КОГДА ДЕРЕВЬЯ ЗВЕНЕЛИ…
Грустная повесть в 5 открытках
Открытка первая: ОТЕЦ
Я получил ее открытку несколько дней назад. Дочь, заметьте - взрослая дочь! -
писала мне, что в ее северном городе внезапно наступила зима, вернее, оттепель с дож-
дем. Хотя, как мне помнится, там в сентябре частенько уже лежит снег! Но потом мороз
все-таки грянул, и каждая веточка каждого дерева покрылась ледяной кожей, и ветви стали
звенеть при малейшем дуновении ветра. А еще, писала дочь – мы не виделись уже более десяти лет! — она очень грустит обо мне...
Я ехал из своего совхоза по свежему асфальту дороги в город. Ехать было
легко, снегом в наших местах и не пахло, но настроение, как перед грозой, уже накатывало
на меня.
Открытка дочери всколыхнула во мне что-то... Мне вспомнилось, как мы жили с
матерью ее, Аллочкой, в далеком северном городе двадцать лет назад. Весело жили,
дружили комнатами в огромном и веселом семейном общежитии, а ранними утрами, когда по
стылому воздуху автобусы – «вахтовки» увозили мужчин на далекие буровые, в окнах
общежития, почти во всех, горел свет, а к стеклам изнутри прижимались женские лица...
Дочь, Сашка, очень похожа на мать. Волосы черные как смоль, сама - струнка. Я и по
фотографии увидел сразу, что они — как две капли похожи. Интересно, какая же Аллочка
сейчас? Хотелось бы увидеться, да разве выберешься...
Я подъехал к деревянному зданию ветстанции, которой командовала жена, Инна Семеновна, Инночка.
Предгрозовое настроение, однако, не улетучилось.
Я не был дома пару дней, дела да дела, и теперь приятно было зайти в кабинет жены, которая, я знаю, сразу просветлеет лицом, увидев меня.
Я люблю этот момент своей жизни. Она начинает суетиться, будет искать большую глиня-
ную кружку, потом наливать в нее воду, потом опускать туда кипятильник, чтобы успокоиться
только тогда, когда я отхлебну густого и пахучего настоя из трав и еще чего-то, известного только ей...
Кабинет был заперт, но я чувствовал, что жена внутри и разговаривает по телефону.
Едва я постучал, она открыла дверь. Телефонная трубка уже лежала на своих рычагах, че-
рез нее уже поступила какая-то информация, которая теперь сконцентрировалась в моей
жене. Это, еще неизвестное мне, было везде: и в руках жены, что-то непроизвольно ищущих
на своем столе, и в ее опущенных к полу глазах, не распахнувшихся мне навстречу.
- Присядь, - сказала она мне, как обычному своему посетителю.
Я почему-то сразу повиновался.
- Тебе нужно ехать на Север, к Саше, - выговорила она наконец...
Открытка вторая: ДРУГ
Я получил ее открытку несколько дней назад... «Знаешь, - писала Сашка, моя
первая любовь, девчонка из нашего двора, самая красивая девчонка, проводившая меня в армию и обещавшая ждать, а теперь чужая жена и мать маленького мальчика. - Знаешь, в нашем городе случилось чудо, волшебство какое-то. Деревья—просто сказочные, каждая ветка одета льдом и светится изнутри... Какая-то загадка природы...А еще, - писала она, - как было бы здорово нам взять, и взглянуть друг на друга...»
Я попытался представить ее себе и не смог. По плацу, за окном нашего здания, где раз-
местилась школа прапорщиков, шагали эти самые, очень юные, «без пяти минут» прапорщики,
и, я знаю это наверняка, в кармане каждой их гимнастерки, в смятых и зачитанных до дыр почтовых листках жила такая же Сашка, у каждого—своя. Деревья, окружившие плац своими кронами, были зелены, как сами солдаты. Осень на юге только вступала в свои права...
И Сашка вдруг пришла ко мне. Я вспомнил ее горячий шепот и почему-то ледяные руки,
смятенные глаза, полные слез, когда она шла рядом со мной по перрону вокзала к поезду,
увозившему меня на целых два года, на целую жизнь... Но тогда было легко и лишь чуть-чуть
грустно. Мне очень верилось, что очень скоро,в моей новой взрослой жизни, появятся сначала письма от нее, может быть, и она сама, в отпуске краткосрочном, предоставленном мне за предстоящую доблесть, а потом, когда я стану совсем настоящим мужчиной, мы с ней снова возьмемся за руки, чтобы не разлучаться никогда...
