Уважаемые читатели, 26 января этого года в редакцию газеты “Городская правда”, ежемесячно выходящей в нашем городе, поступило следующее письмо. Письмо предварялось горячей просьбой о его публикации.
Письмо было опубликовано в февральском номере. Но вышло оно в сокращенном варианте. Как нам сказали в редакции "Городской правды", что такие основательные сокращения связаны со строгим регламентом газеты.
Наша газета, начинающая выходить с этого месяца, предлагает вам полную версию письма!
Далее идёт статья, вышедшая в мартовском номере "Городской правды". В ней кратко освещается событие, причиной которого предположительно явилось данное письмо.
Двадцать третьего января мы похоронили Александра Дмитриевича Белого, одного из замечательных людей нашего города. Александр Дмитриевич много лет проработал электриком на заводе “Сорок первый”, на который он пришёл ещё молодым человеком. До самых преклонных лет, пока не начались проблемы со здоровьем, Александр Дмитриевич ходил на завод пешком, через лес. Надо сказать, путь это не близкий, Иной раз кто-нибудь из наших едет на машине и видит как Александр Петрович быстро идёт по лесной тропинке, ему сигналят, дескать – давай подвезём, а он приветственно помашет рукой и по-доброму откажет – езжай, езжай, я раньше буду. И действительно порой происходило чудо, ты приезжаешь, а он уже на месте, паяет какой-нибудь проводок, видит тебя и приглашает на чай. Да, к сожалению, в последние годы работы было совсем мало и чаёвничали мы постоянно. Но так было не всегда.
Я пришёл на “Сорок первый” в двадцать четыре года, после окончания техникума. Благодарю судьбу, что попал в бригаду Александра Дмитриевича. Бригада его состояла из десяти замечательных парней, потом их количество возросло. Это был конец семидесятых годов, завод тогда гудел, был полон жизнью. Все чувствовали себя важными, полезными. Александр Дмитриевич совершил со мной небольшую экскурсию, посвятил в святая святых. Мы будто целый день ходили по нашему двухэтажному корпусу, который потом я обходил за несколько минут. Александр Дмитриевич с какой-то особой гордостью показывал мне токарный цех, знакомил с токарями, фрезеровщиками. Подводя к испытательным стендам, он мне тихо сказал: “Серёжа, наше К.Б. самое лучшее”. Да, разработчики, инженера в нашем конструкторском бюро были и вправду первоклассными. А испытатели ходили в наглаженных белых халатах, всё было стерильно. Наше отделение занималось обслуживанием и испытанием ДМТ, двигателей малой тяги, которые, как известно, корректируют положение космических аппаратов на орбите, т.е. в космическом пространстве. Мы, молодые электрики-автоматчики, делали для этих двигателей пульты управления, делали по чертежам, схемам Александра Дмитриевича, всегда точным, выверенным. Александр Дмитриевич доверял нам, но все время присутствовал на процессе сборки, уже обдумывая варианты модернизирования. Установив двигатели, мы уходили из лаборатории, уступая место механикам. Отравление гептилом сократило многим из них жизнь. Два года назад ушёл лучший друг Александра Дмитриевича, которого он, порой не без мата, призывал к одеванию противогаза. Призывал безнадёжно.
А сколько раз Александру Дмитриевичу предлагали стать ведущим инженером! Но он отказывался. Ему было стыдно занять такую должность, не имея высшего образования. К тем ведущим инженерам, которые, как и Александр Дмитриевич, закончили только техникум, он относился без зла, без зависти, даже с юмором. Человек, фотография которого не сходила с городской доски почёта, отвечал с улыбкой: “Я ещё не дорос”. А что говорить о его трудовой книжке. В её разделе “Сведения о поощрениях” нет ни одной пустой строки, здесь и вознаграждение за рациональное предложение, и благодарности за самоотверженный труд, за активность в изобретательской работе, в техническом творчестве. На нескольких страницах стоят только прочерки и суммы премий. Есть и такая запись: “За достижение высших результатов во Всесоюзном Социальном Соревновании в честь Великой Октябрьской Социалистической Революции награждён почётной грамотой ЦК КПСС, Совета Министров, ЦК ВЛКСМ”. Запись датирована восемьдесят седьмым годом, в этом же году родился мой сын.
