После первой ужасной недели почувствовалось некоторое облегчение. Постепенно я начал закаливаться, мышцы привыкали к монотонному ритму мотыги, когда-то мягкие ладони затвердели, жара стала менее мучительной. Я не отставал от остальных и радовался растущему ощущению равенства со «стариками».
Всего в Тель-Ашере было около двадцати рабочих. Большинство из Польши или России, некоторые бежали из Сибири, будучи сосланными советским правительством за сионизм. По прибытии в Палестину большая часть их селилась в киббуцах (коллективных поселках). Позже, по разным причинам, они находили такую жизнь неподходящей. Меня это не удивляло - киббуцы были не для них. Это были восторженные индивидуалисты, спорщики, каких я не видывал.
Большинство пыталось обзавестись собственными фермами, другие же размышляли о разнице идеологий киббуцников или политических партий. Пока что они работали в Тель- Ашере, принадлежавшем зарубежной компании, которая выращивала апельсины. В отличие от киббуцев, где недвижимость и доходы принадлежали коллективу, каждый рабочий в Тель-Ашере получал зарплату и выплачивал свою долю общих расходов.
Общественная жизнь в Тель-Ашере была весьма активной, хотя из-за необычного состава группы несколько странной. Среди двадцати мужчин была всего одна одинокая девушка по имени Роза. Она, понятно, была весьма популярна. Я не переставал удивляться энергии моих товарищей, способных после тяжелого рабочего дня отправиться в Кфар Сабу (шесть миль в один конец) ради чашки чая. Им ничего не стоило пройти час до соседнего поселка, если там была возможность потанцевать и повеселиться за полночь.
Все мне очень нравилось. Быстро проникшись этим духом, я стал понимать, что такая жизнь не только серьезная проверка собственных сил. В ней много удовольствий. Кроме того я заметил, что мои коллеги, увидев, что я не избегаю трудностей, стали относиться ко мне как к равному. Мне было восемнадцать и быть п р и н я т ы м стало величайшей гордостью. Я думал остаться там на две недели, но когда они прошли, решил остаться еще на две.
Работа не стала разнообразнее, однако стала приносить некоторое удовлетворение. Я научился ловчее управляться с мотыгой и радовался полученным навыкам. Общее состояние заметно улучшилось – умеренное питание и тяжелая работа быстро избавили меня от лишнего жира. На сорок фунтов похудевший, загорелый, тощий и крепкий – вряд ли моя мать узнала бы меня сейчас!
После следующих двух недель я снова отложил свой отъезд.
День за днем я вместе с остальными работал в апельсиновом саду. Со временем открылись некоторые секреты работы. Например, я обнаружил, как сильно отличаются разные типы почв: некоторые копать легче, некоторые – труднее. Я понял это, увидев, как эксплуатировали меня остальные, пользуясь моей неосведомленностью. Когда я был «зеленым» мне подсовывали более тяжелые участки. Это открытие разозлило меня и я решил отомстить.
Почувствовав себя более опытным и сильным, я стал работать быстрее и скоро обогнал своих коллег. Это сильно озаботило их, они испугались, что бригадир заставит их работать с такой же скоростью. В конце концов меня начали просить замедлить темп! Это была сладкая месть. Гордо осознав, что теперь могу задавать тон, я милостиво внял их просьбе.
Опять приблизилось время отъезда. Снова я отложил его, на этот раз не определив новую дату. На меня обратил внимание Гуревич, наш бригадир. Он взял меня под свое крыло и начал учить выращивать апельсины уже на более высоком уровне. Он учил прививать молодые деревья, прививать сближением старые, не совсем здоровые. Показал как делать анализ почвы, как готовить новые посадки. Мы засадили сотни дунамов* апельсинами, лимонами, грейпфрутами. Он учил планировать оросительные каналы, и это стало моей любимой работой. Было приятно отдохнуть от летней жары, стоя по щиколотку в холодном потоке. Каждый сезон имел свои радости. Весной - опьяняющий запах цветущих апельсиновых деревьев, зимой – сбор цитрусовых, которые мы холили весь год.
После этого я стал работать на бульдозере, формировал и выравнивал участки под новые посадки. Делал также глубокую вспашку и моя романтическая душа трепетала от мысли, что я обрабатываю землю, пустовавшую сотни лет.