Мы не виделись лет пять, подумалось мне. «На носу» выпуск нашей школы, мой взвод дол-
жен быть «дотянут» мной если и не до самых высоких «показателей», то хотя бы до похва-
лы нашего полковника Ивана Ивановича, человека с замерзшими глазами. Что может быть
выше этой похвалы для взводного-сверхсрочника?..
В здание вбежал солдат. Он несся по коридору, громыхая сапогами, будто они желез-
ные. Было слышно, как он ткнулся в комнату командира, но ему не открыли, значит, сейчас
он бежит ко мне, так как по нашей «воинско-школьной» иерархии я - второй. Да, и здесь,
Сашка, я - второй, как ни крути... Солдат пробежал мимо, настигая появившегося в конце
коридора Ивана Ивановича. Густой баритон командира разлился по этажу, потом затих,
снова замерла жизнь.
А я — замер у окна, ожидая, что входная дверь сейчас устремится
в черный провал коридора, и на моем пороге возникнет нечто, чего бы мне очень не хоте-
лось. Я сжался. В дверь вежливо постучали, но не вошли. Я кинулся к двери, открыл ее.
Иван Иванович держал в руках белый листок бумаги, с вдавленными в узкие полоски теле-
графного текста буквами.
- Послушай, - сказал Иван Иванович очень тихо, и от этого непривычного тембра его голоса и абсолютно оттаявших глаз, я это и увидел, и почувствовал кожей, стало жутко...
- Собирайся, сынок, поедешь в краткосрочный отпуск, на Север...
Открытка третья: МАТЬ
Я получила ее открытку несколько дней назад... От строчек, торопливо написанных
дочерью, веяло морозцем, уже прихватившем мои бывшие северные края, и звенело деревьями, одетыми в ледяную корочку.. А мы тут у себя только-только отыграли сенокос, муж сейчас в сарае гремит своими железками, мучается над чем-то, не ладится у него, надо бы пойти посмотреть...
Сегодня с утра совсем нет настроения. Младшая дочь, Сашкина «неполнородная», фу, какое
слово, сестра, надулась и не разговаривает со мной. Замечательный вопрос задала мне вечером:«Что может быть хуже двойки, но не единица?», «Что, где, когда?» какое-то. Выяснилось, что хуже не единица, а две двойки. Постояла в углу, посопела носом, но не плакала, вся в отца.
Сашка в свое время в такие-то минуты ревела во весь голос, размазывая слезы и путая свои смоляные волосы, Сразу становилось так ее жаль, что я готова была отдать за нее кровь свою по капельке. Каково теперь ей, с ее неуправляемостью, страстным желанием сделать всем все хорошо, распылиться на всех и вся? Растет малыш, внук, и муж у Сашки славный, добрый и заботливый. Да не горит к нему Сашка, видно по всему - не хватает ей чего- то.
Да тут и к бабке-гадалке ходить не надо, все дело в том давнем женихе-солдате, однокласснике, с такими огромными голубыми глазами, что и утонуть в них можно запросто.
Чем-то напоминала мне Сашкина «первая любовь» и моего первого, отца Сашиного, неуловимо, мимолетно, фантазией своей неуемной, песнями под три гитарных аккорда, силой жизни... Нет, муж у Сашки хороший, и по дому, и с ребенком, и к родителям - с уважением, и любит ее без памяти, а уж в сыне своем голубоглазом вовсе души не чает...
Что-то случилось с моим сердцем. И не болит вроде бы, но тесно от него в груди, сжимается
ежеминутно, сеет страх. Надо пойти в сарай, на мужа посмотреть, успокоиться.
Утром во дворе тихо, калитка настежь, это дочь моя младшая удалилась величественно к какой-нибудь своей подружке. Она никогда не бежит, а плывет над землей, и даже взрослые смотрят на нее с каким-то особым уважением, и это - в ее 10лет! Сашка - не такая, она открыта нараспашку и для младенцев, и для старух, найдется для всех и слово, и шутка, и конфетка, и участие теплое, хотя, когда бежит по улице, едва касается асфальта легкими, ногами, а волосы за спиной - как крылья черной птицы...
Муж закончил стучать, сейчас подойдет ко мне, обнимет за плечи, проведет рукой по воло-
сам. Так было и в первый наш с ним раз, давно, на Севере, когда я стояла у окна, проводив Сашкиного отца на вахту, а он, мой любимый, болел чем-то тяжело, бюллетенил, но тогда набрался смелости и подошел ко мне... Все случилось так внезапно, и было здорово, аж захватило дух! Я шла, прижимая к бедру Сашкину маленькую ладошку, а другую руку крепко держал он, уводя нас за собой,от снега, метелей, от претензий и непонятных и неприятных мужских попоек по ночам, в светлую и прекрасную жизнь...
