Помню, в детстве возмущался, когда узнал, что на Руси, во времена крепостного права, барин, каждую новую служанку, называл именем прежней девки. Так, испокон веку в одном поместье служанок звали Марфами, в другом - Прасковьями, в третьем – Акулинами. При этом, никого не интересовало, какое имя ей дали при крещении. Раз первая служанка была Акулька, то все последующие должны быть Акульками.
Лишь недавно понял, что это удобно во всех отношениях. За год можно поменять пять служанок, так, что, все домочадцы должны запоминать их имена? Да и привыкают к имени порой так, что жалеют больше не за работницей, а за именем. Вот и называют новую служанку именем прежней.
Нечто подобное произошло уже в наши дни, совсем недавно.
Жил в механическом цехе шахты кот, по имени Борька. Кто и почему кота назвал человеческим именем, установить невозможно. Кот был старый, даже те, кто работал в цехе больше пятнадцати лет, говорили, что он тогда уже был.
Борька был хорошим котом. Ловил мышей и крыс, выгонял из цеха чужих котов и собак, никогда не лазал по столам и шкафам. За минуту до перерыва усаживался на своё место, вблизи обеденного стола, спокойно ждал, кто, что ему подаст. Кормили Борьку не только остатками трапезы, но, даже, из дому каждый приносил что-нибудь вкусненькое. В общем, Борьку мы любили, считали его членом нашего коллектива.
Вдруг Борька пропал... Мы так привыкли к нему, что горевали всерьёз и долго. Кроме Борьки мы не могли терпеть никакого кота. А их, желающих поселиться в нашем цехе, было очень даже много. Но, видимо, животные это чувствовали, надолго у нас не задерживались.
Примерно через полгода, когда горечь утраты начала потихоньку стихать, в цехе появился маленький облезлый котёночек, хромой, с ранами на голове. Создавалось впечатление, что он только что покинул поле боя, заполз в наш подвал, чтобы зализать раны.
Мы его накормили, обсыпали стрептоцидом голову, уложили на Борькину подстилку. Недели через две он поправился, набрал в весе, только рана продолжала гноиться, да небольшая хромота сохранилась навсегда. Мало того, что мы его оставили в цехе, но и ещё оказали ему большую честь, назвав, в память о пропавшем коте, Борькой.
Но до Борьки ему было далеко. Он лазал по столам, воровал из шкафов тормозки, часто пропадал из цеха неизвестно куда на три-четыре дня. В общем, Борька, да не тот. Мы пытались его воспитывать, выговаривали ему: «А, Борька на стол не запрыгивал... А, Борька по шкафам не лазал... Борька мышей ловил, а тебе они скоро уши отгрызут... Борька по три дня неизвестно где не шлялся...» Всё бес толку! До Борьки ему было далеко, кличку свою он не оправдывал.
Прошла зима. Весной Борька, окрепший и подросший, опять исчез, теперь уже на две недели. Потом возвратился, как ни в чём не бывало! Он окончательно оправился от болезней, стал хорошо кушать, рос и поправлялся не по дням, а по часам. За два весенних месяца почти удвоился в объёме, и в один прекрасный день, подарил нам трёх маленьких, слепых котят!
Тут уж мы Борьку возлюбили окончательно и бесповоротно. Прощали ему все грехи, приносили из дому разные кошачьи деликатесы. Начал наш Борька приносить по три, четыре приплода в год! Мы не успевали раздавать котят. Временами, в цехе одновременно жили по пять-семь котов разного пола и возраста.
Нельзя сказать, что никто не предлагал дать Борьке другое имя. Такие предложения были, мы чувствовали абсурдность создавшейся ситуации, но, храня память о первом Борьке, мы за этой кошкой сохранили его кличку, но, для разнообразия, а, может - справедливости ради, некоторые из нас иногда называли её Бориславой...