Но труд приносил не только радость. В посадках таилось немало опасностей. Весной надо было расчищать завалы, убирать заплесневелые кучи листьев и песка, намытые зимними дождями. Мы выполняли эту работу парами, скрашивая одиночество в пустынных рядах деревьев. Однажды я работал с Михаилом, дотошным малым, который, очищая деревья, постоянно пользовался металлическим шпателем. У меня на подобные изыски терпения не хватало, потому я просто погружал голую руку в мягкое мессиво и выдирал его. Случилось так, что мне понадобилось отойти по нужде, и Михаил перешел на мой ряд, чтобы я не отстал. Не сделай он этого, я бы сейчас ничего не рассказывал. В вошедший в основание дерева шпатель впилась гадюка, вроде тех, которых Клеопатра использовала для убийства.
Если бы на этом дереве работал я, она укусила бы мою руку.
Были и более современные опасности. Еще до вспашки легко определялись контуры окопов Первой мировой войны, оставшихся после боев турок с австралийцами. Однажды, когда мы копали ямы для посадки новых деревьев, Хаим, работавший на соседнем ряду, позвал меня посмотреть на множество только что обнаруженных яйцевидных металлических предметов. Это были неизвестные ему "лимонки". Разглядывая одну из них, он потянул чеку. Нас обоих должно было разорвать на куски, но, к счастью, заржавевшая чека сломалась в его руке. Пружинный детонатор не сработал.
Хаим не был столь наивен, как могло показаться. Он был сильным и крепким, и я удивился, узнав, что в своей родной Польше он был ешива-бохером (студентом религиозной семинарии). Я полагал, что ешива-бохеры бледные, слабые и беспомощные. Еще больше меня удивило, что он в числе приятелей-студентов организовал группу самообороны от погромов, не имея никакой военной подготовки. Это противоречило стереотипным представлениям о евреях в гетто, пассивно сносивших унижения и побои.
Хаим - один из типичных еврейских пионеров в Палестине - сразу понравился мне. Схожесть характеров помогла нам найти общий язык. Эти люди не были похожи на евреев, которых я знал раньше. Гордые и бескомпромиссные, ни перед кем не склонявшие головы. Не меньшее впечатление, чем страна и ее развитие, произвел на меня народ, в который я влюбился. В Тель-Ашере эта любовь усилилась.
Со временем я хорошо узнал своих коллег и некоторые стали моими близкими друзьями. Один из них – Лепке, спасший меня от скорпиона в день приезда. Это был искренний человек, «балагула», как на идиш называют возницу или вагоновожатого. В Тель-Ашере, в отличие от большинства еврейских поселений, говорили преимущественно на идиш, а не на иврите. За то время, что я там прожил, мой идиш невероятно улучшился, иврит же оставался в зачаточном состоянии. Когда в поход пригласил меня Букаланик, я подумал, вот случай улучшить язык, надеясь, что он, с его блестящим ивритом, подучит меня за это время. Но надежды не сбылись. Букаланик, хорошо образованный человек, жаждал новых знаний, особенно изучения языков. Отклонив мои просьбы насчет иврита, он настаивал на общении по-английски. Когда мы вернулись, его английский значительно улучшился. Мой иврит, естественно, остался на том же уровне.
Хотя я и не продвинулся в изучении иврита, поход был замечательным. Ничего похожего на комфортабельное путешествие в машине с Розенбергами. Настоящий поход без всяких удобств. Мы посмотрели большую часть центральной Палестины, идя по колеям, карабкаясь по тропам каменистых холмов, срезая путь по долинам. Везде мы находили ночлег и чувствовали себя как дома. Это Букаланик сделал поход таким замечательным. Худой и крепкий уроженец Бессарабии, что на границе России и Румынии**, он был прекрасным гидом. Куда бы мы ни пришли, ему все было там известно - геология, археология, история.
Поход запомнился по нескольким причинам. Прежде всего, я встретил человека, с которым наши пути пересекались в важные моменты моей жизни и который до самой его смерти в 1975 году, оставался моим близким другом. Это был мой земляк, канадец, Джо Эйзен, переехавший в Палестину в 17 лет, в 1930 году. Впоследствии он изменил имя на Иосиф Эйтан, и под этим именем фигурирует в значительной части моего повествования.