Как известно, технологии на наших научно-производственных предприятиях за последние 25-зо лет не обновляются. Оборудование, доставшееся в наследство от СССР, устарело, износилось и уже не пригодно для работы над современными изделиями. Настоящая разруха началась в девяностые. На нашем заводе начали происходить чудовищные вещи, но были люди, такие как Александр Дмитриевич, которые старались их пресекать. Он тогда пережил свой первый инфаркт. Помню как мы долго стояли с ним и молча смотрели на вывернутые наизнанку наши новенькие станки ЧПУ. Из них бессовестно вытаскивали микросхемы и продавали на блошином рынке. Александр Дмитриевич знал некоторых негодяев в лицо. Ему было больно оттого, что среди них были и его бывшие ученики. Он шёл к ним и пытался по-человечески, спокойно вразумить, но его не слушали, тогда он не выдерживал и впускал в ход нецензурную лексику, начинал трясти кулаками. Знаете, в гневе Александр Дмитриевич был очень убедителен! Тело выпрямится, глаза заблестят, седые волнистые волосы станут будто ещё белее, борода вырастет. На меня он тоже покрикивал, но всегда по делу. Как я уже сказал, тогда он перенёс свой первый инфаркт, видя, как одни уходят, а другие остаются, но лишь для того, чтобы воровать, делать это открыто, бесстыдно, оправдывая себя тем, что наступила новая жизнь и в ней надо как-то крутиться.
Помню как пришёл я к Александру Дмитриевичу в больницу. Большое удовольствие ему приносило чтение газет. Тогда я принёс ему целую пачку, вместе с фруктами и маслом, которое Александр Дмитриевич тоже очень любил. Был он бледный, похудевший, с впалыми глазами. Но при этом энергии в нём было хоть отбавляй. Покидать палату было нельзя, но Александр Дмитриевич махнул рукой и мы совершили немножко хулиганский поступок, мы, как подростки, сбежали на первый этаж и вышли во двор. Александр Дмитриевич вобрал весеннего воздуха всей грудью, сказал: “Хорошо!” и закурил. Я рассказал ему как идут дела на работе. Я думал, что Александру Дмитриевичу будет тяжело всё это выслушивать, что он снова начнёт критиковать Горбачёва и его договор с Бушем о сокращении стратегических наступательных вооружений. Но Александр Дмитриевич ни разу меня не перебил, спокойно тянул свою папироску и как будто чуть-чуть улыбался. Александра Дмитриевича интересовало, как поживает кошка Маня, которая жила у нас на проходной, окатилась ли она. Тогда этот замечательный человек стал мне ещё ближе, но я так и не сказал ему, что Маню, ещё котёнком, принёс именно я. Маню он любил и после возвращения из больницы как будто ещё больше, всегда приносил ей что-нибудь из дома, какой-нибудь кусочек колбаски, немного курочки, даже суп в банке, который он называл “похлёбкой”. Маня ела у нас всё. Она часто катилась и Александр Дмитриевич ругался с теми, кто выкидывал её котят за забор, за которым они сразу становились пищей собак. Александр Дмитриевич не позволял этого делать, ходил по заводу и предлагал котят рабочим. До инфаркта он этим не занимался, пережитое изменило Александра Дмитриевича и не только по отношению к котятам Мани и к ней самой.