Года через два Борислава, как обычно, исчезла дней на десять, оставив маленьких детёнышей без присмотра. Надо сказать, мы и раньше замечали за Бориславой это отрицательное качество характера - пренебрежительное отношение к своему потомству. Но оставить новорожденных малышей на такое продолжительное время, с её стороны было нахальством. Мы забеспокоились, уже начали, было горевать о ней, когда она вернулась, начала по-прежнему командовать в цехе.
Мы, и по сей день не знаем, где так долго пропадал наш Борька, только в положенное время у него появилось три пушистых, неописуемой красоты котёночка. Увидев эти чуда природы, мы поняли Борьку, простили её грех.
Двух котят из этого помёта забрали домой наши рабочие, самого пушистого оставили в цехе. Странно, но, несмотря на его красоту, Борислава никак его не отличала от остальных своих старших детёнышей. Более того, она выхватывала из-под его носа еду, отгоняла лапой от блюда с молоком, даже била его. Видимо, красавец отец чем-то ей не угодил! И родственнички его, видя такое отношение со стороны матери, относились к нему также плохо. Поэтому, он развивался медленно, рос хилым.
Мне жаль было беззащитного котёнка. Решил взять домой, избавить от издевательств сородичей, откормить на домашних харчах. Без труда поймал его, запер в кабинете, до окончания рабочего дня.
Но, неожиданно, меня отправили в командировку, я так срочно уехал, что не успел выпустить котёнка на волю. В принципе, у меня была возможность вернуться, выпустить его, но, что может случиться с котёнком за два дня? Я уезжал со спокойной душой.
Но обстоятельства сложились так, что вернулся лишь через пять дней! Как только открыл кабинет, кот пулей вылетел из него. Передо мной предстало печальное зрелище: графин разбит, стаканы на полу, шторы оборваны, папки с документами разбросаны по кабинету. Казалось невероятным, что всё это мог совершить один маленький котёночек, но это было так! Он искал еду и воду, и если с водой ему как-то повезло, то с едой, увы.
Несколько дней он прятался по углам цеха, осторожно выходя только, чтобы украсть что-либо из еды. Через месяц уже с меньшей опаской ходил по цеху, но в руки никому не давался. Все знали причину такого поведения, пытались приручить его, но тщетно! Он возненавидел людей лютой ненавистью, и я был тому причиной, поэтому и переживал больше других. Приносил ему мясо, колбасу, рыбу, покупал кошачьи консервы. Все коты рвали еду из рук, а его будто в цехе не было!
Выбирав момент, когда поблизости не было котов, выкладывал у него на виду деликатесы, но он подходил к ним не ранее, чем когда я удалялся метров на пять. Но боялся не только меня. Он боялся всех людей. Однажды он дался добровольно в руки, его жестоко обманули, и он никому больше не доверял. В конце концов, мы назвали его Диким котом.
Может, у него были врождённые недостатки, может, они развились от равнодушного отношения к нему матери, а, может, это явилось результатом перенесенной психической травмы во время затворничества в кабинете, но рос и развивался Дикий плохо. Даже через год он выглядел маленьким котёнком. Чувствовалось, что он дебильный кот. В руки никому не давался, к матери не подходил, с котятами, ни с младшими, ни со старшими, не дружил, жил в цехе сам по себе. Многие, не зная его характера, хотели взять домой, уж больно он был красив, но поймать никому, ни разу не удавалось. Даже, из наших рабочих никто не мог похвастать, что когда-нибудь держал Дикого на руках.
Как-то так получилось, что мы раздали весь молодняк, в цехе остались только Борислава и Дикий. Мы надеялись, что теперь-то они подружат! Куда там... И Борька, и Дикий, продолжали жить, каждый по своим правилам, не замечая друг друга. Они не дрались, но и не дружили. Просто, терпели друг друга на одной территории. На правах хозяйки, Борислава подходила к столу, ела, уходила. Дождавшись, когда рабочие разойдутся по своим местам, к столу подходил Дикий, доедал после Борьки остатки, уходил в другую сторону. Мы настолько привыкли наблюдать это молчаливое противоборство, что уже не представляли цех без Борьки и Дикого, уже почти забыли о том Борьке.