Муж действительно подошел ко мне, но не обнял, а просто встал рядом со мной в проеме
калитки. В конце улицы показалась дочка, и с ней на ходу поравнялась почтальонша, тетя Глаша.
Может, от Сашки что? Вот дочь младшая бежит ко мне, раскинув руки, словно собираясь с налета обнять. Почему она бежит? Сердце остановилось и медленно стало проваливаться в пропасть, да еще муж положил-таки руку на плечо, как придавил его тяжелым, будто свинцовым камнем.
- Аллочка, - медленно выговорила тетя Глаша, так и не дойдя до меня, издалека и тяжело будто враз разучилась говорить.
- Аллочка, Саша умерла...
Открытка четвертая: МУЖ
Всего несколько дней назад, когда погибла Сашка, с утра я видел, как она старательно
выводит что-то на простых почтовых открытках, загораживая ладошкой написанные тексты и адреса, как потом потихоньку прячет их в сумочку, также потихоньку берет у меня из кармана куртки ключи от нашего старенького «Москвича».
Если бы я в тот момент знал, что больше никогда не увижу ее, такую живую, такую одухотворенную от какого-то ее секрета, появившегося от меня, я бы не сделал вид, что сплю. Сын тоже еще спал, разметав по кроватке ручки и ножки, и, если бы я подал голос, он тоже бы проснулся, и маме тогда бы уже не уйти, не оторваться от него, и мама была бы жива...
Была бы жива моя Сашка, которую часом позже вынесло на крутом повороте в огромный провал под мостом, и она летела, вцепившись в руль, и, знаю, думала о нас с сыном, или о нем одном, с каждой секундой ее приближения к земле очевиднее остававшемся без нее...
Я восстановил в памяти два адреса - отца, живущего давно с другой семьей где-то в средней
полосе, и матери, изо всех сил рвущейся сейчас из той же средней полосы в последний раз увидеть свою дочь.
Но третьего адресата, летящего сейчас в одном с отцом и матерью самолете, я вызвал очень
просто. Я не мог его не вызвать, ведь он был когда-то моим Другом. Мы сидели с ним за одной партой, а Сашкины смоляные волосы развевались впереди, то у доски, то за первой у окна партой.
Мы оба знали, что Сашка есть в нашей жизни, но отдельно в моей и отдельно в его, и от этого разъединялись, расставались, и расстались совсем.
Я не пошел в армию по зрению, работал и жил как всегда, с папой и мамой, и проблем в общем-то не было. Но Сашка - была. Она была всегда и везде, даже если физически ее не было со мной рядом.
Через полгода, когда Друг служил уже где-то на юге, и было всего лишь одно письмо от него, я встретил Сашку в поликлинике. Мы вышли вместе, зашли в кафе неподалеку. Сашка была какой-то жалкой, но жестоко красивой, красивой как-то по-взрослому, но это была Сашка, и она была моей.Я вдруг ясно понял это. Мне было известно, что у нее и Друга роман прервался на взлете, что их разъединила жизнь, хотя, как казалось, всего-то на два года. И еще я понял, что Сашка и Друг не вместе. Подсознательно, инстинктивно, без Сашкиных слов, я вдруг увидел наше с ней Будущее.
Мы расписались с ней через несколько дней. Мои родители, особенно мать, поначалу не при-
няли Сашку, но потом, когда родился Сын, мама, она же теперь - бабушка, поняла Сашку своим материнским сердцем и впустила Сашку в него, впервые прижав к груди своего внука.
Что будет со мной, что будет с нашим сыном в этой непростой жизни, как мы сможем без тебя,Сашка?
Мы стоим, прижав два носа (один повыше, другой пониже) к замерзшему стеклу аэровокзала, и
ждем, когда сядет самолет. Он уже близко, и трое сидящих в нем пассажиров уже приготовились в последний раз взглянуть на Сашку, а она сегодня красивая, какой не была никогда, и нет сил думать, что она уже вырвана из моей жизни, так нелепо и жестоко снова нас всех соединившей...
И только редкие северные деревья наполняют замерзший аэродром своим хрустальным пе-
резвоном...
Открытка пятая: СЫН
- Папа, - спросил маленький мальчик. – А где наша мама?
- Она уехала учиться, - отвечает папа, не глядя ему в глаза.
- Зачем? – удивляется маленький мальчик, он смотрит на отца огромными, такими, что можно утонуть, голубыми глазами. - Она же и так умная!
- Зато приезжают бабушка и дедушка, - добавляет отец.
- Это хорошо, - соглашается сын и спрашивает вдруг:
А ты не знаешь, папа, они когда-нибудь слышали, чтобы деревья звенели?