Он всё чаще рассказывал о своей молодости, о жизни во время войны. Тогда я узнал, что Александр Дмитриевич родом из Cмоленской области, деревни Сафроново. Он много говорил о красотах тех местах, вспоминал ручей, лес, реку Ингулец. Отца его позвали на работу в Кривой Рог, на Украину и он забрал туда свою семью. Мать не хотела, но как Александр Дмитриевич часто повторял “была верна супружескому долгу”. Отец работал столяром в колхозе, потом на шахтах, добывал руду. Жили они хорошо. Александр Дмитриевич говорил: “Огромнейший дом был, красивейший, черепицей крытый! Cад был! Виноградник!” И вот началась война, ворвались немцы. “И представь себе, – говорил Александр Дмитриевич, - очень много приветствовало их! Всё им – яйца, хлеб!” Я всё не мог понять – как же так? А он мне объяснил, сказал, оттого это, что советская власть многим была не по душе, многие были пострадавшими от неё. Александр Дмитриевич стал для меня настоящим учителем по истории, к которой я всегда относился пренебрежительно. Я хорошо прочувствовал ужас “красного террора” на всех тех случаях, что рассказывал Александр Дмитриевич. “Приезжали ночью на машинах и... – тут Александр Дмитриевич присвистывал, - а утром: “А где Гриша?” Гриши нет!” Многие комсомольцы с приходом немцев перешли в полицаи, начальником же стал секретарь комсомольской организации, ярый коммунист, его потом, после победы, повесили перед всей деревней, без суда и следствия.
Целыми днями шли колонны пленных. Александр Дмитриевич вспоминал как однажды мать ворвалась в одну из колонн, чтобы передать солдатикам вареной кукурузы, хлеба. Мать у него была святой женщиной. На чердаке прятала еврейскую девочку, родителей которой в числе тысяч других расстреляли, сбросив в овраг. Этот овраг иногда мне снится, снится текущая из него кровь. Снятся длинные красные полосы по реке, протекающей недалеко от оврага. Я часто думаю о той девочке Фаине, что жила на чердаке, и которой потом всё-таки пришлось уйти. Я рассказал о ней своей жене и мы назвали в честь неё свою дочь, нашего второго ребёнка. На этом же чердаке мать Александра Дмитриевича прятала еврейского мальчика. Соседи донимали, всё спрашивали не прячешь ли кого? Cитуация была напряжённой, могли донести полицаю, который за укрытие имел распоряжение расстреливать. В общем и мальчишке пришлось уйти. Но после войны он пришёл, отвоевав в добровольческой армии и получив ранение.
Однажды чуть не расстреляли самого Александра Дмитриевича. В сорок четвёртом в их деревне жили немцы, среди которых были простые рабочие, попавшие в так называемый тотальный набор. У одного из них маленький Саша украл сигарету. Немцы посылали сигареты домой, поэтому cчитали всё строго. И, не досчитав, немец указал на Александра Дмитриевича, сказал ему громко: “Киндер ком!”, толкнул к стенке, наставил автомат. И если бы не подоспел другой немец, сумевший выбить из рук автомат, то так бы и расстреляли Александра Дмитриевича, без которого я не представляю ни своей жизни, ни жизни завода. С тех пор Александр Дмитриевич начал курить. Страшно сказать, он выкуривал по две пачки ядовитейших папирос, заработал себе рак лёгких, но выжил, вылечился. Что за удивительный организм, удивительная судьба!
Моя жизнь оказалась менее яркой, насыщенной по сравнению в жизнью Александра Дмитриевича, поэтому сейчас, когда нам с женой сын оставляет внука, я порой рассказываю ему, трёхлетнему парнишке, те истории, которые поведал мне мой бригадир. Рассказываю и о солдатике, которому придумал имя Алёша, так как Александр Дмитриевич имени его не помнил. Тогда утром, сидя в сыром погребе, Александр Дмитриевич услышал где-то наверху крики “Ура!” Это кричали наши солдаты. Александр Дмитриевич пулей побежал на мельницу, где иногда подворовывал грязноватую муку. Из неё мать быстро напекла нашим голодным солдатам вареников. Радости-то было! Но только на один день. На следующий день в деревню пришли немцы, заехали на своих огромных танках. Наших было во много раз меньше и они побежали. И только один Алёша запрятался в колодец и стал отстреливаться. Наступающие немцы его ранили. Но добивать не стали, а наоборот вызвали женщин, в том числе и мать Александра Дмитриевича, и попросили забрать его. Его забрали, положили в пустом доме, когда-то принадлежавшему одному из евреев, обмыли, перевязали. Приходил другой немец, лечил. Но Алёша не выжил, рана была слишком серьёзной. Cхоронили его недалеко от огорода.