Иосиф из племени рыжих евреев. Точеный профиль, толстые всклокоченные волосы, высокое и плотное тело делали его похожим на разбойного викинга. Он был редким идеалистом. Мы познакомились, когда он только что прибыл в Палестину в группе североамериканской секции движения Хашомер Хацар (Молодой Гвардии). У него были намерения основать киббуц, и, действительно, вскоре после нашего знакомства его группа, первая из Северной Америки, организовала независимый киббуц «Эйн Хашофет». Этот киббуц стал частью федерации Хашомер Хацар, вместе с другими киббуцными движениями давшей много рекрутов, образовавших Пальмах – еврейские штурмовые формирования, отважно сражавшиеся в 1948 году в Войне за независимость.
Во время этой войны наши пути снова пересеклись. До того он служил в еврейской бригаде Британской армии, где дослужился до майора. В 1947 году мы встретились в Канаде, куда его послало командование Хаганы для организации закупки оружия. Позже, в 1948 году, он служил под моим началом в седьмой бригаде, где стал начальником штаба, а впоследствии, сменив меня, - командиром бригады. В 1973 году на встрече однополчан я был его гостем.
Мы были тесно связаны, я надеюсь, были духовно близки и делали большое общее дело. Мы были сверстниками, приехали из одной страны, что особенно нас объединило. В то время, да и сейчас, большинство палестинских евреев были либо из Восточной Европы, либо с Ближнего Востока. Причину понять нетрудно: положение евреев в этих странах заставляло их искать новый дом. Жизнь евреев Северной Америки была много лучше. Поэтому иммигрантов оттуда всегда было мало. Многие из них играли важную роль в развитии страны, но в процентном отношении составляли незначительную часть еврейской общины.
Я хорошо понимал, что мой багаж, мой опыт, моя подготовка были совсем непохожи на то, чем обладали остальные жители Тель-Ашера. Но, тем не менее, несмотря на эти различия, на трудности в общении на первом этапе из-за отсутствия общего языка, меня не считали аутсайдером. После первых недель «испытания мотыгой», когда я показал, что могу выполнять дневную норму не хуже остальных, что я могу и хочу переносить тяжелые условия, я был принят в коллектив как равный. Канадское же происхождение делало меня в их глазах просто другим евреем из еще одного уголка света. Мои североамериканские особенности стали еще одним развлечением, когда я с особым старанием спел несколько американских песен в манере Эла Джолсона.
Я, конечно, должен был отвечать на множество вопросов о политической ситуации в Канаде и США, о тамошних евреях, о перспективах американской поддержки сионистского движения. Серьезный интерес к этому весьма характерен для моих друзей в Тель-Ашере. Они были дьяволятами и могли протанцевать полночи, но при этом умны и хорошо информированы, демонстрировали жгучий интерес к текущим проблемам. При широком диапазоне мнений все яро поддерживали различные лейбористские фракции и решительно противостояли партиям правого крыла. В то время я только начинал знакомство со сложной политической ситуацией и если находил одну крайность в Тель-Ашере, то другую – у моих родственников Кахане.
Первый раз я встретился с семьей Кахане вскоре после приезда в страну. Сестра моей бабушки Миллер была замужем за Эфраимом Кахане, наиболее замечательным из них, возглавлявшим эту необычную семью. Эфраим уехал из родной Австрии, подравшись с офицером, оскорбившим его мать. Он добрался до Палестины старомодным способом – прошел пешком всю пустыню из Египта. Во время Первой мировой войны он и его семья работали на британскую разведку, передавая информацию о турецкой армии, оккупировавшей в то время Палестину. Эфраим был арестован и избежал казни в Яффо только благодаря войскам генерала Алленби, взявшим город. Ему повезло больше, чем некоторым нашим родственникам. Иегошуа и Мендель Ханкин были арестованы и турки подвергли их пыткам палочными ударами в безуспешном стремлении сломить. Нааман Белкинд, племянник Израиля Белкинда, был повешен в Дамаске за шпионаж.
Я часто бывал в семье Кахане. Вскоре почти сравнялся ростом с ними и четырьмя их сыновьями, особенно с двумя младшими, близкими мне по возрасту. Элияшу позже оказал мне большую помощь в рискованных закупках земли. Бениамин, в комнате которого я спал во время своих визитов, принял геройскую смерть в Войне за независимость 1948 года. Он был летчиком и на своем безоружном "Пайпер Кабе"*** увел эскадрилью египетских истребителей от колонны израильской пехоты. Когда арабские самолеты настигли его и сбили, у них кончалось горючее, что вынудило их вернуться на базу. Колонна была спасена ценой жизни Бениамина. В Эйлате на берегу залива Акаба, есть монумент в его память.