Прошло время. Борислава принесла новое потомство, трёх маленьких, чёрно-белых котяточек. Окотилась, как всегда, в самом тёплом месте, на телогрейке, между двумя шкафами, под батареей водяного отопления. Дикий, не только не подходил к ней, но, даже, вблизи не появлялся, знал, что Борька его не подпустит.
И вдруг, Борислава пропала... Одни говорили, что её задрали сторожевые собаки, другие - что задавила машина, третьи предполагали, что кто-то забрал на дачу, ловить мышей. Как бы там ни было, но Борьки не стало, и три маленьких слепых котёнка остались без матери. Первое пришедшее на ум предложение - утопить - с негодованием было отвергнуто. Да, не было в нашем коллективе человека, способного на такой поступок.
Принесли молока, но котята тыкались друг в друга мордочками, есть из блюдца не умели. Мы мазали им губы молоком, сгущёнкой, но они, не приспособленные к жизни, не наученные есть самостоятельно, пищали слабенькими голосочками, всё сильнее, и сильнее. Решив, что утро вечера мудренее, с удручающим настроением, разошлись по домам. У нас ещё теплилась надежда: а вдруг Борька вернётся... Или произойдёт какое-нибудь чудо...
Но Борька не вернулся, а чудо произошло!
Придя утром в цех, стали свидетелями необычной картины: Дикий лежал на Борькиной подстилке. Котята тыкались в его живот маленькими мордочками, пытаясь что-то извлечь из пустых сосцов.
Мы подошли близко, но Дикий, боясь потревожить несмышлёных племянников, даже не шелохнулся. Он неотрывно смотрел на котят, на нас не обращая внимания. Это, Дикий-то!
Кто-то налил в блюдце сгущёнки, взял котёнка за шею, ткнул мордочкой в блюдце. Но он, неуклюже извиваясь, подполз к Дикому, уткнулся в его живот. Тут свершилось самое невероятное событие: Дикий, осторожно, чтобы не наступить на котят, встал, подошёл к блюдцу, опустился на него, обмакнул живот в сгущёнку, спокойно вернулся на место, лёг на бок. Котята тут же набросились на него, стали слизывать с живота сладкое молоко. Время от времени он вставал, шёл к блюдцу, макал в него свой живот, и возвращался к котятам.
Уже давно закончился рабочий день, а мы с удивлением продолжали наблюдать за волшебными действиями преобразившегося за одну ночь Дикого. Три года он жил в нашем цехе, за это время ни разу не подошёл ни к одной кошке, и на тебе, такой жест! Мы были восхищены его поведением.
Котята насытились, уснули, кто под Диким, кто на нём. Я поднёс ему кусочек колбасы. Он взял у меня из рук, съел, не шелохнувшись. И, даже, когда я осмелился погладить по спине, он лежал спокойно, боясь нарушить сон котят.
Прошло три дня. Дикий ходил за племянниками, как настоящая мать. А, если быть до конца честным, то, даже, лучше, чем Борислава, потому что она, мы это знали, была плохой матерью.
Котята были хилые, слабые, росли плохо, но не подыхали. Мы закармливали Дикого, но им от этого не было никакой пользы. Им не хватало материнского молока. В блюдце мы постоянно доливали сгущёнку, Дикий, по установившемуся каким-то чудом порядку, обмакивал в неё свой живот, котята сосали его, но с каждым днём сосали всё неистовее, и, однажды, мы заметили, что искусанный ненасытными котятами живот Дикого кровоточит.
Но, даже, тогда, когда, искусав до крови его живот, котята эту самую кровь слизывали, Дикий, мотая головой от боли, косясь глазами на мучителей, лежал неподвижно, чтобы ненароком не спугнуть этих маленьких извергов.
