стенам бульдозер, синие тени стремительно сдвигаются, резко сгущаясь, вступают в полосы бывшего света, который стал красным и неярким. Крест переламывается пополам, мы думаем,-что это? И видим, что куда-то делись машины. А в небе ворочаются тяжелые тени, а под куполом церкви, как будто это цирк, а не церковь, появляются фигуры гимнасток, в трико, фигуры без страховок, но с сигаретами.
Что это? Временное помешательство.
* * *
Опора этой музыки, как боль. Редеют облака, и они как будто играют на краю одного из них, освещенные перламутровым светом солнца, задолго до рассвета. Они все запрокинули головы к зениту, все взгляды их перекрестились в одной точке, словно невидимые линии выстрелов, когда зенитки взяли на прицел пикирующий бомбардировщик.
У двоих-по гитаре, третий, с большим попугаем на плече, восседает за "Вермоной". "Вермона" висит в сизом облаке. Не видно проводов. Серьезный, полный человек с грустными глазами занят ударной установкой. Чуть повыше и спереди, на маленьком клочке синей тучи - саксофонист.
С отрешенным лицом ударник жестко и часто избивает поверхности резкой дробью, перемежая все тяжелыми хуками по бас-бочке и с грохотом нокаутируя стаю сверкающих тарелок.
Гитаристы то работают на ударные, то мешают "Вермоне", а ей нельзя мешать, она бы, если ей не мешать...
Взгляды - в зенит. Что там? Ноты? Внизу разворачиваются какие-то события. Там все изменяется. Но почему? Может быть, потому, что здесь, на краю облака, музыканты перестали играть блюз? Может, зря они перестали?
Там изменился ветер... Или это саксофонист повел другую тему?