Это через них я впервые познакомился с еще одним аспектом политической жизни. В то время существовали две главных политических группировки: правые Ревизионисты и Гистадрут (лейбористы). Между ними были значительные разногласия, которые достигли пика в тот момент, когда лидер лейбористов Арлозоров был убит на тель-авивском пляже. Лейбористские руководители подозревали ревизионистов в провоцировании убийства, ревизионисты горячо протестовали, дебаты были яростными и шумными.
Еще не до конца понимая сложность политической сцены, я был крайне расстроен этой враждой. Чувствуя, что именно сейчас евреи должны быть едины, я нашел оригинальный способ демонстрации своего неприятия нынешнего бессмысленного раскола. Бениамин был ревизионистом, и я иногда, сопровождая его на собрания, надевал кепку с эмблемой Хапоела, лейбористского спортклуба. Однажды я сделал наоборот и пришел в монолитно лейбористский Тель-Ашер в ревизионистской кепке. Меня хотели линчевать. Добрые намерения восстановить еврейское единство не были одобрены ни одной из сторон.
Такая рискованная политическая деятельность не была сильно успешной, однако, больше мне не на что было жаловаться. Жизнь в Палестине определенно была замечательной. Почти не чувствуя, я претерпевал существенные изменения. Всего лишь несколькими месяцами раньше, живя в роскоши, я имел все, что только мог себе представить: прислугу, машины, лошадей, карманные деньги. Единственной физической нагрузкой был спорт. Теперь, в Тель-Ашере, - многочасовая работа под палящим солнцем и скудный рацион - за неделю я съедаю меньше мяса, чем за обедом у матери.
Материальные неудобства, однако, не сделали меня несчастным. Совсем наоборот! На мой нынешний вкус скудная трапеза из картошки с простоквашей (скисшим молоком) была деликатесом, приготовленным французским поваром. На соломенном матрасе спалось не хуже, чем на домашней пружинной кровати. В Канаде у меня было сколько угодно денег и при этом всегда казалось мало. Здесь я зарабатывал по-королевски двадцать пиастров в день (один канадский доллар), и все мои потребности были удовлетворены. Тридцать в месяц я платил за жилье, еще восемь-девять в день уходило на питание. Я курил сигареты «Офир» - два пиастра за пачку (тридцать штук). Пять-шесть пиастров в день у меня оставалось на удовольствия. Чего еще желать?
Не думайте, что я тратил весь заработок на разгульную жизнь. Я еще и откладывал деньги! За шесть месяцев накопил достаточно, чтобы купить осла. Я был вне себя от радости после этого приобретения и имел грандиозный вид, бешено галопируя по окрестностям, навещая друзей в Кфар Сабе, Ган Хаиме, Ган Хашароне, иногда заглядывая в близлежащий арабский город Тулкарем на шашлыки.
Большая часть моих планов, однако, была разбита маленьким «Клоцким», чьи неуемная сексуальность и упрямство почти свели меня с ума. Однажды у меня оказался билет на симфонический концерт в Тель-Авиве. Именно в этот день бастовали водители автобусов, и я смело решил добраться до концертного зала верхом на Клоцком. Я храбро двинулся в путь, и все шло хорошо, пока мы не добрались до главной тель-авивской дороги - тогда не более, чем грязной колеи. Мы двинулись на юг, в Тель-Авив, а мимо, в противоположном направлении, на север, проезжала на ослах небольшая группа арабов. Все было отлично, пока шли ослы. Но стоило появиться симпатичной заднице встречной ослицы****, как все полетело к чертям. Сначала Клоцкий остановился, расставив ноги и опустив голову, потом начал реветь с неиссякаемой страстью. Завязалась борьба. Клоцкий извивался кренделем пока я тянул поводья, тщетно пытаясь не дать ему развернуться. Влюбленный, он стал неуправляемым и пошел за своей искусительницей, унося меня прочь от намеченной цели.
Не все мои поездки были столь неудачны. Иногда Лепке одалживал мне свою замечательную арабскую кобылу Средиземноморку. Она бегала быстро как ветер и плавно, как кресло-качалка. Я любил ездить на ней верхом. Сам Лепке гонял на ней за тридцать миль поучаствовать в скачках с лошадьми из лучших конюшен страны. Там она успешно выступала, регулярно принося ему деньги. И уже на следующий день возвращалась в упряжку, тянула плуг или телегу.
