И когда-нибудь я докричусь до номера твоего телефона. А пока лужи мне малы для злых брызг и я прячу в кастрюльки опрокинутых куполов свой одинокий и заблудившийся взгляд. Одной слезой не могут быть вымыты мысли.
И гроздь рябины орденом снова стучит мне в грудь. От тебя я бегу к проститутке, чтобы опять две паркетины недовльно скрипели, чтобы скорее забыть бы утробный гул пружин твоего удивленного и уставшего от наших тел матрца.
Опять я себя ищу там, где пытаюсь себя потерять. Я не могу тебя забыть, но все время стараюсь как можно дольше о тебе не вспоминать.
В темноту ночи вкраплены теплые желтки уютных окон. А мой шаг опять одинок. В тихости недосказанных слов как всегда стучит гимн восхищения тобой. Паркетины скрипят почему-то тогда, когда на них наступают и им больно. А может быть, я опять ошибаюсь.
Я снова бродил по мелководью измученных чужими подошвами луж и мечтал о море. И представлял, как в его волны входили разгоряченные желтым солнцем тела, и соленая вода принимала и обнимала их.
Пока я шел к тебе, оставшиеся лужи уже подмерзли и стали хрустеть, как вафли. Я очень хотел испачкаться, я очень хотел рябиновой крови на снегу, но опять в старом магазине буду пить сладкий портвейн и слушать, как у теплого моря живут страстные и красивые женщины. А заблудившееся желание сможет остудить только пустота осенних луж, когда впускаешь в себя поток холодного воздуха, чтобы потом клубами простудного кашля избавиться от наивного желания любить.И я не боюсь промокнуть и утонуть в них. Но ведь осень только-только наступила, а впереди еще долгая, долгая зима.