Мы терялись в догадках. Какие глубинные инстинкты владели этим котом, который, терпя невыносимую боль, кормил, не своих детей, а всего лишь племянников, да и то в пятом, то ли в шестом поколении. А когда кто-то из рабочих попытался взять котёнка на руки, Дикий ощетинился, зафырчал, исцарапал его и, поразмыслив недолго, взял котёнка зубами за холку, и отнёс в угол цеха, в большой мусорный ящик.
Видимо, это решение он обдумал заранее, так как шёл туда прямёхонько, без всяких исканий, и тут же упрятал туда остальных котят. Удивительно было ещё и то, что в ящик метровой высоты ему приходилось запрыгивать, ещё сильнее раздирая в кровь живот, но он это сделал, и мы ещё больше загордились им.
Теперь доступ к малышам нам был закрыт, всю свою любовь мы взвалили на плечи Дикого. Закармливали его вискасом, мясом, рыбой, колбасой, а блюдце было всегда наполнено сгущёнкой.
Как уж он там управлялся с котятами, мы не видели, но через некоторое время они самостоятельно стали вылезать из ящика, подходить к обеденному столу. Только их было двое. Когда, и куда, пропал третий, мы так и не узнали.
Живот Дикого продолжал кровоточить, сосцы были обкусаны до мяса и, видя, что котята уже самостоятельно пьют молоко, мы начали, дважды в день, утром и вечером, посыпать раны Дикого стрептоцидом. Взять его в руки, по-прежнему, можно было, только хитростью, это удавалось не всегда. Мы нашли компромиссное решение: посыпали стрептоцидом подстилку, на которой он спал.
Постепенно раны зажили. То ли, помог стрептоцид, то ли, котята перестали над ним издеваться. Они уже подросли, играли между собой, с Диким, легко давались в руки. Глядя на них, Дикий следовал их примеру.
Мы ещё больше полюбили Дикого, и в знак его героического подвига оказали наибольшую, на какую мы только были способны, честь: окрестили Борькой.
Иногда, впрочем, в шутку, называли его Борисом Третьим.
Выкормленных им котят никому не отдавали, из-за уважения к Борьке. Видели, как они его преобразили, вдохнули в него новую жизнь, изменили характер, мировоззрение, и не хотели лишать его такой компании.
Но, котята подросли, окрепли, начали самостоятельно выходить на прогулку, пропадая по два-три дня. Вышел однажды на прогулку и наш пушистый Борька. Мы уже начали беспокоиться, но через неделю он вернулся, и жизнь наша вошла в прежнюю колею. До того самого дня, когда наш Борька, Борис Третий, Дикий или, называйте его, как хотите, принёс нам три маленьких котёночка!!!
Дикий был настолько пушистый, что мы не могли заметить его беременность, явление котят было для нас такой же неожиданностью, как гром с ясного неба. Ведь мы на сто процентов были уверены, что Борька - кот! Он жил в цехе три года, за это время ни разу никуда не отлучался, с котами не играл, и, даже, не смотрел в их сторону.
Это, какие же природные силы дремали в нём столько лет! И какие события должны были произойти, чтобы эти силы проснулись! Как велика, должна быть мощь природы. Нашему удивлению не было конца...
Но Борька оказался неважной матерью. То ли, все материнские инстинкты он растратил на воспитание племянников, то ли, он чувствовал, что с его детьми ничего страшного не случится, но такого самопожертвования по отношению к своим детям, как к племянникам, у него не было.
А, может, он скучал без выращенных им котят, которых мы поторопились раздать, сразу после появления Борькиного потомства. По крайней мере, когда мы брали в руки его детёнышей, он даже голову не поворачивал в их сторону, настолько был к ним равнодушен. Видимо, Борька был прав. Он был сыт, молока у него было вдоволь, котятам хватало, они росли, как на дрожжах без его особого внимания.
А, скорее всего, Борька почувствовал, что с этого момента его жизнь коренным образом изменилась. Теперь он будет давать приплод каждые три месяца, и, если, до конца выкладываться, то, на это многочисленное потомство, у него не хватит ни сил, ни нежности, ни ласки...
Кляча http://www.proza.ru/2009/12/14/1066