Вскоре я начал получать письма от родителей с уговорами вернуться домой. Но я радовался жизни как никогда и не имел ни малейшего желания возвращаться в Канаду. Ожидающие меня в Торонто комфорт и роскошь совсем не привлекали. Родителям, видимо, это было совершенно непонятно, они думали, наверное, что я потерял деньги на проезд, и прислали мне билет. Отлично, я сдал его и устроил на эти деньги пирушку. Позже они снова прислали мне билет, в этот раз я нашел ему лучшее применение – купил ружье!
Ружье выполняло несколько функций. Я полюбил охоту на близлежащих болотах. По субботам, в мой еженедельный выходной, Лепке одалживал мне мула, на котором я ездил без седла. Сам Лепке часто присоединялся ко мне, как и глава соседнего поселка Ган-Хаим – один из Белкиндов, дальних моих родственников. Втроем мы могли конкурировать с охотниками-бедуинами, и если удавалось подстрелить утку, то была возможность устроить еще одну пирушку. Во время этих охотничьих вылазок я подружился с бедуином, откровенно восхищавшимся моим ружьем, пятизарядным, скорострельным, ствол из крупповской стали. Именно ружье и вызвало интерес бедуинов и, возможно, из-за него они часто приглашали нас на свои праздники- «фантазии», где гвоздем программы была пальба в воздух из всех доступных видов оружия. Смысл был в создании как можно большего шума. Ясно, что пятизарядное ружье обладало впечатляющим шумовым потенциалом. «Фантазии» были большим удовольствием и я очень им радовался. Это стало хорошей подготовкой к экстраординарной фантазии в честь моей свадьбы много лет спустя.
Хотя «фантазии» и охоты очень радовали, ружье требовалось и для более серьезных дел. Я уже не работал в саду с мотыгой, а поднялся выше по социальной шкале, став охранником – «шомером».
Через шесть месяцев после устройства в Тель-Ашер, я вновь посетил Иегошуа Ханкина. Теперь не только из-за своих проблем. С поразительной, но не вполне похвальной самоуверенностью восемнадцатилетнего новичка я пришел высказать свои предложения по организации охраны Тель-Ашера. Это немыслимо, провозгласил я, что мы, около двадцати молодых еврейских рабочих, ночью спим под охраной араба. Что-то надо делать.
Я не имел ничего против Хаваджи Хаджа, как звали нашего симпатичного марокканского охранника. Лично ко мне он относился очень дружелюбно, позволяя скакать на его замечательном вороном жеребце. Мои сослуживцы сказали ему, что я «богатый американец», чем он был глубоко впечатлен. Теперь, когда бы я ни проходил мимо его палатки, он приглашал меня на чашку кофе и делал серьезные попытки продать одну из своих жен. Хотя я не рассматривал подобное предложение всерьез, это никак не уменьшало его желания выразить расположение ко мне. Все равно мне не нравилось находиться под охраной араба. В обычное время система работала нормально, поскольку наш караульный был, вероятно, самым большим вором в округе. Конкуренты старательно избегали его "базу", что избавило нас от более мелких воров. Но если бы на поселок напали серьезно, напали бы арабы, я не думаю, что можно было рассчитывать на то, что Хадж защитит нас в случае необходимости. А случай мог возникнуть в любой момент, поскольку Британское мандатное правительство предоставило охрану поселков их обитателям.
Я объяснил все это Ханкину, что, видимо, не показалось ему дерзостью. Внимательно выслушав, он сказал, что поскольку мы находимя без всякого прикрытия возле арабского городка Тулкарем, в окружении арабских деревень, нам в самом деле нужна еврейская охрана. При этом предупредил, что найти хорошего шомера непросто, и мы должны сделать это сами.
Мы начали искать и вскоре услышали о некоем Янкеле, хорошо известном шомере, только что отпущенном из британской тюрьмы, где он сидел за удар в зубы «при исполнении обязанностей». Я пошел знакомиться с ним. Он хорошо знал наш округ и выразил желание взяться за работу при условии, что мы найдем ему помощника. Когда я сказал, что мы не сможем найти такого, он весьма энергично заявил, что я сам мог бы им стать. После такой ободряющей рекомендации я приступил к исполнению престижной роли помощника ночного охранника в Тель-Ашере.