Много рассказывал Александр Дмитриевич, всего и не напишешь. Помню наш последний с ним разговор. Я приехал к нему домой, привёз старенький чёрно-белый телевизор, который передал мне приятель, собиравшийся этот телевизор кому-то продать. Александр Дмитриевич с радостью брался за любую ремонтную работу, только она, наверное, спасала его от одиночества, в котором Александр Дмитриевич жил последние годы. Жена его умерла восемь лет назад, я её видел только на фотографиях. Красивая была женщина, круглолицая, с большими глазами, в которых прочитывались и ум, и верность, и доброта. Она немного похожа на мою жену. Это признал и Александр Дмитриевич, когда я показал ему фотографию Наташи. Он сказал: “Да, похожа. Береги её. Я вот свою Настеньку не сберёг. Относился к ней как последняя сволочь”. Это единственное, что он сказал за всё время о жене. Мне отчего-то кажется, что Александр Дмитриевич сильно преувеличил. Конечно семейная жизнь вещь сложная и чего в ней только не бывает, и ссор больше, чем поцелуев, но всё-таки не могу я поверить, чтобы этот добрый старик когда-то мог мучить такую женщину.
И всё-таки в ту последнюю нашу встречу Александр Дмитриевич был больше весел, чем печален. Мы немножко выпили и он начал делиться со мной своими впечатлениями. Я с улыбкой кивал, давая старику выговориться как следует.
- Ты ж погляди! – говорил он.- Приехал, значит, наш верховный главнокомандующий, и давай разносить! Cобрал, понимаешь ли, совещание! Говорит, мы такие большие средства вложили, в развитие, в модернизацию... А результата шиш! Конечно! И будет ему шиш! Все у нас, говорит, занимаются только латанием дыр.
- Да уж. – пробурчал я.
- Говорит, репутация нашего оружия, есть репутация страны! Для них, мудаков, главное репутация! Они хотят опустить себестоимость. Чтоб рабочие вообще без трусов ходили!
- Да-а. Для иностранцев всё.
- Вот. Говорит, цены для них должны быть привлекательными. Ты сначала... Ай! Да что говорить. А этот! Ну как его... В общем говорит – да, мы имеем гору рекламаций! Конечно будете иметь!
- Они бы на наш завод приехали.
- Да ты что? Они бы охренели, прости Господи!
- Александр Дмитриевич, а ведь и три года назад об этом говорили, и два.
- Каждый год мелят одно и то же. А всё то же!
- Я, кстати, был на этом предприятии. Ну что... как и у нас. Заказы из Китая, Кореи, Франции. А этот всё президиумы собирает. Был я на одном из них. Всё те же лица. Никто никого не спросил о срыве прошлых госзаказов, никто не был уволен. Всё те же персональные автомобили с мигалками, министерские оклады, государственные дачи...
- Жопу им надрать! Наливай!
Александр Дмитриевич будто чувствовал, что говорит со мной в последний раз. Уже сильно опьянев, он позвал меня в комнату.
- Как тебе моя кухня? – спросил он.
- Хорошая.
- Врёшь! Окна старые, дует из всех щелей. Буду новые ставить. Пластиковые. Нашёл контору, где дешёво. Деньжат немного с пенсии накопил. Рейками всё обобью! Полачу. Будет у меня как в деревенском доме. Вот тогда будет хорошо. А пока пойдём отсюда! Пойдём кое-что покажу.
И он провёл меня в свою комнатку. В люстре горела только одна лампочка, поэтому было тускло.
- Александр Дмитриевич, темно как-то у вас. – сказал я.
- Я на свете экономлю. – ответил человек, которому свет нужен был в первую очередь, из-за плохого зрения.
Он достал какой-то прибор. По виду он напоминал обыкновенный блок питания.
- Вот! – cказал с гордостью Александр Дмитриевич. – Вот! Когда умру, к тебе эта штука перейдёт. Знаю, что захочешь продать. Сейчас все всё продают. Но ты не торопись! Пусть у тебя полежит. Продать всегда успеешь.
- Что это? – удивился я.
- Это моё изобретение. Двигатель. Вечный.
Больше он не распространялся. Быстро убрал своё изделие далеко под стол. Приложил указательный палец к губам, дескать – никому не говори, молчи. Я, улыбнувшись, кивнул. Александру Дмитриевичу не понравилась моя улыбка.
