Сильфиада. Враг Принца Льда.
Они встретились случайно – за день до Битвы, на поле.
Ветер – огромный и могучий, неистовый воин, закованный в светлую тяжелую броню, и Лед, сухой, бледный, красивый своей утонченной больной красотой, простоволосый, в развевающемся, прозрачном, как морозные узоры на окне, плаще.
Никто не осмелился бы обвинить Льда в трусости – и Ветер был самым неистовым в стане Сильфов; оба они вызвались пройтись перед боем, посмотреть будущее поле сражения.
Лед шел – и под ногами его застывало море в заливе, с треском сталкивались умирающие волны, из зеленых превращались в мертвенно-белые изломанные скалы. И белое оцепенение бежало вперед, с хрустом мостя дорогу перед неторопливыми ногами Льда; и позади, по хрустальному новому пути, ползли неуклюжие снежные тролли, и снежинки в сером, суровом небе танцевали свой кружевной танец, и опадали на бархатный костюм своего господина, преданно рисуя на его груди ордена из алмазов, миллионами огней вспыхивая на ресницах и в его волосах.
Ветер шел – и верный друг, поземка, то обвивала его быстрые ноги, то, крутясь вьюном, убегала вперед. Буйные черные волосы хлестали Ветра по щекам, трепали нежные перья на шлеме в руках его. И поземка, бегущая впереди своего господина, яростно рявкала на холодных слуг Льда, и снежинки в страхе разлетались, уступая место ногам Ветра.
И яркий вымпел на длинном темном древке в руках Ветра щелкал и плескал в небе, разгоняя серую пелену, сопровождающую Льда.
Они встретились на краю промерзшего залива; и остановился Лед; и грозный Ветер, нахмурив темные брови, вонзил свой флаг в промерзшую холодную землю.
Свирепый, холодный нордический Ветер, злясь, разогнал дрожащие снежинки; и затянул небо свинцовыми тяжелыми тучами. Бесстрастный Лед дохнул еще большим морозом, изукрасив блестящие доспехи врага быстрыми ледяными змейками; но оба устояли.
Ветер и Лед – дети сурового зимнего края, - разные по природе своей, но дополняющие друг друга; один – живой, другой – нежить, они не могли быть лучшими друзьями, но были идеальными врагами, как никто другой, понимая друг друга.
И, глядя в темные яростные глаза Ветра, Лед видел завязанные в узел ураганы и смерчи. Огромная Сила, заключенная в живом человеке, рвущаяся наружу, как непослушная платина под руками ювелира, сдерживалась одним человеком. И, глянув глубже, Лед увидел великую ярость – Ветер, благородный и высокородный грубиян, баловень судьбы, был лишен кого-то дорогого, близкого ему.
Увидел Лед и маленький, насквозь промерзший домик в глубокой тайге, красиво опушенные инеем стены и постель, белые сугробы вместо окон – и мраморные холодные тонкие пальцы, красиво и нежно сжимающие тонкую, посеребренную морозом ткань. Увидел Лед и себя – он обернулся тогда на яростный рев отчаявшегося Ветра, от которого содрогнулись вековые сосны, сбрасывая тонны снега. Ураган настиг его, терзая холодное тело платиновым дыханием, разрывая на части. Невыносимой болью отплатил Ветер Льду, но Лед устоял. Омыв холодного всадника, отступил бессильный ветер, и на побелевшем, запорошенном инеем лице раскрылись блестящие глаза. Дрожал под ним раненный конь, гремели оледеневшие перья на сверкающем тяжелом шлеме.
Лед претерпел боль и рассмеялся; от страшного хохота лопнул, разлетелся в миллионы тонких осколков ледяной щегольской плащ на плечах Льда, перья его шлема – и маленький домик в лесу, и светящиеся руки…
Никто из Демонов – даже Тавината! – не знал, что Лед умеет смеяться. И никто – даже Тавината, - не знал, что Лед боится боли.
А Ветер – знал; это знание он прочел в сердце Льда, так же глубоко заглянув в него там, в лесу. И он один знал, чего ему стоило рассмеяться тогда.
И еще – он прочитал это в удивленном мозгу Льда, там, на окраине памяти, что домик в лесу был просто маленькой точкой в пути Льда. Он стоял, утопая в снегу, черный и скучный, и Лед просто хотел украсить его. По-своему. И эта случайность разъярила Ветра еще больше.
И смешно Льду было - потому что случайно. Тогда, в лесу, Ветер не видел лица Льда; сейчас, на берегу, он с жадностью вглядывался ненавистные неживые черты, и Лед ощущал, видел, как скользит, развязываясь, шелковый узел смерча…
Всю ярость, всю свою силу Ветер обрушил на стоящего на море Льда; от тяжести бушующего урагана полопались льды, разметало в клочья уродливых снежных троллей, Лед упал на одно колено, закрывая лицо руками, и освобожденное море заплясало суровый и страшный танец.
Ветер дул и дул, яростно разрушая берег; как тогда, в лесу, со стеклянным звоном разлетелся плащ Льда, и льдина под его сгибающимся от страшных порывов ветра телом плясала как живая. Ветер дул и дул, занося Льда платиновой пылью – она впивалась в его тело как иглы, облепляла, как раскаленная смола, - он дул и дул, пока сам не выбился из сил и не упал, тяжко ухватившись за свой флаг.
Тогда зашевелился Лед; осыпая целые груды платиновой пыли, он встал. Израненной рукой он сорвал платиновую маску, накрепко приросшую к его лицу – вместе с лицом, уродуя себя. Под ненавидящим взглядом обессилевшего Ветра, залитый неживой своей голубой кровью, Лед срывал впившуюся платину вместе со своей плотью, бросал её в застывающее море, и мороз сковывал, залечивал его страшные раны.
Вырвав волосы, он швырнул их – слипшиеся, крепко спаянные металлом, - Ветру и, пригладив вновь отросшие, отерев потоки крови своей с бледного лба, спросил:
- Теперь ты доволен?
- Я никогда не буду доволен твоими страданиями! – яростно выкрикнул Ветер, стараясь подняться. – И через миллион лет я найду тебя, и снова… снова…
И тогда Принц Лед снова расхохотался.
Он боялся боли, этот жестокий, но смелый мальчишка. Но он смеялся над своим обессилевшим палачом… я не знаю почему.
- А если через миллион лет, - спросил Лед, - ты будешь женщиной? Ты уже не будешь любить женщин и забудешь её.
- Никогда, никогда я не буду женщиной! Я всегда буду перерождаться в воинов, и всегда буду мстить тебе! – горячо пообещал Ветер.