Работа состояла в ночном наблюдении и защите поселка от воров и нарушителей. Отношения с нашими арабскими соседями были в целом дружескими, обязанности охранника, казалось, не сулили особых проблем. Тем не менее, меня удивила его странная манера работы. «Несение караульной службы» состояло в том, что он ложился спать на столе в общей кухне, а меня отправлял наблюдать за обстановкой. Когда арабы вторгались в поселок, он поручал мне прогнать их, а сам надзирал за происходящим из кухни.
Я был один и должен был стараться изо всех сил. Схватив копье, я вспрыгивал на Средиземноморку Лепке и гнал нарушителей с воинственным индейским кличем. То ли клич, то ли копье воздействовали на них, но чаще всего они убегали. Хотя не всегда это было так просто.
Однажды какой-то араб перегнулся через забор и открыл кран, чтобы напиться. Это был здоровый малый и в ответ на мое предложение убраться, взглянул на меня, выпрямился во весь рост и сказал «Таал!», означающее «Ладно тебе». Я привязал лошадь и перелез через забор. Как обычно, я дрался голыми руками, слегка сдобренными грубостью и ловкостью. Дело приняло другой оборот, когда он достал «шабарию» (кинжал) и схватил меня за шею. Я владел джиу-джитсу, но против этого парня оно не сработало. Я оказался на земле, сжимая его руку с ножом, его другая рука держала меня. Я ухитрился вывернуться и ударить его в живот. Пока он поднимался, я крепко схватил его за гениталии. «Старшине», моему тренеру по боксу в Верхнеканадском колледже, было бы стыдно за меня, но это помогло одолеть противника.
Раньше у нас было неписаное соглашение с арабами, позволяющее им приходить в апельсиновые сады и косить траву между деревьями. Но я решил, что мы должны оставить ее себе для удобрений или продажи на корм скоту и больше не позволял никому приходить и косить ее. Такое поведение спровоцировало стычку с арабским боевиком, описание которой открывает эту книгу.
Со временем арабы узнали меня и обходили Тель-Ашер стороной. Вместо этого они чаще наносили визиты в соседние сады, один из которых охранял человек по имени Иегуда. Однажды, разгоняя пришельцев, он получил удар ножом. Охрана была серьезным делом, и арабы не в игрушки играли. Теперь я стал помогать ему. Это было незадолго до того, как и в его сад запретили вход арабам.
Работа охранником научила меня борьбе с нарушителями. Обычно я оказывался в меньшинстве. Если же доходило до стрельбы, то мое ружье слабее винтовок, странным образом появлявшихся у арабов, несмотря на запрет британских властей, одинаковый и для арабов, и для евреев. Я вынужден был научиться в одиночку бороться с нарушителями, пользуясь разными уловками и внезапностью, чтобы уравновесить их преимущества. Обнаружилось, что вопреки общепринятому мнению, арабы плохо дрались ночью и не любили темноту, что всегда можно было обратить в свою пользу. Шестнадцатью годами позже, будучи боевым командиром израильской армии, мне пришлось вспомнить эту слабость.
Однако, задолго до вступления в израильскую армию, я должен был использовать свои боевые навыки против гораздо более опасного врага, чем арабские войска. Как предупреждение о таящейся угрозе миру – и мне – радио в общей столовой Тель-Ашера иногда гремело леденящими кровь криками тысяч голосов: «Зиг Хайль!» Это были варварские звуки, примитивные, непонятные и пугающие. Моя кожа становилась гусиной, хотя я знал, что раздаются они за тысячи миль от меня.
Но все же это волновало не более, чем проплывающее в небе облако. До Второй мировой войны было далеко, нацисты только собирались с силами в Германии. У меня же исполнялся год пребывания в Палестине, жизнь была прекрасна.
-------------------------------------------------
*1 дунам = 0,1 га. Прим. перев.
** На самом деле Украины и Румынии. В то время Россия и СССР для многих были синонимами.
Прим. перев.
***Пайпер Каб (англ. Piper Cub) — лёгкий двухместный самолёт. Выпускался компанией Piper. Прим. перев.
**** В оригинале автор использует одно слово "ass", по-английски означающее "задница", или даже более грубый синоним. Другое его значение - "осел" - используется редко, обычно употребляют слово "donkey".
В данном случае игра слов. Мне пришлось использовать оба значения. Прим. перев.
Глава 6. Взад-вперед http://www.proza.ru/2009/12/23/217