- Что улыбаешься? Знаешь, сколько американцы за это дадут? – начал он гневаться.
Потом он показал мне тетради, испещрённые записями, рисунками. Он достал их из под матраса и почти сразу туда же убрал. Этот полосатый матрас, две маленькие подушки в белых наволочках, заправленное одеяльце, эта старая кровать, под которой стояла белая кружка, из которой Александр Дмитриевич по ночам отпивал, так как у него сохло во рту – всё это вызвало у меня такую глубокую тоску, что захотелось заплакать. А тут ещё этот маленький блок с торчащими проводками... И тут же истёртый палас и холодные деревянные полы, и часы с кукушкой и шкаф с потерянным ключом, но подложенной бумажкой... А ещё старые пыльные шторы и потолок с жёлтыми разводами. И всё это в полумраке из-за одной единственной лампочки. Мне стало жаль моего старика. Я обнял его и крепко-крепко прижал к себе его хрупкие плечи, его сильное большое сердце под шерстяной жилеткой. Он по-отцовски похлопал меня по плечу и сказал:
- Ну всё, всё. Я тоже счастлив, что наконец сделал это. Ну всё, всё... Там кое-что подпаять надо и будет совсем готова машина.
Так мы и расстались c Александром Дмитриевичем.
На похоронах были друзья Александра Дмитриевича, которых, к сожалению, осталось не так много. Были его ученики. Сложившись, мы похоронили прекрасного человека в хорошем гробу из дуба. Как говорят: “О ценности человека говорит цена его гроба”. Один из учеников Александра Дмитриевича, Виталий Полосин, работающий в ритуальных услугах, помог нам в организации, сделал хорошую скидку. Благодарим его от всей нашей бригады и я лично за оказанную помощь.
Cветлая память Александру Дмитриевичу Белову.
Пусть земля ему будет пухом.
Из мартовского номера “Городской правды” за 2008-ой год:
В квартире Александра Дмитриевича Белова, умершего 23 января этого года, произошло ограбление.
В предыдущем номере опубликован некролог, написанный одним из близких друзей Беляева. В нём близкий друг рассказывает о личности Беляева, подробно описывает факты его жизни.
Cледственная группа предполагает, что этот некролог мог послужить причиной ограбления.
Квартира Белова была не приватизирована и по закону перешла в федеральную собственность. Оформление всех надлежащих документов по передачи квартиры занимает не менее двух месяцев. За это время квартира не эксплуатируется.
Квартиру в разорённом состоянии обнаружил Михаил Игнатьев, агент по продажам недвижимости.
Игнатьев для нашей газеты прокомментировал ситуацию: “Это ни что иное как зверское мародёрство. По квартире уважаемого А. Д. Белова словно прошёл слон. Всё, что не вынесли, сломали и разбросали. Я читал замечательный некролог о Белове и мне было очень интересно добрались ли воры до его изобретения. К сожалению, добрались. Сняли также и часы с кукушкой и даже старые шторы, унесли матрас, палас, подушки, всё то, о чём упоминалось. Унесли и то, о чём не упоминалось. Совершенно не понятно зачем порвали фотографии. Их клочки валялись повсюду, некоторые из них были обуглены. Кто эти люди, совершившие это ужасное нападение? Люди ли это? Есть ли для них что-нибудь святое? Откуда такое варварство, такая жестокость? Но что самое обидное в этой ситуации, что по закону государство, которому перешла квартира, не владеет имуществом бывшего владельца. Можно, конечно, возбудить дело по факту мародерства, но боюсь, что обстоятельства не будут способствовать этому делу. Этот случай ещё раз доказывает несовершенство наших законов, необходимость проведения большого количества поправок. Ведь, как известно, безнаказанность порождает вседозволенность. Во всех цивилизованных странах предпринимаются действия к сокращению подобных позорных преступлений. Наша страна в этих действиях сильно отстаёт. Мы видим, что возникает необходимость самостоятельной юридической квалификации таких случаев. Мы видим, как такие вроде бы мелкие происшествия роняют престиж целой страны в глазах наших зарубежных партнёров”.
С уважением, редакция газеты "Новости Лопатино".